«Путь к священству». Епископ Переславский и Угличский Феоктист

В нашей студии был епископ Переславский и Угличский Феоктист.

Мы говорили с нашим гостем о его пути к вере и о том, почему он принял решение посвятить свою жизнь служению Богу.

---

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера», здравствуйте, дорогие друзья. В студии Кира Лаврентьева

К. Лаврентьева

— Добрый вечер

К. Мацан

— И я, Константин Мацан. Сегодня у нас в гостях человек, чей голос и имя безусловно знакомы постоянным слушателям радио «Вера», это один из тех, кого мы в своей внутриредакционной жизни называем «толковники» или «евангелисты», человек, который ежедневно комментирует разные отрывки из Евангелия, и не только эти программы ведет епископ Переславский и Угличский Феоктист. Добрый вечер

Еп. Феоктист

— Добрый вечер. Здравствуйте, Кира, здравствуйте, Константин, здравствуйте, радиослушатели.

К. Мацан

— Обычно вы в нашем эфире комментируете Евангелие, а сегодня мы с вами поговорим на другую тему, хотя я уверен, что тема Евангелия, безусловно, будет всплывать. Мы вас позвали поговорить скорее о личном в этих беседах, которые мы с Кирой ведем, мы говорим со священником, в нашем случае с епископом о пути к вере, в вере и о том, как человек пришел к решению о священстве, о том, чтобы стоять у алтаря, быть пастырем. Знаете, о чем я сейчас подумал: мы очень часто в этих беседах сталкиваемся с тем, что в какой-то момент биографии у человека возникает некий евангельский эпизод, какая-то фраза, строчка, сюжет, которые становятся знаковыми, ключевыми, наиболее когда-то тронувшими, может, в чем-то перевернувшими жизнь. Вот для вас, как для человека, который толкует Евангелие, есть любимый эпизод, важный эпизод, который стал вехой на пути к вере и в вере?

Еп. Феоктист.

— Такого эпизода, который стал бы именно толчком на начальном этапе, нет. И вообще, знаете, я, когда шел сюда, тоже думал, в последний месяц мне довольно часто приходилось отвечать перед разными аудиториями: на «Добролете», потом еще на форуме «Александрова гора», где-то еще, на вопрос: как ты дошел до жизни, такой? То есть как ты стал священником, что тебя привело, тем более, когда я говорил о том, что я из светской семьи, у меня инженерное образование, у меня нет верующих никого вообще нигде никак. Ну, сейчас уже есть, а тогда не было. И мне задавали вопрос, как это получилось, и я заметил, что каждый раз я даю разные ответы

К. Мацан

— Так...

Еп. Феоктист

— И самому мне интересно, какой ответ сегодня дам. И это все правда, но разные акценты. И если говорить про тексты, потому что, действительно, был важный текст, но это текст не евангельский, это текст книги, которую я постоянно рекламирую и которую почему-то никто не читал сейчас. Это книга Олега Васильевича Волкова «Погружение во тьму». Он описал свои мытарства в ГУЛАГе. Он родился в 900-м году, взяли его в 27-м, выпустили в 55-м, потом реабилитировали за отсутствием состава преступления. То есть человек сел в 27, вышел в 55, другая жизнь, семья отказалась и так далее. Но там был эпизод такой: в 27-м году, когда он первый раз попал на Соловки, там сидела большая часть архиереев тогдашних и невероятное количество священников и монахов. И вот один из священников, отец Михаил, я не знаю, потому что много Михаилов среди новомучеников и сложно сказать, тот или не тот, фамилию он не указывает, кажется, Олег Васильевич. Так вот, там была совершенно замечательная фраза, обращенная к Олегу Васильевичу от отца Михаила, что «вот и вы, петербуржские маловеры, побудете здесь, с нами и сердцем примете веру, а с ней так легко и не страшно даже в самой печи огненной». И, так как я читал это в 90-е, а 90-е там, где я рос, были очень неспокойными, я скажу, что проблема страха, вообще, такого, животного страха для меня была очень серьезной проблемой.

К. Мацан

— Это город Воткинск?

Еп. Феоктист

— Это уже был Ижевск.

К. Мацан

— Удмуртия?

Еп. Феоктист

— Да, Удмуртия. И в Воткинске тоже было еще хуже, на самом-то деле. Но так везде при Урале плохо было, и в Казани, и так далее. Думаю, что и Москве тоже было не легче. Эти все подробности, наверное, не стоит озвучивать в эфире, потому что те, кто тогда жил, помнят все, а те, кто не жил еще, может быть, и не поверят в полной мере. Но тем не менее я говорю про себя и свое ощущение страха, за жизнь свою, потому что всякое бывало с моими друзьями и так далее. И эта фраза меня очень-очень заинтересовала, я решил ее попробовать и с одной стороны, потом была музыка, Рахманинов, не его «Всенощная», а его «Литургия», в частности, первый антифон, который, может быть. музыканты скажут, что это как-то «фу» или люди церковные скажут тоже: партес там, фу, все какое-то не то

К. Мацан

— Не знаю, я очень люблю и «Всенощную», и «Литургию» Рахманинова, вообще один из моих любимых композиторов.

Еп. Феоктист

— К Рахманинову я вообще чувствую особое расположение, я чувствую свой долг перед ним и когда у меня случается такая возможность, он похоронен недалеко от Нью-Йорка и, если я там бываю, я обычно заезжаю, там панихиду служу, там семья его, все они похоронены на одном участке, памятник хороший стоит, так там все облагорожено. Служу панихиду, потому что чувствую свое некоторое долженствование по отношению к нему.

К. Мацан

— Именно ввиду того, что «Литургия» для вас стала каким-то таким важным событием?

Еп. Феоктист

— И первый антифон, он же в самом начале, это еще на кассетах, я до дырок затер это место, просто перематывая в начало

К. Мацан

— Какой там текст в этот момент?

Еп. Феоктист

— Это 102-ой псалом: «Благослови, душе моя, Господа и вся внутренняя моя имя Святое его» и так далее.

К. Мацан

— Ну, вас текст зацепил или, все-таки, это единство текста и музыки, некое такое целостное восприятие?

Еп. Феоктист

— И текст, и исполнение, да. Как называется правильно...я плохо в музыке, это называется, кажется альт — женский голос низкий, да?

К. Мацан

— Ну, контральт, альт, да

К. Лаврентьева

— Тенор, альт?

