У нас в студии был клирик храма святителя Николая в Тушине священник Стахий Колотвин.
Мы говорили о смыслах богослужения в ближайшее воскресение, в которое также празднуется память священномученика Вениамина, митрополита Петроградского и Гдовского, о значении Успенского поста, а также о праздниках Происхождения честных древ Животворящего креста Господня и Преображения Господня.
Ведущая: Марина Борисова
Марина Борисова:
— Добрый вечер, дорогие друзья. В эфире Радио ВЕРА наша еженедельная субботняя программа «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья и предстоящей недели. В студии Марина Борисов и наш сегодняшний гость, клирик храма святителя Николая в Тушине священник Стахий Колотвин. С его помощью мы постараемся разобраться, что ждет нас в церкви завтра, в десятое воскресенье после Пятидесятницы, и на наступающей недели. Недаром у нас на это воскресенье приходится день заговенья на Успенский пост. Мы вступаем в удивительное время, у всех разное отношение к длительным постам церковным, но как-то сложилось в моей церковной жизни, что Успенский пост ждешь. Великий пост ждешь по-другому, там сосредоточенье бывает постепенное. А Успенский пост, хоть он и пост, ждешь, как праздника, он и сам весь пронизан удивительными праздниками, и по настрою... Может быть, это август, может быть, это такой пир природы.
Священник Стахий Колотвин:
— И то, что пост этот быстро кончится, тоже ждешь.
Марина Борисова:
— Это тоже, наверное, играет свою роль. И все-таки для того чтобы понять смысл наступающего воскресенья, давайте по традиции посмотрим, что же мы услышим завтра в церкви за Божественной литургией, какой отрывок из апостольского послания и какой отрывок из Евангелия. Мы услышим отрывок из 1-го послания апостола Павла к коринфянам из 4-й главы, стихи с 9-го по 16-й. Так уж получилось, что этот отрывок вызывает множество недоумений. Начинается он словами: «Ибо я думаю, что нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговоренными к смерти, потому что мы сделались позорищем для мира, для Ангелов и человеков». Вопрос номер один. «Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии». Здесь он обращается к тем, кого он, собственно, учил христианству. Получается, что он на их фоне самоуничижается. Зачем? И, наконец, третье. «Мы как сор для мира, [как] прах, всеми [попираемый] доныне. Не к постыжению вашему пишу сие, но вразумляю вас». Так вот в чем вразумляет апостол Павел коринфян и нас?
Священник Стахий Колотвин:
— Идея проигрыша как победы все-таки для язычества в новинку. Мы знаем, что для язычества есть мифы о природе, связанные с круговоротом времен года, с разливом Нила, который несет плодородный ил и потом сливается, солнце сходит и восходит. То есть некий круговорот, когда какое-то божество, какой-то герой проигрывает, чтобы победить. Но в христианстве идея совсем другая. В христианстве идея, что ты побеждаешь не потом, а ты побеждаешь в момент, который для внешнего мира является проигрышем. Мы видим, что величайшее событие в истории всего человечества — это распятие Христа. Уже смерть сокрушена в тот момент. Уже Воскрешение Христа, самый светлый праздник — следствие той самой смерти. Христос, чуждый смерти, не мог бы воскреснуть, если бы Он не пострадал на Кресте. Христос именно в момент Своего распятия, а не в момент Воскресения искупляет грехи всего мира. И апостол Павел при этом показывает, что Христос не требует того же самого от каждого идущего за Ним. Когда Он смотрит на апостолов, пришел за Ним апостол Иоанн Богослов, он врата смерти проходил уже в спокойной тихой старости, а не в мученической гибели. А кому-то из апостолов, большинству, остальным из тринадцати, пришлось пройти через врата мучений на пути к Царствию Небесному. Точно так же апостол Павел не требует по максимуму от своих учеников, так же как Христос, Который Себя в качестве ориентира выставляет, не требует, чтобы Его ученики были полностью, как Он. Да, это наша задача быть, как Христос. Апостол Павел в другом месте пишет: «Подобны мне бывайте, как я подобен Христу». Но он коринфян утешает и показывает. Он пишет откуда? Он пишет из злоключений, из темниц, он пишет из побоев, лишений. И коринфянам обидно: зачем ты ушел куда-то, оставайся здесь, у нас здесь уже большая община, у нас связь в большом торговом городе, здесь ты сможешь жить и ни о чем не беспокоиться. И апостол Павел говорит, что я рад, в данный момент, когда он пишет, у вас в общине, несмотря на множество нестроений, которые приходится объяснять, толковать, вразумлять, в чем-то ругать коринфян, тем не менее, у вас более или менее спокойно. Вас никто сейчас в темницу не влечет, вас никто не разгоняет войсками, что вы живете тихо и мирно. И слава Тебе, Господи, что у вас такая ситуация. Но может быть такая же ситуация по спасению души, ты точно также приближаешься к Богу, а отнюдь тебя сопровождают не радостные события. Путь ко Христу, путь через страдания это путь более возвышенный. Православие это не религия страданий, православие это религия счастья, это религия радости, которая во временной жизни начинается, а в вечность уходит. Опасна и другая крайность, чтобы в православии искать универсальную таблетку от всех проблем: ой, мне тяжело, у меня тут болит, у меня такие-то проблемы, я пришел на исповедь, на причастие, я хожу, такой же веселый и улыбающийся, как та девочка, одноклассница Вовочки, которая каску носила при падении кирпича. Нет, конечно, православие надо понимать. Если Господь сказал, кто хочет со Мной быть, пусть возьмет свой крест и за Мной идет, это рано или поздно будет. Помню, как