Светлый вечер с Сергеем Минаевым (14.07.2016) - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

Светлый вечер с Сергеем Минаевым (14.07.2016)

* Поделиться

МинаевУ нас в гостях был певец, телеведущий Сергей Минаев.

Мы говорили о жизненном и творческом пути нашего гостя, о работе на эстраде и о приходе к Богу.

 

 

 

 

__________________________________

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья! В студии Константин Мацан...

А. Митрофанова

— ...Алла Митрофанова. Добрый светлый вечер!

К. Мацан

— А у нас сегодня в гостях Сергей Минаев.

С. Минаев

— Добрый вечер!

Наше досье:

Сергей Минаев родился в 1962 году в Москве. Окончил музыкальную школу по классу скрипки, эстрадное отделение Государственного училища циркового и эстрадного искусства, а также актерский эстрадный факультет ГИТИСа. В начале 80-х пробовал себя в роли диск-жокея на дискотеках. Первую известность получил как автор кавер-версий популярных хитов 80-х и 90-х годов. Называет себя «первым поющим советским диск-жокеем». Начиная с 1993 года больше пробует себя в роли композитора, поэта и аранжировщика. Также с этого года начинает выступать в футбольной команде звезд российской эстрады «Старко». Был ведущим нескольких популярных телевизионных программ, таких, как «Утренняя почта», «Два рояля» и других.

К. Мацан

— Я лично помню — почему-то вот у меня самая яркая ассоциация — это участие в одном из выпусков передачи «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев со товарищи. Давнишний выпуск. У меня была такая кассета у родителей, вот я смотрел эту передачу, и все там были еще очень молодые. Я был совсем маленький. И вот одну из песен там пел Сергей Минаев. И вот сегодня, может быть, неожиданно, что Сергей Минаев появляется на радиостанции «Вера», и нам это очень радостно и приятно. И проживать этот момент радостной встречи мы сегодня будем с нашим гостем.

С. Минаев

— Очень приятно, что Вы меня так представили. Я очень рад, что нас слушают.

А. Митрофанова

— Костя тут вскрыл уже несколько секретов по поводу того, какие ассоциации у него связаны с Сергеем Минаевым и где он Вас помнит, а я для себя сделала открытие, когда готовилась к сегодняшнему эфиру. У Вас на сайте есть запись программы «Прожектор перестройки» 1988 года. Я прошу прощения за такое напоминание, но, конечно, это было нечто. Я когда смотрела, шестая-седьмая минуты, где начинают упоминать Ваше имя и говорят, что «а вот артист Минаев зарабатывает столько-то, в то время как честные советские граждане»...

С. Минаев

— ...голодают и умирают по помойкам.

А. Митрофанова

— Это делают какие-то абсолютно, знаете, такие взрослые, серьезные дяденьки!

С. Минаев

— Это очень опасные люди. Ведущий этой программы — это был достаточно опасный для музыкантов... и остаются такие люди для любых творческих единиц очень опасными людьми, потому что они всегда придумывают, как нам писать, что писать, о чем и так далее.

Хотя должен добавить Вам — сейчас мне немножко не хватает, но не таких людей, а несколько не хватает, скажем так, каких-то вот аксакалов, которые, может быть, где-то появлялись бы, но делали бы какие-то пометки, замечания там, где молодые люди, может быть, не совсем понимают, что можно делать, а что нельзя.

А. Митрофанова

— Вот Михаил Танич в свое время сделал нам, по-моему, подобное замечание, если можно так сказать, или какие-то пожелания...

С. Минаев

— Да, Вы подготовились, я смотрю! (Смеется.)

А. Митрофанова

— Нет, дело в том, что я была поражена, конечно, этой записью, совершенно поражена. Потому что я увидела людей, которым хочется сказать вот этими словами барона Мюнхгаузена из фильма «Тот самый Мюнхгаузен» Марка Захарова, когда он говорит: «Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!» Я увидела просто этих людей... Я просто поняла, что это было какое-то совершенно другое время.

И в это время внезапно на эстраде и в жизни советских людей появляетесь Вы со своей вот этой какой-то совершенно новой струей. Вы не говорите серьезных вещей, у Вас несерьезный вид, на Вас люди смотрят и начинают улыбаться. Вы можете рассказать, что это такое было, и как вдруг внезапно это в Вас Вы почувствовали, что нужно сейчас именно это людям?

С. Минаев

— Я ничего не чувствовал. Я... Вы знаете, если говорить о каком-то моем творческом кредо, я всегда, мне кажется, старался быть таким, какой я есть. То есть если это, Вы думаете, была какая-то продюсерская задумка, этого не было. У меня не было никогда ни продюсеров, ни авторов. Кто-то пытался примазываться, скажем так, к моей славе. Это неправда, потому что я начинал как скрипач из московской музыкальной школы с улицы Чехова (сейчас это Малая Дмитровка). Я играл в футбол там рядом, в этой же школе. Скрипка мне ужасно не нравилась...

А. Митрофанова

— Футбол был...

С. Минаев

— Не потому, что я не любил скрипку — потому что она у меня отнимала время...

А. Митрофанова

— От футбола?

С. Минаев

— От футбола, от девчонок, от друзей. Но потом выяснилось, что, конечно... Потом начинаешь понимать, зачем все это и к чему. И, может быть, скрипка меня и привела... Я хотел поступить в театральный вуз — в театральный вуз я не поступил с первого раза, потому что, например, Юрий Соломин на приемном экзамене в Малом театре, прошу прощения, в Щепке — в Щепкинском институте, училище, увидев меня, сказал: «Вон отсюда!» Вот я Вам задаю быстро вопрос: почему он это сделал?

А. Митрофанова

— Волосы?

С. Минаев

— Волосы. Из-за моей прически. Вот я был какой есть, такой... У меня была прическа — для радиослушателей для наших уважаемых я объясню: это была такая певица, простите, негритянский деятель, не певица — Анджела Дэвис...

А. Митрофанова

— (Смеется.)

К. Мацан

— «Свободу Анджеле Дэвис!»

С. Минаев

— «Свободу Анджеле Дэвис!» Я тоже под нее не «косил» и не старался быть на нее похожим, мне было совершенно все равно. Но мне почему-то казалось, что вот такие мои естественные волосы негритянские — они меня как-то... ну, то ли выделяют из... была другая мода. Все волосы отпускали... Я тоже хотел отпустить волосы, но, как Вы понимаете, они у меня росли вверх. Поэтому у меня получался вот этот шарик.

Я не поступил в театральное заведение — я пошел учиться на эстрадный факультет Эстрадно-циркового училища на «Белорусской» и был очень рад этому, потому что я, конечно, клоун, если отвечать на Ваш вопрос. Наверное, я всегда мечтал быть клоуном, только не на арене, понимаете? Потому что четыре года я там отучился, меня хотели сделать шпрехшталмейстером. Я выпускался как шпрехшталмейстер.

