У нас в гостях был настоятель Иоанно-Предтеченского храма села Ивановское протоиерей Игорь Гагарин.
В первый день Великого поста мы говорили о том, что дает человеку пост, как меняются богослужения в православных храмах в этот период и в чем особенность первой недели поста.
Ведущий: Александр Ананьев.
А.Ананьев:
- Добрый вечер, дорогие друзья! Добрый особенный вечер!
Меня зовут Александр Ананьев, я – ведущий программы «Светлый вечер», в частности, «Вопросов неофита», и сегодня на мои вопросы любезно отвечает человек, которому я невероятно рад, и именно в этот день – протоиерей Игорь Гагарин, настоятель храма святого Иоанна Предтечи села Ивановское. Добрый вечер, отец Игорь!
О.Игорь:
- Добрый вечер!
А.Ананьев:
- Как же я счастлив, что Вы смогли до нас добраться именно сегодня!
О.Игорь:
- Первый день Великого Поста – это, конечно, наиболее яркий, в какой-то степени, день.
Ещё вчера было Прощёное Воскресенье, вчера мы заговлялись, обильно часто, и вот, наконец, началось… то, к чему мы готовились – началось.
Вот, чтобы понять смысл этого «началось», может быть, ещё раз несколько слов сказать о том, как мы готовились?
А.Ананьев:
- Да, а прежде, чем мы поговорим о том, как мы готовились… отец Игорь, простите, я перебиваю… у меня тоже какое-то радостное возбуждение по этому поводу… я хочу обратить внимание наших слушателей: не закончилось вот это всё – мясо, вот эта вот вся жизнь, а именно – началась самая настоящая жизнь, и это очень важный акцент.
О.Игорь:
- Да, да! Потому, что… вот… я думаю, не ошибусь, если скажу, что очень многим людям бывает присуще, время от времени, посещающее их чувство неудовлетворённости – тем, какие они есть, тем, как они живут – очень здоровое, очень хорошее чувство, когда, вроде бы… ну… и нормально всё, но, с другой стороны… вот… есть в душе какое-то убеждение, что «я могу быть лучше, я могу жить чище, я могу больше дать… я живу… как бы… вполсилы, а, может быть, и меньше… что если я возьмусь за себя по-настоящему, то я гораздо больше могу в жизни достигнуть – в себе самом, прежде всего, конечно, потому, что главное достижение – это не какое-то внешнее, а то, чего мы достигаем в своём совершенствовании».
И вот, я думаю, эти ощущения бывают знакомы, чуть ли не с детства. И человек обычно всегда ждёт какого-то момента, с которого это начнётся.
А.Ананьев:
- «Я начну изменяться с понедельника… с Нового года…»
О.Игорь:
- Вот… я не случайно сказал, что «чуть ли не с детства» потому, что, я ещё помню, в детстве мы учили такой детский стишок «С понедельника возьмусь…»
А.Ананьев:
- Да-да…
О.Игорь:
- Это уже… раз такое было стихотворение, и оно было так понятно очень многим детям, то это говорит о том, что это… в общем-то… чувство, порядка…
«С понедельника возьмусь!» – ну, обычно, чаще всего люди говорят или «с понедельника», или «новый год». Я думаю, любовь к этому празднику, к новогодним праздникам, в какой-то степени, объясняется тем, что, очень часто, человек, даже подсознательно, думает, что начнётся что-то новое в его жизни. С днём рождения это, порой, бывает связано: «Вот, всё… вот, мне 30 лет исполняется – всё, хватит уже жить в полмеры, наконец, надо пробудиться!» Именно «пробудиться» – я не побоюсь этого слова. Потому, что у человека такое ощущение, что он не совсем проснулся ещё для подлинной жизни, что он ещё не засучил рукава, что он ещё не начал действовать по-настоящему, но – всё впереди! «Я обязательно это сделаю! Я обязательно начну! Вот, исполнится День рождения… или… вот, наступит Новый год… или вот, кончится лето, и начнётся всё… вот, после отпуска – я возьмусь!»
Ну… чаще всего – желания так и остаются желаниями. Как вот ещё, мне очень близкие стихи Некрасова: «Суждены нам благие порывы, но свершить не дано ничего…» Часто человек вот такие порывы испытывает, и хорошо, если после неудачи, он всё-таки не махнёт рукой, не скажет: «Ну, уже сколько раз пробовал начать – видать, не получится…», а, всё-таки, снова будет это делать.
Так, вот… я убеждён, что для верующего православного человека – самый-самый лучший момент начать новую попытку подняться на какую-то ступень – это начало Великого Поста, это первый день Великого Поста – день сегодняшний. Поэтому, этот день – очень радостный, на мой взгляд. Хотя, вроде бы, вот такой контраст очень интересный: весь храм одевается в чёрное, песнопения носят печальный характер. Даже вот Пушкин, когда говорит о молитве Ефрема Сирина: «Но ни одна из них меня не умиляет так, как та, которую священник повторяет во дни печальные Великого Поста…»
Хочется сказать, что – да, они и печальные… вот, тут вот… какая-то диалектика такая… и, в то же время, очень радостные. Печальные – потому, что мы ещё раз переживаем свою греховность, но радостные – потому, что мы надеемся её победить, хоть в какой-то мере, этим постом.
