Светлый вечер с Петром Алешковским. Гость программы - Петр Малыгин (04.10.2018)

— Здравствуйте, это «Светлый вечер» с Петром Алешковским. Я, Петр Алешковский, естественно, в студии. И мой гость сегодня Петр Дмитриевич Малыгин. Добрый день.

П. Малыгин

— Добрый день.

П. Алешковский

— Петр Дмитриевич известный археолог, сегодня исторический тверич. Но на самом деле урожденный новото́р — то есть человек, родившийся в городе Торжок, который раньше назывался Новый Торг, поэтому и новотор. Историк, кандидат исторических наук. И поскольку вы, уж тут скрывать нечего, в нашей археологической компании всю жизни проходили под таким, ну я бы сказал, уважительным и ироничным, конечно, названием — Петр, патриот Торжка, — вот давайте про город Торжок и поговорим. Город Торжок, если кто не знает, стоит на трассе Москва — Питер, имеет глубокую и древнюю историю. Это, наверное, самый древний город после Новгорода на территории русского северо-запада. И город, связанный с началом культа Бориса и Глеба. Потому что святой Ефрем, основавший там Борисоглебский монастырь, пришел туда, значит, с места убиения князей, неся голову своего брата, конюшенного, и спрятался там явно от преследований. Вот где-то на в лесах, на горах, на реке Тверце, значит, в общем, в городе уже, видимо, существовавшем, в древнерусском городе Торжке. И Торжок один из городов Тверской области, их много, так исторически сложилось. При этом он город, еще раз говорю, тяготеющий к Новгороду. И вы, как человек, который обладает таким тонким взглядом на материальную и культурную историю мест, мы договаривались о том, что вы будете вспоминать, так скажем, свое детство и людей, новоторов, которые, ну скажем, если сравнить их с вышневолодскими людьми, они совсем другие. Вот почему, и что такое Торжок — это задача нашей сегодня передачи. Торжок и его люди.

П. Малыгин

— Да, Торжок в системе нынешней Тверской области и даже губернии XVIII-XIX века это действительно такое инородное тело для Тверской земли, Тверской губернии, поскольку действительно, как вы правильно сказали, корни новгородские. Причем они до сих пор отличаются от чисто тверских. Ну это, конечно, вот, так сказать, историко-политическая подоплека, когда между Тверью и Торжком шла граница — между северо-западом и северо-востоком Древней Руси, с различными подходами в управлении и так далее. Это граница этнографическая, поскольку именно с Торжка начинаются, если мы едем от Москвы в сторону Санкт-Петербурга, начинают попадаться дома на так называемых подклетах, северного типа. Это когда не копают в земле подполье, а делают такой первый этаж или полуэтаж, и там хранят продукты.

П. Алешковский

— И дом как бы парит, окна высоко-высоко, до них не допрыгаешь.

П. Малыгин

— Да, они это красивые такие, высокие дома, которые резко отличаются от домов более южных районов. И вот с Торжка это все начинается.

П. Алешковский

— А это, наверное, связано как-то с болотистой местностью, да?

П. Малыгин

— Это связано с болотистой местностью, да, но я бы не сказал, что вокруг Торжка очень болотистая местность. Это традиция северо-запада и севера, в которые многие века включался Торжок. Мне кажется, что здесь больше традиции, чем географические какие-то особенности. И еще между Тверью и Торжком, как раз вот посередине пути лежит граница такая лингвистическая. Оба города принадлежат, жители городов принадлежат к среднерусским говорам, но Тверь — это окающий среднерусский говор, а Торжок — это акающий среднерусский город. Есть, так сказать, некоторые названия, где по-различному ставятся ударения. Это действительно два не совсем похожих друг на друга города. Ну если говорить о моих впечатлениях, так сказать, детских, то они, к счастью, прошли вне политики. Вообще районные центры СССР, мне кажется, были вообще вне политики. Торжок — удивительный город в этом отношении, в нем не было ни площади, ни улицы, ни проспекта, ни бульвара имени Ленина.

П. Алешковский

— Да ну? Но памятник был.

П. Малыгин

— Памятник был, но памятник никуда не денется. Но по моим подсчетам это единственный райцентр СССР, где ничего не было названо в честь Ленина из топографических объектов.

П. Алешковский

— Но Урицкий, Володарский, Кедров...

П. Малыгин

— Этих очень много, достаточно, так сказать, соратников, огромное количество улиц, до сих пор не переименованных. Но тем не менее во всех райцентрах есть какая-то улица Ленина, или проспект, или площадь, в Торжке такого не было. Это вот первое такое, бросающееся в глаза. Ну конечно, уже позже я это осознал. А так это, конечно, город Ефремов, Ефремовичей, Аркадиев, в меньшей степени, и Иулианий. Потому что вот эти три святых — главные патроны города. Это Ефрем Новоторжский (мой прадед — Ефрем Васильевич, моя бабушка —Марианна Ефремовна), Аркадий — это его ученик. И в меньшей степени, но тем не менее Аркадиев много. А Иулиания — это вот знаменитая княгиня Новоторжско-Вяземская, которая в начале XV века с мужем приехала в Торжок, и там произошла такая драма, которая описана и в летописях и, значит, достойна шекспировского пера, без сомнения. Когда влюбившийся в Иулианию князь Юрий убивает мужа княгини Иулиании, а та, значит, ранит этого Юрия. Он ее убивает, и она превращается вот в такую почитаемую...

П. Алешковский

— Мученицу.

П. Малыгин

— Да, верную супругу и олицетворяет как раз верность супружескую. Поэтому вот эти три имени абсолютно были очень...

П. Алешковский

— В почете.

П. Малыгин

— Распространены, да. Я вот, когда мое детство проходило в 35-тысячном городе — это не так много...

П. Алешковский

— А сегодня?