К. Мацан

— Тенор — мужской голос, нет. Женский голос сопрано, контральто

Еп. Феоктист

— И там да, соло альта идет и очень мне попало. И еще какие-то другие были идеи, в частности, не побоюсь этого слова — русская идея, потому, что опять же, в 90-е мы оказались в идейном вакууме, его надо было чем-то выполнять и так как-то вот...Но это, скорее, вторичное, потому что первичное — это призыв Бога, который иррационален, Он не поддается описанию.

К. Лаврентьева

— Владыка, а что это был за призыв?

Еп. Феоктист

— Живешь-живешь и вдруг понимаешь, что тебе надо в церковь.

К. Лаврентьева

— Прямо понимаешь? В одну секунду?

К. Мацан

— Понимаешь, что нужно именно в церковь или все-таки пока нет, потому что то, что вы рассказываете, это может быть понятно, когда вы рассказывали, что был страх, был вакуум ценностный, но я могу предположить, что от этой потребности как-то что-то противопоставить страху и ценностному вакууму до, собственно, церкви и воцерковления еще должен был быть путь. Сначала ты просто понимаешь, что есть Бог. Хорошо, а что мне с этим делать, с этим знанием? Вот как это было поподробнее?

Еп. Феоктист

— Я просто еще не все рассказал, я начал с последних эпизодов. Был еще первый эпизод — крещение в 91-м году. И я туда пришел совершенно...то есть мне хотелось по одной такой глупой причине совершенно, подростковой: мне хотелось с крестиком ходить. Я знал, что крестик- не украшение, но как-то я всегда аккуратно к этим вещам относился, и надо креститься. Ну и там случилась оказия: двоюродный брат родился маленький, его понесли крестить, я тоже так пристроился. И во время крещения, я 28 лет уже пытаюсь вокабулировать, что там произошло, у меня не хватает слов...

К. Мацан

— А сколько вам лет было?

Еп. Феоктист

— 14, был как раз август, конец августа. У меня не получается определить, можно сказать, что я почувствовал себя дома, тепло, но это все как-то мелкое, все не те слова, поэтического дара не имею, поэтому я предпочитаю молчать, просто говорю, что я как-то понял, что все. Конечно, я был подростком робким, и я не мог сразу заявить об этом громко и какие-то шаги делать, потому что все же авторитет родителей, он силен. Но я это запомнил. А когда еще те три фактора прибавились, то...

К. Мацан

— То есть когда пришло чувство...не то, что пришло чувство страха, а когда встал вопрос о каком-то преодолении этого страха и этого вакуума уже не было вопроса, куда идти, понятно было, что в церковь?

Еп. Феоктист

— Ну да, потому что слова, которые я процитировал вначале: «сердцем примете веру, а с ней так легко и не страшно даже в самой пещи огненной», они принадлежат священнику. И вообще, Олег Васильевич, он ведь о многих, хоть и так, урывками, но это личные воспоминания о тех, кого мы сейчас почитаем как священномучеников — это и Иларион Верейский, это и Петр Зверев и другие многие, даже Павел Флоренский там как-то мелькает, хотя Олег Васильевич говорит, что, мол, я не уверен, бы ли это он, очень похож на него, но уверенности нет. И опять же, русская идея тоже ведь неспроста, есть некая доминанта: то, что остается в нашем обществе всегда, то, что неизменно. Меняется язык, меняются обычаи, традиции, государственный строй, все меняется, только Церковь у нас неизменна — она есть та доминанта. Она может быть в чести, может быть не в чести, по-разному может быть, но она всегда есть и всегда будет, без нее нет, не было, и, я уверен абсолютно, не будет нашего государства. Я не в смысле сейчас говорю слияния, симфоний, я не про это вообще говорю, я говорю просто, что это то, что является такой основой нашего народа.

К. Лаврентьева

— А у вас не было желания узнать какие-то другие религиозные течения? 90-е годы, вот эта вся история...

Еп. Феоктист

— Нет, нет, я понимаю, о чем вы говорите, какие-то порывы были, но они меня совершенно не вдохновляли. То есть я пытался, и ислам смотрел, еще куда-то, но меня это совершенно не интересовало, не вдохновляло никоим образом не будоражило совершенно. Плюс еще тоже важный момент: я, конечно, тогда еще сразу влюбился и остаюсь влюбленным даже еще до крещения в русскую религиозную традицию. Я иногда думаю, что, если бы я родился греком, то, наверное, как-то по-другому получилось, потому что греческая традиция, я с уважением к ней отношусь...

К. Мацан

А что вы вкладываете в эти слова «традиция», что это — обрядовая традиция Византийской Церкви?

Еп. Феоктист

— Все, вот все, абсолютно все, что касается русской религиозной традиции

К. Лаврентьева

— Вот если наш радиослушатель сейчас включил, в эту минуту нас?

Еп. Феоктист

— Начнем с самого: вот эти наши главки, цвета, потом устройство храма, устройство богослужения, облачения, пение, музыка, гласы, устав, язык. Да, я знаю все дискуссии, которые вокруг этого бывают в отношении нашего сложившегося устава, что он неправильный

К. Лаврентьева

— Вы патриот, славянофил.

К. Мацан

— Не ругайся(смех)

Еп. Феоктист

— Я бы не сказал так

К. Лаврентьева

— Я только спрашиваю

Еп. Феоктист

— Сейчас я себя как-то...если изначально у меня была идея, сугубо такая, национальная все же, я не скрываю это, то потом, понимаете, мне стыдно признаться: уже я стал читать Евангелие и Священное Писание...ой, сейчас скажу, конечно, ну, после хиротонии, не архиерейской, дьяконской. Так получилось, что меня рукоположили довольно быстро, без каких-либо моих телодвижений в эту сторону

К. Мацан

— Ну, вы имеет ввиду: читать Евангелие регулярно, постоянно?

К. Лаврентьева

— Вдумчиво, глубоко

К. Мацан

— Все-таки познакомились вы с текстом все-таки до этого? Или тоже?..

Еп. Феоктист

— Я знал, что он есть, читал как-то отрывками, но полностью никогда не прочитывал. А вдумчиво и глубоко я стал читать благодаря радио «Вера».

К. Мацан

— А, ну когда начали комментировать.

Еп. Феоктист

— Так деваться некуда, приходиться стараться как-то в этом смысле.

К. Лаврентьева

— Владыка, а на чем основывалось тогда ваше религиозное сознание, если Евангелие вы не особо изучали. Что это было до дьяконской хиротонии? Молитва, храм, общение какой-то с другими верующими?

