Поделиться
В этом выпуске своими личными воспоминаниями, связанными с уходом человека из земной жизни и переходом в Жизнь вечную, поделились ведущие радио ВЕРА Алла Митрофанова, Александр Ананьев, Кира Лаврентьева, а также наш гость — настоятель храма священномученика Власия в Старой Конюшенной Слободе города Москвы иеромонах Никандр (Пилишин).
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
— «Что-то смотришь ты изумленно слишком, будто бы никогда до этого не умирал». Конец эпиграфа. Здравствуйте, друзья, это «Светлые истории» на радио «Вера». Новый проект, где в светлой студии радио «Вера» собираются светлые люди, будем надеяться, в большинстве своем это уж точно, и рассказывают свои непридуманные, прочувствованные истории, которые можно рассказать только самым близким людям. Ну и слушателям радио «Вера», разумеется.
А. Митрофанова
— И зрителям.
А. Ананьев
— И зрителям. Потому что действительно нас можно не только слушать в эфире любимой радиостанции, но и присоединиться к нам в студии на экране вашего смартфона или компьютера. Заходите в Ютуб, найдите канал радио «Вера», и вот эту программу можно не только слушать, но и смотреть. И вы знаете, сейчас мне просто пришло в голову, что, наверное, это можно сделать: наверняка у вас есть свои истории, друзья, и будет здорово, если вы какими-то своими историями тоже будете делиться. И я даже, наверное, уверен, что (ну вон Кирочка кивает), если ваши истории действительно окажутся яркими, какими-то особенными, кто его знает, может быть, мы действительно пригласим вас в студию радио «Вера», чтобы вы вместе с нами сели за стол и рассказали свои истории. По-моему, было бы здорово. Разрешите представить тех, кто сегодня составит вам компанию в течение ближайшего часа. Во-первых, замечательный священник, который не так давно в одной из наших прошлых программ напомнил об очень важной вещи в этой жизни: если в твоей душе мир, если тебе удалось сохранить мир в твоем сердце, любое твое решение будет правильным, а любые события можно пережить, любые потери можно принять и все будет хорошо. Как бы слово «хорошо» ни звучало абсурдно в контексте происходящего. Настоятель храма священномученика Власия в Старой Конюшенной слободе, иеромонах Никандр (Пилишин) сегодня у нас в гостях. Здравствуйте, отец Никандр.
Иеромонах Никандр
— Здравствуйте. Добрый вечер.
А. Ананьев
— Добрый вечер. Очень рады вас видеть. И особенно рада вас видеть ведущая радио «Вера», которая вас искренне любит, восхищается вами, все время вас цитирует и рассказывает о каждой встрече с вами — прекрасная Кирочка Лаврентьева. Добрый вечер, Кира.
К. Лаврентьева
— Так и есть. Добрый вечер.
А. Ананьев
— Ну и, конечно же, я представляю вам свою жену, ведущую радио «Вера», Аллу Сергеевну Митрофанову, которой всегда есть что рассказать. И весь вопрос в том, как бы сделать так, чтобы рассказ не занял целый час, потому что нам надо уместиться всем в течение шестидесяти минут.
А. Митрофанова
— Ну говори уж открытым текстом: жена у тебя страшная болтушка, жить с ней тяжело, и тянешь ты эту ношу...
К. Лаврентьева
— Лямку.
А. Митрофанова
— Да. И спасаешь мир от этого бесконечно длинного, да, монолога.
А. Ананьев
— Я не скажу, что это подвиг, но что-то героическое в этом есть.
А. Митрофанова
— Вот-вот. Хорошо, что мы это прояснили.
А. Ананьев
— Непростой момент. Сейчас мне надо озвучить тему. Но благодаря людям, которые находятся в этой студии, это будет гораздо проще. Потому что, когда отец Никандр вот, к примеру, услышал тему, он улыбнулся, говорит: а что? А я в это не верю. Смерть. Сегодня мы говорим о теме ухода человека из жизни. Сегодня мы говорим о смерти. Как увидеть свет в самых трагических мгновениях земной жизни. А по сути, что может быть печальнее, трагичнее окончания земной жизни человека не просто... да любого человека, которого ты знаешь, не знаешь, неважно. Но когда речь идет о человеке, которого ты искренне любишь, за которого переживаешь и который занимает свое место в твоем сердце, когда он уходит, у тебя из твоего сердца вот этот кусочек вырезают, и потом очень больно. Потом заживает рана, но вот этот шрам, вот это вот вырезанное место, оно остается. Это мое личное переживание, это мой личный образ. Судя по тому, что отец Никандр перед программой сказал, что а я не верю в смерть — вот так, открытым текстом, — я хочу предложить вам, дорогой отец Никандр, начать. Ведь наверняка в вашей жизни и в вашей священнической практике, в духовной жизни есть немало историй, которые стали бы иллюстрацией вот этой вашей очень простой и важной мысли: смерти нет.
Иеромонах Никандр
— Да, дорогие друзья, на самом деле я не понимаю, зачем собрались сегодня, я не вижу темы, да, для нашего собрания. Это не моя идея, это не моя мысль, это мнение Церкви. Мы все, наверное, ну убежден я, что все слушающие и смотрящие нас зрители любят Пасху, и Пасха — это, наверное, ну самый счастливый и самый радостный, желанный праздник в жизни христианина. Мы помним все пасхальные тексты, и помним, что Христос «смертию смерть поправ» — то есть Христос Своей смертью упразднил смерть — всё, Он ее уволил, отправил в отпуск навсегда, я не знаю. Нет смерти. Ее нет. И когда я слушаю вас, что может быть более печальнее, чем смерть родного человека или знакомого, я могу сказать: что может быть более радостным, чем смерть родного человека или... Я, конечно, хочу сразу оговориться, чтобы зрители не подумали, что я циник, да, или там чтобы это не было цинично. Я говорю лишь только то, что я говорю, и то что я думаю, и то что я чувствую. Если мы любим человека, то мы понимаем, что смерть — это, во-первых, неизбежная часть нашей жизни. Нет ни одного человека, и ну, конечно, мы знаем праведного Еноха и праведного Илию...