А. Митрофанова

— То есть это специально обученный человек, который выходит на арену и произносит текст?

С. Минаев

— Не просто. Они видели, что я буду новый шпрехшталмейстер. Я уже тогда работал диск-жокеем, и я вот эти свои хулиганские штучки... Профессия только появилась, и все, что я наработал в училище, еще не поступив (потом в ГИТИС после этого я поступил), я уже пытался это свое приносить в училище. И шпрехшталмейстер у меня пел, бил чечетку (степ это называется) и был сам по себе клоуном. Конечно, это понравилось начальству — они решили из меня и сделать шпрехшталмейстера, и когда я взял свободное распределение (если Вы знаете, что это такое, потому что в советское время ты обязан был после окончания учебного заведения отработать положенное время в положенном месте, куда тебя направляла Родина)... В любом театральном вузе или, в данном случае, в училище эстрадно-цирковом приезжали режиссеры, смотрели тебя, «покупали» — ну, скажем так, — к себе в филармонию, и ты отправлялся в данном случае... По-моему, меня Омская филармония взяла, я должен был быть шпрехшталмейстером. Но мне совсем не хотелось быть шпрехшталмейстером. То есть конферансье я в жизни остался, я люблю иногда вести... Я провожу концерты, какие-то программы... Иду и делаю это, скажем так, всегда, если есть возможность, очень вдумчиво по отношению к тому, кого я приглашаю на сцену. Не всегда хвалю, а вызываю аплодисменты для этого певца или певицы. Но вот эта моя ирония — она меня часто, наверное — жена меня за это ругает — все время сквозит, наверное, в моих объявлениях, в моих оценках. Вот этот глаз мой — вроде бы, говорю, хвалю, а чего-то видно, что Минаев что-то имеет в виду совершенно другое.

Я пытаюсь быстро закончить тему, что вот эта моя клоунада или клоунское во мне — оно присутствует, и оно появилось в этих песнях. Потому что сначала у меня была рок-группа — в подвале мы репетировали, мы пели свои песни, мы пытались эти песни в начале 80-х — в конце 1979 года показать всяким худсоветам, откуда нелюбовь...

К. Мацан

— Группа «Город» называлась.

С. Минаев

— Группа «Город». Эти песни сохранились, они очень наивны, они очень красивы. Какие-то песни я даже до сих пор пытался делать на пластинке «Джаст», которую я Вам привез. Называется «Джаст Сергей Минаев». Там даже пара песен из того репертуара есть, потому что я их очень люблю. Они вряд ли могут стать популярными. Они очень искренние, они такие очень подростковые какие-то. Но уже тогда вот эта балаганщина (и песня у нас такая была), вот эта клоунада — она во мне сквозила, поэтому, закрывая тему, какой я в творчестве, когда я не грущу и не задумываюсь (а со временем приходится делать все это чаще и чаще, и мне это очень нравится)...

А. Митрофанова

— Почему?

С. Минаев

— Ну, я потому что такой грустный клоун, скажем так!

А. Митрофанова (Смеется.)

С. Минаев

— Вот был такой клоун — Енгибаров. Я очень любил.

А. Митрофанова

— Был Бастер Китон, который вообще никогда не улыбался.

С. Минаев

— Немножко другая история — он... Это был прием.

А. Митрофанова

— Он стал заложником амплуа.

С. Минаев

— Да, а Енгибаров...

А. Митрофанова

— Это не про Вас?

С. Минаев

— ...он был, кроме того, что он был грустный, он был очень умный, мне так кажется. Он все понимал. И благодаря этому, что он не разговаривал, что он мало говорил и много показывал, за счет этого он и стал таким потрясающим, что не надо было все объяснять — надо было додумывать, и никогда он... И если он смешил, то это было и грустно одновременно, что вообще мне очень нравится.

К. Мацан

— Вот смотрите, Вы заговорили о смешном, о природе смешного. Сегодня нередко говорят, что изменилась, допустим, за последние 30 лет или 25 лет вообще природа смешного. То, над чем смеялись наши родители, это уже совсем не то, над чем смеемся мы сегодня и, наверное, не то, над чем будут смеяться наши дети. Как Вам кажется, как эта природа меняется? Что меняется вот в этом вопросе?

С. Минаев

— Вы мне такие задаете вопросы, на которые я Вам не найду ответов. Это нам надо с Вами сесть, налить самовар — у меня ведерный есть, старый, и не один выпить...

А. Митрофанова

— Шишками топится?

С. Минаев

— И шишками не протопите — дым один будет. Надо обязательно наколоть березовых дровишек маленьких, уже затопить и потом подбрасывать уже шишечки.

Очень сложный вопрос, я даже не знаю, как в одном слове, в одном предложении на него ответить.

К. Мацан

— Вы задумываетесь об этом для себя? Вы работаете в сфере смешного, так или иначе, в какой-то степени.

С. Минаев

— Конечно! Всегда, всегда! Вы знаете, я думаю, что смешное не может измениться. Природа смешного — она меняться не может, поскольку, я подозреваю, человек смеется над тем, что кажется ему смешным.

К. Мацан

— Бесспорно.

С. Минаев

— Понимаете? А вот для разных людей — по-разному. Кто-то смеется, потому что у кого-то что-то лопнуло на штанах, а мне это вообще-то грустно. Я помню, я пошел однажды на фильм «Неоконченная пьеса для механического пианино» господина Михалкова — это по пьесам Антона Павловича Чехова.

А. Митрофанова

— Чехова.

С. Минаев

— И в тот момент, когда весь зал хохотал, я сидел и плакал.

А. Митрофанова

— А где там хохотать? Чего-то я не помню как-то, извините. (Смеется.) Ладно, не будем об этом.

С. Минаев

— Но, поймите, там есть какие-то вещи, над которыми весь зал хохотал. Я тоже не понимаю, где там хохотать, когда человек падает с обрыва, а падает по колено, извините, в дерьмо. И понимает, что жизнь закончилась, и ему нечем больше апеллировать ни к себе, ни к окружающему миру — он ничтожество для себя сам. И, конечно, тут плачешь. А все смеются. О чем мы с Вами говорим тогда? Я, вот мне кажется, попробовал вот Вам так ответить.

Хотя я должен Вам сознаться, грех есть — лучшие номера современной молодежной эстрады тоже у меня вызывают иногда хохот, особенно если это талантливые молодые люди, особенно если они профессиональны, если они владеют музыкальными инструментами. Есть очень хорошие номера.

А. Митрофанова

— Ну как приятно это слышать!