еще в подростковом возрасте мне папа сказал на фоне потери работы, больших всяческих проблем: я как раз думал, карьера идет, все хорошо, а любит ли меня Христос, что все хорошо. Господь говорит, раз ты Меня испытываешь, вот проветрим, правда, я тебя люблю, иди, проходи через узкие врата. Мы должны эти слова апостола Павла всегда в любой момент нашей жизни помнить. Когда у нас все хорошо, мы радуемся, славим Господа, благословим, что Господи, ты за нас пострадал, и я, несмотря на то, что я грешный и несовершенный, могу сейчас не страдать, а наслаждаться радоваться жизни. И наоборот, когда Господь нас чего-то лишает, когда мы терпим, тогда точно так же Господа прославляем. Говорим: Господи, а в этот момент Ты решил меня более сложным, более коротким путем к Тебе привести. Как бывает, ты едешь в какую-то деревушку и можно на горку заехать, но там такая грязь, что без трактора не выберешься. И ты идешь очень трудный путь, но зато напрямик. Либо ты объезжаешь за несколько километров, с тыльной стороны заезжаешь, но зато нигде не завяз, нигде никаких сложностей особо не было, просто много времени потратил. Любой путь, который приводит в итоге к Христу, будет спасительный, поэтому нив коем случае нельзя сравнивать: у меня, вот, путь исполненный страданий, я приближаюсь ко Христу; а другой человек вроде так же ходит в храм, молится, а у него все хорошо. Во-первых, мы не знаем, насколько хорошо, мы не знаем, что у человека происходит. Но эта «сила Божия, в немощи совершаемая», это некий фразеологизм, это то, что передает апостол Павел в этой цитате. Здесь я хотел бы еще небольшой комментарий дать относительно позорища. Надо помнить, что позор это выставление на всеобщее обозрение. Если мы посмотрим в сербском языке, например, слово «позориште» — это театральное представление, не имеется в виду, что это что-то постыдное, это выставленное на обозрение. Перед подвигом христиан преклоняются и ангелы, которые Господу служат, перед подвигом христиан, которых мучают не прикровенно, все-таки советские гонители недаром старались расстрелять где-нибудь в безымянной тюрьме у какого-нибудь расстрельного рва, засыпать и чтобы никто не узнал. Потому что как апостол Павел пишет, выводят христиан на страдания, выводят на мучения, они страдают, мучаются и прославляют тем самым Христа и еще больше людей переходят ко Христу. Кто-то пришел к смерти и в смерти Христа увидел вечной жизни, а кто-то на них поглядел и в жизни еще земной следует за Христом. Позорище — не что-то постыдное, а всего лишь выставленное на обозрение. Это не значит, от чего стоит предостеречь, что нам надо всячески, что мы такие православные христиане, мы так терпим, страдаем. Собираются, и каждый обменивается новостями: меня так мучают, меня так начальство на работе, меня так в семье, а у меня такие-то болезни. И люди как будто хвастаются, какие у них проблемы есть. Речь не об этом. Лучше наоборот всем радостно писать, как у тебя все хорошо. Апостол Павел получил радостную весть, что у коринфян на данный момент все хорошо, и ему легче свои страдания переносить. А если ты своего ближнего лишаешь этой радости укрепления, то тогда ты делаешь его жизнь чуточку сложнее, лучше наоборот его подбодрить.
Марина Борисова:
— Обратимся теперь к отрывку из Евангелия от Матфея из 17-й главы, стихи с 14-го по 23-й. Это хорошо известный большинству наших радиослушателей сюжет о том, как один человек привел сына своего, который мучился беснованием, к Спасителю и пожаловался, что он к апостолам обращался за помощью, но они не могли изгнать беса. Иисус беса изгнал. «Тогда ученики, приступив к Иисусу наедине, сказали: почему мы не могли изгнать его? Иисус же сказал им: по неверию вашему; ... если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: перейди отсюда туда, и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас; сей же род изгоняется только молитвою и постом». Мне кажется, что в этом отрывке с одной стороны все понятно. Не понятно же — может, это мне до сих пор не понятно — каким образом могло получиться, что Спаситель, у Которого каждое слово истина, говорит нам о вере с горчичное зерно, а мы живем, думая, что мы веруем, но у нас ничего не двигается. Ни горы не передвигаются, ни больные не исцеляются по нашим молитвам. В чем тут тайна сокровенная, сказанная Спасителем, чтобы мы подумали, как ее разгадать?
Священник Стахий Колотвин:
— Когда Господь посылает апостолов на проповедь, Он им не обещает, что они будут двигать горы. Он им говорит: будут вам бесы повиноваться и будете болящих исцелять. То есть более низкая планка. Более того, мы помним, фарисеи говорили, что дай нам знамение с небес, что больные исцеляются, это нас не удивляет. Такое повелевание над стихиями, что-то большее. Мы смотрим, что апостолы горы не передвигали. Вера с горчичное зерно — мне нравится этот образ, я сам прочел, не мне в голову пришло, не буду себе приписывать — это образ антиматерии. Что если будет антиматерия размером с горчичное зерно, то просто горы разлетятся фонтаном, настолько мощная энергия аннигилирует. Господь настолько нас любит, настолько нас ценит, что у нас вера, которая не дотягивает в десятки раз даже до горчичного зерна, а Господь все равно наши молитвы слышит. Это ж какова любовь большая. Нам кажется, Господи, я Тебе привез целый воз своей любви и веры, вот какой я христианин. Господь смотрит на нас сверху вниз и видит, что у нас даже на горчичное зерно не набирается, поэтому горы нам переставлять возможности не дает, но всем необходимым и для земного счастья и для спасения души нас одаряет и жалует.