А. Митрофанова
— А в этом нет противоречия, отец Никандр? Простите, что перебиваю. Если Христос воскрес, то почему люди продолжают умирать?
Иеромонах Никандр
— Я не знаю... Нет, почему. Ну они по-другому не могут, это свойство человеческой природы. То есть смерть — мы должны умереть для земной жизни, чтобы начать вечную жизнь. Конечно, мы знаем из Апокалипсиса, что когда будет второе пришествие Христа, то Господь застанет людей, живущих еще. И мы знаем, что, допустим, пророк Илия или праведный Енох, они были взяты на небо живыми, мы знаем эти случаи. Но закон есть закон. То есть закон для человеческой природы таков: человек рождается и человек умирает. И смерть —это нормально, это просто переход из земной жизни в жизнь вечную. Вы просто представьте себе, что в момент смерти мы видим лицом к лицу Того, с Кем мы пытались всю жизнь разговаривать и к Кому пытались обращаться — Бога. Ну что может быть прекраснее встречи с Богом? Это же мы же оказываемся рядом с Ним, в руках Его, неважно, просто видя Его, и перестает существовать страх.
А. Ананьев
— Узнав о смерти Своего друга, Христос плакал.
Иеромонах Никандр
— Безусловно, конечно.
А. Ананьев
— Невозможно не плакать.
Иеромонах Никандр
— Возможно не плакать.
А. Митрофанова
— А стоит ли не плакать?
Иеромонах Никандр
— Я не знаю, мы же здесь не говорим об игре в театре, да. То есть я могу сыграть роль какого-то героя, который плачет или не плачет. То есть если умирает твой родной человек, конечно, ты печалишься, и мы понимаем, почему. Потому что да, допустим, я вот сейчас хочу рассказать о смерти двух своих родных людей —моего отца и моего духовного отца, — то есть я потерял за свою жизнь двух своих отцов, у меня их нет. И, конечно же, мне сейчас очень хотелось бы, сейчас закончится передача, позвонить, сказать: пап, как дела? Но я не могу это сделать, и от этого мне печально, что я не могу это сделать. Но от осознавания того, что он там...
А. Ананьев
— Печально за себя, но не за него.
Иеромонах Никандр
— Ну конечно, да. А что за него-то, у него все уже свершилось, он там уже. У него, он уже победитель, понимаете, он уже приобрел самое большое приобретение, которое возможно, как апостол Павел говорит — он Христа обрел.
А. Ананьев
— Расскажите, расскажите.
Иеромонах Никандр
— Я когда стал священником, меня рукоположили в декабре, а в январе я узнал о том, что от сердечного приступа разорвалось сердце у моего отца. И я находился в другом городе, и я приехал домой, я уже папу не застал живым. Его увезли...
К. Лаврентьева
— Это как-то связано с вашим рукоположением?
Иеромонах Никандр
— Никак не связано с рукоположением. Просто это связано с тем, что я первого человека, которого отпевал как священник, это был мой отец. И я приехал домой, и я увидел этот траур, да, и сказал: мама, всё, никаких, смерти нет, всё. Вот ты помнишь его живым, как увезли в больницу его — всё, вот он живой, просто его сейчас нет рядом с нами. И я помню, я понимал и помнил о том, что для человека очень важно, каким мы увидим последним, да, взгляд, например. Когда мы прощаемся с человеком и больше его не встречаем, то мы запоминаем его последним, когда мы видели его. И когда уже его привезли на отпевание в храм, я сказал, что пожалуйста, гроб, вот эту пелену мы не снимаем. Я хочу, чтобы папу запомнили все живым, никто не должен видеть его мертвым. Потому что для мамы, мама очень тяжело переносила это. И стоять на время отпевания и наблюдать его лежащим во гробе мертвым — для нее было бы очень большой травмой, и я принял такое решение волевое, что не открываем, не видит никто его. И после отпевания стали закрывать крышку гроба, и были связаны руки так высоко у папы, что нельзя было закрыть гроб, ну не позволяло, нужно руки развязать обязательно, чтобы руки убрать, и тогда можно было крышку спокойно закрыть. И мне говорят: мы не можем сделать, надо все равно снять пелену. Я говорю: хорошо, значит, давайте, грузим в машину, и я там сам сниму пелену, развяжу руки и закрою гроб сам. Все, и загрузили в машину отца, и остался я один на один с папой. И вот это был момент истины, когда я снимаю пелену с его лица и вижу, что он лежит и улыбается, как младенец. Вот в самые счастливые моменты его жизни, когда я его помню, когда он был на пределе своего счастья, он именно такой улыбкой улыбался. Он лежит — и там нет даже ни даже намека на какой-то испуг, понимаете. У меня все сложилось, вся картина мира сложилась. Я спокойно развязал руки, попрощался с ним, закрыл гроб, мы похоронили его. И спустя уже несколько лет я прочитал выражение преподобного Паисия Святогорца, а он говорит о том, что родители, добровольно пожертвовавшие своих детей на служение Богу и Церкви, они сподобляются участи Авраама. Потому что Авраам был готов принести своего ребенка. И папа, он не понимал, что я хочу в своей жизни монашества, служения Богу, он этого не понимал. Но он любил меня, и он успел мне сказать эти слова, что, если ты хочешь, ты знай, что я не понимаю этого, но я тебя благословляю на этот путь. Он отдал добровольно меня в монашество и на служение Церкви. И я понял, что вот этот поступок, он, быть может, он сыграл очень важную роль в его жизни, что Господь его принял, что он там, у Него. У меня нет никаких сомнений сейчас, я не убеждаю себя и не убеждаю вас, я просто это знаю и верю в это.
К. Лаврентьева
— Это действительно светлая история.
Иеромонах Никандр
— Это правда.
А. Ананьев
— «Светлые истории» на радио «Вера». Настоятель храма священномученика Власия в Старой Конюшенной слободе иеромонах Никандр (Пилишин). Если бы вы могли почувствовать, друзья, атмосферу в студии радио «Вера» сейчас. Тихий свет и радость благодаря вашему рассказу, отец Никандр. Я просто благодарен вам невозможно. И раз уж вы упомянули, что у вас вот две такие истории...