И вот, здесь мне хочется вернуться ко вчерашнему дню. Потому, что вчера читалось послание апостола Павла – отрывок, который необыкновенно точно, на мой взгляд, отражает настроение человека, который начинает Великий Пост: «Наступил уже час пробудиться нам от сна, ибо ныне ближе к нам спасение, нежели когда мы уверовали. Ночь прошла, а день – приблизился. Итак, отвергнем дела тьмы и облечемся в оружие света. Как днём, будем вести себя благочинно, не предаваясь ни пированиям, ни пьянству, ни сладострастию и распутству, и ссорам, и зависти, но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти».
Вот, мне кажется, это программа. Вот это – просто вся программа Великого Поста! Вот, скажут: «А что в посте… вот, что, вообще… делать постом?» – вот, выписать эти строчки, и перечитывать – вот тебе вся программа, вся идея Великого Поста.
А.Ананьев:
- Это Вы его назвали, за эфиром, эпиграфом к канону Андрея Критского…
О.Игорь:
- Это не эпиграф, наверное, нет… это… знаете… вот, хорошо, что Вы мне напомнили про эпиграф… О каноне – великом покаянном каноне Андрея Критского мы, конечно, скажем сегодня, но, как часто бывает, что у великих произведений искусства… авторы предваряют эти великие произведения эпиграфом – то есть, какой-то цитатой, или строчкой, или строфой какого-то другого автора, которая выражает идею того, что будет потом в произведении.
Вот, так же поступила и Церковь, мне думается, с каноном Андрея Критского – не сам Андрей Критский, но именно Церковь тем, что перед постом, в течение трёх недель, трёх суббот ( ну, это не субботы, вернее, а воскресные службы, вечером ) поётся в церкви псалом 136 «На реках вавилонских…»
Вот этот псалом мы уже перестали петь, начиная… последний раз мы его спели в субботу, позавчера вечером, но как, мне кажется, он прекрасно настраивает, опять же, на правильное понимание, что же будет происходить во время Великого Поста.
«На реках вавилонских, тамо седохом и плакахом, внегда помянути нам Сиона. На вербиих, посреде его, обесихом органы наша…» – псалом рассказывает о израильтянах, которые оказались в плену. Разрушен Иерусалим, уничтожен Храм, всё святое уничтожено, многие братья и сёстры погибли. И вот, те, кто уцелели – их ведут в чужую страну, ведут в Вавилон, чтобы там они были рабами. И вот, на «реках вавилонских мы сидели и плакали, вспоминая о Сионе…» – псалом говорит нам от лица музыкантов, которые, судя по всему, играли в Иерусалимском Храме, и они взяли с собой эти музыкальные инструменты. И вот, они эти музыкальные инструменты повесили на вербах – на привале, на реках вавилонских, а солдаты, конвоиры, которые ведут их – им интересно: музыканты… ну, пусть сыграют, споют песню: «… тамо пленшии нас говорили нам: воспойте нам от песней сионских…», спойте нам – веселее будет и вам, и нам!» И вот этот ответ: «Како воспоим песнь Господню на земли чуждей? Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя!» Нет! Не можем мы радоваться, не можем мы петь – потому, что уничтожен Иерусалим, и единственное, что осталось от Иерусалима – это память в моём сердце. И если я забуду его, то тогда – всё, тогда полный, действительно, конец».
И вот, вы знаете, о чём мне хочется здесь сказать, в связи с этим псалмом? Вот, есть географические названия, которые в православном сознании имеют духовный смысл. Наверное, вот здесь – Вавилон, затем – Иерусалим, Сион… ну, Иерусалим, Сион, Израиль – это, примерно, смысл один и тот же, в духовном плане. И есть ещё Египет, из которого израильтяне ушли, в котором они были в рабстве достаточно долгое время.
И вот эти три точки на Земном шаре, достаточно близкие друг к другу географически – Египет, Вавилон и Израиль, Иерусалим, Сион – это не просто какие-то страны, территории, это – некие способы жизни, это – некие духовные состояния.
Что такое Египет? Египет – это жизнь довольная, сытная. Когда израильтяне вышли из Египта, и сразу им пришлось оказаться в очень трудных состояниях в пустыне, они стали голодать, нуждаться – очень многие роптали: «Куда ты вывел нас? – говорили они Моисею, – Там мы были сыты, там были котлы с мясом ( вот этот образ Египта – котлы с мясом ), а здесь – что у нас есть?»
Да, там были котлы с мясом, там была сытость, но там было – рабство. Вы были рабами!
И вот, Египет – это, наверное… с духовной точки зрения, это такой способ жизни, когда человек живёт чисто материальным! Да, он может быть вполне порядочным человеком, он может не совершать никаких таких больших грехов, честно выполнять свою работу, быть хорошим семьянином, но ему - вот только земное, только земля – никаких разговоров о вечности, о смысле жизни, о призвании нашем – он этого не понимает.
Вавилон. Вавилон – это другое. Вавилон – это порок, это разврат, это похоть, это… ну… сюда можно вот всё – то, что мы называем… наркомания… я не знаю… пьянство – всё, что, вообще, воспринимается как разврат и порок, вот…
А.Ананьев:
- Падение.
О.Игорь:
- … падение, да. Это – Вавилон.
И – Иерусалим, Израиль. Это – когда человек предстоит перед Богом. Когда главной ценностью в жизни человека является Господь. Человек живёт – Богом, живёт – верой.
И вот, можно было бы всех людей, наверное, разделить на египтян, вавилонян и израильтян. Ну, это такое – самое простое, что… и понятно, о ком идёт речь, не буду повторять. Но, наверное, правильно – этого не делать.
