В нашей студии был настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митино священник Стахий Колотвин.
Мы говорили с нашим гостем о вере, присутствии Бога в его жизни, и о том, как он пришел к решению стать священником.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Кира Лаврентьева —
К. Лаврентьева
— Добрый вечер.
К. Мацан
— И я — Константин Мацан. И сегодня в этой студии с нами и с вами иерей Стахий Колотвин — настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митине. Добрый вечер, отец Стахий!
Свящ. Стахий Колотвин
— Добрый вечер.
К. Лаврентьева
— Отец Стахий — почему такое имя? Ведь мы знаем, что от рождения ваше имя — Станислав.
Свящ. Стахий Колотвин
— Да, я по-прежнему регулярно им пользуюсь и в соцсетях под ним зарегистрирован, и я его очень люблю и ценю, однако такого православного святого нет. В принципе, многие славянские святые прославлены были Западной частью Христианской Церкви ещё до эпохи разделения, поэтому именам Ростислав, Вячеслав повезло побольше. А Станиславы были прославлены, но уже католиками после их отпадения от полноты Вселенского Православия. Но, поскольку я ещё застал Советский Союз, совсем немножко, поэтому меня крестили по советской традиции, когда бабушка несёт своего внука крестить, а родителей даже в городе в этот момент нет, поэтому в родном городе моей мамы, в Курске, дедушка отвёз — не вышел из машины — бабушка зашла, покрестили так, хотя уже вроде вовсю Перестройка шла, но люди как-то привыкли крестить более-менее тайком. И вот был я крещённым, но когда родители стали воцерковляться — сначала мама — уже мне года два было, и она задалась вопросом: с каким же именем меня крестили. Моя бабушка сказала: «Естественно, Станислав, с каким ещё?» Но тут проблема стала в том, что в нашей русской традиции, в отличии от, к примеру, сербской, болгарской или даже греческой, не дают народные имена, не крестят с ними, а крестят с именем святого того или иного. Это выяснить никак было нельзя, потому что крестины не регистрировались, и бабушка моя была единственным свидетелем, но она этого не помнила. Моя мама была в недоумении немножко у неё на тот момент была такая хорошая студенческая подруга Светлана Мосолова — ныне преподаватель философского факультета Московского государственного университета. И она отправилась к своему, на тот момент, духовнику, как я помню, ещё вроде иеромонаху Ростиславу, который подвизался в Троице-Сергиевой лавре — сейчас это митрополит Томский. И он — человек, который сыграл в моей судьбе такую, первый из архиереев, хотя я его никогда вживую не видел, разве что на какой-то многолюдной службе, где там около трёхсот архиереев было, что в общем ряду где-то глаз мимо го лица пробежал. Но вот он как раз сказал, что есть замечательное имя Стахий — апостол от семидесяти, первый епископ Византия, такой родоначальник кафедры Константинопольских патриархов, — и надо считать, что я был крещён именно с этим именем. И если у нас магическое сознание, то мы скажем, что, нет, а вдруг не с тем именем крестили и так далее. Но в принципе, Господь не глупый, Господь разберётся, даже если мы в чём-то так или иначе ошиблись. И моё имя было утверждено, когда меня с ним рукополагали — сначала в сан дьякона, потом в сан священника, поэтому сейчас уже никаких сомнений остаться не может.
К. Мацан
— Вот как раз вы упомянули рукоположение, и об этом мы хотим сегодня с вами поговорить — о пути человека к вере, в вере и к священству. Вот судя по вашей биографии и тому, что вы сейчас рассказывали, какого-то такого большого пути к вере, вот в нашем понимании, когда человек до какого-то возраст остаётся абсолютным агностиком, потом вдруг что-то случается и приходит вера к нему, видимо, нет. Вот в вашей даже биографии на сайте вашего храма написано, что вы родились в православной верующей семье и были старшим братом. Потом вы учились в знаменитой классической Шичалинской гимназии, которую основал Юрий Анатольевич Шичалин — известный философ, филолог, переводчик древних авторов, античных философов и святых отцов, человек церковный, верующий, который был секретарём Лосева — легендарная личность. Потом вы учились в Свято-Тихоновском православном гуманитарном университете и вот потом стали священником. Кажется, что это такой очень логичный, прямой, органичный путь. А как вам кажется: действительно ли было, что называется, на роду написано быть священником? Или всё-таки это был путь непростой?
Свящ. Стахий Колотвин
— Есть взаимодействие Промысла Божия и свободной воли человека — это как раз такая одна из важнейших философских проблем мира — как это совмещается. Когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что Промыслу Божьему был естественно меня к священству привести, но я о нём не догадывался и действовал по своей свободной воле. Поэтому, как ты идёшь по тропинке в лесу и не очень уверен, что тебе по ней идти, ты поэтому направо отошёл, поблуждал, налево отошёл, поблуждал, но если далеко от тропинки не уйти, то в принципе рано или поздно ты выйдешь уже к людям, увидишь огоньки деревень, дымок над домами спасительный. Поэтому, конечно, я не думал становиться священником, если не считать, конечно, детских игр такого ещё дошкольного возраста, когда я кадил таким массажёром, сложенным вдвое, он гремел, был похож на кадило...
К. Мацан
— А вы почему в это играли? Обычно дети священников играют.
Свящ. Стахий Колотвин
— Ну на службу ходишь, молишься...
К. Лаврентьева
— Ну да, в православных семьях это бывает.
Свящ. Стахий Колотвин
— И так можно сказать, что я родился в православной семье, но, конечно, семья крещённая, можно сказать, что семья была невоцерковлённая на момент моего рождения. Но она воцерковлялась ударными темпами по стандартной схеме: сначала мама, потом папа, ну а дети уж... То есть можно сказать, что мои младшие братья, сестра, они уже родились именно в православной такой воцерковлённой семье. Может быть, как раз из-за того, что человек, когда воцерковляется... моей мамой куда больше было заложен сил, чтобы я был в Церкви, потому что сама моя мама старалась побольше ходить в храм, не только в воскресные дни, но и на будничные службы, на память великих святых. Ездили мы в паломнические поездки, причём в такие, в стиле 90-х, когда ты приезжаешь и там большой барак, туда все как-то... И папа тоже у меня любит путешествовать, и меня с собой в командировки брал. И обязательно в командировке мы приезжали в монастыри, поклонялись святыням, храмы прекрасные тогда ещё в полуразрушенном состоянии видели. Конечно то, что человек выбирает тот или иной путь — это заслуга родителей. У моих родителей даже никогда такой идеи не было, чтобы я стал священником. Конечно, они старались, чтобы вера в моём сердце сохранялась и возрастала как-то, но наоборот, у них надежда эта, я думаю, никогда не озвучивалась, что я стану таким пропуском в светлое, счастливое земное будущее, получу хорошее образование, буду зарабатывать деньги, построю успешную карьеру, поэтому родители всегда вкладывались в моё образование, учился я в школе замечательной — школа платная, не такая дорогая, как элитные школы, но по меркам, действительно, людей, которые то работают, то из-за кризиса теряют работу, это действительно тоже отдельный подвиг моих родителей — как они всё это вытянули, и наверное, они хотели, чтобы какая-то отдача была.
Сейчас они, безусловно, рады, они видят, что отдача от их трудов есть, может быть, не совсем такая прямо пропорциональная, которую они ожидали. Кроме того очень важно для того, чтобы человек в принципе остался в Церкви, это каким лицом перед ним Церковь является. Потому что я ходил даже в православную группу детского сада — храм Бориса и Глеба в Дегунине. Во время демографической ямы 90-х годов настоятель отец Георгий договорился, что разрешат сформировать на базе государственного детского сада группы, куда будут отбирать именно из воцерковлённых семей детей. Она просуществовала десять лет, когда демографическая ситуация выправилась, группу разогнали, то есть сделали обычной, хотя замечательные были и утренники, и вообще такая здоровая атмосфера, но при этом, какой бы ни был деятельный священник, когда один храм на сотни тысяч человек Северного административного округа, то, понятное дело, если ты представляешь Церковь только как храм, забитый бабушками, в который просто войти технически нельзя в воскресный день, а до программы «200» это была нормальная ситуация для жителей любого спального района, то, конечно, сложнее к Церкви прикрепиться.
Но мои родители не ленились — тогда ещё годы молодые были, сил было больше, поэтому мы садились — сначала на электричке по городу ехали, потом на метро, приезжали в храм Всех Святых в Красном Селе к духовнику родителей — отцу Артемию Владимирову. При этом родители считали, что там слишком уж расслабленная атмосфера, и я это тоже так воспринимал, что можно побегать, поиграть в снежки вокруг храма на Всенощной, но только на ключевые моменты зашёл: на Шестопсалмие, на помазание, потом на песню Богородице, на «слава Тебе, показавшему нам свет», — а перерывах это такое полное право, чуть ли не богослужебный устав, что это надо бегать, веселиться и лазить по ещё таким буеракам страшным, которые там были, но для детей это было очень интересно. Поэтому на Литургию мы ездили в Новоспасский монастырь... тогда ещё архимандрит Алексий, позже епископ, архиепископ Алексий (Фролов) (умер в сане архиепископа Костромского и Галичского) — он тоже в моей судьбе отдельную роль сыграл. И как раз вот эта картина, что Церковь бывает разной, она позволяла мне всех вот этих привычных вопросов не соответствия высоты евангельского идеала повседневной жизни Церкви избегать, точнее, даже не избегать, а просто на него находить ответ. Да, где-то что-то более жёстко, да, где-то более Устав, от которого, может, охота отдохнуть, как, например, в монастыре, но при этом ты приходишь в приходской храм и там тебе более свободно: «Ой, наоборот, приход — чуть ли не клуб по интересам — вот люди собираются, общаются», — это, на самом деле, хорошо, но всё равно, если ты хочешь чего-то другого, то сходи в монастырь. Если у тебя нет сил проехать до храма, который тебе по душе и где тебе легче молиться, или если здоровья нету, тогда хотя бы постарайся, если не войти, но хоть подойти к стенам храма, который рядом с твоим домом — уже хорошо.
К. Мацан
— Очень интересно то, что вы говорите, для наших бесед, где мы беседуем со священниками об их пути к вере, это вообще очень необычно.
К. Лаврентьева
— Вот я сижу и думаю об этом.
К. Мацан
— Я ещё даже такой лично для себя некий очень интересный опыт испытываю, потому что я, может быть, впервые в жизни общаюсь со священником, который в принципе мой ровесник, то есть мы все здесь втроём в студии — люди одного поколения, родившиеся во второй половине 80-х. И вот вы говорите о том, что можно сходить в разные храмы, посмотреть разные практики — когда-то это было немыслимо для кого-то, для тех, кто воцерковлялся раньше. А нашему поколению такая интересная возможность уже дана — потрясающе.
К. Лаврентьева
— В студии «Светлого вечера» священник Стахий Колотвин — настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митине. С вами мой коллега Константин Мацан, я — Кира Лаврентьева. Отец Стахий, у меня на самом деле сразу возникает вопрос: вы очень органично рассказываете о том, что вы ездили в такие экстремальные паломничества. Мне это очень знакомо, например, паломничества 90-х годов, когда монастыри только восстанавливались, когда не было паломнических центров, не было гостиниц, не было где комфортно и удобно разместиться — это люди иногда просто спали в храме на полу ночью, им просто стелили какие-то подстилки, и вот они так спали — с множеством детей маленьких, больших. И у кого-то от этого возникали благоговение и трепет, а кто-то... я встречала людей, которые говорили: «Да меня мама по паломничествам очень много возила и постоянно в храм, и постоянно молиться, и постоянно поститься. И вот как-то мне это всё в переходном возрасте приелось, и я решила попробовать свободной светской жизни». Вы сейчас рассказываете с совершенно другого ракурса, то есть всё ваше повествование, сколько мы с вами беседуем сейчас, оно шло в русле того, что это было для вас радостью. Правильно ли я понимаю, что вам это всё очень органично, и мирно укладывалось на душу — такое выражение, не очень, наверное, грамотное. Но вот храмы, молитвы, службы, паломничества — не было ощущения, что много, надо уже вот такого подросткового, ребяческого, надо уже с мальчишками куда-то пойти погулять, надо попробовать что-нибудь ещё из светской жизни?