Иеромонах Никандр
— Две, если можно.
А. Ананьев
— Я вот, с позволения своих коллег, хочу попросить вас рассказать вторую историю, я знаю, что она будет не менее пронзительной и светлой.
Иеромонах Никандр
— Да, вторая история — это когда я из своей земной жизни потерял духовного отца. Значит, мой папа родил меня физически, а духовный меня родил, мой духовный отец, архимандрит Венедикт, наместник Оптиной пустыни. И вот вы сейчас видите меня тем, каким я есть — вот это заслуга полностью его. Вот он просто меня воспитал так духовно. И он научил меня любить Бога. Самый главный вопрос, которым он меня встречал, с которым он встречал меня всегда, это спасаюсь ли я. Вот мы с ним не видимся там какое-то количество времени, я приезжаю в Оптину, он не спрашивает, как дела. Ты спасаешься или нет? Ты научился Бога любить? Только такие вопросы. Я сначала в штыки, не понимал, как это. Он меня научил и объяснил. И он очень тяжело болел и очень тяжело уходил из этой жизни. И последний раз мы с ним виделись, он лежал в военном госпитале, в Москве. Я пришел к нему в палату. И первое, что он спросил у меня, голоден ли я. Даже не спросил, а сказал: садись есть. То есть он обязательно заботился, чтобы я с пути, значит, должен был покушать. А ему каждый день из монастыря привозили еду. Потом я поел и сел на кровать рядом с ним. Он говорит: давай споем. То есть он очень любил петь. И у него эти такие слова Давида: кто благодушествует, пусть да поет песни, песни духовные. В общем, что, если ты благодушествуешь, значит, нужно это как петь, как символ выражения своего благодушия. Мы с ним попели и мне нужно было уезжать, потому что я жил в Вологде, далеко, далекий путь. Я говорю: батюшка, мне надо ехать. Он говорит: может быть, ты не будешь уезжать? Так хорошо вдвоем, давай ты останешься. Я говорю: я не могу, у меня обязательства, все, как я... Мы с ним попрощались, и потом уже я узнал, что его ввели в медикаментозную кому и он из комы уже не вышел. И он был в коме два или три дня, и в это время он мне явился во сне единственный раз, я видел его вот прямо просто наяву. Он пришел ко мне попрощаться, потому что мы с ним уже физически не могли увидеться. Мы попрощались, он мне сказал определенные слова и ушел. И я узнал, что он уже скончался и перешел ко Господу, и я приехал в Москву, на подворье Оптиной пустыни в Москве. Было здесь сначала прощание, потом я сопровождал его в Оптину пустынь, в сам монастырь. Так получилось, что я смог быть в числе тех людей, кто переоблачал его — тоже очень трогательный момент, когда только близкие люди переоблачают и готовят уже к погребению. И вот в сам день, вы знаете, не было ни секунды никакой грусти вообще. Была зима, было очень холодно, было как-то так промозгло на улице. Но вот да, его не было с нами физически, но я этого не понял. Вот я сейчас сижу с вами здесь, и я глубоко убежден, что я сейчас могу выйти и с ним поговорить. Ну я не знаю, ну вот не было вот этого чувства такой безутратной потери, что он ушел и все. Ну я не знаю, вот он со мной, он живет. И я, конечно, когда мне бывает прямо очень тяжко, то тогда я в молитве обращаюсь к нему, и я знаю, что он слышит. И я знаю, что бы он ответил мне в точности на мои вопросы.
А. Ананьев
— Я думаю, что у Кирочки, у Аллы есть свои вопросы, я хочу свой задать.
Иеромонах Никандр
— Да, Александр.
А. Ананьев
— Этому можно научиться, вот такому отношению к смерти?
Иеромонах Никандр
— Я не знаю, меня никто не учил.
А. Ананьев
— Наверное, был же у вас период в жизни, когда вы вдруг поняли, что смерти нет. И вот как это, как? Вот я просто смотрю на вас, я радуюсь за вас, и я завидую вам. Потому что я могу, конечно, вот как-то так натянуть на себя резиновую улыбку, сказать: а я вот тоже смерти не боюсь. Но ложь это. Страшно мне потерять близких, страшно мне, у меня паралич от мысли, что я там жену могу потерять, понимаете.
Иеромонах Никандр
— Вы все равно потеряете рано или поздно.
К. Лаврентьева
— Отец Никандр, вестник пасхальной радости.
Иеромонах Никандр
— Нет, ну а как? Слушайте...
А. Ананьев
— Вообще я первый собирался.
Иеромонах Никандр
— Александр, вы знаете...
К. Лаврентьева
— Вот открылись как бы.
Иеромонах Никандр
— Я очень рад, что мы здесь такой компанией собрались. И вот Кира, она свидетельница, она своего рода мученик, да, мученик — как свидетель, да, я об этом говорю всем и всегда, не потому что я хочу кому-то понравиться там или чтобы сказали: ой, ну такой классный вообще. Нет, я вам скажу искренне, что вот то, как апостол Павел говорит, что я бы уже хотел бы разрешиться и быть со Христом, правда. Ну в этой жизни все ясно уже. Да, мне 35 лет, быть может, там не 70 лет, но все было уже, то есть я все видел...
К. Лаврентьева
— И все уже понял.
Иеромонах Никандр
— Уже хочется быть с Богом просто. И здесь я не могу так тесно быть с Ним, как я могу быть там. И вот я Кире, правда, я говорил откровенно, что я, да, я хочу умереть. Это нормально. Я хочу быть со Христом.
А. Митрофанова
— А в этом нет неблагодарности (простите меня за дерзость) за дар жизни?
Иеромонах Никандр
— А я радуюсь, что я живу. И я же не заканчиваю жизнь самоубийством, да. То есть я живу — ну простите, что тема такая у нас, да, — я живу и я не требую от Бога, чтобы Он меня забрал. Я просто говорю Богу, что я хочу к Тебе. Но когда это произойдет, это от Него зависит. И я Ему доверяю в этом ну на тысячу процентов. Он знает в точности, значит, мне нужно здесь пока побыть и понести какие-то дела, послушания, крест свой там, пострадать, помучиться.