С. Минаев

— Конечно!

А. Митрофанова

— Вы не относитесь к тем людям, которые говорят: «Вот в наше время», и далее «вода мокрее, сахар слаще» и со всеми остальными...

С. Минаев

— Постойте, ну многими и мною не всегда любимый «Камеди Клаб» (прошу прощения, что назвал всуе это страшное словосочетание) — я должен Вам сказать, что там работают очень хорошие авторы временами. И когда вот эти авторы совпадают с аранжировщиками и спецами и все это вместе соединяется, и если это не матерно, и если это отвечает каким-то определенным критериям произведения, без которых я не могу — мы уже до передачи сегодня об этом говорили... Канон нельзя отменять. Вот если канон существует, то мне все равно, какая форма этого канона, если вот эти законы жанра выдерживаются, понимаете? Я даже согласен, если это антижанр будет, понимаете, о чем я говорю? Ведь клоун смешит не всегда логично. Самый смешной клоун как раз алогичен.

А. Митрофанова

— Абсолютно.

К. Мацан

— Вообще юмор — это нарушение логики, это алогизм.

С. Минаев

— Ну, я прошу прощения. Просто если бы мы с Вами поговорили бы раньше, я бы не стал Вам... Я иногда прихожу на радиостанции, и мне приходится какие-то вещи объяснять. Я больше Вам не буду объяснять, я смотрю — Вы сами все понимаете.

А. Митрофанова

— Ну, Вы знаете, нет — женская логика иногда бывает очень смешной, так что...

К. Мацан

— Прошу прощения, очень интересно все, хорошо.

Сергей Минаев — певец, артист, музыкант. телеведущий, шоумен и так далее, далее по списку, сегодня в гостях в программе «Светлый вечер».

А. Митрофанова

— Вы начали рассказывать о 80-х. Я Вам задала вопрос, Вы начали рассказывать. А мне стало очень интересно: а тогда какие были законы жанра, вот для Вас? Вы для себя вообще... Понятно, что Вы всегда делали то, что Вам нравится, и получали от этого, судя по всему, большое удовольствие. Но, вместе с тем, наверняка, были какие-то законы жанра, в которых Вы тогда работали. Что это было?

С. Минаев

— Очень хороший вопрос, потому что в каждое время любой музыкант, или писатель, или поэт сталкивается вот с этой проблемой. В 80-х для меня была самая главная проблема — эпатировать. Вот эта закореневшая совершенно эстрада... Эпатировать эту публику, показав этой публике, что этот жанр может быть другой. Скажем так, если люди что-то очень сильно не понимали, и им нравились какие-то вещи очень занудливые... Вот наша эстрада 80-х, в то время если ее так брать, она, конечно, была, за редким исключением, очень однообразная, очень скучная, очень официальная. Сейчас я смотрю эти официальные произведения, слушаю каких-то поэтов тех времен — сейчас мне этого не хватает. Но такое количество вот этой приглаженной...

А. Митрофанова

— ...напудренной...

С. Минаев

— ...напудренной музыки с этими нравоучительными текстами — это, конечно, выводило из себя. Потом, то, что я сейчас вспоминаю, это лучшие произведения — то, что мы смотрим. А сколько было вот этой шелухи! И вот этот — извините, я это слово применю — стеб, которым занимались тогда «Веселые ребята», в том числе, в которые я попал, — мне очень нравился этот мир, когда вот эти клоуны... Они настоящие клоуны. То есть они не обижаются на меня. С серьезным выражением лица сидели, изображали эти худсоветы, какие-то номера ставили, все это так... Читали какие-то стихи... Мне это всегда нравилось, потому что этот эзопов язык в советскую эпоху был очень, я думаю, удачен для творческой единицы, потому что можно было маскироваться.

К. Мацан

— Он был незаменим.

С. Минаев

— Поэтому если мы говорим о 80-х, все-таки эпатаж при помощи Эзопа.

90-е — это уже другая история, нулевые — это третья история, и сейчас — это четвертая история. И это совершенно правильно. Я думаю, что каждые пять лет происходит, как и у людей... Как и люди меняются — приходят новые люди, новые герои, эти новые герои хотят привлекать внимание, они придумывают новые эпатажные — в этом жанре, в котором работаю я — фишки, новые какие-то вещи и привлекают тем самым к себе внимание.

А. Митрофанова

— А Вы в одном из интервью сказали, что вся Ваша жизнь — это поиск. И, наверное, речь шла о музыкальной стороне Вашей жизни, о творческой стороне. Но поскольку мы с Вами на радио «Вера», я не могу не задать этого вопроса — о поиске внутреннем. Насколько это для Вас тоже важный момент в жизни?

С. Минаев

— Это проблема моя самая главная в жизни, потому что тот жанр, который я в жизни выбрал, и та профессия, которая мне досталась, естественно, благодаря Кому… Потому что все, что в жизни происходит, все, что бы мы ни делали, это все делается благодаря Господу, конечно, и мы благодарны должны быть только Ему за все, что происходит в этой жизни. Меня когда спрашивают: «Ты счастливый человек?», я говорю: «Конечно, я счастливый человек, потому что не может... Каждый человек счастлив». Просто люди, может быть, это не чувствуют, не понимают. Может быть, они обращают внимание на какие-то другие вещи, на которые не стоит внимание обращать, не стоит отвлекаться. Потому что самое главное — это (может быть, я скажу глупость какую-то), наверное, восход, или закат. Или хорошая погода, или плохая погода — она замечательная. Или то, что мы дышим. Или то, что я к Вам пришел, — я счастлив. И то, что я сейчас от Вас уйду, я буду радоваться, потому что меня ждет жена. Это вот я пытаюсь как-то Вам объяснить свое состояние. И вот то, что... Этот поиск, о чем мы с Вами говорим, это самая главная проблема моей профессии была, и с моим внутренним миром, и я очень недоволен был тем, что у меня в жизни получилось, потому что меня высоковато подбросила моя карьера. Карьера оказалась выше, чем я ожидал. Я хотел добиться успеха, но не такого.

А. Митрофанова

— Очень интересно.

С. Минаев

— Мне не хотелось... Стадион — это не мой жанр, понимаете? Мне хотелось разговаривать с публикой. А на стадионе Вы не сможете разговаривать с публикой, там другие приемы. Вы включите любую мою запись, когда я выхожу на «Дискотеке 80-х». Это — прошу прощения, может быть, это неудачный пример, но там работают совершенно другие законы — геббельсовские, в плохом смысле этого слова. Четко, пять слов, определенно — это гипноз. И для того, чтобы публика, 30 тысяч, тебя слушала, с ней разговаривать нельзя. Ею надо управлять и вести ее за собой. И вот это меня... Когда этого много, это меня очень сильно из себя... это противоречие мое, понимаете? А мне хочется разговаривать. Мне хочется уже рассказать что-то. Как можно рассказать толпе? Рассказать можно сидящему напротив, рассказать можно, в крайнем случае, в театре, в храме, в семье на диване, понимаете? Объяснить, чтобы тебя услышали. А на стадионе этого невозможно. А у меня жанр — это дискотека, это стадион, вот эта громкая музыка, при помощи которой надо что-то доказывать и надо что-то рассказывать.

