31 июля. Сергей Нилус

Поделиться

Фото: Sergiu Vălenaș/Unsplash

Из книги воспоминаний писателя Сергея Нилуса «На берегу Божьей реки»

Июль 1909 года. Оптина Пустынь

С 1907 года по 1912 год Богу угодно было поселить меня со всей моей семьей на благословенной земле святой Оптиной Пустыни. Приехала к нам в гости давняя знакомая Липочка. Сидели мы с ней за обедом и вели беседу. Зашла речь о прошлом Липочки. Слово за словом, и Липочке пришёл на память один эпизод из того времени, который она тут же и рассказала:

— Я тогда ещё была совсем молоденькая, — вспомнила она, — хотя уже и с немалым горем на плечах: у меня на руках был муж, страдавший тяжёлой формой умопомешательства. Нашлись добрые люди, определили его в лечебницу для душевнобольных. Трудновато, правда, было мне: жалованье было маленькое, и оно почти всё целиком уходило на содержание и лечение больного мужа. Большой для меня в то время нравственной поддержкой была моя сестра, которая с мужем жила на Удельной: к ней я часто ездила мыкать свое горе.

Чтобы попасть к сестре на Удельную, мне надо было садиться на конку на Михайловской площади и ехать до Финляндского вокзала. И вот села я раз в открытый вагон на Михайловской площади и вижу, что около конки стоит какой-то простой рабочий с окровавленной рукой в повязке. Потянулось к нему моё сердце: очень мне его жалко стало. Я встала со своего места, подошла к нему.

— Что это у тебя с рукой? — спрашиваю.

— На работе руку, — отвечает, — сломал, сударыня.

Вижу, — сложный перелом: кровь сочится.

— Тебе, — говорю, — в больницу надо поскорей!

— Да, вот, — говорит, — был в Обуховской, а там не приняли: мест нет. Дали больничный билет на Удельную, а мне туда ехать не на что — денег нет.

— Садись, — говорю ему, — со мной: я тебя довезу до Удельной.

Рабочий мой сам взлезть в вагон не мог: я попросила близ стоявшего городового помочь ему; сама помогла, чем могла: кое-как усадила его с собой рядом, и мы поехали.

Довезла я рабочего до Удельной. На станции меня встретил зять; с ним вместе мы и устроили страдальца в больницу. Дала я ему полтинник на чай и на сухарь, заглянула в кошелёк, хотела прибавить на булку, а в кошельке уже и нет ничего: было около четырёх рублей, а осталось немного мелочи — только на обратную дорогу домой. Три рубля, ровным счётом, стоил мне мой раненый рабочий.

— Барыня! — со слезами на глазах спросил он меня, когда мы с ним стали прощаться, — скажи мне твоё имя, чтобы знать, как поминать тебя на молитве.

Я сказала. Пошли мы с зятем из больницы к нему на дачу. Я иду и думаю: жить тебе. Олимпиада, до жалованья ещё больше недели, занять негде: с чем ты теперь осталась? А было бы три рубля-то дома, если бы. Я поймала тут себя на лукавой мысли и в ответ на неё чуть вслух ни сказала:

— А Бог-то! ведь. Он же сторицею обещал воздать за всякое добро, сделанное ближнему: да будет Его святая воля — Он уж как-нибудь обо мне промыслит.

Подходим мы с зятем к их даче, а сестра, завидя нас с террасы, ещё издали мне кричит:

— Липочка, поздравляю! Иди расписывайся скорее: тебе на наш адрес сейчас с почты триста рублей принесли!

У меня от нечаянной радости едва ноги не подкосились. Распечатываю конверт и глазам не верю, лежат три радужные бумажки и при них письмо от совершенно неизвестного мне господина. Пишет: «я — давнишний друг вашего мужа и был ему должен триста рублей. Узнал, что он болен, а Вы находитесь в тяжёлом положении — и решил свой долг уплатить Вам». Но вы подумайте только: три рубля пожертвовала вдовьей своей лепты, а триста тут же получила! Бог-то Бог, что только Он делает!