А. Митрофанова
— Да, у каждого из нас есть свои задачи, извините. И не мы их себе поста... Хотя иногда думаю, что сами.
Иеромонах Никандр
— Преподобный Максим Исповедник, вы знаете, пишет, что каждый человек в своей жизни должен реализовать логос природный, как человека — то есть быть человеком, чувствовать боль другого человека. И реализовать ипостасный логос — то есть состояться, например, как человек, как личность, да, это задача каждого человека.
А. Митрофанова
— Достоевский о том же пишет.
Иеромонах Никандр
— Ну конечно.
А. Митрофанова
— Абсолютно. Просто раскрывая в художественном мире эту тему.
Иеромонах Никандр
— Ну просто смерти нет. Поэтому тема сложная, простите.
А. Ананьев
— Я еще расскажу вам о том, как я вам благодарен, отец Никандр, но сначала я хочу спросить сияющую красотой юности Киру Лаврентьеву. А как так вышло, что отец Никандр нарек вас, Кирочка, мученицей?
К. Лаврентьева
— А я не знаю, это, наверное, по своему глубокому смирению меня так нарек. Потому что он мне много говорил о том, что он умирать очень хочет и торопится, а я его пыталась переубедить и задержать за его, значит, подрясник к земле его, в общем, в наших глубоко философских беседах вне формата эфира пыталась его как-то прижать к земле. Ну, в общем, для меня это было такое своеобразное мученичество.
А. Ананьев
— Прижать к земле — ну это и значит быть женщиной.
К. Лаврентьева
— Заземлить отца Никандра.
Иеромонах Никандр
— Нет, ну мученик — свидетель.
К. Лаврентьева
— Душа его рвется уже горе́. а я его все: нет, отец Никандр, вы должны стоять на почве плотно.
А. Ананьев
— Еще не вся ипотека выплачена.
К. Лаврентьева
— Еще не вся черемуха в окошко брошена.
А. Ананьев
— Кирочка, я передаю слово тебе.
К. Лаврентьева
— Да. Ну смотрите, отец Никандр корабль наш сегодняшний как-то так повел, что я даже думаю: а как мне правильно к своей истории-то подвестись? И думаю, что сделаю я следующее. Отец Никандр прав, действительно смерти нет, и действительно что нам горевать, так, по гамбургскому счету. Но уход из жизни как явление — ну оно есть, что уж греха таить, мы все умрем и умирают наши близкие, умирают наши друзья, и это всегда боль, и это всегда тяжело. Ну просто потому, что в этой жизни мы больше не увидимся. Но вы знаете, каждый раз, когда я соприкасалась со смертью, я впадала в шок даже не оттого, что умер человек, а оттого, что я не успела, понимаете. Вот мне звонят и говорят: человек умер. И я в эту же секунду понимаю, что я сделала не так. В одну секунду. Время сужается, его больше нет, ты в мгновение понимаешь, что ты сделал не так, когда, и что ты мог сделать и не сделал. И, в общем, ты все понимаешь про себя в этот момент.
Иеромонах Никандр
— Ну это здорово.
К. Лаврентьева
— Мне было 20 лет, и я, значит, ходила в православную молодежную общину такую при Патриаршем подворье, храме в Зарядье, там мы и с мужем познакомились с моим. Ну, в общем, поэтому я туда и ходила, чего бы мне еще туда ходить. И, в общем, я такая была вся из себя и, что свойственно юности тщеславной, как-то я очень так вычурно себя вела. Ну с тех пор мало что изменилось...
А. Митрофанова
— Не наговаривай на себя. Я тебя помню...
К. Лаврентьева
— Было, было.
А. Митрофанова
— Помню я тебя в этом возрасте. Не верьте.
К. Лаврентьева
— И у нас, значит, в этой молодежной... Аллочка просто великодушный человек. И, кстати, Аллочка была первый человек, когда я вообще интервью взяла в 18 лет, так что она действительно помнит. 15 лет назад.
А. Митрофанова
— Помню. Прекрасная такая, тонкая. Глубокая, какая-то деликатная. Ну молодец, короче.
К. Лаврентьева
— Ладно. Вот сейчас, короче, другая на самом деле будет история, и ты поймешь. В общем, я такая была заводила в этой всей молодежной компании. А нас там было несколько, и с нами был Юра. Юра — человек, казалось мне тогда, лет глубоко преклонных, хотя сейчас я понимаю, что он молод был и хорош собой. Но на самом деле тогда, когда мне было 20, а ему около 50, мне казалось, что ну что этот мужчина делает с нами? А он был настолько молод душой и настолько тянулся вот, знаете, к некоей вот такой жизни нашей, к юности, к наивности, когда жизнь бьет ключом, когда утверждения очень категоричны. Его все это забавляло, умиляло, и он как-то с нами все время, в общем, возле нас все время терся. А мне казалось это: ну что, в общем, этот мужчина делает с нами? И знаете, мне было свойственно, что иногда бывает свойственно молодым людям, делать далеко идущие скоропостижные выводы о человеке. Вот ты его увидел — и тебе кажется, ты о нем все понял. Он тебе не очень интересен, и ты начинаешь, в общем-то, выстраивать между собой и им за внешней вежливостью неприступную стену. И это такой жестокий вид бойкота, когда ты внешне вежлив, а к тебе не пробиться. И я видела, что он пытается ко мне пробиться разными способами, я видела, что он чувствует, что я его неправильно понимаю, и пытался как-то иначе, найти ко мне какие-то дорожки. И я всегда это видела, и я еще больше выстраивала стену — ну типа я, значит, точно права. И один раз он позвал нас с Сашей — мы тогда еще были жених и невеста, — в Иринарховский крестный ход. Ну это такой крестный ход, в честь святого Иринарха, он идет несколько дней, много лет — это такая вся известная очень история, в интернете можно узнать, чтобы сейчас наше время просто не тратить. И вы знаете, каждый раз мы шли с Сашей, и мы — юные, молодые, не приученные к аскетическим подвигам, и вот привал, вот все отдыхают. И, значит, все едят, пьют, а мы с Сашей просто