Марина Борисова:
— Напоминаю нашим радиослушателям, сегодня, как всегда по субботам, в эфире Радио ВЕРА программа «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. С вами Марина Борисова и наш сегодняшний гость, клирик храма святителя Николая в Тушине священник Стахий Колотвин. Это воскресенье у нас еще ознаменовано памятью одного новомученика, это память священномученика Вениамина, митрополита Петроградского и Гдовского, 13 августа, на заговенье на Успенский пост. Личность владыки Вениамина удивительная. Из священноначалия он один из первых пострадавших, в отличие от того, что мы говорили с вами о прикровенном подвиге, это была казнь напротив, намеренно публичная. Это был один из первых публичных процессов над церковниками, как тогда это называлось. Это самое начало советской власти, 22-й год. Но еще до того, как отношения Петроградского митрополита и советской власти вошли в такой клинч, была удивительная история, мне кажется, чрезвычайно актуальная. Поскольку он был еще и наместником Александро-Невской лавры, и как только начались гонения на Церковь, в 18-м году были предприняты попытки красногвардейцами выгнать из лавры монахов, и навести там свой красногвардейский порядок. На лаврской колокольне ударяли в набат, и сбежалось колоссальное количество верующих людей, которые просто собой преградили путь. До кровопролития оставались секунды. Героическими усилиями монахов и владыки удалось этого кровопролития избежать. Более того, они спасли красногвардейцев, которых числено было меньше. Разгоряченные верующие поколотили бы их очень сильно. В результате всех этих событий удержать победоносное шествие советской власти все равно никто не смог, но смогли пострадать. В это самое время в Петрограде, как мы учили в школе, колыбели русской революции, в нашем представлении все с красными бантами и под красными флагами, и меньше всего там людей религиозных. Но именно в это время организуются кружки сообщества православных мирян, которые тоже будут на этом процессе фигурировать как самые главные антагонисты советской власти и некоторые будут так же, как и владыка Вениамин, расстреляны. Что это за урок, который очень важно именно сейчас, когда мы читаем новости из Киево-Печерской лавры, освежить в памяти?
Священник Стахий Колотвин:
— Мы смотрим на пример архипастыря, этот пример и для пастырей очень актуален, каждый священник может брать пример с митрополита Вениамина, а каждый мирянин с мирян вокруг владыки Вениамина. Вот это здоровое взаимодействие. Какая у нас сейчас проблема есть. Например, если нет активного священника, то и приход никогда не перерастет. Будет приход, люди пришли, поставили свечки, возможно даже поисповедовались, причастились и ушли. Никакого единства нет. Но проблема даже там, где настоящий активный приход, формируется община, идет жизнь настоящая, в том числе и внебогослужебная. Проблема в том, что все очень завязано на фигуру. И если ты фигуру как-то выключаешь, то и приходская жизнь начинает сыпаться. Тут очень важно, что мирянское движение показывает преодоление инфантильности. Человек приходит к батюшке и относится к батюшке как капризный ребенок. Меня это вдохновляет, я буду меняться, я буду умиляться, я батюшку слушаюсь. Или нет, наоборот, мне это не нравится, я топаю ножкой и ухожу, меня нет. Никто не берет среди мирян ответственность. Тут можно придраться к фразе, нет, конечно, многие берут. Наша задача молиться новомученикам, исследовать их историю, читать их житие, читать протоколы, смотреть, чтобы они нас вдохновляли на собственную деятельность, на ответственность за свою епархию, за свой приход. Иногда человек: я ответственен за себя, или ладно, чуть больше, за свою семью. Потом, ладно, так и быть, я за свой приход ответственен, за своего священника. А уже мысли о епархии нет. Это порой меня удивляло, когда храмы по программе «200» строятся, люди ходят и у них замечательный приход, замечательный батюшка, и они: а зачем это все, нам не нужно. Вот тут у нас есть оазис, есть приход, нам хорошо, а вот эти все протесты, зачем где-то еще один храм строить. Так ты должен думать не только о себе, не только о семье, и даже не только о своем храме. Но ты должен думать и об общецерковном бытии, об общеепархиальном бытии. Сейчас на примере Киево-Печерской лавры и всех тех гонений, которые на территории современной Украины происходят, мы видим, как, на чем все держится. Где есть один яркий священник, община слаба, все очень быстро заканчивается. Буквально недавно один священник, служивший в Буче, которого взяли, он ярко выступал, а потом его карательные органы прессовали сильно, и он от своих слов отрекся, ушел. И люди в растерянности, потому что нет вот этой мирянской сплоченности. А где-то мы видим, приходят из раза в раз, не могут замки срезать, поменять, отдать в руки раскольников. Где? Где есть и батюшка крепкий, но где есть и миряне, которые даже если батюшку посадят в автозак, увезут, они все равно свой храм не отдадут, они все равно не пойдут вот на это. Всегда каждый должен задуматься, человек, который входит в ту или иную общину: вот сейчас не будет батюшки в общине, смогу ли я приходскую жизнь удерживать, буду ли я ждать, когда батюшка что-то скажет или буду действовать. Начинаешь думать, как я буду действовать, если я никого, кроме двух-трех человек на приходе не знаю, если все люди вокруг меня случайные соседи, я их в лицо идентифицирую, а больше они у меня ни с чем не связываются. Гонения может пережить только настоящая община. Мы смотрим на общину Маросейскую, праведный отец Алексей Мечев, священномученик Сергий Мечев, это те люди, которые прошли через гонения, сохранили общину по другим храмам, в храме Илии Обыденного молились, которые вернулись в свой Маросейский храм, который спустя 60 лет открыли после закрытия. Такая должна быть сплоченность. Поэтому молимся, чтобы не только грамотно проходить судебные процессы, сейчас новомученик Юрий Новицкий, его покровитель, адвокат, юрист, дай-ка я помолюсь, чтобы судья нужное решение принял. Можно, пожалуйста, молитесь. Но если ты хочешь, чтобы святой тебе помог, будь как этот святой, организовывайся, выстраивай горизонтальные связи на приходах, общайся не только через батюшку с кем-то, но и просто с другими прихожанами. Если тебе этот батюшка как-то отец, то ты должен понимать, что и другие люди вокруг него тебе должны быть братьями и сестрами, не по красивому названию в начале проповеди, а братьями и сестрами во Христе в каждый день твоей жизни.
