У нас в гостях был победитель 4-го сезона телевизионного проекта «Голос», насельник Свято-Пафнутьева Боровского монастыря иеромонах Фотий (Мочалов).
Мы говорили с нашим гостем о его пути к монашеству и принятию сана священника.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера», здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Кира Лаврентьева —
К. Лаврентьева
— Добрый вечер!
К. Мацан
— Я — Константин Мацан. И с радостью представляю нашего сегодняшнего гостя — иеромонах Фотий (Мочалов), победитель телепроекта «Голос», насельник Свято-Пафнутьева Боровского монастыря. Добрый вечер, отец Фотий.
Иером. Фотий (Мочалов)
— Добрый вечер.
К. Мацан
— Не первый раз вы у нас в этой студии, и спасибо вам за это огромное. И разговаривали мы с вами и про музыку, и про телепроект всем известный. А вот сегодня мы бы с вами хотели поговорить именно как со священником и пастырем о вашей встрече с Богом. Вообще в этих программах с Кирой мы уже традиционно говорим об этом именно со священниками, потому что кому, как не человеку, который принял решение служить Богу у алтаря, рефлексировать на эту тему, осмыслять встречу с Богом: как она произошла, что она даёт, как она меняет жизнь человека, и как жить после того, как она произошла? Вот на все эти темы с вами хотелось бы поговорить о вашем пути. Вы в одном интервью рассказывали, что крестились в семь лет и за собой повели родителей креститься. Наверное, то была такая детская вера, детская обращённость к Богу. А вот полностью, уже в полном смысле слова осознанная встреча с Богом как произошла — всё-таки тогда или это был какой-то другой эпизод в жизни?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Знаете, наверное в жизни каждого человека происходит какой-то мистический опыт, который индивидуален, всегда это по-разному. И все люди рассказывают совершенно разные истории, бывает, что люди читают просто Евангелие и вдруг их осеняет какое-то состояние благодати и присутствия Божия. У меня это было совершенно неожиданно, наверное, и уже в монастыре — да, ощущение именно благодати. Духовный отец мне посоветовал не распространяться о таких интимных моментах, потому что это, во-первых, сложно выразить словами, во-вторых, если ты начинаешь многим об этом рассказывать, ты как бы теряешь частичку этой благодати каждый раз и того сокровенного, что должно остаться только с тобой лишь. Я думаю, что в жизни каждого человека обязательно случаются такие откровения, когда он уже не умозрительно, а чувствует всеми фибрами души, что называется, присутствие Божие, Его взгляд, око Божие. И страх Божий — это не боязнь, это трепет, который ощущаешь именно при столкновении с благодатью. Насколько я понимаю ваш вопрос, встреча с Богом — это именно мистическим путём.
К. Мацан
— А почему вы упомянули именно про страх Божий, в связи с этим?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Потому что страх Божий — это, я думаю, состояние, когда ты всё время ощущаешь на себе око Божие, то есть взгляд Божий, что ты всегда под присмотром как бы, то есть ты понимаешь, что Бог всё видит, ты должен делать всё хорошо, по крайней мере осознавать, что если ты грешишь, то Господь всё это видит и знает, и ты от этого начинаешь молиться и просить у Бога прощения, потому что ты знаешь, что Он как Отец всё знает, всё видит.
К. Мацан
— Вот помните у Иоанна Дамаскина: «спасение между страхом и надеждой»? И мы часто, когда слышим слово «страх», пугаемся. Нам даже кажется, что христиане — это те, кто всё время говорят об этом страхе, что нужно бояться наказания, бояться какого-то воздаяния, а при этом апостол говорит «всегда радуйтесь». Как сочетается вот это переживание страха, о котором вы сказали — для меня неожиданно, именно в контексте встречи с Богом, но я понимаю, что для вас, как для монаха, это важный опыт, — и радость быть христианином.
Иером. Фотий (Мочалов)
— Да, радость — это значит не унывать. Не унывать в связи со своей греховностью, не падать духом, всё время вставать: падаешь — встаёшь, падаешь — встаёшь. Всё время ходить к духовнику и каяться, перед Господом очищать свою душу. И радость — это в Господе Боге нашем, в том, что всё, что ни делается вокруг нас, какие-то обстоятельства нашей жизни — нужно радоваться не только хорошим вещам — успехам каким-то, — но и радоваться тому, что что-то не получается, потому что потом оказывается, какими-то неведомыми путями узнаёшь, что Господь всё промыслительно так выстраивает, что даже если тебя что-то в данный момент не устроило, это лишь для того, чтобы тебя уберечь от чего-то более худшего, чтобы ты задумался, повременил с чем-то.
К. Лаврентьева
— Отец Фотий, мы говорим сейчас о вашем приходе к Богу, и созревает вопрос: как вы в детстве выживали в той ситуации некоторой инаковости, о которой вы рассказывали в других интервью, когда вы не общались со сверстниками или общались, но это было в основном конфликтное общение. Было ли для вас Православие, была ли для вас вера в Бога действительно помощью? То есть утвердились ли вы тогда в своей религиозной жизни, когда покрестились в семь лет?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Я думаю, что сложно было самоутверждаться перед одноклассниками именно в качестве верующего человека, меня бы никто не понял точно, но знали, что я хожу в воскресную школу. И это мне уже было 12 лет, наверное, 13, то есть всё предыдущее время, когда я ещё не был так сильно воцерковлён, но уже был крещён, я не мог понимать природу своей непохожести на других детей. Это не была какая-то гордость или презрение к другим, это была... был, как белая ворона. И приходилось просто сталкиваться с непониманием, и всё время дети играли в свои игры, я с ними не контактировал, потому что не понимал этих игр, потому что я был в каком-то своём другом мире.
К. Лаврентьева
— А вам в этом мире было хорошо или вас угнетала некоторая оторванность от сверстников?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Совсем не угнетала, я находился в своём мире, как в своём домике, и это было моё убежище такое. Или то, что я занимался музыкой, может быть, это меня как-то тоже уберегало от общения на улице где-нибудь. То есть я постоянно занимался музыкой, играл на фортепиано дома и редко гулял, как обычно молодёжь гуляет.
К. Мацан
— А вот быть белой вороной — насколько это, с вашей точки зрения, в принципе христианское правильное состояние? Ведь по логике, если «мир во зле лежит», как говорит Евангелие, то христианин вообще призван быть белой вороной. Вот все в ночной клуб пойдут, а я не пойду, все будут это делать, а я не буду делать. Я вынужден быть не таким, как все, просто потому, что я должен быть таким. То есть получается, что это вообще некоторое естественное состояние — в каком-то смысле быть белой вороной — для христианина в каких-то ситуациях? Или нужно этого бояться, получается?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Думаю, да, но, наверное, не нужно этого бояться. Но тут есть опасность: когда ты заявляешь себя христианином и православным верующим, и это является для тебя аргументом перед другими людьми, то здесь существует опасность возгордиться просто — что я вот не такой, как все, как «прочие человецы», я праведнее, поэтому я не хожу на дискотеку. Тут надо найти какую-то середину и понимать, что ты ещё должен приобрести что-то: не только уйти от греха, но и приобрести что-то. А так получается, что ты вроде как ушёл от греха, но в то же время получил грех, потому что ты возгордился.
К. Мацан
— Вы сказали, что встреча с Богом произошла уже в монастыре. И само собой, какие-то совсем интимные, глубокие детали мы не дерзаем вас просить рассказывать — и это нормально. Но сам факт того, что это уже произошло в монастыре, когда вы уже были в каком-то смысле опытным христианином и прошли какой-то путь уже определённый в Церкви, — вот происходит такая встреча, и она ставит человека перед вопросом: а как тогда посмотреть на всё предыдущее? Что же, я всё это время, получается, думал, что был с Богом, но не был с Ним на самом деле, я не знал Его, хотя думал, что знал, или это была подготовка? И второй вопрос: а как тогда теперь должна измениться моя жизнь после этой встречи? Вот что вы чувствовали, как вы смотрели на предыдущий опыт в тот момент и какой открывалась необходимость изменений себя в будущем?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Конечно, наверное, можно провести такую черту: до и после — когда ты это всё только в книгах читал, когда ты читал Святых отцов, и когда они описывали аскетические опыты свои, ты пытался представить: какого это. Я читал много книг и афонских старцев, и святителя Игнатия Брянчанинова, и Феофана Затворника, и у всех у них сквозило что-то одно, то есть они описывали разной лексикой, но что-то одно их объединяло. И это одно — именно было понимание, которое было пережито, через сердце пропущено, не просто пустая теория и какие-то философствования, а они писали именно то, что они пережили. И то, насколько они правильно подбирали слова, как-то касалось всё равно моего сердца, и я понимал, к чему нужно стремиться, но не знал, как. И я считаю, что Господь мне дал понимание это авансом, то есть я не заслужил в тот момент, когда я действительно ощутил присутствие Божие, я понимал, что я этого вообще не заслуживаю по текущему духовному своему состоянию — тут такой парадокс получается. Несмотря на то, что ты не праведник, хоть ты в монастыре, на послушаниях, пытаешься молиться, петь на клиросе и всё такое, но духовное состояние всё равно такое — слабенькое, то есть всё равно много грехов, много всяких падений. Но парадокс в том и заключается, что человек, когда именно кается, сокрушается сердцем, тогда он ощущает ближе Бога, как говорится — «чистые сердцем Бога узрят».
К. Лаврентьева
— Отец Фотий, ваши детские годы, по счастливому стечению обстоятельств, как-то совпали с восстановлением Свято-Троицкого Серафимо-Дивеевского женского монастыря. И вы там очень много проводили времени, для вас это было действительно утешением.
Иером. Фотий (Мочалов)
— Да.
