Поделиться
У нас в студии был музыкант, композитор, автор песен, лидер группы «Старый Приятель» Александр Зарецкий.
Мы говорили о музыкальном творческом пути Александра, а также о том, какое место в нем занимает вера. Александр рассказал, как и когда он пришел к вере, что для него значит творчество, а также в чем, по его мнению, секрет счастливых семейных отношений. Наш гость поделился, почему так важно вкладывать душу в то, чем занимаешься, уметь благодарить, радоваться и ценить то, что имеешь.
Ведущие: Константин Мацан, Анна Леонтьева
А. Леонтьева
— Добрый светлый вечер! Сегодня с Вами Анна Леонтьева...
К. Мацан
— ...и Константин Мацан, добрый вечер.
А. Леонтьева
— Сегодня у нас в гостях Александр Зарецкий — композитор, автор песен, лидер группы «Старый приятель». Добрый вечер.
А. Зарецкий
— Добрый вечер, Анна, добрый вечер, Константин! Добрый вечер, радиослушатели!
К. Мацан
— Вообще, потрясающе радостная встреча — не знаю, как для тебя, Аня, вот для меня просто какое-то событие. Потому что я, как и многие, наверное, помню сам себя еще в детстве — я шел в школу, у меня в наушниках, в плейере играла музыка и звучал голос Александра, звучала группа «Старый приятель». Звучала «Московская любовь», звучали другие песни. Мы их сегодня тоже послушаем — и такие классические хиты, и менее, может быть, раскрученные в радиоэфире и тем еще более интересные сегодня для нас треки. Поэтому сегодня какая-то встреча с человеком, чей голос, на самом деле, сопровождает уже много лет жизнь. И я очень рад вот этой встрече.
А. Зарецкий
— Спасибо большое.
А. Леонтьева
— Александр, тем неожиданнее, наверное, для меня лично было, когда я услышала Ваши песни о вере, о душе. И, наверное, задам Вам достаточно интимный вопрос, а с другой стороны, очень для нас важный: когда и как Вы пришли к вере? Как это все произошло?
А. Зарецкий
— Ну, истоки — они, мне кажется, достаточно из раннего детства. Потому что я очень хорошо помню, как я, маленький, смотрел на небо (совсем маленький), на звезды, и у меня прямо вопрос звучал: что это, где этому окончание, что за бесконечность, в которой я, маленький вот такой человечек?.. То есть как бы такие вопросы всегда интересовали, и я шел разными путями к своей вере. Я не буду их все раскрывать, это не так важно. Но это очень важно — иметь веру, потому что есть перила, за которые ты можешь держаться в любую погоду, в любую метель и так далее держаться и быть где-то в глубине очень спокойным. Потому что ты доверяешь себя Тому, Кто выше тебя по разуму, так скажем. Тому, кто автор Земли...
А. Леонтьева
— ...проекта! (Смеется.)
А. Зарецкий
— ...да, и всего того, что... Потому что само по себе... Был очень смешной такой пример, как-то, что вот мы положили, например, части мясорубки в таз и стали его долго трясти. Они же не соберутся в мясорубку. То есть сумма этих частей не станет целым. Значит, благодаря чему-то она становится целым — то есть благодаря разуму человека, который собирает ее. И она начинает больше, чем сумма, она становится целым. Мир тоже — он для меня очень целостное такое вот созданье, где все механизмы, все-все-все на свете работает таким образом, что мир живет, и живет, и живет, и живет. И топливо это не заканчивается. Представляете, как удивительно? Круговорот воды в природе — это же фантастика. Когда эта вода и поднимается, и насыщает снова землю, вот это удивительно.
А. Леонтьева
— Я почему-то вспомнила — простите меня, пожалуйста, за эти личные мотивы, — что я, когда сдавала экзамены в университет, то я страшно волновалась. Я тоже была неверующим человеком, но мне очень помогало посмотреть на облака. Ну, то есть как бы вот я смотрела на них и понимала, что вот что бы ни случилось, чего бы я ни получила на экзамене, они все равно будут вот так медленно плыть по небу. Это меня колоссально вообще успокаивало. И недавно у нас была и, я думаю, что еще будет замечательный психолог — Татьяна Воробьева, она сказала, что даже женщине... Развила психологическую тему... (Смеется.) К ней приходят женщины с паническими атаками, и она говорит: «Посмотрите на небо. Вот первое, что сделайте — посмотрите на небо». Просто Вы рассказывали про детство, мне это напомнило. Посмотрите на небо, дорогие радиослушатели! (Смеется.)
А. Зарецкий
— На самом деле, действительно, универсальный метод или способ. Потому что — да, не беспокойся, все в порядке. На самом деле все в порядке. И даже трудности, которые, там... И даже боль какая-то, которая... Все равно это вот... Это как бы части одного замысла глубокого. Вот когда это в тебе есть, мне кажется, жить легче. Вот я об этом... Вот я написал сольную пластинку недавно — вот мы сегодня в конце передачи одну песню... Мне очень приятно, что Вы выбрали, поставите... Вот я потом расскажу о ней. Вот я как раз хотел об этом сказать. Там пластинка называется «Круглый бильярдный стол». Это как бы, на мой взгляд, бессмыслица жизни. То есть ну что такое «круглый бильярдный стол»? Как теряет смысл как бы, игры, на первый взгляд. И вот человек проживает в альбоме всю жизнь — от начала до конца. А потом притча, в самом конце уже, после того, как человек уходит. И, естественно, по ходу, по стенке задаю себе вопросы и делюсь своими какими-то переживаниями, и обязательно там есть надежда в конце.
К. Мацан
— А давайте вот мы нарушим план беседы, который мы заранее себе установили, и прямо сейчас эту песню послушаем, в конце концов, раз мы про нее заговорили.
А. Зарецкий
— Тогда необходимо назвать и сказать о том...
А. Леонтьева
— Да, расскажите о ней.
А. Зарецкий
— ...все равно, да. Потому что этот альбом сам по себе — его очень сложно отдельными песнями... Ну, то есть, это песни, может быть, имеющие какую-то художественную ценность, а может быть, и нет, ну, не важно. Но все вместе они — часть моего какого-то замысла. Так вот песня «Надежда» — это предпоследняя песня альбома, это тот период, когда человек уже очень пожилой, и в принципе, когда он принимает мысль о том, что тело его смертно, что он уходит, он покидает землю. Такая вот «стадия принятия» — это как раз в психологии такая существует стадия. И эта песня символизирует вот это состояние пожилого человека. Мне хотелось поддержать тех людей, которые начинают приближение вот это вот, и сказать о том, что мы всего лишь засыпаем — посмотрите, сейчас осень, но обязательно придет весна. Вроде бы, такая простая философия, но ведь в этой модели есть все — круговорот жизни, ну вот жизни круговорот, времен года. Человек точно так же включен в этот круговорот. И я верю, как бы пытаюсь дать надежду, что так не заканчивается все, что обязательно будет какое-то у тебя продолжение.
К. Мацан
— Давайте послушаем.
А. Леонтьева
— Давайте!
(Звучит песня «Надежда» А. Зарецкого.)
К. Мацан
— Александр Зарецкий, музыкант, автор песен, лидер группы «Старый приятель» сегодня с нами и с Вами в программе «Светлый вечер».
А. Леонтьева
— Спасибо Вам большое за песню. Вообще, у нас передача о семье. Но обычно — вот Костя уносит в какие-то очень высокие сферы беседу, но на этот раз что-то у меня какое-то философское очень настроение...
К. Мацан
— Ну наконец-то.
А. Леонтьева
— (Смеется.) Ну вот сколько мы с тобой ведем уже эти передачи... Видимо, потому что мы еще с Вами так интересно начали говорить до эфира. И я хочу Вам задать один вопрос, который вот, скорее, от Кости, действительно, услышать ожидаемо. (Смеется.) Вот Вы говорите о том, что Вам спокойнее, когда Вы думаете — я очень упрощенно пересказываю, — что «автор проекта» — Господь — Он как-то знает или, как говорят, «Господь имеет о человеке великое попечение». Но ведь именно страхи, именно от панических атак до просто каких-то тревог — они являются бичом нашего времени.
А. Зарецкий
— Это защитная функция психики. Все психологи... Я же закончил как раз институт психологии...
А. Леонтьева
— Ага, и Вы тоже! (Смеется.)
А. Зарецкий
— Да, так случилось. Ну, мне было интересно. У нас был поклонник, у группы — ну, надеюсь, он и есть, преподаватель философии, Михаил. Хочу о нем пару добрых слов. Он говорит: «Ну что ты тут болтаешься? Ты же пишешь песни. Иди, поучись к нам в институт на литературный факультет». Я пришел в приемную комиссию, уже мне 36 лет было, между прочим. И уже какие-то и песни известные были...»
А. Леонтьева
— Здорово!
А. Зарецкий
— Я смотрю факультет один, другой — вот литературный. Тут — бац! — психология. Думаю: ну вот же мне интересно. И пошел. А страхи — да, страхи, к сожалению, людей заводят в очень серьезные, скажем, беды. Потому что они защищаются. Страх одиночества, страх быть не услышанным, страх... Все, что угодно.
А. Леонтьева
— Ну тот же страх старости, о котором Вы сказали. Но ведь верующим человекам тоже свойственны эти страхи.
А. Зарецкий
— Конечно, конечно!
А. Леонтьева
— Это недостаток нашей веры, или это?..
А. Зарецкий
— Нет, я думаю, что это... Это психология. Это физиология, если угодно, это химический может быть процесс, я не знаю. Просто... Может быть, они нужны для того, чтобы человек не расслаблялся, чтобы всегда искал защиту, всегда был в поиске. Ну знаете, если все идеально, ты сидишь и толстеешь — во всех смыслах. Мир так устроен. Он устроен из противоположных вещей. И благодаря их борьбе в человеке, и не только в человеке — во всем, происходит движение. Иисус сказал: «Зерно не прорастет, будучи не посаженным в землю». Почему при крещении человек окунается? Он ветхого человека в себе... Он должен умереть в нем. Это очень понятные вещи и для философов, и для психологов, и для верующих людей, тем более.