А правильно – посмотреть на всех и понять, что каждый из нас – в какой-то степени, египтянин, в какой-то степени – вавилонянин, и, слава Богу, в какой-то степени – израильтянин. В нас уживается – и желание комфорта и материальных благ, и тяга к пороку ( как говорил Достоевский: «Идеал Содома тоже влечёт» ), и, в то же время, стремление к чистоте, к подлинной жизни, наверное, есть в каждом. И беда заключается в том, что эти три государства никогда не смогут жить в мире между собой. Усиление одного неизбежно влечёт какое-то ослабление, или даже гибель, другого.
И вот, Вавилон поработил Израиль, Иерусалим разрушен, и, собственно, вот мы все, в начале Великого Поста, и ощущаем себя пленными израильтянами – что мы в Вавилоне. Потому, что, когда я посмотрю на свою жизнь и скажу, чего в ней больше, то… ну… дай Бог, чтобы среди наших слушателей были кто-то, кто скажет: «Нет, мне Вавилон совершенно чужд, и я никаких пороков… никаких слабостей таких вот постыдных у меня нету». Ну, хорошо тогда.
Но я думаю, что каждый человек, кто честно смотрит на себя, видит, что – много там Вавилона… в их мозгах Вавилона, в моей душе, в моём сердце много Вавилона – и это разрушает Иерусалим. Потому, что Вавилон обязательно разрушит Иерусалим.
И вот сейчас для меня важно помнить, хотя бы, что Иерусалим – есть.
Ведь… давайте, посмотрим исторически… израильтяне жили в Вавилоне 70 лет, а потом они – вернулись. И снова отстроили Иерусалим.
А почему они вернулись? Потому, что помнили о нём. Поэтому Господь им дал возможность вернуться.
И вот, наш Великий Пост – это путь обратный в Иерусалим.
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»
А.Ананьев:
- Вы слушаете «Светлый вечер». Неофит Александр Ананьев продолжает задавать свои вопросы человеку, у которого есть ответы – протоиерею Игорю Гагарину.
Вы обратили моё внимание на вот этот псалом 136, про который я, честно, вообще ничего не знал. А ведь там скрывается очень важный момент… как в русских сказках: налево пойдёшь – в Египет попадёшь, направо пойдёшь – в Вавилон попадёшь, прямо пойдёшь – в Израиль попадёшь. И сегодня, как раз, тот самый день, когда мы выбираем направление.
Вернёмся к дню сегодняшнему. День строгий ведь, правильно?
О.Игорь:
- Да. По церковной традиции, в этот день мы вообще воздерживаемся от пищи. Понятно, что это мы ни в коем случае не рекомендуем делать всем. Потому, что у всех разное состояние здоровья и возможности. Но мы рекомендуем всем, кто желает, всё-таки, вступить достойно в пост, быть максимально строгими сегодня к себе, к своим потребностям телесным – ну, насколько это позволяют здоровье и силы.
Ну, а в плане Богослужебном – он, в общем-то, такой же, как будет и завтрашний день, и послезавтрашний… и, по сути дела, большинство будних дней Великого Поста. Это – долгие, продолжительные службы. Сегодня вот такие службы уже прошли у нас.
А.Ананьев:
- Но начало Великого Поста – это всегда… вот, даже я, со своим неофитским сознанием и с огромными белыми пятнами в понимании Великого Поста и Богослужений знаю, что это – чтение Великого Покаянного канона Андрея Критского. И это – самое главное значение слова «канон» в моём понимании. «Канон» – это канон Андрея Критского, канон Андрея Критского – это начало Великого Поста. Что это за канон?
О.Игорь:
- Канон Андрея Критского, который уже много веков традиционно читается в Церкви, читается в первые 4 дня Великого Поста, а затем ещё раз повторяется на 5-й неделе – так называемая служба «Стояние Марии Египетской».
Это собрание тропарей… вот, вообще, слово «канон»… ну… как бы… означает некий порядок установленный. Вот, в данном случае, мы говорим о конкретной поэтической форме.
Пользуясь мирским языком – наверное, нетипичным, конечно, для церковного человека, но, всё-таки, я им воспользуюсь – это поэма. Это, своего рода, духовная поэма, построенная по своим определённым правилам, о которых, может быть, мы сегодня и скажем, и состоит она из 9-ти больших песней – больших.
Обычно… канон Андрея Критского – ведь это не единственный канон, мы с канонами постоянно встречаемся, на каждой утрени в церкви читается какой-то канон. И когда мы готовимся к Причастию, мы читаем каноны, в том числе, и канон ко Причащению, и ещё ряд других канонов. И я думаю, что каждый, кто это уже делал, они уже заметили, что всё это строится, примерно, по одной форме – строится из 9-ти песней, 2-я – чаще всего, почти всегда, опускается ( это отдельный разговор – почему ), а вот в Великом Покаянном каноне она – не опускается.
И канон этот состоит из множества тропарей. Если обычные каноны, которые мы читаем – это… ну… три, четыре, пять тропарей, от силы, в среднем, то здесь их – огромное множество. Поэтому, прочитать весь этот канон за один раз – это дело достаточно продолжительное. Канон делится на 4 части, и в понедельник, вторник, среду и четверг мы читаем эти необыкновенно глубокие, возвышенные стихи, тропари, в которых Церковь призывает нас, устами преподобного Андрея Критского, посмотреть на себя ещё раз, разобраться в себе, проникнуть в глубину своего сердца, задать себе вопросы и, самое главное, пробудить в нас искреннее желание меняться, искреннее желание становиться новыми. С одной стороны, любовь к чистоте и правде, и добру, с другой стороны – ненависть ко всему тёмному и злому, что есть во мне.
