У нас в гостях были доктор филологических наук, профессор кафедры стилистики русского языка факультета журналистики МГУ им. М.В.Ломоносова, Председатель Стилистической комиссии Международного комитета славистов Наталья Клушина и кандидат филологических наук, доцент кафедры стилистики русского языка факультета журналистики МГУ им. М.В.Ломоносова Лидия Малыгина.

Разговор шел о развитии русского языка и о том, как изменился язык в России после Революции 1917 года.

---

А. Пичугин

— «Светлый вечер» на светлом радио. Здравствуйте, дорогие слушатели! Алла Митрофанова —

А. Митрофанова

— Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— Мы приветствуем вас и наших гостей. Этот час ближайший вместе с нами и с вами проведут: Наталья Клушина — доктор филологических наук, профессор кафедры стилистики русского языка факультета журналистики Московского университета, председатель стилистической комиссии Международного комитета славистов при ЮНЕСКО. Наталья Ивановна, здравствуйте!

Н. Клушина

— Здравствуйте!

А. Пичугин

— Лидия Малыгина... Я думаю, что наши постоянные слушатели Лидию прекрасно знают...

А. Митрофанова

— Она машет всем рукой.

А. Пичугин

— ...Кандидат филологических наук, доцент кафедры стилистики русского языка Московского университета. Здравствуйте!

Л. Малыгина

— Добрый вечер!

А. Митрофанова

— Ну что ж, 6 июня — это день рождения Александра Сергеевича Пушкина... и День русского языка. В нашей культуре это знаковое, естественно явление. И День русского языка, я так понимаю, не случайно совпадает с днём рождения Пушкина, Наталья Ивановна?

Н. Клушина

— Конечно! Этот праздник как раз и был организован, чтобы определить и роль в создании нашего литературного современного языка Пушкина, который мы в своих учебниках и студенты нашего факультета определяем как «язык от Пушкина до наших дней». То есть Пушкин действительно именно современного литературного языка считается вот одним из таких основателей. Ну и конечно же здесь мы говорим о том, что ещё такая дата — не только 6 июня, но если вспомнить 2017 год, и вот сто лет назад — это 1917 год, это сто лет русской революции, и конечно, это тоже значимая дата получается. Потому что, несмотря на то, что мы говорим «язык современный — от Пушкина до наших дней», язык изменился. И многие современные дети, многие современные школьники всё-таки с трудом уже понимают тот язык, на котором писал Пушкин Александр Сергеевич. И поэтому очень интересно посмотреть, проследить, как же изменился за сто лет наш современный русский язык.

Л. Малыгина

— В том числе под влиянием революции. Вообще, двадцатый век в истории России, посмотрите: это век войн и революций. И лексика эпохи потрясения всегда особая. И любопытно посмотреть, как общество реагирует на изменения в языке — вот после 17-го года и дальше.

А. Митрофанова

— И как язык реагирует на изменения в обществе, кстати говоря. Мне кажется, это такой взаимо...

Н. Клушина

— Взаимовлияние, взаимообогащение, взаимодействие.

Л. Малыгина

— Конечно! Потому что мы видим, что произошли: и глобальная миграция населения (вот если мы смотрим двадцатый век); и возникла новая государственность в России; была проведена реформа орфографии; были сделаны шаги к всеобщей грамотности. И естественно, менялся под влиянием этих событий и лексический состав языка.

А. Пичугин

— Скажите, пожалуйста, Лидия, а если бы не революционные события 17-го года, орфографическая реформа была бы проведена через какое-то время?

Л. Малыгина

— Она ещё до революции, в общем, была запланирована. И наверное, об этом лучше расскажет Наталья Ивановна, потому что я бы чуть позже присоединилась и рассказала именно об изменениях, которые возникли в связи с революцией, но не связаны они были с реформой орфографии. То есть это два процесса независимых.

Н. Клушина

— Я бы начала, наверное, с таких объяснений, что язык развивается в том числе по своим собственным законам. Есть так называемые интралингвистические или внутриязыковые закономерности развития языка, и под влиянием внешних изменений нашей жизни. И вот революция, не только 17-го года, а вообще революция как феномен, как потрясение жизни в обществе, она всегда сказывалась и на изменениях в языке, очень серьёзных изменениях. Если брать нашу русскую историю, то это, конечно, эпоха Петра Первого. Это тоже считается, в общем-то, революционная эпоха, потому что...