К. Лаврентьева
— И традиция русского Православия вот такого четвёртого удела Пресвятой Богородицы как-то очень вас духовно подпитывала — вы это не раз рассказывали. Как складывалась ваша духовная жизнь в Зарубежной Православной Церкви, когда обстоятельства так сложились, что вы с семьёй вынуждены были переехать в Германию?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Да, мы переехали в Германию, но мы находились там всё равно под юрисдикцией Московского Патриархата — ещё до воссоединения Зарубежной и Московского Патриархата Церквей. И когда я алтарничал в храме, читал «Апостол», помогал в алтаре, я вспоминал, естественно, эти годы, проведённые близ Дивеева, под крылом батюшки Серафима, так сказать. И эти воспоминания как раз-таки меня подтолкнули к идее ещё вновь окунуться в эту жизнь, ещё раз попробовать пожить только с Богом, только в таком замкнутом пространстве, где тебя ничто не отвлекает от богослужения, молитвы, пения. И я решил отправиться вновь в Россию, чтобы испытать себя в качестве послушника монастыря. А потом уже я и остался там по благословению духовника.
К. Мацан
— Иеромонах Фотий (Мочалов) — насельник Свято-Пафнутьева Боровского монастыря, музыкант, певец, победитель телепроекта «Голос» сегодня с нами в студии программы «Светлый вечер». Вы сказали, что вы алтарничали, несли какие-то послушания, ещё будучи в Германии, то есть ещё не будучи монахом, просто будучи прихожанином. А вот что заставляет молодого человека идти в храм алтарничать? Ведь можно креститься, быть верующим, но просто ходить на службы, жить церковной жизнью, но не погружаться именно вот в эту какую-то богослужебную или около богослужебную среду, но вас почему-то, видимо, туда потянуло. Что это было?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Во-первых, моя мама пела уже в хоре в нашем приходе. И батюшка просто предложил мне попробовать почитать «Апостол» — для меня это было очень непростое испытание, я никогда ничего в храме не читал. И у меня дрожали коленки, когда я первые только тексты репетировал, потом всё это на богослужении исполнял — это было очень трепетно и ответственно. Я думаю, что есть некая граница такая переломная, что привлекает молодого человека, когда ты переходишь от мирского к Божественному, когда ты становишься причастником священнодействия, хотя это, в общем-то, не священный сан — быть чтецом, тем не менее ты уже становишься соучастником большого действия Литургии. И я думаю, что это честь такая, во-первых, особое послушание, и ты к нему всегда подготавливаешься с особым трепетом.
К. Мацан
— Вот вы рассказывали тоже в одном интервью, что, когда жили в Германии, вы учились играть на органе. И так или иначе вот эта работа, музыкальная деятельность органиста связана с католическими и протестантскими богослужениями. И часто бывает, что, погружаясь в иную религиозную традицию, пускай тоже христианскую, но всё-таки иную, осваиваясь в ней, наблюдая за ней, мы более рельефно на контрасте для себя свою собственную традицию высвечиваем — что-то понимаем о Православии, глядя на другие Западные христианские исповедания. Вот как это было у вас?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Я, конечно, очень хорошо уже знал свою веру, я очень много слушал профессора Осипова в те времена и всё глубже и глубже понимал различия, особенно по лекциям, которые относились к различиям Католицизма и Православия: у них всё очень упрощено, всё достаточно так, наверное, современно. У нас-то всё-таки более традиционно, у нас очень много сохранённых и обрядов, и весь круг богослужебный достаточно сложный. У католиков и протестантов, конечно, этого уже нет — всё упразднено. И сам порядок богослужения достаточно простой: там нет клироса отдельного, там есть орган и верующие сидят с книжечками и просто следят по нотам какую-то конкретную песню.
К. Мацан
— А пришлось ли на Православие как-то по-иному посмотреть, может быть, большую красоту в нём открыть? Я почему об этом спрашиваю — я помню, что я тоже знал всегда, читал, что Православная Церковь — Церковь Святых отцов: мы их читаем и всё наше учение основано на вот писаниях, богословии этих святых, переживших по-своему Откровение. Но я подлинно до этого дошёл, что называется меня это по-настоящему пронзило в сердце, когда я пообщался с протестантами, у которых нет этой традиции, которые на это почти не обращают внимания. Я вдруг понял, какое есть, оказывается, богатство в Православии, которое я считал чем-то само собой разумеющимся. И вдруг понял, на самом деле насколько это важно — потому что этого может и не быть. Вот такое у вас было в Германии?
Иером. Фотий (Мочалов)
— В Германии я этого, может быть, не совсем понимал, я это понял, уже когда пришёл в монастырь, и всё равно ещё сравнивал с Германией, потому что у меня и знакомые были, и учителя, которые были католиками — органист, который меня готовил к Высшей музыкальной школе. Они действительно не знают этого богатого наследия нашей Церкви. Ведь, по идее, у них в семинарии, во всех этих учебных заведениях для пасторов, проходят эти книги: и Василия Великого читают, Григория Богослова, Блаженного Августина и многих других — всё это им известно, но до простых верующих это уже не доходит. Это лежит где-то огромными фолиантами в труднодоступных библиотеках где-нибудь в Ватикане...
К. Мацан
— Это академическая учёность такая.
Иером. Фотий (Мочалов)
— Да, это только для учёных, действительно, кто Папой захочет стать, для кардиналов.
К. Лаврентьева
— Отец Фотий, когда вы приехали в Свято-Пафнутьев Боровский монастырь, вы подозревали, что вас благословят там остаться?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Подозревал, да. И в общем-то, я этого хотел, но не знал, что это будет так кардинально, потому что отец Власий мне сказал, что «оставайся», и у меня не было даже возможности съездить к маме, навестить её. Он сказал: «Если ты сейчас опять поедешь в Германию, ты передумаешь, не вернёшься».
К. Лаврентьева
— «Если уже взялся за плуг, не озирайся...»
Иером. Фотий (Мочалов)
— Да, в общем-то, чтобы уже не искушаться, не соблазняться опять миром. Я к тому времени, когда он мне такое благословение дал, прошло где-то месяца три-четыре, спустя того, как я туда пришёл. И уже за это время я достаточно многое понял и ощущал себя, как в своей тарелке.
К. Лаврентьева
— То есть мучительного выбора между монашеством и белым священством, то есть священством, с возможностью создать семью, не было.
Иером. Фотий (Мочалов)
— Мучительного, конечно, не было. И к тому же ещё несколько лет прошло до того момента, когда меня уже постригли. Конечно, какие-то внутренние терзания присутствовали. Начинает угасать вот это благоговение, когда ты привыкаешь к святыне, когда ты привыкаешь к службам, теряется уже вот это ощущение высоты и святости того, что тебя окружает. Поэтому начинаешь сомневаться, начинаешь думать о мирском, о том, что всё-таки, может быть, попробовать что-то в миру. Не знаю, может быть, всё-таки промыслительно, я думаю, что промыслительно, получилось так, что я смог реализоваться, будучи в монастыре, как музыкант. И если бы, наверное, Господь этого не хотел и воспрепятствовал этому, то, наверное, я бы даже и не смог попасть на проект «Голос». А получилось, что я не только попал, но и достиг финала.
К. Мацан
— Тут возникает, конечно, очень интересный и большой вопрос, и очень тонкий, и при этом, мне кажется, во многом актуальный для очень многих людей. Вы сказали, что, если бы Господь хотел воспрепятствовать, то вы бы не попали на телепроект «Голос». Но мы же знаем, что иногда Господь какие-то вещи прост попускает, даже как искушение, чтобы человек как-то в этом искушении закалился и как-то прошёл его (мы не можем за Господа решать, каков Его план), может быть, и упал, и поднялся, и потом покаялся, и через это что-то для себя и о себе понял, и об отношениях с Богом. А вот как, если пытаться, как пытаться эту грань увидеть — где это всё-таки Господь не препятствует, потому что есть на то Божья воля, а где это всё-таки есть опасность искушения? Или мы не можем этого знать, и как тогда быть? Как вы в этой ситуации рассуждали, если рассуждали в этом ключе?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Действительно мне сложно, конечно, за Бога отвечать, потому что действительно есть очень много соблазнов в миру, которые действительно могут утянуть меня в эту жизнь шоу-бизнеса. Хотя я свою деятельность не могу назвать шоу-бизнесом, как бы кто не говорил, потому что это совсем другое, то есть это не то, чем занимаются «звёзды» нашей эстрады, и как они себя ведут, и как они себя подают, с кем они общаются. Но тем не менее тоже подводных камней очень много на этом пути. И я думаю, что судить нужно — чисто вот умозрительно, чисто теоретически — по тому, какой эффект производит то, что я делаю. Если это даёт душеспасительный эффект для других людей, то, значит, это дело Божие. Если это дело не Божие, то, во-первых, оно бы на корню сразу же разрушилось, и ничего бы тогда не получилось. Я стараюсь сохранить свой облик священнослужителя и монаха и пронести его на всём протяжении концертной деятельности, чтобы во время концертов ничто не противоречило моей духовной жизни, моему образу.