Марина Борисова:
— В этой истории очень показательно то, что по традиции тех лет большевики попытались Церковь расколоть с помощью обновленцев. Владыка Вениамин их анафематствовал. Но если бы он просто был один на кафедре, вряд ли у него это было результативно. Но было как раз объединенное общество православных Петроградских приходов. Это не один приход, не одна община, это люди потрудились собрать всех, кого в те нелегкие годы можно было собрать и сплотить, с тем, чтобы у владыки было, на кого опираться. Мне кажется, когда начинаются расколы и начинаются успешные действия по развалу той или иной поместной Церкви, это беда еще и разобщенности священства и мирян. И миряне между собой не могут сплотиться и со священством никак не могут вместе действовать.
Священник Стахий Колотвин:
— Увы, тут обе стороны виноваты, потому что в советские годы, как мы помним, священников лишали регистрации, если они с людьми общались, батюшки еще худо-бедно могли по квартирам встретиться, в храме ни с кем не могли заговорить. Уже давно никаких проблем нет, а все равно чуть-чуть отделены. И батюшка на службе может долго исповедовать и проповедовать. Служба закончилась, он от людей отстранен. И люди тоже считают, что служба закончилась, работа у батюшки закончилась, параллельная жизнь дальше идет. Никак мы со своим священником не связаны. Мы видим, что пример такой сплоченности Петроградских приходов помогает, даже когда все храмы закрывают и изымают. Что мы видим, какой ответ обновленчеству массовый простой русский православный народ давал? Когда ты не можешь даже удержать свой храм от захвата, просто в обновленческий храм никто не приходил, люди голосовали ногами. Мы вспоминаем житие святителя Луки, как на окраине среднеазиатского города все люди приходили на кладбище, единственный храм, который оставался. И так было по всей стране. И в Петербурге стояли великолепные императорские соборы, громадные, множество их, но они стояли пустые. А люди шли в те храмики, где была патриаршая Церковь, где были люди, верные Церкви, которые не ушли в раскол, которые не ударились в обновленчество. Так было и в столицах, так было и в малых городах. Сейчас точно так же, когда эта сплоченность есть, то уже... Если человек воспринимает храм как нечто, где тебе оказывают услуги, какая разница, кто тебе услуги оказывает. Ты пришел, заплатил, тебе услугу религиозную оказали, ты ушел, следующий раз пришел. Неважно, кто там за кассой стоит. Если ты воспринимаешь общину как часть себя, себя как часть общины, ты будешь к этому неравнодушен. Если будет что-то тебе инородное, ты в этом участвовать не будешь, ты этого будешь сторониться. А если от тебя будет зависеть, то будешь влиять, чтобы это поменялось.
Марина Борисова:
— В эфире Радио ВЕРА программа «Седмица». С вами Марина Борисова и клирик храма святителя Николая в Тушине священник Стахий Колотвин. Мы ненадолго прервемся, вернемся к вам буквально через минуту. Не переключайтесь.
Марина Борисова:
— Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. Продолжаем нашу еженедельную субботнюю программу «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. У микрофона Марина Борисова и клирик храма святителя Николая в Тушине священник Стахий Колотвин. Вот мы и подошли к любимой теме начала Успенского поста. Есть, наверное, у каждого любимые отрывки, которые нравится перечитывать в тех или иных ситуациях. Я всегда с удовольствием перечитываю владыку Антония Сурожского о том, как он относился к Успенскому посту и как вообще к нему можно относиться. Он писал: «Успенский пост — время радости, потому что это время возвращения домой, время, когда мы можем ожить. Успенский пост это должно быть время, когда мы отряхиваем с себя все, что в нас обветшало и омертвело, для того, чтобы обрести способность жить, жить со всем простором, со всей глубиной и интенсивностью, к которым мы призваны. Удивительно, мне очень созвучные слова, и каждый раз перед началом Успенского поста вспоминаю и как-то настраиваюсь.
