У нас в гостях был руководитель волонтерского движения «Даниловцы» Юрий Белановский.
Юрий рассказал о своей семье, о том, почему в период карантина особенно важно уделять больше внимания близким, а также о том, с чего началась его волонтерская деятельность при Даниловом монастыре, каковы её направления в настоящее время, и какое качество наиболее ценит в тех людях, которые присоединяются к его добровольческому движению.
Ведущая: Анна Леонтьева
А. Леонтьева
— Добрый светлый вечер. Сегодня с вами Анна Леонтьева. Мы говорим о семье и о всяких других вещах с руководителем волонтерского движения «Даниловцы», Юрием Белановским. Добрый вечер, Юрий.
Ю. Белановский
— Здравствуйте.
А. Леонтьева
— Юрий, я хотела так немножко издалека начать. Я недавно посмотрела потрясающий фильм, он называется «Где ты, Адам?», его снял режиссер, протодиакон Александр Плиска. И фильм, он просто вот потрясающий. То есть о нем нельзя ничего сказать такого, настолько — нельзя сказать, что он сильный, нельзя сказать, что он глубокий — просто его надо смотреть. Это то, что по-английски называется a must.
Ю. Белановский
— Да.
А. Леонтьева
— Но Александр позвонил мне и сказал, что... С ним, кстати, было недавно интервью на радио. И сказал, что на фильм не так много идет народу, потому что ну как бы просто православная картина какая-то, да.
Ю. Белановский
— Да.
А. Леонтьева
— И люди ну не знают о ней ничего. Почему я об этом упомянула, потому что волонтерское движение, оно тоже, вот мы все время слышим: волонтерство, как это называется...
Ю. Белановский
— Краудфандинг, сбор средств...
А. Леонтьева
— Краудфандинг, краудинвестинг, платформа добрых дел. Поэтому сегодня мы говорим как всегда о семье, но, конечно, мы не можем с вами не поговорить о вашей работе. Хотелось просто вот этих слов избежать и говорить простым русским языком.
Ю. Белановский
— Ну хорошо, буду говорить: добровольцы. Да, давайте.
А. Леонтьева
— Вот и такой у меня к вам, наверное, немножко личный вопрос. В 2008 году вы пришли на курсы — поправьте меня, что не так, — на курсы катехизации при Даниловском монастыре.
Ю. Белановский
— Нет, в 92-м.
А. Леонтьева
— Ага, в 92-м году. Что вас привело туда? Это был такой вот период подъема какого-то.
Ю. Белановский
— Да. Те времена (действительно уже много прошло лет, и поэтому такая фраза какая-то шаблонная, «те времена», ну не знаю, как об этом еще сказать), они были совершенно невероятные, и для меня лично, и для многих моих друзей. С некоторыми мы вот до сих пор делаем вот этот наш такой большой проект, по сути, нашей жизни, добровольческое движение «Даниловцы». И у меня в то время был друг, ну он и есть, просто сейчас он живет очень далеко, мы не общаемся уже много лет. Вот он сейчас живет за границей, послушником в одном монастыре. И он, еще будучи в школе, мы вместе учились, звать его Александр, Саша. И Саша когда-то сказал, что а давай ходить вместе в храм, — ну что-то вот в этом духе. Моя прабабушка была очень верующим человеком, по маминой линии, а по папиной — бабушка. И о прабабушке я мало что помню, кроме рассказов моих родных и моей мамы, как они восхищались каким-то невероятным таким, каким-то светом что ли, связанным с бабушкой, когда она приходила после Пасхи. Ну в жизни она была просто бабушкой и, так сказать, о ней много чего я тоже слышал. Но именно вот очень сильное впечатление у моих родственников было, когда она приходила после пасхального богослужения.
А. Леонтьева
— Светящаяся бабушка.
Ю. Белановский
— Ну понятно, что это были какие-то 70-е годы, да, понятно, что это было время, когда богослужения были ну не то что прямо запрещены, но во всяком случае, да, можно было как-то и поплатиться за это или еще что-то. И я всегда знал, что она очень верующая была, и убежден абсолютно, что и ее молитвами тоже и как-то моя жизнь складывается — это вот у меня очень глубокое убеждение в этом. И бабушка моя, уже по папиной линии, папина мама, она тоже была человеком, ну уже как бы и в моей жизни, человеком очень верующим. Она много общалась, переписывалась еще с советских времен с христианами в Европе, много где бывала, они передавали через нее какую-то литературу. Правда, литературы я почти не помню, видимо, она как-то по друзьям там раздавала что-то такое. Но опять же все это было запрещено, да, нужно здесь понимать. Да, конечно, в 90-е годы это стало возможно, да, но до этого все-таки это как-то, мягко говоря, не поощрялось, получать какие-то посылки, куда-то там раздавать эти религиозные книги и так далее. И какое-то впечатление у меня есть. То есть не хочу здесь никого ввести в заблуждение, что вот и прабабушка, и бабушка меня как-то вот воспитали христианином — нет. Вот этого нет. Я просто знаю, что у меня вот есть такие вот мои прекрасные родные. И опять же бабушка была для меня просто бабушкой. Ну то есть не то что мы все время там сидели и что-то о религии разговаривали. Ну конечно нет, даже близко этого не было. Но тем не менее вот сам факт, вот что она человеком была верующим, иногда действительно какие-то такие разговоры были, вот это для меня действительно было как-то значимо. В этом смысле, хочу сказать, что вера, она не была для меня чем-то совершенно несуществующим. Она была абсолютно опредмечена в лице как минимум двух людей. И поэтому внутренне не то что я чего-то искал тогда, но тем не менее, когда мне вот Саша предложил, говорит: давай вот как-то в храм пойдем, — у меня было абсолютно спокойствие такое и какое-то принятие этого: ну да, наверное, это хорошо. Вот ну как-то с этого началось. И, собственно, именно Саша привел меня и в Данилов монастырь. Он в то время познакомился уже с кем-то из насельников. И как раз тогда открылись эти курсы, в самом начале 92-го года. И он говорит: вот там такие вот курсы есть. И это совпало тоже. Это были какие-то невероятные времена, сейчас таких нет. В институт, когда я поступил — это был 91-й год, как раз первый курс — и тогда взяли, пришли к нам в аудиторию и сказали: вы знаете, мы вообще-то вам предлагаем на выбор вместо английского чего-нибудь выбрать. И, в частности, вот у нас есть прекрасная женщина, она будет вести курс по основам православия. Вот как так? Сейчас так немыслимо: взять, отменить английский и вот предложить людям основы православия. Тогда это было совершенно нормально, и никто на это не обращал никакого внимания, с точки зрения какой-то вот критики такой. Ну как-то это был такой плюрализм. Может быть, в каких-то вузах предлагали какой-нибудь оккультизм, не знаю, у нас этого не было. И. соответственно, и как раз это все как-то вот совпало. И, собственно, я познакомился, и пошел туда, и чему-то меня там научили. И тоже вот, в параллель, говорит: а вот, в Даниловом монастыре курсы, давай ты туда пойдешь. Собственно, так я и оказался при Даниловом монастыре, и до сих пор считаю, что именно в таком плане, в плане церковном, в плане христианском это мой дом, да.
А. Леонтьева
— Это очень приятно слышать. Знаете, почему, потому что какой-то вот есть момент, когда, например, хочется вот собственных детей как-то катехизировать, обратно затащить в Церковь, а они как бы проходят какой-то период такого своего личного атеизма или какого-то поиска. А вы рассказали о том, как две женщины из вашего рода, в общем-то, подготовили молитвенную что ли почву, да, не обращая вас напрямую, не говоря: внучек, пойдем-ка мы с тобой причастимся, а видимо, просто как-то своими молитвами, закончилось — ну не закончилось, началось это в Даниловом монастыре.
Ю. Белановский
— Ну мне близко то, что вы говорите, да. То есть действительно ни одного разговора о том, что там пойдем со мной куда-то там, помолиться или еще что-то, действительно, не было такого разговора.
А. Леонтьева
— Ну я должна сказать, что моего первенца зовут Даниил, и он как раз в честь Даниила Московского, поэтому что-то родное звучит в ваших словах.
Ю. Белановский
— Ух ты. Прекрасный действительно князь, да.
А. Леонтьева
— Скажите, ну а вот таким образом вы пришли к вере, а как родилась дальнейшая вот эта идея: что-то сделать для людей (я избегаю всяких умных слов), что-то сделать для людей, для помощи людям именно при Даниловом монастыре?
Ю. Белановский
— Ну понимаете, до этого же была достаточно большая история. И сейчас вот сказали бы, что это волонтерство, но тогда такого слова не было, даже как-то вот и добровольчества не было, я имею в виду, в середине 90-х, но просто такие добровольные помощники. То есть была некая история несколько лет, когда, будучи и студентом вуза, вот я вместе опять же с моими многими друзьями активно очень участвовал в том, что нам в монастыре предлагали. Мы вот поступили как раз на те самые курсы, которые возглавлял тогда еще очень молодой иеромонах Иоасаф, по фамилии Полуянов. Отец Иоасаф до сих пор при монастыре он возглавляет Молодежный Патриарший центр, теперь он игумен. И вот тогда он, собственно, и собрал вокруг себя некую такую команду добровольных помощников. И он очень точно как-то интуитивно угадал, что один из способов как-то вот какой-то вот христианской жизни новообращенных людей это, скажем так, проповедь этой христианской жизни. И он предложил нам работать в центре временной изоляции несовершеннолетних — ну детский-приемник распределитель по-народному — вот помогать. Также вот работать с трудными каким-то детьми в других местах: и в детском наркодиспансере — ну это было уже попозже сильно, и в детской психиатрической больнице. То есть в этом смысле изначально включенность в какие-то учреждения у меня была. И поскольку я пришел туда человеком достаточно молодым, то в то время, очевидно, присутствовало какое-то внутреннее бесстрашие, такое вот, свойственное молодым людям и желание действительно поделиться своей верой. И за что я тоже очень благодарен и отцу Иоасафу, да и вообще руководству монастыря, за то, что они умели и умеют людям доверять. То есть мне не давали какую-то методичку, не говорили: вот, так сказать, от А до Я иди там, этим детям что-то рассказывай или там не детям. А говорили просто, что мы бы хотели, чтобы ты с ними поделился тем, что созрело у тебя в душе, что тебе дорого. Я сейчас дословно не помню, но могу предположить, что и какую-то глупость я там рассказывал, вот или еще что-нибудь такое. Но я давно понял это, тогда еще, на самом деле, что искренность, она очень часто окупает глупости.
А. Леонтьева
— Хорошо сказали.