К. Лаврентьева
— Иеромонах Фотий (Мочалов), насельник Свято-Пафнутьева Боровского мужского монастыря сегодня в гостях у «Светлого вечера». В студии мой коллега Константин Мацан, я — Кира Лавреньева. Мы вернёмся к вам после короткой паузы.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается, ещё раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. У нас сегодня в гостях иеромонах Фотий (Мочалов) — победитель телепроекта «Голос», насельник Свято-Пафнутьева Боровского монастыря. И мы говорим о пути отца Фотия к вере, в вере, в монашестве и в священстве. Вы очень интересную вещь в конце прошлой части сказали о том, что так или иначе музыкальная деятельность не может рассматриваться вами в отрыве от вашего монашеского пути, в отрыве от главного дела любого христианина — дела спасения. И вот тут тоже возникает, как мне кажется, очень интересный вопрос: а вообще, что нужно для спасения? Нужна ли музыкальная, творческая деятельность для спасения? С одной стороны, единое есть на потребу и наверняка можно спастись и без признания публики, и без такой именно музыкальной составляющей. С другой стороны — притча о талантах, о том, что нельзя зарывать талант в землю, и христианин обязан свой талант реализовать и вернуть его Богу с прибылью, с прибытком. Вот как здесь искать золотую середину и как вы для себя её искали, если искали?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Знаете, иногда я даже думаю (может быть, это самонадеянно так, самоуверенно), что не реализовывать себя — это было бы грехом, потому что дело, наверное, не в моём спасении, в данном случае, хотя, конечно, я мог бы закрыться в монастыре и продолжать такую же жизнь, как и вёл до этого, но это не привело бы ни к чему, то есть это не дало бы такого результата, который мы видим сейчас: люди, которые приходят на мои концерты, чувствуют какое-то внутреннее перерождение даже или преображение — они потом тянутся в храм, они хотят побольше узнать о вере, они получают, пускай душевное удовольствие, но от душевного потом это переходит к духовному. Потому что если жить без культуры и без каких-то нравственных принципов, то и духовного-то ничего не будет. Нужно, наверное, создать почву для того, чтобы сначала стать... чтобы стать духовным, сначала нужно действительно подготовить себя. А мои концерты, пускай они не проповедуют вот так буквально какие-то истины духовного-нравственные, всё-таки я стараюсь, конечно, выбирать такой репертуар, который содержит духовные тексты или близко к духовным, такие лиричные, философские — это далеко не всегда какие-то песни о любви. И люди, наверное, понимая, что я нахожусь на сцене и я являюсь монахом, совершенно иначе воспринимают моё пение. Они пришли не для того, чтобы развлечься, а они пришли для того, чтобы получить какую-то отдушину, то есть чтобы как-то успокоиться душой. Это я говорю не от себя, это именно по отзывам, которые люди мне часто пишут, и пишут достаточно одинаковые вещи, повторяющийся опыт какой-то свой, что им действительно потом легко выходить из зала, они чувствуют, что напитались чем-то прекрасным.
К. Мацан
— Но я всё-таки, простите, может быть, по-журналистски докручу свой вопрос. Вы так изящно сказали, что это не вопрос вашего спасения. Я понимаю, что мы не можем вторгаться в тайну спасения человеческой души Богом, но о психологическом опыте мы говорить можем. Вы монах, вы пришли в монастырь, то есть захотели себя всецело посвятить делу спасения. Вот какое к этому отношение имеет музыкальная деятельность? Она как бы помогает этому, она по отношению к этому нейтральна или она, может быть, мешает, но ради миссионерского эффекта вы этим занимаетесь?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Думаю, что не мешает, но и не помогает, потому что это вопрос именно творчества, а не духовной жизни. Творчество, в общем-то, есть у любого человека, не важно, чем он занимается — поёт ли, пишет стихи или он строитель просто, это всё равно что-то, что связано с созиданием. А когда мы что-то делаем, созидаем красивое или любое что-то делаем руками своими или голосом, или умом, то мы уподобляемся Творцу, Который сотворил весь этот мир.
К. Лаврентьева
— Отец Фотий, а может ли это стать каким-то искушением для других творческих монахов, людей талантливых, которые живут в монастыре и которые хотят себя тоже как-то реализовать? То есть вы — это, скорее, исключение из правил, я понимаю, и у вас есть особое благословение, и это не каждому монаху, я уверена, можно так сделать и так выйти на сцену, и петь, и радовать других. Но как же тогда быть остальным, которым тоже хочется как-то реализовать свои таланты, но монашеские обеты не дают им как бы выйти за грани монастыря?
Иером. Фотий (Мочалов)
— На самом деле монашеские обеты говорят совсем о других вещах, там не говорится о том, что нельзя заниматься пением или ещё что-то. Если это не греховное дело, то почему бы и не заниматься чем-то, что радует самого себя, даёт какое-то удовлетворение и, конечно, радует других людей, что это не просто твоё лишь хобби, а действительно пользу какую-то приносит многим. И в наш век, когда очень много происходит слияний культур и слоёв общества, когда происходит синтез духовного и культурного, светского и церковного, всё равно же везде мы чувствуем какую-то вот интеграцию Церкви в светский мир и наоборот. Я думаю, что нужно делать поправку на наше время, когда монахи могут действительно заниматься любимым делом, и это не будет противоречить их основному образу жизни, лишь бы только это действительно приносило какую-то пользу.
К. Мацан
— Помните, в своё время в итальянском проекте «Голос» победила католическая монахиня? И тогда, насколько я знаю, в итальянской прессе, особенно такой, свободолюбивой, звучало много критических и язвительных отзывов, что вот за неё проголосовали только потому, что она в необычном амплуа. То есть это такой внешний образ, сценически необычный — монахиня поёт — это круто. По поводу вашей победы я встречал отзывы, они такие же, но с другим знаком: как это здорово, что священник вышел петь, что священник такой музыкант профессиональный, что мы можем за него голосовать. То есть логика была та же, но знак был поставлен плюс, а не минус. Но тут возникает интересный вопрос для вас, как для музыканта, мне так кажется — по крайней мере со стороны мне так кажется. И вы сами говорите, что человеку важно, что именно священник поёт, что не только голос, не только репертуар, но ещё личность исполнителя. А насколько вот этот вот статус того, что поёт священник, может быть, в каком-то смысле умаляет внимание к каким-то профессиональным музыкальным вещам? Вот если очень грубо так сформулировать со стороны, я не имею в виду, что это ваш случай, но так может показаться: а вот не будь вы священником, вдруг они не слушали бы с таким интересом?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Вполне возможно.
К. Мацан
— А вот вы что по этому поводу чувствуете?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Я действительно привлёк своим видом большую аудиторию, которая прислушалась ко мне. Если бы я пел ниже среднего, то, наверное, они бы уже подумали, а стоит ли за этого священника-то голосовать.
К. Мацан
— Мой вопрос... я ни в коем случае даже намёком никак не берусь оценивать музыкальный уровень, я немножечко про другое говорю: в такой ситуации, возможно, внутри человека, скажем так, идентичность священника в каком-то смысле борется с идентичностью музыканта: всё-таки меня как кого слушают — как священника или всё-таки в первую очередь как музыканта? Возникает в самом себе необходимость эти ипостаси как-то, может быть, иерархически разделить: всё-таки что главное? Вот для вас что главное?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Для меня главное, наверное, если я вышел на сцену, главное — качество моего исполнения, чтобы я это делал, действительно исходя из того, что я стал победителем телепроекта. Но я понимаю, что мои профессиональные качества были на тот момент достаточно слабенькие, и с течением времени, после этой победы, я должен был оправдать это звание победителя. И до сих пор, по сей день, я стараюсь и стараюсь, чтобы хоть немножечко ещё получше стать в этом плане — в плане певца.
К. Мацан
— Но когда вы со сцены сходите, ипостась священника, скажем так, становится главенствующей, видимо?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Я вижу, как ко мне относятся зрители. После каждого концерта я стараюсь выходить к зрителям вновь в зал, когда остаются лишь немногие, самые, как я говорю, верные. И естественно, тогда мы уже как священник с паствой, то есть я благословляю всех, кто-то просит у меня молитв. И естественно, тут я сразу вспоминаю, что всё-таки я священник, а не певец.
К. Лаврентьева
— Отец Фотий, тщеславие ведь это для нас для всех большая проблема. А обострена ли она для вас в этой ситуации публичности на сегодняшний день?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Конечно, да, это очень серьёзное испытание, серьёзный соблазн. И я, конечно, не отрицаю, что я тоже тщеславный человек, как и многие люди, просто я борюсь с этим, я всё время себя корю за это. И если вдруг начинает голова кружиться, то я себя осаждаю и как-то смиряю.
К. Лаврентьева
— Когда вы выиграли телепроект «Голос», лично я относилась к тем людям, которые очень радовались за вас. И тогда я при любом удобном случае, когда поднималась эта тема, когда мои близкие смотрели этот телепроект, я говорила: «Вы что? Это новый шаг для нашей страны, потому что это как бы голос Церкви в данном случае на Первом канале, это голос Церкви для огромного количества слушателей, и это очень важно, это очень хороший, добрый знак. И я как раз отношусь к людям, которые считают, что очень здорово, что вы там победили. Но когда я наблюдаю за вами или читаю какие-то материалы о вас, понимаю, что у вас же очень много гастролей, вы очень много ездите, вы общаетесь с огромным количеством людей. И каково это: жить в монастыре и ездить по разным городам, общаться с огромным количеством людей? То есть это же для вас серьёзная трудность, или нет?
Иером. Фотий (Мочалов)
— На самом деле к этому привыкаешь. Поначалу, конечно, ты больше умом в келье находишься, и большое количество концертов отвлекает тебя от...
К. Лаврентьева
— От духовного созерцания?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Да, от какого-то созерцания, уединения, к которым ты привык, находясь 10 лет в монастыре, естественно, ты привыкаешь к уединению и такому размеренному темпу жизни. А тут получается, что надо из города в город — это, во-первых, физически утомляет, и ты понимаешь, что ты не успеваешь как-то вот собрат себя в кучку: помолиться, немножко задуматься о чём-то более высоком, чем просто насущные какие-то проблемы. И как я сказал, к этому привыкаешь и находишь внутренний компромисс, то есть ты начинаешь молиться уже в пути, ты начинаешь молиться где-то за кулисами. Я не говорю, что я встаю на молитву и зажигаю свечку, достаю молитвослов, нет, это всё происходит опять же спонтанно и тогда, когда я, в общем-то, не занят.
К. Мацан
— Иеромонах Фотий (Мочалов) — музыкант, певец, победитель телепроекта «Голос» и, что для нашей сегодняшней программы, может быть, основное, насельник Свято-Пафнутьева Боровского монастыря проводит с нами этот «Светлый вечер». Вот вы сказали, что вас многие знают, это и вправду так. А скажите, многие публичные люди сами признаются, иногда даже с какой-то долей кокетства, что ой, как меня напрягает вот эта слава, это внимание — лучше бы их не было. Причём они известнейшие актёры, спортсмены и так далее, но вот в интервью это часто озвучивается. У меня есть ощущение интуитивное, может быть, я ошибаюсь, когда я смотрю на вас, что вас не напрягает вот это внимание. Но не потому, что вы очень-то любите это внимание и публичность, а потому, что просто как монах со смирением ко всему относитесь, в том числе и к славе. Ведь мы как-то привыкли думать, что смиряться нужно перед вещами малоприятными такими, тяжёлыми. Помните в молитве Оптинских старцев: «Дай мне с душевным спокойствием встретить всё, что принесёт наступающий день»? «С душевным спокойствием всё», то есть даже вещи, которые, казалось бы, могут быть человеку приятны, нужно с душевным спокойствием воспринимать. Мне кажется, что вы как монах просто так смиренно даже неудобства публичности и славы терпите. Вот я прав или не прав?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Совершенно точно так, потому что я всегда держу в памяти слова некоего святого, который говорил: «Ругают ли тебя или хвалят тебя, воспринимай всё ровно», — то есть не возгордись и не впадай в отчаяние.