Еп. Феоктист

— Я скажу так: такая влюбленность в традицию. Понимаете, я вполне себе такой человек русского типа в том смысле, что да, я знаю все разговоры, которые на эту тему ведутся, я знаю, что можно критиковать такой подход — подход человека, который приходит в храм и не может ничего толком объяснить, сказать ничего не может, если ему задавать вопросы элементарные по Священному Писанию, по догматике, по каким-то еще аспектам, по истории и так далее, он ничего вразумительного не скажет. Но при этом он переживает в свою меру полноту бытия, находясь в церкви, и присутствия Бога. Он не может ничего вокабулировать. Может быть, это у него иллюзия, скорее всего, иллюзия. Но тем не менее, это один из путей, по которым Бог привлекает человека в церковь. Я к тому говорю, что мой путь не был каким-то интеллектуальным и так далее, то есть хоть я вроде из семьи инженеров, сам инженер, какое-то образование, аспирантура, но вопрос существования Бога или того, что вот Константин делает на телеканале «Спас», для меня он вообще никогда не стоял, поэтому в смысле апологетики, как апологет я ноль полный, потому что я не знаю, что-то здесь говорить, для меня это странный вообще вопрос. Даже до крещения этот вопрос передо мной не стоял. Никогда не было вопроса, существует ли Бог, потому что как-то: воздух существует, любовь существует, звуковые волны существуют. Ну да, можно, конечно, доказывать как-то, есть, но, если человек не хочет верить в любовь или во что-то не поверит, в милосердие тоже не поверит, мы же понимаем.

К. Лаврентьева

— Владыка Феоктист Игумнов, епископ Переславский и Угличский сегодня проводит с нами этот светлый вечер.

К. Мацан

— У английского писателя Честертона есть такое соображение в одном из его текстов, что тот человек, который узнает о Христе сначала из предания Церкви, а потом уже только из Евангелия, будет удивлен, потому что Христос в предании, как правило, это милостивый, всепрощающий такой добрый-добрый-добрый владыка, а в Писании, по мысли Честертона, может обнаружить другого Христа: и гневного, и властного, и не всегда такого, гладящего по головке, но даже говорящего какие-то суровые обличения книжникам и фарисеям или иссушающего смоковницу и так далее. Я не призываю этот пример конкретно обсуждать, это такая, полемически заостренная мысль Честертона, но раз вы сначала, все-таки, познакомились с Церковью через предание, а уже потом через Писание, было ли что-то, что вас в Евангелии удивило, поразило, чего вы, может быть, не ожидали, на самом деле, как часть веры встретить?

Еп. Феоктист

— Нет.

К. Мацан

— То есть парадоксальным образом...

Еп. Феоктист

— Я не согласен с Честертоном, я не знаю, почему он так говорит, мне сложно понять его ход мысли, это надо с ним самим садиться. С человеком, который уже ушел, нечестно с ним полемизировать. Но я скажу свои мысли по этому поводу, по поводу Евангелия, в частности, и по поводу вообще Священного Писания: есть, я думаю, вы прекрасно знаете, такое направление, даже какая-то кафедра, кажется, есть в университете московском — Межкультурная коммуникация. И мы понимаем, что сегодня текст современного английского языка, сегодняшний текст можно переводить, он будет переведен корректно только в том случае, если ты понимаешь, как устроена жизнь там, в стране происхождения этого текста. То есть ты знаешь хорошо язык, желательно в совершенстве, ты там жил, ты понимаешь обычаи, устройство, жизнь и так далее, тогда твой перевод, он будет корректным. В противном случае — нет. Есть масса примеров, которые вы лучше меня, думаю, можете приводить. Я все же не большой специалист в английской литературе, в английском языке. Тоже самое справедливо для любого другого языка, любой другой культуры: здесь мы имеем дело с текстом, когда мы говорим о Евангелии, которому без малого 2000 лет. Что мы знаем про эту культуру вообще? Что мы знаем про тех носителей? Хорошо, начнем с того, что до нас дошел греческий текст. А Христос говорил на арамейском, то есть это уже перевод какой-то. Мы про эту культуру что-то знаем, но очень маленькое и мы, когда даже в рамках подготовки комментариев для радио «Вера» я на одни и те же евангельские сюжеты читаешь каких-то исследователей или толкователей. Ты видишь, что они, описывая культурологические какие-то или исторические реалии той эпохи, они говорят противоположные вещи совершенно, и ты не знаешь, кто прав, может, оба правы, может, оба неправы, но ты что-то берешь и что-то из этого делаешь. Так вот, я говорю это все к тому, что протестантский мир ученый, протестантские библеисты, они пошли по пути исследования филологии, истории, археологии — это все нужно. Я сейчас не хочу противопоставлять как-то, я хочу сказать лишь, что нам чуть проще, нам значительно проще, потому что у нас есть предание. И Евангелие мы прочитываем через предание — образ Христа, образ апостолов, то, как понимать их слова, как это все соотносить с нашей жизнью мы черпаем из предания. Предание непрерывно, нам очень просто в этом смысле, и я по этой причине, мне думается, что нет для православного человека особой разницы, откуда он начинает: с Писания или с Предания, или еще откуда-то, ну, мы про два пути говорим. Потому что он в конечном итоге приведет к одному и тому же. И одно будет углублением второго и наоборот. Для меня Евангелие — это углубление Предания, просто я не вижу между ними...

К. Мацан

— Зазора

Еп. Феоктист

— Никакого абсолютно, потому что это бесконечное поле совершенно для изучения личного такого молитвенного осмысления. И то, и другое, бесконечное поле.

К. Мацан

— А как вы начали двигаться к священству? Вот вы пришли в церковь, можно же было оставаться мирянином

Еп. Феоктист

— Можно, я так и подумал, что можно оставаться мирянином, потому что эта мысль о священстве, она как-то зародилась помимо моей воли. Я студент, аспирант, у меня все нормально, живу какой-то своей жизнью. И тут появляется такая мысль: а что, я человек разумный, надеюсь (тогда был, во всяком случае), я задался вопросом: а я же ничего не знаю про эту жизнь. Ну хорошо, нравится мне это все, нравится, а завтра разонравится, и что я с этим буду делать? И вообще...

К. Мацан

— Про эту жизнь — про церковь, в смысле вы имеете ввиду?

Еп. Феоктист

— Не первой в смысле важности, а просто порядка перечисления. Но самое важное — это честь. А я вообще достоин этой чести? Как я могу знать, достоин я или нет? Даже сам по себе акт поступления в семинарию — это некое заявление о том, что я предполагаю, может быть, я надеюсь, что я достоин чести быть священником. Ну, вот так как-то, аккуратненько. Я про себя такого не знаю, потом же я уже, видимо, тогда понимал, что воля Божия, она бывает благой, бывает попустительной. Ну, ты очень хочешь, но только не на пользу, ну бери — и получаются не на пользу потом сложности всякие. Я для себя решил так, что я базовые аспекты знал уже догматики: я знал, что Бог всемогущ, то есть как там говорят: совсем всемогущ, ну вот абсолютно все может. И я подумал, что, если Его воля такова, я свое сердечное желание изложил понятными путями, молитвенными. А дальше я живу своей жизнью и, если Ему угодно, Он сделает из меня священника, нет — не надо. Я буду жить той жизнью, которой живу, то есть работать, писать диссертацию свою техническую, быть православным мирянином, ходить в храм исповедаться, причащаться, поститься, все как положено. Я так и жил. А потом, после помазания на всенощной подошла бабушка, сказала: здравствуйте, что-то вы тут давно мелькаете, ваше лицо нам уже не то, что приелось, но присмотрелось.

К. Лаврентьева

— Будьте священником

Еп. Феоктист

— Нет-нет, она говорит: нам нужен сторож, временно, в собор. Можете? Я говорю: — Да. Ну, так как я в церкви всегда отвечал «да», и сейчас стараюсь отвечать «да». Ну вот я месяц поработал сторожем, было прекрасное время, было замечательно совершенно.

К. Мацан

— А чем оно было такое прекрасное?

Еп. Феоктист

— Тем, что как-то это все было...там такой прекрасный дедушка был, мы в паре, он скончался уже, Александр Федорович, он ко мне как-то нежно относился: я, на самом деле, ужинал и спал, а он как-то меня не тревожил. Он с утра чистил снег со ступенек, с трех больших и так далее. Если я проснусь, успею, то хорошо. Мы с ним вечерами какие-то акафисты читали. Ну, все здорово очень было так, сыто и уютно, я бы сказал. Или так, по-теплому, по-домашнему. А потом нашли они охранника, говорят: может, ты можешь днем приходить? Я так покумекал, вставился в расписание, сказал, что могу, приходил днем. Потом как-то днем владыка Николай, тогдашний митрополит Ижевский, архиепископ он был, архиепископ Ижевский и Удмуртский мимо шел, увидел меня, так как-то говорит: за алтарь надо — я в алтарь. Еще месяца через три-четыре он сказал, что... ну, так он, в общем, рукоположил меня во диакона.

К. Лаврентьева

— Владыка, а что вы тогда испытывали, когда вам сказали, что все, священнический путь вам открыт?

Еп. Феоктист

— Вау!

К. Лаврентьева

— Ну так и есть ведь.

Еп. Феоктист

— Ну, это что-то совершенно невероятное, скажу, что меня это очень мощно держало несколько лет, это, наверное, лет пять дьяконства, потому что я еще неофитом был. То есть получается, что меня рукоположили через два года после того, как я первый раз причастился. Но я совсем неофит был. И, конечно, для владыки Николая был большой риск, но он мне сказал такие слова, я их не буду повторять, что я понял, что надо оправдать доверие. Я старался оправдать доверие, очень как-то серьезно к этому относился. К этому нужно серьезно относиться, но не, скажем так, не перенося на свою личность. А я на свою личность переносил очень сильно. И я помню это время: если меня ночью разбудить и спросить, как тебя зовут, я бы сказал, что дьякон, а потом бы еще начал вспоминать имя. То, что я дьякон, я помнил всегда, я как-то очень прямо...

К. Лаврентьева

— Я — дьякон!

Еп. Феоктист

— Да, да. Владыка говорил: не упади, осмысли, ну запнешься. В том смысле, что нос задирал высоко.

К. Мацан

— Когда это закончилось?

Еп. Феоктист

— Ну, с неофитством, наверное, закончилось. Потом получилось перевестись, я, понятно, с аспирантурой распрощался, начал заочно учиться в Московской духовной семинарии, потом появилась возможность — перевелся туда на очное отделение. И там уже какая-то совершенно другая жизнь была, там были другие люди и все было совершенно иначе: и Московская духовная семинария, Лавра, академия...

К. Мацан

— Вот об этом нам вас интересно спросить после маленькой паузы. Напомню, сегодня в «Светлом вечере» епископ Переславский и Угличский Феоктист. В студии Кира Лаврентьева, я Константин Мацан, не переключайтесь.

К. Лаврентьева

— Еще раз здравствуйте, уважаемые радиослушатели, в студии «Светлого вечера» владыка Феоктист, епископ Переславский и Угличский. С вами мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор.

К. Мацан

— Вот вы сказали про то, что перевелись в Троице-Сергиеву Лавру на очное отделение дневное, это была какая-то новая, особая жизнь. Расскажите, что вас так поразило, что вы такого нового пережили в Лавре, в келье Преподобного?

Еп. Феоктист

— Я не знаю, как сейчас там устроена жизнь, потому что появилось новое общежитие, но, когда мы там учились, там были определенные проблемы с площадями для общежитий и это было очень здорово, на самом-то деле. То есть это было тяжело, но очень здорово. Мы жили, в частности, я еще был в таких привилегированных условиях: в священном сане, дьякон, мы жили в восьмером. И, в основном, там были ребята, которые на 10 лет или 11 меня младше, то есть они после школы поступили, а меня еще там потаскало где-то и мне уже 30, а им 19-20. И как раз соприкосновение с братией, с друзьями, с которыми мы там жили, которые, хоть и были младше, но много мне дали. И вообще, когда попадаешь в хорошее христианское сообщество, где все равны, для кого-то это сложно и непонятно, кто-то критически подходит к тому, что студенты живут вот так вот плотно, жили. Сейчас, по-моему, на первых курсах живут так, не знаю точно, сейчас я не могу говорить за сегодняшнюю семинарию, как там все происходит. Тогда жили мы так, плотненько. И тебя как-то вот это быстро братия обучает, что благочестие — это прекрасно, но не за счет другого. То есть если ты встаешь с утра на братский молебен и не можешь выйти так, чтобы никого не разбудить, то это неправильно. Благочестие — хорошая вещь, но не за счет кого бы то ни было. Ну и вообще, общение, в первую очередь с теми, с кем я учился, хоть, повторюсь, они были младше меня, но я тогда понял тоже важную вещь, потому что до того я как-то относился свысока к тем, кто младше — они меня отучили это делать. Это тоже было здорово. Ну много чего такого было, это связано, конечно, если так говорить, не в каких-то возвышенных категориях, а вот так просто, как есть, это общение с собратьями по учебе, в первую очередь.

К. Мацан

— А говорят, что в Лавре сам Преподобный Сергий принимает экзамены?

Еп. Феоктист

— Так.

К. Мацан

— Как вы это переживаете?

Еп. Феоктист

— Ну как: ты можешь быть очень плохо готов, прийти к преподобному Сергию, изложить ситуацию и смело идти на экзамен.

К. Мацан

— Серьезно? То есть так прямо утилитарно?

Еп. Феоктист

— Очень утилитарно. И, понимаете, если по большому счету, христианская жизнь — утилитарная. Есть ее цель: жизнь вечная, пребывание со Христом, Царствие Небесное — все утилитарно. И там тоже так: ты приходишь, излагаешь, каешься, что ты плохо себя вел, ничего не делал, как-то надо решить вопрос — он решает.

К Мацан

— Очень интересно.

К. Лаврентьева

— Что вам дала эта духовная школа, лично для вас?

Еп. Феоктист

— Слушайте, как-то так вы поставили вопрос...я там стал священником, я там стал монахом, я там приобрел вот эту мою семью, бесконечную просто.

К. Лаврентьева

— То есть внутреннюю опору, очень сильную?

Еп. Феоктист

— Начнем все же со священства и монашества

К. Лаврентьева

— Конечно, ну конечно, там же живут и учатся, в основном, чтобы стать священниками и монахами.

Еп. Феоктист

— Да, не все там становятся священниками и монахами, я стал священником и монахом там.

К. Мацан

— Это имеет какое-то значение для вас особенное?

Еп. Феоктист

— Да, для меня, конечно

К. Мацан

— А почему?

Еп. Феоктист

— Знаете, как-то получилось, что для меня вообще само по себе монашество было неразрывно связано с именем Преподобного Сергия, всегда так было как-то. Для меня монашество вне Лавры без Преподобного Сергия как-то вот я не мыслил. Ну, вот так получилось. Ничто другое, никакие образы другие монашества никогда не вдохновляли и никакие преподобные, в том числе. Я вспоминаю, как, еще учась на заочном отделении, я приехал на сессию, встретил своего земляка, он послушником был тогда. Там же все гостеприимные, в Лавре, и он повел меня в свою послушническую, там большая комната, разделенная перегородочками такими, фанерными, два на два и причем не до потолка. У каждого своя дверь, за дверью кровать, тумбочка, стол, стул, полка и все, что происходит рядом, очень хорошо слышно, потому что фанерка не до потолка, то есть просто все слышно. И он не самый такой упорядоченный человек, как-то там все разгреб, что у него было, усадил меня на кровать, сам где-то с краю стула сел, то, что смог освободить, накормил меня чем-то, я сижу и думаю: Господи, я готов сейчас, не глядя, поменять свою двухкомнатную квартиру с теплыми полами, все хорошо, там тишина, покой на вот эту, два на два, фанерную келью. Это было очень сильное серьезное сердечное желание. Так вот я к чему это все рассказываю: когда я стал уже монахом, мне выдали келью, как раз не два на два, а хорошую, в новом корпусе отремонтированном. То есть он старый, отремонтированный, там что-то такое, она была вроде квартиры-студии, что-то вроде студии большой. Я в ней прожил полгода или год прежде чем квартира к тому времени моя ушла сестре, ей необходимо было. Я год, кажется, прожил в той келье, прежде чем сопоставил, что моя квартира была на втором этаже, номер был 25-ый — надо говорить номер кельи?

К. Лаврентьева

— Да вы что?

Еп. Феоктист

— Серьезно, да. на втором этаже, 25-я, да.

К. Лаврентьева

— Удивительно — вот такие знаки для кого-то ерунда, для кого-то правда.

Еп. Феоктист

— Это было сердечное очень желание, поэтому я запомнил, то есть какой-то отклик Бога, что вот я ничего не хочу, хочу вот здесь вот так поменять все.

К. Лаврентьева

— Владыка, а не было никогда уже после, уже спустя много лет каких-то вопросов внутренних: а вот надо было мне идти таким путем?

Еп. Феоктист

— Слушайте, я бы от этих кризисов, наверное, вообще сдулся бы совсем, если бы я чего-то искал и предпринимал какие-то шаги сам. Я их, подчеркиваю, не предпринимал. В самом начале своего пути я просто: Господи, вот я, делай со мной что хочешь. Вот я свое желание высказал. Вот нет — нет, да — да, все.

К. Лаврентьева

— Насколько это легко или тяжело вам давалось? Вот такое доверие всецелое?

Еп. Феоктист

— Понимаете, с моей стороны все очень просто.

К. Лаврентьева

— Но это так говорится: «просто», владыка, а вот попробуй себя вот так возьми и предай полностью Богу, люди всю жизнь пытаются этого достичь.

Еп. Феоктист

— Ну люди же разные, я не готов за других говорить.

К. Лаврентьева

— Нет, я не про людей, я про вас.

Еп. Феоктист

— Я, на самом деле, идеалист, законченный совершенно. Это хорошо или, может быть, плохо одновременно в каких-то аспектах, но я вот идеалист.

К. Лаврентьева

— И когда случались кризисы, вы вспоминали именно эту свою внутреннюю устремленность?

Еп. Феоктист

— Слушайте, я к кризисам отношусь спокойно, я просто понимаю, что кризисы бывают всегда, везде, у всех. Нет человека, который бы не переживал кризисы: в семейной жизни кризисы, на работе кризисы, у банкиров кризисы, у всех кризисы, у актеров, не знаю, у кого угодно. Все это переживают, это человеческая история совершенно. Ну и что теперь? Ну, погода вот плохая, и что теперь?

К. Лаврентьева

— Очень важно, что вы это говорите, потому что для нас все равно, в нашем сознании, священник, а уж тем более монах, владыка, архиепископ — это вообще человек, который не имеет никаких кризисов, проблем, и, в общем-то, он строго идет заданной дорогой.

Еп. Феоктист

— Вы поймите, это будет неправдой, если кто-то скажет, что у него нет кризисов. Почему? Потому что даже мы смотрим Священное Писание — опять же мы видим, что у Христа был кризис: Он не хотел на Крест, помните молитву Его, да?

К. Лаврентьева

— «Моление о чаше»?

Еп. Феоктист

— Да, что «если возможно пронеси чашу эту мимо Меня». Это очень серьезно. И когда Он говорит апостолам о том, что будет вскоре на пути в Иерусалим, Петр говорит: — Господи, не будет с Тобой этого" — «Отойди от Меня, сатана» — почему? Потому что Ему очень не хотелось, чтобы с Ним это было. И у него по-человечески были возможности его избежать.

К. Лаврентьева

— А Петр как бы в данном случае его искушал?

Еп. Феоктист

— А Петр говорит, что давай мы тебе поможем. А почему у него такая жесткая реакция на слова Петра? Одно из толкований говорит о том, что именно в силу того, что Он сам сильно колебался. Он колебался в тот момент, и слова Петра чуть было не нарушили баланс сил внутренних. Мы видим кризис и у Павла, видим кризис и у Петра, апостолов, мы видим кризисы у всех. Я понимаю, что в житиях, преподобнических или святительских они стандартную форму имеют. Там это все куда-то спрятано или неизвестно это. Если мы читаем автобиографию того же святителя Луки Войно-Ясенецкого, нашего, кстати, земляка — шесть лет в Переяславле провел, это к слову. Сейчас там комплекс больницы, которую он построил, мы хотим там сделать очень классное место и всех позовем туда, когда сделаем это, там будет здорово (но это так, к слову, реклама Переславской епархии, города Переславль-Залесского). Так вот, он в своей автобиографии, как и про его страдания он пишет о том, что у него был период в жизни, когда он просто снял рясу и вообще отошел практически от церкви, будучи уже архиереем. Будучи архиереем заходил в храм и так далее. А потом услышал слова евангельские на всенощной: «Любишь ли Меня, Петр? Паси овцы Моя» и понял, что его призвание там, и вернулся. То есть вот, пожалуйста, святой, который пережил кризис. Все переживают кризисы.

К. Мацан

— Вот этот кризис, который вы описали, ссылаясь на владыку Луку, это кризис, в каком-то смысле — веры. Не просто там кризис того, что ты устал или какого-то раздражения на начальство или на братию, или на какие-то такие вот земные моменты. Это кризис экзистенциальный. У вас такие были? Был ли у епископа Феоктиста кризис веры?

Еп. Феоктист

— У епископа не было. А, наверное, у иеромонаха было.

К. Лаврентьева

— И вот в продолжение Костиного вопроса, владыка: завтра у нас Усекновение главы Иоанна Предтечи Церковь вспоминает. И для меня лично и для многих, мне кажется, верующих, это все равно праздник, все равно какой-то не праздник, потому что это все равно трагедия.

К. Мацан

— Со слезами на глазах

К. Лаврентьева

— Со слезами на глазах, действительно. Это же не рождество Христово, это не Рождество Иоанна Предтечи, это — Усекновение главы Иоанна Предтечи, фактически, его смерть, трагическая и несправедливая, с точки зрения людской и вообще. И, говоря о кризисах, в том числе — веры, помните этот момент в Евангелии? Ну, конечно, вы помните — я просто скорее для себя: когда Иоанн Предтеча посылал своих учеников и просил их спросить Господа, скажи, Ты ли это или ожидать нам другого? Это при том, что он Его крестил, он видел Духа Святого, сходящего на Господа.

Еп. Феоктист

— Есть разные токования

К. Лаврентьева

— И они вообще — братья, я как понимаю.

Еп. Феоктист

— Мне что нравится вообще в евангельском тексте — что есть разные толкования. На каждый эпизод есть самые разные толкования.

К. Лаврентьева

— И что бы вы сказали по этому вопросу?

Еп. Феоктист

— Мне лично близко то толкование, что он посылал учеников не ради себя самого, то есть у него вопросов не было, он из-за них посылал, чтобы они сами пошли и удостоверились, потому что у него сомнений не было никаких. И есть направление мыслей такое, которое говорит о том, что подозревать сомнения какие бы то ни было Иоанна Крестителя ну как-то крайне неблагочестиво.

К. Лаврентьева

— В начале программы нашей мы говорили о страхе. Вы говорили вот об этом парализующем страхе, который, может быть, знаком многим из нас. А что тогда нам делать, простым христианам? Конечно, мы не Иоанн Предтеча, и, конечно, мы не первые христиане, слава богу, мы живем в относительно мирное время и пока никаких гонений на церковь нет. Но тем не менее, никто же благополучия не обещает до конца дней.

Еп. Феоктист

— Как раз наоборот.

К. Лаврентьева

— Да, вот. И как получается сохранять этот душевный мир и доверие, о котором мы сегодня говорим?

Еп. Феоктист

— Ну так это вопрос, опять же, веры. Веры. Наша христианская жизнь — это полет над бездной. У тебя нет точки опоры никакой, кроме Бога. Если тебе кажется, что у тебя есть точка опоры или что-то еще, то ты ошибаешься, ее нет. Если мы посмотрим на апостолов...Понимаете, это очень странный подход, если бы это не был Бог, это мне кажется, один из пунктов, который подтверждает истинность Евангелия — это то, что Христос своим ученикам говорил: ребята, у вас все будет плохо, вас будут гнать, будут убивать, у вас будет это, это, это. Ну мужайтесь, я победил мир. Он им в этой жизни ничего не обещал, Он обещал, что все будет очень плохо, очень плохо. И лишь награда в Царствии Небесном. Ученики спрашивают: а как, кто там первым сядет? Он говорит: ну знаете еще посмотрим, как там что будет. Чашу если будете пить, которую я пью...

К. Лаврентьева

— То есть никаких гарантий

Еп. Феоктист

— Понимаете, в лице апостолов он это всем людям говорит.

К. Мацан

— Владыка, ну смотрите: глядя на вас и слушая вас. не скажешь, что вы свою жизнь переживаете так, что в ней для вас все плохо. Вы человек радостный и улыбающийся.

Еп. Феоктист

— Вы меня вчера не видели (смех)

К. Мацан

— Но сейчас-то я вас вижу. А еще наши слушатели вас слышат, слышат ваш смех и из всего того, что вы говорите, возникает вопрос, что да, Христос сказал ученикам, что в мире будете иметь скорбь. Но как дается вам, как христианину переживать эту скорбь в мире радостно?

Еп. Феоктист

— Что нас может разлучить от любви Божией? — задавался риторическим вопросом апостол Павел, как мы помним. И потом перечисляет возможные причины, которые могут отсечь человека от любви Божией. Но его ответ краткий: ничего, кроме самого человека. Поэтому ведь это по сути дела христианство, как правильно сформулировать, потому что я очень боюсь экспромтом говорить на такие темы, почему — потому, что легко ошибиться и немножко неправильно термины подобрать и потом выглядеть нелепо. Почему апостолам и мученикам почему все это радостно было-то? Они радовались, несмотря ни на что, потому что просто это некая другая реальность, то есть, когда то, что ты видишь перед собой, то, что с тобой происходит здесь и сейчас, оно не является...нет, оно очень важно, оно ценно, боль остается болью, смерть остается смертью и так далее. Но это не имеет довлеющего характера, оно тебя не определяет. А определяет тебя Воскресение Христово. Мне думается, что христианство как раз об этом, то есть если каждого из нас будет определять, как личность наше настроение — ну, настроение, понятно, что оно перепадами бывает, разное бывает...

К. Мацан

— Епископ Переславский и Угличский Феоктист сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы ушли от темы, не знаю, может быть, у вас на этот вопрос будет односложный какой-то ответ, но все-таки я хочу вернуться к тому кризису, который епископ Феоктист не переживал, а иеромонах Феоктист переживал, кризис веры. Ну, может быть, не рассказывая о том, что это было по существу, но как вы из него вышли и как вообще чувствует себя иеромонах, который вроде бы все оставил ради этого и вдруг получается, что почва уходит из-под ног, если это так.

Еп. Феоктист

— Знаете, наверное, кризис веры будет неправильно сказать, я повторю: для меня вера — ну это как-то не является спорным моментом или...

К. Мацан

— То, что может быть подвержено кризису, это как воздух.

Еп. Феоктист

— Да. Тут скорее всего я и мое место, моя соотнесенность и мои грехи и так далее. И тот кризис, о котором мы с вами начали говорить и сейчас продолжаем — это вопрос скорее моих грехов.

К. Мацан

— А могли бы вы это пояснить?

Еп. Феоктист

— Некая такая довлеющая масса, которая меня в какой-то момент пригвоздила просто...

К. Мацан

— То есть ощущение того, что ничто не удается, никакого роста духовного? Что я не становлюсь лучше никак?

Еп. Феоктист

— Да, это тоже.

К. Мацан

— А что в этой ситуации делать, как рассуждать, как не впасть в уныние, в отчаяние?

К. Лаврентьева

— Что ничего не меняется, что ты что-то стараешься, а воз и ныне там

К. Мацан

— Что помогло вам?

Еп. Феоктист

— Я, как почти Гэндальф тот, белым сделался (смех).

К. Мацан

— Но для этого Гэндальфу пришлось нырнуть в пропасть со страшным чудовищем

Еп. Феоктист

— Да, я тоже нырнул, было дело. Но ты просто понимаешь, что эта история вообще не про твои какие-то заслуги. Ну делаешь, да, действительно, делаешь, делаешь, потом оказываешься там же, где ты был, только еще в худшем состоянии. Двадцать лет что-то делал, а оказался в той же точке — ну да, бывает так. Но ты понимаешь, что не о том это все, не о том, что Бог, Он не на это смотрит.

К. Мацан

— А на что?

Еп. Феоктист

— На сердце смотрит. Это не означает, что мы должны расслабиться, нет. Помните, в свое время мать Мария Скобцова, если не ошибаюсь, она говорила на том конгрессе, там очень интересные слова были, сейчас не вспомню точно, но она говорила о том, что в христианстве не может быть лозунгов и такого догматизма, когда верна только эта фраза или эта мысль. Христианство, оно антинамично, мы понимаем, что самый яркий пример антиномии, который является крестом для разума и как бы мы ни крутили, он таким и останется — это догмат о Троице: Бог един — Бог Троица. Ну все, приехали. Мы привыкли так говорить, но что это такое, как это вообще понять? Невозможно понять. В христианстве много такого, в том числе и в нашей нравственной жизни, в повседневной, конечно, христианской жизни — нет там, понимаете, одной руководящей парадигмы, скажем так. И здесь, да, это твои труды, но и милость Божия. И невозможно сказать, чего здесь, что является, я думаю — милость Божия, конечно, является приоритетной, но она на то и милость, что трудами она не достигается. И, может быть, когда все труды идут насмарку, это как раз к вопросу подумать об их истинной ценности. И о том, что они не для Бога, а для тебя самого нужны. Если ты пытаешься Богу свои труды подсунуть и сказать: посмотри, какой я молодец — это смешно. Потому что Он может одним: чик — и перечеркнуть их, просто перечеркнуть и все.

К. Мацан

— Вы сказали, что для вас с Лаврой связано монашество и священство. Но это все-таки два разных этапа в жизни, хотя, может быть, они были очень близки по времени в вашей биографии, но тем не менее я недавно слышал интервью одного архимандрита, который рассказывал, что мечтал о монашестве и принял монашество и вот почувствовал, что называется, достиг предела желаний — это было его. А далее священство уже было просто моментом послушания: благословили, вот теперь я, как монах, смиренно принимаю, не без радости, конечно, послушание быть священником. Как это у вас было, для вас священство и монашество как соотносятся?

Еп. Феоктист

— У меня другое совершенно, я по-другому двигался: у меня сначала священство было, потом монашество — ну, это связано с личными причинами, о которых лучше тут, наверное, не упоминать, но такими, семейного характера. Монашество, оно, нельзя сказать, что было вынужденным, но нельзя сказать, что оно было моей конечной целью. Моей целью было священство. Монашество — это другая история, совершенно другая, она очень интимная, очень внутренняя, о ней я не готов говорить в публичном пространстве пока что. Вот священство — да, это вот я приехал. Я, будучи иеромонахом, сейчас-то это понятно, сейчас совсем другая уже история и даже канонически другая история, что разные каноны для архиереев и для монахов, у нас разные требования и разные права и так далее, не одинаково совершенно. Не совсем корректно говорить про епископов, как про монахов. Ну, это тоже пояснений каких-то требует, не будем сейчас, другие требования.

К. Мацан

— Контекст просто другой.

Еп. Феоктист

— Да. Я себя всегда ощущал священником, в первую очередь. Для меня монашество, оно так поглощено всегда было священством, и остается.

К. Мацан

— А почему тогда именно такой большой целью было священство? То есть, наверное, в каком-то смысле это логично, и мы привыкли, что человек в дьяконах не задерживается.

Еп. Феоктист

— Я задержался, несмотря на то, что безголосый, без слуха, но у меня, в принципе, неплохо получалось, люди говорили, что неплохо получалось служить дьяконом. Я потом шесть лет был дьяконом в кафедральном соборе в Ижевске, там пять, потом еще год в Лавре, это довольно долго все же, не совсем обычно, бывает и дольше.

К. Мацан

— А почему к священству стремились?

Еп. Феоктист

— Понимаете, это возможность служить самому литургию. До того, как ты ее начал совершать, это не совсем понятно, это скорее, некоторое предвосхищение, предвкушение, то, что ты прочитал там где-то, что-то еще. Но, когда ты сам совершаешь Евхаристию, своими руками — знаете, за право совершать Евхаристию человек, священник, абсолютное большинство священников отдадут все, что угодно. Вот когда говорят, знаете, там, пишут в блогах, где-то еще, что священники такие слабые, их обижают, они не могут уйти, потому что ничего не умеют и так далее, плюньте да идите, ну знаете, думаю, читали. Это пишут люди, которые не понимают, что такое совершение Евхаристии, когда ты ее сам совершаешь, когда ты сам предстоишь у престола, что это момент, если угодно, твоего истинного бытия — ты только тогда настоящий. Помимо чести, всего прочего, участия в Тайной Вечере еще и ты там живой, все остальное время ты так или иначе существуешь, врешь, где-то лукавишь и так далее, ты не настоящий, играешь какую-то роль, а там ты ничего не играешь, ты просто есть. И человек, который это пережил, он, я повторяю ее раз, отдаст все, что угодно за право совершать литургию.

К. Мацан

— Потрясающе. Но, поскольку у нас, по-моему, впервые за цикл этих бесед в гостях не просто священник, а епископ, я не могу вас не спросить: а вот с епископской хиротонией, архиерейской что для вас изменилось в вашем переживании себя и, в том числе, именно себя, как священнослужителя в широком смысле слова?

Еп. Феоктист

— Знаете, так как меня в дьяконстве очень сильно циклило на тему, что: я дьякон, я дьякон! — Я и во время священнической хиротонии, и во время епископской хиротонии молился, чтобы меня так не циклило.

К. Мацан

— Молитва сработала?

Еп. Феоктист

— Да, я об этом обычно не помню. Каждую секунду времени мне надо напрячься, чтобы вспомнить, что я архиерей. Это не означает, что я себя как-то веду непотребно, я помню, что я монах и священнослужитель, это я помню всегда. Вернее, священнослужитель и монах, в такой последовательности. А то, что я архиерей, я не сразу вспоминаю. И, знаете, скажу так, что плоды хиротонии священнической, дьяконской, они ощущаются тут же и сейчас же, каждый по-своему. Священническая вообще особенно яркая была, потому что я все время молился, чтобы я об этом не помнил, и Господь сделал так, что я не помнил об этом, но я по-другому, все это дело переживал. Случилось то, чего я не читал ни в одном из курсов пастырского богословия, где описывается о том, о плодах, которые даются человеку в таинстве священнической хиротонии. Был пост, и он продолжался, Пост Великий, а знаете, когда в Великую Субботу заходишь в храм перед Пасхой, потом ты там молишься, выходишь, смотришь: ну там, где-нибудь к рассвету или в саму Пасху, смотришь, а мир — другой, вроде то же самое, а он другой. Вне зависимости от погоды, вообще, от широты — это ты как-то вот чувствуешь, не знаешь, как это, но после хиротонии мир вдруг стал пасхальным, несмотря на то, что был Великий пост. Я думал, что показалось, но потом нет, он пребывает пасхальным.

К. Мацан

— До сих пор, постоянно?

Еп. Феоктист

— Да.

К. Мацан

— Потрясающе

Еп. Феоктист

— Ну, Пасха, конечно, усиливает это ощущение, но он как-то таким остался. Конечно, эта пасхальность восприятия мира, она повреждена моими грехами. Это понятно, этот тот момент, с которым необходимо бороться: прямая связь между пасхальностью мира, в моих глазах и моими грехами, такая, очень четкая связь. Архиерейство...знаете, мне кажется, что я вот сейчас прихожу к такой мысли: во-первых, я недавно архиерей, чуть больше года и мне думается, что вот это то, что ты как-то очень постепенно с течением времени переживаешь и оно постепенно так до тебя доходит, если угодно. Потому что мы общались с одним моим другом, собратом, епископом, он на год раньше меня был рукоположен и у меня как-то спрашивает: — Ты чувствуешь, что-то изменилось? Я говорю: — Как-то, чтобы так ярко — нет. Но, тем не менее, знаете, что-то подобное с крещением, наверное, когда ты не можешь просто подобрать слова. И опять же очень боюсь об этом даже думать и говорить, потому что мне думается, что любой сан, он ведь не для размышления о самом себе, о том, что мне это дало, как я это переживаю, бла-бла-бла. Если мы представим апостола Павла, если бы он сидел, переживал: я апостол, совершил миссионерское путешествие, рефлексия какая-то у него началась, было бы смешно это. Мы вообще представить не можем, чтобы у апостолов была... рефлексия? постоянно путаю, ну неважно, вы поняли

К. Лаврентьева

— Рефлексия — это вроде как...

Еп. Феоктист

— Ну ладно, не будем заострять внимание на этом филологе и знатоке русского языка, нас простят, тем более я думаю, что я уже много ошибок сделал. Нет у него переживаний и мыслей о самом себе — вот есть то, что ему повелел Бог делать, он делает. Устает, болеет, бьют его, в темницу сажают, при смерти, тонет и так далее, о чем он и в Послании к коринфянам говорит. Но при этом он не сидит, не размышляет, ну да, болезнь у него, попросил Бога, Бог отказал. Он дальше делает то, что ему поручено.

К. Лаврентьева

— А какая болезнь, владыка?

Еп. Феоктист

— Там разные есть версии. Есть, что у него хроническая лихорадка.

К. Лаврентьева

— Очень прямо мне интересно, я очень много раз слышала эту историю

Еп. Феоктист

— Он прямо-то не говорит, какой там диагноз. Но одна из таких, наиболее достоверных гипотез предположений: хроническая лихорадка. И еще второе — похоже, мигрени. Вот такого свойства головные боли, когда ты себе места не находишь, такие я слышал версии, они мне наиболее близки. Кто-то говорит про эпилепсию, но там это не серьезно, как мне кажется. Так вот, у любого христианина есть некая задача, и задача, она не личного свойства — мы все призваны идти и благовествовать, каждый на своем уровне, каждый в своем коллективе, если угодно, в своей семье, своем окружении.

К. Мацан

— Ну вот чем мы и занимались сегодня в течении часа.

Еп. Феоктист

— Я сейчас скажу последнюю мысль в этой связи: я думаю, что архиерейство, оно в большей степени про это, то есть оно устроено так, что тебе некогда о себе думать: ты постоянно куда-то бежишь, всем должен и, в общем, не оправдываешь ожиданий (смех). Но стараешься.

К. Мацан

— Спасибо огромное за эту беседу. Я напомню, сегодня с нами и с вами в «Светлом вечере» был епископ Переславский и Угличский Феоктист, и мы говорили с владыкой о его пути к вере, в вере и о пути, который привел к священству, к монашеству и к епископству. В студии была Кира Лаврентьева, я Константин Мацан. До свидания.

Еп. Феоктист

— Спасибо за внимание, до свидания.

К. Лаврентьева

— Всего доброго.