Священник Стахий Колотвин:
— У человека много обычно планов на лето: и куда-то съездить, что-то сделать, вот эту полочку я повешаю летом, вот этот завал какой-то я разберу летом, схожу на какое-то медицинское обследование летом, повидаюсь с друзьями летом. И тут, раз, лето подходит к концу. Причем, учитывая, что у нас Успенский пост по старому стилю идет, а календарь у нас новый, то у нас самый конец лета, самые последние две недельки это именно Успенский пост. Только после этого буквально несколько дней начала рабочего учебного года нового у нас остается. Соответственно для человека 21-го века очень удобно, для христианина, активизироваться, благодаря Успенскому посту. Уже не расслабиться, раз пост, надо немножко собраться. Вспомните, друзья, с кем ты собирался за лето повидаться? Вот прошло десять-двенадцать недель, не повидался, ну вот, у тебя две недели созвонись, договорись, спишись. Может, даже с кем-то не успеешь, не обязательно успеть до 31 августа, может быть, с кем-то в сентябре, но сейчас выйди на связь. Если тебе человек, правда, дорог, ты его хочешь увидеть, если ты знаешь, что это принесет радость и тебе и ему, обязательно выйди на связь. Если ты хотел что-то потрудиться, не обязательно то, что у тебя на работе спросят, чтобы ты годовой план закрыл, а просто кого-то навестить и что-то по дому сделать, тоже возьмись. Пост это некоторый труд, это некоторое усилие, значит, это усилие нужно сделать сейчас. Надо заняться здоровьем, пройти врачей, посидеть где-то в очередях, сдать какие-то анализы. Это не то, что лукавый придет и скажет: ты же христианин, зачем тебе заботиться о телесном, позаботься о душе. Нет, это храм твоего тела, тоже им займись. Ведь тебя отделяет от этого прохождения медицинских процедур не то, что ты на молитву встал на камень, стоишь и не можешь спуститься, а просто твоя лень и расслабленность, твое слабоволие. А надо свою волю укреплять. И какие-то постные ограничения, причем постные ограничения серьезные, Успенский пост это в плане аскетической стороны строгий, как Великий пост. Это тоже то, что тебя должно подбодрить, некоторое трезвение наступает. В принципе мы должны жить так, что мы не знаем, когда Господь нас призовет, нашу душу из нашего смертного тела. Может быть, уже завтра и мне надо успеть спастись. Успенский пост нам в этом помогает. Надо успеть, пока ты не встретился со Христом. Понятное дело, что наша встреча со Христом это момент ежедневный, поэтому недаром во время Успенского поста столько праздников, но, дорогие друзья, если бы был нужен какой-то сигнал от Бога, что пора начать действовать, то этот сигнал уже прозвучал.
Марина Борисова:
— Начинается Успенский пост с праздника, название которого для многих не совсем понятно. 14 августа Церковь празднует Происхождение Честных Древ Животворящего Креста Господня. Очень красиво. Но для современного восприятия не очень понятно, что имеется в виду. Позволю себе цитату из греческого Часослова 19-го века. Там написано: «По причине болезней, весьма часто бывавших в августе, издревле утвердился в Константинополе обычай износить Честное Древо Креста на дороги и улицы для освящения мест и отвращения болезней. Износя Его из царской сокровищницы, полагали на святой трапезе в Великой церкви с настоящего дня и далее до Успения Пресвятой Богородицы, творя литии по всему городу, предлагая Его потом народу для поклонения — это и есть Происхождение Честного Креста». То есть практически это Крестные ходы.
Священник Стахий Колотвин:
— Да. У нас даже в скобочках пишется «Изнесение Честных Древ», потому что происхождение — и ты сразу вспоминаешь историю, как древо Креста росло, как его потом срубили, из него крест сделали. Нет, здесь все-таки некий локальный обычай. У нас, правда, много праздников, открываешь календарь, а там — землетрясение произошло в Константинополе и воспоминания. Люди благодарственное воспоминание установили, замечательно. Не обязательно только Константинополь вспоминать, а любое землетрясение. Что в Армении, что в Турции сейчас произошло, люди выжили, слава Тебе, Господи, поблагодарим Христа за Его милосердие и признаем, что вразумил Он нас не зря, а то много мы слишком на себя надеемся. А то, что в августе, конечно, более жаркий, более южный климат, и надо понимать, что настоящая жара в Константинополе, в современном Стамбуле, когда я не советую никому оказаться. Уж если летом приходится ехать, то, пожалуйста, не в августе, когда там сезон отпусков, и помимо того, что жара страшная, и множество людей, раскаленных это жарой, ходят. В условиях развития науки, санитарного дела того времени, которое ухудшалось по сравнению с античностью, акведуки переставали действовать, разрушенные варварами, скученность населения росла. Можно сказать, Господь подталкивал через какие-то внешние эпидемии и болезни людей к активизации своей веры. Константинополь, где множество церквей, где что ни праздник, каждый день открываем: перенесение мощей, куда перенесение? В Константинополь. И вот человек живет и не ценит, что вокруг столько святынь. Вот сейчас в Москве человек живет, и столько святынь, столько монастырей, столько мощей, столько храмов. Ценишь это? Нет. И если ты живешь в более маленьком городе, а сколько у тебя там церквей? Ты живешь в селе, а не в деревне, у тебя в селе есть храм, а в соседней деревне нет, и ценишь ли ты это? Порой Господь говорит: раз не ценишь, давай немножко вразумлю. Этот Крестный ход по некоторым оценкам — следствие и восстановление защиты иконопочитания, хотя крест почитался даже в иконоборческую эпоху, это немножко удивительно, но как некий символ иконоборцы себе его оставили, он был. Изнесение тех или иных святынь для поклонения, для Крестного хода — норма. Мы знаем, что реликвии, связанные со Пресвятой Богородицей, Ее