А. Леонтьева
— Ну хорошо, давайте вернемся все-таки в семью. (Смеется.) Александр, скажите, вот кто из... Ну, начну издалека. Кто из членов Вашей семьи оказал, как Вы считаете, на Вас наибольшее влияние? Извините, так звучит немножко, но все-таки...
А. Зарецкий
— Мама. Мама, да. Мне очень повезло вообще с семьей — во всех смыслах, и это я говорю, потому что я так чувствую. Очень повезло. У меня крепкие родители, им уже немало лет, они вместе. У меня мама — человек, который всю жизнь был в движении. Имею в виду внутреннее движение. То есть ей 75 лет — она классику, она Толстого читает, она все время... Про Николая II читала. То есть вот она все время движется. Или пойдет заниматься... Находит какие-то... Даже не могу описать. То есть она постоянно что-то делает. И всегда так было. Нет ощущения застоя внутри человека. Отца на подвиги разные, значит, вдохновляет. Ну, сдвигает. Потому что папа у меня как раз человек такой... более в кресле сидящий, хотя летом оживает — на даче там боевые действия у них с землей, с грядками. Мне вот в этом смысле очень повезло. Я, на самом деле, испытал, как мне кажется, настоящую материнскую любовь, заботу. Не каждому — почитайте новости, мы сейчас многое можем узнать — не каждому так повезло. Мне повезло. Ну, опять-таки, в этом был какой-то даже смысл. Может быть даже, чтобы я смог какую-то одну песню написать и больше ничего не делать, но вот она, может быть, была нужна. То есть это просто некие проводники мы как бы, да? А почему я написал? А потому что меня мама таким вот сделала. Родители, мама. Это самые близкие, конечно, люди. Я имею в виду, сейчас у меня и супруга, и сын, это уже моя следующая как бы семья. Но вот родители как-то на меня, конечно, наибольшее влияние оказали.
К. Мацан
— А родители как воспринимали то, что сын пошел в рок-н-ролл?
А. Зарецкий
— У родителей, на самом деле, было испытание гораздо раньше. Потому что до почти 20 лет я играл в хоккей с шайбой, очень серьезно занимался хоккеем. И у меня был кумир — Владислав Третьяк, я стоял на воротах в ЦСКА, В общем, вся эта... Такая была серьезная... У меня жизнь была отдана хоккею. Две-три тренировки в день, бесконечная вот эта езда, житье на сборах, то есть вот это все. Поэтому уж после вот такой жизни, конечно, родителям рок-н-ролл — это ерунда. Тем более, я себя, честно говоря, не считаю особо рок-н-ролльщиком. То есть был первый период, когда мне было 20 лет, я пришел из армии, мы были все влюблены в «Битлз» очень сильно, и в ту пору, конечно, они оказали на меня огромное влияние, и, в общем, благодаря им я начал писать песни. Но потом я вдруг сам понял, что в моих песнях, как вот иголки из подушки, выступают советские композиторы, песни из советских фильмов — то, на чем я, на самом деле, вырос еще до того, как я даже стал битлов слушать. Там, Юрий Антонов... Да кучу вот музыки сегодня можно перечислять. Там, Гладков, Оскар Фельцман, Соловьев-Седой — такие уникальные просто композиторы. Ведь форма просто менялась. Но там вот у них такое содержание музыкальное, гармонии-мелодии, что ого-го, черпать и черпать.
К. Мацан
— Это точно. Но когда я говорил «рок-н-ролл», я, конечно, не имел в виду конкретно стиль американских дискотек 50-х годов, а, скорее, то, что противопоставляется некоему академическому музицированию — вот такие «парни с гитарами». Помните, Леннону, рассказывают, его тетя сказала про его гитару: «Этим ты денег не заработаешь на жизнь».
А. Зарецкий
— На табличке ее слова потом выгравировал.
К. Мацан
— Вот не было такого, что Вам тоже родители сказали?
А. Зарецкий
— Ну, во-первых, я учился в музыкальной школе до хоккея и бросил ее. И учился в очень хорошей школе — при Консерватории имени Чайковского. То есть там все равно основу в меня заложили вот именно академическую. И сегодня я вот, хотя не закончил даже школу, тем не менее, я пропагандирую вот внутри себя академический подход. Потому что самодеятельность, если честно, надоела. Она заполонила все. Есть настолько талантливые и обученные люди, которые не могут ничего в этот мир втиснуть, потому что сейчас каждый может написать песню. Каждый. Вот все равно должны быть какие-то «сита». Понимаю, что...
А. Леонтьева
— Фильтры, фильтры, да?
А. Зарецкий
— Фильтры, да, конечно. И я как-то сам с собой тут рассуждал: если сейчас будет какая-нибудь строгая комиссия, которая скажет...
К. Мацан
— ...худсовет.
А. Зарецкий
— ...худсовет, который скажет, вот я эти правила приму. Я пойду сегодня и закончу, получу образование, дообразовываясь только для того, чтобы была такая комиссия, которая, например, отрезала бы огромное количество... Ну потому что Интернет, потому что возможности сейчас другие. Но я могу ошибаться, понимаете? Я просто рассуждаю, потому что, скажем, был один алгоритм появления артистов в наше время. Потому что не было возможности записать песню. Чтобы пойти в студию, нужно было сначала вообще договориться с этой студией, потому что там какая-нибудь студия ГДРЗ, куда просто так не зайдешь, это ни денег, ничего, там. Потом студии появились, они стоили очень дорого. То есть это был такой вот «фильтр» как раз, вот в этом он состоял. И только фанатичные люди пробивались туда, находили способ... Вот мы, например, с моим партнером, с Владом Гусевым, когда только вот «Старый приятель» у нас образовался, ходили в какой-то институт — я уже сейчас не помню — зимой, мыли все окна на этаже, зарабатывали денег на первую студию. Так интересно вспоминать — ну, совсем молодые, чего там!
А. Леонтьева
— Это было нормально, ага.
А. Зарецкий
— Ходили по кабинетам, тревожили всех работников — какой-то научно-исследовательский институт, и прямо ходили по периметру. Соответственно, и ценность... На самом деле, чем больше сил ты тратишь на какое-то произведение, на создание чего-либо, тем оно ценнее. Когда легко что-то достается, это быстро теряет к себе интерес.
А. Леонтьева
— Ну, я так слышала, что и чем больше ты сил тратишь на какого-то человека, тем он для тебя ценнее. И вспомнила: кто-то из... ну, просто не буду называть, кто из популярных исполнителей, про Вас сказал: «Зарецкий — это круто. Там, где Зарецкий — там вообще все у всех хорошо».
А. Зарецкий
— Да, это...
А. Леонтьева
— Ваша семья тоже может так сказать? (Смеется.)
А. Зарецкий
— Не знаю, мне кажется, я такой эгоист... (Смеется.) Честно говоря... Потому что...
А. Леонтьева
— Выкладывайте все! (Смеется.)
А. Зарецкий
— Нет, ну просто я всегда был человеком дела. Мне всегда хотелось... Мне важно увлекаться чем-то. Я Вас удивлю — я, например, всю жизнь еще при этом занимался и авиамоделизмом. У меня куча самолетов дома. То есть у меня было три, такой «дракон о трех головах» — хоккей, музыка и авиация. Я очень любил все вот эти три, скажем так, увлечения, что ли, своих собственных. И я где-то вспоминал про район — в «Аргументах и фактах», по-моему, писал, что я первые модельки делал... Я попал в детский санаторий, и для заготовок для фюзеляжа я тихонько отрезал у уборщиц у швабр сверху кусочки такие — они круглые были, такие заготовочки я из них делал. У меня три самолетика было в санатории — соответственно, три швабры...
А. Леонтьева
— А уборщицы удивлялись! (Смеется.)
А. Зарецкий
— Нет, аккуратно закруглял — вроде, то же самое...
К. Мацан
— И вдруг швабра стала короче!
А. Леонтьева
— Да-да! (Смеется.)
А. Зарецкий
— Мы по ночам сами это делали. Так здорово! И, конечно, вот увлечения — да. Но мне, в принципе, кажется, что мужчина должен иметь дело какое-то. Если дела нету или ты сильно разочаровался в своем деле, то... Вот у меня друг очень хороший был, с которым мы записали много песен, для детей, в том числе, — Евгений Осин. Я его считаю одним из лучших певцов, и мы дружили где-то с 1997 года, больше 30 лет. И у Жени были увлечения, но вот он быстро очень разочаровывался, терял интерес ко всему, и это место занимало увлечение другим, что его, конечно, и... уже это перевесило, и в последнее время пытались какие-то еще записать песни, еще что-то придумать, какую-то идею, но уже все — вот как бы его забрало другое увлечение. А вообще мужчина должен вот как бы иметь какое-то дело. Руками что-то делать, куда-то направлять вот эту энергию обязательно.
К. Мацан
— То есть мне очень ценным показалось то, что Вы говорите не только то, что нужно иметь дело, а что этому делу хорошо бы отдать много лет. И тогда, в общем-то, ты реализуешься. Потому что если мы смотрим, не знаю, на великих актеров, почему он великий актер? Потому что он 50 лет выходит на сцену театра. Там, великий диктор телевидения Игорь Кириллов. Почему великий? Потому что много десятилетий он занимается, в каком-то смысле, одним и тем же, но он в этом растет, он в этом теперь мастер. Это очень важная мысль.