Свящ. Стахий Колотвин
— Тут, конечно, у людей разные склонности, просто кто-то домосед — я знаю, например, батюшки, которые никуда не ездят и копят, и покупают себе автомобиль. Даже мы берём людей, которые, правда, достаточно скромно живут. Я, конечно, такого представить не могу: как можно взять и в отпуск куда-то не поехать, сидеть в Москве и на что-то там копить — просто разные склонности. Кому-то важно удобное кресло, тёплый плед, машина и так далее, а мне и многим другим важно какое-то движение. Вот я просто люблю путешествовать, поэтому, возможно, мне это не помешало, то есть независимо от паломничества я путешествовать люблю и по-прежнему стараюсь ездить со своими детьми и меня это не останавливает. Но ещё, опять же, вот как я говорил о храмах, что видишь некоторый выбор и свободу, точно так же вот я упомянул, что папа ездил в командировку, брал меня с собой — он там на какой-то конференции выступил, совещание провёл, и мы в свободное время...
К. Мацан
— Папа учёный какой-то?
Свящ. Стахий Колотвин
— Нет, папа сейчас комплаенс-менеджер, до этого был директором по персоналу, а ещё в 90-е годы он работал в грантовой организации. И все его работы были связаны с командировками, которые не занимали основную часть времени, но были регулярными. И вот то, что мы, например, ездили с папой — это, наоборот, была другая жизнь, потому что ты останавливаешься в такой гостинице солидной. Тут дома — съёмная квартира, такие скромные условия, а тут ты приезжаешь — тут тебе отель, шведский стол — это тогда, в 90-е годы, вообще такое слово было знать... И тоже мне это давало некоторую картину, что можно ездить по-разному. Поэтому и сейчас, когда я сам организую некоторые поездки в частности, то я тоже поступаю по-разному. Вот я, когда беру взрослых прихожан, которые работающие или пенсионеры, которых дети могут отправить... и вот мы ездили в Святую Землю, ездили в этом году в Константинополь и в Грецию, надеюсь, в феврале получится организовать поездку в Рим. Да, там уже мы хоть и скромные условия берём, но обязательно, чтобы были удобства в номере и так далее. А вот когда я еду со школьниками или с молодёжью, это значит уже хостел, это уже значит, что самим приготовить, то есть всё для каждого можно найти, если уже вернуться к тому именно моменту — не хотелось ли какой-то альтернативы вне Церкви? Не надо просто в Церкви замыкаться, у меня была компания, с кем я бегал во время Всенощной вокруг храма в Красном Селе, пока отец Артемий за нас, непутёвых мальчишек, молился в храме. Это тоже очень важно, важная часть приходской жизни — это то, что есть круг общения, причём не только взрослый, но и детский — что ты общаешься с ровесниками.
К. Мацан
— Всё равно дети были церковные, получается.
Свящ. Стахий Колотвин
— Да. При чём не то, что вот ты один — когда ребёнок помещён в некоторое гетто, что вот вокруг мир и вокруг никто не верит, а вот надо, как исповедник, идти в храм, то, понятное дело, у ребёнка больше появится желания от всего этого оторваться, потому что он себя чувствует инородным телом в обществе. У меня такого не было. Поэтому, когда вот строился наш деревянный храм, ещё не было литургических сосудов, мы их одалживали, брали на службы в храме Всемилостивого Спаса в Митине, а первые суммы денег, которые получилось собрать, которые не настройку пошли — мы купили аудиосистемы, установили колонки на улице, чтобы мамы с детьми могли тоже слушать службы, то есть чтобы служба собирала людей тоже вокруг храма. Например, после того, как мы сейчас закончили строить деревянный храм на приходе — стандартная практика переходить на строительство капитального храма, но это тоже зависит от каких-то средств и так далее, но всё равно можно хоть что-то делать — фундамент сделать или ещё что-то и годами ждать. Нет, мы силы нашего прихода направили на строительство воскресной школы, потому что храм-то уже, а очень важно для детей совместное общение. При этом не нужно только изолировать в православной среде, потому что я приходил в храм — там православные ровесники, приходил в музыкальную школу — там ровесники другие. Я бегал с ребятами, просто во дворе в футбол играл, там ребята третьи, и всегда есть выбор. И чаще всего выбор, что более достойные, более приятные друзья — это как раз дети из верующих семей.
К. Мацан
— А подростковый какой-то кризис — отход от Церкви, который мы часто наблюдаем, о котором часто говорят, — у вас был?
Свящ. Стахий Колотвин
— Нет, не было, и я тогда не очень понимал, почему, и в принципе не задумывался.
К. Мацан
— А сейчас?
Свящ. Стахий Колотвин
— А сейчас мне кажется, что вот у меня, может быть, такая даже излишняя любовь к спорам была, со временем она ушла. Я сейчас, наоборот, если человек не хочет слушать, я не буду его переубеждать; если человек хочет побеседовать, то постараюсь. А так, может быть, был некоторый такой, наоборот, запал, что именно за Церковь, то есть, что мне хотелось быть таким человеком, который показывает, что Церковь права, что наша вера православная — это здорово. То есть можно сказать, что какие-то крайности моего характера — какая-то раздражительность, любовь к спорам, да, и любовь, увы, как-то людей, может быть, высмеять, подколоть, от которой я более-менее избавился, но в подростковые годы всегда это и популярность в компании приносит, когда ты можешь подшутить над кем-то и так далее.
К. Лаврентьева
— Самоутвердиться.
Свящ. Стахий Колотвин
— И когда это идёт с позиции как раз, что вроде в защиту православной веры, то, может, в этом даже был мой интерес, то есть протест был не против Церкви, а как раз против тех, кто, можно сказать, в Церкви сомневается. Кроме того, очень важна была атмосфера в классической гимназии, которую основал Юрий Анатольевич Шичалин при своём греко-латинском кабинете, потому что это православная гимназия: Закон Божий, иконы, домовый храм, в котором я уже с 11 лет начал алтарничать, — но при этом дети там всегда учились, когда я начинал, почти все из невоцерковлённых семей. Сейчас, спустя 15 лет, где-то 50 на 50, то есть воцерковлённость не ставилась обязательным условием: никого не заставляли приезжать на молитвы до учебного дня. Была некоторая такая свобода, поэтому в принципе мои ровесники: одноклассники, класс младше, класс старше (классы не очень большие, поэтому общались и в том числе так — вертикальные связи были с окружающими классами) — они были невоцерковлёнными, которые в принципе Православие уважали, или, наоборот, шли в какой-то, может, протест, что вроде православная гимназия. И у меня не было такой среды, что вот я внутри тех людей, которые как-то начинают лицемерить: что от них требует что-то школа, а они делают что-то другое. Потому что изначально было, нет: воцерковлённых людей никто в храм не заталкивал. Как ни странно, это в чём-то ситуация хорошая, вот сейчас я преподаю, с момента основания, в нашей школе Северо-Западного викариатства «Спас» Закон Божий, и я стараюсь как раз брать более старшие классы. Но сейчас у нас ещё выпусков нету, самый старший — девятый класс. Как раз моя постоянная такая забота — показать руководству, что не надо как-то завинчивать гайки в сторону Православия, что нужна максимальная свобода. И с детьми мы тоже стараемся понять, что ничего они не обязаны родителям ходить в храм, не обязаны школе ходить в храм — это должен быть ваш выбор, потому что это здорово, это наше конкурентное преимущество — это что взрослым, что детям (детям — не малышам в школе, а уже таким подросткам) надо просто пояснять, доказывать, что христианин может делать всё то же самое, что неверующий человек, но христианин ещё может пользоваться помощью Божьей, поэтому стартовая позиция значительно лучше.
К. Лаврентьева
— «Делать то же самое, что и неверующий человек» — это такая ловушка, да, для подростка?
Свящ. Стахий Колотвин
— Всё можно, но не всё полезно. Просто очень важна дополнительная какая-то образовательная деятельность для ребёнка, я рад, что родители меня тоже так немножко гоняли, даже чересчур. Например, мама хотела, чтобы я на скрипке играл, и я два с половиной года учился в первом классе в разных школах — меня не переводили на следующий год, не было у меня желания. Потом я благополучно закончил Первую школу, Прокофьевскую, по классической гитаре — но вот скрипка не шла. Но в любом случае то, что я занимался фехтованием, потом кандидатом в мастера спорта стал, и потом музыкальную школу закончил, и на резьбу ходил.
К. Лаврентьева
— А увлечение футболом тогда началось?
Свящ. Стахий Колотвин
— Я в футбол играл во дворе независимо от этого. Всегда некоторая такая активность дополнительная забирает энергию, которая может быть направлена куда-то не туда. Если ребёнка заточить, чтобы он с утра до вечера только зубрил, то обязательно ему ещё захочется просто из-за скуки, ради интереса что-то найти самому, и не факт, что то, что он найдёт сам, это будет что-то полезное для его души.
К. Мацан
— Вот когда такие фразы, как «не надо замыкаться только в Церкви», «не надо как-то принуждать к Православию», что называется, произносит не досужий обыватель-наблюдатель, а священник, который за свои слова отвечает, эти слова дорогого стоят. И мне кажется, тема, которую вы поднимаете, очень важная: вот как воспитывать детей, чтобы они и были в Церкви, и как бы, что называется, не переели этого. Это самый главный вопрос на самом деле: с одной стороны, как сделать так, чтобы не замыкаться в Церкви, как вы сказали, а с другой стороны, чтобы Церковь, как некая противоположная крайность, не получилась неким таким сегментом — ну вот есть работа, школа, музыкалка, футбол, а ещё по воскресеньям мы в храм ходим. Но в принципе, это такая ни к чему не обязывающая часть жизни семьи, но грубо говоря, громко говоря, реально Христос не становится в центр твоей жизни и в центр жизни ребёнка. Как эту золотую середину найти, как вы её искали, как, может быть, вы её ищете сейчас с вашими детьми?
Свящ. Стахий Колотвин
— Это действительно сложно, потому что хоть семья моих родителей верующая, но не будет никакой лубочной картины, и тоже, наоборот, даже я мог, помню в детстве сказать маме, что не по-православному со мной так обращаться, то есть когда меня как-то наказывали и так далее — про несоответствие. Но надо так, чтобы Церковь была не сегментом, а просто она была неотъемлемой частью жизни. То, что ты молишься — это ты молишься, просто по ходу своей общаешься с Богом: начинаешь неделю с Богом в храме, начинаешь день с Богом в молитве, начинаешь еду — тоже Господа благодаришь, что Он что-то тебе ниспослал. Молитва очень важна, я сам человек совсем не молитвенный: мне тяжело молиться самому, служба любой длительности — это я готов поучаствовать, это как-то вдохновляет, а дома встать на молитву для меня большой труд, но всегда выручает возможность просто молиться — не то что что-то читать, а молиться своими словами или даже слова молитв какие-то вспоминать, или идти, в голове петь песнопения какие-то, которые приходят на ум. То есть Богообщение, если есть в жизни... Богообщение — это не то что ты ушёл, на какую-то гору забрался большую. Поэтому почему так важно, когда детки в воскресной школе... может быть, более важный предмет, чем Закон Божий, это церковное пение, причём даже для детей, у которых вообще слуха нет и голоса и они, наоборот, мешают всем остальным. Но это отдельная проблема, может быть, им выделять специальную студию такую, в которой будут дети со способностями, и хор просто для всех. Потому что, когда ты Господа воспеваешь вот именно так искренне, непосредственно с детства, то тебе и неохота как-то от Него отделяться. Понятное дело, что у меня по ходу жизни были какие-то и просьбы Господу, на которые Он не откликался, какие-то волнения... молился: «Господи, пошли мне настоящую любовь», — но тут достаточно быстро Господь исполнил, то есть в 20 лет я женился. Но до этого тоже — встречаешься с девчонками и видишь, что, нет, всё-таки нет такого единодушия с тобой. Потом просил: «Господи, вот уже столько сил я потратил, чтобы рукоположиться, а тоже не получается», — тоже потом Господь всё послал. Поэтому легче рассуждать, конечно, спустя какое-то время. Но точно так же я надеюсь и прошу: «Господи, помоги мне решить жилищные проблемы, в которых сейчас тупик», — но тоже я надеюсь, что Господь как-нибудь когда-то это разрешит.