пояс, Ее ризу, выносили на стены Константинополя, когда враги подходили. Точно так же и здесь, Изнесение Креста Господня — это некоторый знак надежды. Человек проходит испытания, он болеет, его родственники болеют, он переживает, надежда есть, как у нас такая русская пословица: «Господь терпел и нам велел». Мы точно так же терпим какую-то свою болезнь, злоключения, но смотрим на Крест Господень и видим, Господь пострадал на Кресте и все равно Воскрес. Точно так же и я сейчас, проходя через некоторые страдания, могу от Господа какую-то пользу получить. Будет обидно, однако, если я все равно пострадаю, а пользы никакой духовной не получу. Тут можно немножко подумать, пошутить, что византийцы, люди средневековые, носили этот крест, вместо того, чтобы как-то санитарную обстановку повышать. Нет, по сравнению с другими городами мира в то время, Константинополь это город передового отношения к медицине и, бесплатной в том числе, медицине. У нас есть источники, мы видим, что столько-то койкомест зарезервировано для бесплатного лечения, еще сколько мест для тех, кто может заплатить, и могут люди вне очереди прийти. И эти больницы, кстати при храмах, вот он храм, а рядом с ним больница, где из бюджета приходского, помимо ставки батюшки, певца, бюджет Великой церкви — Великая церковь это собор святой Софии Константинопольской подразумевается, когда мы читаем в греческих источниках Великая церковь, надо помнить, что это означает конкретное место — что там помимо содержания, которое шло на штат церковных сотрудников, были какие-то деньги, выделяемые на врачей, которые могли больных осматривать. С этим все хорошо. Здесь не то, что магически эти болезни пройдут, а именно как символ надежды. Мы грешные люди, нам по нашим грехам посылаются болезни, мы эти болезни с помощью науки современной, современной неважно девятого века или 15-го века, или 21-го века, стараемся преодолевать. Как и из-за проблем идеологических, химических каждого времени мы заболеваем. Но мы понимаем, что есть и духовные причины болезни, почему все эти факторы совпали, и я или мой близкий человек заболел. А значит, нужны и духовные шаги, духовные усилия, чтобы эти духовные причины исправить и не давать Господу повода нам еще с этой болезнью встретиться.
Марина Борисова:
— Для русского православного сознания этот день дорог еще тем, что по преданию именно в этот день произошло крещения народа князем Владимиром. Я нигде этого не читала, и может быть, мои мысли могут кому-то показаться безумными мечтаниями. Но по нашей православной народной традиции помимо освящения воды в этот день освящается и мед нового сбора. Сладость и воспоминания о том, что в этот день князь Владимир крестил Русь, мне кажется, это все соединяется в какое-то удивительный образ. Его не всегда можно выразить словами, но внутреннее ощущение сладости и этой животворной воды соединяется, и с этой ноты начинается Успенский пост.
Священник Стахий Колотвин:
— Праздник с усилием. Ведь если мы посмотрим на эту радость, особенно в эпоху, когда большинство людей были задействованы в сельском хозяйстве в мире, и в том числе на Руси, этот первый из трех Спасов, медовый Спас, Который в первый день Успенского поста. Ты приходишь вроде радость и праздник, а надо потрудиться, пост только начался, еще он будет идти и идти. Но тебя это не расстраивает, потому что ты соскучился по труду, как человек, который ушел в отпуск или болел и не мог работать, а выходит на работу, и кажется работа, опять ездить, опять трудиться, опять уставать, но нет, ты скучал, ты хочешь это усилие сделать. Точно так же и здесь, когда люди вступали в воды Днепра, они не лишались всех проблем, наоборот, дальше долгий путь ко Христу для каждого в отдельности, для всего нашего русского народа вместе. И этот путь только начинается и надо его достойно пройти каждому в отдельности сквозь десятилетия земной жизни, а всему нашему народу, сколько тысяч лет Господь отведет до Своего Второго славного всехвального пришествия. Это усилие нужно вновь и вновь делать, но это усилие сладостное, это усилие приятное. Как если человек в кого влюбился, его сердце горит, мальчик портфель девочке несет, над ним одноклассники посмеиваются, а для него это радость. Хоть это и труд, и лишние проблемы, и лишние усмешки со стороны, а твое сердце горит и преисполнено счастья из-за такого простого обстоятельства. Точно так же и русские люди, которые вступают в воды Днепра, преисполнены счастья и надежды. И каждый из нас сейчас в 21-м веке, когда начинает Успенский пост, должен проверить, насколько я счастлив, насколько я рад, что Успенский пост начался. Возможно, если счастья этого нам не хватает, то не хватает его в самых мелочах. Возможно, просто надо пойти покаяться и в чем-то поменяться, духовная проблема. А возможно, просто надо меду хорошенького съесть, и тоже все наладится.
Марина Борисова:
— Напоминаю нашим радиослушателям, в эфире Радио ВЕРА программа «Седмица», в которой мы каждую субботу говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. С вами Марина Борисова и клирик храма святителя Николая в Тушине священник Стахий Колотвин. Мы вступили на путь к праздникам. И один из главнейших, любимейших, центральных праздников Успенского поста — это праздник Преображения Господня 19 августа. Что же собственно произошло с апостолами на этой самой горе Преображения? Мы по разным поводам вспоминаем это евангельское событие, читаем толкования, Великим постом вспоминаем паламитские споры по поводу Фаворского Света. И все-таки снова и снова мы задаем себе вопрос, что же с ними произошло? Почему они и видели и не в силах были осознать все, что происходит на их глазах, почему такая детская реакция была: давай здесь останемся, построим тут три шалаша и будем вокруг вас жить и будет нам хорошо.