засыпали. Засыпали на первой, значит, кочке, тут же, на траве, упадешь и заснешь. Жара, вот просто сил не было. И каждый раз на каждом этом привале, Юра, который шел совершенно не с нами, он где-то там шел, он кричал нам: Кира и Александр! Давайте я вам водички принесу! Приносил нам еду, приносил нам воду. Вот тогда я задумалась, что этот человек намного глубже, чем я своим молодым, неопытным, неглубоким мозгом себе представляю. И вы знаете, и так все это и продолжалось. Ну Юра где-то рядом, все знали, что Юра с нами, но как-то близко его так к себе и не подпустила, к нам с Сашей. Не было у нас той глубины общения, которая могла бы быть. Потому что я просто сделала о нем сразу неправильные выводы. Ну это бывает. И, может быть, сейчас эта история кому-то поможет не делать поверхностных выводов на всю оставшуюся жизнь. А жизнь оставшаяся оказалось недолгой. В один прекрасный и ужасный одновременно момент, в общем-то, позвонили нам и сказали: Юра умер. А он был такой пышущий здоровьем, розовощекий. И я так подумала: как же умер? И для меня это был такой шок. Не потому, что умер Юра, хотя это понятно и так. А потому что я все в тот момент о нем поняла. Понимаете, когда живет человек, мы можем его не видеть. А когда он умирает, пелена спадает, и ты понимаешь, что это был за человек. Вот в эту секунду я все о нем поняла, и дальше были три дня разговоров с Юрой и молитв о Юре, и я постоянно просила у него прощения. И я поняла, что он меня простил. У меня явные тому свидетельства, и это не плод моей фантазии, это были явные обстоятельства жизни, которые были связаны непосредственно с ним, с его ответом мне. И Саша, мой муж, поехал — тогда он был уже мужем, мы были уже женаты, — он поехал на похороны. Вы не представляете, какой просветленный он приехал с этих похорон, я лицо Саши таким светлым вообще не помню, он зашел — у него было лицо ребенка. Он говорит: Кира, ты не представляешь, там было огромное количество народу. И этот простой Юра, который рассказывал нам, в общем, истории о святых подвижниках, который немножко юродствовал и позволял над собой шутить, оказался крупным сотрудником огромной компании. У него был свой бизнес, это был умнейший человек, в прошлом бизнесмен, у него все было вообще-то в порядке с точки зрения мирской. У него была и жена, и дочь. Но вследствие каких-то обстоятельств, в общем, он все это оставил. В следствии каких-то обстоятельств. На этих же похоронах была жена и дочь, которые очень с теплом его вспоминали, никаких обид, только любовь. И каждый человек на этих похоронах рассказывал о нем ну какие-то совершенно небывалые свидетельства — о его помощи, о его милостыне, о его добре, о его молитве. Даже мне он с Афона привез медальончик, и я до сих пор его ношу, вот в данный момент сейчас на мне, понимаете. И к чему это все? К тому, что такая глубина может скрываться за человеком, такая потрясающая, вообще просто нерассмотренная, в силу нашей ограниченности, такая ширь, и глубина одновременно, что просто поражаешься этому. И Господь, слава Богу, мне это открыл после его ухода. То есть его уход, он так многое для меня сделал, что у меня действительно, я была одна, а стала другая. Хотя это не родственник, не близкий человек мне был, даже не близкий друг, но он настолько переменил меня. Я поняла, что рядом с нами был святой, а я не видела. И теперь я на каждого человека, который рядом со мной, смотрю и думаю: а ведь это может быть святой. И я поняла, что святость — это вообще-то не вот это вот, не вот это «простите и благословите», хотя и такой она может быть. А святость — это может быть до такой степени сложное явление, непредсказуемое, непонятное. Человек уходит — а ты вообще-то понимаешь, что рядом с тобой был столп истины, извините, огненный столп веры. А ты думал, что это просто Яша из соседнего подъезда. Вот давайте, дорогие радиослушатели, и те, кто смотрит нас в Ютубе, помолимся за раба Божиего Георгия, потому что он был действительно прекрасный человек. И он помолится за вас, я уверена.
А. Ананьев
— Тихо, не спугните. Очень важный момент. Чувствуется, сегодня таких моментов будет много.
К. Лаврентьева
— Ну тема такая, да.
А. Ананьев
— Это «Светлые истории». Сейчас мы прервемся на минуту полезной информации на радио «Вера». А через минуту вернемся. Не переключайтесь.
А. Ананьев
— И мы возвращаемся в студию. Как же тяжело, Кирочка, говорить хоть что-нибудь после таких историй. Спасибо тебе огромное.
К. Лаврентьева
— Мне после отца Никандра было тяжело тоже очень.
А. Ананьев
— Да. Ну даже не в том дело, что тебя накрыло бетонной плитой, а просто все слова кажутся какими-то лишними. Хочется молчать, улыбаться и думать о чем-то, о чем ты раньше никогда не думал. И если у вас, друзья, сейчас по ту сторону радио «Вера» хотя бы отчасти такое же ощущение, значит, все не зря. Новый проект радио «Вера» «Светлые истории». Здесь иеромонах Никандр (Пилишин), настоятель храма священномученика Власия в Старой Конюшенной слободе. Еще раз добрый вечер, отец Никандр.
Иеромонах Никандр
— Добрый вечер.
А. Ананьев
— Я чувствовал, что у вас есть что-то, что вам очень хотелось сказать на истории Кирочки.
Иеромонах Никандр
— Да я просто хотел поблагодарить Киру за то, что история замечательная. Ну просто замечательная. И вот это вот, когда люди говорят подлинные вещи...
К. Лаврентьева
— Ты всегда это чувствуешь.
Иеромонах Никандр
— Всегда это чувствуешь, поэтому.
А. Ананьев
— Также здесь Кира Лаврентьева и Алла Митрофанова.
А. Митрофанова
— Хочешь мне слово передать?