К. Мацан
— Вот очень важные слова, мне кажется, прозвучали, спасибо вам за них огромное, что, если возможно как-то эту золотую середину определить, то она в этом личном Богообщении, которое происходит и в Церкви, и вне Церкви — просто по жизни. Напомню, что сегодня в «Светлом вечере» с нами иерей Стахий Колотвин — настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митине. В студии моя коллега Кира Лаврентьева, я — Константин Мацан. Мы прервёмся, вернёмся к вам буквально через минуту.
К. Лаврентьева
— «Светлый вечер» на светлом радио, уважаемые радиослушатели. У нас в гостях священник Стахий Колотвин — настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митине. В студии мой коллега Константин Мацан, я — Кира Лаврентьева, мы продолжаем нашу интересную беседу. Отец Стахий, для нас с Константином, как он уже в начале программы сказал, действительно сейчас эта беседа очень интересная, потому что мы с вами одного поколения — это редкость для «Светлого вечера».
К. Мацан
— А с другой стороны, повод задуматься о своём возрасте. Вот уже и подошло поколение священников, которое родилось с нами в одно и то же время примерно.
К. Лаврентьева
— Поэтому всю первую часть программы мы вас «пытали»: а как было это воцерковление, а были ли подводные камни, а как воспитать ребёнка, чтобы он потом не ушёл из Церкви, а как вот сделать, чтобы Церковь не приелась? — и так далее. И нам это действительно очень интересно, потому что наше воцерковление выпало на 90-е годы. И я как раз была тем человеком, который шёл в храм, как вы сказали, как воин: что мир погряз во зле, а я несу свет и истину. И, честно говоря, это было очень сложно, то есть в подростковом возрасте это невероятно, потому что дети же очень чувствуют, когда ты считаешь себя избранным, то есть: я православный, а вы все здесь погрязли во грехе. То есть вот эта крайность есть, и вы совершенно правильно отметили, что тут важно себя не обособлять, важно общаться там, общаться здесь, то есть не считать себя лучом света в тёмном царстве. И, возвращаясь к вашей истории, отец Стахий, очень интересно: когда вы уже поняли, что вы хотите стать священником, когда это было осознанное желание?
Свящ. Стахий Колотвин
— Желание, наверное, было неосознанное всё время, потому что мне нравилось алтарничать и читать за службой, то есть с дикцией у меня всегда проблемы были, а вот с громкостью голоса в принципе всё хорошо. Поэтому я не мыслил жизни вне Церкви, более того, я хотел как-то потрудиться в том числе, но именно внешне, то есть Церковь поддерживать, потому что я с детства видел, что когда есть какой-то человек, влиятельный или знаменитый, или просто элементарно богатый, то он Церкви действительно может помочь как-то. Вот ещё один момент, может быть, к предыдущей рубрике, но очень он характерный, вот только сейчас о нём вспомнил: я ещё пел в детско-юношеском хоре византийского распева. И замечательная наш регент, энтузиаст Лимонова Елена Евгеньевна возила нас в паломнические поездки, тогда ещё как раз как-то могла быть спонсорская помощь — вот в начале 2000-х годов страна как-то встала на ноги. Мы, например, в Иерусалиме спели у храма Гроба Господня, поехали куда-то в святое место, а потом взяли и в какой-то момент с ребятами убежали и против арабов играли в «Контр-Страйк» — мы за милицию, они за террористов...
К. Мацан
— Это компьютерная игра.
Свящ. Стахий Колотвин
— Да, компьютерная игра, не все слушатели, кто, может быть, более старшего поколения, знают, что это такое, не все играли. Но точно так же я понимал, что мне неохота постоянно, как на работу, в храм ходить, что это, правда, здорово — сходить в субботу, в воскресенье, здорово сходить посреди недели на Двунадесятый праздник, но охота заниматься чем-то ещё — не только стоять на службе. Как это водится, очень часто выбор профессии, вообще какого-то стремления связан с учителями. И вот были замечательные учителя: истории — Кувшинская Ирина Владимировна; истории искусства — Сусленков Виталий Егорович, с которыми я познакомился в конце четвёртого, вот пятый класс, и много лет они у меня вели историю Древнего мира, Средних веков, искусства, соответственно, и тоже нас в поездки школьные возили. Поэтому вначале я загорелся археологией заниматься, и до сих я очень люблю историю, историю искусства, стараюсь как раз ездить, по развалинам брожу, карабкаюсь по горам Каппадокии: один ребёнок в рюкзаке, двух на руки взял и так далее. То есть эта любовь никуда не ушла, но я ещё в средней школе понял, что вот именно сидеть и что-то копать — мне не очень интересна археология. Потом, яркий физик у нас был, и захотелось мне физикой заниматься, ну и тем более это серьёзное образование, кроме того, знал многих физиков, которые не были по профессии физиками, а имели физическое образование и занимались самыми разными вещами, и хорошо зарабатывали. И тоже я думал, что это вот такое некоторое базовое образование, и родители тоже это поддерживали: не важно — получил диплом, а потом он уже пригодится для чего-то. Вот отец моего одноклассника, тоже физик, а он был коммерческим директором одной сети салонов сотовой связи и так далее. Но потом я тоже, как и с археологией, понимаю, что я решаю, вроде, примеры, пятёрки получаю, но мне это не очень интересно — изо дня в день разбираться с формулами, задачами.
И я задумался над тем, чем же мне всё-таки интересно заниматься, и понял, что мне интересна какая-то такая работа с людьми: я люблю спорить, люблю что-то там организовывать. Поэтому я решил пойти учиться на юриста, причём чтобы не быть адвокатом, а стать политиком — таким политиком православным, который будет ещё помогать Церкви. Тоже на меня произвело впечатление, что у Новоспасского монастыря как раз появился такой попечительский совет, куда входили политики, и один из них тогда был заместителем председателя Государственной Думы, сейчас он немножко отошёл на второй план, хотя и был даже кандидатом в Президенты на недавних выборах и так далее. То есть я видел, что, правда, есть православные политики. Тут я тоже благодарен родителям, что они иногда не то что направляют или за их детей что-то решают, но они подсказывают какую-то ещё возможность. Потому что родители: «Куда хочешь идти учиться?» — ну, конечно, как и родители, в МГУ идти. Ну а запасной вариант — мало ли, не поступишь — в МГИМО поступить...
К. Мацан
— Хороший запасной вариант — скажу я, как выпускник МГИМО!
Свящ. Стахий Колотвин
— У меня сестра сейчас в МГИМО учится, я МГИМО очень люблю. То есть брат у меня в МГУ, сестра в МГИМО, поэтому оба вуза мне в чём-то родные, но я именно так за родителями шёл. И третий вариант — Юридическая академия, курсы дорогие подготовительные — папа уже вздохнул, что надо их, помимо гимназии, оплачивать и так далее. Но вот пошёл я вместе с мамой за благословением на беседу к владыке Алексию (Фролову), настоятелю Новоспасского монастыря, викарию Святейшего Патриарха Алексия на тот момент, председателя Отдела по монашеству, и много ещё разных комиссий на нём. Нельзя сказать, что я с ним как-то тесно общался, и никогда он не был духовником моим. Но вот всегда, когда я приходил на службы туда, на Литургию, проповеди его впечатляли, и как-то действительно понимал, что моё Православие такое ещё было немножко поверхностное.
К. Лаврентьева
— А духовник был у вас, отец Стахий, простите?
Свящ. Стахий Колотвин
— Да, более того, у меня так сложилось, что всё-таки духовник тоже был — в начале, в детстве, духовник родителей — отец Артемий. И если к отцу Артемию терпеливо в очереди пробился, то тоже воспринимаешь, что он — духовник. Но в чём-то, возможно, в детстве он и был моим духовником, потому что духовную жизнь детей направляют родители, если у родителей есть духовник, то, соответственно, дети, даже если не ходят, а я любил всё-таки, чтобы в очереди не стоять, к какому-нибудь другому батюшке прошмыгнуть — который меньше чего-то там спрашивает. Потом я начал алтарничать в гимназическом храме, и тоже так удивительно сложилось, что там тоже друг университетский родителей, иеромонах Тихон (Зимин), с которым они в студенческие как-то общались, а потом он принял монашество, уехал в Магадан, вернулся, и пути опять сошлись. И тоже я вроде там просто алтарничал, ну и по умолчанию у него исповедовался. И вот он стал моим духовником совершенно нежданно и негаданно, и до сих пор им остаётся, и до сих пор я его очень люблю и ценю, хотя я видел какие-то его, может быть, такие даже недостатки, что батюшка слишком размеренный, что, может быть, чересчур мягкий, но, наоборот, это мне и нравится, что я приезжаю и меня никто не прессует, а действительно как-то своей любовью, как и всех окружающих, окутывает. Но тем не менее никогда духовник не воспринимался, и это абсолютно верно — что духовник что-то решает за человека, если этот человек не монах. У монаха послушание, он выбирает путь отречения от свободной воли, принимает постриг, и уже за него отчасти решает другой человек. А здесь же я не считал даже каким-то ущемлением прав своего духовника то, что я пошёл посоветоваться к владыке Алексию.
К. Мацан
— И что он сказал?
Свящ. Стахий Колотвин
— Так, если начат с конца: ну, пришёл к епископу, он действительно сказал: «Будь попом!» — ну что он ещё мог выдумать? Нет, на самом деле владыка Алексий сразу сказал: «Здорово, что ты хочешь поступать на юридический, адвокатом будешь — хорошая, важная, полезная профессия». Я сказал: «Да видел я этих адвокатов. Зачем это всё? Неинтересно. Я хочу быть именно политиком». Но он так: «А почему?» Я сказал, что ну вот — православный политик... Владыка очень посмеялся искренне, и меня это даже немножко так удивило: вроде вокруг политики и так далее. Он не стал ничего пояснять, но это уже потом я в принципе понял, что, одно дело, человек пришёл в политику, уже как-то пробился и действительно понял, как идти к вере. Так всё-таки совмещать политическую деятельность с изначальной воцерковлённостью чрезвычайно сложно, и вообще вопрос, насколько это реально возможно. Поэтому чаще всего воцерковлённые, по-настоящему верующие политики — это те люди, которые пришли к вере уже состоявшимися в карьерном плане людьми. А тут он действительно начал разбирать какие-то различные возможности — не то что он сказал, что вот надо священником становиться. Он говорит: «А как там быть инженером?» Я говорю: «Да вот я как раз до десятого класса, до лета, после него, думал быть физиком, как-то чем-то заниматься в этом направлении, но я понял, что мне не интересно изо дня в день этим заниматься». — «Да? А быть врачом?» Я говорю: «Ну да, тоже интересно, но всё-таки вот так в людях как-то копаться — это не очень... а быть даже каким-то врачом прикладной специальности — это не так интересно. Если всё же быть, то обязательно хирургом, а хирургом я, наверное, не смогу быть, не смогу людей резать — как-то нет у меня такой решительности». Так вот потихонечку некоторый круг профессий был перебран, и владыка спрашивал: «А как ты считаешь, чем ты можешь людям послужить, что тебе нравится?» Я говорю: «Вот я действительно хочу вести людей за собой». Он говорит: «Тогда чего искать? Надо у Престола Божия служить, тем более стартовая позиция есть».
Это действительно очень примитивный пересказ — это как описать в газетной вырезке журнала, который телепрограмму и рекламу бесплатно распространяет в почтовые ящики, шедевры мирового изобразительного искусства. Но некоторое такое свидетельство, что действительно чудесная это была беседа и судьбоносная: вот там сидела моя сестра, которой на тот момент было года... то есть, если мне лет 15 было, то соответственно, ей было пять лет где-то. И у неё в детстве характер был такой очень непоседливый, то на секундочку просто замереть на месте она не могла, но тогда она сидела в кресле, даже не шелохнувшись. Её просто некуда маме было девать, мама меня как раз повела, может быть, без неё бы и не решился бы я прийти на эту аудиенцию. То есть сестра эти сорок минут просидела просто на одном дыхании, в обнимку с подаренным ей пушистым зайцем. Тоже это я считаю настоящим чудом Божьим, потому что у меня никакого плана двигаться в этом направлении не было.
Правда, когда осмысляешь, спустя годы: когда я попал в Свято-Тихоновский университет (и тоже это не сразу осмыслил), потом ещё, спустя какое-то время, я понял, что со мной учатся люди, которые получают второе высшее образование — богословское. Потому что люди отучились и поняли, что они хотят всё-таки служить Богу, хотят служить у Престола Божия, хотят получить богословские знания, и можно сказать, что время не потеряно — их светские навыки всё равно пригождаются. Но всё равно можно было бы этим заняться раньше. Более того, я как раз немножко словам владыки, которые были как некоторое такое благословение, расстроился, потому что мне не хотелось идти в семинарию. Я думаю: «Как там сидеть в четырёх стенах? Ни пофехтовать, ни никуда не сходить, да и вообще какой-то казарменный тип», — ну и в принципе, семинария как заимствование из Западного, из католического мира, которая не предусматривала семейного монашества, это, конечно, некоторая просто историческая особенность развития Русской Православной Церкви, которая как вот такая общежительная монашеская система, ещё большой вопрос, насколько она оправдана. И кроме того, даже больше меня — понятно, что самое первое, самое ближнее: как же — ограничение всей этой свободы, которая мыслилась как неотъемлемая часть в том числе христианской жизни, — как ещё это совместить с планами делать карьеру, зарабатывать деньги и так далее. Поскольку я рос в воцерковлённой семье, то я, в отличие от людей, далёких от Церкви, у меня не было стереотипов про батюшек на богатых «Джипах». Я знал, что есть великолепные пастыри и люди им помогают: что вот есть отец Артемий, и действительно есть люди, которые его обеспечивают, и он ни дня даже не занимался приходским хозяйством, то есть всё время кто-то решал это за него — Господь ему всё посылал. Да, есть действительно батюшки, у которых много детей, всё сложно, жилья нет, машины нет — например, как у меня сейчас, только ничего сложного нет. Другое дело, что, понятное дело, Господь как-то поддерживает, но ты же старший сын в семье, в тебя так вкладывались, надо брать и как-то карьеру делать, деньги зарабатывать. Тем более, что учился я в школе хоть православной, но платной, там были дети и из куда более богатых семей, которые и сейчас какую-то более серьёзную карьеру сделали и серьёзные деньги зарабатывают, то есть не из дворовой школы. Поэтому я немножко, конечно, смутился сердцем, мама это заметила ещё сразу во время этой беседы, и она говорит: «Ой, владыка, а можно сейчас ему поступить на светское образование?» — она привела пример, что тот же духовник родителей отец Артемий Владимиров, что множество других священников, которые их окружали, духовники друзей моих родителей — отец Максим Козлов и так далее — они все были людьми со светским образованием, которые потом получали богословское. Владыка как раз сказал: «Ну что, можно, как блудный сын, пойти, рожков поесть, а потом вернуться». И я так подумал: «Что это такое — потом, может, вернёшься или не вернёшься?» — и я решил поступать по итогам этой беседы отнюдь не в семинарию, а я решил поступать — ну ладно, так и быть, что-нибудь такое более гуманитарное, к богословию — поступлю-ка я на филологический факультет.
К. Лаврентьева
— Свято-Тихоновского?
Свящ. Стахий Колотвин
— Нет, естественно, МГУ. Я вообще не очень знал, что такой вуз существует в мире. Была задача учиться в том вузе, где учились родители, где друзья родителей — вот этот круг общения семейный, не который вокруг окружает. Очутиться там, а потом уже поживём — посмотрим. Была ещё мысль, что я отучусь, а потом ещё учиться. И тут как раз я очень благодарен Юрию Анатольевичу Шичалину — была тоже возможность с ним поговорить, тоже некоторая судьбоносная беседа. Он как раз сказал: «Зачем пытаться по очереди что-то делать? Вот есть такой Свято-Тихоновский университет», — только, кстати, статус университета получил в 2004 году, до этого просто институт был, и я впервые услышал, что такой университет есть. И он сказал, что там есть отделение, где можно учиться как на филфаке, с древними языками, с древнехристианской письменностью, при этом это богословский факультет, и при этом это не семинария — ты не отрываешься от своей домашней церкви, от семьи, ты в ней остаёшься. Правда, я потом — что меня всегда волновало — некоторая такая свобода: я взял, отзанимался, поехал на тренировки — и вот эта свобода сохранялась.
К. Мацан
— Иерей Стахий Колотвин, настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митине сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Ну и вы поступили в ПСТГУ, вы его закончили, вы стали священником. И мы сегодня так или иначе к этой теме возвращаемся: очень интересно узнать у вас, что такое бытование молодого священника. Вот как относятся прихожане к священнику, который младше их, возможно, оказывается? Как вы сами себя ощущаете, будучи ещё вполне молодым человеком, и даже по каким-то официальным государственным критериям попадаете под категорию «молодёжь» и «молодая семья», и вы пастырь? Какое это переживание, что вы при этом чувствуете, если для вас это какое-то значение имеет, какой-то вопрос стоит об этом?
Свящ. Стахий Колотвин
— Тут даже вопроса: то есть внешне как люди относятся; и как уже сам я отношусь? Разница существенная, потому что так всё вроде гладко шло, пока я учился в Свято-Тихоновском и не задумывался о рукоположении, не было задачи жениться поскорее, чтобы рукоположиться, из-за чего множество трагических семейных ситуаций в семьях священников, увы, складываются. Но так получилось, что и женился я ещё по ходу учёбы и выпустился — никакой распределительной системы Свято-Тихоновский университет не стоял. И ходил я в гимназический храм, куда священник не нужен, где родной Новоспасский монастырь — там монашествующие, зачем туда белый священник. Храм, где отец Артемий Владимиров, конечно, можно было бы туда попроситься, но тоже там большой штат и там тоже вроде нет в тебе востребованности. Да, действительно, я долгие годы алтарничал, то есть я закончил в 21 год, и ещё три года я алтарничал. И тоже ты вроде при храме, ты вроде что-то делаешь, но, правда, так люди не замечают — тут некоторое, увы, такое магическое сознание есть, что вот если батюшка, то даже если батюшка дурной, то ему всё уже глубоко верующие люди прощают, принимают, другой вопрос — люди воцерковляющиеся. Эту разницу я почувствовал, когда, спустя эти годы, всё-таки удалось мне стать дьяконом — уже совсем другое отношение, но тоже люди не замечают: вроде и служит, вроде и красиво, но это всё не то — это не батюшка. А потом раз, и становишься священником, тоже достаточно рано, но после выпуска столько уже времени прошло — в 25 лет. Мои друзья, ровесники-семинаристы, уже давно священники, кто-то настоятель в подмосковных храмах и так далее, а ты вообще ещё никто, и тебя люди не замечают, ты вроде для чего-то все эти знания получал, для чего-то частную школу заканчивал, для чего-то тебе все эти языки — что новые, что древние — все эти навыки, а как-то применить не можешь.
Но тут, может быть, в удачное время я попал, потому что стали спрашивать с приходов какую-то молодёжную деятельность. И настоятель, который не спешил меня продвигать на рукоположение, он говорит: «Ну, иди организуй молодёжную группу», — была молодёжная группа, средний возраст которой был 50 лет, но всё равно какая-то обратная... Вот уже начинаешь общаться, и уже люди, хоть ты не священник, но как-то твои знания уже востребованы, им с тобой интересно. Но когда становишься священником, уже... правда, есть пока что у нашего народа ещё доверие к священству, которое ещё сложилось в чём-то и в советские годы, когда Церковь ругали, но всё равно все видели, что священники строгие, пусть и недоступные. Да, вспоминают подвиг новомучеников, вспоминают тех батюшек, которые разрушенные храмы восстанавливали, поэтому на самом деле угроза, главное, в противоположном: что вот к тебе относятся так замечательно — чтобы ты это не воспринял, что это действительно так: что ты почти святой человек. Поэтому главное, наоборот, всячески вот это отстранять — вот этот стиль барокко в церковном общении. У нас молодой приход — половина из них в храм вообще не ходила ещё совсем недавно. А вот те люди, которые долгие годы ходят в храм, они сразу: «Ой, наш батюшка, наш настоятель», — причём без какой-то корыстной цели — это вот просто надо им так возвеличить. И приходиться останавливать: «Нет, не надо — я не святой, чтобы его воспевать в каких-то стихирах и так далее». Поэтому этому доверию людей ещё надо соответствовать. И для этого надо какие-то усилие приложить, в частности пока-то ещё легко, знания свежи, но тоже основная проблема современных городских священников, что люди что-то когда выучили многие годы назад и потом ничего нового стараются не узнавать, просто времени действительно нет, и как-то и не пытаешься. И ты привык к некоторому такому восхищению, почитанию, пусть и дистанцированному, ты привык к какой-то богослужебной рутине и у тебя это действительно становится как некоторая работа. Слава Тебе, Господи, вот чего я боялся ещё после первой беседы с владыкой Алексием, да и почему вообще не задумывался о священстве: что вот только ходить на службы — служить. Слава Тебе, Господи, служение священника это не только совершение служб, это и служение проповеди, ну и есть возможность отвлечься мне по должности и на всякие хозяйственные дела — это даёт возможность не заскучать.
К. Лаврентьева
— Отец Стахий, не могу не задать этот вопрос: когда мы готовились к встрече с вами, мы прочитали много материалов, в том числе статью, где вас называют «викингом в рясе». И я сижу и понимаю, что я не могу не задать этот вопрос, потому что у меня совершенно не умещается в голове вот тот образ, который сейчас сложился перед нами, и образ футбольного фаната с 12-летним стажем.
Свящ. Стахий Колотвин
— Футбольный фанатизм бывает разной степени накала, и в моей жизни он тоже был разной степени накала. И какие-то крайности вполне получилось преодолеть — это тоже такая интересная, молодёжная, тинейджерская история, которая тоже яркие воспоминания какие-то оставила. Но сейчас у меня есть абонемент на футбольный стадион, более того, не на фанатский сектор, а на солидный — на центральной трибуне. То есть когда службы позволяют, не пересекаются, то стараюсь — спасибо моей терпеливой жене, она отпускает меня сходить и с ребятами пообщаться, которые тоже повзрослели, которые тоже были такие горячие головы, а сейчас уже у них семьи, дети.
К. Мацан
— Это старые друзья ваши, да?
Свящ. Стахий Колотвин
— Они вот, можно сказать, сейчас даже больше друзьями стали, потому что были действительно такие знакомства, пусть и взаимная поддержка некоторая, а сейчас это стало как-то всё более живо, потому что объединяет не просто некоторое хобби, а объединяют живые житейские вопросы, которые... понятное дело, никто меня там не воспринимает, что ой священник, батюшка — как раз очень полезно очутиться в компании, где тебе с придыханием не говорят: «Ой, наш батюшка!» — а где берут, и даже немного издеваясь, поют на протестантский манер: «Я так рад, что спас меня Иисус!» — хором, человек 10-15 и так далее. Но это всё равно с любовью. Поэтому всё, что Господь в жизни посылает, какие-то ситуации, из них можно как, увы, грехов понабраться, так можно и чего-то полезное вынести.
К. Мацан
— Спасибо огромное за эту беседу! Она какая-то получилась, на мой взгляд, в чём-то даже такая социологическая, потому что мы абсолютно увидели срез поколения и опыт человека, который родился в Перестройку, воцерковлялся в Перестройку и в 90-е, учился богословию в нулевые, стал священником вот в это уже наше новое время. Это тоже такой феномен какой-то и духовный, и социологический, который требует ещё своего осмысления, наверное, в будущем. А мы сегодня к этому опыту прикоснулись, впервые на него посмотрели — для меня, по крайней мере, так впервые очень глубоко. И будем ждать новых встреч с вами, отец Стахий, в эфире.