П. Малыгин

— Сейчас 50, около 50 тысяч, побольше немножко. Дальше что, значит, это конечно рельеф города, который запоминается на всю жизнь. И когда ты оказываешься в плоских так называемых городах, то не хватает Торжка, без всякого сомнения.

П. Алешковский

— Ну высокие горы, ущелья по сути.

П. Малыгин

— Да, это холмы, овраги, это очень много лестниц, город лестниц. У нас есть такая, ну типа Потемкинской одесской лестницы — Почтовая она называется в Торжке, такая капитальная лестница, очень напряженное пешеходное движение по ней до сих пор идет. И конечно, вот эти вот холмы и обилие церквей, а к XX веку это второй после Твери, вот в епархии Тверской. Торжок в средине XVIII века был причислен от Новгородской епархии в Тверскую, поскольку новое административное деление произошло, и образовались наместничества, которые потом переросли в губернии автоматически. И Торжок попал вот в Тверское наместничество, потом в Тверскую губернию. А в Российской империи епархии должны были соответствовать в границах губерниям, поэтому вот он перешел после ну фактически 700-летней истории...

П. Алешковский

— 700-летней связи с Новгородом.

П. Малыгин

— Да, церковно-культурных связей. Он перешел в Тверскую епархию. Вот значит, это вот тоже очень важный элемент. И уже в XVII веке иностранцы, поскольку вот вы правильно сказали, что он стоит на таком важном пути сухопутном, они проезжали Торжок. И для иностранцев он был очень важным, поскольку вот по минскому направлению мало кто приезжал в Москву из иностранцев в XVI-XVII веке, потому что это были литовские, так сказать, земли, не очень спокойные для проезда сюда, в центр России. Так вот уже с XVII века иностранцы многие — немцы, итальянцы, и даже французы, англичане — называли Торжок «красивым городом». Просто вот термин переводится буквально «красивый». И у Олеария, имперского немецкого путешественника, есть объяснение, он объясняет красоту города двумя факторами — это гористость и обилие церквей. И к XX веку Торжок был вторым после Твери.

П. Алешковский

— Губа-то не дура. Абсолютно так и есть и сегодня.

П. Малыгин

— Ну они понимали, схватывали на лету, что называется, вот проезжая там несколько минут по этим городам бесчисленным. И к началу XX века Торжок стал по количеству храмов вторым после Твери церковным центром. Там был еще тоже мощный один церковный центр — Кашин, поскольку епископ Тверской и Кашинский, носил титул.

П. Алешковский

— Ну да. Ну Кашин тоже домонгольский город.

П. Малыгин

— Но это особая традиция, да, особая история. Но тем не менее где-то порядка сорока храмов в городе присутствовало в это время, поэтому.

П. Алешковский

— Неужели в Твери больше? На сегодняшний день большевики в Твери взорвали все практически.

П. Малыгин

— Нет, ну конечно, значит, можно сказать, по памятникам архитектуры вообще они равны. В этом и проблема Торжка, как города, слабо реставрируемого — то есть силенок не хватает в райцентре в 50-тысячном, по сравнению с областной столицей 400-тысячной. Но в принципе это были в Средневековье равные по населению, но по политическому статусу не равные города. Потому что Тверь была столицей великого княжества, а Торжок был только центром владычного наместничества Новгородской земли.

П. Алешковский

— Но Торжок был, появился раньше Твери.

П. Малыгин

— Да, раньше Твери. И вообще по вот, скажем, показателям там, скажем, писцовых книг он абсолютно равен, а иногда даже, так сказать, в соперничестве занимает более выгодное положение. Например, торг. Вот по писцовой книге начала XVII века в три раза торг по количеству лавок, прилавков в Торжке был больше тверского. Хотя Тверь стояла на Волге, в устье Тверцы, а Торжок был только вот на Тверце, притоке Волги.

П. Алешковский

— А в чем такое богатство города, из чего оно происходило?

П. Малыгин

— Богатство происходит, оно объяснимо названием города, поскольку это, начиная с конца XI века, это очень важный торгово-перевалочный пункт между низом так называемым, Суздальско-Владимирским, и Новгородом.

П. Алешковский

— Давайте напомним нашим слушателям, что это передача «Светлый вечер» с Петром Алешковским. В гостях у нас сегодня историк и археолог Петр Дмитриевич Малыгин. И говорим мы о Торжке. Пожалуйста.

П. Малыгин

— Без сомнения, вот эти храмы, конечно, придают прелесть Торжку. Они были замечены, как я сказал, иностранцами, и не только иностранцами, но и туристами сейчас.

П. Алешковский

— И всеми кинодеятелями советского времени.

П. Малыгин

— Да, да.

П. Алешковский

— Они там всегда снимают кино.

П. Малыгин

— Торжок вообще в Советском Союзе ассоциировался только с одним вот зданием...

П. Алешковский

— «Закройщик из Торжка».

П. Малыгин

— В дальних уголках Советского Союза это, конечно, фильм «Закройщик из Торжка» Протазанова — немой, с Игорем Ильинским. Вот все сразу вспоминали его.

П. Алешковский

— И они бегают там по торговым рядам, которых уже нет, потому что их разбомбила война.

П. Малыгин

— Да.

П. Алешковский

— Хорошо. Но все-таки давайте о личной памяти. Вот город и семья. У вас очень интересный дед и отец. Давайте поговорим о них.

П. Малыгин

— Ну вот если говорить о взаимоотношениях отцов и детей в Торжке, то вообще у нас была такая старая, как я потом выяснил, новоторжская городская традиция: я называл папу и маму «папашей» и «мамашей», и это было нисколько не уничижительно, не пренебрежительно, это вот в традициях...

П. Алешковский

— В заводе было, да?

П. Малыгин

— Да, в традициях старого русского города, который вот в Советском Союзе расположен, но тем не менее вот они с удовольствием меня даже, так сказать, провоцировали...