А. Ананьев
— Ну не мне же мучиться. Я лучше помолчу. Вот это, пожалуй, первый случай в студии радио «Вера», когда мне просто хочется молчать и слушать. Вот так затаиться на синем сукне стола и просто слушать.
А. Митрофанова
— История, которая была много лет назад. Тогда, еще какие-то совсем юные, мы с приятельницами стали ездить в Троице-Сергиеву Ларву. Потому что кто-то из моих приятельниц был знаком с семинаристами, и очень нравилось, как поет хор семинаристов, стали ездить туда на службы. Вообще все это такое приключение, особенно летом, это так красиво все как-то и Лавра...
К. Лаврентьева
— Потрясающе.
А. Митрофанова
— Да, и можно пройти в этот храм, где, в общем, не так много народу, в отличие от других храмов Лавры. Ну, в общем, короче говоря, несколько раз за компанию я туда съездила. И среди этих семинаристов был один особенный человек, он уже был монахом. Хотя лет ему было, наверное, я не помню точно, сколько, может быть, 25, ну может быть 26, вот как-то так. Может, 27. Он был иеродиаконом, и он какой-то, вы знаете, был во всех смыслах исключительный. Думаю, что кто-то из тех, кто слушает или смотрит нас сейчас, поймет, о ком я говорю. Он имел отношение и к студенческому семинаристскому журналу «Встреча», он был связан как-то вот с приемом паломников, то есть он был тем человеком, через которого для многих открывалась какая-то глубинная жизнь Лавры. И самое интересное, что он всегда, даже если у него не было улыбки на лице, все равно он всегда улыбался. И это было понятно по его состоянию, по тому, что он транслирует во внешний мир. Вот что излучаем, то и получаем — есть такой закон бумеранга, он работает в любую сторону. И вот когда человек постоянно излучает тепло и любовь, неудивительно, что его в итоге ну как-то тоже все окружающие по-особому начинают в своем сердце размещать. Он умер неожиданно. Вот в этом молодом возрасте. Он поехал, по-моему, куда-то в Грецию — его то ли на учебу командировали, то ли он в паломничество туда отправился, и в своей келье там умер неожиданно, во сне. И это было глубочайшим потрясением не только для тех людей, которые были его близкими друзьями, и ну вот для чебурашек, типа меня, которые вообще там пятая вода на киселе, но с ним успели соприкоснуться. Стояла зима, лютый какой-то мороз. Хоронили его в Зосимовой пустыни, мы все туда поехали. И дальше — вот это было впервые в моей жизни, когда я с этим столкнулась. Потом было еще раз, но вот это было впервые. Когда отпевание присоединено к литургии, и все желающие, вот особенно, конечно, его близкие друзья, они причащались на этой литургии, просто чтобы быть вместе с ним вот в этом новом для него состоянии. А потом началось отпевание и, по-моему, мы приехали как раз не к началу литургии, а где-то к середине или концу. И отпевание было долгим. И из вот этого лютого холода, мороза, раскалывающего тело и голову, главное голову на части, мороза, оказываешься в храме — и оказываешься в пространстве, которое пронизано каким-то торжеством момента и радостью. И я замерла, как-то пытаясь, потому что на голову это все не налазит, что происходит, и внезапно не мозгами, ничем, вот никакими органами, а просто как-то интуитивно ощутила, что присутствую при великом моменте встречи. Встречи, которую можно сравнить, наверное, вот знаете, как если бы ребенок лет до пятнадцати жил в детском доме, и внезапно ему бы сказали, что твои родители нашлись и вот они сейчас приедут. И как этот ребенок, который подсознательно всегда чувствует, что родители есть и родители его любят, да, в детском доме каждый ребенок, ну практически каждый, живет с этим ощущением, что мама и папа хорошие, просто что-то произошло, они меня любят. И вот это исполнение ожидания этой встречи и исполнение любви. Когда оказывается, что родители на самом деле безумно тебя любят, всем сердцем, всем своим существом и готовы для тебя на все. И вот эта встреча с Родителем, встреча с Отцом — это то, что происходит с человеком в момент перехода из жизни земной в жизнь вечную. Встреча, сравниться с которой не может вообще ничего. Встреча, от которой начинает вообще рушиться представление обо всем, что мы знаем про самих себя, потому что это такое откровение, и такое настоящее познание себя, и понимание своей настоящей природы, что на самом деле мы отсюда родом, мы от Бога родом, и Он так ждет, когда мы к Нему придем.
Иеромонах Никандр
— Ну это же прекрасно.
А. Митрофанова
— Да, но это не налазит на голову, это не вписывается в наше человеческое представление. Это как бы... это отдельно. Свидетельствую, что вот сопережила это. Это правда, как какое-то, я не знаю, это невозможно объяснить, это невозможно описать словами, очень коряво сейчас я это все описываю. Но это правда. Присутствие при встрече. И радость от этой встречи, самой главной и самой долгожданной, она такая, какая может быть только у ребенка, который всегда знал, что у него есть эти родители, и что вот они сейчас приедут, и у него все разрывается от счастья внутри. И вот это объятие с Богом. Не знаю, как еще это описать. Что-то похожее было, когда хоронили нашего дорогого отца Вячеслава Перевезенцева, которого прекрасно знают слушатели радио «Вера». И храм был тоже битком, и это тоже было в какой-то очень — это уже была первая, по-моему, неделя Великого поста, и тоже какое-то такое, то есть там очень много людей собралось, и вот это проживание встречи. Когда ты лишним словом боишься нарушить торжественность вот эту звенящую и величественность того, через что сейчас отец Вячеслав проходит.
А. Ананьев
— Я пытаюсь как-то примириться со своей слепотой. И я должен в этом признаться: я не вижу того, что видите вы, все те, кто сейчас присутствует в студии радио «Вера». Когда я был маленький, ну мне было лет 12–13, я безумно любил образ путешествий, путешествия — это было прекрасно. Хотя я жил в городе Дзержинск Нижегородской области, и самое далекое, куда я путешествовал, была Москва, я приезжал. И вот у меня был образ путешествий. И каждый раз это было так болезненно столкнуться с тем, что такое Курский вокзал в 87-м году — это было самое грязное, самое вонючее, самое суетное и непонятное, самое неприятное место на земле. И вот оно для меня, двенадцатилетнего, было образом путешествий. Такой когнитивный диссонанс — это ничего не сказать. Так вот все, о чем мы сейчас рассказываем — проживание встречи, свет...