Вот, вы знаете, я попрошу у вас прощения, но я сейчас снова на немножечко вернусь к 136 псалму – потому, что там тоже об этом есть.
Псалом начинается очень горько, печально, прямо хочется плакать вместе с этими авторами, но потом вдруг интонация меняется, и есть такие слова: «Помяни, Господи, сыны Едомския, в день Иерусалимль глаголющия: истощайте, истощайте до оснований его!...» – ну, не буду весь псалом цитировать, но он исполнен такой ненавистью, таким гневом вот к тем людям, которые их поработили – сыны Едомские, то есть, вавилоняне, и… «Дочь Вавилоня окаянная, блажен, кто воздаст тебе…, еже воздала еси нам…» – и заканчивается совсем страшно, такими словами, которые меня всегда сначала коробили, пока я не стал понимать их духовный смысл, – «Блажен, иже имет и разбиет младенцы твоя о камень ( Блажен, кто возьмёт твоих младенцев и разобьёт их о камень )!»
Просто… вы знаете, когда я в первые разы читал этот псалом, мне так было… сначала читаешь – как прекрасно, как это… и потом, как прочитал – сразу закрыл – всё, больше читать этого не буду! Как это… мне показалось… жестокость какая-то – ну, младенцы-то чем виноваты, их – о камень…
Потом стало понятно, что речь идёт о том Вавилоне, который внутри меня. И «дочь Вавилоня окаянная» – это те силы, которые влекут меня ко греху, и если я просто буду осознавать свою греховность, но не возненавижу её – ничего не получится!
Дело в том, что в том-то и беда, что мы знаем, что такое хорошо, и что такое – плохо. Мы знаем, как надо, и как не надо, и знаем, что такое добро и зло, но в нас недостаточно, наверное, любви к добру и ненависти ко злу, которое внутри нас, чтобы по-настоящему решительно отложить его. А «младенцы» – кто такие «младенцы»?
С точки зрения… так, как объясняют толкователи, любой грех начинается с так называемых «прилогов», когда приходит только первая мысль. Ты ещё не согрешил, но у тебя уже появляется первая идея согрешить, и вот… это – «младенцы», то есть они – ещё не выросли. Это ещё не грехи…
А.Ананьев:
- Помыслы…
О.Игорь:
- Да. И вот – о камень их надо разбивать, этих «младенцев» - о камень веры. С ненавистью, не жалея этих «младенцев», потому, что эти «младенцы» подрастут – они такое устроят, они снова тебя свяжут по рукам и ногам, и унесут в Вавилон.
И вот это же – в каноне Андрея Критского. Горечь о том, какой я… как я пал, в кого я превратился, кем я стал – боль, которой пронизан весь этот канон, боль, но, ни в коем случае, не отчаяние. Ни в коем случае, не уныние. А, при этом, надежда на то, что это будет преодолено, что Господь не оставит меня, что я вернусь к Тебе, Господи! Я уже иду к Тебе, Господи! И я – приду.
А.Ананьев:
- А мы вернёмся в студию ровно через минуту – нам надо прерваться на минуту, и я очень хочу продолжить наш разговор о первом дне Великого Поста в целом, и о чтении Великого Покаянного канона Андрея Критского, в частности.
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»
А.Ананьев:
- Вы слушаете «Светлый вечер». Меня зовут Александр Ананьев.
Я продолжаю задавать… хотя, какое там задавать, отец Игорь… я не задаю уже никаких вопросов – я сижу, разинув рот, и слушаю Вас, Ваше вот это искреннее, и даже страстное… поймите меня правильно… даже не рассказ – Вы делитесь своим переживанием всего того, что происходит вот в эти дни, и сегодня, накануне, и будет происходить впереди.
Вспомнилось, знаете, что? Слова – одного из любимых, в прошлом, по крайней мере, музыкантов – Константина Кинчева, помните: «Всем тем, кто знает, что такое любовь, но и умеет ненавидеть…» – я тогда не понимал вообще. Ну, какое отношение любовь имеет к ненависти? И тут, Вы мне сейчас открыли глаза, что любовь – к добру, и ненависть – к злу, ненависть к греху – это так же важно.
О.Игорь:
- Да! Ненависть… вот, мы говорим о каноне Андрея Критского, но я тут… сразу мне вспомнилось… канон Ангелу Хранителю, который мы читаем перед Причастием – там, как раз, вот эта мысль проходит хорошо всё время!
Именно ненависть, ненависть к злу, но – только к тому злу, которое ты в себе ощущаешь, только к тому! К тому злу, которое в другом – это не моего ума дело.
Здесь очень хорошо, в каноне Андрея Критского, всё время говорится о том, что я – самый великий грешник. И это объясняется – сам святой автор канона даёт пояснения, почему он так считает.
Потому, что, на самом деле ведь, на первый взгляд может показаться – и мне приходилось об этом слышать – что люди говорят: «Но ведь это же – неискренне. Ну, ведь он знает же, что есть погрешнее его!» Да! Но он говорит: «Потому, что я ведением творю…», а не неведением.