А. Митрофанова

— Люди нечасто, понимаете, говорят о том, что «жизнь меня подбросила слишком высоко, и жаль».

С. Минаев

— Я не сказал «жаль». Я благодарен, я рад этому. И из этого я делаю выводы до сих пор и стараюсь это использовать в нужном направлении — помочь товарищу что-то сделать, открыть какую-то дверь. Это помогает, понимаете? То есть это надо использовать. Но я не говорю, что жаль. Я говорю о том, что тот жанр, в котором мне хотелось работать, мне хотелось бы, чтобы меня воспринимали по-другому. Это история любого клоуна.

Я Вам сейчас начну вспоминать наших знаменитых актеров, которые всегда хотели играть Гамлета, понимаете? Это обычная история. Это такой комплекс — комплекс шута, скажем так. Потому что когда шут уже понял, что он выходит, показывает палец, и все и так смеются, ему хочется, чтобы еще заплакали, ему хочется, чтобы его послушали. А от него требуют только этого.

К. Мацан

— Как эта история и этот конфликт, собственно, связан с Вашим внутренним поиском — с поиском веры? Если это связано.

С. Минаев

— Ну, я приведу знаете какой пример? В 1989 году я вышел на сцену — есть эта запись — и спел песню «Верую». Вы знаете, что у меня... Вот в том году я спел песню «Начинается свастика» — есть такая у меня песня, страшная песня. Никто ничего не понял вообще. «Она начинается с Вас, с нее, с него, с меня, если мы начинаем предавать себя, если мы начинаем не понимать, о чем мы говорим, если мы...» Вот начинается свастика. Но не свастика в смысле — приходит Гитлер и начинает нас побеждать, а в смысле...

А. Митрофанова

— ...того, что разруха начинается в головах?

С. Минаев

— Ну, назовем это так. Понимаете...

А. Митрофанова

— Но только в ином смысле разруха.

С. Минаев

— И в этом году уже я пишу песню «Верую» и выхожу с нею на «Первом канале», не предупреждая, что это будет за песня. «Свастику» вообще не пустили, потому что ветераны написали, что это Минаев призывает к фашизму. Ну, в общем, не разобрались, они, бедные, ничего не поняли. «Пастернака я не читал, — помните, да? — но мы его осуждаем». Вот такая же была история — «Известия» написали, «Литературная газета»: «Минаев совсем обнаглел». Но это обычная история.

Но этому я был рад, потому что я понимал, что за счет этого... То есть это опять моя и проблема, и моя радость была. Я понимал, что за счет этого, как и у «Прожектора перестройки», на следующий день все будут обо мне говорить... Так оно и произошло. Папа схватился, правда, за сердце, мама слегла... То есть это вот, понимаете... У любого такого вот... Мы всегда расплачиваемся за это. С другой стороны, я вышел на улицу — все мои соседи уже мне рукоплескали, завидовали, подбрасывали какие-то письма маме, от чего она еще больше страдала, а публика очень радовалась.

А песня «Деньги» у меня была после «Прожектора перестройки», когда я пел: «Главное — это в жизни деньги». «Ребята, главное — бабла побольше заработать! Сейчас мы все заработаем! Деньги, деньги!» — пел я. И снял такой шикарный клип, как мне казалось.

А. Митрофанова

— Но Вы же троллили!

С. Минаев

— Естественно! Сейчас это...

А. Митрофанова

— А Вас не поняли.

С. Минаев

— А мне не надо, чтобы меня понимали. Кому надо, все поняли. Но кому надо. Их немного. Поэтому если Вы меня спрашиваете, меняется ли природа смеха, — нет. Она всегда была балаганной. В балагане смеялись над одним, а в театре... в разных театрах смеялись над другим, а еще лучше — смеялись... Ну, не знаю... Гоголь — у него ни одного смешного произведения нет, у Гоголя, с моей точки зрения, а мы смеемся. Потому что такие герои...

А. Митрофанова

— Обхохочешься! (Смеется.)

С. Минаев

— Обхохочешься и будешь плакать одновременно. И, может быть, я не тот пример привел, понимаете? Или Булгаков. Это что — смешно? Это страшно. И это вообще неподготовленным людям нельзя давать читать, потому что это может... Давайте послушаем песню.

К. Мацан

— Слушаем песню «Верую».

(Звучит песня С. Минаева «Верую».)

А. Митрофанова

— Песня «Верую» Сергея Минаева в исполнении автора прозвучала сейчас на радио «Вера». И аккомпанировал Вам Виктор Зинчук, у которого какая-то...

С. Минаев

— Да, Виктор Зинчук. Я с ним в футбол играю до сих пор. Мы с ним в команде Старко футбольной. На двоих у нас уже, наверное, если сложить наш возраст, будет нормальная молодежная команда из 11 человек. Бегаем до сих пор. (Смеется.)

К. Мацан

— В 1989-м году это прозвучало на советском телевидении... Какая была реакция?

С. Минаев

— Да, есть этот эфир. Причем, эта запись была — вот здесь рядом, на той стороне, находится зал «Дружба». Он тогда был новый, и я туда пришел, и там такая дискотека идет... (Смеется.) Я не могу Вам объяснить... Я вот принял решение спонтанно — я эту песню поставил, потому что... ну, как-то мне хотелось, чтобы меня услышали, увидели. Сейчас бы я бы, наверное, то же самое бы сделал, но это, конечно, донкихотство откровенное. Донкихотство, потому что кроме неприятностей у меня после этой песни ничего не было. Потому что те, кто, наверное, хотели ее услышать, они не смотрели телевизор. Те, кто ее услышал и понял, что что-то случилось... наверное, надо было еще какую-то проповедь для этого... (Смеется.) Успели ли они за две минуты что-то понять? Надеюсь, может быть, что-то успели.

Но гораздо худшее произошло с окружением, когда от меня ждали одно, а я вышел... клоун вышел и спел такую песню — это, конечно... Хотя это тоже такой, в общем, пиар-ход, конечно.

Я не хотел быть с ними вместе в одной вот в этой... в эшелоне в этом. У нас получалось всегда, что вот когда идет эшелон и в нем сидят одни и те же люди, одни и те же персонажи, все время хочется сойти на каком-нибудь полустаночке, понимаете?