Иеромонах Никандр
— Радость.
А. Ананьев
— Радость, мир — я не могу рассмотреть за уродливостью смерти. Я очень хорошо помню прощание с отцом Вячеславом. Я очень хорошо помню каждое прощание в храме или не в храме, на кладбище, с теми, кого я потерял. Всегда было ужасно тяжело от того ощущения, что, Господи, все не так, все не так, это неправильно. Это неправильно, в этом... Причем головой как-то знаешь, что все хорошо, смерти нет. Но это отвратительно. Это неправильно.
А. Митрофанова
— Так это и есть неправильно, мы же так не придуманы.
К. Лаврентьева
— Бессмертная душа бунтует против этого.
А. Ананьев
— Вот я не могу радоваться, понимаете. Мне жутко вот этого переживания, того которое я вижу. И я смотрю на восковые руки ушедшего человека, которого я знаю и люблю. И я смотрю на вот эти цветы на земле. И я смотрю на комья грязи на подошвах. И я смотрю на парализованное от горя лицо там жены. И я не могу рассмотреть в этом света. Отец Никандр, что с этим можно сделать?
К. Лаврентьева
— Отец Никандр улыбается, значит, у него есть ответ.
Иеромонах Никандр
— А это я не понимаю вас. Ну как бы да. Ну да, страдания, но вся жизнь —страдание. Помните, как это известное выражение святителя Луки Войно-Ясенецкого: «Я полюбил страдание».
К. Лаврентьева
— Прекрасная книга.
Иеромонах Никандр
— Или, например, когда мы читаем такое самое, быть может, великопостное чтение, авву Дорофея, да, он пил страдание, как воду из кружки, да, то есть... Ну это же все временное. Ну страдание. Ну я не понимаю, ну вот мы же говорили, вот этот свет Воскресения, он всегда есть. Ну нужно просто понять. Мы же все зависим от системы координат. Если мы мыслим вот от А до Я — то это величайшая трагедия, все. И в советское время, если вы вспомните, мои самые тяжелые воспоминания — это когда я был ребенок, на улице какие-то похороны...
К. Лаврентьева
— Да, это ужас.
Иеромонах Никандр
— Вот эта процессия, музыка эта ужасная.
К. Лаврентьева
— Ой, не хор, а вот этот оркестр.
А. Митрофанова
— С тарелками.
К. Лаврентьева
— Ужасно, ужасно.
Иеромонах Никандр
— Самое ужасное. Это вот если вот от А до Я. Но если понять, что не я, а это вот туда — и там Бог, где нет печали, воздыханий, где нет несправедливости, осуждения, где нет болезни, где нет вот этого всего ужаса человеческой испорченной природы — ну это же прекрасно.
А. Ананьев
— Когда включились красные огни «ON AIR» в студии радио «Вера» и мы вышли в эфир, я был уверен, что разговор будет очень тяжелый, потому что для меня это очень тяжелая тема. Но благодаря людям, которые собрались в студии радио «Вера», разговор получается необъяснимо, парадоксально светлым и радостным. Здесь иеромонах Никандр (Пилишин), настоятель храма священномученика Власия в Старой Конюшенной слободе. Здесь моя жена и ведущая Алла Митрофанова и ведущая радио «Вера» Кира Лаврентьева.
К. Лаврентьева
— Ты когда говорил о вот этой скорби, все тебя прекрасно понимают, да. Мне кажется, и отец Никандр, который лучезарно улыбается.
Иеромонах Никандр
— Да конечно. Ну вот у меня недавно скончалась одна моя близкая знакомая. Я не люблю слово это, «скончалась».
К. Лаврентьева
— Ну ушла от нас.
Иеромонах Никандр
— Ушла, Господь забрал к себе. Второе рождение произошло. Вот вы говорите: смерть неприглядная. А рождение ребенка — приглядное событие вообще?
А. Митрофанова
— Да, очень классное, очень приглядное.
Иеромонах Никандр
— Очень приглядное.
А. Митрофанова
— Да, да.
Иеромонах Никандр
— Особенно мучения, которые испытывает женщина, и ребенок выходит, такой весь чистый... Ну ладно, не об этом. У меня скончалась, перешла к Господу моя знакомая в Вологде недавно, Ольга. Ну и я плакал весь день, конечно. Ну конечно я плакал, потому что я вот в этот момент я понял, что я не успел сказать: Оля, я так люблю тебя вообще.
К. Лаврентьева
— Вот не успел.
Иеромонах Никандр
— Просто я мог это сделать миллион раз, но я не сделал этого. Поэтому, конечно, я тоже плачу, но это не значит, что...
К. Лаврентьева
— Я, знаете, какую штуку поняла. Я даже не думала, что я это скажу. Но так как Саша совершенно вот честно и искреннее признался, что это совершенно невыносимая история похорон, смертей и, в общем-то, всех этих потерь. Ну у меня тоже, к сожалению, есть вот этот опыт, два года назад я потеряла папу, и наша семья столкнулась с сильнейшей скорбью. И я пока даже не готова о ней говорить, слишком мало времени прошло. Но вот, вы знаете, что я немножко поняла: если ты не оторвешься от земли (а мы сегодня говорили уже об этом) и если ты не поймешь, что настоящее твое царство и настоящий твой дом там, это будет бесконечно тебя убивать. Бесконечно. И как бы у тебя вариантов просто нет, как это понять. Как говорят святые отцы, когда уходят твои близкие, ты потихонечку, по чуть-чуть переезжаешь тоже вместе с ними туда. Часть твоей души, она уже живет там, вместе с ними. Ну потому, что невозможно, ты же отдаешь часть своего сердца вместе с ними. Оно же не остается с тобой, оно переезжает тоже туда, и твое отечество потихонечку переезжает сюда. И ты все больше и больше теряешь интерес — ну это не депрессивная такая потеря интереса, такая здоровая потеря интереса...