Свящ. Стахий Колотвин
— Спасибо.
К. Мацан
— Иерей Стахий Колотвин — настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митине был сегодня в программе «Светлый вечер». В студии также была моя коллега Кира Лаврентьева, я — Константин Мацан. До свидания.
К. Лаврентьева
— Всего хорошего.
Деяния святых апостолов
Деян., 1 зач., I, 1-8.
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Если мы внимательно читали Евангелие, то могли заметить, что Господь постоянно говорит Своим ученикам о тайне Царства Небесного. Церковь утверждает, что хранит эту тайну до сих пор. О чём же идёт речь? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 1-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 1.
1 Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил от начала
2 до того дня, в который Он вознесся, дав Святым Духом повеления Апостолам, которых Он избрал,
3 которым и явил Себя живым, по страдании Своем, со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней являясь им и говоря о Царствии Божием.
4 И, собрав их, Он повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца, о чем вы слышали от Меня,
5 ибо Иоанн крестил водою, а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым.
6 Посему они, сойдясь, спрашивали Его, говоря: не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?
7 Он же сказал им: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти,
8 но вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый; и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли.
После Светлого Воскресения Христос продолжает являться Своим ученикам на протяжении сорока дней. Как слышим мы сегодня из чтения книги Деяний святых апостолов, Спаситель рассказывает им о Царствии Божием. Может показаться, что Христос передаёт апостолам какое-то особое учение, которое не вошло в Евангелие и которое доступно лишь узкому кругу посвящённых. Благодаря этому тайному знанию ученики становятся сверхлюдьми, в распоряжении которых оказываются какие-то сверхспособности. Однако дальнейшее повествование свидетельствует, что это не так.
После того как Христос призывает апостолов не уходить из Иерусалима и дожидаться сошествия Святого Духа, они в недоумении спрашивают: «не сейчас ли, Господи, ты восстановишь Израильское царство?» Очень показательный вопрос. Апостолы задавали его Спасителю с самого начала их совместного путешествия. С самого момента своего призвания они ждали, что Христос прогонит римлян и вернёт еврейскому государству былую славу.
Однако, посмотрите, как Господь милостив. Как Он терпелив. С какой кротостью Он переносит это невежество Своих учеников. Он видит, что несмотря на всё произошедшее, ложные представления о Мессии всё ещё сидят в их головах. Суть Его учения о Царстве Небесном до сих пор ими не усвоена. А потому Он и отвечает им уклончиво: «не ваше дело знать времена или сроки». Иными словами, ваше дело дождаться сошествия Духа, получить от Него силу, начать проповедь и тогда вы всё поймете сами. Вы получите все необходимые ответы.
Так и случилось. Пришёл обещанный Дух, апостолы начали свидетельствовать о Христе людям, и ложные ожидания в их голове испарились. Потребность учеников в грандиозных внешних преобразованиях исчезла, будто её и не было. Великая духовная реальность, которую они до этого ощущали лишь смутно, в полноте открылась в их сердцах. Уже во время своей жизни они стали полноценными участниками Царства Мессии.
В той или иной степени каждый из нас исполнен ложных представлений и предрассудков о духовной жизни. И, пожалуй, не самый последний из них — это постоянное ожидание значимых изменений. Я словно всё время жду, что однажды Господь откроет мне какую-то тайну. Тогда моя жизнь изменится. Всё резко станет лучше. Евангелие напоминает нам сегодня: все грандиозные изменения уже произошли. Дух Святой уже сошёл. А потому великая тайна христианства заключается в том, что нет на самом деле никакой тайны. Евангелие Христово предельно просто — каждый день ищи волю Бога и старайся принести пользу тем людям, которые тебя окружают. Иными словами, преврати свою жизнь в служение. В той мере, в какой это исполняем, нас наполняет благодать Святого Духа. Всё вокруг нас и в нас самих оказывается на своих местах, и в нашем сердце загорается пасхальная радость.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Воскресение Христово и Светлая седмица». Прот. Максим Первозванский
В нашей студии был клирик московского храма Сорока Севастийских мучеников протоиерей Максим Первозванский.
Разговор шел о светлом Христовом Воскресении, о богослужениях пасхальной недели, о праздновании в честь Иверской иконы Богородицы, а также иконы «Живоносный источник».
«Семья в жизни вечной». Священник Александр Сатомский
У нас в гостях был настоятель Богоявленского храма в Ярославле священник Александр Сатомский.
Мы говорили о том, какими будут отношения людей после всеобщего воскресения и сохранится ли любовь супругов и родственников в вечной жизни.
Ведущие: Александр Ананьев, Алла Митрофанова
А. Ананьев:
— Великая Суббота, вечер, когда, наверное, правильнее всего было бы ничего не говорить, ни о чем не рассуждать, уж тем более легко смеяться в приятной компании. Надеюсь, что мы сегодня постараемся выдержать вот эту вот важную, несколько напряженную, но очень ответственную атмосферу Великой Субботы в программе «Семейный час». Но программа «Семейный час» все-таки выйдет, потому что в студии Радио ВЕРА все-таки появилась ведущая программы «Семейный час» — моя жена Алла Митрофанова.
А. Митрофанова:
— Что значит «все-таки появилась»?
А. Ананьев:
— Потому что Великая Суббота и предполагается, что ты в храме должна быть.
А. Митрофанова:
— Ну, сейчас поедем, конечно.
А. Ананьев:
— Я Александр Ананьев, и сегодня мы долго думали с Аллой, о чем стоит поговорить в эти 60 минут, и после недолгих рассуждений мы поняли, что нам действительно интересно и важно, уж не знаю, насколько возможно, получить ответ на этот вопрос, узнать: а что будет там, в загробной жизни? Действительно ли мы, прожив здесь долгую счастливую жизнь, по возможности сделаем все, чтобы умереть в один день, и там больше никогда не увидимся, потому что нет там ни мужеского пола, ни женского, ни мужа, ни жены, ни ипотеки, ни дома, ни кухни, ни гардероба, там все совершенно иначе, и вся наша семейная жизнь закончится могильным камнем? Или же, «что Бог сочетал, того человек не разлучает», и неспроста Господь свел нас — семью, мужа, жену, детей вместе на одних квадратных метрах общей жилплощади, чтобы и потом мы тоже как-то держались вместе? Согласитесь, это интересно, и это важно. И я не знаю, насколько получится у нашего сегодняшнего собеседника дать ответ на этот вопрос, но учитывая то, что сегодня мы пригласили настоятеля храма Богоявления в Ярославле, нашего дорогого друга, священника Александра Сатомского, какой-то очень важный ответ мы обязательно получим. Добрый вечер, отец Александр, здравствуйте, с Великой вас Субботой.
о. Александр:
— Добрый вечер.
А. Митрофанова:
— Вообще, Великая Суббота — это такой, с одной стороны, день тишины, а с другой стороны, внутри уже всё клокочет от радости, потому что ты понимаешь, в общем-то — ну, Пасха, она наступает.
А. Ананьев:
— Я в прошлом году помню утро Великой Субботы: я проснулся и понял, что Христа нету. Ну, вот, Он вчера умер, а сегодня Его нету.
А. Митрофанова:
— Ты понимаешь, когда в этот момент стоишь на Литургии, то всё несколько иначе. Впервые в жизни, кстати, помню, как узнала о содержании Великой Субботы, я несколько лет уже в храм ходила, пришла в храм, меня попросили помочь с цветами, цветами к Пасхе украсить храм. Я говорю: «А во сколько?» — «Ну, украшать будем часов с 12-ти, так что хочешь, останься там после службы». И я думаю: «ну, здрасьте, на ночное богослужение надо идти ещё, значит, в Великую Субботу там утром...нет-нет», я пришла к 12-ти. И когда я попала вот в это храмовое пространство...
А. Ананьев:
— Это Татьянинский храм был.
А. Митрофанова:
— Это был Татьянинский храм, весь залитый светом, покоем, радостью, но пока тихой такой, не ликующей и, вы знаете, у меня было ощущение, что я, может быть, что-то самое важное только что пропустила, ну, просто потому, что тупо решила: извините, я посплю. И пропустила что-то такое, от чего...вообще-то, чего люди ждут целый год, как потом выяснилось. И естественно, в следующем году я уже, опережая собственный вопль, подскочила, помчалась на Литургию Великой Субботы, и вот это состояние, когда на самом деле Христос жив, и об этом пока ещё не знают вокруг, а Он жив, и Он из-за ада выводит тех, кто хочет выйти вместе с Ним, всех. Всех, кто захочет! Он их будет за запястье выдёргивать оттуда, как на иконе знаменитой Воскресения Христова в монастыре Хора. Ну, это потрясающе. Потом, ведь икона Воскресения Христова — это икона Великой Субботы, и Евангелие о Воскресении Христовом читается на Литургии в Великую Субботу, то есть это и есть, по сути, пасхальная служба, поэтому у меня вот с тех пор несколько иное отношение к этому дню, может быть, даже, знаете, оно сливается в единое — и пасхальная радость, и радость Великой Субботы, какой-то нераздельный такой календарный фрагмент.
А. Ананьев:
— Слушайте, отец Александр, прежде чем мы начнём вас действительно мучить семейными передрягами, а я сейчас понял вообще, в чём трагедия происходящего, я хочу спросить вас: а что для вас Великая Суббота?
о. Александр:
— Вот, вы знаете, за достаточно небольшой период времени, который я, собственно, служу священником, вот всё это восприятие достаточно сильно менялось, и на каком-то этапе вот от того акцента, который вы предлагаете, я ушёл, в каком смысле: мы проживаем календарь таким образом, как будто эти события случаются прямо сейчас, а на каком-то этапе ко мне пришло это совершенно чёткое ощущение и понимание, что Христос всегда Воскрес. То есть мы Страстную неделю на самом деле проживаем ведь в свете Воскресшего Христа, Он уже победил, в этом смысле даже вот византийские авторы, которые написали соответствующего рода тексты, очень чётко это улавливают: с одной стороны, конечно, они давят на психологическую «педаль» сострадания, что мы с Христом проживаем, переживаем всё это, но, с другой стороны, там время от времени проскакивают вот эти тезисы, что победа уже осуществлена. Собственно, «Не рыдай, Мене, Мати, зрящи во гробе», это известнейшее песнопение, то есть как «не рыдай», если всё, вся история завершена? Я восстану и прославлюсь, и Тебя возвеличу, и Тебя не забуду«. Или: «вот они вложили в мою руку жезл (как бы не зная), что Я сокрушу их, как горшечник сосуды», и много-много-много вот такого рода тезисов. И вот в этом смысле я уже достаточно давненько вхожу в Страстную с этим чётким пониманием — Христос победил. То есть это история про когда-то сгущавшуюся тьму, которая так ничего и не смогла. То есть победа Христова абсолютно однозначна, в этом смысле она в Великую Пятницу ничуть не менее очевидна, чем в Субботу и Воскресенье.
А. Ананьев:
— «Семейный час» на Радио ВЕРА, священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, с вами Алла Митрофанова, Александр Ананьев, мы в Великую Субботу говорим... О чём можно говорить в «Семейном часе»? О семье, о муже, жене, детях. Алечка сейчас сказала удивительную штуку: до нашего знакомства, до нашего венчания, до нашей свадьбы она вела благочестивую жизнь, она ходила в Великую Субботу украшать храм цветами, она чаще бывала на службах, она была прихожанкой семнадцати-двадцати храмов...
А. Митрофанова:
— Да ладно тебе, что ты преувеличиваешь-то? (смеется)
А. Ананьев:
— ...сейчас её жизнь, и я виню себя в этом, не то чтобы я делал это специально, вовсе нет, но акцент её внимания сместился с церкви на мужа.
А. Митрофанова:
— Ну нет, ну...
А. Ананьев:
— Когда последний раз, дорогая жена, ты украшала Татьянинский храм цветами? Внимание, вопрос! Минута на размышление. Ответ: «до нашего знакомства». Я, ещё раз, я тебя очень хорошо понимаю, я тебе очень благодарен, но штука в том, что муж для жены — преграда. Давайте начистоту. Муж для жены — не путь к Богу, муж для жены — преграда. И в этом смысле могу ли я, несчастный, рассчитывать на то, что по ту сторону земной жизни мы сохраним какую-то связь?