А. Митрофанова

— Вообще, трудно ходить строем творческому человеку!

С. Минаев

— Ну вот не хочется! Это... Я до сих пор, когда идут все в баню мыться, я не понимаю, как можно в бане мыться, если Вас больше двоих? «А мы пойдем вдесятером, сядем там...» Это же интимный процесс! И так далее. (Смеется.)

К. Мацан

— Как и творчество. Сергей Минаев — певец, музыкант, телеведущий, клоун, как он сам о себе сегодня говорит, в высоком смысле этого слова... Клоун...

С. Минаев

— Не знаю, почему клоун... Не знаю. Ну, он может быть и в низком смысле этого слова.

К. Мацан

— ...в гостях в программе «Светлый вечер». В студии Алла Митрофанова и Константин Мацан. Мы прервемся и вернемся к Вам буквально через минуту.

А. Митрофанова

— Еще раз добрый светлый вечер, дорогие слушатели! Константин Мацан, я — Алла Митрофанова, и продолжаем здесь разговор с Сергеем Минаевым — певцом, музыкантом, автором очень многих кавер-версий, которые были популярны в 80-е, в 90-е годы, ну, и очень интересным собеседником, «Дон Кихотом», как он о себе сказал в конце первой части нашей программы.

С. Минаев

— Видите, Вы начинаете ярлык мне лепить!

А. Митрофанова

— (Смеется.)

С. Минаев

— А я всегда об этом говорил!

А. Митрофанова

— Я хотела Вас чуть спровоцировать!

С. Минаев

— Я сравнил, я сказал, что это — донкихотство. То есть это глупость. В принципе, поступки Дон Кихота — это глупость. А Вы меня называете Дон Кихотом — это некий такой рыцарь получается.

А. Митрофанова

— Нет... Нет...

С. Минаев

— Я говорил о том, что я совершил глупость.

К. Мацан

— Это смотря как интерпретировать.

С. Минаев

— Понимаете? Да...

А. Митрофанова

— Это смотря как интерпретировать, что такое Дон Кихот и донкихотство.

С. Минаев

— Потому что в маразме старый рыцарь, который не знает, как снять латы, потому что уже он забыл, как они застегнуты — так у Сервантеса, с одной стороны. Он старый, он в маразме. и из-за этого, из-за своей чудаковатости он говорит правду. Но я надеюсь, что я пока не в маразме и говорю то, что стараюсь говорить.

А. Митрофанова

— Кстати говоря, Вы знаете, мне сейчас какая аналогия пришла на ум? Ведь...

С. Минаев

— Я Вас ошарашил немножко своим прочтением образа Дон Кихота?

А. Митрофанова

— Да нет, нет, все в порядке! Дело не в этом!

С. Минаев

— Ну, он нездоровый человек, конечно!

А. Митрофанова

— Дело в том, что ведь Сервантес написал-то единственный в мире роман, который написан как пародия, который пережил все эти вещи, которые он пародировал!

С. Минаев

— Браво! Конечно.

А. Митрофанова

— Потому что Сервантес «Дон Кихот» — это одна из самых издаваемых книг в мире. Все эти романы — где они теперь? — на которые он писал пародии.

С. Минаев

— Я вообще не уверен, что большинство читателей понимают, о чем речь.

А. Митрофанова

— Вы имеете в виду про Дон Кихота?

С. Минаев

— Да.

А. Митрофанова

— Это глубокий философский разговор. Собственно, наш с Вами разговор, мне кажется, постепенно начинает какие-то такие интонации тоже приобретать. Вы упомянули команду футбольную Старко. Вы могли бы о ней рассказать подробнее? Я знаю, что Вы деткам помогаете, когда играете в этой команде?

С. Минаев

— Да, у нас есть благотворительный фонд «Под флагом добра», и, Вы знаете, практически все матчи, проводимые под «Старко», под флагом добра, это все благотворительные матчи. То есть кроме тренировок. Если мы едем по стране, это всегда точечная помощь больным детям с редкими заболеваниями.

Там такая странная история — я не очень в ней понимаю... Когда Министерство здравоохранения разрешает собирать деньги под детей, там надо очень четко знать, с какими заболеваниями... Вот я не очень в этом понимаю. Вот нам достались — я так просто скажу — дети с редкими заболеваниями, которым мы помогаем. Ну, и слава Богу, что, значит, с редкими. Будут с нередкими — и мы тоже будем помогать.

И вот мы ездим по стране, и каждый раз мы этих детей видим, мы им стараемся помочь, кому-то даже помогаем, потому что через какое-то время мы туда приезжаем, и эти дети появляются, и, конечно, без слез на это смотреть невозможно. Там разные детки бывают — кого-то выносят, кого-то вывозят. А кто-то вдруг — через пять лет туда приезжаешь, — и он сам бежит.

И я Вам должен сказать: когда меня там спрашивают что-то про какой-то футбол, про какие-то песни, когда мы туда ездим, я говорю: «Послушайте, ну, я в футбол вообще играю дома, во дворе — это самое лучшее. А раз я к Вам сюда приехал, естественно, это уже никакой не футбол».

А. Митрофанова

— Спасибо Вам за это от всего моего женского сердца!

С. Минаев

— Пожалуйста. Нас там очень много — у нас команда состоит из большого количества артистов. И, что я должен Вам сказать, со временем, когда... все-таки «Старко» была организована в 1991 году, и там вся наша плеяда из 80-х, монстры из 80-х играли. Все играли очень прилично, многие из них — фамилии очень долго сейчас называть. Кто-то уже из жизни даже ушел. В команде осталось мало народу, но много в команду приходит молодых, сейчас уже совершенно другого формата, артистов. Это, скорее, уже жанр кавээновский, это, скорее, жанр «звезда телесериала». Но они приходят, они играют в футбол, и мы с ними ездим, они так же помогают. И, честно говоря, мне это очень нравится. Потому что я вижу, что они делают в этом с пониманием, и зачем все это происходит, и что это не просто футбол.

А. Митрофанова

— А вот, кстати говоря, этот вопрос — «зачем?» — он же очень важный в жизни, наверное. Часто Вы себе его задаете?

С. Минаев

— Ну, Вы начинаете наступать просто на все мозоли, которые...

А. Митрофанова

— Простите, я не хотела! (Смеется.)

С. Минаев

— Вы меня все время спрашиваете про мои проблемы... Конечно...

А. Митрофанова

— Я не хотела спрашивать о проблемах. Я просто хотела, чтобы Вы поделились какими-то мыслями.