Иеромонах Никандр
— Все твои там уже, конечно, заждались тебя.
К. Лаврентьева
— Да, и жизнь вечная здесь, на земле, ты уже как-то не очень хочешь. Потому что все твои там уже заждались, как сказал отец Никандр.
Иеромонах Никандр
— Поэтому, пользуясь случаем, хочу всех пригласить на свои похороны.
К. Лаврентьева
— Отец Никандр, остановитесь, я вас умоляю.
Иеромонах Никандр
— Ну ты улыбаешься так прекрасно, Кира.
К. Лаврентьева
— Я очень вас понимаю, как вы мыслите, понимаете.
Иеромонах Никандр
— Ты улыбаешься, понимаешь. Это самый главный результат нашей передачи, что вы все улыбаетесь.
К. Лаврентьева
— Мы с вами на одной волне, но мы можем сейчас испугать здравомыслящих людей.
А. Ананьев
— Еще скажите, что в программе хоровод и бесплатные коктейли. Вы знаете, неожиданный поворот в программе «Светлые истории».
К. Лаврентьева
— Да, неожиданно. Отец Никандр умеет повернуть.
А. Ананьев
— А сегодня мы говорим о теме ухода человека из жизни, избегаем слова «смерть», потому что смерти нет, и в этом отец Никандр абсолютно прав. Но вот как увидеть свет в самых вот таких вот трагических, земных, наших вот, человеческих, несовершенных мгновениях земной жизни — вот это вопрос. Для меня вопрос. Пока для меня вопрос без ответа. Мне по-прежнему страшно. Мне по-прежнему каждое мгновение страшно. Чем старше становятся родители, тем сильнее вздрагиваю от звонков мобильного телефона вечером или в какое-то такое время. Есть время, в которое они обычно звонят, а есть время вот неожиданное, там первая половина дня. И ты так: Господи, помоги! Лишь бы все было хорошо... Лишь бы все были здоровы и все было хорошо... Страшно. Но я сейчас, в силу разных обстоятельств, практически каждый день даже не вспоминаю, а разговариваю с одним человеком, для меня очень дорогим. Хотя мы с ним виделись два раза в жизни, но он как-то невольно сыграл какую-то свою роль в моей жизни. Однажды довольно давно я услышал песню, которая стала для меня откровением, песня называлась «Юзек и Магда». Эта песня была о смерти. А смерть очень, причем ты где-то к концу понимаешь, что как бы герои этой песни, они уже умерли, они уже умерли давно, и уже на могилках их там который год распускаются и вянут цветы, а они по-прежнему любят друг друга. И вот эта вот, собственно, песня, она о любви и о том, что смерти нет, и что вот любовь есть и люди есть, но они уже там. Причем я сразу скажу, что когда мы познакомилась, я был человеком не то чтобы неверующим, но далеким от Церкви, еще некрещеным. И, самое главное, человек этот тоже был невоцерковленным, никогда мы не говорили о Боге, но за каждым словом, как сейчас понимаю, есть глубокие рассуждения о Боге. Ее звали Лена Касьян. Родом из прекрасного, как максфраевский Ехо, Львова. И как только я услышал эту песню, мне стало безумно интересно, что же это за человек поет эту песню. Она не поет, она ее рассказывает, она ее пишет, она сам играет на гитаре. И я практически сразу узнаю, что вот она приезжает в Москву, и у нее будет концерт. И я, конечно же, попадаю на этот концерт, я, конечно же, вслушиваюсь в каждую ее песню, и это становится для меня настоящим открытием. Пожалуй, с тех пор из вот моих современников никто не производил на меня такого впечатления, как она. Вот современников, до которых можно дотянуться. И, конечно же, я с ней начинаю как-то переписываться, и какие-то вопросы, там что-то рассказывать друг другу. И буквально через пару месяцев после этого знакомства она довольно буднично говорит, что ты знаешь, у меня онкология, поэтому я вот сейчас начинаю лечиться, у меня открыли онкологию. Но я борец, я справлюсь, все будет хорошо, я не сдаюсь. И она начинает лечиться. Мы ей здесь, из Москвы, начинаем помогать, кто чем может. И через пару лет она написала: «Сашка, мне очень нужна твоя помощь, не мог ли бы ты мне помочь?» А я тогда изготавливал корабли интерьерные. Она говорит: «Ты знаешь, мне очень нужен корабль, ты мог бы сделать для меня корабль? Для меня это очень важно». И я, конечно же, подрываюсь и делаю ей небольшой, потому что надо как-то везти. Она тогда проходила лечение в Харькове, там крупный онкологический центр. Я ей делаю корабль довольно быстро, я везу его в Харьков. И вот тогда встречаюсь с ней во второй раз в жизни. Мы в кафе встретились, я ей дарю этот корабль, она радуется как ребенок. Берет этот корабль — ни единого волоса на голове, ну вот такая вот уставшая, но счастливая какая-то. И тогда она, неверующий человек, сказала мне потрясающую вещь. Я говорю: слушай, что происходит со временем, почему у нас вот все так? Она в своей вот этой вот шелестящей львовской манере говорит: «Саш, ты понимаешь, просто Господь вот то время, которое ты не истратил, оно не пропадает. Господь его, как варенье, в банки складывает, засахаривает и закрывает. И оно становится только вкуснее. А потом, когда приходит время, ты открываешь эту банку, и вот все то, что там Господь для тебя сохранил, ты проживаешь, поэтому твоя жизнь становится ярче, насыщенней, интересней». Мне так понравился этот образ от человека, который считается неверующим. Вот. А потом ее не стало. И получилось так, что наша встреча началась с любви и смерти и как бы закончилась любовью и смертью. Она у меня сейчас по-прежнему во всех мессенджерах, и я по-прежнему читаю то, что она пишет, и для меня она по-прежнему жива. Это были «Светлые истории». Иеромонах Никандр (Пилишин), настоятель храма священномученика Власия в Старой Конюшенной слободе. Кира Лаврентьева, Алла Митрофанова и я, Александр Ананьев. Пока.