Вот, наверное, сразу это отсылает нас к словам Господа Иисуса Христа на Кресте, когда Он просит Отца Небесного, чтобы Он не вменил этого греха тем, кто Его распинает, потому, что «не ведают, что творят». Потому, что, на самом деле, наверное, степень виновности заключается даже не только в самом характере греха, а в его осознанности. Не случайно в церкви неоднократно звучат такие слова, когда человек молится, и, кстати, священник на Литургии – он молится «о своих грехах и о людских невежествах». То есть, всё нехорошее, что делаю лично я, я должен называть грехами. То, что нехорошее, я вижу, делает мой брат, я называю неведением его.
И, в этом смысле, тут… как раз… канон нас всё время направляет на то, чтобы беспощадно посмотреть в своё сердце.
А.Ананьев:
- Вот, главная тема этого канона: я самый страшный грешник, виновный более всех людей. Понять это современным умом современному человеку в современном мире, по-моему, чрезвычайно сложно. Гораздо сложнее, как мне кажется, чем это было людям в прошлом.
Мы много исповедуемся, но – каемся ли? И вот этот канон – он, как раз, учит и истинному покаянию, и… если не научит, то, хотя бы, поможет сделать какие-то первые шаги к нему. Я правильно понимаю смысл этого четырёхдневного чтения канона Андрея Критского?
О.Игорь:
- Да. Если учесть, что большинство, всё-таки, тех, кто в церкви, они уже не первый год его читают, но всегда приходят в церковь… каждый раз… вот, я с особенным волнением всегда вижу людей, о которых я знаю, что вот этот Великий Пост их – первый в жизни, и этот Великий канон, который звучит сейчас – они знакомятся с ним в первый раз в жизни. И хочется так помочь им разобраться! Потому, что, с одной стороны, это прекрасный и великий текст, а с другой стороны, очень трудный текст, и требующий от человека достаточно большой культуры, эрудиции.
Но вот, если говорить о покаянии… Вы знаете, может быть, я здесь дерзну с Вами не совсем согласиться. Потому, что я не думаю, что современный человек в меньшей степени способен каяться. Мне кажется, человек остаётся, по сути дела, таким же. И современный человек – они разные, современные человеки. И есть немало людей, которые действительно переживают то, что и должен переживать человек!
А.Ананьев:
- У меня, иной раз, до слёз… какое-то отчаяние, отец Игорь, потому, что я понимаю, что вот в окружении всего этого – не получается у меня покаяться! Не хватает душевных сил, и хочется выключить мобильный телефон, поставить машину на парковку, уехать в Оптину Пустынь, запереться там – и, может быть, там получится по-настоящему! Не исповедоваться – вот так, формально… потому, что каждый раз после исповеди выходишь и думаешь: «Да что ж такое! Ну, почему такая формальность? Ну, почему у меня опять не получилось? А вот, может быть, там – получится?»
И мне кажется, что виной всему – вот этот вот внешний мир, вот эта вся суета, вот эти все интернеты, мобильные телефоны, социальные сети, все эти работы, деньги, кредиты… в окружении этого, невозможно услышать самого себя!
О.Игорь:
- Может быть, но… я думаю, эти же проблемы были и раньше. Только другие были всякие…
А.Ананьев:
- Думаете?
О.Игорь:
- Да, мне так кажется! Может, я слишком… как-то… наивно это воспринимаю…
Просто… вот, Вы говорите – не получается каяться. У нас, наверное… в одной из молитв есть: «Покаяния несть во мне… ( Покаянный канон ) Я имею волю каятися… Ты видишь, Господи, что я имею волю каятися!» – то есть, я имею намерение, по-другому говоря, покаяться, но… А дальше – мы должны, всё-таки, понимать, что и покаяние – это тоже дар Божий. Так же, как и молитва – это дар Божий. Что, на самом деле, мы можем только делать усилие и просить Бога дать мне это покаяние. И, собственно, Великий Пост – это прекрасная, как раз, возможность получить этот дар. Потому, что Церковь нас ставит в такие условия, чтобы максимально оградить от всего того – насколько возможно в наших условиях жизни – что может помешать подлинному покаянию.
А.Ананьев:
- Каждый раз – удивительная штука! Когда Вы цитируете какой-то фрагмент из этого покаянного канона, у меня возникает такое радостное ощущение: «Так вот… это ж… мои слова! Я вот так же думал, только сформулировать не мог!» – как известно, лучшая книга – это книга, в которой всё говорится о том, что мы думали, но как-то казать не могли. Потому, что слов таких не знали.
О.Игорь:
- Наверное, потому и дороги для нас церковные молитвы, и каноны, что не только Вы – и я, и многие слышат в них то, о чём вопрошала душа!
А.Ананьев:
- Именно так! И это подводит нас к следующему моменту нашего обсуждения.
Пожалуй, эти вот 4 дня – это один из немногих периодов, когда Богослужение проходит в темноте, при свечах… и в синем свете мобильных телефонов. Почему? Потому, что в темноте читать книгу довольно тяжело, а с мобильного телефона… очень важно, как я понимаю, поскольку смысл вот этого покаянного канона чрезвычайно важен… очень важно иметь на руках как оригинальный текст, так и параллельный перевод на русский язык.
О.Игорь:
- Вообще, в Церкви принято совершать в темноте те действия, которые предполагают наибольшую сосредоточенность человека на себе, на своей душе, и стремятся к тому, чтобы исключить вообще всё то, что может его как-то отвлечь. Вот, шестопсалмие читается тоже, да – на каждой утрени тоже гасятся все светильники.