Ю. Белановский
— И это очень ярко видно на таком примере как переписка с заключенными. Я в своей жизни написал всего одно письмо заключенным, больше не писал, как-то у меня не пошло. И, может быть, как раз когда на бумаге, то как-то это все выхолащивается, и как-то не пошло. Но мне доводилось читать письма, которые пишут волонтеры заключенным. Мы даже книгу издали, на самом деле, несколько лет назад: переписка с заключенными. И там совершенно, конечно, потрясающие письма собраны, и это такой своего рода как бы катехизис простыми словами, как бы такой вот, знаете, рассказ об опыте из своей жизни —очень много авторов и очень много писем, очень много разных поводов. Ну, конечно, мы какие-то отрывки выбирали, и книга, конечно, потрясающая и получилась. Но когда мы ее готовили, честно говоря, я хватался за голову и думал: «Боже, что же люди пишут этим заключенным? Что же они хотят им рассказать?» Но я знаю реакцию этих заключенных, понимаете. Вот это же реакция не на формальную фразу, условно: «Бог есть Троица» или что-нибудь там такое. Это реакция на человека, который во что бы то ни стало пишет тебе, туда, в эту зону, он тебя готов выслушать, он готов что-то рассказать, поделиться чем-то о себе, и поделиться своим опытом вот этой веры. И я знаю, что это бесконечно важно на самом деле. И вот в этом смысле вот это вот доверие со стороны монастыря и, кстати, вот эта переписка, она ведется в ответ на те письма, что в монастырь до сих пор приходят. И это тоже своего рода доверие — когда молодой новообращенный волонтер хочет чем-то поделиться, и это здорово на самом деле. Вот я думаю, что для меня тогда это было очень важно. И поэтому вот как-то будучи включенным вот в эти учреждения уже, еще раз говорю, через какую-то призму вот этого бесстрашия, то есть в том плане, что мне доверяли, а те дети, к которым мы приходили, да и педагоги тогда — не знаю, мне почему-то кажется сейчас, наверное, как-то это все с религиозной точки зрения немножко по-другому. Православие, оно тоже вот, как и волонтерство, оно теперь как бы забило все эфиры. И вполне, наверное, в любом учреждении можно встретить там какую-нибудь сотрудницу, которая вот так строго к чему-нибудь подходит, вот как раз вот к храму, к причастию — что-то надо, чтобы правильно было. А тогда как-то было всем пофиг — я имею в виду персоналу, я про него как бы говорю, да, в хорошем смысле. То есть они видели искренних молодых людей, и особенно когда речь идет о воспитателях, руководстве. Единственное, что они говорили: ну это же классно! Это классно, когда вот к эти трудным детям, в этот наркодиспансер, в эту психиатрическую больницу приходят те, кому не все равно. И это значит, что у детей появляется какая-то возможность увидеть мир по-другому, да. Ну и пускай говорят про свою веру, нам-то что? — вот как бы так они думали. И трудно сказать, какое это глубокое, да, последствие оказывало, именно религиозное в смысле последствие, на там вот детей тех, наших подопечных и так далее. Но в человеческом плане оказывало очень классное воздействие.
А. Леонтьева
— Напомню, что сегодня с нами с вами руководитель волонтерского движения «Даниловцы» и (как мы вообще-то говорим в семейной передаче) отец троих детей, Юрий Белановский.
Ю. Белановский
— Да, здраствуйте еще раз.
А. Леонтьева
— Расскажите какую-то вот историю.
Ю. Белановский
— Да, парочка таких заметок о как раз той работе в детском приемнике-распределителе, которая, я думаю очень многому меня научила. Мы говорили вот о некоей скорее искренности, чем каком-то во таком правильном что ли формулировании каких-то слов или каких-то поступков. А как-то мы с моими друзьями пришли в детский приемник-распределитель — мы приходили по субботам, у нас было три мальчишечьих отделения: совсем маленькие, и к ним ходили редко. Потому что ну это почти детсадовский возраст, ну это какие-то, условно там, потеряшки или еще что-то, или судьба этих детей решается, пока с родителями что-то не так. Вот напомню, что это был где-то 94-й, 95-й, 96-й или 97-й год, и тогда системы приютов не было. Сейчас уже это все ушло в такую систему приютов, и милицейские заведения, они теперь уже другие, но тогда это все было как бы объединено. И мне достался как бы класс, в котором сидели такие почти подростки, где-то, наверное, лет от семи до двенадцати, вот где-то так. И опять ж это же милицейские заведения, поэтому они все в таких робах. Не знаю, как сейчас, но вот советские кинофильмы про какие-нибудь детдома — вот это вот оно: вот такие абсолютно бритые, с маленьким-маленьким ежиком, в каких-то таких вот черных там или темно-синих таких робах. И вот они как-то в классе этом сидят. Вот мы, конечно, начинали встречу с такой как бы, честного такого договора, что те из вас, кому мы неинтересны, вы можете как-то вот где-то у окна где-то там прикорнуть, поспать. Ну, потому что не быть в классе они не могли — это тоже опять же милицейское заведение, там либо уж так, либо никак. Вот как бы особо выбора-то не предоставляет местная дисциплина. И поэтому нам удавалось через такой договор сохранить какую-то вменяемую дисциплину. То есть вот кто-то там у окна, так сказать, рисует что-нибудь, бумажки или еще что-то делает, в разговоре не участвует. А кому интересно, участвует. И всегда были те, кому действительно интересно. И в этот раз я заметил, что на задней парте сидит какой-то маленький такой, лысенький цыганенок — цыган тогда было много, сейчас не знаю тоже. Ему, наверное, было лет восемь, и он как-то вот так на отшибе сидит. И я говорю: а что он у вас там сидит? И в этом классе вдруг все начинают как-то ругаться, говорят, вот, редиска, значит, такая-сякая, надоел он нам всем, значит, по-русски он не говорит, и вообще цыгане, так сказать, плохие люди. Ну, в общем, стало понятно, что ему как-то от них достается.
А. Леонтьева
— Изгой, да, какой-то.
Ю. Белановский
— Ну да. Ну с другой стороны, вот опять же для этой среды, там же среди этих мальчиков вполне могли и убийцы попадаться — не в смысле что его там убьют, а в смысле, что там такая какая-то, полутюремная какая-то такая вот, внутренние отношения, да, то есть это ну как бы особого удивления тоже не вызывало, конечно. Но тем не менее говорю, что он там сидит, вот, говорят: такой-сякой, плохой, значит, цыган мы не любим и так далее. Очевидно, как-то ему достается. Вот. И в ходе вот этой встречи, беседы, как-то я к нему туда подсел, на эту заднюю парту, погладил его по этой, значит, шершавой голове, вот бритой. И говорю: ну что, брат, как-то достается тебе вот от твоих сожителей? И он мне как-то в ответ на чистом русском говорит: да, как-то вот плохо мне здесь живется. Значит, там прожил с ними неделю, другую — ничего по-русски не сказал, а тут, так сказать, вот как-то по-русски заговорил. Это вот я, собственно, о том же: что, когда люди видят какую-то расположенность, искренность, да, и они тоже как-то раскрываются по-особому. И если у этого ребенка наши встречи, связанные с православной верой, с храмом, да, с какими-то церковными праздниками, ну они как-то будут связаны с тем, что ну есть какие-то личные, другие отношения, мне кажется, это здорово. Вот еще одна история: где-то, условно, 95-й год. И надо различать да, вот эти времена, когда сегодня ценность информации, она очень небольшая, информация доступна абсолютно, есть YouTube. Хотите посмотреть кино — набираете в поиске, и его смотрите.
А. Леонтьева
— Пойдем, погуглим.
Ю. Белановский
— Да, вот. А в те времена ценность даже какой-то иллюстрации, она была очень высокая, потому что ну ксероксы даже не у всех были, не говоря, да, о том что телефоны сейчас.
А. Леонтьева
— Просто не верится в это.
Ю. Белановский
— Да, это какая-то была другая реальность совершенно. И поэтому нужно было, чтобы показать кому-то картинку или какую-то иллюстрацию, нужно было привезти книгу, например, ну не вырывать же ее, да. И мы, собственно, так и делали: когда мы детям хотели показать какие-то иконы или еще что-то, то мы просто привозили к ним альбомы, тяжелющие вот эти вот альбомы. А чтобы видео показать, нужно было вот эту мега-кассету огромную где-то раздобыть, с огромным видеомагнитофоном, да, и все это туда как-то притащить, подключить (телевизоры, слава Богу, были, их не надо было таскать на себе) и показать фильм. И вот мы захотели показать детям фильм про Пасху. Про Иерусалим, не про Пасху, а в день Пасхи про Иерусалим. И какой-то был классный фильм — и про древний город, и про современный, вот, и нам очень хотелось этим поделиться. Кстати, могу представить, что сейчас, наверное, все посмотрели бы и сказали: какая-то скучнятина, непонятный какой-то фильм. Потому что и какая-то динамика да, изменилась жизнь, и очень сильно прокачалось вот это операторское искусство, да. Но нас тогда этот фильм впечатлил, и мы хотели вот этим впечатлением поделиться с детьми. И, как назло, что-то не заладилось. Опять же не помню деталей, но то ли там какой-то вот звук не шел, то ли этот телевизор никак не включался, то ли, может быть, там что-то было с этой кассетой. Ну вроде как что-то было, но у нас как бы сознании был полный провал. Вот мы домой шли все расстроенные: вот, хотели детей порадовать, кино показать, что-то там не вышло и так далее. И прошло несколько лет, ну немного, ну там, не знаю, год, два, три, и мы периодически наших вот этих детей там же, в том же приемнике встречали. Ну понятно, что какой-нибудь из них живет где-нибудь во Владимирской области — там удрал, здесь поймали, так сказать. Ну помните, как в кино: украл, выпил — в тюрьму. Ну так и этот: оттуда сбежал, в Москве на вокзале схватили, нужно решить судьбу, выяснить документы. В приемнике всех их знали уже, этих детей, естественно, но формальность, пока его там обратно куда-то отправлять. И вот он там, значит, от двух недель там до месяца должен был жить. И как-то подходит тоже какой-то такой ребенок, может быть, уже даже повзрослевший и говорит: здрасьте, а я вас знаю. Ну да там половина таких. Ну я как-то на автомате говорю: ну здрасьте, здорово. Так сказать, немудрено, что знаете, уже давно сюда ходим. Он говорит: нет, вы не поняли. Я, говорит, здесь был, когда вы вот тот фильм про Иерусалим на Пасху показывали. И он, говорит, меня так впечатлил, мне так понравилось это кино! Я вот уже много лет хожу под впечатлением, какую классную историю вы сделали. Вот. Это, собственно, тоже один из тех вот каких-то уроков, еще раз говорю, что какая-то вот эта вот искренность, какое-то доверие к этим детям, и чтобы ради них что-то сделать, понимаете, вот притаранить эти видеомагнитофоны, что-то такое вот — это как-то вот впечатляло этих детей.
А. Леонтьева
— Здорово. Я хочу сказать, что центр «Даниловцы» имеет очень много направлений деятельности. Почему — я потом скажу, почему я это говорю, но все-таки я их перечислю. Можете что-то дополнить. Вы работаете в больницах, в домах для умственно отсталых детей, помогаете бездомным, кормите им и как-то одежкой, заключенным, колониям детским и женским....
Ю. Белановский
— Да.
А. Леонтьева
— Делаете благотворительные ремонты там бабушкам или там...
Ю. Белановский
— А этот проект, к сожалению, два года закрыт из-за отсутствия средств. Делали, очень долго делали, да.
А. Леонтьева
— Ну и ну еще присоединились психоневрологические интернаты и дома престарелых.
Ю. Белановский
— Да, совершенно справедливо, да.
А. Леонтьева
— Вот при всем — к чему я этот вопрос коварный, — при всем огромном количестве деятельности, скажите, вот вы человек такой увлеченный, вот так здорово, вдохновенно рассказываете про это. Не страдают ли ваши собственные трое детей, оттого что... Вообще знаете, есть такие как бы две точки зрения: отец, который много проводит времени с детьми, да, и отец, который много работает. Вот он же тоже является каким-то вдохновляющим примером для детей. Вот как это у вас в семье, как вы умудряетесь еще до своих детей добраться?
Ю. Белановский
— Я абсолютно убежден, что, конечно, страдают. Потому что, и нельзя ни в коем случае делать из меня там какого-то трудоголика или прочее. Дело в том, что, поскольку работа в общественной организации, она же жестко не регламентирована, и поэтому, если надо, то я вполне мог работать и из дома, если надо, то я вполне мог взять где-то какой-то отгул, выходной и так далее. Но тем не менее, я думаю, что да, вот когда в жизни есть вот как-то несколько центров силы, да, безусловно, и это моя семья, но безусловно, это и то, что я делаю, моя работа, то, наверное, как-то это сказывается. Я сейчас не могу точно сказать как, как-то это померить и прочее. Но абсолютно убежден, что, если как-то так доверительно спросить, наверное, у детей, есть у них за что упрекнуть? Будет за что упрекнуть, это сто процентов, здесь надо быть, конечно, откровенным. А вторую часть вопроса я уже забыл.
А. Леонтьева
— А ко второй части вопроса мы вернемся ровно через минуту, не уходите от нас. Сегодня мы говорим о семье. С вами Анна Леонтьева, у нас в гостях руководитель волонтерского движения «Даниловцы», Юрий Белановский. Оставайтесь с нами.
А. Леонтьева
— Сегодня с вами Анна Леонтьева. Мы, как всегда по понедельникам, говорим о семье с руководителем волонтерского движения «Даниловцы», Юрием Белановским, отцом троих детей. И мы подняли такую, я бы сказала, сложную для отцов тему. Поскольку сегодня вот Кости Мацана, моего коллеги, нет со мной, то мне приходится как бы и за отцов отдуваться.
Ю. Белановский
— Ну и хорошо.
А. Леонтьева
— И вы знаете, вот вторая часть вопроса, я ее немножко заострю. У нас был в программе замечательный отец, и он рассказывал про своего отца. Ну он такой многодетный очень, глава семейства, он рассказывал про своего отца, что он помнит, что отец, очень редко они виделись, отец уходил в кабинет, он был великим ученым, закрывал дверь, и он помнит вот эту вот полосочку света под дверью. Тем не менее вот он сказал, что вот это трудящийся отец вдохновлял его на какие-то вот, ну то есть для него нужен был, ему нужен бы такой отец. Он его воспитал таким образом, да. И вот хотела узнать вашу точку зрения, что для детей важно: с ними быть, их как-то вдохновлять, такой вот отец, который там, не знаю, горит на производстве, как раньше говорили?
Ю. Белановский
— А вы знаете, почти дословно такую же историю мне рассказывал священник, с которым у меня были очень такие, я бы сказал, даже какие-то дружеские отношения. Несмотря и на разницу в возрасте и, конечно, мы были на вы, безусловно. Вот он погиб достаточно давно уже, звали его отец Георгий Романенко, священник Георгий Романенко. И он частенько бывал в Даниловом монастыре, приезжал к наместнику монастыря, как-то вот они общались. А сам он служил в Подмосковье. И как-то вот время одного из разговоров, тоже вот ровно на такую тему, он говорит: а вот у меня (наверное, у него, то есть вот ни в коем случае не хочу вдруг соврать, вдруг не у него, но у меня в голове почему-то вот про него именно этот разговор), он говорит: у меня был такой вот папа, который вот очень много работал, приходил поздно — я уже спал, уходил рано — я еще спал. Но периодически меня мама там подводила к двери и говорит: там спит папа. Вот, да. И, конечно, отец Георгий не говорил, что это есть какой-то способ воспитания — ну конечно это никакой не способ воспитания, это совершенно очевидно. Но он говорил о том, что для ребенка важно знать, что отец есть. И что в семье так или иначе присутствие отца на жизнь семьи влияет. Вот он в таком контексте, конечно, говорил. Конечно, вот никак он эту ситуацию супер не одобрял, ну понятно, что... Ну, с другой стороны, он понимал, что ну скажем так, вот работа есть работа, и если кто-то поздно приходит, рано уходит, да, то ну а что здесь сделаешь? Поэтому к тому, что современный мир так устроен, когда у людей очень часто, особенно, да, вот в период карантина работа стала ну просто вот всегда, всегда могут позвонить ночью, ну или поздно-поздно вечером, фактически уже ночь, могут также на раннее время назначить какое-нибудь совещание там или еще что-то. Люди стали абсолютно доступны с точки зрения всех средств коммуникации. И в этом смысле работа, семья, они как-то вот в каком-то смысле взаиморастворились. Да, ну семья в проигрыше, безусловно, здесь спору нет.
А. Леонтьева
— В проигрыше, да? Многие, наоборот, считают, что больше времени стало на детей.
Ю. Белановский
— Ну я допускаю, что в индивидуальных случаях, конечно, наверное, в выигрыше. Но понимаете, сейчас возросла цена денег. И я не один раз слышал, ну один раз услышал в классной формулировке, сейчас я ее скажу, но смысл очень часто произносится, очень многими работодателями: когда ты слышишь слово «деньги», ты должен встать по стойке смирно. И это позиция, которая сейчас очень распространена, ну вот просто очень распространена. Если, вот даже один из недавних примеров, одна знакомая наша говорит, что ее взяли на работу за 12 тысяч рублей на три рабочих дня в неделю. Но потом оказалось, что, по сути, это чуть ли не трое суток рабочих, с внерабочими выездами и так далее. А когда же зарабатывать другие деньги? И у людей у работодателя нет никаких на эту тему размышлений, собственно. Вот бери эти 12 тысяч — и ты, по сути, мой. Хотя формально мы говорили там о трех, еще, может быть, неполных даже рабочих днях. Поэтому я к тому, что да, семья здесь страдает. Я в этом абсолютно убежден. И, к огромному сожалению, ну вот как сказать, семья вынуждена как-то мигрировать в область какой-то подстройки под эту историю. Цена денег возрастает, экономическая ситуация очень непростая. И как бы мы ни говорили о том, что там ну, предположим, там отец все время в семье и прочее, и прочее, но, понимаете, все-таки детям нужны ботинки, нужно заплатить за коммунальные платежи, которые тоже сейчас какие-то бешеные. Хочется, чтоб дети летом отдохнули. Речь не о каких-то там дорогущих путевках, но простая семейная поездка, даже на своей машине, да, это там ну минимум, наверное, там в два раза дороже, чем отдых ну или пребывание в Москве. Потому что отдых есть отдых и так далее. И, конечно, семьи страдают, и какие-то свои выходы находят.
А. Леонтьева
— Вы знаете, вот много было героев наших передач — мы не можем не говорить об этом периоде, который мы то ли прошли, то ли снова в него входим, который условно называется карантин, но на самом деле это целая эпоха, когда ну один из аспектов этой эпохи, то что люди оказались, семья оказалась внутри себя, то есть семью заперли в некоем пространстве. И все по-разному рассказывают об этом периоде, да, вот именно периоде запертости. К сожалению, многие семьи в этот момент стали распадаться. Многие семьи, наоборот, ну вот многие герои говорят о том, что вот их отношения прошли такую проверку и вышли на какой-то новый духовный уровень. Вот это очень серьезное какое-то испытание, проверка. Что с вашей семьей в этот момент происходило?
Ю. Белановский
— У нас такой как бы замкнутости не было. Во-первых, супруга моя, у нее на работе достаточно быстро руководство (вот я прямо восхищаюсь руководством), еще чуть ли не в марте тогда, когда еще не было официально ведено ничего, разрешили, даже не разрешили, предписали домашнюю работу. И, соответственно, она была переведена. А у меня как раз не получилось. И поскольку супруга имела возможность работать не в офисе, то мы достаточно быстро приняли решение, чтобы ее, нашего младшего ребенка и вот нашего дедушку перевезти на дачу. И, собственно, да, и не помню, по какой причине, мы туда же депортировали и среднего ребенка. И, собственно, я остался со старшим сыном. Мы жили, так сказать, вдвоем: у сына там учеба, какие-то дела, у меня работа. Ну собственно, что, ведь день приходил в том, что каждый из нас садился утром за монитор и, так сказать, вечером из-за монитора вставал. Вот, собственно, и вся работа. Я допускаю, что если бы это было бы там пять лет назад, семь лет назад, когда младший был совсем маленький или там еще раньше, когда старшие были маленькими — наверное, при детях, которые не могут сами себя занять, у которых нет учебы, у которых нет какого-то вот этого ритма жизни — да, наверное это было бы что-то, ну мягко говоря, несъедобное. Это было бы что-то ужасное. Но вот в нашем случае как раз, может быть, это сработало, наоборот. Во всяком случае, по отношению ко мне, вот как раз с перекосом в работу. Что да, мы должны были вдвоем с сыном как-то себя обслуживать, но на самом деле проблем здесь нет. Ну, собственно, к этому только и свелась вся наша семейная жизнь, прямо скажем. А остальное это работа там, учеба и так далее.
А. Леонтьева
— Юрий, а вот я с трудом себе представляю эту вот работу в период карантина.
Ю. Белановский
— Да.
А. Леонтьева
— Вот как вы добирались... Я хотела спросить, знаете, в такой формулировке: как вы осуществляли волонтерскую деятельность? Но поскольку зареклась говорить такие длинные слова, то спрошу: как вы вообще помогали людям, вот когда все стало онлайн?
Ю. Белановский
— Да. Вообще вот благотворительная деятельность и добровольческая деятельность, еще до введения жестких ограничений, сразу была заморожена. Потому что это же всегда лицом к лицу. Вот добровольческая помощь — это всегда. И когда мы говорим о людях, ну понятно, есть экологи, еще кто-то есть, но мы говорим о людях, о социальной теме — это всегда лицом к лицу. И те учреждения, вот вы их уже называли, они были сразу переведены в очень жесткий карантин, прямо в жесточайший: двухнедельные смены персонала, бесконечная усталость, конечно, внутренняя, психологическая, вот эта какая-то напряженность, страх, тревога. И мы вдруг оказались в ситуации, когда много волонтеров, часть из которых абсолютно не боялись никакого ковида — я в этом смысле как раз человек, который очень как-то строго к этому отношусь, и очень тревожно, и с большой боязнью на самом деле, потому что представляю, что инфекция очень опасная и не разделяю никаких оптимизмов. Но многие волонтеры, ну вот у них своя какая-то такая позиция, они вот готовы были: вот пустите нас, дайте нам, мы готовы делать и так далее. И ничего. Ну а собственно, а чего? Ну все заперты. И тогда как бы это опять же совпало с большой городской программой, ее реализует такой прекрасный, лучший в стране Центр занятости, называется он «Моя карьера» — это центр стал в Москве оператором большой программы волонтерской помощи людям, запертым в домах, программа называлась «Мой социальный помощник». И красота этой программы в том, что же вот опять же я начинал, да, когда говорить о доверие и так далее, вот в доверии — ну скажу слово «партнеры», такое более формальное, но тем не менее — к другим организациям и так далее. И сразу был брошен клич: дорогие там общественные организации, дорогие волонтерские организации, давайте вместе вот эту штуку сделаем. И опыт нашего движения в области — тоже скажу такое слово — «рекрутинга» или там набора людей, отбора людей, проверки людей — ну это же большая ответственность, это же кто к кому в квартиру придет, понимаете. Хотя, к счастью, я только комические случаи потом слышал от разных волонтеров. Правда, это не про московскую программу. Уж отвлекусь, расскажу, как в Подмосковье волонтеры приезжают к какой-то бабушке, оставила какую-то заявку, значит, там плакала, вот несчастная, одна, заперта где-то здесь, в деревне. Приезжают волонтеры — а она им выдает список для покупок, ну там, так сказать, список для хорошего банкета, мягко говоря: там и хорошее спиртное, и селедочка там, и икорочка. И они говорят бабушке: ну мать, ты как-то вообще, чего? Так сказать, мы-то помогаем тем, кому есть нечего или кому ну там это. А она говорит: да вы поймите, ко мне же завтра сын приедет, надо встретить, понимаете? Вот. Ну это, конечно, я считаю неблагодарное отношение к этой теме, конечно, пусть сын бы и покупал. Ну вот да, такие истории бывали. Но они скорее комичные, чем трагичные. И вот этих же волонтеров действительно нужно было как-то отобрать и так далее. И мы здесь включились, многие наши волонтеры включились. Но это было исключительно по желанию. То есть мы, конечно, информировали, сказали: такая история, можете подключаться. Работа была только в районах, чтобы меньше передвижений, меньше там всякой разносить заразы. И в этом смысле участие в этом большом городском добром деле, оно как-то очень сильно действительно все благотворительные организации поддержало. На нас вышли каким-то неведомыми образами — ну никогда этого не было, скажем так, и вдруг — очень крупные бизнес-компании и говорят: давайте мы через вас закупим средства защиты. Ну не в смысле через нас закупят, а в смысле через вас распространим, кому это нужно, да. И поэтому нам пожертвовали деньги, мы все это закупали, писали отчеты, как все это распространяется и так далее. Поэтому мы вот так включились в эту историю. А когда летом карантинные меры были сняты, мы как-то снова привстали на некоторую паузу. И сейчас она до сих пор длится, какая-то, вот вроде как работа есть, некоторые учреждения открыты. Надо здесь поблагодарить Департамент соцзащиты — было принято такое волевое, очень значимое, на мой взгляд, решение, что учреждения не будут теперь жестко закрываться от родственников, от волонтеров. Ну сами понимаете, да, там психоневрологический интернет — тысяча проживающих. У кого-то есть какая-то родня, кто-то уже сдружился с волонтерами, и хочется что-то рассказать, поделиться. Ну просто сами себя представьте, что вот вы заперты, три на три метра, а у вас нет даже телефона, потому что там далеко не все такие богатые проживают в психоневрологических интернатах, иметь телефоны, а кто-то недееспособный, ему нельзя. Это, значит, что вы один на один. Вот как так? И был принято вот это вот волевое решение: да, со многими оговорками, с соблюдением там каких-то норм, да, все это очень сложно, очень трудно, но все-таки общаться. Но все-таки дать возможность — хотя бы на улице, хотя бы на прогулке сопроводить и так далее. И это бесконечно ценно, конечно.
А. Леонтьева
— Я хочу напомнить, что сегодня с нами и с вами руководитель волонтерского движения «Даниловцы», Юрий Белановский. Юрий, я вот вашу горячую речь хочу прервать...
Ю. Белановский
— Хорошо.
А. Леонтьева
— Потому что передача идет быстро, а у меня еще есть очень важные вопросы. Вот они важны для меня, они такие психологически важные. Дело в том, что вы в своем интервью сказали, что вот кто к вам приходит, да, люди приходят и уходят, некоторые задерживаются, но в среднем там, не знаю, два года или сколько-то. И что это волонтерство — это некая возможность пройти какой-то этап в своей жизни. И я помню, ну у меня дочь, когда ей было очень плохо, у нее был такой тяжелый период, в связи с событиями в семье, она шла вот именно кому-то помогать. Ну когда она там вышла из клиники, стала в состоянии это делать, она шла кому-то помогать. Вот что это за период, который нужно прожить в волонтерстве? Вот кто к вам приходит, что за люди, какие у них цели, какие вот?
Ю. Белановский
— Тут, понимаете, вот исходя, и, мне кажется, очень сильно связано с тем опытом, который как минимум у меня вот в монастыре сложился. Не берусь говорить за всех моих и друзей, и коллег, но мы, в общем-то, во многом единодушны. Я как-то вот вынес для себя, что внутренняя жизнь человека — это не моя история. Помните, как в книге про Аслана, когда мальчик, по-моему, Шаста или как-то, «Мальчик и его конь» книга, он спрашивал Аслана про кого-то, а Аслан говорит: я каждому рассказываю только его историю. И вот я, собственно, к чему говорю — что если кто-то из волонтеров обладает какой-то внутренней смелостью, зрелостью, решимостью и хочет с нами чем-то поделиться, то мы готовы этот разговор поддержать. Если кто-то ограничивается, когда мы спрашиваем: ну а чего вы хотите и так далее — ну какими-то банальными фразами (хотя на самом деле для него они могут быть очень глубокие, но они просто звучат так, да): «хочу быть полезным», «ну сколько можно дома сидеть», «а как-то вот важно все-таки и помочь кому-то», да. Кто-то может вспомнить заповеди Божии, да, что я верующий человек, я христианин, есть заповеди Божии. Звучит это действительно банально. И в этом смысле для нас важно, что человек осмелился, набрался этой решимости — прийти и вот как-то, пусть так, декларировать свою готовность помогать. И для меня это как раз и есть ключевой момент на самом деле, за которым скрывается вот эта собственная решимость — вот это для меня самое главное. И были случаи, когда к нам, например, приходили волонтеры, прекрасные люди, но они как-то сразу давали понять: «а меня папа попросил», «а вот мама как-то рекомендовала», а вот чего-то там такое вот — и они не задерживаются. То есть вот волонтерская помощь, когда лицом к лицу — человек приходит или в больницу к ребенку, или в психоневрологический интернат, или к умственно отсталому ребенку и катает колясочку с ним на прогулке — вот здесь нужен именно ты, такой как есть. У тебя проблемы — отлично. Вот не в смысле, что я одобряю проблемы, а в смысле, что ты такой, как есть, здесь нужен. Вот тоже такой пример дам. Он тоже, может быть, немножко такой комичный, но показывает, что с той стороны, как бы с принимающий стороны (а ведь это какие-то замкнутые какие-то острова, где какой-то свой мир на самом деле, с нами не связанный), вот с той стороны мы нужны просто как мы. Вот как-то одна девушка-волонтер пришла в больницу после работы, была очень усталая, может быть, даже как-то не очень хорошо себя чувствовала — не в смысле болезни, а в смысле переутомления как-то. Но ей было важно в этой больницу прийти, потому что был назначенный день, она понимала, что дети ждут. И она пришла и в коридоре просто плюхнулась в кресло, не дошла даже до игровой комнаты. И к ней подходит какая-то девчушка, говорит: что ты здесь сидишь, пошли в игровую комнату, что-то там происходит. Она говорит: слушай, знаешь, вот прийти было важно, но сил нет. Я вот хочу здесь посидеть. И девочка говорит: так это тоже классно! Я буду за тобой ухаживать! И она пошла, привела других детей...
А. Леонтьева
— Классно.
Ю. Белановский
— Они там что-то какие-то баранки, чай там, давай, что-то такое вот. То есть понимаете, и детям, и вот этим взрослым...
А. Леонтьева
— Отличная история.
Ю. Белановский
— Им нужен разный опыт. И как раз один из посылов, который мы предлагаем волонтерам: если вы пришли сюда вот как бы помогать с установкой помогать — вы здесь не выживете. Если вы пришли сюда просто быть собой рядом с тем, кому сегодня, может быть, хуже, чем вам, а завтра, может быть, лучше на самом деле. Но если вы просто пришли просто быть собой — вы здесь можете оказать невероятную помощь. В том числе и себе. В том числе и как-то вот преобразить изнутри какие-то вот и эти учреждения, которые иногда похожи на замки Иф, в худшей их трактовке, на самом деле, когда директор царь и бог, и что там творится, непонятно и так далее. То есть вот вы не только поможете конкретному человеку, но даже сможете вот через просто быть собой и изменить всю эту систему. И тут мне тоже вспоминается разговор с такой потрясающей женщиной — мы примерно ровесники, и мы как-то вот потом стали на ты. Зовут ее Виктория, она очень крупный сотрудник очень крупной мега-корпорации. А пришла к нам просто как женщина, говорит: хочу вот коляски катать с детьми, которые не могут сами ходить, не могут за собой сами ухаживать, но им нужны прогулки, и я знаю, что вы это делаете. Поэтому давайте вот буду помогать коляски катать. И как-то уже потом, когда мы познакомились, мы разговорились. А я говорю: Вика, а что ты вот, тебе-то что здесь? У нее, кстати, есть усыновленные дети — тоже ну такая героиня, конечно, мама и работница. И она мне говорит: да я просто здесь становлюсь собой. Потому что вот там я мама — тоже, конечно, хорошо, и ни капли не жалею, но там я мама, тут я, так сказать, начальница, а где-то подчиненная, тут еще что-то такое. А здесь я — это просто я. И вот этому ребенку, с которым я общаюсь, ему вообще нет дела, на какой машине я приехала там, сколько денег у меня в кармане, хорошо я одета или плохо, или еще что-то такое. Ему есть дело, что я пришла, и это самое ценное. И вот для нас именно это дорого на самом деле. Вот если это совершается, то на наш взгляд, вот это волонтерство, оно действительно совершается, оно происходит.
А. Леонтьева
— Это потрясающая мысль. И на самом деле вот я первый раз такое слышу: то есть ты приходишь для того, чтобы побыть самим собой и оказываешь помощь таким образом и другим людям. Я просто пересказываю для себя.
Ю. Белановский
— Да, да.
А. Леонтьева
— И себе самому. А помочь себе — это очень, ну так скажем, подростковым сленгом, это очень круто.
Ю. Белановский
— Это, безусловно, круто, да. И в этом смысле, это же история, если она такая, как вам сказать, она тогда не надрывная, она же тогда честная. Потому что если это так, то значит, в какой-то момент — ну например вы или я, мы можем сказать (вот я говорил уже про этот этап какой-то жизненный), мы можем сказать: ну вот теперь у меня жизнь изменилась, и я теперь не могу приходить в эту больницу. Главное, чтобы об этом сказать заранее и детям там или взрослым. И мы как раз этому учим людей, что вот этой, какой-то вмененной обязанности всегда тянуть какую-то лямку — ее нет. Обязанность тянуть лямку на нас, на организации — это мы тянем лямку, и наша задача сделать так, чтобы у детей были прогулки. Но если у кого-то сегодня жизненная какая-то картина изменилась — это может быть по абсолютно, да, вот я уже говорил, что ценность денег меняется в худшую сторону, они становится как бы дороже. Ну работодатель просто вам скажет и все: или увольняйся, или будешь перерабатывать. А переработки — это же не только время, это усталость, переутомление, у человека может просто не быть сил.
А. Леонтьева
— Еще очень важный вопрос, который хочу успеть задать...
Ю. Белановский
— Давайте.
А. Леонтьева
— Вот про вашу семью: как ваша семья относится к вашей работе, что вы рассказываете семье, как она вас поддерживает или не поддерживает? И вот каково отношение ваших детей и жены? И это же такая вот...
Ю. Белановский
— Ну вы понимаете, у меня семья появилась, когда я уже был во всем этом, скажем так, включен. То есть я уже ходил вот в этот детский приемник-распределитель, я уже...
А. Леонтьева
— Жена уже была готова к этому.
Ю. Белановский
— Ну я сейчас не о готовности, я сейчас именно о том, что другого меня нет. Ну то есть вот, конечно же, я уже говорил, да, и скажу, ко мне вполне есть какие-то упреки, и они справедливы, и будут какие-то упреки. И это совершенно для меня, ну это нормальная история. Каждый человек, он действительно включен в разные истории, и как-то они состыкуются, а где-то они состыкуются не очень, а где-то еще как-то — это совершенно нормально. Но и для моих детей, и для моей супруги ну как бы вот, ну я как бы включен в эту историю всегда. Поэтому в этом смысле сравнивать им, к сожалению, не с чем. Что касается детей — рассказывать или что-то, вы знаете, я дома мало что рассказываю. Я действительно очень много работаю с людьми, на людях и, наверное, это какой-то банальный феномен: то, что ты уже где-то рассказал пять раз, в шестой уже как-то рассказывать, оно просто само не рассказывается. И поэтому дома, наверное, я рассказываю не очень. Но я когда-то для себя подумал вот о чем. Что я постараюсь какие-то свои публичные вещи, которые так или иначе, да, вот где-то записаны или на YouTube, или какие-то статьи — мне невероятно нравится вообще писать какие-то тексты на те темы, которые сегодня меня вдохновляют, — я их в каком-то смысле это все как бы пишу и для того, чтобы через это мои дети могли в том числе меня узнать. Здесь уже я в качестве примера приведу и своего папу. У меня папа достаточно известный социолог тоже — я его так не мыслю ни разу. Вот в каких-то кругах он известен. Но когда я вот уже подрос, заканчивал школу, то у него как-то стали выходить каких-то книги. И мне очень захотелось действительно взглянуть на него, прочтя эти книги. И я думаю, что что-то я мог вынести из этих книг, с точки зрения содержания, но что-то я узнал и о нем с точки зрения этого содержания. Поэтому дома я действительно дома, какой я есть. И что-то от меня, обо мне все, естественно, видят и знают. Но какая-то моя часть, она в этом каком-то публичном пространстве. И я надеюсь, я во всяком случае с этой мыслью почти всегда это делаю, я хочу то есть, чтобы мне не было стыдно перед моими детьми. Я скажу вот так.
А. Леонтьева
— Отлично. Отлично. Очень хорошее, считаю, окончание нашей программы. Спасибо вам, Юрий.
Ю. Белановский
— Спасибо вам.
А. Леонтьева
— С нами был руководитель волонтерского движения «Даниловцы» Юрий Белановский, отец троих детей. Спасибо за этот очень горячий, очень глубокий разговор, в течение которого вот я лично для себя сделала очень много каких-то открытий. Я вот не знала всего того, что вы сейчас мне рассказали.
Ю. Белановский
— Я тоже. Когда что-то рассказываешь, заставляет какие-то и для себя ответы находить, да.
А. Леонтьева
— Да, спасибо вам огромное за то, что вы делаете, за то, что пришли сегодня, поделились с нами.
Ю. Белановский
— Да, спасибо вам.
А. Леонтьева
— Всего доброго.
Деяния святых апостолов
Деян., 1 зач., I, 1-8.
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Если мы внимательно читали Евангелие, то могли заметить, что Господь постоянно говорит Своим ученикам о тайне Царства Небесного. Церковь утверждает, что хранит эту тайну до сих пор. О чём же идёт речь? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 1-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 1.
1 Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил от начала
2 до того дня, в который Он вознесся, дав Святым Духом повеления Апостолам, которых Он избрал,
3 которым и явил Себя живым, по страдании Своем, со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней являясь им и говоря о Царствии Божием.
4 И, собрав их, Он повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца, о чем вы слышали от Меня,
5 ибо Иоанн крестил водою, а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым.
6 Посему они, сойдясь, спрашивали Его, говоря: не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?
7 Он же сказал им: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти,
8 но вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый; и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли.
После Светлого Воскресения Христос продолжает являться Своим ученикам на протяжении сорока дней. Как слышим мы сегодня из чтения книги Деяний святых апостолов, Спаситель рассказывает им о Царствии Божием. Может показаться, что Христос передаёт апостолам какое-то особое учение, которое не вошло в Евангелие и которое доступно лишь узкому кругу посвящённых. Благодаря этому тайному знанию ученики становятся сверхлюдьми, в распоряжении которых оказываются какие-то сверхспособности. Однако дальнейшее повествование свидетельствует, что это не так.
После того как Христос призывает апостолов не уходить из Иерусалима и дожидаться сошествия Святого Духа, они в недоумении спрашивают: «не сейчас ли, Господи, ты восстановишь Израильское царство?» Очень показательный вопрос. Апостолы задавали его Спасителю с самого начала их совместного путешествия. С самого момента своего призвания они ждали, что Христос прогонит римлян и вернёт еврейскому государству былую славу.
Однако, посмотрите, как Господь милостив. Как Он терпелив. С какой кротостью Он переносит это невежество Своих учеников. Он видит, что несмотря на всё произошедшее, ложные представления о Мессии всё ещё сидят в их головах. Суть Его учения о Царстве Небесном до сих пор ими не усвоена. А потому Он и отвечает им уклончиво: «не ваше дело знать времена или сроки». Иными словами, ваше дело дождаться сошествия Духа, получить от Него силу, начать проповедь и тогда вы всё поймете сами. Вы получите все необходимые ответы.
Так и случилось. Пришёл обещанный Дух, апостолы начали свидетельствовать о Христе людям, и ложные ожидания в их голове испарились. Потребность учеников в грандиозных внешних преобразованиях исчезла, будто её и не было. Великая духовная реальность, которую они до этого ощущали лишь смутно, в полноте открылась в их сердцах. Уже во время своей жизни они стали полноценными участниками Царства Мессии.
В той или иной степени каждый из нас исполнен ложных представлений и предрассудков о духовной жизни. И, пожалуй, не самый последний из них — это постоянное ожидание значимых изменений. Я словно всё время жду, что однажды Господь откроет мне какую-то тайну. Тогда моя жизнь изменится. Всё резко станет лучше. Евангелие напоминает нам сегодня: все грандиозные изменения уже произошли. Дух Святой уже сошёл. А потому великая тайна христианства заключается в том, что нет на самом деле никакой тайны. Евангелие Христово предельно просто — каждый день ищи волю Бога и старайся принести пользу тем людям, которые тебя окружают. Иными словами, преврати свою жизнь в служение. В той мере, в какой это исполняем, нас наполняет благодать Святого Духа. Всё вокруг нас и в нас самих оказывается на своих местах, и в нашем сердце загорается пасхальная радость.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Воскресение Христово и Светлая седмица». Прот. Максим Первозванский
В нашей студии был клирик московского храма Сорока Севастийских мучеников протоиерей Максим Первозванский.
Разговор шел о светлом Христовом Воскресении, о богослужениях пасхальной недели, о праздновании в честь Иверской иконы Богородицы, а также иконы «Живоносный источник».
«Семья в жизни вечной». Священник Александр Сатомский
У нас в гостях был настоятель Богоявленского храма в Ярославле священник Александр Сатомский.
Мы говорили о том, какими будут отношения людей после всеобщего воскресения и сохранится ли любовь супругов и родственников в вечной жизни.
Ведущие: Александр Ананьев, Алла Митрофанова
А. Ананьев:
— Великая Суббота, вечер, когда, наверное, правильнее всего было бы ничего не говорить, ни о чем не рассуждать, уж тем более легко смеяться в приятной компании. Надеюсь, что мы сегодня постараемся выдержать вот эту вот важную, несколько напряженную, но очень ответственную атмосферу Великой Субботы в программе «Семейный час». Но программа «Семейный час» все-таки выйдет, потому что в студии Радио ВЕРА все-таки появилась ведущая программы «Семейный час» — моя жена Алла Митрофанова.
А. Митрофанова:
— Что значит «все-таки появилась»?
А. Ананьев:
— Потому что Великая Суббота и предполагается, что ты в храме должна быть.
А. Митрофанова:
— Ну, сейчас поедем, конечно.
А. Ананьев:
— Я Александр Ананьев, и сегодня мы долго думали с Аллой, о чем стоит поговорить в эти 60 минут, и после недолгих рассуждений мы поняли, что нам действительно интересно и важно, уж не знаю, насколько возможно, получить ответ на этот вопрос, узнать: а что будет там, в загробной жизни? Действительно ли мы, прожив здесь долгую счастливую жизнь, по возможности сделаем все, чтобы умереть в один день, и там больше никогда не увидимся, потому что нет там ни мужеского пола, ни женского, ни мужа, ни жены, ни ипотеки, ни дома, ни кухни, ни гардероба, там все совершенно иначе, и вся наша семейная жизнь закончится могильным камнем? Или же, «что Бог сочетал, того человек не разлучает», и неспроста Господь свел нас — семью, мужа, жену, детей вместе на одних квадратных метрах общей жилплощади, чтобы и потом мы тоже как-то держались вместе? Согласитесь, это интересно, и это важно. И я не знаю, насколько получится у нашего сегодняшнего собеседника дать ответ на этот вопрос, но учитывая то, что сегодня мы пригласили настоятеля храма Богоявления в Ярославле, нашего дорогого друга, священника Александра Сатомского, какой-то очень важный ответ мы обязательно получим. Добрый вечер, отец Александр, здравствуйте, с Великой вас Субботой.
о. Александр:
— Добрый вечер.
А. Митрофанова:
— Вообще, Великая Суббота — это такой, с одной стороны, день тишины, а с другой стороны, внутри уже всё клокочет от радости, потому что ты понимаешь, в общем-то — ну, Пасха, она наступает.
А. Ананьев:
— Я в прошлом году помню утро Великой Субботы: я проснулся и понял, что Христа нету. Ну, вот, Он вчера умер, а сегодня Его нету.
А. Митрофанова:
— Ты понимаешь, когда в этот момент стоишь на Литургии, то всё несколько иначе. Впервые в жизни, кстати, помню, как узнала о содержании Великой Субботы, я несколько лет уже в храм ходила, пришла в храм, меня попросили помочь с цветами, цветами к Пасхе украсить храм. Я говорю: «А во сколько?» — «Ну, украшать будем часов с 12-ти, так что хочешь, останься там после службы». И я думаю: «ну, здрасьте, на ночное богослужение надо идти ещё, значит, в Великую Субботу там утром...нет-нет», я пришла к 12-ти. И когда я попала вот в это храмовое пространство...
А. Ананьев:
— Это Татьянинский храм был.
А. Митрофанова:
— Это был Татьянинский храм, весь залитый светом, покоем, радостью, но пока тихой такой, не ликующей и, вы знаете, у меня было ощущение, что я, может быть, что-то самое важное только что пропустила, ну, просто потому, что тупо решила: извините, я посплю. И пропустила что-то такое, от чего...вообще-то, чего люди ждут целый год, как потом выяснилось. И естественно, в следующем году я уже, опережая собственный вопль, подскочила, помчалась на Литургию Великой Субботы, и вот это состояние, когда на самом деле Христос жив, и об этом пока ещё не знают вокруг, а Он жив, и Он из-за ада выводит тех, кто хочет выйти вместе с Ним, всех. Всех, кто захочет! Он их будет за запястье выдёргивать оттуда, как на иконе знаменитой Воскресения Христова в монастыре Хора. Ну, это потрясающе. Потом, ведь икона Воскресения Христова — это икона Великой Субботы, и Евангелие о Воскресении Христовом читается на Литургии в Великую Субботу, то есть это и есть, по сути, пасхальная служба, поэтому у меня вот с тех пор несколько иное отношение к этому дню, может быть, даже, знаете, оно сливается в единое — и пасхальная радость, и радость Великой Субботы, какой-то нераздельный такой календарный фрагмент.
А. Ананьев:
— Слушайте, отец Александр, прежде чем мы начнём вас действительно мучить семейными передрягами, а я сейчас понял вообще, в чём трагедия происходящего, я хочу спросить вас: а что для вас Великая Суббота?
о. Александр:
— Вот, вы знаете, за достаточно небольшой период времени, который я, собственно, служу священником, вот всё это восприятие достаточно сильно менялось, и на каком-то этапе вот от того акцента, который вы предлагаете, я ушёл, в каком смысле: мы проживаем календарь таким образом, как будто эти события случаются прямо сейчас, а на каком-то этапе ко мне пришло это совершенно чёткое ощущение и понимание, что Христос всегда Воскрес. То есть мы Страстную неделю на самом деле проживаем ведь в свете Воскресшего Христа, Он уже победил, в этом смысле даже вот византийские авторы, которые написали соответствующего рода тексты, очень чётко это улавливают: с одной стороны, конечно, они давят на психологическую «педаль» сострадания, что мы с Христом проживаем, переживаем всё это, но, с другой стороны, там время от времени проскакивают вот эти тезисы, что победа уже осуществлена. Собственно, «Не рыдай, Мене, Мати, зрящи во гробе», это известнейшее песнопение, то есть как «не рыдай», если всё, вся история завершена? Я восстану и прославлюсь, и Тебя возвеличу, и Тебя не забуду«. Или: «вот они вложили в мою руку жезл (как бы не зная), что Я сокрушу их, как горшечник сосуды», и много-много-много вот такого рода тезисов. И вот в этом смысле я уже достаточно давненько вхожу в Страстную с этим чётким пониманием — Христос победил. То есть это история про когда-то сгущавшуюся тьму, которая так ничего и не смогла. То есть победа Христова абсолютно однозначна, в этом смысле она в Великую Пятницу ничуть не менее очевидна, чем в Субботу и Воскресенье.
А. Ананьев:
— «Семейный час» на Радио ВЕРА, священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, с вами Алла Митрофанова, Александр Ананьев, мы в Великую Субботу говорим... О чём можно говорить в «Семейном часе»? О семье, о муже, жене, детях. Алечка сейчас сказала удивительную штуку: до нашего знакомства, до нашего венчания, до нашей свадьбы она вела благочестивую жизнь, она ходила в Великую Субботу украшать храм цветами, она чаще бывала на службах, она была прихожанкой семнадцати-двадцати храмов...
А. Митрофанова:
— Да ладно тебе, что ты преувеличиваешь-то? (смеется)
А. Ананьев:
— ...сейчас её жизнь, и я виню себя в этом, не то чтобы я делал это специально, вовсе нет, но акцент её внимания сместился с церкви на мужа.
А. Митрофанова:
— Ну нет, ну...
А. Ананьев:
— Когда последний раз, дорогая жена, ты украшала Татьянинский храм цветами? Внимание, вопрос! Минута на размышление. Ответ: «до нашего знакомства». Я, ещё раз, я тебя очень хорошо понимаю, я тебе очень благодарен, но штука в том, что муж для жены — преграда. Давайте начистоту. Муж для жены — не путь к Богу, муж для жены — преграда. И в этом смысле могу ли я, несчастный, рассчитывать на то, что по ту сторону земной жизни мы сохраним какую-то связь?
А. Митрофанова:
— Понимаешь, какая штука, от того, украшу я или не украшу храм цветами, мне кажется, гораздо в меньшей степени зависит моя посмертная участь, чем от того, сумею ли я или не сумею прокачать любовь внутри себя.
А. Ананьев
— «Марфа, Марфа, о многом заботишься ты, но не о главном». Отец Александр, рассудите. По-моему, здесь как раз очень тяжёлая на самом деле картина нарисуется.
о. Александр:
— В общем-то, во-первых и главных, абсолютно верен тезис про то, что не столько от украшения храма цветами, сколько как от украшения себя добродетелями и совершенствами в общении с вами преуспевает ваша жена, безусловно, то есть вы в этом смысле — главная лестница, ведущая её к Богу семимильными шагами. Равно, как и наоборот.
А. Ананьев:
— То есть работы больше, удовольствия меньше, от этого и награда выше?
о. Александр:
— Ну, не то чтобы, я это никак не оцениваю, но это очевидный факт. Более того, в эту сторону у нас ведь совершенно однозначно смотрят и все традиционные религиозные формы. Вспомним, например, соседний нам иудаизм, который предписывает мужчине в день субботний посещение синагоги просто абсолютно однозначно, это его прямой долг, не в смысле там он хотел-не хотел, полезно-не полезно, он должен там быть. Женщине он не предписывает ничего абсолютно. Эффектнейшим способом, выруливая эту ситуацию не темой детей и кухни, а тем, что Адам, сотворенный из земли, нуждается в продолжении возделывания, а Ева, сотворенная из Адама — это лучшее из всего того, что сотворил Бог, потому что вот уже ничего более совершенного, как из человека произведенное, уже сделать нельзя, поэтому ее учить — только портить. Соответственно, как бы собрание в синагоге — это собрание научения, поэтому все прекрасно, она уже готова к Царству Небесному, пусть спокойно занимается кухней, то есть в этом, конечно, есть определенного рода манипуляция. (смеется)
А. Митрофанова:
— Конечно.
о. Александр:
— Очевидно. Но если серьезно, ведь Древняя Церковь совершенно неслучайно выделяла даже среди женщин совершенно определенные типы служений, например, отдельно говоря о девицах, отдельно говоря о вдовах, которые вот внутри церковного собрания несут какое-то большее число трудов и послушаний, потому что почтенные матроны, обремененные семьями и мужьями, вот самой волей Господней к ним и приставлены, к этим семьям и мужьям, равно как и наоборот.
А. Митрофанова:
— И это твой путь, условно говоря. Я знаю ситуации, когда, ну немного, но знаю такие случаи, когда женщина начинает отдаляться даже от семьи, потому что есть какое-то церковное или социальное служение, очевидное для нее, и очень благородное, и социально одобряемое — страдает семья, в этих случаях страдает семья вплоть до даже вот каких-то глубоких кризисов, и не уверена, что, может быть, в каких-то ситуациях это такой вполне допустимый вариант. Однако есть вообще мужья потрясающие, я вспоминаю историю доктора Лизы, Елизаветы Петровны Глинки, вот Глеб Глебович — как он понимал, что делает его жена! Он был здесь, в нашей студии, это человек, который у меня вызывает глубочайшее почтение. Но это, скорее, редкость. Поэтому для женщины, мне кажется, если мы не берем такие исключения, как Елизавета Петровна, которая, наверное, все-таки подтверждает правило, то для среднестатистической гражданки типа меня вполне естественно, что главное — это муж-семья. Остальное — ну вот, по силам и по времени.
А. Ананьев:
— Ну, ты как раз пытаешься найти какой-то баланс, какое-то равновесие в этих вопросах, но в том, что вот это противоречие, оно все-таки имеет место — это правда, либо ты с Церковью, с верой, со Христом, либо ты с мужем с готовкой, с уборкой. Иначе не было бы монахов, которые поняли, что вот семья будет мешать, семья будет мешать моему служению Богу. И семья всегда мешает служению Богу.
А. Митрофанова:
— У тебя какое-то чувство вины, что ли, я не пойму? Ты все время как-то: «а как бы тебе было хорошо, если бы ты сейчас была бы в храме, а ты вот со мной...»
А. Ананьев:
— Солнце, да, да, у меня чувство вины, потому что я понимаю, что до нашего знакомства ты чаще, ты просто чаще была в храме, и Великим постом, и на Страстной неделе, ты каждый день была в храме...
А. Митрофанова:
— Посмотри на лицо отца Александра.
А. Ананьев:
— ...а сейчас я понимаю, что и молитвы стало меньше по моей вине, и в храме ты стала бывать меньше по моей вине. На отца Александра я вообще стараюсь не смотреть, потому что вот все, что я говорю, отец Александр опровергает своей собственной жизнью, своим собственным примером, потому что, казалось бы, откуда у священника Великим постом может быть свободное время, чтобы украшать печеньки для куличей для своей жены, которая печет? Тем не менее, вот ночами отец Александр Великим постом занимался тем, что выписывал кремом на этих печеньках поздравления со Светлой Пасхой. Да, да, так и было, я знаю, что так и было, я видел эти куличи своими глазами, я нисколько в этом не сомневаюсь. То есть вы опровергаете вообще все, что я говорю, но то, что я говорю — это тоже правда.
о. Александр:
— Здесь, наверное, это не вопрос про правду-неправду, это вопрос про оценку. Ну как бы про оценку, и вот именно как совершенно верно заметили мы про расстановку приоритетности, то есть совершенно нормально и естественно находиться внутри семейных отношений вовлеченно, апостол Павел говорит, и говорит это мужчине, кстати, что «Тот, кто оставил попечение о своих ближних, о своей семье — отрекся от веры и хуже неверного, хуже язычника». То есть, опять же, Христос говорит в Евангелии, что «тот, кто сказал родителям: «Дар Богу то, чем бы ты пользовался от меня», как бы и с вашей точки зрения он вообще молодец и не повинен — вообще-то преступает заповедь, то есть здесь соподчиненность этих вещей на самом деле очевидна. Семья — это малая Церковь, община — это большая Церковь, вот, соответственно, мы движемся от меньшего к большему, это совершенно нормально, естественно и очевидно. Мы взращиваем что-то сначала в меньшем объеме, потом можем экстраполировать это куда-то шире, вывести это в больший объем, никак наоборот оно вообще никогда не работает. Нельзя где-то там набраться нравственных совершенств на стороне, а потом прийти их и внедрять в семью.
А. Ананьев:
— Ну, точнее всего и однозначнее всего о расстановке приоритетов Спаситель говорит вот в Евангелии от Матфея, в главе 10-й: «Враги человеку домашние его, и кто любит отца или мать более, чем Меня, не достоин Меня, и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня». О жене он не говорит, но имеет это в виду в первую очередь, и уж если кто любит жену или мужа больше, чем Меня и предпочитает мужа тому, чтобы прийти ко Мне в церковь, тот вообще грешник-грешник ужасный.
о. Александр:
— Я замечу, что это уже экзегеза, то есть на этом этапе вы уже толкуете, а не пересказываете текст.
А. Ананьев:
— Ну, разве это не очевидно?
о. Александр:
— Ну, вообще никакая экзегеза не очевидна, это всегда усилие в той или иной степени тяжести.
А. Ананьев:
— Как говорит наш дорогой друг, психолог Кристина Корочка: «В очевидности собственных высказываний есть первый признак недалёкости и необразованности».
А. Митрофанова:
— Поясните, отец Александр.
о. Александр:
— Нет, здесь простая вещь, она не то что простая, на каком-то этапе у меня как-то вот случилось такое, как мне кажется, понимание этого фрагмента, то есть я всю жизнь как-то ходил мимо него и его сознательно избегал, а как-то раз вот он прямо взял и внутренне прожился. То есть нам кажется, что Христос противопоставляет: либо-либо, а вот на каком-то этапе мне вдруг стало как-то внутренне очевидно — я не настаиваю на этом опыте и не говорю, что это как раз единственно верная экзегеза этого фрагмента — что Он указывает на правильную и неправильную последовательность, что вот любовь к Богу и любовь к ближнему взаимосвязаны, вот их как раз нельзя дробить и рвать, что — нет, если ты любишь Бога, будь любезен, люби Бога. Если ты тут вот с ближними как-то, значит, у тебя с Богом недостача, и наоборот. Нет, в свете любви к Христу нормализуются наши отношения и наша любовь вот к этим самым ближним, а вне этих отношений — ну, понятно, что на том этапе это вообще как бы про Бога в широком смысле слова, но тем не менее, уже из нашего контекста можем и так говорить, а вне этого они как бы бессмысленны, то есть там на самом деле ничего не рождается, и мы тоже знаем кучу этих примеров любовных любовей, которые вообще недалеки от самых нездоровых форм, в плане любви как обладания, как бы жажда поглощения другого и полного введения его, как аппендикса, в свою жизнь, как бы приращивания к себе насмерть, ну и другие удивительные вещи. То есть вот здесь через любовь Христову ты имеешь нормальную любовь ко всем остальным, в противном случае там какой-то жуть и ужас.
А. Ананьев:
— Это надо, конечно, прожить вот это понимание, которым вы сейчас поделились, потому что мне пока доступно только очень такое лобовое и банальное объяснение, что вот, мол, если муж тебя не пускает в церковь — бросай такого мужа и иди в церковь, и в этом контексте я, конечно, ужасно переживаю по поводу того, что происходит у нас, но надеюсь, что ситуация изменится. И вообще, муж должен вести жену в церковь, как вы вот говорите в традиции иудаизма, да и в исламе тоже, там именно мужчина идет к Богу, а женщина там следует за ним или не следует за ним, уже дело десятое, но благополучие семьи в отношениях с Богом зависит именно от мужчины. У нас почему-то, если мы не принимаем во внимание семьи священников, в остальных семьях, как правило, в 99 процентах случаев именно жена тащит семью в церковь, хоть как-то на своих плечах, буквально или образно, но все сама, а мужчины почему-то нет, и как это исправить тоже не совсем понятно. Даже по нашей семье непонятно.
А. Митрофанова:
— Слушай, всему свое время. Мне кажется, что Господь же людей-то не кидает.
А. Ананьев:
— К людям больше вопросов, конечно. Сейчас мы прервемся на минуту, у нас полезная информация на Радио ВЕРА, а через минуту мы вернемся к разговору и все-таки попробуем выяснить, так что же нас ожидает по ту сторону земной жизни? Действительно ли мы будем вместе? Что об этом говорит Священное Писание? Что об этом говорят церковные предания? Или же нас там ожидает нечто совершенно иное, и рассчитывать на это не придется? Что значит семья с точки зрения вечности? Это программа «Семейный час», не переключайтесь.
А. Ананьев:
— Что ожидает нас по ту сторону земной жизни? Это программа «Семейный час на Радио ВЕРА», с вами Алла Митрофанова...
А. Митрофанова:
— ... Александр Ананьев.
А. Ананьев:
— И в Великую субботу мы пригласили к разговору нашего гостя из Ярославля, настоятеля храма Богоявления в самом центре Ярославля, священника Александра Сатомского. Кстати, в Ярославле сейчас должно быть очень красиво, там весна гораздо более отчетлива, чем в Москве. Все-таки город, такое впечатление, что он чуть ли не южнее находится, хотя на самом деле он находится севернее Москвы, но сколько раз мы там ни были, все время ощущение, что там какой-то курорт-курорт, и весной там, наверное, особенно хорошо, да?
о. Александр:
— Мне кажется, это все происходит из общей логики: хорошо там, где нет нас, и, соответственно, куда мы приезжаем по какому-то иному поводу, нежели чем ежедневную работу работать, там, конечно, удивительно. Это как бы, скорее, про угол зрения, чем про географию.
А. Ананьев:
— Но объективно, объективно уютный город. Итак, отец Александр, давайте разбираться, что мы знаем о загробной жизни в контексте семьи?
о. Александр:
— Правильный ответ — «ничего». Пойдемте домой.
А. Митрофанова:
— Готовиться к пасхальной службе.
о. Александр:
— Да. В том смысле, что мы и в целом, не в контексте семьи, имеем очень маленькое, очень ограниченное представление о каких-либо реалиях вот такого типа бытования. Более того, тоже сразу важный тезис, который нам должен развести в стороны две вещи: в целом в ряде случаев Новый Завет вообще ничего не предлагает по поводу так называемого «посмертия», он не теоретизирует на тему самостоятельного бытования души в отделенности от тела, а говорит про свет вечного дня, то есть про Царство Божие, пришедшее в силе, явленное в мире, новое небо и новую землю, Небесный Иерусалим, сошедший в нашу реальность, и, соответственно, про жизнь вечную, а не про какую-то посмертную, то есть про ситуацию, в которой смерть побеждена.
А. Ананьев:
— Какое-то общение доказано по ту сторону земной жизни после смерти?
А. Митрофанова:
— А как это можно доказать?
А. Ананьев:
— Ты знаешь, очень часто я встречаю в откровениях святых — людей, которым я доверяю, рассказы о том, что «к ним пришел тот», «к ним пришел этот», то есть личность там сохраняется.
А. Митрофанова:
— Конечно.
А. Ананьев:
— Личность человека, которого ты любишь, там, по крайней мере, ближе к тебе, чем личность человека, к которому ты равнодушен. Стало быть, я вправе ожидать от загробной жизни того, что я там тебя не потеряю, да? Что муж не потеряет свою жену, а дети не потеряют любимых родителей и встретят их там, но мы на это надеемся, правильно?
А. Митрофанова:
— Очень.
А. Ананьева
— И свидетельства святых тому доказательство. И вот вопрос: будет оно так или нет, и на что мы в праве рассчитывать?
о. Александр:
— Ну вот здесь хороший тезис про опыт святости в том смысле, что вообще церковное почитание святых как таковых, это вот первый положительный тезис в данную копилку, то есть он не от Писания в основном, хотя Писание тоже указывает нам, почему мы почитаем святых, каким образом, в чем почитание верное, в чем ложное, но просто как церковная практика, это и очень обнадеживающе, а с другой стороны, и очень доказательно. Обнадеживающе в том смысле, что дает нам какую-то вот эту надежду на сохранение личности, а с другой стороны, доказательно, потому что у нас есть огромный объем материала, как раз, как Александр сказал, который и указывает на то, что человек помнит, кто он, знает, кто те, к кому по той или иной причине он явился, то есть он имеет отношение, он не явлен, как, условно, какой-нибудь абстрактный вестник, как сила небесная, которая сошла ровно для того, чтобы сообщить нечто, ну, собственно, как мы видим ангелов в Ветхом Завете, то есть вот они явили волю Господню, это вообще никак не обозначает их отношение, ни положительное, ни отрицательное, никакое, они выполнили функцию, всё. Со святыми не так — они её хотя и выполняют, но это всегда какая-то очень личная история. Можем вспомнить массу случаев с явлениями Богородицы тому или иному, вот там какой-нибудь страдающий, обезножевший пьяница, которому является, например, преподобный Варлаам, если не ошибаюсь, Серпуховской, и, значит, настаивает, чтобы тот шёл и исцелялся от такой-то иконы Богородичной, и он, соответственно, находит, вот вам Неупиваемая Чаша. Ситуации, когда Богородица лично является и настаивает на похожих же вещах, то есть там ряд менее известных святынь, тоже как бы вот вполне понятные темы. И вот такого рода свидетельства убеждают нас достаточно доказательно в сохранении и личности, и отношения, а мы понимаем, что вообще отношение, как таковое, является важной частью личности.
А. Митрофанова:
— Меня вообще, знаете, в историях святых всегда, а в последнее время особенно, больше всего поражает их включённость в наши жизни, в наши дела. Мы с ними лично чаще всего всё-таки незнакомы, ну если вот, допустим, может быть, кто из святых ближе всего на линейке времени к нам — святитель Лука (Войно-Ясенецкий), может быть, новомученики XX века, есть люди, которые, может быть, их знали лично, хотя их сейчас тоже по понятным причинам крайне мало, однако вот такие люди есть, в большинстве своём молимся ли мы святым, чьи имена носим, или просто святым, с которыми у нас какие-то свои тёплые личные отношения, меня это поражает. Ну, какое, казалось бы, им дело могло бы быть до нас? А им есть дело! Ну, это вот, условно говоря, если бы там, если проецировать на себя: меня бы ежедневно забрасывали тысячами писем с просьбами о помощи — я бы выгорела, ну, просто потому, что я любить не умею по-настоящему, понимаете, ну, не умею, сколько бы я там ни говорила о любви, я не умею. У меня сердце не в том состоянии, чтобы вместить в себя такое количество людей, их боли, их обстоятельств, их слёз, их радостей! Нет, нет, я вполне эгоцентричная гражданка, а святые — это люди, которые себя в земной жизни раздают и в вечности продолжают себя раздавать, сохраняя при этом себя, вот поразительным образом сохраняя при этом себя. И, может быть, как раз, вот почему и говорится, что «саван не имеет карманов», единственное, что мы можем взять с собой в вечную жизнь — это состояние сердечной мышцы, вот сколько в неё любви уместилось, сколько в меня любви уместилось — вот это мой единственный, на самом деле, будет багаж, который, между прочим, вот при этом переходе, он абсолютно может быть безлимитным, то есть никто там с тебя не спросит, что вот больше такого-то, пожалуйста, на борт не пускаем — нет, наоборот, чем больше, тем лучше. И в этом контексте как раз семейная жизнь, мне кажется, это очень важный этап, потому что где ещё мы можем настолько глубоко вот эту самую любовь друг к другу прокачать. И вообще, а если любовь друг к другу, как у нас любят в наших подкастах говорить: научишься одного человека любить, будет проще научиться любить и более широкий круг ближних, хотя бы одного научись любить. Вот поэтому, мне кажется, что как раз семейная жизнь, она наш проводник в каком-то смысле.
о. Александр:
— В первейшем, то есть здесь даже не в каком-то, а в первейшем. Собственно, нам от книги Бытия рассказана эта история про то, что человек не ощущает свою целостность до этапа, пока не вступит вот в такого рода отношения, пока там не появится второй, и вот тогда вот этот мужчина и эта женщина родят то единство, в котором они задуманы, потому что вне этого мы видим, что, как сказать, Адам не успокоен.
А. Ананьев:
— И остался в раю.
о. Александр:
— Далеко не факт. Это же, мы же знаем, история не имеет сослагательных наклонений, как бы эта история рассказывалась бы, если бы не случился вот этот эпизод, мы и представления не имеем.
А. Митрофанова:
— Отец Александр, ну вот смотрите, действительно, да, муж и жена — полнота в этом смысле, поодиночке в нас этой полноты нет, но почему тогда в Царствии Небесном не будут ни жениться, ни замуж выходить, не будет ни мужеского пола, ни женского? Почему не будут там создавать семьи, это, ну, более-менее как-то, как мне кажется, я себе понимаю, представляю.
А. Ананьев:
— Но, кстати, не факт. А почему, если ты там не встретишь какую-то прекрасную душу, ты не захочешь быть с ней вместе, одним единым, целым, почему нет? Там такая же жизнь, как и здесь, просто немножко про другое.
А. Митрофанова:
— А мне кажется, там просто уже полнота вот какая-то. Я не знаю, ну это из области фантастики, но почему не будет мужеского пола и женского? Как же мы тогда будем друг с другом взаимодействовать, как ангелы? Это как?
о. Александр:
— Смотрите, вот здесь важный тезис. Во-первых, апостол Павел, говоря, что «в Христе нет мужского пола и женского», не имеет в виду обнуление пола как характеристики, он указывает лишь на то, что социальной значимости, которую он имеет во всех отношениях внутри Церкви, он не имеет — пол, то есть и мужчина, и женщина абсолютно равно успешны в строительстве отношений с Богом, вот в чём идея. Вот как раз это и обнуляет вот эту чудесную иудейскую идею про то, что «ты настолько совершенна, что сиди дома». Все призваны. Все призваны, все царское священство, все люди, взятые в удел, вот в этом смысле ни мужского, ни женского, безусловно. Соответственно, мы можем, рассуждая по аналогии, привлечь несколько фрагментов к пониманию, так как мы ведь ходим с вами в принципе вокруг текста собеседования Христа с саддукеями...
А. Митрофанова:
— ...которые пытаются его подловить и говорят: «Вот женщина, у которой по очереди умерли семеро мужей, семеро братьев, кому же она в вечной жизни, кому она будет женой?»
о. Александр:
— Да, это совершенно чётко криминальная хроника... Знаете, там надо было состав борща-то как-то систематически изучать. (смеются) Ну да ладно.
А. Митрофанова:
— Но это они же гипотетически рассказывают историю.
о. Александр:
— Я понимаю, гипотетически умерли, гипотетический состав. Но Христос в этой ситуации, мне кажется, предлагает не описание, ведь Он же во всех остальных случаях прибегает к притче, когда живописует реалии Царства, то есть, притча подчёркивает какой-то важный аспект, но не учительно, а описательно: «это похоже на», но «похоже» и «равно» — это две большие разницы. Царство Небесное похоже на женщину, которая потеряла деньги, ковырялась полдня по дому, всё подняла, перекопала, нашла и пошла, всем рассказала. Интересно, если проводить прямые аналогии, то тут рисуется вообще очень оригинальный образ, но оно ощутительная аналогия. Так же и тут: хотя Церковь достаточно активно интерпретировала этот материал как прямой, но мы можем посмотреть на него чуть-чуть шире. Ну, как бы тезис по поводу того, что понятно, почему в Царствии Небесном не будут появляться новые люди, не был понятен целому ряду ранних христианских авторов, но даже смотреть в эту сторону не будем, здесь у нас только сослагательное наклонение, его слишком много. По поводу того, что, во-первых, все половые константы однозначно нами сохраняются и наследуются, опять же, это пример святых, которые остались ровно теми, кем они были. А во-вторых, у нас есть совершенно конкретный пример собственно Христа, Которого мы видим в момент Преображения и в момент по Воскресении, а мы знаем, что вот Христос, что Преобразившийся, что Воскресший — это полнота в том числе человеческой природы, как она задумана, и как она будет реализована в свете дня вечности, то есть мы должны стать подобны Ему. И ни одну из своих человеческих характеристик Он не теряет, Он остался Иудеем, то есть семитом, мужчиной, в абсолютно конкретной возрастной категории и со всеми теми признаками, вплоть до ран на теле, черт лица и всего остального, которые были присущи Ему всегда, отсюда мы должны сделать однозначный вывод, что мы воскресаем в том же самом теле и банально, в том же самом поле, в котором мы всю жизнь и жили, ни в каком другом.
А. Ананьев:
— В котором нас запомнили те, кто нас любят.
о. Александр:
— Ну, как бы в котором мы находились во всей той обойме социальных вот этих отношений, и в котором мы их построили так, как построили.
А. Ананьев:
— Интересно, а для Богородицы Христос воскрес младенцем?
о. Александр:
— Не думаю. Я думаю, что Он для всех воскрес одинаково.
А. Ананьев:
— Она просто, ну как любая мама, как мне кажется, она помнит и любит Его родившимся младенцем. Почему она на иконах изображается, вот мне сейчас пришло в голову, Богородица с Младенцем? Она увидела Его именно таким.
о. Александр:
— Ну, здесь, скорее, про догматическую мысль о Боговоплощении, о том, что Творец всяческих в конкретный момент времени лежал на руках и питался материнским молоком, отсюда у нас даже икона «Млекопитательница», на самом деле это догматический образ, то есть он посвящен не вскармливанию детей и помощи матерям в соответствующих ситуациях, как на него смотрят сейчас, а он рождается из догматического соображения подчеркнуть человеческую природу Христа, то есть что вот Он был вскормлен так же, как все остальные, вообще никаким отличным образом.
А. Ананьев:
— Да, вот апостолы запомнили Его таким и увидели Его таким... Кто его знает...
о. Александр:
— Не знаю, не знаю, увидели они Его тоже все-таки и несколько отличным, то есть Христа не узнают, но и узнают, потому что вот случай на Тивериадском озере, когда Иоанн говорит Петру «Это Господь». То есть вот тут такая не вполне однозначная ситуация, у нас как бы здесь больше сослагательных наклонений.
А. Ананьев:
— Семейный час на Радио ВЕРА. Священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, я Александр Ананьев и с вами ведущая Алла Митрофанова.
А. Митрофанова:
— А действительно, вот по пути в Эммаус Господь является двум апостолам, и они — да, как будто бы говорят с кем-то другим и не с Ним, что это — преображение? Вот Он является преображенным по воскресении, или, может быть, я не знаю, или они настолько в этот момент внутри своих переживаний, что не способны Его распознать?
о. Александр:
— Вполне возможно и то, и другое, и равно, как и интерпретация той вечери, в рамках которой Христос был узнан, Он познался ими в преломлении хлеба, и вот толкователи по этому поводу замечают, что это либо обозначает духовный опыт, ну, то есть, что просто в какой-то момент времени Он взял и открылся им, вот как бы с их очей пала та пелена, которая находилась там, либо же произошло простое узнавание, что вот этот человек вроде как бы не очень знакомый, а не очень знакомый просто потому, что он умер, ну, то есть всё, он настолько выключен из их сознания и настолько не существует...
А. Митрофанова:
— Но у Петра-то нет! Он-то говорит: «Это же Господь!»
о. Александр:
— Ну, это случай, который происходит уже по Воскресении, то есть и они уже видели Христа Воскресшего, они поэтому и здесь Его узнают, а эти двое считают, что всё, там, на Кресте всё закончено, и поэтому какие бы ассоциации не вызывал у них этот человек, вот, видимо, конечно, они к этому принятию не приходят, и в моменте, когда Он преломляет хлеб, Он делает это каким-то таким особенным образом, которым всегда делал Сам Христос, и по жесту они просто узнали Его. Вот у нас как бы две интерпретации, какая из них лучшая и правильная, я думаю, что никто не скажет.
А. Митрофанова:
— А что делать нам-то, чтобы друг друга узнать? А то окажемся, понимаете, и... Хотя я в это не очень верю, всё-таки и правда, если есть внутри вот это самая сердечная мышца, ну, всё-таки подскажет, вот это даже внутреннее наше что-то, что взращивается на протяжении лет совместной жизни, оно подскажет, даже если внешне мы будем неузнаваемы.
А. Ананьев:
— Прежде чем отец Александр даст ответ, я тебе дам свой ответ: жить здесь и сейчас, надеясь на то, что завтра в этой земной жизни ты узнаешь своего мужа тем же самым человеком, за которого вышла замуж, потому что, согласно официальной статистике в Российской Федерации, 98 процентов на это не способны, и на следующий день они не узнают своего мужа и расстаются с ним. О, как трагично!
А. Митрофанова:
— Ну, ладно, почему 98-то, ну что ты? Ты сгущаешь краски.
А. Ананьев:
— Ну, немножко сгущая краски, 74,5 процентов, какая разница? Много, трагически много! Отец Александр?..
о. Александр:
— Опять же, с одной стороны, к тезису об узнавании, о сохранении союза нас подводит и Ветхий Завет, который, говоря о том, что двое становятся одной плотью, а в данном случае это обозначает максимальную степень этого союза, а параллельно мы имеем в виду, что весь наш жизненный путь, собственно, и ценен в очах Божьих, то есть Бог и дает нам жить историю, потому что она есть для нас история возрастания в отношениях с Ним и с людьми, и эта история ни на каком этапе не обнуляется. То есть, собственно, из этих соображений и человечество в истории, и каждый человек в истории, то есть с момента грехопадения Бог не уничтожил всё и не построил ещё раз, вот Он как бы весь этот процесс ведёт, и каждый из его этапов ценен. Так уж если все те этапы ценны, то неужели же менее ценен самый главный и основной? Со всеми остальными мы не образуем единство, как одна плоть, ну вот не образуем, как угодно, образуем его вот с этим кем-то одним. Здесь, конечно, рождается много и совершенно трагических вопросов про то, что происходит с людьми, которые вступали в брак неоднократно, какие из этих отношений тогда будут ценнее, какие менее ценнее?
А. Митрофанова:
— Ну, собственно, это вопрос саддукеев к Христу: «женщина-то, у неё семь мужей было, что ж теперь?»
о. Александр:
— Вполне возможно, поэтому Христос и обнуляет этот вопрос, что вы вообще заблуждаетесь, вы вообще не знаете Писание, вы смотрите не в ту сторону. Но повторяюсь, что вот мне кажется, что суть этого ответа в притчевом образе о том, что Царство инаково и отношения в нём инаковы. Наверное, это не значит, что их там нет, что их суть и смысл, и тип не таков, но это не значит, что их нет или они хуже, а наоборот, они есть и только глубже и лучше.
А. Ананьев:
— А в догматическом смысле что такое христианский брак? Ведь это не только единение тел, это ещё и единение душ, и причём, не побоюсь этого слова, в вечности.
о. Александр:
— Безусловно. Но здесь мы не можем сказать об этом ничего догматически, потому что наша догматическая рамка на самом деле очень маленькая...
А. Ананьев:
— Но во время венчания же там произносятся какие-то тексты на этот счёт?
о. Александр:
— Но во время венчания узловым текстом является учительство как раз апостола Павла о типе взаимоотношений между мужем и женой, и этот тип, как между Христом и Церковью. Христос воскресший не забыл про Церковь в свете полученного опыта, как то, что Он настолько велик и превосходящ, что-то его земная община как-то сразу отложилась, нет. Он, собственно, ради неё на Крест всходил и ей плоды Воскресения принёс, вот как бы вся идея, соответственно, между мужем и женой отношения строятся вот по такому принципу. А отсюда соответствующий вывод: так как не разорвались отношения между Христом Воскресшим и Его телом, пребывающим здесь и сейчас на земле, значит, по всей видимости, у нас не рвутся отношения между теми супругами, один из которых в вечности, а другой ещё длит своё земное существование, и, безусловно, они не должны разорваться и на этапе, когда оба окажутся в свете вечности.
А. Ананьев:
— Внимание, неожиданный вопрос: если муж и жена хотят быть вместе не только здесь, но и (глубокомысленная пауза) — там, им следует быть похороненными только вместе.
А. Митрофанова:
— Это вопрос или утверждение?
А. Ананьев:
— Это утверждение. А вот теперь вопрос — да?
о. Александр:
— Нет. Нет, отнюдь. В этом смысле наши переживания по поводу мест захоронений, с одной стороны, очень понятны, с другой стороны, скажем так, в ряде случаев преувеличены. Тело, безусловно — храм и святыня. Тело, безусловно, должно быть погребено должным образом и с соответствующим почтением. Но близость, дальность вот этого захоронения там, друг от друга или ещё, не играет никакой роли. Здесь вопрос про то, что в воскресении мы все окажемся в единстве, то есть вот не будем мы разбросаны по разным местам, и, соответственно, если кто-то захоронен в Нью-Йорке, а кто-то в Антверпене, то, извините, но как бы нет. Как бы отнюдь, отнюдь. Это всё принадлежность века нынешнего, а для вечности всё это не играет никакой роли, опять же, по примеру тех святых, которые слышат через Христа и в Христе, и Христом действуют везде и всюду, вне какой-либо привязки к какой-либо географии.
А. Митрофанова:
— Мне вообще кажется, что география так же, как и время: мы настолько привыкли внутри них и в этих рамках мыслить, нам очень сложно представить себе мир без времени и пространства, когда и то, и другое отменяются, упраздняется уже всё, за ненадобностью, по Второму Пришествию, по воскресению как сложно понять, что такое вечность, потому что мы целиком полностью заточены на линейку времени, точно так же сложно и бесконечность понять, и что это за мир, где непонятно, что там, где вверх, где низ, где близко, где далеко, а оно всё иначе, оно просто всё иначе. И это ещё, знаете, простите, профессиональный травматизм — у Пастернака, я очень люблю роман «Доктор Живаго», единственный момент, который меня там вот прям очень смущает, это размышления Пастернака как раз о воскресении мёртвых, где он говорит: «Я не верю в воскресение мёртвых в том виде, как оно описано, что вот все восстанут — где вы разместите эти миллиарды, миллиарды людей?» И у меня каждый раз внутренний вопрос: но ведь их же не надо размещать на планете Земля или других планетах Солнечной системы, это всё будет как-то иначе, просто мы не представляем, как! И, наверное, в этом смысле действительно не так-то важно, насколько далеко друг от друга похоронены супруги, а бывает так, что останков нет.
А. Ананьев:
— И тут на сцену выходит предание о Петре и Февронии.
А. Митрофанова:
— Но это же предание. Да, мы чтим его, но оно...
А. Ананьев:
— Понимаешь, в любой истории, особенно вот такой важной, как предание о Петре Февронии, есть зерно здравого смысла какого-то, и если уж в загробной жизни Пётр и Феврония, святые, стремились быть вместе телами здесь, на Земле, то явно это о чём-то свидетельствует, не может же быть это просто так.
о. Александр:
— Ну, я подозреваю, что здесь, на самом деле, и очень простой дидактический ход автора текста, опять же, я не к тому, что так не случилось, так и случилось — да, и захоронены они вместе.
А. Ананьев:
— А как вы считаете, так случилось или так не случилось?
о. Александр:
— Ну, то, что они захоронены вместе и вместе в одной раке пребывают, я видел прямо двумя своими глазами, и все, кто были в Муроме. Ничего ранее я не видел, потому что родился несколько позже, чем произошла вся эта история, но факт остаётся фактом — вот они двое в этой одной раке пребывают. И здесь, мне кажется, как раз простая дидактика, то есть простое научение именно как раз про то, что свет этих отношений никуда не угас с моментом их смерти, а при том, что ещё оба монашествующие, оба в постриге, уж казалось бы, ты отложился от одной семьи, от малой своей вот этой церкви, приложился к другой, потому что та твоя община монашеская — это твоя новая семья, и вроде бы теперь ты должен красиво пребывать там, жена твоя в другом месте, и так вот уж и повелось — нет ничего подобного, то есть вот эта идентичность оказывается важнее, чем вот это новоприобретённое.
А. Ананьев:
— У нас осталась минута до конца «Семейного часа», за эту минуту я хочу попросить вас дать совет тем, кто хочет и после смерти сохранять связь друг с другом. Может быть, есть что-то, на ваш взгляд, что мы можем сделать сейчас?
о. Александр:
— Да мне кажется, всё то, что мы можем сделать сейчас, мы должны сделать и не в свете этого вопроса, то есть беречь, любить друг друга и взращивать отношения мы должны и в свете мысли о том, что всё конечно, ничто никуда не длится, и с закрытием глаз заканчивается всякая история, и в свете нашей твёрдой христианской уверенности, что на самом деле — нет, это не так, и вечность нас ждёт, мы должны делать одни и те же вещи.
А. Ананьев:
— То есть не надо бросать мужа и идти в храм, и просить Господа, чтобы нас это как-то не разделили?
о. Александр:
— Наверное, нужно, этапно взращиваясь внутри брака, на каких-то этапах оказываться в этом храме вместе.
А. Ананьев:
— Аминь. Спасибо вам большое за этот разговор, простите нас за путанные вопросы, тема такая, знаете, что даже не знаешь, как вопросы формулировать, но ответы мы получили более чем убедительные, понятные и яркие. Священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, был этой Великой Субботой в светлой студии Радио ВЕРА. Спасибо, отец Александр.
о. Александр:
— Спасибо вам.
А. Ананьев:
— А мы с Аллой Сергеевной отправляемся в любимый храм. Алла Митрофанова...
А. Митрофанова:
-... Александр Ананьев.
А. Ананьев:
— Пасха будет. С наступающей Пасхой! С наступающим Христовым Воскресением! Услышимся через неделю, пока.
Все выпуски программы Семейный час