А. Зарецкий
— Согласен полностью с Вами. Более того, Вы сегодня Леннона процитировали, Костя, а я помню, где-то в интервью мне попадалась такая фраза: «Если ты всю жизнь рисуешь треугольники, тебе в конце полагается приз». По-моему, вот так как-то сформулировано было, насколько я понял. То есть я согласен. Это же интересно — когда ты вдруг начинаешь понимать, что ты «поймал» ремесло. Допустим, был момент, когда я ждал вдохновения... То есть я и сейчас его жду, я не строчу песни направо и налево. Мне это важно — вот первый посыл, но все равно сегодня я могу написать песню или вот музыку, например, на стихи. Мне проще потому что... Стихи — это вообще особая для меня, сложная такая позиция. Но сегодня уже я обладаю неким авторским инструментарием, набором приемов, которые для меня характерны, который позволяет... Я его как бы со временем отточил, заточил, что могу уже как бы этим пользоваться. Мне это, конечно, очень нравится состояние, когда вдруг в какой-то области ты уже не просто ветром гонимый, а уже сам направляешь свою лодку куда хочется.
К. Мацан
— Сегодня с нами и с Вами в студии Светлого радио Александр Зарецкий, композитор, музыкант, автор песен, лидер группы «Старый приятель». В студии Анна Леонтьева, я Константин Мацан, мы продолжим наш разговор о жизни, семье и вере после маленькой паузы. Не переключайтесь.
А. Леонтьева
— Сегодня с Вами Анна Леонтьева и Константин Мацан. Мы говорим о семье и не только с Александром Зарецким, композитором, автором песен, лидером группы «Старый приятель». Я хочу уважаемых мужчин вернуть, как обычно, в лоно семьи. Вы сказали, что считаете себя эгоистом в семье, и тут же описали свое увлечение конструкцией, авиаконструкциями. Я представила себе Вашего маленького сына, который, наверное, очень счастлив этим Вашим увлечением!
А. Зарецкий
— Нет! (Смеется.)
А. Леонтьева
— Нет? (Смеется.)
А. Зарецкий
— Он абсолютно безразличен. И вообще это поколение, вот эти все...
К. Мацан
— Папа не дает поиграть ему со своими модельками самолетов?
А. Леонтьева
— У меня младший просто тащился от этого всего.
А. Зарецкий
— А ему неинтересно, Вы знаете? Ну, мне кажется, что у Марка — моего сына зовут Марк — постепенно это будет. Кто-то раньше... Скажем, он сейчас очень сильно футболом увлекается. Ну вот футбол, да? Мы и шахматами немножко занимались — вроде как, есть интерес. Но вообще он увлекается футболом. Ну хорошо, сейчас у нас есть возможности, на самом деле, в городе заниматься, и мы хотим в дворец пионеров и занимаемся.
К. Мацан
— Ну вот Аня нас к этой теме вернула. Вы сказали про себя: «Я страшный эгоист». И я тоже, как человек увлекающийся и семейный, понимаю Вас, мне кажется, очень хорошо.
А. Леонтьева
— Ну, у Вас есть о чем поговорить! (Смеется.)
К. Мацан
— Просто действительно входит в клинч некое представление о должном, о том, кто рядом с тобой и кому надо уделять время, и тем, что тебя просто захватывает, и ты с этим ничего не можешь поделать. А вот как бороться со своим эгоизмом? Как Вы боретесь? Ведь нельзя же просто так его взять и оставить.
А. Зарецкий
— Ну, вообще я, конечно, так сказал — «эгоизм»... Это самобичевание, оно здесь такое условное...
К. Мацан
— Не, я очень хорошо понимаю, о чем Вы говорите.
А. Зарецкий
— Я Вам скажу проще. На самом деле, как это происходит у меня? У меня есть обязанности, которые я сам для себя знаю. Я от них не отступаю.
А. Леонтьева
— Какие?
А. Зарецкий
— Их достаточно много.
А. Леонтьева
— Какие? (Смеется.)
А. Зарецкий
— Ну, у меня супруга ходит на работу с девяти до шести. У меня свободный график. Я покупаю в магазине еду, я готовлю. Но это не значит, что у меня жена не может готовить — может быть, в выходные. Я с сыном на футбол — это тоже достаточно много времени занимает. То есть день распределен очень плотно.
К. Мацан
— Вот она, повседневная жизнь рок-музыканта, дорогие радиослушатели.
А. Леонтьева
— Да! (Смеется.)
А. Зарецкий
— Попробуйте, подготовьте... К этому я серьезно, кстати, к готовке отношусь, потому что у меня вот какая-то планка — перфекто такое, — что я старую, там, вчерашнюю, позавчерашнюю... Ну я хочу, чтобы ребенок как бы... Ну, и жена, когда устает, тоже она... То есть, есть просто обязанности... Ну, скажем, эгоист — это то, что у меня внутри. Но в этом-то... Все равно ты должен что-то делать. Не «что-то», а то, что необходимо твоей семье. И кто лучше тебя может это знать? Родителям, конечно, я мало уделяю внимания. Но вот, опять-таки, понимаете, дай Бог им здоровья, они молодцы, они держатся, они не нуждаются в моем участии, на самом деле. Самое минимальное — и то они всегда: «Не надо. Мы сами. Не надо. Саша, не надо!». То есть, практически, это к тому, с чего мы начали. Все продумано, все в мире так, как должно быть.
К. Мацан
— Вот сейчас Аня опять будет меня упрекать, что я уношусь в эмпиреи, но не могу не спросить, потому что песня прозвучала в прошлой части у нас, песня «Надежда». Там есть такие слова — прошу прощения, может быть, за неточное цитирование. Но мысль такая, что смысла нет ни в чем, как только в настоящем. Вот мне очень эта мысль показалась важной и фраза показалась точной. И мы нередко в наших беседах здесь к этой теме обращаемся — к тому, что мы же вечно живем, как правило, проекцией себя либо в будущее, либо в прошлое. Вот нас так мотает... Вот у владыки Антония Сурожского есть такая мысль, что мы вечно перекатываемся из прошлого в будущее, а настоящее — это момент перекатывания. Но мы в нем не живем, мы его пропускаем, мы его пробалтываем. А вот жизнь — она только в этом, в этом мгновении. И вот надо в это мгновение себя возвращать.
А. Зарецкий
— Абсолютно согласен. На самом деле, радость от настоящего момента — в творчестве. Творчество — оно во всем. Вот когда у Вас все впереди, Вы думаете о том, что там что-то впереди, это только потому, что Вы сейчас не заняты чем-то, Вы ничего не делаете, то есть не создаете. Вот когда ты создаешь что угодно... У меня у мамы большая семья — было пять сестер их. Они все родились в Петрово-Дальнем. Такая классическая наша российская семья. Дед войну тоже прошел, был даже в штрафном батальоне, за что-то туда попал. Я его плохо помню. Он выпивал. Бабушка одна пятерых сестер вырастила, еще два маленьких, по-моему, брата умерли в детстве. В общем, большая такая семья. И у одной из сестер был муж — дядя Коля. Нет, дядя... я не помню... дядя Саша, что ли. Не помню, очень давно было. Вот меня поразило — он делал храмы из спичек, клеил. Это было потрясающе. Вот зажженные спички — раньше все, особенно в Подмосковье, у них у всех вот эти вот коробки, коробки, они жгут. Вот он их собирал, а потом вот такие вот... ну, сантиметров, наверное, 40. Целые храмы создавал, понимаете? Вот душа человека жаждала деятельности. Если этого нету, скучно, район, может быть, маленький, может быть, все друг друга... Вот он нашел такую вот... Вот я помню, это потрясающе. Из спичек, представляете? Как из бревнышек. Клеил, покрывал лаком. В этом творчестве, когда человек это делает, он находится в настоящем моменте, и он его переживает. Это, вот гарантирую Вам, это самый универсальный способ жить в сегодня.
А. Леонтьева
— Слушайте, чудесная история и чудесная мысль — то, что в творчестве ты действительно находишься в настоящем.
А. Зарецкий
— Главное — важно понять, что творчество — это не стереотип, что творческие люди — это художники, поэты, музыканты.
А. Леонтьева
— Да, можно творчески мыть полы! (Смеется.)
А. Зарецкий
— Да, абсолютно! Вопрос в том, что ты... А дальше — самое главное — что ты вкладываешь душу в дело или нет. Когда, как философ такой был — Леонтьев, он написал: «Если ты вкладываешь душу в дело, то в этом деле, в этом творении — Господь». И оно живое, оно становится живым.
А. Леонтьева
— Ну да, творчество от слова «Творец».
К. Мацан
— Помните, есть такой афоризм, что «для слуг и жен великих людей не бывает»? То есть вот есть какой-нибудь там гениальный композитор, и вот это для толп его поклонников он гениальный, а для жены он свет в туалете не гасит, ему надо ужин готовить...
А. Леонтьева
— (Смеется.) И ведро не выносит.
К. Мацан
— И вообще достал со своими песнями и нотами. И вообще надо уже в магазин сходить. То есть творческий человек в этом смысле сталкивается с каким-то опрощением себя, с каким-то таким непониманием высоты своего творческого полета — иногда такое бывает. Вам это знакомо?
А. Зарецкий
— Да нет, мне вообще очень повезло — и с женой, соответственно. Она сама со мной познакомилась в метро, когда я ехал на телевидение, а нас тогда часто очень показывали. Жена, и как группу собрать — это все вещи какие-то, вот их невозможно запланировать и сделать. Это какие-то вот проведения. Почему ты вот с этим человеком вместе, и уже 20 лет вместе, что Вам позволяет не ссориться, или, по крайней мере, нет какого-то вот такого состояния, когда... Не знаю, вот есть люди, которые, с моей точки зрения, как я это вижу, для семьи, ну, что ли, готовы... Ну, во-первых, жена должна быть за мужем — это мое глубокое убеждение. За мужем.
К. Мацан
— А что это значит?
А. Зарецкий
— Хотя бы должна создавать... Ну, то есть, понимаете, может быть, я очень консервативный человек, но...