А. Митрофанова:
— Понимаешь, какая штука, от того, украшу я или не украшу храм цветами, мне кажется, гораздо в меньшей степени зависит моя посмертная участь, чем от того, сумею ли я или не сумею прокачать любовь внутри себя.
А. Ананьев
— «Марфа, Марфа, о многом заботишься ты, но не о главном». Отец Александр, рассудите. По-моему, здесь как раз очень тяжёлая на самом деле картина нарисуется.
о. Александр:
— В общем-то, во-первых и главных, абсолютно верен тезис про то, что не столько от украшения храма цветами, сколько как от украшения себя добродетелями и совершенствами в общении с вами преуспевает ваша жена, безусловно, то есть вы в этом смысле — главная лестница, ведущая её к Богу семимильными шагами. Равно, как и наоборот.
А. Ананьев:
— То есть работы больше, удовольствия меньше, от этого и награда выше?
о. Александр:
— Ну, не то чтобы, я это никак не оцениваю, но это очевидный факт. Более того, в эту сторону у нас ведь совершенно однозначно смотрят и все традиционные религиозные формы. Вспомним, например, соседний нам иудаизм, который предписывает мужчине в день субботний посещение синагоги просто абсолютно однозначно, это его прямой долг, не в смысле там он хотел-не хотел, полезно-не полезно, он должен там быть. Женщине он не предписывает ничего абсолютно. Эффектнейшим способом, выруливая эту ситуацию не темой детей и кухни, а тем, что Адам, сотворенный из земли, нуждается в продолжении возделывания, а Ева, сотворенная из Адама — это лучшее из всего того, что сотворил Бог, потому что вот уже ничего более совершенного, как из человека произведенное, уже сделать нельзя, поэтому ее учить — только портить. Соответственно, как бы собрание в синагоге — это собрание научения, поэтому все прекрасно, она уже готова к Царству Небесному, пусть спокойно занимается кухней, то есть в этом, конечно, есть определенного рода манипуляция. (смеется)
А. Митрофанова:
— Конечно.
о. Александр:
— Очевидно. Но если серьезно, ведь Древняя Церковь совершенно неслучайно выделяла даже среди женщин совершенно определенные типы служений, например, отдельно говоря о девицах, отдельно говоря о вдовах, которые вот внутри церковного собрания несут какое-то большее число трудов и послушаний, потому что почтенные матроны, обремененные семьями и мужьями, вот самой волей Господней к ним и приставлены, к этим семьям и мужьям, равно как и наоборот.
А. Митрофанова:
— И это твой путь, условно говоря. Я знаю ситуации, когда, ну немного, но знаю такие случаи, когда женщина начинает отдаляться даже от семьи, потому что есть какое-то церковное или социальное служение, очевидное для нее, и очень благородное, и социально одобряемое — страдает семья, в этих случаях страдает семья вплоть до даже вот каких-то глубоких кризисов, и не уверена, что, может быть, в каких-то ситуациях это такой вполне допустимый вариант. Однако есть вообще мужья потрясающие, я вспоминаю историю доктора Лизы, Елизаветы Петровны Глинки, вот Глеб Глебович — как он понимал, что делает его жена! Он был здесь, в нашей студии, это человек, который у меня вызывает глубочайшее почтение. Но это, скорее, редкость. Поэтому для женщины, мне кажется, если мы не берем такие исключения, как Елизавета Петровна, которая, наверное, все-таки подтверждает правило, то для среднестатистической гражданки типа меня вполне естественно, что главное — это муж-семья. Остальное — ну вот, по силам и по времени.
А. Ананьев:
— Ну, ты как раз пытаешься найти какой-то баланс, какое-то равновесие в этих вопросах, но в том, что вот это противоречие, оно все-таки имеет место — это правда, либо ты с Церковью, с верой, со Христом, либо ты с мужем с готовкой, с уборкой. Иначе не было бы монахов, которые поняли, что вот семья будет мешать, семья будет мешать моему служению Богу. И семья всегда мешает служению Богу.
А. Митрофанова:
— У тебя какое-то чувство вины, что ли, я не пойму? Ты все время как-то: «а как бы тебе было хорошо, если бы ты сейчас была бы в храме, а ты вот со мной...»
А. Ананьев:
— Солнце, да, да, у меня чувство вины, потому что я понимаю, что до нашего знакомства ты чаще, ты просто чаще была в храме, и Великим постом, и на Страстной неделе, ты каждый день была в храме...
А. Митрофанова:
— Посмотри на лицо отца Александра.
А. Ананьев:
— ...а сейчас я понимаю, что и молитвы стало меньше по моей вине, и в храме ты стала бывать меньше по моей вине. На отца Александра я вообще стараюсь не смотреть, потому что вот все, что я говорю, отец Александр опровергает своей собственной жизнью, своим собственным примером, потому что, казалось бы, откуда у священника Великим постом может быть свободное время, чтобы украшать печеньки для куличей для своей жены, которая печет? Тем не менее, вот ночами отец Александр Великим постом занимался тем, что выписывал кремом на этих печеньках поздравления со Светлой Пасхой. Да, да, так и было, я знаю, что так и было, я видел эти куличи своими глазами, я нисколько в этом не сомневаюсь. То есть вы опровергаете вообще все, что я говорю, но то, что я говорю — это тоже правда.
о. Александр:
— Здесь, наверное, это не вопрос про правду-неправду, это вопрос про оценку. Ну как бы про оценку, и вот именно как совершенно верно заметили мы про расстановку приоритетности, то есть совершенно нормально и естественно находиться внутри семейных отношений вовлеченно, апостол Павел говорит, и говорит это мужчине, кстати, что «Тот, кто оставил попечение о своих ближних, о своей семье — отрекся от веры и хуже неверного, хуже язычника». То есть, опять же, Христос говорит в Евангелии, что «тот, кто сказал родителям: «Дар Богу то, чем бы ты пользовался от меня», как бы и с вашей точки зрения он вообще молодец и не повинен — вообще-то преступает заповедь, то есть здесь соподчиненность этих вещей на самом деле очевидна. Семья — это малая Церковь, община — это большая Церковь, вот, соответственно, мы движемся от меньшего к большему, это совершенно нормально, естественно и очевидно. Мы взращиваем что-то сначала в меньшем объеме, потом можем экстраполировать это куда-то шире, вывести это в больший объем, никак наоборот оно вообще никогда не работает. Нельзя где-то там набраться нравственных совершенств на стороне, а потом прийти их и внедрять в семью.
А. Ананьев:
— Ну, точнее всего и однозначнее всего о расстановке приоритетов Спаситель говорит вот в Евангелии от Матфея, в главе 10-й: «Враги человеку домашние его, и кто любит отца или мать более, чем Меня, не достоин Меня, и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня». О жене он не говорит, но имеет это в виду в первую очередь, и уж если кто любит жену или мужа больше, чем Меня и предпочитает мужа тому, чтобы прийти ко Мне в церковь, тот вообще грешник-грешник ужасный.
о. Александр:
— Я замечу, что это уже экзегеза, то есть на этом этапе вы уже толкуете, а не пересказываете текст.
А. Ананьев:
— Ну, разве это не очевидно?
о. Александр:
— Ну, вообще никакая экзегеза не очевидна, это всегда усилие в той или иной степени тяжести.
А. Ананьев:
— Как говорит наш дорогой друг, психолог Кристина Корочка: «В очевидности собственных высказываний есть первый признак недалёкости и необразованности».
А. Митрофанова:
— Поясните, отец Александр.
о. Александр:
— Нет, здесь простая вещь, она не то что простая, на каком-то этапе у меня как-то вот случилось такое, как мне кажется, понимание этого фрагмента, то есть я всю жизнь как-то ходил мимо него и его сознательно избегал, а как-то раз вот он прямо взял и внутренне прожился. То есть нам кажется, что Христос противопоставляет: либо-либо, а вот на каком-то этапе мне вдруг стало как-то внутренне очевидно — я не настаиваю на этом опыте и не говорю, что это как раз единственно верная экзегеза этого фрагмента — что Он указывает на правильную и неправильную последовательность, что вот любовь к Богу и любовь к ближнему взаимосвязаны, вот их как раз нельзя дробить и рвать, что — нет, если ты любишь Бога, будь любезен, люби Бога. Если ты тут вот с ближними как-то, значит, у тебя с Богом недостача, и наоборот. Нет, в свете любви к Христу нормализуются наши отношения и наша любовь вот к этим самым ближним, а вне этих отношений — ну, понятно, что на том этапе это вообще как бы про Бога в широком смысле слова, но тем не менее, уже из нашего контекста можем и так говорить, а вне этого они как бы бессмысленны, то есть там на самом деле ничего не рождается, и мы тоже знаем кучу этих примеров любовных любовей, которые вообще недалеки от самых нездоровых форм, в плане любви как обладания, как бы жажда поглощения другого и полного введения его, как аппендикса, в свою жизнь, как бы приращивания к себе насмерть, ну и другие удивительные вещи. То есть вот здесь через любовь Христову ты имеешь нормальную любовь ко всем остальным, в противном случае там какой-то жуть и ужас.
А. Ананьев:
— Это надо, конечно, прожить вот это понимание, которым вы сейчас поделились, потому что мне пока доступно только очень такое лобовое и банальное объяснение, что вот, мол, если муж тебя не пускает в церковь — бросай такого мужа и иди в церковь, и в этом контексте я, конечно, ужасно переживаю по поводу того, что происходит у нас, но надеюсь, что ситуация изменится. И вообще, муж должен вести жену в церковь, как вы вот говорите в традиции иудаизма, да и в исламе тоже, там именно мужчина идет к Богу, а женщина там следует за ним или не следует за ним, уже дело десятое, но благополучие семьи в отношениях с Богом зависит именно от мужчины. У нас почему-то, если мы не принимаем во внимание семьи священников, в остальных семьях, как правило, в 99 процентах случаев именно жена тащит семью в церковь, хоть как-то на своих плечах, буквально или образно, но все сама, а мужчины почему-то нет, и как это исправить тоже не совсем понятно. Даже по нашей семье непонятно.
А. Митрофанова:
— Слушай, всему свое время. Мне кажется, что Господь же людей-то не кидает.
А. Ананьев:
— К людям больше вопросов, конечно. Сейчас мы прервемся на минуту, у нас полезная информация на Радио ВЕРА, а через минуту мы вернемся к разговору и все-таки попробуем выяснить, так что же нас ожидает по ту сторону земной жизни? Действительно ли мы будем вместе? Что об этом говорит Священное Писание? Что об этом говорят церковные предания? Или же нас там ожидает нечто совершенно иное, и рассчитывать на это не придется? Что значит семья с точки зрения вечности? Это программа «Семейный час», не переключайтесь.
А. Ананьев:
— Что ожидает нас по ту сторону земной жизни? Это программа «Семейный час на Радио ВЕРА», с вами Алла Митрофанова...
А. Митрофанова:
— ... Александр Ананьев.
А. Ананьев:
— И в Великую субботу мы пригласили к разговору нашего гостя из Ярославля, настоятеля храма Богоявления в самом центре Ярославля, священника Александра Сатомского. Кстати, в Ярославле сейчас должно быть очень красиво, там весна гораздо более отчетлива, чем в Москве. Все-таки город, такое впечатление, что он чуть ли не южнее находится, хотя на самом деле он находится севернее Москвы, но сколько раз мы там ни были, все время ощущение, что там какой-то курорт-курорт, и весной там, наверное, особенно хорошо, да?
о. Александр:
— Мне кажется, это все происходит из общей логики: хорошо там, где нет нас, и, соответственно, куда мы приезжаем по какому-то иному поводу, нежели чем ежедневную работу работать, там, конечно, удивительно. Это как бы, скорее, про угол зрения, чем про географию.
А. Ананьев:
— Но объективно, объективно уютный город. Итак, отец Александр, давайте разбираться, что мы знаем о загробной жизни в контексте семьи?