С. Минаев

— Ну вот можно я Вам прочту — вот я сейчас, пока Вы слушали мою песню, — то, что я написал на пляже сейчас, сидел? Может быть, Вы поймете, зачем это. Вот я пишу:

Молчи,

Учись молчаньем говорить,

Сумей молчаньем выражать,

Что словесами ненадежно.

И тишина в твоих устах

Тогда, быть может, закричит,

Прольется музыкой, возможно.

И вот тогда ты осторожно

Сказать попробуй, но учти:

Чтобы звучало — помолчи.

С. Минаев

— Пусть это будет «красочкой», понимаете, да? А ведь я разговариваю очень много, и это тоже моя беда. Я никогда не могу слушать мое интервью потом — так мне оно не нравится!

А. Митрофанова

— (Смеется.)

С. Минаев

— Так я не люблю свои портреты. Но ведь это нормально! Мужчина, который любит свои портреты, это ужасно! Мужчина, который... Спросите меня — я в зеркало смотрюсь? Я считаю, что вообще это нужно ну чтобы причесаться. Но мы живем во времени, когда все начинают любоваться друг другом.

А у меня профессия — артист. Я обязан на себя смотреть со стороны, Вы понимаете? Обязан! И делать выводы. Это тоже мой парадокс! А мне не нравится!

К. Мацан

— Ну, так обычно и бывает!

С. Минаев

— Мне нравится иногда то, что я записываю. Там я себя не вижу, и там я себя слышу, но это не я. Не совсем я.

К. Мацан

— У Вас в творческой биографии есть такой эпизод, связанный с исполнением партии Иуды Искариота в рок-опере «Иисус Христос — Суперзвезда». Расскажите об этом!

С. Минаев

— Слушайте, ударили меня в самое сердце!

А. Митрофанова

— Простите! (Смеется.)

С. Минаев

— Ну, Вы знаете, когда мне это предложили... Я до этого... Одно время я озвучивал многих персонажей. Например, одна из удачных моих работ — это был такой фильм «Остров погибших кораблей», где должен был петь Константин Райкин. Я очень люблю его как актера. И когда показали материал, я сказал: «Вот надо так, вот так, вот так, вот так!» И он мне потом говорит: «Ну вот же!» Потому что меня до этого все время шепелявили, я не знал, что делать. Я почему-то думал, что он такой. И мне очень нравилось тоже озвучивать. Я себя пробовал в рекламе, я себя пробовал в озвучке. Ну, такой вот... Ищешь же себя! Вы же говорите — в поиске... Конечно, в поиске. В данном случае, когда мне после этого предложили спеть Иуду, у меня был первый вопрос: «А почему я — Иуда? Я вообще не певец». Вы понимаете, что я — не певец?

К. Мацан

— Нет.

С. Минаев

— Люди это не понимают. Я, вообще-то... — ну, хорошо, актер, артист разговорного жанра, я куплетист. У меня образование — актер музыкального театра. Но актер музыкального театр — это не певец. Я вокального образования не имею, хотя мне ставили голос, при консерватории я занимался, но это все равно не певец. Певец — это тот, кто конкретно поет. А так получилось, что я- поющий диск-жокей, назовите это так.

К. Мацан

— Видимо, в этой опере и требовался поющий артист.

С. Минаев

— Ну, Вы понимаете, в оригинале кто исполнял эти арии — после них вообще лучше не петь. Там, простите, Иисуса пел Ян Гиллан, Иуду пел... Мюррей Хэд пел. После них очень тяжело петь, понимаете? И когда я сказал: «Почему Вы хотите, чтобы я это спел?» Ну, а раз уж Вы меня попросили, я к этому, конечно, подошел... Я готовился, я... Эквиритмический перевод был сделан. А что такое эквиритмический перевод? Это Тим Райс написал текст, и покойный поэт... на пластинке сейчас прочтем, я скажу. Мне так стыдно, я волнуюсь — забыл. Он делал именно слово, находящееся в этой ноте, вот в этой музыкальной фразе, он пытался так это сделать. Это очень важно и очень здорово. Но в молитвах это тоже очень важно — все должно быть на своих местах. Или в псалмах. Вот там была сделана вот эта работа. Это адский труд! Вот так переделать, так написать, чтобы в этот же момент все соответствовало тому, что написал композитор, который это все...

К. Мацан

— Чтобы еще и смысл сохранялся...

С. Минаев

— Это я не знаю, как он это сделал. Слава Птицын — во! Он скоропостижно умер — из-за квартиры в центре Москвы его просто убили. И когда он пел, он сидел рядом, все: «Ты не так произносишь слово!» А это слово произносится по-русски по-другому. Это была такая работа интересная. А дали время мне — два часа на все.

К. Мацан

— На всю оперу?

С. Минаев

— Да!

К. Мацан

— Это, практически, с одного дубля?

С. Минаев

— Ну, с двух, понимаете... Да нет, с одного дубля мы пели. Потому что я слушал оригинал — и тут же пел, слушал оригинал — и пел. Единственное, что я себе позволил, если послушать последние треки, — это Шаляпин у меня просто, Шаляпин, который умирает. А в опере этого нету. Этого нету там! Там так Иуда не переживает! Там Иуда, в общем-то — он такой... другой немножко персонаж. Немножко... Я вот, насколько мог, я это искал и попытался это сделать. И мне там в каких-то моментах это удалось. Были споры, почему я это так пою, а не по-другому. Я говорю: «Можно, я так это сделаю?» Причем, ноты нельзя петь другие.

К. Мацан

— Само собой!

С. Минаев

— Само собой! То есть это надо вкладывать... И до сих пор я, когда это слушаю, меня... Я понимаю, что это не я. Это опять... Это самая лучшая для меня похвала — когда я себя слушаю и думаю: «Как он там!» — «он» или «они», «как у них получилось!»

А. Митрофанова

— Сергей, а Вы псалмы упомянули. А вообще это, знаете, такие тексты, которые не всем легко даются. Их бывает очень трудно...

С. Минаев

— Мне вообще... вообще очень тяжело даются, да.

А. Митрофанова

— Да? А как Вы вообще их для себя открываете, как Вы с ними?.. Как Вы на них смотрите — как на поэзию, как на тексты просто? Что это?

С. Минаев

— Не, я на них никак не смотрю. Я когда их слушаю, я их просто слушаю. Я думаю, они для этого и существуют. Я в них растворяюсь. Я думаю, что это совершенно отдельная история. Я к ним... Я стараюсь держать расстояние между мною... собой и, например, псалмами, потому что есть вещи, которые, мне кажется, я еще не попробовал, и, может быть, это время придет, но я должен к этому прийти более осознанно, понимаете?

А. Митрофанова

— Понимаете.

С. Минаев

— Переделывать я их не буду! (Смеется.) Скажу Вам... Перепевать!

