«…Юра вгляделся в ту сторону и понял, что это то место на монастырской земле, где тогда бушевала вьюга, измененное новыми постройками.
Юра шел один, быстрой ходьбой опережая остальных, изредка останавливаясь и их поджидая. В ответ на опустошение, произведенное смертью в этом медленно шагавшем сзади обществе, ему с непреодолимостью, с какою вода, крутя воронки, устремляется в глубину, хотелось мечтать и думать, трудиться над формами, производить красоту. Сейчас, как никогда, ему было ясно, что искусство всегда, не переставая, занято двумя вещами. Оно неотступно размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь. Большое, истинное искусство, то, которое называется Откровением Иоанна, и то, которое его дописывает».
Это был фрагмент из романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго», сцена, когда главный герой книги, русский врач и литератор, возвращается домой, к письменному столу, – после отпевания родного ему человека.
Читал заслуженный артист России Алексей Борзунов.
Я положил свою закладку именно в это место, потому что здесь, как, впрочем, и во многих других эпизодах, да и во всем строе этого особенного сочинения в нашей литературе прошлого века, во всей его музыке, интонации, необыкновенной поэтической атмосфере – присутствует то, чего напрочь не было и казалось, быть не могло в так называемой литературе советской.
«Доктор Живаго» – единственное произведение тех лет, насквозь пропитанное христианством. Само зарождение внутри послевоенного времени книги Бориса Пастернака, этой, говоря пушкинским слогом, «беззаконной кометы в кругу расчисленных светил» – непостижимо.
Но писатель заплатил за свой роман – жизнью.
Он умер, затравленный государственной машиной и несчастными коллегами-собратьями по перу. Но умер Борис Леонидович – не в поражении, а в победе. Безмерно уставший от пошлости мира сего, он все-таки верил, что книга всё равно будет когда-нибудь доступна его соотечественникам, что преображенная в художественную ткань его исповедь, поможет, пусть и не сразу, обратиться к Спасителю, к Богу Живому – тому, которого исповедовал мятущийся, грешный, поэтичный герой этого христианского сочинения о Божьей воле. Русский интеллигент с говорящей фамилией.
Заглянем в финал. Герой – умер. День прощания. Домовина – на том же письменном столе, за которым он переписывал в тетрадь свои боговдохновенные «Стихотворения Юрия Живаго». Всё как и в переделкинском доме автора, ушедшего вослед герою, благоухающие цветы в его последний день на земле тоже окажутся заменой недостающего пения…
«…Среди вышедших из гряд цветочных всходов сосредоточены, может быть, тайны превращения и загадки жизни, над которыми мы бьемся. Вышедшего из гроба Иисуса Мария не узнала в первую минуту и приняла за идущего по погосту садовника. (Она же, мнящи, яко вертоградарь есть…)».
Ну, и самый-самый конец романа. Годы спустя, одноклассники Юрия Андреевича листают у окна тетрадь его писаний, половину которых знают наизусть, листают, поглядывая на Москву в бесконечном предвестии свободы:
«Состарившимся друзьям у окна казалось, что эта свобода души пришла, что именно в этот вечер будущее расположилось ощутимо внизу на улицах, что сами они вступили в это будущее и отныне в нем находятся. Счастливое, умиленное спокойствие за этот святой город и за всю землю, за доживших до этого вечера участников этой истории и их детей проникало их и охватывало неслышною музыкой счастья, разлившейся далеко кругом. И книжка в их руках как бы знала все это и давала их чувствам поддержку и подтверждение».
«Доктор Живаго», завершившийся книжкой-тетрадью гениальных стихов и сегодня дает волнующую поддержку нашим чувствам. Царствие Небесное его автору, свершившему свой литературный и человеческий подвиг за несколько поколений русских интеллигентов, «за всю среду», говоря его словами.
«Истоки и современность православной журналистики: личный путь». Николай Державин
У нас в гостях был заместитель руководителя пресс-службы Патриарха Николай Державин.