о. Александр:
— Правильный ответ — «ничего». Пойдемте домой.
А. Митрофанова:
— Готовиться к пасхальной службе.
о. Александр:
— Да. В том смысле, что мы и в целом, не в контексте семьи, имеем очень маленькое, очень ограниченное представление о каких-либо реалиях вот такого типа бытования. Более того, тоже сразу важный тезис, который нам должен развести в стороны две вещи: в целом в ряде случаев Новый Завет вообще ничего не предлагает по поводу так называемого «посмертия», он не теоретизирует на тему самостоятельного бытования души в отделенности от тела, а говорит про свет вечного дня, то есть про Царство Божие, пришедшее в силе, явленное в мире, новое небо и новую землю, Небесный Иерусалим, сошедший в нашу реальность, и, соответственно, про жизнь вечную, а не про какую-то посмертную, то есть про ситуацию, в которой смерть побеждена.
А. Ананьев:
— Какое-то общение доказано по ту сторону земной жизни после смерти?
А. Митрофанова:
— А как это можно доказать?
А. Ананьев:
— Ты знаешь, очень часто я встречаю в откровениях святых — людей, которым я доверяю, рассказы о том, что «к ним пришел тот», «к ним пришел этот», то есть личность там сохраняется.
А. Митрофанова:
— Конечно.
А. Ананьев:
— Личность человека, которого ты любишь, там, по крайней мере, ближе к тебе, чем личность человека, к которому ты равнодушен. Стало быть, я вправе ожидать от загробной жизни того, что я там тебя не потеряю, да? Что муж не потеряет свою жену, а дети не потеряют любимых родителей и встретят их там, но мы на это надеемся, правильно?
А. Митрофанова:
— Очень.
А. Ананьева
— И свидетельства святых тому доказательство. И вот вопрос: будет оно так или нет, и на что мы в праве рассчитывать?
о. Александр:
— Ну вот здесь хороший тезис про опыт святости в том смысле, что вообще церковное почитание святых как таковых, это вот первый положительный тезис в данную копилку, то есть он не от Писания в основном, хотя Писание тоже указывает нам, почему мы почитаем святых, каким образом, в чем почитание верное, в чем ложное, но просто как церковная практика, это и очень обнадеживающе, а с другой стороны, и очень доказательно. Обнадеживающе в том смысле, что дает нам какую-то вот эту надежду на сохранение личности, а с другой стороны, доказательно, потому что у нас есть огромный объем материала, как раз, как Александр сказал, который и указывает на то, что человек помнит, кто он, знает, кто те, к кому по той или иной причине он явился, то есть он имеет отношение, он не явлен, как, условно, какой-нибудь абстрактный вестник, как сила небесная, которая сошла ровно для того, чтобы сообщить нечто, ну, собственно, как мы видим ангелов в Ветхом Завете, то есть вот они явили волю Господню, это вообще никак не обозначает их отношение, ни положительное, ни отрицательное, никакое, они выполнили функцию, всё. Со святыми не так — они её хотя и выполняют, но это всегда какая-то очень личная история. Можем вспомнить массу случаев с явлениями Богородицы тому или иному, вот там какой-нибудь страдающий, обезножевший пьяница, которому является, например, преподобный Варлаам, если не ошибаюсь, Серпуховской, и, значит, настаивает, чтобы тот шёл и исцелялся от такой-то иконы Богородичной, и он, соответственно, находит, вот вам Неупиваемая Чаша. Ситуации, когда Богородица лично является и настаивает на похожих же вещах, то есть там ряд менее известных святынь, тоже как бы вот вполне понятные темы. И вот такого рода свидетельства убеждают нас достаточно доказательно в сохранении и личности, и отношения, а мы понимаем, что вообще отношение, как таковое, является важной частью личности.
А. Митрофанова:
— Меня вообще, знаете, в историях святых всегда, а в последнее время особенно, больше всего поражает их включённость в наши жизни, в наши дела. Мы с ними лично чаще всего всё-таки незнакомы, ну если вот, допустим, может быть, кто из святых ближе всего на линейке времени к нам — святитель Лука (Войно-Ясенецкий), может быть, новомученики XX века, есть люди, которые, может быть, их знали лично, хотя их сейчас тоже по понятным причинам крайне мало, однако вот такие люди есть, в большинстве своём молимся ли мы святым, чьи имена носим, или просто святым, с которыми у нас какие-то свои тёплые личные отношения, меня это поражает. Ну, какое, казалось бы, им дело могло бы быть до нас? А им есть дело! Ну, это вот, условно говоря, если бы там, если проецировать на себя: меня бы ежедневно забрасывали тысячами писем с просьбами о помощи — я бы выгорела, ну, просто потому, что я любить не умею по-настоящему, понимаете, ну, не умею, сколько бы я там ни говорила о любви, я не умею. У меня сердце не в том состоянии, чтобы вместить в себя такое количество людей, их боли, их обстоятельств, их слёз, их радостей! Нет, нет, я вполне эгоцентричная гражданка, а святые — это люди, которые себя в земной жизни раздают и в вечности продолжают себя раздавать, сохраняя при этом себя, вот поразительным образом сохраняя при этом себя. И, может быть, как раз, вот почему и говорится, что «саван не имеет карманов», единственное, что мы можем взять с собой в вечную жизнь — это состояние сердечной мышцы, вот сколько в неё любви уместилось, сколько в меня любви уместилось — вот это мой единственный, на самом деле, будет багаж, который, между прочим, вот при этом переходе, он абсолютно может быть безлимитным, то есть никто там с тебя не спросит, что вот больше такого-то, пожалуйста, на борт не пускаем — нет, наоборот, чем больше, тем лучше. И в этом контексте как раз семейная жизнь, мне кажется, это очень важный этап, потому что где ещё мы можем настолько глубоко вот эту самую любовь друг к другу прокачать. И вообще, а если любовь друг к другу, как у нас любят в наших подкастах говорить: научишься одного человека любить, будет проще научиться любить и более широкий круг ближних, хотя бы одного научись любить. Вот поэтому, мне кажется, что как раз семейная жизнь, она наш проводник в каком-то смысле.
о. Александр:
— В первейшем, то есть здесь даже не в каком-то, а в первейшем. Собственно, нам от книги Бытия рассказана эта история про то, что человек не ощущает свою целостность до этапа, пока не вступит вот в такого рода отношения, пока там не появится второй, и вот тогда вот этот мужчина и эта женщина родят то единство, в котором они задуманы, потому что вне этого мы видим, что, как сказать, Адам не успокоен.
А. Ананьев:
— И остался в раю.
о. Александр:
— Далеко не факт. Это же, мы же знаем, история не имеет сослагательных наклонений, как бы эта история рассказывалась бы, если бы не случился вот этот эпизод, мы и представления не имеем.
А. Митрофанова:
— Отец Александр, ну вот смотрите, действительно, да, муж и жена — полнота в этом смысле, поодиночке в нас этой полноты нет, но почему тогда в Царствии Небесном не будут ни жениться, ни замуж выходить, не будет ни мужеского пола, ни женского? Почему не будут там создавать семьи, это, ну, более-менее как-то, как мне кажется, я себе понимаю, представляю.
А. Ананьев:
— Но, кстати, не факт. А почему, если ты там не встретишь какую-то прекрасную душу, ты не захочешь быть с ней вместе, одним единым, целым, почему нет? Там такая же жизнь, как и здесь, просто немножко про другое.
А. Митрофанова:
— А мне кажется, там просто уже полнота вот какая-то. Я не знаю, ну это из области фантастики, но почему не будет мужеского пола и женского? Как же мы тогда будем друг с другом взаимодействовать, как ангелы? Это как?
о. Александр:
— Смотрите, вот здесь важный тезис. Во-первых, апостол Павел, говоря, что «в Христе нет мужского пола и женского», не имеет в виду обнуление пола как характеристики, он указывает лишь на то, что социальной значимости, которую он имеет во всех отношениях внутри Церкви, он не имеет — пол, то есть и мужчина, и женщина абсолютно равно успешны в строительстве отношений с Богом, вот в чём идея. Вот как раз это и обнуляет вот эту чудесную иудейскую идею про то, что «ты настолько совершенна, что сиди дома». Все призваны. Все призваны, все царское священство, все люди, взятые в удел, вот в этом смысле ни мужского, ни женского, безусловно. Соответственно, мы можем, рассуждая по аналогии, привлечь несколько фрагментов к пониманию, так как мы ведь ходим с вами в принципе вокруг текста собеседования Христа с саддукеями...
А. Митрофанова:
— ...которые пытаются его подловить и говорят: «Вот женщина, у которой по очереди умерли семеро мужей, семеро братьев, кому же она в вечной жизни, кому она будет женой?»
о. Александр:
— Да, это совершенно чётко криминальная хроника... Знаете, там надо было состав борща-то как-то систематически изучать. (смеются) Ну да ладно.
А. Митрофанова:
— Но это они же гипотетически рассказывают историю.
о. Александр:
— Я понимаю, гипотетически умерли, гипотетический состав. Но Христос в этой ситуации, мне кажется, предлагает не описание, ведь Он же во всех остальных случаях прибегает к притче, когда живописует реалии Царства, то есть, притча подчёркивает какой-то важный аспект, но не учительно, а описательно: «это похоже на», но «похоже» и «равно» — это две большие разницы. Царство Небесное похоже на женщину, которая потеряла деньги, ковырялась полдня по дому, всё подняла, перекопала, нашла и пошла, всем рассказала. Интересно, если проводить прямые аналогии, то тут рисуется вообще очень оригинальный образ, но оно ощутительная аналогия. Так же и тут: хотя Церковь достаточно активно интерпретировала этот материал как прямой, но мы можем посмотреть на него чуть-чуть шире. Ну, как бы тезис по поводу того, что понятно, почему в Царствии Небесном не будут появляться новые люди, не был понятен целому ряду ранних христианских авторов, но даже смотреть в эту сторону не будем, здесь у нас только сослагательное наклонение, его слишком много. По поводу того, что, во-первых, все половые константы однозначно нами сохраняются и наследуются, опять же, это пример святых, которые остались ровно теми, кем они были. А во-вторых, у нас есть совершенно конкретный пример собственно Христа, Которого мы видим в момент Преображения и в момент по Воскресении, а мы знаем, что вот Христос, что Преобразившийся, что Воскресший — это полнота в том числе человеческой природы, как она задумана, и как она будет реализована в свете дня вечности, то есть мы должны стать подобны Ему. И ни одну из своих человеческих характеристик Он не теряет, Он остался Иудеем, то есть семитом, мужчиной, в абсолютно конкретной возрастной категории и со всеми теми признаками, вплоть до ран на теле, черт лица и всего остального, которые были присущи Ему всегда, отсюда мы должны сделать однозначный вывод, что мы воскресаем в том же самом теле и банально, в том же самом поле, в котором мы всю жизнь и жили, ни в каком другом.
А. Ананьев:
— В котором нас запомнили те, кто нас любят.
о. Александр:
— Ну, как бы в котором мы находились во всей той обойме социальных вот этих отношений, и в котором мы их построили так, как построили.
А. Ананьев:
— Интересно, а для Богородицы Христос воскрес младенцем?
о. Александр:
— Не думаю. Я думаю, что Он для всех воскрес одинаково.
А. Ананьев:
— Она просто, ну как любая мама, как мне кажется, она помнит и любит Его родившимся младенцем. Почему она на иконах изображается, вот мне сейчас пришло в голову, Богородица с Младенцем? Она увидела Его именно таким.
о. Александр:
— Ну, здесь, скорее, про догматическую мысль о Боговоплощении, о том, что Творец всяческих в конкретный момент времени лежал на руках и питался материнским молоком, отсюда у нас даже икона «Млекопитательница», на самом деле это догматический образ, то есть он посвящен не вскармливанию детей и помощи матерям в соответствующих ситуациях, как на него смотрят сейчас, а он рождается из догматического соображения подчеркнуть человеческую природу Христа, то есть что вот Он был вскормлен так же, как все остальные, вообще никаким отличным образом.