П. Алешковский

— Подстегивали.

П. Малыгин

— Да, подстегивали на вот именно такое обращение. Вот это вот...

П. Алешковский

— А у соседей вы слышали такое обращение?

П. Малыгин

— Да, в Торжке это часто. Папаша и мамаша — это такие очень популярные наименования.

П. Алешковский

— А это было «вы, папаша» или «ты, папаша»?

П. Малыгин

— Нет, это «ты». Дальше, вот дальше это, конечно, удивительные старики Торжка. Вот с одним, тогда еще не очень стариком, краеведом, главным краеведом Торжка, Александром Александровичем Сусловым, я познакомился где-то вот в 4-м классе и мы стали фактически друзьями. Ему было 80, а мне, было, значит, там 14 или 12 лет.

П. Алешковский

— С ума сойти!

П. Малыгин

— Но мы с ним были, так сказать, в очень в дружеских отношениях по истории Торжка. Он как раз, город нас связал, и мы так вот неразлучны были до смерти Александра Александровича

П. Алешковский

— Сколько лет он прожил?

П. Малыгин

— Он прожил 85, по-моему.

П. Алешковский

— То есть пять лет вы общались. Пять-шесть.

П. Малыгин

— Да.

П. Алешковский

— Понятно.

П. Малыгин

— Ну может быть даже под десять. Вот это мой первый учитель по краеведению, который, значит, азы истории Торжка впитал. Отец у меня был географом, и от него передалась дополнительная составляющая, и в университете, когда я работал, я читал с удовольствием историческую географию, и это был мой один из коньков, что называется.

П. Алешковский

— Ну вообще пока ты, по моим наблюдениям, не прошел ногами то, о чем ты хочешь писать или исследовать, ты ничего не понимаешь. А поскольку вы прошли всю Тверскую область, потому что был свод памятников, археологических источников, мы ходили, разведками в советское время — это был способ и заработать, и способ сохранить, идея сохранить, способ зарабатывать, скажем так. И эти отчеты до сих пор хранятся везде.

П. Малыгин

— Паспорта.

П. Алешковский

— Да, паспорта так называемые. Значит, отсюда как бы вырастает и умение читать карты, и понимание вот всех отношений поселений к городу, городов к другим городам и так далее.

П. Малыгин

— Да, и вообще вот к нынешним, так сказать, дням сложилась такая концепция понимания вот Верхневолжья тверского. Это очень необычный регион вообще вот в историко-географическом плане, и не всегда это знают вообще даже жители местные. Я пропагандирую это, но не всегда это доходит. Дело в том, что в отличие, скажем, от граничащих с Тверской областью — Новгородской, Псковской, Смоленской, Московской — вот у всех перечисленных областей есть народные названия: Новгородчина, Псковщина, Смоленщина. Подмосковье. А вот...

П. Алешковский

— А вот Тверичины нет.

П. Малыгин

— А Тверщины нет просто в принципе, и это не случайно. Потому что территория Тверской области современной, она распадается на три части, абсолютно — и исторически, и культурно, и этнографически, и даже лингвистически. Это новгородская часть, главным представителем которой является Торжок. Это владимиро-суздальская часть, представителем которой является Тверь. И это брестско-литовская часть, которую представляет Торопец, без сомнения, тоже очень колоритный город.

П. Алешковский

— Городок, я был сказал.

П. Малыгин

— Городок, да. И вот этот стык, он наложил отпечаток на даже современное состояние, даже ультрасовременное.

П. Алешковский

— То есть склеенное из частей.

П. Малыгин

— Да, склеенное, искусственное, такой вот корсет границы, который был, действительно, натянут на необъединимую в принципе территорию. Это стык культур, стык традиций, стык политических образований древнейших вот русских, в центре России. Поэтому когда ты ходишь по области в разведки, ты это осознаешь, и лишний раз приходит подтверждение этому. Это вот первая такая историческая вещь. Потом, значит, половина Калининской тогдашней области было разделено линией фронта. И у нас есть города, которые под оккупацией были до полутора лет — это Белый, Ржев. Поэтому народ, даже послевоенный — вот мы в 70-х годах и в 80-х делали разведки, — он отличался в этих двух зонах...

П. Алешковский

— Каким образом?

П. Малыгин

— Причем добротой и недобротой.

П. Алешковский

— А что вы имеете... Где добрые, где злые?

П. Малыгин

— Значит, в оккупированных землях, без сомнения, добрее народ абсолютно, который перенес тяготы на себе. Там можно было, не торгуясь, так сказать, приобрести там кринку молока, пучок лука. А вот если мы попадали там под Бологое, то это надо было, за это надо было платить. И это было как-то вот, такой контраст ощущался, честно говоря. Потом есть такие замечания. Если мужики пили на каких-нибудь там свадьбах, то в северных и восточных районах области, конечно, играли на балалайках и гармониках. А вот под Белым и Торопцем у некоторых были скрипки. Представляете? Это было совершенно, для нас это было дико абсолютно.

П. Алешковский

— Смоленск, да.

П. Малыгин

— Да, это Белоруссия, Смоленск.

П. Алешковский

— Деревенские скрипки.

П. Малыгин

— Да, и у меня вот залетный такой был сосед в деревне, где я месяц провожу каждый год, стараюсь, по крайней мере. У него тоже была скрипка, но у него трофейная скрипка, но традиция была скрипочная еще ранняя. Он когда подвыпивал, он собирал баб вокруг себя, доставал скрипку, смычок и начинал жутко пиликать, значит, на этой скрипке. И потом говорил: «Шмучок короткий, протяжный не могу» — и бросал, шел дальше и выпивал стакан самогонки.

П. Алешковский

— Понятно. Ну а вот вы проводите время в деревне. Она как-то ваша, родная?

П. Малыгин

— Значит, это деревенское направление у меня по линии матери, городское чисто — по отцу. Кстати, в Торжке были коренные новоторы, которые еще вот когда я проводил первые раскопки, когда вы ко мне приезжали как-то в гости, гордились тем, что они истинные горожане, поскольку у них нет ни одного родственника в деревнях. Это был такой козырь.

П. Алешковский

— Да.

П. Малыгин

— А у меня деревенское направление это, так сказать, мой дед по материнской линии, протоиерей, митрофорный протоиерей, который служил в некоторых...

П. Алешковский

— Как его звали?

П. Малыгин

— Леонид Васильевич Чижов его звали. Он служил в Старице, он служил под Торжком, и вот осел под нынешним районным центром Кувшиново в последние годы своей жизни. И там, значит, уже служил в Никольском храме, куда вот я и езжу. Там рядом находится такой погост Чурилов или Чурилово. Теперь это вообще уже отдельная улица деревни Васильково. Но известный Чурилов с XV века, по-моему. И это были летние, так сказать, наблюдения, поскольку я туда приезжал на два месяца точно, в деревню.

П. Алешковский

— А чем дед запомнился? Вообще как ваши отношения строились?

П. Малыгин

— Да. Дед запомнился очень многим, это...

П. Алешковский

— Вы же долго с ним жили?

П. Малыгин

— Да, была фигура такая, монументальная, я бы сказал. Седая борода, такой полный человек. Для меня он был таким великаном, я бы сказал. Прежде всего, вот что меня всегда покоряло — это абсолютное не навязывание ничего религиозного. Он рассказывал, наблюдал, но никогда не брал за шиворот...

П. Алешковский

— Библию читал и рассказывал какие-то истории на ночь?

П. Малыгин

— Да, он рассказывал, но ненавязчиво все это было. Значит, он не брал за шиворот и не тащил там на службы меня мальчишкой. Но потом я выяснил, что, значит, я был крещен в три месяца. Значит, отвозили родители в трофейном немецком чемодане, я спал. И там, значит, меня дед крестил дома. Потом иногда меня причащали, это я помню. И потом запомнился дед тем, что он был такой душевный человек, насколько я его знал. К нему приходили очень часто вот такие настоящие из лагерей, из ссылок монахи, монахини и священники. И вот глаза их мне запомнились навсегда. Такие вот настоящие глаза, как вот на дореволюционных фотографиях, когда мы смотрим. Они были совершенно такими спокойными, уравновешенными, но чувствовалось, что они это кладезь всего.

П. Алешковский

— Что-то знают.

П. Малыгин

— Не что-то, а это серьезно. Они, значит, обедали. Была всегда бутылка кагора у деда. А ели они в постные дни снетки, которые деду поставляли из Осташкова, с Селигера. Знакомые священники и монахини привозили вот в таких «жгулях» — таких узелках — сушеный снеток. И дед его разбавлял каким-то, такой мурцовкой что ли такой — с уксусом водичкой, и туда крошил зеленый лук. Снеток размякал в этом соусе, и это был замечательный суп такой, холодный.

П. Алешковский

— Холодный.

П. Малыгин

— Холодная окрошка со снетком.

П. Алешковский

— Ага, понятно.

П. Малыгин

— Вот это запомнилось, так сказать, сильно в памяти. Бабушка, попадья, была настоящей такой вот, ну настоящей бабушкой. У меня была городская бабушка, она была действительно городская бабушка — мама папы. А это была вот деревенская бабушка, которая пекла блины такие вот, трехсантиметровой толщины, в русской печке. Имела козу, и козье молоко я пил в детстве в большом количестве. А когда немножко подрос, мы летом с соседними мальчишками нанимались в подпаски. Кстати, очень такую интересную потом я проводил параллель. Почему, например, за океаном так популярны эти мустангеры и насколько у нас непопулярны пастухи — а в принципе это одно и то же почти что.

П. Алешковский

— Конечно.

П. Малыгин

— Но у нас нету приключенческих романов про пастухов.

П. Алешковский

— А потому что у нас пастухи другие. Давайте мы сейчас прервемся на минутку, потому что это требование нашего вещания. Пожалуйста, оставайтесь с нами. И скоро мы вынырнем из эфира и будем с вами уже дальше.

П. Алешковский

— Итак, мы снова с вами. Это «Светлый вечер» с Петром Алешковским. И в гостях у меня сегодня Петр Дмитриевич Малыгин, археолог и историк. И он новотор, рожденный в городе Торжок и работающий там постоянно, всегда, как археолог. И вот сегодня он вспоминает свою жизнь подпаском. А что это было? В подпаски вы нанимались в деревне или в городе?

П. Малыгин

— Нет, это вот в деревне. Там колхоз был, по-моему, насколько я помню, «Светлый путь» он назывался. И пастухи с удовольствием через правление колхоза нанимали подпасков, человека три-четыре. Почему, потому что...

П. Алешковский

— Бегать за коровами.

П. Малыгин

— Не за коровами. Корова — это благородное животное. А вот козы...

— А, козы, овцы.

П. Малыгин

— Это страшная вещь. Они обязательно забредали в какие-то болота, ели вот эти вот сучки, вот этого ивняка. И бегать за ними пастухи считали ниже своего достоинства. И поэтому подпаски, мы работали, все время там бегали...

П. Алешковский

— За козами.

П. Малыгин

— Да, прямо мокрые все от этого дела. Но иногда мы зарабатывали 25 рублей — и это было нечто.

П. Алешковский

— В месяц?

П. Малыгин

— Да, в месяц.

П. Алешковский

— Это большие деньги.