К. Лаврентьева
— В продолжение к вопросу Кости: а не прибавилось ли у вас духовных чад в монастыре? Не поехали ли к вам людям именно из-за того, что увидели вас по телевизору?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Нет, не прибавилось, но многие хотели стать моими духовными чадами. Я ещё не готов к этому, считаю себя неопытным в монашеской жизни, потому что я такой ещё «зелёный», может быть, когда-нибудь, когда я стану седовласым, бородатым батюшкой, тогда можно будет уже как-то принимать в чада.
К. Лаврентьева
— Вам часто сейчас удаётся служить Божественную литургию?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Я стараюсь служить, хотя это получается не регулярно, как раньше, но всё-таки не забываю.
К. Мацан
— А нет в этом какого-то конфликта для священника и монаха? Такого внутреннего конфликта, что главное, к чему, по большому счёту, мужчина в сане призван — преподносить людям Таинства и предстоять перед алтарём, — получается у вас как-то немножко смещено, ввиду такой, может быть, важной, миссионерской, но всё-таки, грубо говоря, непрофильной деятельности?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Да, но это, я думаю, всё восстановимо и это не является сейчас такой глобальной проблемой, потому что я считаю, что моя задача на данный момент всё-таки находиться, наверное на сцене, как бы это ни страшно звучало, но можно совмещать действительно и служение, и сцену. Но я сейчас ощущаю себя именно таким, может быть, миссионером.
К. Мацан
— Вот вы сказали, что это восстановимо, то есть это для вас некоторый, может быть, этап. Вот сейчас такой этап жизни, когда вы призваны быть на сцене. А как не привязаться сердцем к этому радостному труду музыканта и выступлений на сцене?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Вот это сложно сказать. Я не скажу, что я привязан к этому, отношусь совершенно чётко как к чему-то проходящему, к тому, что вот сегодня-завтра — и ты снова обычный батюшка.
К. Мацан
— То есть вы к этому готовы?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Конечно.
К. Мацан
— Потому что вы говорили в одном интервью, что вы готовы, что может внимание публики иссякнуть. Вообще, у артиста есть некий срок, когда он интересен, потом, в силу просто естественных причин: смены поколений, смены общественных каких-то настроений — уходит внимание, в этом нет ничего такого страшного и смертельного, это естественный ход вещей. А если вас, как монаха, по каким-то причинам просто благословят уйти со сцены? Давайте представим, что это такая гипотетическая ситуация.
Иером. Фотий (Мочалов)
— У меня всегда перед глазами такая ситуация, потому что всякое может быть — как решит моё священноначалие. Периодически я прохожу курсу такого наставления от митрополита своего, от наместника монастыря — такие основные вехи, наверное.
К. Мацан
— А во время постов вы как с концертной деятельностью решаете вопрос? Является ли для вас пост, например, Великий пост, поводом к изменению репертуара или ограничению концертов?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Да, конечно. В Великий пост, как правило в первую и последнюю неделю, никаких концертов не должно быть. Естественно, репертуар немножко видоизменяется, добавляются постовые произведения в моей обработке и какие-то духовные просто из богослужебного круга.
К. Мацан
— А приходиться сталкиваться с реакцией, что вообще в пост нужно все развлечения, в том числе и музыкальные, как-то отменить, отказаться; и неполезно для публики преподносить ей такой повод к развлечению в пост?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Да, но я, опять же, говорю, что мои концерты не развлекательные, они нечто такое среднее между духовной музыкой и светской музыкой, они ни в коем случае не праздные. Это некий такой сеанс на два часа, в котором очень такая глубокая музыка, подчас далеко не мажорная, не с весёлым темпом. Это, скорее, людям только помогает, наверное, в такие тяжёлые дни поста хоть как-то немножко ещё духовно или душевно подкрепиться.
К. Мацан
— А что для вас, как для священника, главная радость?
Иером. Фотий (Мочалов)
— Как для священника? Наверное, главная радость — быть понятным, быть полезным людям. Наверное, это самое главное, то есть ощущение того, что ты что-то делаешь правильное; и признание, как бы ни казалось, что признание — это равно почтению или славе. Всё равно признание важно для тебя как фидбэк такой, то есть ты понимаешь, что то, что ты делаешь, хорошо отражается на людях.
К. Мацан
— Спасибо огромное за этот разговор! Я напомню, что сегодня в студии светлого радио в программе «Светлый вечер» с вами и с нами был иеромонах Фотий (Мочалов) — насельник Свято-Пафнутьева Боровского монастыря, музыкант, певец, победитель телепроекта «Голос». И отец Фотий очень искренне с нами делился своими размышлениями о пути к вере, о вере и о встрече с Богом. Спасибо огромное.
Иером. Фотий (Мочалов)
— Спасибо большое.
К. Мацан
— В студии была моя коллега Кира Лаврентьева, я — Константин Мацан. До свидания.
К. Лаврентьева
— Спасибо. Всего хорошего.
«Воскресение Христово и Светлая седмица». Прот. Максим Первозванский
В нашей студии был клирик московского храма Сорока Севастийских мучеников протоиерей Максим Первозванский.
Разговор шел о светлом Христовом Воскресении, о богослужениях пасхальной недели, о праздновании в честь Иверской иконы Богородицы, а также иконы «Живоносный источник».
«Семья в жизни вечной». Священник Александр Сатомский
У нас в гостях был настоятель Богоявленского храма в Ярославле священник Александр Сатомский.
Мы говорили о том, какими будут отношения людей после всеобщего воскресения и сохранится ли любовь супругов и родственников в вечной жизни.
Ведущие: Александр Ананьев, Алла Митрофанова
А. Ананьев:
— Великая Суббота, вечер, когда, наверное, правильнее всего было бы ничего не говорить, ни о чем не рассуждать, уж тем более легко смеяться в приятной компании. Надеюсь, что мы сегодня постараемся выдержать вот эту вот важную, несколько напряженную, но очень ответственную атмосферу Великой Субботы в программе «Семейный час». Но программа «Семейный час» все-таки выйдет, потому что в студии Радио ВЕРА все-таки появилась ведущая программы «Семейный час» — моя жена Алла Митрофанова.
А. Митрофанова:
— Что значит «все-таки появилась»?
А. Ананьев:
— Потому что Великая Суббота и предполагается, что ты в храме должна быть.
А. Митрофанова:
— Ну, сейчас поедем, конечно.
А. Ананьев:
— Я Александр Ананьев, и сегодня мы долго думали с Аллой, о чем стоит поговорить в эти 60 минут, и после недолгих рассуждений мы поняли, что нам действительно интересно и важно, уж не знаю, насколько возможно, получить ответ на этот вопрос, узнать: а что будет там, в загробной жизни? Действительно ли мы, прожив здесь долгую счастливую жизнь, по возможности сделаем все, чтобы умереть в один день, и там больше никогда не увидимся, потому что нет там ни мужеского пола, ни женского, ни мужа, ни жены, ни ипотеки, ни дома, ни кухни, ни гардероба, там все совершенно иначе, и вся наша семейная жизнь закончится могильным камнем? Или же, «что Бог сочетал, того человек не разлучает», и неспроста Господь свел нас — семью, мужа, жену, детей вместе на одних квадратных метрах общей жилплощади, чтобы и потом мы тоже как-то держались вместе? Согласитесь, это интересно, и это важно. И я не знаю, насколько получится у нашего сегодняшнего собеседника дать ответ на этот вопрос, но учитывая то, что сегодня мы пригласили настоятеля храма Богоявления в Ярославле, нашего дорогого друга, священника Александра Сатомского, какой-то очень важный ответ мы обязательно получим. Добрый вечер, отец Александр, здравствуйте, с Великой вас Субботой.
о. Александр:
— Добрый вечер.
А. Митрофанова:
— Вообще, Великая Суббота — это такой, с одной стороны, день тишины, а с другой стороны, внутри уже всё клокочет от радости, потому что ты понимаешь, в общем-то — ну, Пасха, она наступает.
А. Ананьев:
— Я в прошлом году помню утро Великой Субботы: я проснулся и понял, что Христа нету. Ну, вот, Он вчера умер, а сегодня Его нету.
А. Митрофанова:
— Ты понимаешь, когда в этот момент стоишь на Литургии, то всё несколько иначе. Впервые в жизни, кстати, помню, как узнала о содержании Великой Субботы, я несколько лет уже в храм ходила, пришла в храм, меня попросили помочь с цветами, цветами к Пасхе украсить храм. Я говорю: «А во сколько?» — «Ну, украшать будем часов с 12-ти, так что хочешь, останься там после службы». И я думаю: «ну, здрасьте, на ночное богослужение надо идти ещё, значит, в Великую Субботу там утром...нет-нет», я пришла к 12-ти. И когда я попала вот в это храмовое пространство...
А. Ананьев:
— Это Татьянинский храм был.
А. Митрофанова:
— Это был Татьянинский храм, весь залитый светом, покоем, радостью, но пока тихой такой, не ликующей и, вы знаете, у меня было ощущение, что я, может быть, что-то самое важное только что пропустила, ну, просто потому, что тупо решила: извините, я посплю. И пропустила что-то такое, от чего...вообще-то, чего люди ждут целый год, как потом выяснилось. И естественно, в следующем году я уже, опережая собственный вопль, подскочила, помчалась на Литургию Великой Субботы, и вот это состояние, когда на самом деле Христос жив, и об этом пока ещё не знают вокруг, а Он жив, и Он из-за ада выводит тех, кто хочет выйти вместе с Ним, всех. Всех, кто захочет! Он их будет за запястье выдёргивать оттуда, как на иконе знаменитой Воскресения Христова в монастыре Хора. Ну, это потрясающе. Потом, ведь икона Воскресения Христова — это икона Великой Субботы, и Евангелие о Воскресении Христовом читается на Литургии в Великую Субботу, то есть это и есть, по сути, пасхальная служба, поэтому у меня вот с тех пор несколько иное отношение к этому дню, может быть, даже, знаете, оно сливается в единое — и пасхальная радость, и радость Великой Субботы, какой-то нераздельный такой календарный фрагмент.
А. Ананьев:
— Слушайте, отец Александр, прежде чем мы начнём вас действительно мучить семейными передрягами, а я сейчас понял вообще, в чём трагедия происходящего, я хочу спросить вас: а что для вас Великая Суббота?
о. Александр:
— Вот, вы знаете, за достаточно небольшой период времени, который я, собственно, служу священником, вот всё это восприятие достаточно сильно менялось, и на каком-то этапе вот от того акцента, который вы предлагаете, я ушёл, в каком смысле: мы проживаем календарь таким образом, как будто эти события случаются прямо сейчас, а на каком-то этапе ко мне пришло это совершенно чёткое ощущение и понимание, что Христос всегда Воскрес. То есть мы Страстную неделю на самом деле проживаем ведь в свете Воскресшего Христа, Он уже победил, в этом смысле даже вот византийские авторы, которые написали соответствующего рода тексты, очень чётко это улавливают: с одной стороны, конечно, они давят на психологическую «педаль» сострадания, что мы с Христом проживаем, переживаем всё это, но, с другой стороны, там время от времени проскакивают вот эти тезисы, что победа уже осуществлена. Собственно, «Не рыдай, Мене, Мати, зрящи во гробе», это известнейшее песнопение, то есть как «не рыдай», если всё, вся история завершена? Я восстану и прославлюсь, и Тебя возвеличу, и Тебя не забуду«. Или: «вот они вложили в мою руку жезл (как бы не зная), что Я сокрушу их, как горшечник сосуды», и много-много-много вот такого рода тезисов. И вот в этом смысле я уже достаточно давненько вхожу в Страстную с этим чётким пониманием — Христос победил. То есть это история про когда-то сгущавшуюся тьму, которая так ничего и не смогла. То есть победа Христова абсолютно однозначна, в этом смысле она в Великую Пятницу ничуть не менее очевидна, чем в Субботу и Воскресенье.
А. Ананьев:
— «Семейный час» на Радио ВЕРА, священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, с вами Алла Митрофанова, Александр Ананьев, мы в Великую Субботу говорим... О чём можно говорить в «Семейном часе»? О семье, о муже, жене, детях. Алечка сейчас сказала удивительную штуку: до нашего знакомства, до нашего венчания, до нашей свадьбы она вела благочестивую жизнь, она ходила в Великую Субботу украшать храм цветами, она чаще бывала на службах, она была прихожанкой семнадцати-двадцати храмов...
А. Митрофанова:
— Да ладно тебе, что ты преувеличиваешь-то? (смеется)
А. Ананьев:
— ...сейчас её жизнь, и я виню себя в этом, не то чтобы я делал это специально, вовсе нет, но акцент её внимания сместился с церкви на мужа.
А. Митрофанова:
— Ну нет, ну...
А. Ананьев:
— Когда последний раз, дорогая жена, ты украшала Татьянинский храм цветами? Внимание, вопрос! Минута на размышление. Ответ: «до нашего знакомства». Я, ещё раз, я тебя очень хорошо понимаю, я тебе очень благодарен, но штука в том, что муж для жены — преграда. Давайте начистоту. Муж для жены — не путь к Богу, муж для жены — преграда. И в этом смысле могу ли я, несчастный, рассчитывать на то, что по ту сторону земной жизни мы сохраним какую-то связь?
А. Митрофанова:
— Понимаешь, какая штука, от того, украшу я или не украшу храм цветами, мне кажется, гораздо в меньшей степени зависит моя посмертная участь, чем от того, сумею ли я или не сумею прокачать любовь внутри себя.
А. Ананьев
— «Марфа, Марфа, о многом заботишься ты, но не о главном». Отец Александр, рассудите. По-моему, здесь как раз очень тяжёлая на самом деле картина нарисуется.
о. Александр:
— В общем-то, во-первых и главных, абсолютно верен тезис про то, что не столько от украшения храма цветами, сколько как от украшения себя добродетелями и совершенствами в общении с вами преуспевает ваша жена, безусловно, то есть вы в этом смысле — главная лестница, ведущая её к Богу семимильными шагами. Равно, как и наоборот.
А. Ананьев:
— То есть работы больше, удовольствия меньше, от этого и награда выше?
о. Александр:
— Ну, не то чтобы, я это никак не оцениваю, но это очевидный факт. Более того, в эту сторону у нас ведь совершенно однозначно смотрят и все традиционные религиозные формы. Вспомним, например, соседний нам иудаизм, который предписывает мужчине в день субботний посещение синагоги просто абсолютно однозначно, это его прямой долг, не в смысле там он хотел-не хотел, полезно-не полезно, он должен там быть. Женщине он не предписывает ничего абсолютно. Эффектнейшим способом, выруливая эту ситуацию не темой детей и кухни, а тем, что Адам, сотворенный из земли, нуждается в продолжении возделывания, а Ева, сотворенная из Адама — это лучшее из всего того, что сотворил Бог, потому что вот уже ничего более совершенного, как из человека произведенное, уже сделать нельзя, поэтому ее учить — только портить. Соответственно, как бы собрание в синагоге — это собрание научения, поэтому все прекрасно, она уже готова к Царству Небесному, пусть спокойно занимается кухней, то есть в этом, конечно, есть определенного рода манипуляция. (смеется)
А. Митрофанова:
— Конечно.
о. Александр:
— Очевидно. Но если серьезно, ведь Древняя Церковь совершенно неслучайно выделяла даже среди женщин совершенно определенные типы служений, например, отдельно говоря о девицах, отдельно говоря о вдовах, которые вот внутри церковного собрания несут какое-то большее число трудов и послушаний, потому что почтенные матроны, обремененные семьями и мужьями, вот самой волей Господней к ним и приставлены, к этим семьям и мужьям, равно как и наоборот.
А. Митрофанова:
— И это твой путь, условно говоря. Я знаю ситуации, когда, ну немного, но знаю такие случаи, когда женщина начинает отдаляться даже от семьи, потому что есть какое-то церковное или социальное служение, очевидное для нее, и очень благородное, и социально одобряемое — страдает семья, в этих случаях страдает семья вплоть до даже вот каких-то глубоких кризисов, и не уверена, что, может быть, в каких-то ситуациях это такой вполне допустимый вариант. Однако есть вообще мужья потрясающие, я вспоминаю историю доктора Лизы, Елизаветы Петровны Глинки, вот Глеб Глебович — как он понимал, что делает его жена! Он был здесь, в нашей студии, это человек, который у меня вызывает глубочайшее почтение. Но это, скорее, редкость. Поэтому для женщины, мне кажется, если мы не берем такие исключения, как Елизавета Петровна, которая, наверное, все-таки подтверждает правило, то для среднестатистической гражданки типа меня вполне естественно, что главное — это муж-семья. Остальное — ну вот, по силам и по времени.
А. Ананьев:
— Ну, ты как раз пытаешься найти какой-то баланс, какое-то равновесие в этих вопросах, но в том, что вот это противоречие, оно все-таки имеет место — это правда, либо ты с Церковью, с верой, со Христом, либо ты с мужем с готовкой, с уборкой. Иначе не было бы монахов, которые поняли, что вот семья будет мешать, семья будет мешать моему служению Богу. И семья всегда мешает служению Богу.
А. Митрофанова:
— У тебя какое-то чувство вины, что ли, я не пойму? Ты все время как-то: «а как бы тебе было хорошо, если бы ты сейчас была бы в храме, а ты вот со мной...»
А. Ананьев:
— Солнце, да, да, у меня чувство вины, потому что я понимаю, что до нашего знакомства ты чаще, ты просто чаще была в храме, и Великим постом, и на Страстной неделе, ты каждый день была в храме...
А. Митрофанова:
— Посмотри на лицо отца Александра.
А. Ананьев:
— ...а сейчас я понимаю, что и молитвы стало меньше по моей вине, и в храме ты стала бывать меньше по моей вине. На отца Александра я вообще стараюсь не смотреть, потому что вот все, что я говорю, отец Александр опровергает своей собственной жизнью, своим собственным примером, потому что, казалось бы, откуда у священника Великим постом может быть свободное время, чтобы украшать печеньки для куличей для своей жены, которая печет? Тем не менее, вот ночами отец Александр Великим постом занимался тем, что выписывал кремом на этих печеньках поздравления со Светлой Пасхой. Да, да, так и было, я знаю, что так и было, я видел эти куличи своими глазами, я нисколько в этом не сомневаюсь. То есть вы опровергаете вообще все, что я говорю, но то, что я говорю — это тоже правда.
о. Александр:
— Здесь, наверное, это не вопрос про правду-неправду, это вопрос про оценку. Ну как бы про оценку, и вот именно как совершенно верно заметили мы про расстановку приоритетности, то есть совершенно нормально и естественно находиться внутри семейных отношений вовлеченно, апостол Павел говорит, и говорит это мужчине, кстати, что «Тот, кто оставил попечение о своих ближних, о своей семье — отрекся от веры и хуже неверного, хуже язычника». То есть, опять же, Христос говорит в Евангелии, что «тот, кто сказал родителям: «Дар Богу то, чем бы ты пользовался от меня», как бы и с вашей точки зрения он вообще молодец и не повинен — вообще-то преступает заповедь, то есть здесь соподчиненность этих вещей на самом деле очевидна. Семья — это малая Церковь, община — это большая Церковь, вот, соответственно, мы движемся от меньшего к большему, это совершенно нормально, естественно и очевидно. Мы взращиваем что-то сначала в меньшем объеме, потом можем экстраполировать это куда-то шире, вывести это в больший объем, никак наоборот оно вообще никогда не работает. Нельзя где-то там набраться нравственных совершенств на стороне, а потом прийти их и внедрять в семью.
А. Ананьев:
— Ну, точнее всего и однозначнее всего о расстановке приоритетов Спаситель говорит вот в Евангелии от Матфея, в главе 10-й: «Враги человеку домашние его, и кто любит отца или мать более, чем Меня, не достоин Меня, и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня». О жене он не говорит, но имеет это в виду в первую очередь, и уж если кто любит жену или мужа больше, чем Меня и предпочитает мужа тому, чтобы прийти ко Мне в церковь, тот вообще грешник-грешник ужасный.
о. Александр:
— Я замечу, что это уже экзегеза, то есть на этом этапе вы уже толкуете, а не пересказываете текст.
А. Ананьев:
— Ну, разве это не очевидно?
о. Александр:
— Ну, вообще никакая экзегеза не очевидна, это всегда усилие в той или иной степени тяжести.
А. Ананьев:
— Как говорит наш дорогой друг, психолог Кристина Корочка: «В очевидности собственных высказываний есть первый признак недалёкости и необразованности».
А. Митрофанова:
— Поясните, отец Александр.
о. Александр:
— Нет, здесь простая вещь, она не то что простая, на каком-то этапе у меня как-то вот случилось такое, как мне кажется, понимание этого фрагмента, то есть я всю жизнь как-то ходил мимо него и его сознательно избегал, а как-то раз вот он прямо взял и внутренне прожился. То есть нам кажется, что Христос противопоставляет: либо-либо, а вот на каком-то этапе мне вдруг стало как-то внутренне очевидно — я не настаиваю на этом опыте и не говорю, что это как раз единственно верная экзегеза этого фрагмента — что Он указывает на правильную и неправильную последовательность, что вот любовь к Богу и любовь к ближнему взаимосвязаны, вот их как раз нельзя дробить и рвать, что — нет, если ты любишь Бога, будь любезен, люби Бога. Если ты тут вот с ближними как-то, значит, у тебя с Богом недостача, и наоборот. Нет, в свете любви к Христу нормализуются наши отношения и наша любовь вот к этим самым ближним, а вне этих отношений — ну, понятно, что на том этапе это вообще как бы про Бога в широком смысле слова, но тем не менее, уже из нашего контекста можем и так говорить, а вне этого они как бы бессмысленны, то есть там на самом деле ничего не рождается, и мы тоже знаем кучу этих примеров любовных любовей, которые вообще недалеки от самых нездоровых форм, в плане любви как обладания, как бы жажда поглощения другого и полного введения его, как аппендикса, в свою жизнь, как бы приращивания к себе насмерть, ну и другие удивительные вещи. То есть вот здесь через любовь Христову ты имеешь нормальную любовь ко всем остальным, в противном случае там какой-то жуть и ужас.
А. Ананьев:
— Это надо, конечно, прожить вот это понимание, которым вы сейчас поделились, потому что мне пока доступно только очень такое лобовое и банальное объяснение, что вот, мол, если муж тебя не пускает в церковь — бросай такого мужа и иди в церковь, и в этом контексте я, конечно, ужасно переживаю по поводу того, что происходит у нас, но надеюсь, что ситуация изменится. И вообще, муж должен вести жену в церковь, как вы вот говорите в традиции иудаизма, да и в исламе тоже, там именно мужчина идет к Богу, а женщина там следует за ним или не следует за ним, уже дело десятое, но благополучие семьи в отношениях с Богом зависит именно от мужчины. У нас почему-то, если мы не принимаем во внимание семьи священников, в остальных семьях, как правило, в 99 процентах случаев именно жена тащит семью в церковь, хоть как-то на своих плечах, буквально или образно, но все сама, а мужчины почему-то нет, и как это исправить тоже не совсем понятно. Даже по нашей семье непонятно.
А. Митрофанова:
— Слушай, всему свое время. Мне кажется, что Господь же людей-то не кидает.
А. Ананьев:
— К людям больше вопросов, конечно. Сейчас мы прервемся на минуту, у нас полезная информация на Радио ВЕРА, а через минуту мы вернемся к разговору и все-таки попробуем выяснить, так что же нас ожидает по ту сторону земной жизни? Действительно ли мы будем вместе? Что об этом говорит Священное Писание? Что об этом говорят церковные предания? Или же нас там ожидает нечто совершенно иное, и рассчитывать на это не придется? Что значит семья с точки зрения вечности? Это программа «Семейный час», не переключайтесь.
А. Ананьев:
— Что ожидает нас по ту сторону земной жизни? Это программа «Семейный час на Радио ВЕРА», с вами Алла Митрофанова...
А. Митрофанова:
— ... Александр Ананьев.
А. Ананьев:
— И в Великую субботу мы пригласили к разговору нашего гостя из Ярославля, настоятеля храма Богоявления в самом центре Ярославля, священника Александра Сатомского. Кстати, в Ярославле сейчас должно быть очень красиво, там весна гораздо более отчетлива, чем в Москве. Все-таки город, такое впечатление, что он чуть ли не южнее находится, хотя на самом деле он находится севернее Москвы, но сколько раз мы там ни были, все время ощущение, что там какой-то курорт-курорт, и весной там, наверное, особенно хорошо, да?
о. Александр:
— Мне кажется, это все происходит из общей логики: хорошо там, где нет нас, и, соответственно, куда мы приезжаем по какому-то иному поводу, нежели чем ежедневную работу работать, там, конечно, удивительно. Это как бы, скорее, про угол зрения, чем про географию.
А. Ананьев:
— Но объективно, объективно уютный город. Итак, отец Александр, давайте разбираться, что мы знаем о загробной жизни в контексте семьи?
о. Александр:
— Правильный ответ — «ничего». Пойдемте домой.
А. Митрофанова:
— Готовиться к пасхальной службе.
о. Александр:
— Да. В том смысле, что мы и в целом, не в контексте семьи, имеем очень маленькое, очень ограниченное представление о каких-либо реалиях вот такого типа бытования. Более того, тоже сразу важный тезис, который нам должен развести в стороны две вещи: в целом в ряде случаев Новый Завет вообще ничего не предлагает по поводу так называемого «посмертия», он не теоретизирует на тему самостоятельного бытования души в отделенности от тела, а говорит про свет вечного дня, то есть про Царство Божие, пришедшее в силе, явленное в мире, новое небо и новую землю, Небесный Иерусалим, сошедший в нашу реальность, и, соответственно, про жизнь вечную, а не про какую-то посмертную, то есть про ситуацию, в которой смерть побеждена.
А. Ананьев:
— Какое-то общение доказано по ту сторону земной жизни после смерти?
А. Митрофанова:
— А как это можно доказать?
А. Ананьев:
— Ты знаешь, очень часто я встречаю в откровениях святых — людей, которым я доверяю, рассказы о том, что «к ним пришел тот», «к ним пришел этот», то есть личность там сохраняется.
А. Митрофанова:
— Конечно.
А. Ананьев:
— Личность человека, которого ты любишь, там, по крайней мере, ближе к тебе, чем личность человека, к которому ты равнодушен. Стало быть, я вправе ожидать от загробной жизни того, что я там тебя не потеряю, да? Что муж не потеряет свою жену, а дети не потеряют любимых родителей и встретят их там, но мы на это надеемся, правильно?
А. Митрофанова:
— Очень.
А. Ананьева
— И свидетельства святых тому доказательство. И вот вопрос: будет оно так или нет, и на что мы в праве рассчитывать?
о. Александр:
— Ну вот здесь хороший тезис про опыт святости в том смысле, что вообще церковное почитание святых как таковых, это вот первый положительный тезис в данную копилку, то есть он не от Писания в основном, хотя Писание тоже указывает нам, почему мы почитаем святых, каким образом, в чем почитание верное, в чем ложное, но просто как церковная практика, это и очень обнадеживающе, а с другой стороны, и очень доказательно. Обнадеживающе в том смысле, что дает нам какую-то вот эту надежду на сохранение личности, а с другой стороны, доказательно, потому что у нас есть огромный объем материала, как раз, как Александр сказал, который и указывает на то, что человек помнит, кто он, знает, кто те, к кому по той или иной причине он явился, то есть он имеет отношение, он не явлен, как, условно, какой-нибудь абстрактный вестник, как сила небесная, которая сошла ровно для того, чтобы сообщить нечто, ну, собственно, как мы видим ангелов в Ветхом Завете, то есть вот они явили волю Господню, это вообще никак не обозначает их отношение, ни положительное, ни отрицательное, никакое, они выполнили функцию, всё. Со святыми не так — они её хотя и выполняют, но это всегда какая-то очень личная история. Можем вспомнить массу случаев с явлениями Богородицы тому или иному, вот там какой-нибудь страдающий, обезножевший пьяница, которому является, например, преподобный Варлаам, если не ошибаюсь, Серпуховской, и, значит, настаивает, чтобы тот шёл и исцелялся от такой-то иконы Богородичной, и он, соответственно, находит, вот вам Неупиваемая Чаша. Ситуации, когда Богородица лично является и настаивает на похожих же вещах, то есть там ряд менее известных святынь, тоже как бы вот вполне понятные темы. И вот такого рода свидетельства убеждают нас достаточно доказательно в сохранении и личности, и отношения, а мы понимаем, что вообще отношение, как таковое, является важной частью личности.