А. Ананьев:
— Да, вот апостолы запомнили Его таким и увидели Его таким... Кто его знает...
о. Александр:
— Не знаю, не знаю, увидели они Его тоже все-таки и несколько отличным, то есть Христа не узнают, но и узнают, потому что вот случай на Тивериадском озере, когда Иоанн говорит Петру «Это Господь». То есть вот тут такая не вполне однозначная ситуация, у нас как бы здесь больше сослагательных наклонений.
А. Ананьев:
— Семейный час на Радио ВЕРА. Священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, я Александр Ананьев и с вами ведущая Алла Митрофанова.
А. Митрофанова:
— А действительно, вот по пути в Эммаус Господь является двум апостолам, и они — да, как будто бы говорят с кем-то другим и не с Ним, что это — преображение? Вот Он является преображенным по воскресении, или, может быть, я не знаю, или они настолько в этот момент внутри своих переживаний, что не способны Его распознать?
о. Александр:
— Вполне возможно и то, и другое, и равно, как и интерпретация той вечери, в рамках которой Христос был узнан, Он познался ими в преломлении хлеба, и вот толкователи по этому поводу замечают, что это либо обозначает духовный опыт, ну, то есть, что просто в какой-то момент времени Он взял и открылся им, вот как бы с их очей пала та пелена, которая находилась там, либо же произошло простое узнавание, что вот этот человек вроде как бы не очень знакомый, а не очень знакомый просто потому, что он умер, ну, то есть всё, он настолько выключен из их сознания и настолько не существует...
А. Митрофанова:
— Но у Петра-то нет! Он-то говорит: «Это же Господь!»
о. Александр:
— Ну, это случай, который происходит уже по Воскресении, то есть и они уже видели Христа Воскресшего, они поэтому и здесь Его узнают, а эти двое считают, что всё, там, на Кресте всё закончено, и поэтому какие бы ассоциации не вызывал у них этот человек, вот, видимо, конечно, они к этому принятию не приходят, и в моменте, когда Он преломляет хлеб, Он делает это каким-то таким особенным образом, которым всегда делал Сам Христос, и по жесту они просто узнали Его. Вот у нас как бы две интерпретации, какая из них лучшая и правильная, я думаю, что никто не скажет.
А. Митрофанова:
— А что делать нам-то, чтобы друг друга узнать? А то окажемся, понимаете, и... Хотя я в это не очень верю, всё-таки и правда, если есть внутри вот это самая сердечная мышца, ну, всё-таки подскажет, вот это даже внутреннее наше что-то, что взращивается на протяжении лет совместной жизни, оно подскажет, даже если внешне мы будем неузнаваемы.
А. Ананьев:
— Прежде чем отец Александр даст ответ, я тебе дам свой ответ: жить здесь и сейчас, надеясь на то, что завтра в этой земной жизни ты узнаешь своего мужа тем же самым человеком, за которого вышла замуж, потому что, согласно официальной статистике в Российской Федерации, 98 процентов на это не способны, и на следующий день они не узнают своего мужа и расстаются с ним. О, как трагично!
А. Митрофанова:
— Ну, ладно, почему 98-то, ну что ты? Ты сгущаешь краски.
А. Ананьев:
— Ну, немножко сгущая краски, 74,5 процентов, какая разница? Много, трагически много! Отец Александр?..
о. Александр:
— Опять же, с одной стороны, к тезису об узнавании, о сохранении союза нас подводит и Ветхий Завет, который, говоря о том, что двое становятся одной плотью, а в данном случае это обозначает максимальную степень этого союза, а параллельно мы имеем в виду, что весь наш жизненный путь, собственно, и ценен в очах Божьих, то есть Бог и дает нам жить историю, потому что она есть для нас история возрастания в отношениях с Ним и с людьми, и эта история ни на каком этапе не обнуляется. То есть, собственно, из этих соображений и человечество в истории, и каждый человек в истории, то есть с момента грехопадения Бог не уничтожил всё и не построил ещё раз, вот Он как бы весь этот процесс ведёт, и каждый из его этапов ценен. Так уж если все те этапы ценны, то неужели же менее ценен самый главный и основной? Со всеми остальными мы не образуем единство, как одна плоть, ну вот не образуем, как угодно, образуем его вот с этим кем-то одним. Здесь, конечно, рождается много и совершенно трагических вопросов про то, что происходит с людьми, которые вступали в брак неоднократно, какие из этих отношений тогда будут ценнее, какие менее ценнее?
А. Митрофанова:
— Ну, собственно, это вопрос саддукеев к Христу: «женщина-то, у неё семь мужей было, что ж теперь?»
о. Александр:
— Вполне возможно, поэтому Христос и обнуляет этот вопрос, что вы вообще заблуждаетесь, вы вообще не знаете Писание, вы смотрите не в ту сторону. Но повторяюсь, что вот мне кажется, что суть этого ответа в притчевом образе о том, что Царство инаково и отношения в нём инаковы. Наверное, это не значит, что их там нет, что их суть и смысл, и тип не таков, но это не значит, что их нет или они хуже, а наоборот, они есть и только глубже и лучше.
А. Ананьев:
— А в догматическом смысле что такое христианский брак? Ведь это не только единение тел, это ещё и единение душ, и причём, не побоюсь этого слова, в вечности.
о. Александр:
— Безусловно. Но здесь мы не можем сказать об этом ничего догматически, потому что наша догматическая рамка на самом деле очень маленькая...
А. Ананьев:
— Но во время венчания же там произносятся какие-то тексты на этот счёт?
о. Александр:
— Но во время венчания узловым текстом является учительство как раз апостола Павла о типе взаимоотношений между мужем и женой, и этот тип, как между Христом и Церковью. Христос воскресший не забыл про Церковь в свете полученного опыта, как то, что Он настолько велик и превосходящ, что-то его земная община как-то сразу отложилась, нет. Он, собственно, ради неё на Крест всходил и ей плоды Воскресения принёс, вот как бы вся идея, соответственно, между мужем и женой отношения строятся вот по такому принципу. А отсюда соответствующий вывод: так как не разорвались отношения между Христом Воскресшим и Его телом, пребывающим здесь и сейчас на земле, значит, по всей видимости, у нас не рвутся отношения между теми супругами, один из которых в вечности, а другой ещё длит своё земное существование, и, безусловно, они не должны разорваться и на этапе, когда оба окажутся в свете вечности.
А. Ананьев:
— Внимание, неожиданный вопрос: если муж и жена хотят быть вместе не только здесь, но и (глубокомысленная пауза) — там, им следует быть похороненными только вместе.
А. Митрофанова:
— Это вопрос или утверждение?
А. Ананьев:
— Это утверждение. А вот теперь вопрос — да?
о. Александр:
— Нет. Нет, отнюдь. В этом смысле наши переживания по поводу мест захоронений, с одной стороны, очень понятны, с другой стороны, скажем так, в ряде случаев преувеличены. Тело, безусловно — храм и святыня. Тело, безусловно, должно быть погребено должным образом и с соответствующим почтением. Но близость, дальность вот этого захоронения там, друг от друга или ещё, не играет никакой роли. Здесь вопрос про то, что в воскресении мы все окажемся в единстве, то есть вот не будем мы разбросаны по разным местам, и, соответственно, если кто-то захоронен в Нью-Йорке, а кто-то в Антверпене, то, извините, но как бы нет. Как бы отнюдь, отнюдь. Это всё принадлежность века нынешнего, а для вечности всё это не играет никакой роли, опять же, по примеру тех святых, которые слышат через Христа и в Христе, и Христом действуют везде и всюду, вне какой-либо привязки к какой-либо географии.
А. Митрофанова:
— Мне вообще кажется, что география так же, как и время: мы настолько привыкли внутри них и в этих рамках мыслить, нам очень сложно представить себе мир без времени и пространства, когда и то, и другое отменяются, упраздняется уже всё, за ненадобностью, по Второму Пришествию, по воскресению как сложно понять, что такое вечность, потому что мы целиком полностью заточены на линейку времени, точно так же сложно и бесконечность понять, и что это за мир, где непонятно, что там, где вверх, где низ, где близко, где далеко, а оно всё иначе, оно просто всё иначе. И это ещё, знаете, простите, профессиональный травматизм — у Пастернака, я очень люблю роман «Доктор Живаго», единственный момент, который меня там вот прям очень смущает, это размышления Пастернака как раз о воскресении мёртвых, где он говорит: «Я не верю в воскресение мёртвых в том виде, как оно описано, что вот все восстанут — где вы разместите эти миллиарды, миллиарды людей?» И у меня каждый раз внутренний вопрос: но ведь их же не надо размещать на планете Земля или других планетах Солнечной системы, это всё будет как-то иначе, просто мы не представляем, как! И, наверное, в этом смысле действительно не так-то важно, насколько далеко друг от друга похоронены супруги, а бывает так, что останков нет.
А. Ананьев:
— И тут на сцену выходит предание о Петре и Февронии.
А. Митрофанова:
— Но это же предание. Да, мы чтим его, но оно...
А. Ананьев:
— Понимаешь, в любой истории, особенно вот такой важной, как предание о Петре Февронии, есть зерно здравого смысла какого-то, и если уж в загробной жизни Пётр и Феврония, святые, стремились быть вместе телами здесь, на Земле, то явно это о чём-то свидетельствует, не может же быть это просто так.
о. Александр:
— Ну, я подозреваю, что здесь, на самом деле, и очень простой дидактический ход автора текста, опять же, я не к тому, что так не случилось, так и случилось — да, и захоронены они вместе.
А. Ананьев:
— А как вы считаете, так случилось или так не случилось?
о. Александр:
— Ну, то, что они захоронены вместе и вместе в одной раке пребывают, я видел прямо двумя своими глазами, и все, кто были в Муроме. Ничего ранее я не видел, потому что родился несколько позже, чем произошла вся эта история, но факт остаётся фактом — вот они двое в этой одной раке пребывают. И здесь, мне кажется, как раз простая дидактика, то есть простое научение именно как раз про то, что свет этих отношений никуда не угас с моментом их смерти, а при том, что ещё оба монашествующие, оба в постриге, уж казалось бы, ты отложился от одной семьи, от малой своей вот этой церкви, приложился к другой, потому что та твоя община монашеская — это твоя новая семья, и вроде бы теперь ты должен красиво пребывать там, жена твоя в другом месте, и так вот уж и повелось — нет ничего подобного, то есть вот эта идентичность оказывается важнее, чем вот это новоприобретённое.
А. Ананьев:
— У нас осталась минута до конца «Семейного часа», за эту минуту я хочу попросить вас дать совет тем, кто хочет и после смерти сохранять связь друг с другом. Может быть, есть что-то, на ваш взгляд, что мы можем сделать сейчас?
о. Александр:
— Да мне кажется, всё то, что мы можем сделать сейчас, мы должны сделать и не в свете этого вопроса, то есть беречь, любить друг друга и взращивать отношения мы должны и в свете мысли о том, что всё конечно, ничто никуда не длится, и с закрытием глаз заканчивается всякая история, и в свете нашей твёрдой христианской уверенности, что на самом деле — нет, это не так, и вечность нас ждёт, мы должны делать одни и те же вещи.
А. Ананьев:
— То есть не надо бросать мужа и идти в храм, и просить Господа, чтобы нас это как-то не разделили?
о. Александр:
— Наверное, нужно, этапно взращиваясь внутри брака, на каких-то этапах оказываться в этом храме вместе.
А. Ананьев:
— Аминь. Спасибо вам большое за этот разговор, простите нас за путанные вопросы, тема такая, знаете, что даже не знаешь, как вопросы формулировать, но ответы мы получили более чем убедительные, понятные и яркие. Священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, был этой Великой Субботой в светлой студии Радио ВЕРА. Спасибо, отец Александр.
о. Александр:
— Спасибо вам.
А. Ананьев:
— А мы с Аллой Сергеевной отправляемся в любимый храм. Алла Митрофанова...
А. Митрофанова:
-... Александр Ананьев.
А. Ананьев:
— Пасха будет. С наступающей Пасхой! С наступающим Христовым Воскресением! Услышимся через неделю, пока.
Все выпуски программы Семейный час