Мы говорили с нашим гостем об истоках и современности православной журналистики, а также об особенностях работы комментатора праздничных богослужений в прямой трансляции.
«Социальная помощь людям в зонах военного конфликта». Наталья Савина
У нас в гостях была координатор социальной помощи в зоне конфликта Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению Наталья Савина.
Наша гостья рассказала, как, устав работать с бумагами, она приняла решение ехать в зону военного конфликта и помогать там людям, с какими трудностями и опасностями пришлось при этом столкнуться и что помогало их преодолевать.
Я только пирожное доем. Светлана Бакулина
Несколько лет назад я впервые решила поститься. Тогда был конец ноября. 25 числа у меня день рождения, а 28 ноября начинается Рождественский пост.
И вот, наступает первый день поста. Я открываю холодильник и обнаруживаю в нём пирожные в красивой упаковке, ручной работы. Их подарила мне несколько дней назад подруга. А кроме них в холодильнике ничего нет. Выбор ограничен, а есть-то хочется сейчас.
Сразу вспомнила слова моих друзей: «Еда в посте — это не главное».
«Ну, раз не главное, значит можно начать поститься с завтрашнего дня, а сегодня хорошенько поесть» — подумала я и потянулась к коробке. Уже дернула её за ленточку и вдруг задумалась:
Нет. Наверное, пойду дойду до храма, спрошу у батюшки благословение: съесть пирожные, а потом начать поститься. Он мне наверняка скажет тоже, что и друзья. Но меня хотя бы совесть мучить не будет.
Пришла в храм. Встала в очередь на исповедь к знакомому священнику.
Когда подошла моя очередь, прямо спросила:
— Батюшка, благословите поститься с завтрашнего дня?
— А почему не с сегодняшнего? — поинтересовался священник.
Я стала объяснять:
— Мне подруга пирожные подарила вкусные на день рождения. Сама делала. А я съесть их не успела. Жалко, пропадут.
— Так ты поищи в холодильнике получше, может там ещё салат оливье остался и его заодно доешь.
— Ну, что вы смеетесь надо мной? Говорю же, я только пирожное доем и сразу начну поститься — продолжала настаивать я.
Священник был непреклонен и предложил мне самостоятельно определиться поститься или нет, а не искать компромиссов. Я продолжала спорить.
Он прервал мой монолог:
— Светлана, мы уже 15 минут с тобой говорим о пирожных. Это все, что ты хотела сказать на исповеди?
И тут я вспомнила, что за мной стоит ещё целая очередь людей, а я вместо того, чтобы назвать хоть один грех, уже несколько минут спорю, обижаюсь на священника и подбираю для себя оправдания. Я с сожалением наклонила голову и произнесла: «Господи, прости меня за все грехи, которые я совершила осознанно и неосознанно». Батюшка прочитал разрешительную молитву. И я пошла домой, чтобы, там обдумать какие же именно грехи я не назвала.
Осуждение, самооправдание, лень, несдержанность, обида, раздражение...
Лишь малая часть того, что я в себе обнаружила. Но этого было достаточно для того, чтобы открылись глаза на реальное состояние души, с которым я собралась вступить в пост.
Пирожные я отдала болящему ребенку подруги. Надо сказать, сейчас с благодарностью вспоминаю о них. Этот случай научил меня не искать послаблений, не лукавить, а просто взять и начать исправляться, быть внимательнее к духовной жизни.
Я пришла к выводу, что ограничения в еде во время поста, хоть и не главная его составляющая, но всё же важная. Она помогает переключить внимание с желаний физических на состояние духовное. Когда мы можем осознанно отказаться от чего-то вкусного, привычного, любимого, взамен обретаем навык воздержания, преодоления себя. Эти навыки помогли лично мне сформировать какую-то хотя бы небольшую внутреннюю дисциплину.
Автор: Светлана Бакулина
Все выпуски программы Частное мнение