А. Митрофанова:
— Меня вообще, знаете, в историях святых всегда, а в последнее время особенно, больше всего поражает их включённость в наши жизни, в наши дела. Мы с ними лично чаще всего всё-таки незнакомы, ну если вот, допустим, может быть, кто из святых ближе всего на линейке времени к нам — святитель Лука (Войно-Ясенецкий), может быть, новомученики XX века, есть люди, которые, может быть, их знали лично, хотя их сейчас тоже по понятным причинам крайне мало, однако вот такие люди есть, в большинстве своём молимся ли мы святым, чьи имена носим, или просто святым, с которыми у нас какие-то свои тёплые личные отношения, меня это поражает. Ну, какое, казалось бы, им дело могло бы быть до нас? А им есть дело! Ну, это вот, условно говоря, если бы там, если проецировать на себя: меня бы ежедневно забрасывали тысячами писем с просьбами о помощи — я бы выгорела, ну, просто потому, что я любить не умею по-настоящему, понимаете, ну, не умею, сколько бы я там ни говорила о любви, я не умею. У меня сердце не в том состоянии, чтобы вместить в себя такое количество людей, их боли, их обстоятельств, их слёз, их радостей! Нет, нет, я вполне эгоцентричная гражданка, а святые — это люди, которые себя в земной жизни раздают и в вечности продолжают себя раздавать, сохраняя при этом себя, вот поразительным образом сохраняя при этом себя. И, может быть, как раз, вот почему и говорится, что «саван не имеет карманов», единственное, что мы можем взять с собой в вечную жизнь — это состояние сердечной мышцы, вот сколько в неё любви уместилось, сколько в меня любви уместилось — вот это мой единственный, на самом деле, будет багаж, который, между прочим, вот при этом переходе, он абсолютно может быть безлимитным, то есть никто там с тебя не спросит, что вот больше такого-то, пожалуйста, на борт не пускаем — нет, наоборот, чем больше, тем лучше. И в этом контексте как раз семейная жизнь, мне кажется, это очень важный этап, потому что где ещё мы можем настолько глубоко вот эту самую любовь друг к другу прокачать. И вообще, а если любовь друг к другу, как у нас любят в наших подкастах говорить: научишься одного человека любить, будет проще научиться любить и более широкий круг ближних, хотя бы одного научись любить. Вот поэтому, мне кажется, что как раз семейная жизнь, она наш проводник в каком-то смысле.
о. Александр:
— В первейшем, то есть здесь даже не в каком-то, а в первейшем. Собственно, нам от книги Бытия рассказана эта история про то, что человек не ощущает свою целостность до этапа, пока не вступит вот в такого рода отношения, пока там не появится второй, и вот тогда вот этот мужчина и эта женщина родят то единство, в котором они задуманы, потому что вне этого мы видим, что, как сказать, Адам не успокоен.
А. Ананьев:
— И остался в раю.
о. Александр:
— Далеко не факт. Это же, мы же знаем, история не имеет сослагательных наклонений, как бы эта история рассказывалась бы, если бы не случился вот этот эпизод, мы и представления не имеем.
А. Митрофанова:
— Отец Александр, ну вот смотрите, действительно, да, муж и жена — полнота в этом смысле, поодиночке в нас этой полноты нет, но почему тогда в Царствии Небесном не будут ни жениться, ни замуж выходить, не будет ни мужеского пола, ни женского? Почему не будут там создавать семьи, это, ну, более-менее как-то, как мне кажется, я себе понимаю, представляю.
А. Ананьев:
— Но, кстати, не факт. А почему, если ты там не встретишь какую-то прекрасную душу, ты не захочешь быть с ней вместе, одним единым, целым, почему нет? Там такая же жизнь, как и здесь, просто немножко про другое.
А. Митрофанова:
— А мне кажется, там просто уже полнота вот какая-то. Я не знаю, ну это из области фантастики, но почему не будет мужеского пола и женского? Как же мы тогда будем друг с другом взаимодействовать, как ангелы? Это как?
о. Александр:
— Смотрите, вот здесь важный тезис. Во-первых, апостол Павел, говоря, что «в Христе нет мужского пола и женского», не имеет в виду обнуление пола как характеристики, он указывает лишь на то, что социальной значимости, которую он имеет во всех отношениях внутри Церкви, он не имеет — пол, то есть и мужчина, и женщина абсолютно равно успешны в строительстве отношений с Богом, вот в чём идея. Вот как раз это и обнуляет вот эту чудесную иудейскую идею про то, что «ты настолько совершенна, что сиди дома». Все призваны. Все призваны, все царское священство, все люди, взятые в удел, вот в этом смысле ни мужского, ни женского, безусловно. Соответственно, мы можем, рассуждая по аналогии, привлечь несколько фрагментов к пониманию, так как мы ведь ходим с вами в принципе вокруг текста собеседования Христа с саддукеями...
А. Митрофанова:
— ...которые пытаются его подловить и говорят: «Вот женщина, у которой по очереди умерли семеро мужей, семеро братьев, кому же она в вечной жизни, кому она будет женой?»
о. Александр:
— Да, это совершенно чётко криминальная хроника... Знаете, там надо было состав борща-то как-то систематически изучать. (смеются) Ну да ладно.
А. Митрофанова:
— Но это они же гипотетически рассказывают историю.
о. Александр:
— Я понимаю, гипотетически умерли, гипотетический состав. Но Христос в этой ситуации, мне кажется, предлагает не описание, ведь Он же во всех остальных случаях прибегает к притче, когда живописует реалии Царства, то есть, притча подчёркивает какой-то важный аспект, но не учительно, а описательно: «это похоже на», но «похоже» и «равно» — это две большие разницы. Царство Небесное похоже на женщину, которая потеряла деньги, ковырялась полдня по дому, всё подняла, перекопала, нашла и пошла, всем рассказала. Интересно, если проводить прямые аналогии, то тут рисуется вообще очень оригинальный образ, но оно ощутительная аналогия. Так же и тут: хотя Церковь достаточно активно интерпретировала этот материал как прямой, но мы можем посмотреть на него чуть-чуть шире. Ну, как бы тезис по поводу того, что понятно, почему в Царствии Небесном не будут появляться новые люди, не был понятен целому ряду ранних христианских авторов, но даже смотреть в эту сторону не будем, здесь у нас только сослагательное наклонение, его слишком много. По поводу того, что, во-первых, все половые константы однозначно нами сохраняются и наследуются, опять же, это пример святых, которые остались ровно теми, кем они были. А во-вторых, у нас есть совершенно конкретный пример собственно Христа, Которого мы видим в момент Преображения и в момент по Воскресении, а мы знаем, что вот Христос, что Преобразившийся, что Воскресший — это полнота в том числе человеческой природы, как она задумана, и как она будет реализована в свете дня вечности, то есть мы должны стать подобны Ему. И ни одну из своих человеческих характеристик Он не теряет, Он остался Иудеем, то есть семитом, мужчиной, в абсолютно конкретной возрастной категории и со всеми теми признаками, вплоть до ран на теле, черт лица и всего остального, которые были присущи Ему всегда, отсюда мы должны сделать однозначный вывод, что мы воскресаем в том же самом теле и банально, в том же самом поле, в котором мы всю жизнь и жили, ни в каком другом.
А. Ананьев:
— В котором нас запомнили те, кто нас любят.
о. Александр:
— Ну, как бы в котором мы находились во всей той обойме социальных вот этих отношений, и в котором мы их построили так, как построили.
А. Ананьев:
— Интересно, а для Богородицы Христос воскрес младенцем?
о. Александр:
— Не думаю. Я думаю, что Он для всех воскрес одинаково.
А. Ананьев:
— Она просто, ну как любая мама, как мне кажется, она помнит и любит Его родившимся младенцем. Почему она на иконах изображается, вот мне сейчас пришло в голову, Богородица с Младенцем? Она увидела Его именно таким.
о. Александр:
— Ну, здесь, скорее, про догматическую мысль о Боговоплощении, о том, что Творец всяческих в конкретный момент времени лежал на руках и питался материнским молоком, отсюда у нас даже икона «Млекопитательница», на самом деле это догматический образ, то есть он посвящен не вскармливанию детей и помощи матерям в соответствующих ситуациях, как на него смотрят сейчас, а он рождается из догматического соображения подчеркнуть человеческую природу Христа, то есть что вот Он был вскормлен так же, как все остальные, вообще никаким отличным образом.
А. Ананьев:
— Да, вот апостолы запомнили Его таким и увидели Его таким... Кто его знает...
о. Александр:
— Не знаю, не знаю, увидели они Его тоже все-таки и несколько отличным, то есть Христа не узнают, но и узнают, потому что вот случай на Тивериадском озере, когда Иоанн говорит Петру «Это Господь». То есть вот тут такая не вполне однозначная ситуация, у нас как бы здесь больше сослагательных наклонений.
А. Ананьев:
— Семейный час на Радио ВЕРА. Священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, я Александр Ананьев и с вами ведущая Алла Митрофанова.
А. Митрофанова:
— А действительно, вот по пути в Эммаус Господь является двум апостолам, и они — да, как будто бы говорят с кем-то другим и не с Ним, что это — преображение? Вот Он является преображенным по воскресении, или, может быть, я не знаю, или они настолько в этот момент внутри своих переживаний, что не способны Его распознать?
о. Александр:
— Вполне возможно и то, и другое, и равно, как и интерпретация той вечери, в рамках которой Христос был узнан, Он познался ими в преломлении хлеба, и вот толкователи по этому поводу замечают, что это либо обозначает духовный опыт, ну, то есть, что просто в какой-то момент времени Он взял и открылся им, вот как бы с их очей пала та пелена, которая находилась там, либо же произошло простое узнавание, что вот этот человек вроде как бы не очень знакомый, а не очень знакомый просто потому, что он умер, ну, то есть всё, он настолько выключен из их сознания и настолько не существует...
А. Митрофанова:
— Но у Петра-то нет! Он-то говорит: «Это же Господь!»
о. Александр:
— Ну, это случай, который происходит уже по Воскресении, то есть и они уже видели Христа Воскресшего, они поэтому и здесь Его узнают, а эти двое считают, что всё, там, на Кресте всё закончено, и поэтому какие бы ассоциации не вызывал у них этот человек, вот, видимо, конечно, они к этому принятию не приходят, и в моменте, когда Он преломляет хлеб, Он делает это каким-то таким особенным образом, которым всегда делал Сам Христос, и по жесту они просто узнали Его. Вот у нас как бы две интерпретации, какая из них лучшая и правильная, я думаю, что никто не скажет.
А. Митрофанова:
— А что делать нам-то, чтобы друг друга узнать? А то окажемся, понимаете, и... Хотя я в это не очень верю, всё-таки и правда, если есть внутри вот это самая сердечная мышца, ну, всё-таки подскажет, вот это даже внутреннее наше что-то, что взращивается на протяжении лет совместной жизни, оно подскажет, даже если внешне мы будем неузнаваемы.