А. Митрофанова

— (Смеется.) Спасибо! Спасибо Вам за это!

С. Минаев

— Есть вещи, которые я не трогаю! Меня попросили когда-то перепеть «Битлз» — я сказал: «Ребята, стоп! Стоп, уже хватит, все! Есть поп-музыка — давайте чего угодно!» «Битлз» — при всем понимании, кто это и что это, есть вещи, которые я не трогаю.

К. Мацан

— А что еще, кроме «Битлз»... и псалмов Вы бы не стали трогать?

С. Минаев

— Ну, это шутка, конечно! Ну, что Вы! Псалмы, естественно, трогать нельзя — это совершенно отдельная история. Это не просто трогать — и даже говорить об этом надо с придыханием. «Битлз» — это совершенно другая история. Но так получилось, что с подросткового возраста просто... Вы же знаете, как складывается гормонально мальчишеский организм! Вот когда это начинается в 12 лет, вот ему что дадут послушать, вот...

А. Митрофанова

— Это как первая любовь?

С. Минаев

— Совершенно верно.

К. Мацан

— Абсолютно верно.

С. Минаев

— Вот она через всю жизнь проносится. Потом ты открываешь... ты понимаешь, что «ну как ты мог это любить?» Ну как — это же так примитивно!

С. Минаев

— А первая любовь — и все равно...

К. Мацан

— А все равно любишь при этом.

С. Минаев

— И все равно, когда журчат ручьи, мы все равно начинаем это любить и слушать. И Вы говорите о темах, которые нельзя трогать, которые для меня святые, скажем так, но это очень много таких тем. Вы имеете в виду, музыкальных?

К. Мацан

— Вы знаете, у меня этот вопрос назрел, еще когда мы о юморе говорили. На какие темы Вы бы не стали шутить никогда? Вот есть темы для юмориста, для клоуна, в любом смысле слова, те темы, которые нельзя брать?

А. Митрофанова

— Табуированные?

С. Минаев

— Вы знаете, с одной точки зрения, я думаю, что шутить можно на любую тему. Но вот мы с Вами говорили, как это делать, понимаете? Есть вот французский журнал, который делает это, с моей точки зрения, ну, назовем это, просто безобразно. Но темы, которые он поднимает, при этом они мне понятны. Я просто думаю, что они это делают все время, потому что есть такие люди, которые вот это делают все время с таким придыханием, с таким вот, простите, запахом, после которого даже тема, на которую можно бы и поговорить — но чтобы, простите, не воняло от этого... Я думаю, что говорить можно на любые темы и шутить можно на любые темы. Но весь смысл заключается в том, что если я, например... Имею ли я на это право? Понимаете, о чем я? Если бы они на это имели бы право какое-то, и они понимали темы, на которые они шутят, я думаю, они так бы не шутили. Ответил я?

К. Мацан

— Да.

С. Минаев

— Думаю, что шутить можно.

К. Мацан

— Сергей Минаев — певец, музыкант, телеведущий, шоумен — сегодня проводит с нами «Светлый вечер».

А. Митрофанова

— Сергей, а, если я правильно понимаю, Ваш небесный покровитель — это Сергий Радонежский?

С. Минаев

— Да.

А. Митрофанова

— И Вашего сына тоже?

С. Минаев

— Да. Которого назвали... Не я его назвал. Это мой... Я был против.

А. Митрофанова

— Почему?

С. Минаев

— Потому что у меня было другое имя. Я не хотел, чтобы он был... Ну, видимо, какая-то глупость. Почему-то мне казалось, что сын не может быть с именем отца. Знаете, это, наверное, какой-то предрассудок.

А. Митрофанова

— Ну, Вы знаете, есть масса достойнейших примеров! Я не знаю, Сергей Сергеевич Аверинцев...

С. Минаев

— Согласен с Вами! Но больше всего меня трогало, что обо мне могут подумать, что я назвал его в честь себя. И это очень... Сейчас уже перестало волновать, а первые пять лет я очень переживал почему-то.

А. Митрофанова

— (Смеется.)

С. Минаев

— Ну, вот такая вот моя... Каюсь. Хотя это было совершенно не так. Просто моя мама, когда услышала, как мы хотим назвать сына, и мой папа, это было что-то. Они сказали: «Только через мой труп!»

А. Митрофанова

— Вы бываете, наверное, в Троице-Сергиевой лавре?

С. Минаев

— Да, конечно.

А. Митрофанова

— А Вы могли бы рассказать, как Вы там впервые оказались и какое впечатление это место на Вас произвело? Это, наверное, очень давно было, я думаю?

С. Минаев

— Ну, последний раз это было года два назад. Я туда заехал на полчасика, а пробыл там, мне кажется, целый день. И вот комический случай: нас там так встретили, накормили-напоили уже в конце... Я Вам должен сказать: я гастрольный человек, и меня всегда где-нибудь встречают, и кормят, и поят. Я еле уехал. Потому что когда мы с сыном сели в машину, мы доехали до середины дороги, и я понял, что мне надо остановиться, потому что я попил квасу — настоящего церковного квасу. А меня так забрало от него! Я не могу объяснить... Я не знаю, почему это произошло. Мне потом сказали: «Ну, это возможно. Он настоящий, он, там... У него, наверное, на тебя так...» То есть я думаю, что это какая-то Божия благодать была. Нам пришлось остановиться, я приходил в себя час. Мы ехали по трассе, я говорю: «Сереж, я прошу прощения, я должен прийти в себя». То ли это квас, то ли, я думаю, это не квас был... Это было последний раз.

А первые разы я туда приезжал... Я должен сознаться, что я помню, как я первый раз туда приехал. Это была такая туристическая поездка, и я думаю, что я не понимал, что происходит и зачем я туда приехал. Наверное, это пришло с каким-то пониманием позже. Мне, наверное, лет 14 было. И это было такое время, когда мы туда почему-то... как-то надо было проходить не очень... не как сейчас — некомфортно... Надо было дожидаться, проникать на эту территорию. И мы чувствовали себя там как в музее.

А. Митрофанова

— Вполне понятно.

С. Минаев

— Да, понимаете, в чем дело? Поэтому тогда мое первое туда... Я даже не знаю, как я туда попал, — я не помню, по какой причине.

А. Митрофанова

— Ну, вполне могла быть экскурсия от школы, например.

С. Минаев

— Ну, например, да. Это вот я сейчас отдыхаю в Болгарии очень часто — несколько лет подряд, и там есть... Я Вам тоже не могу объяснить — мы когда идем гулять, я каждый вечер идут в храм болгарский, православный храм. Он совершенно другой. Они любят такое очень красивое... У них храмы очень такие богатые. Для туристов, наверное? Наверное. Может быть, не все храмы там такие же, как у нас, по убранству, по богатству, но этот — какой-то туристический. Ну нет там рядом другого. И зачем я туда хожу, мне уже... Все знают, что я туда все равно иду. Я все равно туда иду. Я Вам не могу объяснить, зачем я это делаю. Это вот дорога — я по ней иду, я туда прихожу.