П. Малыгин

— 25 рублей — это было да. Ну вставали мы в полпятого, значит, шли там, выгоняли скот из частника, потом к ним прибавлялось колхозное стадо. И вот это такое экзотическое воспоминание всплывает в голове. Ну а если возвращаться в Торжок опять, то у меня еще есть одно такое замечательное воспоминание. Значит, вот где-то в 60-х годах в Союзе была такая практика, когда в небольшие районные центры приезжали зверинцы.

П. Алешковский

— Они и сейчас приезжают.

П. Малыгин

— Нет, сейчас это называется цирк со зверями, а раньше это было...

П. Алешковский

— Зверинец — вот своими глазами только что видел в Тотьме. Зверинец, ровно зверинец. Удивительное дело. Я понял, что это, тоже обратил внимание, что «зверинец» слово я забыл. И вдруг вот я увидел.

П. Малыгин

— Да, и вот они приезжали — вагончики, клетки. Они закрытые, потом их открывали, там, значит, надписи. Это был целый поезд, но только не на платформах, а вот...

П. Алешковский

— На колесах, да.

П. Малыгин

— Они становились в круг. И значит, открывался этот зверинец, и приезжали из соседних районов в Торжок, поскольку он был межрайонный, этот зверинец.

П. Алешковский

— И там же был батут, вата, которую дети ели.

П. Малыгин

— Нет, тогда никакого батута не было, и ваты не было в 60-х годах, нет, и в помине. По крайней мере, я не помню такого. Значит, и вот этот вот круг часто становился на моей улице, на которой я жил в Торжке. Там значит, улица — дома на одной стороне, на другой парк. Парк на месте разбомбленных немцем, который не взял Торжок, вот трасса бомбардировщиков немецких. Там было три улицы, они, так сказать, исчезли с лица земли, и после войны разбили парк. И вот в этом парке дислоцировался этот зверинец. И вот представьте себе, значит, я ну уже где-то в классе пятом, значит, лежу на своей кровати, читаю Майн Рида про охотников за львами и слышу вечером рык льва и тигра, которые буквально вот под окнами они располагались. Это было нечто, конечно. Это просто настолько удивительно.

П. Алешковский

— И ходили смотреть потом?

П. Малыгин

— Ну конечно. Нет, ну мы все время там ходили, бегали. Мы подлезали под эти вагончики, у нас были дыры, бесплатно чтобы проникнуть. Там был полный набор зверей. Там был даже белый медведь, измученный этой жарой...

П. Алешковский

— Конечно.

П. Малыгин

— Летом это было. Но с этим зверинцем связана еще более замечательная история. Это был один, по-моему, случай. Привезли на железнодорожной платформе настоящего слона.

П. Алешковский

— Батюшки!

П. Малыгин

— И вот вы представляете, вокзал железнодорожный — это фактически надо было пересечь весь исторический город, его доставив в зверинец вот на улице Володарского или на площади Конной, такая есть там. И вот это было просто по Крылову...

П. Алешковский

— «По улицам слона водили».

П. Малыгин

— Абсолютно. Это действительно шел слон по центральным улицам Торжка. За ним бежали мальчишки, девчонки, кухарки с поварешками, неснятыми фартуками — это было нечто, конечно. И этот потом слон, настоящий, выходил, ему кидали яблоки, он их ел. Вот это незабываемые совершенно вещи. И потом, когда читаешь басню Крылова, ты сразу вспоминаешь Торжок и этого слона, который приехал на железнодорожную станцию.

П. Алешковский

— Здорово. Но вот вы рассказывали про деда, но как-то вы забыли сказать об одной вещи важной. Дед же был репрессирован, да?

П. Малыгин

— Да.

П. Алешковский

— И где он и сколько сидел, и рассказывал ли он что-то? И как это вообще происходило?

П. Малыгин

— Да, вот недавно мне из архива достали документы по делу деда, частичные. Он, оказывается, дважды сидел вообще, был сослан. Это не отсидка, это ссылка.

П. Алешковский

— Без службы, да?

П. Малыгин

— Без службы, конечно.

П. Алешковский

— Просто работал там, да?

П. Малыгин

— Да, документы были вот как раз предвоенные, не во время войны, вот второй раз, а предвоенные. Он попал на лесоповал под Котласом, по-моему, юг Архангельской области. Но дело интересно, как его, так сказать, обвиняли во всем. Там такая жуткая картина, конечно. На него клепали, его объявили сектантом, он, значит, якобы организовал группу антисоветскую, там пятое-десятое, в общем, это. Но он стоически все это переносил. И там, значит, есть эта стенограмма. Он отказывался от всего: не знаю, нет, этого я не слышал. И видимо, он достал этих вохровцев, и они его отправили в ссылку. А вторая ссылка была во время...

П. Алешковский

— А если бы согласился — расстреляли бы.

П. Малыгин

— Наверное, я не знаю.

П. Алешковский

— Пришили бы дело и расстреляли.

П. Малыгин

— Да. А вторая ссылка уже была во время войны. Значит, было такое распоряжение, что священнослужители в стране, где Церковь отделена от государства, могут перейти на сторону...

П. Алешковский

— Врага.

П. Малыгин

— Врага, да, и поэтому с прифронтовых территорий священников...

П. Алешковский

— Отселяли.

П. Малыгин

— Отселяли. Тоже далеко. И он как раз служил в 41-м году в церкви под Торжком — Рашкино такое, и оно было как раз рядом с линией фронта. И его выслали опять тоже на лесоповал, где он, кстати, подорвал сердце. Он умер не таким уж старым — в 66-м, а он с 96-го года прошлого, позапрошлого века. В 66-м умер.

П. Алешковский

— 70 лет.

П. Малыгин

— Да, 70 лет. Попадья, то есть моя бабушка, не имела права работать нигде — ни в колхозе, ни там был маслосырзавод в этой деревне. Она обшивала соседей. И главным ее орудием была швейная машинка. И вот когда деда замели второй раз, у нее отняли эту швейную машинку. И она осталась с четырьмя детьми малолетними в пустой избе, потому что вынесли все. И она не знала, что делать. И кто-то ей сказал, что попробуй съездить к Михаилу Ивановичу Калинину. И она, оставив детей на соседку хорошую, вот совершила — это уже фронт откатился от Москвы, это был уже, наверное, 42-й год, — она поехала к Михаилу Ивановичу в Москву.

П. Алешковский

— Который, как известно, тверской.

П. Малыгин

— Ну да, всесоюзный староста. Он был тверским, и ей намекнули, что он привечает...

П. Алешковский

— Свих соседей.

П. Малыгин

— Землячков, да. И она, как потом она урывками, конечно, рассказывала, я запомнил не все. Сейчас очень жалко, что их уже нету. Это, наверное, вообще трагедия историка, который занимается историческими вещами — забывать о, так сказать, истории своей семьи, а потом начинать судорожно вспоминать, но уже все, поздно. Она простояла в очередях несколько дней, значит, и добилась аудиенции у Михаила Ивановича. Михаил Иванович выслушал ее, спросил, откуда она, она сказала, вот я оттуда. А она родом из Страшевичей — это такое большое село под Торжком. Ну он, значит, так заулыбался, как она рассказывала, говорит: поезжайте. Ничего не сказал. И она приехала — в избе стоит машинка, по центру избы...

П. Алешковский

— Та же самая?

П. Малыгин

— Та же самая машинка, и вроде даже шкафы вернули. И вот она запомнила это на всю жизнь и сказала, что Михаил Иванович все-таки был человеком. Изредка. Вот такие истории.

П. Алешковский

— Но при этом, как я понимаю, дедушка советскую власть не любил.

П. Малыгин

— Он был тихим антисоветчиком. Поскольку я вот рассказывал, у него — я потом это понял, — висела в рамке грамота за ну вот службу там, за церковные заслуги, подписанная Тихоном. Это я понял только когда вот, уже в перестройку, мне кажется. Но она куда-то исчезла.

П. Алешковский

— Обидно. Понятно. А отец-географ, где он учился, и он же воевал, да?

П. Малыгин

— Да, воевал. Значит, он с 25-го года, воевал он с конца 43-го. Начинал с Ленинградского фронта. Первая, самая засаленная вот в колодке медаль у него —"За оборону Ленинграда«. Он ее любил больше всего, потому что это была первая боевая награда.

П. Алешковский

— А скажите, он кто был, солдат или офицер?

П. Малыгин

— Он был командиром минометной роты, лейтенантом.

П. Алешковский

— То есть он уже учился, высшее образование, поэтому лейтенант, да?

П. Малыгин

— Он закончил учебку перед фронтом, как это обычно бывало. Пошел на фронт он младшим лейтенантом, а закончил войну просто лейтенантом. Значит, он вот от Ленинграда, освобождали Псков, он освобождал. Он мне рассказывал, как они видели в бинокль Троицкий собор, чуть ли не за 25 километров.

П. Алешковский

— Он здоровенный, высокий же.

П. Малыгин

— Высоченный, да. И потом он вспоминал марш-бросок от Пскова до Полоцка ночью — чуть ли не за две ночи они дошли. Это огромное расстояние. И здесь я впервые узнал термин «духопер». Духоперы. Дело в том, что вот такие — это уже был 44-й год, — вот такие марш-броски, они были очень тяжелыми, особенно летом. И впереди, значит, колоны ехал автобус с оркестром, и они выбирали пригорок и играли марши. И вот, говорит, идешь, уже все, ноги заплетаются, и тут вдруг «духоперы» как дадут — и ты бодрый, и опять. А они опять переезжают и километров за десять опять на бугре, опять «Прощание славянки» или там еще что-то такое там играют. И это вот, говорит...

П. Алешковский

— Заводило.

П. Малыгин

— Да, очень, очень, так сказать, бодрило солдат. Потом он попал... По счастью, он не попал к Баграмяну на Курляндский полуостров страшный, который, как вы знаете, наверное, после взятия Берлина еще не был взят, там страшные бои шли.

П. Алешковский

— Да, там жуткие бои.

П. Малыгин

— И попал он к Рокоссовскому на Белорусский фронт. И шел он по вот южному берегу Балтики — Гданьск, Щецин, и последнее, что он брал, это Росток. А из Ростока их на автобусе возили на экскурсию во взятый Берлин как бы.

П. Алешковский

— Батюшки!

П. Малыгин

— Офицеров.

П. Алешковский

— С ума сойти! Это интересно.

П. Малыгин

— Они ходили около Рейхстага, им все показывали, потом обратно. Потом он остался на год в Германии устанавливать эту зону советскую и вернулся в Торжок, тогда уже в Торжок. Он родился в Кувшинове, но это Торжокский, Новоторжский уезд, это рядом. А вернулся он уже к маме, в Торжок. А дед мой погиб, смертельное ранение получил под Великими Луками в 42-м году и умер.

П. Алешковский

— Другой дед.

П. Малыгин

— Да, вот по отцовской линии. И умер в госпитале. Он похоронен на Донском кладбище в Москве, в братской могиле. Значит, он вернулся в конце или 46-го или в начале 47-го года. А бабушка моя преподавала русский и литературу в золотошвейной школе. Торжок — это центр золотого шитья, и там была профтехшкола, где вот бабушка преподавала. И он говорит, вхожу я с орденами и медалями, значит, во двор, с погонами, и там сидит старый дед, явно прошедший гражданскую войну. И он первое, что сказал, увидев моего батю, он сказал: золотопогонники вернулись. Так, говорит, я был встречен ласково в Торжке. А потом началась уже педагогическая деятельность. Он поступил...

П. Алешковский

— Ну про войну не рассказывал, наверное?

П. Малыгин

— Он очень не любил рассказывать про войну, уходил в другую комнату, когда я смотрел военные фильмы. Тяжело он воевал, это чувствовалось. Поэтому ему было лишний раз это вспоминать не очень.

П. Алешковский

— Ну вот все, кто воевал, те на язык были, не богато говорили, скорее вообще молчали

П. Малыгин

— Да, после прочтения вот Николая Николаевича Никулина, я понял, что у них война олицетворялась с мерзостью, кровью...

П. Алешковский

— Холодом, вшами.

П. Малыгин

— Да, ну это отвратительное явление просто. Вот, по-моему, из-за этого и уходили в другие комнаты и мало чего говорили.

П. Алешковский

— Понятно. А окружение вот в Торжке?

П. Малыгин

— Да, много было людей.

П. Алешковский

— Нет, люди старшего поколения, которые учили, например. Вообще что был за слой культурных людей в Торжке?

П. Малыгин

— Да, Торжок был мощным вообще культурным советским райцентром. Значит, отличалась медицина, сейчас уже совершенно, так сказать, в упадочническом находящаяся. Ну не только в Торжке. И педагогическая составляющая. Вот учителя и врачи, они составляли такую вот элиту культурную Торжка. Их было много, они были действительно очень талантливые. Там был такой хирург по фамилии Шелков, его называли «закройщиком из Торжка», потому что он латал всех — это был от Бога хирург. И мне вот делали операцию аппендицита тоже очень талантливые хирурги, которые, правда, потом уехали в Израиль. И учителя, мощнейшая такая когорта. Дело в том, что традиция еще дореволюционная учительская. Дело в том, что Новоторжский уезд Тверской губернии был самым передовым по охвату начальным образованиям населения. Вот в процентном соотношении это был первый уезд, где процент зашкаливал.

П. Алешковский

— А почему?

П. Малыгин

— Это работа народническая и вот такая подвижническая, учительская. Это вот как-то подобралось...

П. Алешковский

— Земство?

П. Малыгин

— Земство мощнейшее новоторжское. Да, от земства, наверное, все это идет. Конечно, и профтехшкола была основана тоже земством, и зарождение золотного шитья — это тоже земство. Мощнейшее земство в Тверской губернии это новоторжское земство. Ну и потом уже, где-то с 60-х годов...

П. Алешковский

— То есть до 60-х годов хватило запалу, да?

П. Малыгин

— Я бы даже сказал, до 80-х годов хватало запала культурного. И скрепило вот эту элиту культурную небольшого города «Пушкинское кольцо». В 60-х годах разработан был первый такой туристический маршрут, и Торжок попал, значит, в это «Пушкинское кольцо». А там есть, что — значит, могила Анны Петровны Керн, Грузины, где жили Полторацкие и та же Керн, недалеко Берново. И каждый год в день рождения Пушкина проходили Пушкинские дни, и в большом зале Дома культуры собирался такой вот зал, приезжали писатели, поэты, замечательные поэты. Я помню Матусовского, я помню, на одном вечере была Любовь Орлова, насколько я помню. Полевой постоянно присутствовал, потому что он тверяк, как он называл себя. Не тверич, не тверитянин, а тверяк — это такое вот название XX века местных жителей.

П. Алешковский

— Давайте еще раз напомним нашим радиослушателям, что мы находимся на передаче «Светлый вечер» с Петром Алешковским. И в гостях у меня сегодня Петр Дмитриевич Малыгин, археолог и историк, новотор по рождению. И человек, преданный этому городу. Вы там работаете как археолог. И человек, работавший еще, преподаватель Тверского университета, доцент и сотрудник Института археологии Академии наук СССР. Вот вы говорили, что приезжали многие. Но это действительно, это было распространенное такое совершенно явление. За это неплохо платили, между прочим, творческие союзы. А чего иначе ездить людям по городам и весям. Это был способ такого поддержания жизненной потребы. Хорошо. А книжные библиотеки? Магазин книжный был, наверное, не один?

П. Малыгин

— Да, не один, три на моей памяти было. Значит, с библиотеками тоже очень интересно. Значит, вот в 18-м году, 1918 году — я этим вопросом как-то занимался так, по касательной, меня просили библиотекарши новоторжские, — значит, была удивительная библиотеки в Торжке — с несколькими залами: зал английской литературы, зал немецкой литературы, зал атласов и карт, ну и так далее, значит, раритетов — зал редких книг. И потом такой читальный зал общий. Почему 18-й год? Это свезенные...

П. Алешковский

— С имений.

П. Малыгин

— С усадеб библиотеки Бакуниных, Львовых, значит, этих самых, Глебовых-Стрешневых и так далее, которые разместились, но разместились только на год. Потом появились так называемые библиотечные — «Губкинга» была такая организация, — эмиссары. Назывались эмиссары.

П. Алешковский

— И все уехало в Москву.

П. Малыгин

— Да, они приезжали, значит, и писали, такие в архиве есть отчеты, что считаю, что не нужна уездному городу Торжку такая литература. Их перевозили в Тверь, но там сразу приезжал эмиссар из Москвы. И то же самое, увозил в центральные библиотеки столицы. И уже к 30-м годам библиотеки стали обычными. А вот этот 18-й год библиотеки — когда читаешь содержание, просто поражаешься, это просто уму непостижимо: несколько залов. В городе, там тогда еще было 25 тысяч. Вот это вот тоже мощное библиотечное дело, которое ну оно было связано, конечно, с учительством в Торжке, но тем не менее.

П. Алешковский

— А откуда вообще семья происходит? Вот вы говорили, что отец из Кувшинова, а мать?

П. Малыгин

— Мать родилась вот в этом Рашкине, о котором я рассказывал, это вот где машинку швейную реквизировали. А вообще вот род новоторжский. Значит, вот я по отцовской линии вообще не Малыгин, а Кисельников. И в писцовой книге 1625 года...