А. Ананьев:
— Прежде чем отец Александр даст ответ, я тебе дам свой ответ: жить здесь и сейчас, надеясь на то, что завтра в этой земной жизни ты узнаешь своего мужа тем же самым человеком, за которого вышла замуж, потому что, согласно официальной статистике в Российской Федерации, 98 процентов на это не способны, и на следующий день они не узнают своего мужа и расстаются с ним. О, как трагично!
А. Митрофанова:
— Ну, ладно, почему 98-то, ну что ты? Ты сгущаешь краски.
А. Ананьев:
— Ну, немножко сгущая краски, 74,5 процентов, какая разница? Много, трагически много! Отец Александр?..
о. Александр:
— Опять же, с одной стороны, к тезису об узнавании, о сохранении союза нас подводит и Ветхий Завет, который, говоря о том, что двое становятся одной плотью, а в данном случае это обозначает максимальную степень этого союза, а параллельно мы имеем в виду, что весь наш жизненный путь, собственно, и ценен в очах Божьих, то есть Бог и дает нам жить историю, потому что она есть для нас история возрастания в отношениях с Ним и с людьми, и эта история ни на каком этапе не обнуляется. То есть, собственно, из этих соображений и человечество в истории, и каждый человек в истории, то есть с момента грехопадения Бог не уничтожил всё и не построил ещё раз, вот Он как бы весь этот процесс ведёт, и каждый из его этапов ценен. Так уж если все те этапы ценны, то неужели же менее ценен самый главный и основной? Со всеми остальными мы не образуем единство, как одна плоть, ну вот не образуем, как угодно, образуем его вот с этим кем-то одним. Здесь, конечно, рождается много и совершенно трагических вопросов про то, что происходит с людьми, которые вступали в брак неоднократно, какие из этих отношений тогда будут ценнее, какие менее ценнее?
А. Митрофанова:
— Ну, собственно, это вопрос саддукеев к Христу: «женщина-то, у неё семь мужей было, что ж теперь?»
о. Александр:
— Вполне возможно, поэтому Христос и обнуляет этот вопрос, что вы вообще заблуждаетесь, вы вообще не знаете Писание, вы смотрите не в ту сторону. Но повторяюсь, что вот мне кажется, что суть этого ответа в притчевом образе о том, что Царство инаково и отношения в нём инаковы. Наверное, это не значит, что их там нет, что их суть и смысл, и тип не таков, но это не значит, что их нет или они хуже, а наоборот, они есть и только глубже и лучше.
А. Ананьев:
— А в догматическом смысле что такое христианский брак? Ведь это не только единение тел, это ещё и единение душ, и причём, не побоюсь этого слова, в вечности.
о. Александр:
— Безусловно. Но здесь мы не можем сказать об этом ничего догматически, потому что наша догматическая рамка на самом деле очень маленькая...
А. Ананьев:
— Но во время венчания же там произносятся какие-то тексты на этот счёт?
о. Александр:
— Но во время венчания узловым текстом является учительство как раз апостола Павла о типе взаимоотношений между мужем и женой, и этот тип, как между Христом и Церковью. Христос воскресший не забыл про Церковь в свете полученного опыта, как то, что Он настолько велик и превосходящ, что-то его земная община как-то сразу отложилась, нет. Он, собственно, ради неё на Крест всходил и ей плоды Воскресения принёс, вот как бы вся идея, соответственно, между мужем и женой отношения строятся вот по такому принципу. А отсюда соответствующий вывод: так как не разорвались отношения между Христом Воскресшим и Его телом, пребывающим здесь и сейчас на земле, значит, по всей видимости, у нас не рвутся отношения между теми супругами, один из которых в вечности, а другой ещё длит своё земное существование, и, безусловно, они не должны разорваться и на этапе, когда оба окажутся в свете вечности.
А. Ананьев:
— Внимание, неожиданный вопрос: если муж и жена хотят быть вместе не только здесь, но и (глубокомысленная пауза) — там, им следует быть похороненными только вместе.
А. Митрофанова:
— Это вопрос или утверждение?
А. Ананьев:
— Это утверждение. А вот теперь вопрос — да?
о. Александр:
— Нет. Нет, отнюдь. В этом смысле наши переживания по поводу мест захоронений, с одной стороны, очень понятны, с другой стороны, скажем так, в ряде случаев преувеличены. Тело, безусловно — храм и святыня. Тело, безусловно, должно быть погребено должным образом и с соответствующим почтением. Но близость, дальность вот этого захоронения там, друг от друга или ещё, не играет никакой роли. Здесь вопрос про то, что в воскресении мы все окажемся в единстве, то есть вот не будем мы разбросаны по разным местам, и, соответственно, если кто-то захоронен в Нью-Йорке, а кто-то в Антверпене, то, извините, но как бы нет. Как бы отнюдь, отнюдь. Это всё принадлежность века нынешнего, а для вечности всё это не играет никакой роли, опять же, по примеру тех святых, которые слышат через Христа и в Христе, и Христом действуют везде и всюду, вне какой-либо привязки к какой-либо географии.
А. Митрофанова:
— Мне вообще кажется, что география так же, как и время: мы настолько привыкли внутри них и в этих рамках мыслить, нам очень сложно представить себе мир без времени и пространства, когда и то, и другое отменяются, упраздняется уже всё, за ненадобностью, по Второму Пришествию, по воскресению как сложно понять, что такое вечность, потому что мы целиком полностью заточены на линейку времени, точно так же сложно и бесконечность понять, и что это за мир, где непонятно, что там, где вверх, где низ, где близко, где далеко, а оно всё иначе, оно просто всё иначе. И это ещё, знаете, простите, профессиональный травматизм — у Пастернака, я очень люблю роман «Доктор Живаго», единственный момент, который меня там вот прям очень смущает, это размышления Пастернака как раз о воскресении мёртвых, где он говорит: «Я не верю в воскресение мёртвых в том виде, как оно описано, что вот все восстанут — где вы разместите эти миллиарды, миллиарды людей?» И у меня каждый раз внутренний вопрос: но ведь их же не надо размещать на планете Земля или других планетах Солнечной системы, это всё будет как-то иначе, просто мы не представляем, как! И, наверное, в этом смысле действительно не так-то важно, насколько далеко друг от друга похоронены супруги, а бывает так, что останков нет.
А. Ананьев:
— И тут на сцену выходит предание о Петре и Февронии.
А. Митрофанова:
— Но это же предание. Да, мы чтим его, но оно...
А. Ананьев:
— Понимаешь, в любой истории, особенно вот такой важной, как предание о Петре Февронии, есть зерно здравого смысла какого-то, и если уж в загробной жизни Пётр и Феврония, святые, стремились быть вместе телами здесь, на Земле, то явно это о чём-то свидетельствует, не может же быть это просто так.
о. Александр:
— Ну, я подозреваю, что здесь, на самом деле, и очень простой дидактический ход автора текста, опять же, я не к тому, что так не случилось, так и случилось — да, и захоронены они вместе.
А. Ананьев:
— А как вы считаете, так случилось или так не случилось?
о. Александр:
— Ну, то, что они захоронены вместе и вместе в одной раке пребывают, я видел прямо двумя своими глазами, и все, кто были в Муроме. Ничего ранее я не видел, потому что родился несколько позже, чем произошла вся эта история, но факт остаётся фактом — вот они двое в этой одной раке пребывают. И здесь, мне кажется, как раз простая дидактика, то есть простое научение именно как раз про то, что свет этих отношений никуда не угас с моментом их смерти, а при том, что ещё оба монашествующие, оба в постриге, уж казалось бы, ты отложился от одной семьи, от малой своей вот этой церкви, приложился к другой, потому что та твоя община монашеская — это твоя новая семья, и вроде бы теперь ты должен красиво пребывать там, жена твоя в другом месте, и так вот уж и повелось — нет ничего подобного, то есть вот эта идентичность оказывается важнее, чем вот это новоприобретённое.
А. Ананьев:
— У нас осталась минута до конца «Семейного часа», за эту минуту я хочу попросить вас дать совет тем, кто хочет и после смерти сохранять связь друг с другом. Может быть, есть что-то, на ваш взгляд, что мы можем сделать сейчас?
о. Александр:
— Да мне кажется, всё то, что мы можем сделать сейчас, мы должны сделать и не в свете этого вопроса, то есть беречь, любить друг друга и взращивать отношения мы должны и в свете мысли о том, что всё конечно, ничто никуда не длится, и с закрытием глаз заканчивается всякая история, и в свете нашей твёрдой христианской уверенности, что на самом деле — нет, это не так, и вечность нас ждёт, мы должны делать одни и те же вещи.
А. Ананьев:
— То есть не надо бросать мужа и идти в храм, и просить Господа, чтобы нас это как-то не разделили?
о. Александр:
— Наверное, нужно, этапно взращиваясь внутри брака, на каких-то этапах оказываться в этом храме вместе.
А. Ананьев:
— Аминь. Спасибо вам большое за этот разговор, простите нас за путанные вопросы, тема такая, знаете, что даже не знаешь, как вопросы формулировать, но ответы мы получили более чем убедительные, понятные и яркие. Священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, был этой Великой Субботой в светлой студии Радио ВЕРА. Спасибо, отец Александр.
о. Александр:
— Спасибо вам.
А. Ананьев:
— А мы с Аллой Сергеевной отправляемся в любимый храм. Алла Митрофанова...
А. Митрофанова:
-... Александр Ананьев.
А. Ананьев:
— Пасха будет. С наступающей Пасхой! С наступающим Христовым Воскресением! Услышимся через неделю, пока.
Все выпуски программы Семейный час
«Уныние, отчаяние, депрессия». Наталия Инина
У нас в студии христианский психолог, психотерапевт, преподаватель факультета психологии МГУ им. МВ Ломоносова, РПУ св. Иоанна Богослова Наталья Инина. Разговор шел о чувстве богооставленности. Что делать, когда рушатся все надежды и нападает отчаяние, как не перепутать депрессию с чувством покаяния и как преодолеть грех уныния и научиться верить и доверять Богу.