К. Мацан
— Это ненаказуемо.
А. Зарецкий
— Да. Мне нравится, как это описано в Библии.
А. Леонтьева
— Вы очень консервативный человек. (Смеется.)
А. Зарецкий
— Да. Ну, потому что, понимаете...
К. Мацан
— Нет, а как, что? Это ведь...
А. Зарецкий
— Вот мужчина должен заниматься делом, жена должна быть помощником мужчине в его деле. Это не значит, что она должна разбираться в музыке или быть философом...
К. Мацан
— ...или не ходить на работу.
А. Зарецкий
— Да. Она должна, знаете, вот как бы... Он должен чувствовать ее вот эту вот опору. Вот она как бы вот обволакивает, да? Вот она есть, она его не предает. Не знаю даже, как это, наверное, объяснить...
К. Мацан
— Ей, скорее, интересно то, чем занимается муж?
А. Зарецкий
— Интересно... Ну, безразличие — оно, знаете, как бы... Оно... Ну, спокойствие — точно, принятие... Ну, по крайней мере, все мои увлечения моя жена принимала и уважительно к ним относилась, все. И мне позволено было дома мусорить... Ну, я, конечно, убирался, и это не так страшно, как может показаться. Но, тем не менее, есть женщины, которые, наверное, бы... У меня жена никогда не говорила: «Или я, или музыка», например. Я говорил: «Ксения, я всегда буду заниматься любимым делом». Она это понимала всегда хорошо. То есть вот это как раз и важно, понимаете? Потому что как только твой спутник начинает конфликтовать с твоими интересами... Ну, понятно, что я не имею в виду бесконечные пьянки, там, по ночам с друзьями, да? Я имею в виду, с интересами вот такого рода. А они ведь тоже... Понимаете, как бы люди все равно борются в семье — все равно борьба идет — за место, за слово, за то, кто управляет, кто себе обеспечивает больше спокойствия, и так далее. И тут, может быть, самое безобидное Ваше увлечение — тебе жена скажет: «Или я, или твои спички и твои храмики. А почему ты вот храмы делаешь? Иди — что, нам по дому делать нечего?». Понимаете? То есть всегда найдет как бы момент уязвить куда-то, манипулировать, короче, человеком. Вот я не терплю манипуляций, я их очень чувствую хорошо. И у меня супруга никогда не манипулировала мной вот в таком смысле. Ну, а как бы обязанности — я их выполняю.
А. Леонтьева
— Александр, ну, мы заслушались Вашим рассуждением о том, как 20 лет быть счастливым в семейной жизни. Давайте послушаем Вашу песню. Какую песню Вы хотели бы?..
А. Зарецкий
— Спасибо, что... Сегодня очень хороший выбор. Вот эта песня... Я сейчас пишу много сольной музыки. Ну, то есть, есть с группой движение, а есть то, что я делаю сам, как Александр Зарецкий. Вот песня «Душа» — она недавно вышла в медиапространство. И здесь я могу сказать, о чем она. Она о том, что душа бездонна и свободна — два таких вот понятия. Когда она вылетает из тела, она становится как бы без этого дома, но свободной. И вот это противопоставление двух вот этих вот понятий — а это те самые тоже противоположности. Мы стремимся к уюту, к дому, но свобода не здесь. А если Вы хотите свободы — она за пределом Вашего уюта, за пределом Ваших метаний. Вернее, не метаний, а Вашего спокойствия, наоборот. Она в Ваших метаниях, в Вашем поиске.
(Звучит песня А. Зарецкого «Душа».)
К. Мацан
— Александр Зарецкий, музыкант, композитор, автор песен, лидер группы «Старый приятель», сегодня с нами и с Вами в программе «Светлый вечер».
А. Леонтьева
— И мы говорим, вернее, стараемся говорить, как всегда, о семье. То есть вот это наша такая...
К. Мацан
— ...точка входа в разные-разные темы.
А. Леонтьева
— Да, это наша общая территория. То есть к нам могут приходить талантливые, необыкновенные, интеллектуальные люди, но мы всегда встречаемся...
К. Мацан
— И при этом семейные.
А. Леонтьева
— (Смеется.) Да, и при этом мы можем с ними... Ну, я говорю: я могу с Вами говорить на равных, потому что мы говорим о семье с деканами философского факультета, например. (Смеется.)
К. Мацан
— А можно, я еще спрошу про то, что меня немножко зацепило, в хорошем смысле слова, в начале нашей беседы? Вы заговорили о вере, о том, что для Вас, ну, если так пытаться Вашу мысль пересказывать, неким доказательством бытия Бога является то, что ну вот мир гармонично устроен, в нем все — одно прилажено к другому. Это гармония, это красота Божьего мира. То есть Бог, безусловно, для Вас есть как некий первопринцип, первопричина, как такой... как Нечто, что устраивает эту гармонию. Но здесь можно к этому поставить вопрос, что это такая позиция, в которой достаточно нивелирована, в каком-то смысле нивелирована идея Бога-личности. Потому что если есть первопринцип устройства бытия — хорошо, но можно ли у первопринципа попросить прощения? Можно ли к первопринципу обратиться в молитве? Может ли первопринцип тебя любить, а ты — любить первопринцип? Это странно. Мы любим личность, и мы хотим общаться с личностью. Вот как Вы это видите?
А. Зарецкий
— Вы знаете, вот когда я занимался психологией, была очень интересная одна тема — что такое личность. Личность — это «личина», от слова «личина». Личин, на самом деле, много. Личина — это то, что предъявляется. «Вот я с Вами сейчас один, выйду за дверь — буду другим, потом, с другим человеком — третьим. То есть я отражаю Вас, Вы отражаете меня». Мы вот так живем, да? Здесь я для себя понимаю такую вещь. Вот, как нам говорили, если человеку плохо (в психологии, да?), прежде, чем начинать с ним как-то работать, сделать так, чтобы ему было хорошо. Вот и все. То есть вот просто, чтобы... Его запрос... Как правило, первый запрос — он всегда ложный. Но это не имеет значения. Если у человека что-то тяжелое, сначала надо, чтобы ему было просто хорошо — чтобы он успокоился, чтобы... Здесь то же самое. Вот, допустим, я же не могу влезть в голову каждого человека. Допустим, вот бабушка Таня, о которой я рассказывал, у нее стояла икона. В Петрово-Дальнем был храм, она ходила туда регулярно. Два раза — утром и вечером — я всегда видел ее на коленях. То есть это вот прямо... Вот она выстроила, если можно так сказать, свои отношения внутри себя таким образом. Или ей помогли выстроить. Это вообще не важно. Главное, что мы судим по плодам. Вот это самое главное. Как хорошо сказали: если груше весь год будут говорить, что она яблоня, а потом мы увидим плоды... То же самое — по плодам верующего человека можно увидеть, именно по плодам. А уж как он выстраивает эту вот форму — личность или не личность... Допустим, прощение — ну, а как же? Но как это работает, мы же никто не знаем. И важно ли это? Важно ли?..
А. Леонтьева
— И за что простят, не знаем. (Смеется.)
А. Зарецкий
— Да! Потому что, знаете как, мы хотим большего, чем мы можем осознать. Больше, чем...
К. Мацан
— ...воспринять.
А. Зарецкий
— Не просто воспринять, а чем мы... Ведь ограничения — они не просто так. Вот постепенно, постепенно все равно ты научишься... Я сыну говорю: «Ты получишь то, что хочешь. Но ты должен до этого дорасти». Здорово очень сказал мне дядя Толя, мой дядя. Он сказал: «Знаешь, почему человек никогда Бога не познает? Потому что человек развивается, но Бог тоже развивается, и все время есть такое как бы расстояние». Ну, он так как бы иронично сказал...
К. Мацан
— Народное богословие такое.
А. Зарецкий
— Но красиво, да.
К. Мацан
— Красиво.
А. Леонтьева
— Красиво, да.
А. Зарецкий
— А на самом деле в этом-то и проявляется любовь — если глаза открыты. Если мы можем радоваться... Это очень простой принцип — радоваться тому, что ты имеешь. Вот был такой фильм — «Старый Новый год». Там был персонаж — Адамыч, и он сформулировал это идеально, для любого человека. «А шо у тебя есть?» — ему задают вопрос. Он говорит: «А що надо? Ну, а шо тебе надо-то?». — «А шо есть!». То есть вот он как бы понимает четко, его на мякине не проведешь.
А. Леонтьева
— (Смеется.) Это самая короткая, я бы сказала, емкая богословская формулировка — «Шо у тебя есть?» — «Шо надо?».
К. Мацан
— Формулировка благодарности Богу.
А. Леонтьева
— (Смеется.) Да, благодарности Богу.
А. Зарецкий
— Конечно. Мне очень близки такие вот...
А. Леонтьева
— Прекрасно!
К. Мацан
— Запишем!
А. Леонтьева
— Да-да-да!
К. Мацан
— Или пересмотрим «Старый Новый год».
А. Леонтьева
— Да, какие-то вещи во время передачи мы не просто слушаем, а мы с Костей записываем, и мы, такие, уже уходим каждый раз все обогащеннее и обогащеннее. Вот на этот раз вот эта прекрасная формулировка была...
А. Зарецкий
— Там его Евстигнеев... Это Евстигнеев гениальный просто играет. Вот эта фраза... Потому что там как раз противопоставляются две семьи, и вот два тоже этих полюса. И вот он как между ними...
К. Мацан
— А две семьи, которые очень недовольны именно тем, что у них есть.
А. Зарецкий
— Вот-вот, абсолютно точно.
А. Леонтьева
— (Смеется.)
К. Мацан
— Потом оказывается, что беды общие у двух семей, такой пролетарской и интеллигентской. Ответ на них один — вот довольствоваться тем, что у тебя есть, и ценить это. Потрясающе, да.
А. Зарецкий
— А это плюс, и это и есть настоящий момент.