Священник Стахий Колотвин:
— Господь, нас как детей и призывает к Себе: «Будьте, как дети». Это не значит, что мы должны игрушки разбрасывать и где ни попадя какие-то туалетные дела делать, а это некая детская непосредственность. Апостолы, которые были в состоянии накрученном, переживали, следуют, когда все оставили и за Господом не ходили, когда он земную власть начинает отвергать, а они говорят: Господи, ну куда мы пойдем, у тебя глаголы жизни вечной. Вот эта жара, кто-то отдыхает в тени холма, а мы втроем должны за Господом идти. Это все преодолевается, когда ты чувствуешь эту детскую, искреннюю, непосредственную радость. Недаром, есть такое выражение: радоваться, как ребенок. Когда человек взрослый, и у него такая радость, не грубая, а реально непосредственная, радость искренняя, какие-то детские стороны души просыпаются. Соприкосновение с Богом должно к такой радости приводить. Другое дело, что Преображение укрепляет апостолов перед страданиями. И эти моменты радости не всегда всю твою земную жизнь будут тебя сопровождать. В Царство Небесное попадем, там, можно только представить, но я не сомневаюсь, эта детская радость будет постоянным состоянием. Там времени не будет, его ограничения, как не будет начинаться что-то, так не будет и что-то заканчиваться. И эта радость от соприкосновения с Богом, Фаворская радость будет постоянно сердце наполнять. Когда святитель Григорий Палама защищал учение о Нетварном Божественном свете, защищал аскетический опыт, который неграмотным, простым мужицким языком монахи отшельники излагали Варлааму Калабрийскому, который пытался со схоластикой подойти и все измерить, то они говорили, что мы сидим, молимся и как будто у нас свет изнутри, настолько нам хорошо. Но это моменты, нет человека, который постоянно в этом свете сидит, все равно какие-то искушения, испытания. Тут тебе жарко, тут тебе холодно, тут тебе сатана пригнал какие-то мысли, и ты вынужден бороться с какими-то грехами внутри своей души. Тут тебе от брата твоего, от ближнего пришло какое-то искушение. Все это действительно будет, будут проблемы. И праздник Преображения Господня это не то, что Господь просиял и теперь все абсолютно всегда хорошо. Пока ты не достиг Царствия Небесного окончательно, все постоянно хорошо не будет. И Господь не дал апостолам остаться и шалаши для Илии пророка и Моисея строить, но я думаю, что пророку Илии и Моисею и так было хорошо, и без шалашей рядом с Господом на горе Фаворской. Не потому что они были не нужны, а потому что пока этот наш падший мир, лежащий во зле, не дает возможности постоянно в этой радости быть. Но ее вновь и вновь ощущать, вновь и вновь к ней возвращаться. Задача минимум для христианина — чувствовать такую радость, когда ты причастился святых Христовых Таин в воскресный день. А задача максимум — как можно дольше ее в себе сохранять, и вновь и вновь приобретать ее. Если ты этой радости сопричастен... Как смотрим на Амвросия Оптинского, как его изображают, как он тяжело болел, лежал, не мог службу служить, даже в храме не мог побыть, такие проблемы, может, и рак кишечника был, если современным языком смотреть на симптоматику, какая была — а эта радость. Серафим Саровский покалеченный инвалид — тоже такая радость. Если мы вспоминаем рассказы о встрече с каким-то монахом, никто не будет рассказывать, как кто-то бурчал, четки накручивал, а какой радостный был человек, мы-то думаем монах мрачный ходит. Откуда эта радость? Не потому что человек с утра до вечера анекдоты рассказывает, а потому что у человека эта радость в душе. Люди выходят из храма, смотришь, люди идут, и детки бегут, и старушки ковыляют и работяги простые вышли, выплеснулась эта радость из храма. А вокруг люди на шопинг идут или просто проснулись и собачку вывели погулять, и ты видишь, как люди отличаются. Радость, которая у нас от соприкосновения с Богом есть, сколько она в нас сохранится, зависит именно от нас. Праздник Преображения Господня нам показывает, что ее реально снова и снова от Бога получать. А что мы ее расплескиваем, что мы как воду решетом носим и не можем сохранить, уже не к Господу претензии, а к нам самим. Дорогие братья и сестры то, что нам праздник Преображения Господня гарантировано выпадает на постное время это тоже некоторое укрепление, что мы в каком-то аскетическом усилии подходим. Может быть, если Петр Иоанн и Иаков не на горе Фавор, а что Господу стоило преобразиться где-нибудь внизу, у журчания реки Иордан, под какой-нибудь плакучей ивой, или какие там деревья в Палестине растут соответствующие. Зачем надо было гнать? Я поднимался на гору Фавор в августе, летом. И когда ты в солнце поднимаешься, даже по дороге асфальтовой, которая петляет, это действительно жарко, ты устаешь. Поднимался, правда, один раз в ночное время на Фавор и наискосок через колючки, еще подростковый возраст, много сил было, и тоже понимаешь, а если это соединить — поднимание с продиранием сквозь колючки и еще это летом днем в жару под палящим солнцем. Апостолы это прошли, мне кажется, не зря, потому что они острее почувствовали эту Божественную радость. И то, что «сила Божия в немощи совершается» — мы на протяжении всей программы к этому возвращаемся, такой лейтмотив нашего сегодняшнего повествования — так же и мы острее чувствуем эту духовную радость после того, когда нам какое-то внешнее, а внешнее это если даже у нас внутри какой-то орган воспалился, для нашей души внешний раздражитель, если этот внешний раздражитель был, и мы через него прошли, но остались со Христом, то нам куда легче будет не только почувствовать, но и как можно дольше эту радость Божественного соприкосновения с преображенным естеством человеческим за счет соединения с естеством Божественным почувствовать и пронести.
Марина Борисова:
— Апостолы почувствовали в этот момент не только радость. «Когда Он еще говорил, се облако светлое осенило их, и се глас из облака глаголющий: се есть Сын Мой возлюбленный, в котором Мое благоволение, Его слушайте. И услышав, ученики пали на лица свои и очень испугались, но Иисус, приступив, коснулся их и сказал: встаньте и не бойтесь». Сочетание радости и страха — и что побеждает?
Священник Стахий Колотвин:
— Мы видим, что апостолов победил в какой-то момент страх, абсолютно всех, даже Иоанн Богослов тоже убежал. Та фигура, которая теряет одежду, по ряду толкований это Иоанн Богослов, по другим нет, но все равно это очень красноречиво. Что даже тот апостол, который вернулся и стоял у Креста, боялся. И в какой-то момент страх возобладал, что оставили все. В Евангелии написано, не то что почти все, а абсолютно все. Причем, оставили и Иоанн и Петр, которые только что этим Фаворским светом укрепились, в отличие от других учеников и апостолов. И этот страх, мы видим, уже на тайной вечери, это напряжение висит, что, Господи, не я ли, кто предаст. И в Гефсиманском саду он висит, и на горе Голгофе, конечно. И жены-мироносицы этот страх преодолевают. Апостолы вообще не показываются в окрестностях, думают, нас схватят и тоже распнут. Может этот страх побеждать радость о Христе. Главное, чтобы он побеждал только в моменте. Почему нельзя спастись, если ты только боишься наказания, боишься адских мучений? Это тупик. Если ты живешь от страха, ты к Богу никогда не приблизишься, ты Его не узнаешь, ты Его не поймешь, ты не захочешь быть с Ним, и для тебя будет страшно прийти предстать перед Ним. Почему Суд называется Страшный, Второе пришествие Христа? Хотя у нас как в Священном Писании написано? Праведники воскреснут в воскрешение жизни, а грешники в воскрешение суда. Что у них два разных воскресения, два разных выхода будет? Нет, придет Один и Тот же Христос. Просто для одних Он будет абсолютная радость, для других Он будет абсолютный страх из-за несоответствия. По сути вся наша жизнь — это попытка это несоответствие своей внешней природы подогнать под образ Христа, образ совершенный. Наше имя христианин, тот, кто как Христос. Более того, про страх. У Христа какой страх был! Он говорит: не хочу, потому что боюсь. Христос ничего этого не хочет, страшится. Кровавый пот, мы видим, это такое состояние, это отнюдь не какой-то йог, который лишен эмоций, индийский воин, скачущий по прериям. Нет, Господь страдает, боится, Ему нехорошо. Но, несмотря на этот страх, любовь в Нем побеждает. Поэтому любовь к Богу должна этот страх изгонять. А уж Господь, когда видит, что мы своей любовью чуть-чуть страх из своей души изгнали, обязательно освободившееся место радостью заполнит.
Марина Борисова:
— Для нас еще, помимо всего прочего, в православной нашей традиции очень важное место занимает благословение плодов. Естественно в разных странах разные плоды. Если для Палестины это, возможно, виноград, то для нас это яблоки. Яблочный Спас. Почему это не просто красивый атрибут? Почему в этом тоже много смысла?
Священник Стахий Колотвин:
— Мы на каждой литургии, да и вообще на любой службе декларируем, просим: «и весь живот наш Христу Богу предадим», всю нашу жизнь. Если мы посмотрим, то вся наша жизнь это какой-то труд. Понятно, кто-то, может быть, рантье, а в основном человек трудится и в принципе счастлив, если работа у него интересная. Мы какой-то труд, не обязательно, как в сельскохозяйственную эпоху, что мы должны что-то с огорода, с полей принести, но какой-то результат мы обеспечиваем, который можно оценить. Даже в гуманитарных, отвлеченных науках много наукометрия, критериев, по которым оценивается, как человек чего наисследовал, сколько он статей написал, в какие журналы их подал. Мы предаем всю нашу жизнь и результаты нашей жизни, мы должны результаты всей нашей жизни предать Христу и оказаться в Царствии Небесном, но нельзя сразу со старта очутиться в точке финиша. Между ними длинный сложный путь, который недаром апостол Павел сравнивает с атлетическими спортивными соревнованиями, которые надо преодолевать. Так же и нам освящение плодов, не просто люди суеверные пришли виноградик, яблочки кропить, для нас это важно, у нас религия глубоко символична. Крест мы на себе носим, это тоже символ, мы же не говорим, что меня сейчас будут на нем распинать, на этом маленьком крестике, золотом или серебряном, который я тщательно выбирал, какой покрасивее будет и какой не сильно будет колоться. Это тоже символ. И символы эти фруктики, которые приносят, и мед, который приносится на медовый Спас в начале поста, и яблочки с виноградом и другие фрукты, кто какие принес. Можно, кстати, любые приносить. Все это замечательно, если, конечно, за этим стоит содержание, что мы действительно трудимся каждый день, когда выходим на работу, на свои дежурства, на свой какой-то трудовой пост. Если мы это делаем ради Бога и ради ближнего, то Господь это благословит. Ничуть не хуже, чем виноградик.
Марина Борисова:
— Спасибо огромное за эту беседу. Вы слушали программу «Седмица». С вами были Марина Борисова и клирик храма святителя Николая в Тушине священник Стахий Колотвин. Слушайте нас каждую субботу. Поститесь постом приятным. До свиданья.
Священник Стахий Колотвин:
— С Богом.
Все выпуски программы Светлый вечер
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!