П. Алешковский

— По отцовской линии?

П. Малыгин

— По отцовской.

П. Алешковский

— А почему же тогда фамилия Малыгин?

П. Малыгин

— А потому что мама вышла за Малыгина, а была Кисельникова.

П. Алешковский

— А, мама, по материнской линии. Вы сказали, по отцовской линии.

П. Малыгин

— По отцовской линии моя бабушка стала Малыгиной, а была Кисельниковой. И мой отец стал Малыгин, понимаете, да? И это был такой Тереха Кисель — мы его считаем своим родоначальником, он упоминается в 1625 годе: «Тереха Кисель живет на посаде» — написано.

П. Алешковский

— Замечательно. И большая семья?

П. Малыгин

— Бабушкинские линии большие. А уже вот отец мой — вот только брат. И мама имела двух сестер, которые умерли от тифа в войну и брата — там четыре было человека, здесь два. Нет, небольшие. А вот семьи, откуда вышли их родители, это были большие.

П. Алешковский

— Ну понятно, потому что это пред предыдущее поколение, там было много детей. Вы сказали, что Торжок немец не взял. Но тем не менее фронт был совершенно рядом. Как жил Торжок во время войны?

П. Малыгин

— Значит, это прифронтовой город, с режимом, с почти что на 90 процентов эвакуированным жителем — они ушли в восточные районы области. Это город госпиталей, аэродромов — несколько десяткой было и госпиталей, и аэродромов. И у Конева вот в операции московской штаб находился под Торжком, в селе Дмитровское, корректировал там с колокольни. Показывают колокольню, где он якобы имел КП. Город был сильно разбомблен, как я уже вам говорил. Немцы бомбили железнодорожный вокзал и мосты через Тверцу и другие водные преграды. Уже раскидывали листовки, что будет взят город, но вот не удалось. Есть листовки с датой планируемого взятия города. От войны остались в стенах Борисоглебского монастыря пулеметные бойницы — город готовился к войне. По воспоминанием старых новоторов сооружались баррикады, особенно со стороны Старицы и Ржева — вот это южное направление, и Калинина тогдашнего — это юго-восточное направление. И это город с мародерами, к сожалению. Вот краеведческий музей довоенный был одним из лучших — он был разграблен во время войны. И вот Александр Александрович Суслов восстанавливал его уже после войны по крупицам. А на базарах очень часто всплывали, как он рассказывал, музейные экспонаты.

П. Алешковский

— То есть во время войны, когда население было вывезено, и музей был закрыт просто на замок, да? Понятно.

П. Малыгин

— А два музея было в Торжке, был художественный музей и краеведческий.

П. Алешковский

— И тоже вещи были, наверное, во многом из имений, да?

П. Малыгин

— Ну конечно, да. Шикарные, есть фотографии интерьеров этих музеев — впечатляет это все.

П. Алешковский

— Давайте как-то подытожим это дело. Вот что все-таки для вас Торжок?

П. Малыгин

— Ну это родной город, за который переживаешь — я бы так это сформулировал. Потому что некоторые города тебе нравятся, но переживаний таких вот, идущих изнутри, ни по отношению ни к какому городу нет — я бы так это назвал. Переживание за проблемы, которые, к сожалению, есть.

П. Алешковский

— А какие проблемы стоят перед Торжком сегодня?

П. Малыгин

— Ну вот это главная проблема, конечно, приведение в прядок архитектурных памятников. Но архитектурных памятников в Торжке по некоторым спискам даже больше, чем в Твери, а масштабы райцентра не справляются с этим, поэтому это такая, ну во многом объективная вещь. И сейчас столько обшарпанных храмов, зданий в Торжке, что иногда просто становится...

П. Алешковский

— А есть церкви, я видел, в которых живут где-то.

П. Малыгин

— Да, есть живут. В одной церкви, шикарной огромной церкви типография, где печатаются газеты, две газеты городские.

П. Алешковский

— Ну это такое нормальное советское наследие.

П. Малыгин

— Да.

П. Алешковский

— Ну хорошо, не гараж, не скотный двор.

П. Малыгин

— В Борисоглебском монастыре была сначала тюрьма строгого режима, потом ЛТП, потом уже, вот по ельцинским, так сказать, законам, указом отдали Церкви.

П. Алешковский

— Ну сейчас там кажется нормальный наместник, да.

П. Малыгин

— Сейчас там наконец-то настоятель, наместник очень приличный человек. И он ведет такую мощную реставрационную работу. Но мне кажется, что вот такие храмы, как Львовский и Борисоглебский, без каких-то вливаний не по силам ни областной, ни районной тем более структуре реставрационной. Это шедевры, которые надо и общегосударственно реставрировать. Это главная проблема.

П. Алешковский

— Ну и напоследок давайте, наверное, скажем нашим радиослушателям, что Борисоглебский монастырь Торжка на сегодняшний день самый древний монастырь на территории России. Поскольку Киево-Печерская Лавра уже на Украине, то Борисоглебский монастырь это самый древний монастырь.

П. Малыгин

— Ну с присоединением Крыма он не стал самым древним, в Корсуни есть.

П. Алешковский

— Ну понятно, Корсунь есть, да. Но все-таки вот на территории России...

П. Малыгин

— А то что древнейший Борисоглебский — это однозначно. Это уникально.

П. Алешковский

— И это как-то надо знать бы и помнить. Потому что ну вот хотя там нет древнейших памятников, но все-таки это часть...

П. Малыгин

— Не сохранилось. Не нет, а не сохранилось.

П. Алешковский

— Не сохранилось. Нету захоронения Ефрема. Но тем не менее это как бы надо знать и помнить. Ну что ж, большое спасибо. Петр Дмитриевич Малыгин был моим гостем сегодня. И, надеюсь, встретимся с вами в другой светлый четверг.

П. Малыгин

— Спасибо.