А. Митрофанова

— «Зачем нужна дорога, если она не ведет к храму?» — хочется здесь вспомнить последние слова известного фильма... (Смеется.)

С. Минаев

— Ну, конечно, я именно это имел в виду. Конечно.

К. Мацан

— Вы сказали еще в самом начале нашей беседы о том, что юность прошла в сцене, в шутках, в юморе, в песнях, в музыке, а с возрастом Вы как-то начинаете больше грустить и больше задумываться...

С. Минаев

— Нет, я грустил тогда столько же. Просто сейчас меньше вот этой шелухи...

К. Мацан

— Меньше веселья?

С. Минаев

— Меньше стадионов и меньше вот этих шуток, которые приходится... Меньше передачи «Два рояля», которую я ненавижу. Потому что когда Вы снимаете пять передач в день...

К. Мацан

— Простите, что я ее упомянул...

С. Минаев

— ...посмотрите одну — Вы же понимаете, она обрезанная вся. Ну, сейчас ее посмотреть сложно. А их — пять дней, а минимум — четыре! И ее... Это конвейер, это невозможно! Это заставьте дурака Богу молиться, понимаете? Заставьте музыканта играть по 20 часов в день на инструменте — он его возненавидит.

К. Мацан

— Есть такое мнение, что с возрастом, в принципе, человек становится более циничным, более равнодушным. Он для себя про жизнь все уже понял, и это, в принципе, ему уже... Так кивает головой: «Ну, что — все понятно. И про людей понятно, какие они на самом деле, про дружбу — что никакой дружбы нет, и отношения с людьми»...

С. Минаев

— Ой-ей-ей-ей...

К. Мацан

— Есть такое мнение. Особенно мне хотелось бы этот вопрос Вам адресовать, потому что Вы вообще связаны по профессии со смеховой культурой. Насколько Вы это мнение разделяете — что с возрастом человек становится более циничным и равнодушным?

С. Минаев

— Я не знаю, как остальные. Я могу только о себе говорить, понимаете?

К. Мацан

— Конечно.

С. Минаев

— Я становлюсь опытным. Мне кажется, я становлюсь более сведущим в каких-то... Вы назвали это «циничным». Наверное. Потому что если раньше я бы возмутился и полез бы кому-то чего-то объяснять, наверное, сейчас я этого делать не буду. Хотя если будет негодяй, то, наверное, полезу. Поэтому не думаю, что я стал таким...

К. Мацан

— Но это не цинизм, мне кажется.

А. Митрофанова

— Это донкихотство.

С. Минаев

— Да, опять донкихотство. Ох... Мне кажется, я, наоборот, стал острее. Другое дело, я стал, может быть, с виду равнодушнее. А вот то, что меня волнует и то, что, мне кажется, я стал понимать... М-м... Вы знаете, мне стало интереснее жить!

К. Мацан

— Да?

С. Минаев

— Да.

А. Митрофанова

— Ну вот тебе, Костя, и ответ на вопрос. А что Вы стали понимать такого, чего не понимали раньше, и что ценно для Вас?

С. Минаев

— Вы знаете, я думаю, что я и тогда бы это все понял, может быть. Просто уши были все время заняты каким-то шумом. Профессия все время заставляла меня все время чего-то кому-то доказывать. И однажды я проснулся и понял, что я никому ничего доказывать не должен — если только себе. И оказалось все гораздо сложнее. Потому что доказать что-то кому-то — это одна история, а вот поверить, что ты что-то можешь сделать, и сказать себе, что ты это сделал, и у тебя это получилось, — вот как-то гораздо сложнее. Потому что если слушать чье-то чужое мнение, получилось у тебя или не получилось... Я уже немножко помудрел или стал циничным. Мне оно не так важно.

К. Мацан

— Это не цинизм, я считаю.

С. Минаев

— Понимаете?

А. Митрофанова

— Это здравый смысл.

С. Минаев

— Я Вас послушал, а Вы мне сказали: «Ну, ты знаешь, да, старичок, это у тебя...» Я понимаю, что я не буду слушать Ваше мнение, потому что мне такая оценка не нужна: «Старичок, а фигню ты тут записал!» Если Вы меня начнете разбирать и действительно укажете мне, почему, я буду Вам благодарен! Так, значит, уже ни равнодушия нет... Тогда мне это интересно. Может быть, обижусь — ну, что делать! Но пройдет же какое-то время, и я Вам все равно буду благодарен, понимаете? Потому что... (Вздыхает.) Правда... Она, конечно... Мы можем сейчас опять рассказать, что у каждого своя правда, что мы всегда придумываем эту правду, но тогда назовем это другим словом — Истина... Ну вот она же все равно есть. И мы должны... Я не знаю, что это такое. Но обманывать себя — вот это то, что часто в моей жизни бывало, и говорить, что «да не, ну, хорошо, хорошо — тебе же сказали, что хорошо, вот, значит, хорошо!»... Потом проходит время, и ты понимаешь, что это совершенно не хорошо, что это даже очень плохо, и потом ты понимаешь, что это ужасно. И я думаю, что в этот момент, в общем-то, что-то начинает происходить, с чего начинается какой-то полезный отсчет, с чего, может быть, жизнь начинается.

Сумбурно, простите. Я разоткровенничался...

К. Мацан

— Это не сумбурно, это...

А. Митрофанова

— Про то, как начинается жизнь, по-моему, вообще достойное завершение нашего сегодняшнего разговора, хотя мне очень хочется, чтобы Вы к нам пришли еще.

К. Мацан

— Давайте послушаем песню «Свеча на ветру» с альбома «Джаст» Сергея Минаева, который сегодня был у нас в гостях — певец, музыкант, актер, артист, телеведущий, шоумен, Дон Кихот, клоун в разных смыслах слова и так далее...

С. Минаев

— Санчо Панса уж тогда!

К. Мацан

— Санчо Панса!

С. Минаев

— Я Санчо Панса больше, чем Дон Кихот!

А. Митрофанова

— (Смеется.) В одном лице!

К. Мацан

— Договоримся на этом! (Смеется.) В студии были Алла Митрофанова и Константин Мацан. Спасибо огромное, Сергей, за беседу!

С. Минаев

— Спасибо огромное Вам!

А. Митрофанова

— До свидания!

К. Мацан

— «Свеча на ветру».

(Звучит песня С. Минаева «Свеча на ветру».)

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем