Евангелие от Луки, Глава 7, стихи 31-35

У кого из нас не было друзей, которых мы хотели бы обратить в христианство? Друзей, которым мы объясняли бы и доказывали бы нечто, что было бы для нас сами очевидно. Одни говорят, что христианство слишком строгая и догматическая религия. Начинаешь сравнивать, говорить о свободе и роли, которую она играет в спасении человека... Другие считают христианство поддатливым и слабым, неспособным сопротивляться — говоришь о его истории, о том, что Российская империя — самое большое государство в истории было христианским. И вряд ли его создали слабые и готовые лишь к унижению люди... То же самое в разговоре о взаимоотношениях науки и религии или религии и нравственности... Во время любого подобного разговора постепенно становится более-менее очевидно, что дело вовсе не в аргументах, а в желании человека принять или отвергнуть обсуждаемую точку зрения. Она может быть сколько угодно аргументированной, но главный вывод в сферах подобных религиозным совершается не на уровне доказательств, а на уровне глубоких, порой совершенно не осознаваемых желаний. Иногда вот так задумаешься о такой внутренней силе человеческой души и становится страшно. Как часто мы думаем, что не можем чего-то, в то время как на самом деле, просто этого не хотим.

В сегодняшнем чтении Христос говорит именно об этом применительно к той ситуации, которая постепенно складывалась между Ним и людьми, которые за Ним ходили и Его слушали. В преддверии Его выхода в мир на открытую проповедь вышел из пустыни Иоанн, который вел очень аскетичный образ жизни, был постником и носил грубую одежду. И что сказали ему те, кто привык к обычной размеренной жизни? Сказали что в нем бес... и значит общение с ним, — таким постником, — до добра не доведет. После Иоанна приходит Христос, который, хотя и постился сорок дней в пустыне, в обычной жизни ест и пьет с грешниками, чем заслуживает обвинения, чуть ли ни в разгульной жизни.

Разные подходы двух проповедников, которые одинаково призывали к покаянию. Кому они оба могли не понравиться? Кто с одинаковым удивлением и пренебрежением мог отзываться о них?

— Религиозная посредственность. Люди, которые перегорели, а может быть и не загорались, для которых одинаково дико выглядели, и суровая аскеза, как чрезмерно строгая, и сближение к явными грешниками, как чрезмерно расхолаживающее, любовь, которая как будто бы позволяет грех. Такой подход посредственный, потому что люди не готовы к решительным шагам, не горячие и не холодные, но индифферентно теплохладные, живущие для себя и неспособные на подвиг. Ни подвиг аскетический, ни подвиг снисхождения и любви. Это такой тип религиозности, при котором люди говорят, что верят, но только до тех пор, пока можно оставаться в своей теплохладности, пока не оказывается необходима жертва.