К. Мацан
— Да, да, именно.
А. Зарецкий
— Потому что — вот оно.
А. Леонтьева
— Еще вот я хотела закончить — вторая мысль, которая меня очень... Ну, я это повторяю, но очень хотелось бы, чтобы прослушали всю программу. Про творчество — что нужно... Когда ты занимаешься творчеством, ты находишься в настоящем (я еще раз ее повторяю)... Но вот я послушала Вашу песню «Душа», и Вы говорите о том, что душа и вот это творчество, обращенность к Богу и молитва — она вне дома, вне нашей зоны уюта.
А. Зарецкий
— Ну, отчасти — да, потому что это же нас заставляет двигаться.
А. Леонтьева
— Да, это нас заставляет двигаться. А вот у меня сейчас как раз такой период — извините за личное такое вот, — когда я живу между четырьмя домами, и я, как женщина, хотела бы иметь какой-то один дом и там вот вить свое гнездо. Вот посоветуйте мне, как в этой ситуации... (Смеется.)
А. Зарецкий
— Ну, совет... Совет — это вообще сложная штука.
А. Леонтьева
— Я, кстати, поняла, простите... Я поняла, почему когда я прихожу на эту программу, я настолько здорово себя чувствую — потому что вот в процессе творчества все вопросы снимаются! (Смеется.)
А. Зарецкий
— Знаете, как говорят, «Вы имеете то, что имеете именно Вы». Для того, чтобы изменить то, что Вы, скажем так, имеете, должны измениться Вы. Мы же воспроизводим то, что мы именно воспроизводим. Вот у меня никогда не получится делать то, как Вы делаете, что-либо в жизни. Или я многих вещей не умею, мне кажется, что это потрясающе — как это люди умеют, у них получается это, да? Что-то я умею делать, и мне говорят: «Здорово! Как ты это вот делаешь?». То есть это мы воспроизводим. И, соответственно, мне кажется, что невозможно давать совет. Тем более, что, кстати, психологи советов не дают. Они вместе с человеком, которого интересуют какие-то подобные вещи, находят выход и предлагают ему самостоятельно научиться с этим жить.
К. Мацан
— Ну вот сегодня у нас разговор без советов и без такого неправильно понятого психологизма — то, что размышления о важных вещах, о бытии настоящем, о том, как быть собой и как радоваться и благодарить за то, что у тебя уеж есть сейчас, и вот это ценить. Ну, и в конце, наверное, мы не можем...
А. Леонтьева
— Мы, наверное, закончим...
К. Мацан
— ...просто потому что хотим обратиться...
А. Леонтьева
— ...нет, а мы закончим тем, с чего мы начали. Ведь Костя в начале передачи сказал, что он очень взволнован встречей со своими детством и юностью, когда он слушал в наушниках песню «Московская любовь».
К. Мацан
— «Московская любовь» — группа «Старый приятель». А ее лидер, автор песен и композитор Александр Зарецкий, был сегодня с нами и с Вами в программе «Светлый вечер». Спасибо за этот разговор! Анна Леонтьева, я Константин Мацан, до свидания.
А. Зарецкий
— Спасибо, до свидания!
А. Леонтьева
— Спасибо Вам!
(Звучит песня «Московская любовь» А. Зарецкого.)
Псалом 127. На струнах Псалтири
Поделиться
1 Блажен всякий боящийся Господа, ходящий путями Его!
2 Ты будешь есть от трудов рук твоих: блажен ты, и благо тебе!
3 Жена твоя, как плодовитая лоза, в доме твоем; сыновья твои, как масличные ветви, вокруг трапезы твоей:
4 так благословится человек, боящийся Господа!
5 Благословит тебя Господь с Сиона, и увидишь благоденствие Иерусалима во все дни жизни твоей;
6 увидишь сыновей у сыновей твоих. Мир на Израиля!
«Святитель Иоанн Шанхайский». Глеб Елисеев
Поделиться
Гостем программы «Исторический час» был кандидат исторических наук Глеб Елисеев.
Разговор шел о судьбе удивительного святого, почти нашего современника, святителя Иоанна Шанхайского, о том, как складывался его путь к церковному служению, как вместе со многими соотечественниками оказался в вынужденной эмиграции после гражданской войны в России, как, благодаря его трудам, удалось договориться о принятии русских беженцев в США и Австралии, и как в святителе Иоанне удивительным образом объединились подвиг юродства и епископское служение в Китае, Европе и США.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Все выпуски программы Исторический час
«Путь иконописца». Александр Чашкин
Поделиться
Гостем программы «Вечер воскресенья» был художник-иконописец Александр Чашкин.
Мы говорили с нашим гостем о его пути к вере, о приходе к иконописи после встречи с архимандритом Зиноном, а также о том, почему церковное искусство стало значимой частью его жизни.
Ведущая: Кира Лаврентьева
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие наши слушатели. Меня зовут Кира Лаврентьева. Как всегда, в этом часе мы говорим о пути христианина в светском обществе. Сегодня у нас удивительный гость в студии Светлого радио, Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников, расписывал более 15-ти храмов в России и за рубежом. Наверное, проще сказать, что не расписывал Александр Иванович.
Александр Чашкин
— Руководил росписью, скажем так.
Кира Лаврентьева
— Да, да, да. Все известные монастыри, храмы, скажем так, большинство известных храмов и монастырей, так или иначе, все равно связаны с рукой Александра Ивановича. Даже сербский монастырь Дайбабе известный и в США и везде.
Александр Чашкин
— Кафедральный собор Американской Православной Церкви.
Кира Лаврентьева
— Здравствуйте, Александр Иванович. А то я вас представляю-представляю.
Александр Чашкин
— Здравствуйте.
Кира Лаврентьева
— Да, дорогие друзья, Иверская часовня на Красной площади, храм Георгия Победоносца на Поклонной горе, кафедральный собор в Самаре. Много-много можно перечислять, и в интернете всё это есть. Я думаю, вы уже поняли, гость у нас сегодня незаурядный, это мягко скажем, а вообще, конечно, крайне интересный. Александр Иванович, традиции нашей программы предполагают спрашивать о пути к вере, в вере и жизни с верой. Но я вас еще хотела бы спросить и о пути к иконописному искусству, потому что чем вы только не занимались. Вы сами говорите, что учились в Суриковском институте, окончили оперную студию при Центральном Доме работников искусств, пели на клиросе, так собственно и начал прокладываться ваш путь к вере. Расскажите, пожалуйста, как вы стали верующим человеком, я думаю, это как-то с иконописью очень связано.
Александр Чашкин
— Я начну с того, что я родился в семье, которая никакого отношения не имела к вере, к христианству, к православию. Более того, отец у меня был известным коневодом, родился я фактически в Киргизии на берегах озера Иссык-Куль. Там отец мой создавал породу, которую начали создавать еще до революции. Дочь генерал-губернатора Семиречья, Пьянкова со своим мужем поручиком прочитали статью Пржевальского, что самое красивое место на земле — это озеро Иссык-Куль. Хотя Пржевальский, как известно, был путешественником и объездил очень много стран и земель. И они возмечтали именно там создавать новую породу лошадей, которая объединяла в себе киргизскую лошадку, которая по горам хорошо ездила, донскую лошадь, которая была самая выносливая в мире лошадь, и чистокровную английскую лошадь, которая была по экстерьеру и по скорости самой быстрой, самой красивой в мире, ибо произведена она была от ахалтекинцев, от древней лошади, на которой еще ездил по преданию Макендонский, Буцефал его жеребец был. И я там родился. Поэтому я никакого отношения к иконам не имел. В 15 лет мы переехали в Рязанскую область, отца пригласили во Всесоюзный институт коневодства работать, продолжать работу селекционную на счет лошадей. Рядом было село Константиново известное, где родился Сергей Есенин. Моя первая профессия была — я объезжал лошадей, в течение очень многих лет я работал наездником, это называется правильно конюх-берейтор, занимался конным спортом. Казалось бы, моя судьба сама мне велела продолжать дело отца, быть коневодом, заниматься лошадьми. Но получилось так, что я работал на ипподроме, объезжал лошадей, работал в отделении чистокровных лошадей Рязанского конного завода. В это время я рисовал пейзажики. Однажды я в обществе взял и что-то спел. Мне сказал один человек, бас, который когда-то учился в консерватории: ты что, сумасшедший с таким голосом ты занимаешься лошадьми? И отвел меня к солистке Большого театра Масловой, как сейчас помню, народной артистке Советского Союза. Она меня приняла в школу при Большом театре. Была такая школа-студия, где был ректором сам Козловский, который прослушал меня, тут же меня приняли без всяких экзаменов. Я проучился там почти 4 года. Более того я учился у солистки Ла Скала в прошлом, такая была Нина Леонова-Бинесович, знаменитое драматическое сопрано. Я решил, что, наверное, буду оперным певцом. Я безумно любил Карузо, Марио Ланца, слушал пластинки этих великих теноров-итальянцев. Сам мечтал, давал концерты, пел по-итальянски неаполитанские песни. Меня даже называли итальянец из Химки Ховрино, тогда кто-то меня обозвал. И получилось так, что меня направили в консерваторию, а мне было уже больше 28 лет, а туда принимали на дневное отделение только до 28 лет. А на вечернее принимали только москвичей, у меня тогда не было прописки и, короче говоря, я в консерваторию прошел по экзаменам, но меня не приняли. И я пошел работать, кто-то мне посоветовал: иди в церковный хор, может быть, тебя возьмут певчим. Через каких-то знакомых я попал на Сокол, храм Всех Святых, меня прослушал регент Чуенков знаменитый, тоже известный регент был. Меня приняли туда, и я стал петь в храме. Что из меня оперного певца не вышло, я несколько подрасстроился, достаточно сильно. Но, смирившись, стал петь в церковном хоре, и потом подумал, что это, может быть, моя судьба. Но дальше произошло какое-то чудо невероятное, как я считаю. Чудо, которое говорит о том, что не всегда мы делаем то, что хотим. Это нужно нашей судьбе, говорят, что прокладывается сверху судьба человека, то есть Богом. А человек уже должен сам решать, ему дана свобода воли. У нас на Соколе работала монашка Вера уставщицей, которая меня как-то отвела, сказала, что у нее дома живет знаменитый старец Сампсон Сиверс, так называемый.
Кира Лаврентьева
— Ничего себе.
Александр Чашкин
— Говорит: пойдем, я тебя познакомлю. Я говорю: нет, Вера, что ты, такой старец знаменитый, зачем я ему нужен? — Нет, ну, пойдем все-таки. Он уже старенький, ты будешь рад знакомству с ним. В общем, так получилось, что я к нему попал, к Сиверсу. Он, что интересно, спросил: ты чем занимаешься? Я говорю: да вот, работаю на ипподроме, пою в храме, оперного певца из меня не получилось, очень доволен, что попал не в герои оперы, Каварадосси, Канио «Паяцы», а пою церковные вещи. Так, работаю на ипподроме, объезжаю лошадей, пишу пейзажики, говорю. Но параллельно, когда я работал на ипподроме и начал писать пейзажики, мне надо было у кого-то учиться. В Суриковский институт я тогда мечтал только поступить, но моя мечта до реальной не воплотилась. Поэтому я просто познакомился с художником Зюзиным, который был очень интересный человек и художник. Он сказал мне тогда, только из армии я вернулся: Сашулька, зачем тебе Суриковский институт? Вот есть такой маэстро, метр московской богемы Василий Яковлевич Ситников, пойдешь к нему, десять академий закончишь, великий рисовальщик. Я подумал, почему не сходить. Он отвел меня к этому Ситникову, который сейчас очень известный человек, у него картины во многих музеях, в частности несколько картин в музее Гуггенхайма находятся в Америке. В общем, я попал к нему в ученики, показал пейзажики, он говорит: мне это очень нравится — и стал параллельно учиться у него, у этого Ситникова, живописи, рисунку.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера Воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Вот, вы попали к Ситникову?
Александр Чашкин
— Да. И вот у Ситникова брали уроки большие серьезные художники, которые давно закончили Суриковский институт, даже преподаватели у него брали уроки. В частности, как сейчас помню, Александр Иконников преподавал в Суриковском институте. Я ему как-то сказал, что отец страшно переживает, что я не учусь в Суриковском, а продолжаю работать, объезжать лошадей. По сути дела, конеберейтором, моя была профессия. Берейтор это наездник, объездчик лошадей. Мне Иконников сказал: а давай, я тебя возьму, у тебя такой уровень, что я тебя возьму. Формально сдашь экзамены, а я тебя возьму в Суриковский институт на вечернее отделение. Только не говори Ситникову, не говори Зюзину, никому не говори, и ты потихонечку закончишь. И я там проучился 4 года, закончил Суриковский институт, эти вечерние классы, как они назывались. Я возвращаюсь к тому, когда я попал к Сиверсу, он меня спросил, чем занимаешься? Я говорю: вот, я учился в Суриковском, работаю на ипподроме, пою в храме. И он, обращаясь к Вере, не ко мне, а к Вере, это удивительно было, сказал: Вера, ты знаешь, что Александр будет писать иконы? Отведи его к Зинону. Я удивился, говорю: батюшка, во-первых, я не собираюсь иконы писать, потому что иконы пишут святые, с моей точки зрения, и потом кто такой Зинон, я не знаю, не слышал. Он тут же сказал: Ну, Зинон это современный Рублев. Это мне сказал батюшка и подтвердила Вера. Вера, ты его не слушай, что он там не будет, он будет иконы писать, отведи его к Зинону. Кстати, я, перебивая себя, могу сказать, что я встречал несколько даже священников. Одного профессора психиатрии, в Яме он настоятель — Ям такое место под Москвой — который был профессором медицины, у которого была своя клиника и который тоже пришел к Сиверсу, тот сказал: ты будешь священником. Он сказал: что вы, батюшка, я же профессор, занимаюсь психиатрией. — Нет, ты будешь. И он через два года стал священником. К сожалению, я забыл, как его зовут, не важно. Я очень удивился, что к какому-то Зинону, который есть современный Рублев, меня должны отвести. Я думаю, ладно, сказал и сказал батюшка. Мы поговорили, распрощались, я благословился и ушел. А потом по истечении где-то месяца она мне предлагала... Тогда возрождался Даниловский монастырь, там работал этот самый Зинон. Несколько раз она всё пыталась меня привести, я всё отговаривался, потом как-то мы с ней куда-то шли, она говорит: а давай всё же зайдем в Даниловский монастырь. Я говорю: ну, давай, раз уж мы проходим мимо, давай зайдем. Мы зашли. Она сказала: я к Зинону, если можно его вызвать. Я, потом работая с Зиноном много лет, знал, что он никогда не выходил к женщинам, даже не спрашивал, монашка это, не монашка, просто он ни к кому не выходил, потому что столько желающих было его увидеть. А здесь он вышел и спросил меня, в том числе, вы зачем пришли? А я говорю: я хотел бы помогать как-то, если можно вам помочь в росписи монастыря, в работе над восстановлением Даниловского монастыря. Он говорит: хорошо, приходите завтра, я вам найду какую-нибудь работу. На следующий день я пришел в Даниловский монастырь. И здесь произошло еще некое чудо. Когда я зашел в храм Семи Вселенских Соборов, в котором Зинон работал над иконостасом, я увидел, как он работает. Он писал икону. И я, когда увидел, как он работает, и вообще его в работе увидел первый раз, я понял, что передо мной действительно гениальный иконописец, и до сих пор так считаю, и не только я, а в мире очень многие так считают. Более того, наперед забегая, могу сказать, что когда я руководил росписью кафедрального Никольского собора Американской Православной Церкви в Вашингтоне, то меня познакомили с отцом Федором Куфусом, который на то время — это около 30-ти лет назад было, 27 лет назад — был ведущим, считался самым дорогим и самым известным греческим иконописцем современным. Меня познакомили, я с ним сразу подружился. В том числе надо было сказать комплимент. Сначала я посмотрел на его работу, он расписывал храм, по-моему, Архангела Михаила у Потапова в Зарубежной церкви. Я посмотрел, мне очень понравилось, я ему сказал: отец Федор, по-видимому, два самых выдающихся современных иконописца, это вы и Зинон. Он на меня посмотрел внимательно и сказал такую фразу: ты знаешь, Александр, ты ничего не понимаешь в иконах, если ты сравниваешь, с Зиноном никого нельзя сравнить в современной иконописи, и даже меня, — он поднял палец кверху — даже меня нельзя сравнить с ним. Он, конечно, самый выдающийся художник современности. Дальше произошло вот это чудо, когда я стал работать с ним над восстановлением. Я растирал краски, полгода или год не говорил, что я занимался живописью, и смотрел, как он работает, и это было для меня самой высшей школой, конечно. А дальше он уехал в Псково-Печерский монастырь, я поехал за ним, пробыл у него где-то полгода-год, и наезжал к нему время от времени. В это время я уже поступил в Софринские мастерские иконописные, где я проработал несколько лет. Я уже подумывал, как бы мне не остаться совсем в Псково-Печерском монастыре, я был типа послушника, имел такую аккредитацию в виде послушника. Кстати, вторым послушником у Зинона был тогда нынешний митрополит Тихон, а тогда он был просто для меня Гоша.
Кира Лаврентьева
— Да, были эти времена.
Александр Чашкин
— Это были те времена, когда мы вместе с ним были, а потом он перешел к Крестьянкину. А меня вдруг однажды вызывает наместник, сейчас он митрополит Коломенский в Подмосковье, тогда был наместником Псково-Печерского монастыря отец Павел, тогда еще Павел, и говорит: тебя призывает зачем-то патриарх. А я говорю: зачем? — Ну вот, вроде, об Америке какая-то речь идет. Теперь расскажу, как я попал в Америку, также интересный рассказ. Когда я работал в Софринских мастерских, первый храм, росписью которого я руководил, был знаменитый, очень известный храм в Кочаках, родовой храм семьи Льва Николаевича Толстого, где похоронены все его предки, дети почти все, кроме него самого, конечно. Как известно, он похоронен не около храма, а около дома. Известно, да?
Кира Лаврентьева
— Ну да.
Александр Чашкин
— Когда закончили роспись этого храм — сейчас, кстати, об этом фильм пытаются создать, как я расписывал больше 30-ти лет назад его — вдруг приехала американская делегация. В составе Американской делегации был настоятель кафедрального собора Американской Православной Церкви отец Дмитрий Григорьев, это очень известный знаменитый автор многих классических трудов о Достоевском, он специалист по Достоевскому, классические труды многие принадлежат именно ему. И владыка Василий (Родзянко) всем известный, который был епископом Вашингтонским на то время. Ну и еще несколько человек было. Они ездили по России, чтобы найти русского художника, который бы расписал кафедральный собор Американской Православной Церкви. Это связано с тем, что им хотелось, чтобы именно русский расписал. И второе, может быть, материально, с греками разговор более серьезный в смысле материальном. Короче, им понравилась моя роспись, и они меня пригласили, к Алексею II пришли, говорят: вот, мы хотим Чашкина, чтобы он руководил росписью кафедрального собора. В течение полгода, тогда я приехал из Псково-Печерского монастыря в Москву, меня вызвал патриарх Алексей II, сказал: ты поедешь в Америку расписывать собор. Я уже рассказывал, что отец Павел, наместник, сказал, что я тебя не благословляю в Америку ехать. Я говорю: что делать, раз патриарх вызывает, съезжу. Если меня утвердят, то мир посмотрю. — Нет, я тебя не благословляю. Кстати говоря, через месяц он приехал, уже епископом Нью-Йоркским стал. Значит такое, говорит, послушание. Я говорю, ну, что же, вы вроде не собирались, владыка. А он сказал: ну, знаешь, все-таки послушание, послушание. Так получилось, что я там проработал три года, расписывая кафедральный собор. Для меня это был подарок судьбы невероятный, конечно. Дело даже не в Америке, а в том, что... Это длинный разговор отдельный, коротко скажу. Я там пообщался с потомками русских эмигрантов, которых изгнали еще большевики в 20-х годах. Допустим, тот же Григорьев был сын генерал-губернатора Архангельска. Тот же владыка Василий был внук председателя Государственной Думы. Толстой Владимир Сергеевич, староста храма, который был прямой потомок Алексея Михайловича Толстого, Милославский. Там были такие потомки древних даже русских родов, эмигранты. Я бы так сказал, что это были подлинные патриоты России. Они не считали, что сами уехали, они достаточно негативно относились к тем, кто уезжал сам, их же родителей, дедов изгнали большевики фактически, они любили Россию, были подлинными патриотами России. Поэтому я был в обществе, как попал среди какой-то элиты русской, которую лишили родины. Я был счастлив там находиться три года, счастлив был работать там. Конечный итог — я могу сказать, в газете «Вашингтон пост» было написано, что из Москвы приехала группа русских иконописцев во главе с Александром Ивановичем Чашкиным, которые превратили кафедральный собор в жемчужину мировой живописи, была такая фраза в газете «Вашингтон пост». Так что я вернулся, Алексей II был очень доволен, наградил меня орденом Владимира III степени.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. У нас в студии Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы очень скоро к вам вернемся. Пожалуйста, оставайтесь с нами.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, меня зовут Кира Лаврентьева. Я с радостью напоминаю вам, что у нас сегодня знаменательный гость Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Огромное количество храмов, монастырей расписывал Александр Иванович в России и за рубежом. Об этом мы сегодня говорим, говорим о богословии иконы, говорим о пути Александра Ивановича к вере и к иконописи. Все это, конечно, интересно, и часа нам явно уже не хватает, я вижу. Александр Иванович мы с вами остановились на росписи храма в Америке. Пожалуйста, расскажите, как там дальше всё продолжалось, как всё развивалось.
Александр Чашкин
— По приезде из Америки я был главным иконописцем предприятия Софрино, фактически был главным иконописцем Московской патриархии. Дальше было много интересного, в том числе, я познакомился с совершенно потрясающим человеком, которого уже канонизировали как местного святого. Я думаю, что когда-нибудь его канонизируют не только как местного. Так же возвращаюсь к Родзянко, епископу Вашингтонскому, я даже думаю, что его когда-нибудь канонизируют, потому что многие, в том числе и я, общаясь с ним, поняли, какой это удивительный человек, совершенно бескорыстный. Более того, он еще не признанный миром богослов. Он написал совершенно потрясающую книгу «Теория распада вселенной и вера отцов», где выдвинул идею, с точки зрения современных астрономов и богословов она кажется совершенно безумной, а именно теорию о создании мира. Он прочитал у Василия Великого, своего святого, что наш мир, когда галактики разбегаются, это осколки Вселенной, которые разлетаются во все стороны, летят в тартарары, но когда-нибудь они будут назад. В индийской философии похожее есть. Во всяком случае, он говорил, что это не создание мира, по его гипотезе. А создание мира — это был райский совершенно мир в другом измерении, который через грехопадение взорвался и стал разбегаться во все стороны неизвестно куда. Короче говоря, на первой взгляд совершено безумная идея, но он ее вычитал у Василия Великого. Я говорю, что владыка Василий был выдающимся богословом, которого еще мир не оценил, а как человек он был совершенно удивительный. Есть такая книга «Тайны святых», где говорится о том, что такое святой человек. Это человек, который полон некой энергии любви, энергетики любви. Я в свое время познакомился и исповедовался у Кирилла, а Кирилл это человек, который был духовником Алексея II, духовником лавры был.
Кира Лаврентьева
— Архимандрит Кирилл (Павлов).
Александр Чашкин
— Да, Павлов. И вот, я случайно попал к нему на исповедь, даже не хотел исповедоваться, хотел сбежать. Он говорит: э, куда собрался, ну-ка иди сюда. Проговорив с ним 15 минут, я не хотел от него уходить. Настолько это был удивительный человек, настолько он меня обаял этой энергией любви, что мне просто хотелось около него быть все время. То же самое чувство у меня было к владыке Василию. Отец Дмитрий Григорьев тоже был такой же человек. Короче говоря, слава Тебе, Господи, я познакомился со многими... То же Сампсон, который мне такую невероятную идею... Я заканчиваю уже о своем пути, я думаю сказать, я не собирался никогда иконы писать, как из моего рассказа следует, он меня направил на этот путь и только через много десятилетий я понял, что меня Господь вел этим путем, а я еще и сопротивлялся. И каждый раз было то, что Господь меня приводил к моей профессии, единственной, которой я сейчас занимаюсь, и без нее уже не мыслю ни своей жизни, ни своего будущего, ни своего прошлого. И всё это увидел во мне этот старец Сампсон. Еще один старец, я считаю, что вопрос канонизации только вопрос времени — это отец Авель Рязанский.
Кира Лаврентьева
— Вы его называли своим духовником?
Александр Чашкин
— Он для меня был как отец родной. Я его знал в течение почти 25-ти лет. Я не знаю, может быть, отношения мне напоминают отношения Зосимы и Алеши Карамазова. Я к нему приходил всегда, я даже не мог его назвать духовным отцом, он был просто очень близкий, родной человек, с которым я готов был общаться бесконечно долго и много, даже более того, он однажды меня призвал и сказал: Сашенька, дорогой, вот через полгода я умру. — Да, что вы, батюшка, да живите. — Нет, Сашенька, ты уж помолчи, пойдем, я тебе покажу, где будет моя усыпальница. Был небольшой храм-часовня Серафима Саровского, а отец Авель был в схиме именно Серафим. Мне показал, над могилкой такое напишешь, здесь царская семья, а он особо почитал царскую семью. Сказал, где что написать, и ровно через полгода он умер действительно. И я расписал эту часовню в Иоанно-Богословском Рязанском монастыре. Эта часовня в честь Серафима Саровского стала усыпальницей этого великого старца, который около 15 лет жил на Афоне и 11 лет был игуменом — по-нашему настоятель, у них игумен — Пантелеимонова монастыря Афонского. Еще один случай расскажу, где Америка меня тоже привела, и на этом я свою судьбу закончу. Однажды некий человек, который был вице-премьером Украины, еще дружественной нам когда-то давно, лет 15 назад, Лунёв, он был министром угольной промышленности, выдающийся специалист горного дела, решили с братом сделать собор в Святогорском монастыре Донецкой области. Это, кстати, родина моих предков со стороны отца, там рядом село было, где отец родился. И они искали тоже художника. И вот он случайно совершенно, мне аукнулась та же Америка, я так уже для смеха рассказываю, однажды выбирал художника, не разбирался в иконах, смотрел фотографии. И вдруг наткнулся на фотографии, где я стою вместе с Ваном Клиберном, как известно, был великий пианист, один из величайших пианистов 20-го века, сказал: а это кто? Это же Ван Клиберн? — Да, Ван Клиберн. — А это кто? — А это иконописец Чашкин. Не будет же Ван Клиберн, скажем так, с нехорошим человеком фотографироваться, там другое слово обозначил, не очень приличное. Вот, его беру. Благодаря Вану Клиберну, я попал, руководил росписью собора в Святогорском монастыре. Я почему их вспомнил, Лунёвых, светлых людей, двух братьев, Сергея Георгиевича и Владимира Георгиевича, которые построили этот великолепный собор, который я считал моей самой лучшей работой, я его расписывал в течение двух где-то лет, ездил туда. К сожалению, год назад его разбомбили. Не полностью, он остался, но очень сильно разбомбили. А это был потрясающий собор. Украинская Церковь даже наградила меня высшим орденом украинским — орденом Нестора Летописца I степени за роспись этого собора. Ну, а потом пошло туда, куда уже пошло, и этот собор теперь не знаю, восстановят когда-нибудь или нет. Но Лунев говорит: дай Бог, война закончится, поедем восстанавливать. Я про свою судьбу всё рассказал.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Александр Иванович, можно много вас спрашивать, потому что действительно интересно. Десять жизней в одной как-то уместилось у вас удивительным образом. Хочется спросить про богословие иконы.
Александр Чашкин
— Давайте.
Кира Лаврентьева
— Ваши мысли по поводу иконописного искусства узнать.
Александр Чашкин
— Это вопрос очень злободневный и правильный. В Москве сейчас восстанавливается чуть ли ни 300 храмов, и этот вопрос очень злободневный. Здесь какой-то спор между академическими художниками, которые, скажем, закончили Суриковский институт или закончили академию Глазунова, они претендуют на роспись многих храмов, более того, расписывают. В частности, когда я приехал из Америки, меня призвал Алексей II и сказал: Александр Иванович, как мы будем храм расписывать Христа Спасителя? Тогда он уже был готов, но еще готовился к росписи. Я ему сказал: ваше святейшество, если мы будем пытаться повторить то, что было, во-первых, художника уровня Семирадского, Репина, Сурикова, Крамского, Васнецова сейчас нет. И я ему напомнил, что Васнецов, когда расписывал в Киеве собор известный, после росписи собора, которую все очень хвалили, сказал такую вещь удивительную. Он сказал, что все мы, современные художники, мечтая о славе Дионисиев и Рублевых, к сожалению, шли совершенно не тем путем. То есть то, что мы сделали, это не церковное искусство. Поэтому надо возвращаться к подлинному каноническому церковному иконописному искусству, а не расписывать в академической манере храмы. В чем тут дело? Известен такой философ и богослов, как Павел Флоренский, он написал гениальную совершенно книгу, которая называется «Иконостас», всем советую ее почитать, чтобы понять, в чем разница между иконописным искусством и академическим искусством.
Кира Лаврентьева
— Вы написали отца Павла без нимба в одном из храмов американских, в благодарность ему за эту книгу.
Александр Чашкин
— Да, да, я там... Я тут же прокомментирую немножко. В храме в Америке табличка была, что храм посвящен жертвам русской революции. И когда надо было расписать заднюю стенку, я предложил сделать роспись, в которой отразить жертвы революции. То есть канонизированных уже святых и тех, которых не канонизировали еще, но которых, может быть, канонизируют или нет, но они пали, были жертвами революции. В частности, разговор идет о Павле Флоренском. Он, безусловно, по всем категориям был мученик, то есть той самой жертвой революции, потому что его до сих пор трудно... По одним сведениям его расстреляли в 38-м году, по другим в 43-м. Но, во всяком случае, это был выдающийся совершенно богослов, выдающийся философ. По какому случаю его не канонизировали? Кто-то сказал, что в его богословских рассуждениях клубок нераспустившейся ереси, еще что-то сказано было. Многие люди, большинство было за канонизацию Павла Флоренского, а его все-таки не канонизировали. Я его почитаю особенно и даже считаю его святым. Тогда не была еще канонизирована царская семья именно нашей патриархией Московской, а была канонизирована только зарубежной Церковью. На этом у них был большой разлад, очень много спорили, очень много ругались. После того, как Московская патриархия канонизировала царскую семью, помирились и, более того, воссоединились в какой-то мере, произошло воссоединение зарубежной и нашей патриархии, о чем мечтал владыка Василий (Родзянко), человек сам с невероятной судьбой. Если рассказать его судьбу, он участвовал в сопротивлении Югославском, он был в армии... четники, так называемые, это православное королевское войско сербское. К сожалению, когда Тито организовал уже коммунистическую армию, начал где-то в 43-м году активные боевые действия против фашистов, а до этого все бои вело именно православное это войско четников. К сожалению, Тито победил, и частично ему были приписаны все победы, а четников многих, кто участвовал в сопротивлении, именно православное войско, посадили в Югославии. Владыке Василию за то, что он был врачом в армии четников, дали 6 лет. Он просидел два года, кажется, в тюрьме коммунистической, потом его поменяли на кого-то, и он попал в Англию, и стал учеником знаменитого владыки Антония Сурожского, который его послал в Америку. Он стал епископом Сан-Францисским, а уже потом стал епископом Вашингтонским. Вот такая судьба у него была. Во всяком случае, всю войну он прошел, воевал в армии, просидел несколько лет в тюрьме. Потом был у владыки Антония послушником многие-многие года, он его сделал епископом. Короче говоря, возвращаясь к теме, я уже процитировал Васнецова, какая разница между академическим искусством, так называемым, и церковным искусством?
Кира Лаврентьева
— Да.
Александр Чашкин
— Церковное искусство изображает некое историческое событие или историческую личность. Что такое иконописный канонический подход к изображению? На иконе изображена личность уже в преображенном виде. Святой не как историческая личность, а как некая преображенная личность, которая уже находится в высших формах бытия в другом измерении. Так же как любое событие, которое происходит, исторически, допустим, Тайная вечеря происходила две тысячи лет назад в Иерусалиме. Ныне каждый год мы празднуем ее. И притом, празднуем не только то событие двухтысячелетней давности, но мы празднуем как какую-то вечную Пасху, именно Воскресение Христово, которое каждый раз на Пасху, как некое мистическое событие, которое свершилось в вечности и которое происходит постоянно в вечности. Поэтому, в сущности, молиться на не преображенный образ, а не на иконописный образ не имеет смысла, потому что на нем изображена историческая личность. Смысл христианства — именно преображение всего нашего естества, всего человечества так же, как и всего мира. Иоанн сказал в Евангелии: и да будут даны человекам новая земля и новое небо. То есть преображенная земля и преображенное небо после Второго пришествия. И все люди после Страшного Суда уже в преображенном виде в этой новой земле и новом небе будут жить совсем в другом измерении. Многие не знают такой вещи, что икона — это окно в потусторонний мир, по совершенно замечательному определению Павла Флоренского. Когда человек молится на икону, он обращается не к нарисованному образу, а к именно к первопричине. Допустим, к Спасителю, не нарисованному, а через изображение Спасителя обращается к Спасителю, Который истинно находится в Горних мирах, в высшей форме бытия, в высшем измерении. И он обращается к этому высшему Божественному образу Спасителя, а все святые, которые несут в себе образ этого Спасителя, тоже уже в преображенном виде находятся в Царствии Небесном. И мы, обращаясь к святому, обращаемся к Царству Небесному, к Горним мирам, в которых находятся эти святые. Я не говорю, что это какая-то еретическая вещь, хотя по канонам точно обозначено. Допустим, я Алексею II, когда он меня спросил, как будем расписывать храм Христа Спасителя, сказал: ваше святейшество, если пытаться повторять то, что было, то придется рисовать образ Саваофа на куполе.
Кира Лаврентьева
— Нельзя же, да? Он не канонический, запрещен Седьмым Вселенским Собором.
Александр Чашкин
— А образ Саваофа запрещен, буквально считается еретическим. Собственно, иконопись началась с того, что Господь Иисус Христос принял человеческую плоть, и мы изображаем именно Его человеческую сущность. Конечно, мы не в состоянии Его Божественность отобразить, но мы изображаем Его человеческую сущность. В том числе, запрещено изображения образа Бога Отца, потому что Бог Отец в богословском понятии абсолютно трансцендентное понятие к нашим человеческим измерениям, абсолютно невыразимое, не измеримое, и потому во всех религиях он запрещен. Между прочим, мало кто знает, что также изображение Саваофа даже в нашем каноническом понятии православия не просто запрещено, а считается еретическим по решению Четвертого Вселенского Собора.
Кира Лаврентьева
— Четвертого, а я сказала Седьмого.
Александр Чашкин
— И Седьмого Московского Собора. Повсеместно изображение Бога Отца и так называемой Новозаветной Троицы распространены именно потому, что это уже влияние католиков, влияние Запада. После известного исторического события, когда Петр I, не понимая ни православия, ни его догматов, ни его глубины богословской, философской, послал учиться художников на Запад. Они приехали, закрасили великолепные шедевры Рублева, Дионисия, Феофана Грека и стали рисовать в академическом реалистическом стиле Бога Отца, дедушку с бородой, сидящего на облаках, пупсиков таких вместо ангелов. Например, Павел Флоренский говорил: какая разница даже в изображении складок иконописного искусства и академического. Академическое искусство изображает материальные складки одежды. Иконописное искусство — это суть светозарное облачение святых. Не только лик должен быть изображен в иконописной манере, то есть преображенный образ святого, который уже находится в неком другом измерении, в Царствии Небесном, в Горних мирах, и даже складки его одежды должны быть изображены, как светозарное некое облачение, а не как материальное облачение. В этом большая разница. Икона ведет сознание современного человека от материалистического понимания мира, где, по выражению Шмемана, главный грех обозначен чуть ли не единственным — грех потребительства в самом широком смысле этого слова, когда потребительство есть главный смысл человечества. Когда главным смыслом человечества должно быть то, о чем говорит икона, то есть возвышение и преображение человека, изменение сознания. Литургия это таинство единения любви. Через это таинство и через любовь мы возвышаемся до неких Горних миров, и наше естество в некотором смысле испытывает некое преображение и некое соприкосновение с высшими Горними мирами, о чем литургия постоянно и возвещает. Именно изменение сознания, отбросим всё земное и обратимся своим взором в Царствие Небесное к Горним мирам. Поэтому, я еще раз повторяю, сейчас, я думаю, те священники, которые предлагают расписывать новые храмы, должны на это обратить серьезное внимание. Я понимаю, что у кого-то есть возможность пробить заказ на академические изображения в храме. Всё это может быть и написано хорошо, хотя повторяю, сейчас нет художников такого уровня, как тот же Васнецов или Нестеров, которые даже в изображениях академических достигали совершенной духовной высоты, очень высокой. Но тот же Васнецов говорил, что мы шли не тем путем и наша живопись не стала церковной от того, что мы писали не в той манере и, мечтая о славе Дионисия и Рублева, повторяю, мы создавали не церковное искусство. На это надо обратить особенное внимание современным и священникам и... Кстати говоря, заметьте, я был, естественно, в Греции, я был на Кипре. Что меня удивило на том же Кипре, что практически все католические храмы расписаны в иконописной манере, то есть в византийской манере. Более того, у нас многие считают, что русская иконопись должна капитально отличаться от византийской иконописи. Хотя я думаю, что все выдающиеся иконописцы, начиная с Рублева, Дионисия или совершенно замечательной Старой Ладоги, считали себя преемниками Византии, так же как считают себя преемниками, я думаю, и наши богословы, не только иконописцы. Естественно, что надо обратить на это серьезное внимание. К сожалению, есть такие примеры, когда совершенно замечательные иконописные храмы даже многие уничтожаются. Например, в Царицыно храм, который расписывал мой приятель Соколов Александр, к сожалению, его потрясающие, великолепные росписи сбили и записали просто академическими не очень высокого класса работами. Все возмущаются, но что делать, чтобы этого не повторялось? Я надеюсь.
Кира Лаврентьева
— Спасибо огромное, Александр Иванович. Дорогие друзья, в этом часе на Радио ВЕРА с нами был Александр Иванович Чашкин, художник, иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Александр Иванович, спасибо вам, что вы приоткрыли свои фрагменты жизни, это действительно очень ценно для нас и, уверена, для наших слушателей. Всего вам доброго. До свиданья.
Александр Чашкин
— До свиданья всем.
Все выпуски программы: Вечер Воскресенья