Что касается перевода параллельного… ну… это, с одной стороны, мне кажется, было бы хорошо… но я как-то не совсем представляю, как это технически… получится это во время службы – сразу читать и то, и другое?
А.Ананьев:
- Сейчас есть такая техническая возможность. Есть специальные сайты, программы-приложения даже есть специальные, которые позволяют слева видеть оригинальный текст, справа – видеть перевод, и не мучиться от того, что недостаточно освещения ( не у всех одинаково хорошее зрение, особенно в условиях ограниченной видимости ). И меня всегда поначалу смущало, как это люди, стоящие в храме – с мобильным телефоном? Ну, как так можно? Вы же на спектакль не придёте, там, в мобильный телефон смотреть? На концерт к Спивакову – не придёте с мобильным телефоном? А в храме-то уж – тем более!
Однако, нет. Люди, действительно, держат перед собой текст – потому, что очень важно не только принимать участие в Литургии, в службе, но и понимать, о чём там говорится. И не только на оригинале, но и на русском языке современном.
О.Игорь:
- Но, вот… я здесь должен, к сожалению, всё-таки, предложить – и нашим слушателям, в том числе… всё-таки, потрудиться и найти время – не на службе, а дома прочитать вот эти переводы, комментарии.
Мы… так и так же… не можем мы, в конце концов, быть на службе, особенно люди, которые работают, всё то время, которое… допустим… проводят там монахи или священники. И, я думаю, может быть, недостаток того времени, которое мы проводим в церкви, можно восполнить домашней работой?
Было бы очень неплохо, чтобы, всё-таки, человек дома, спокойно сев за стол, внимательно прочитал хотя бы что-то, посмотрел. Потому, что в храме всё настолько, всё-таки… сам текст – он настолько густой, настолько он наполненный содержанием, и столько приводит образов из Ветхого Завета, что я почему-то думаю, что, всё равно, если человек без подготовки вот просто слушает, и даже следит за всеми комментариями, которые там, в тексте… ему вряд ли удастся без должной подготовки вот сразу всё это воспринять…
А.Ананьев:
- … постичь хотя бы сотую часть смыслов.
Знаете, отец Игорь, сейчас в мировой сети Интернет есть традиция – перед достаточно большими текстами обязательно указывается: на чтение данного отрывка у Вас уйдёт 20 минут. Потому, что не всегда можешь оценить объём, и вот, если там какой-то, так называемый, лонгрид появляется, на его чтение может уйти 20 минут.
Сколько времени уйдёт дома на чтение вот этого Покаянного канона Андрея Критского?
О.Игорь:
- Так вот я даже боюсь… я сейчас не смогу Вам ответить. Просто… я, вообще-то, никогда это не связывал со временем – вот, есть время, сел и читаешь. Причём, это даже читать не как молитву… потому, что можно просто встать – и я знаю, так многие и делают, и я так делал в своё время, когда ещё был в миру, или, когда, по каким-нибудь причинам, не мог служить – да, дома вставал, зажигал свечу и просто читал то, что положено в этот день. Читал и этот канон – просто читал, вот так же – вслух, нараспев – это одно. Это – молитва.
А тут я даже думаю, что… и вот то, о чём я сейчас говорю – это даже, наверное, не молитва, а это просто изучение… то есть, это тоже, своего рода, молитва…
А.Ананьев:
- … с пояснениями, со всем…
О.Игорь:
- … да, когда я просто сижу и работаю, что-то для себя выписываю. Потому, что иногда с некоторыми текстами стоит поработать. Это тоже один из видов молитвы. Потому, что молитва – это не всегда, когда мы стоим вот… в определённом положении, осеняем себя крестом, когда… мы можем разговаривать с Богом порой и сидя за столом, размышляя о чём-то, выписывая, перечитывая что-то, открывая какие-то места в Библии, на которые ссылки…
Просто… я хочу сразу сказать, что если какой-то человек вот возьмётся за это – тут даже дело не во времени, а в том, что… сколько бы он времени ни потратил, он всё равно не исчерпает всей глубины этого смысла. Поэтому, мне кажется, и не стоит ставить перед собой такой задачи. А вот задача – такая. Хоть в какой-то мере, в какой-то степени открыть для себя то, что читается в Великом каноне, нисколько не переживая о том, что гораздо больше осталось ещё не открытого и непознанного, потому, что – дай Бог – мы надеемся, это не последний Великий пост в нашей жизни, и так, постепенно, мы будем что-то перечитывать… Потом, можно же и… не обязательно… вот, эти 4 дня читали, а потом закрыть – и всё. Надо помнить, что ещё будет 5-я неделя поста, когда снова будет прочитан уже весь канон за один раз – будет очень долгая служба - и поэтому, можно и в последующие дни… просто, мне кажется, что само по себе внимательное вчитывание, медленное вчитывание, с комментариями, в текст Великого канона – это одно из прекрасных занятий на весь Великий пост.
Вот, что бы я хотел посоветовать ещё. Дело в том, что Великий пост призывает нас обратиться к Ветхому Завету. И вот, в первые дни Великого поста, и на протяжение потом всего Великого поста, мы читаем отрывки из Ветхого Завета.
Вот, сейчас мы начали читать Книгу Бытия – о сотворении мира сегодня читали, читается Книга Притчей Соломоновых, читаются отрывки – сегодня читался отрывок из Пророка Исайи.
И вот Великий канон Андрея Критского – он постоянно отсылает нас к Ветхому Завету. Канон этот учит нас, как мы можем читать Ветхий Завет.
А вот как мы его можем читать, Ветхий Завет?
Мне думается, что если мы, читая Ветхий Завет, видим в нём, прежде всего, некую Священную Историю, рассказывающую нам о великих событиях, о Творении мира, о великих пророках, патриархах – Аврааме, Исааке, Иакове, и так далее, то… это, конечно, тоже всё это правильно, и нужно делать, но это не единственное, что мы черпаем в Ветхом Завете.
И, в огромной степени, и я считаю даже – в большей степени, нам стоит воспринимать Ветхий Завет как Книгу о самом себе, о том, что творится в моей душе. Потому, что... вот, так же, как я и привёл пример с Вавилоном, с Египтом – это же всё во мне есть! И Египет, и Вавилон, и Иерусалим. Также, я думаю, читая Ветхий Завет, я очень много нахожу параллелей со своей жизнью.
И вот, святые отцы – именно так они и учили читать, и одной из прекрасных школ такого чтения является, как раз, канон Андрея Критского. Потому, что в этом каноне – постоянная отсылка к героям Ветхого Завета, и автор, святитель Андрей Критский – он, как раз, всё время соотносит те события, которые описаны в Ветхом Завете, с теми событиями, которые происходят в его душе. В себе самом он видит и грехи Адама, и Давида, и покаяние Давидово, и Авессалом находит тут место, и Ной, и Иов – всё это… все они проходят, и тут-то, как раз, беда заключается в том, что наши прихожане плохо знают Ветхий Завет очень часто, мало его читают.
И вот хочется… Вы знаете, вместо даже того, чтобы читать какие-то комментарии на канон Андрея Критского, может быть, стоит постараться… Вот, читаем мы канон Андрея Критского, встретили какое-то имя… там… допустим… Авессалом… или Ахитофел, и вот взять, отодвинуть: «Посмотрю, что, вообще, это был за человек… Кто такой был Авессалом? Кто такой был Ахитофел?» – и прочитать о нём, что возможно. Слава Богу, сейчас вот в этом отношении… уж раз есть у нас Интернет, я наберу в Гугле «Авессалом», и там всё это выйдет… Но, понятно, я призываю к гораздо большему.
Да, может быть, сначала начать именно с этого – чтобы прочитать то, что во всех словарях и справочниках мы очень быстро найдём, и в сети в той же самой. Но потом там, в этом же… в Википедии, или где-то ещё – там, всё-таки, слава Богу, не просто говорится о тех или иных личностях ветхозаветных, но всегда указываются конкретные главы и стихи в Библии, где это есть. И надо взять Ветхий Завет, и просто перечитать вот эти вот отрывки. И тогда… я понимаю, что все те отсылки к Ветхому Завету, которые есть в каноне Андрея Критского, наверное, не удастся прочитать в этот пост, но, хотя бы, взять два-три имени, и перечитать ещё раз, что о них сказано. И уже это не забудется, уже вот эти строки, эти тропари, где упоминаются вот эти ветхозаветные персонажи – они будут восприниматься уже гораздо более глубоко.
И так вот, постепенно, мы можем изучить для себя… ну… вот… всех тех героев Ветхого Завета, которые упоминаются Андреем Критским.
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»
А.Ананьев:
- Бездну смыслов, космос смыслов Великого покаянного канона Андрея Критского обсуждаем мы сегодня в программе «Светлый вечер» на «Вопросах неофита» с протоиереем Игорем Гагариным, настоятелем храма святого Иоанна Предтечи в селе Ивановское.
Я не успеваю задавать Вам вопросы, как Вы открываете для меня новые двери в какие-то новые залы смыслов, и новые… анфилада залов!
Я же воспринимал, до нашей встречи сегодня, вот это чтение Великого покаянного канона как какое-то очень красивое поэтическое произведение, которое учит нас искусству покаяния.
О.Игорь:
- Я бы сказал, что здесь канон… вот именно по отношению к канону Андрея Критского, воспринимается как конкретная поэтическая форма.
Для людей, которые воспитаны в светской культуре, понятно, например, что такое – сонет. Всем понятно, что это – очень чёткое, по своим правилам построенное, стихотворение, которое может быть наполнено самыми разными смыслами, но, при этом, должно быть… должны быть соблюдены определённые формальные требования.
Вот, так же, наверное, и канон. Он состоит из 9-ти песней, как я уже сказал, каждая песнь предваряется ирмосом, которые, вообще-то, должен петь хор, затем идут тропари, они предваряются припевами. Ну, припевов… вот, допустим, на Великом покаянном каноне: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя».
Вот, так вот, наверное…
А.Ананьев:
- То есть, один из жанров церковной гимнографии.
О.Игорь:
- Да.
А.Ананьев:
- Говоря о Великом покаянном каноне Андрея Критского, не могу не спросить Вас о том, кем был этот Андрей Критский? Единственное, что я знаю – что он был немым до 7 лет… кем был Андрей Критский?
О.Игорь:
- Андрей Критский был Критским епископом. Родился он в Дамаске. Родился он в конце… ну… не в конце, а во второй половине VII века, прожил он 80 лет. Всего.
А.Ананьев:
- Для тех времён это… солидный возраст…
О.Игорь:
- Да, да… прожил он 80 лет, достаточно долгая жизнь, очень насыщенная, наполненная жизнь. Он был прекрасным церковным иерархом, прекрасным проповедником, прекрасным поэтом церковным – потому, что канон Андрея Критского, который мы все с вами знаем, это не единственный канон. Где-то… по-моему, 60 канонов им всего написано, которые используются в наших Богослужениях. Поэтому, очень много чего было им написано.
И вот, кстати… наверное… вот… хочется вернуться к тому, с чего Вы начали – что он до 7 лет был немым. Это удивительно ещё раз нам… как-то… подтверждает вот ту истину, что очень часто Бог даёт какие-то необыкновенные таланты, необыкновенные дары людям, которые, вообще, казалось… обделённые, как раз, этими талантами, в большей степени.
Помним, да? Авраам и Сарра, которые бездетны, но потом Господь посылает им такого ребёнка, в котором потом благословятся все народы земли. То же самое – Иоаким и Анна и рождение Богородицы. Иоанн Предтеча, который родился в семье, в которой уже никто не надеялся, что когда-то будут дети.
И вот тут, как подумаешь, что до 7 лет… что значит – до 7 лет не мог говорить ребёнок? Что же… наверное, всё. Потому, что когда до 2-3 не говорит, ещё как-то родители беспокоятся, но ещё надеются, а уж если до 7 – наверное, уже можно махнуть рукой, уж теперь – раз уж не говорит, не заговорит никогда...
А тут – заговорил! Да так заговорил, что его устами до сих пор Церковь говорит с Богом. И… вот это меня очень-очень всегда трогает.
Появилось это не просто ведь так, а, как говорит Предание церковное, после того, как он Причастился. Он причастился Святых Христовых Таин, и у него открылась… вот… способность говорить, которая получила такое развитие, которое… не у многих уже после этого был такой прекрасный дар слова.
А.Ананьев:
- Завершая разговор о Великом покаянном каноне Андрея Критского, насколько это возможно, потому, что у меня ощущение, что мы только начали этот разговор, и я только-только начал понимать… я ведь правильно понимаю, отец Игорь, что это – одна из немногих возможностей коленопреклонной молитвы?
О.Игорь:
- Ну… сам-то канон – не коленопреклонный…
А.Ананьев:
- Нет?
О.Игорь:
- Нет, сам канон мы читаем стоя, но подразумевается, конечно… Обычно, принято кондак «Душе моя, душе моя, востани, что спиши? Конец приближается…» – вот, когда поётся этот кондак, мы встаём на колени.
Но, вообще-то, Великим постом мы много раз встаём на колени. Потому, что читается молитва Ефрема Сирина…
А.Ананьев:
- Да-да-да…
О.Игорь:
- … когда мы совершаем коленопреклонение четырежды, во время этой молитвы, на Литургии Преждеосвященных Даров…
То есть, коленопреклонение совершается неоднократно… и на Великом повечерии, кстати, которое сегодня читалось, уже после того, как был прочитан канон Андрея Критского.
Коленопреклонение – это, вообще, одна из распространённых таких форм выражения благоговейных чувств перед Богом.
Ведь, мы читаем даже в Евангелии – Сам Иисус Христос «преклонив колена», молился.
Так, что… я думаю, что, вообще, в течение всего года, мы неоднократно преклоняем колена перед Богом, но Великим постом – гораздо в большей степени.
А.Ананьев:
- А, кстати вот, буквально досужий вопрос, относительно молитвы Ефрема Сирина.
Я однажды перед трапезой начал её читать, без того, чтобы вставать на колени, на что мне было указано, что, вообще-то, её читают… вот… коленопреклонно – 4 раза надо встать на колени.
Если нет такой возможности – вопрос неофитский абсолютно – можно ли её читать не коленопреклонно?
О.Игорь:
- Да, конечно! Вы знаете, я думаю, что замечание было сделано Вам несправедливо. Потому, что существует определённая традиция прочтения этого канона в контексте Богослужения, и там – да, принято именно так. Хотя и там, если люди не совсем здоровы, они не делают никаких земных поклонов, и никто не имеет права их за это укорять. Ну, принято, что, у кого всё нормально с ногами, со здоровьем, он их делает.
Но, ни в коем случае, я думаю, не надо думать, будто бы этот канон вообще нельзя прочитать даже и вне Великого поста. Я знаю людей, которые любят этот… не канон, я прошу прощения, а молитву…
А.Ананьев:
- Да-да-да…
О.Игорь:
- … которые любят эту молитву, и читают каждый день, завершая день – прибавляют к своим вечерним молитвам. Ничего в этом плохого нету.
И, конечно же, совсем нет никакого требования обязательно всегда сопровождать её теми земными поклонами, которыми мы сопровождаем её в храме.
А.Ананьев:
- Если сегодня, за вот этот прошедший час, друзья, у вас возникло желание и потребность начать читать Великий канон Андрея Критского – со всеми пояснениями, со всеми отсылками к Ветхому Завету, так, чтобы хотя бы немножко подняться, на одну ступеньку вверх, в понимании этого величайшего произведения, с которым связан Великий пост, который начинается сегодня, значит, мы с отцом Игорем сделали то, ради чего мы встретились сегодня в светлой студии светлого радио.
О первом дне Великого поста в первый день Великого поста мы говорили с настоятелем храма святого Иоанна Предтечи села Ивановское протоиереем Игорем Гагариным.
Спасибо Вам большое, отец Игорь!
О.Игорь:
- Спаси, Господи!
А.Ананьев:
- Всего доброго! С вами беседовал Александр Ананьев. До новых встреч!
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА».
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!