А. Митрофанова

— О, да!

Н. Клушина

— Эпоха бури, натиска, это «окно в Европу» — это очень такая революционная эпоха, и она очень сильно повлияла на развитие русского языка. И вот вторая такая серьёзная революция — это революция 17-го года. И Перестройку мы бы тоже, по степени влияния на язык, отнесли к революционным таким эпохам. Так вот реформа орфографии, раз мы с неё начали, потому что любая революция ведёт за собой перестройку, реформы какие-то; и вот самая такая, наверное, практическая, прагматическая и сразу заметная для общества — это реформа орфографии. И здесь, конечно, она готовилась до революции, до 17-го года. Она готовилась Академией наук, царской ещё Академией наук, очень авторитетными учёными: это и академик Шахматов был, и Фортунатов. Почему, почему вдруг? Потому что в конце девятнадцатого века, в начале двадцатого, вышел свод правил академика Грота — орфографических правил. И стало понятно, что это сложные правила, что есть какие-то несовершенства в этих правилах. И академики высказали такую идею, что надо унифицировать правила, которые были приняты как раз к этому времени, и как-то их, скажем так, облегчить. Потому что вот то, что я говорила: внутриязыковые тенденции — это в том числе тенденция к демократизации, к упрощению. И вот как раз реформа орфографии была призвана упростить сложную систему орфографических правил. И прежде всего, конечно, эта реформа коснулась букв... некоторые греческие, это: «фита», «ижица», «ять», «еръ». Решили ещё тогда, до революции, вот как раз царская Академия наук, что надо эти буквы убрать, упразднить из русского алфавита.

Л. Малыгина

— А я хотела бы добавить. Некоторые слова, которые мы сейчас привыкли слышать, например: «товарищ», «смертник», «теплушка» — смотрите, они появляются после 1905 года.

А. Пичугин

— «Товарищ»?

Л. Малыгина

— «Товарищ». Потом, давайте посмотрим такие ключевые даты: 1905 год. Если мы смотрим, какие ещё появляются слова интересные, например, до Первой мировой войны — вот посмотрите: слово «лётчик» заменило слово «авиатор», пришло ему на смену. Слово «кинематограф» тоже отходит на второй план — стали говорить «кино». То есть произошло такое переименование по немецкому типу.

А. Пичугин

— «Синематограф» — тоже изначально бывший.

Л. Малыгина

— Да-да. То есть мы видим вот эти изменения. Здесь любопытно именно на уровне слов посмотреть.

А. Пичугин

— Но слово «товарищ» — всё равно я хочу в его защиту высказаться, потому что была даже такая должность «товарищ министра» до революции. В девятнадцатом веке, при одной из министерских реформ, она возникла. Так что слово «товарищ», получается...

Л. Малыгина

— Значение. Мы ещё смотрим, какие значения в каких словах.

А. Пичугин

— А, в том значении!

Л. Малыгина

— И посмотрим, почему, например, некоторые слова изменили свои значения. И уже, забегая вперёд, я скажу, например, прилагательное «красный» — ну всю жизнь это было «красивый»: Красное Село. А потом, после революции, у нас появился и Красный Октябрь, и Краснодар и так далее. Появилось, например, революционное значение. Но мы это тоже будем смотреть постепенно. Множество новых слов также появилось у нас из-за войны 14-го года и из-за событий 17-го года и Гражданской войны: «драпать», «беженец», «сыграть в ящик», «братание», «мешочник», «соглашатель», ловчить» и многие другие — но это не единственные приметы того времени.

А. Митрофанова

— Давайте всё по порядку. Кстати говоря, по поводу слова «товарищ» — тут первое, что приходит на ум, это знаменитое стихотворение Пушкина «К Чаадаеву», раз уж сегодня ещё у нас и день рождения Пушкина. И, в общем-то, благодаря этому сегодня отмечается День русского языка: «Товарищ, верь: взойдёт она, звезда пленительного счастья...» И безусловно, значение там совсем другое — не то, что было уже потом на протяжении советского времени у нас в стране, как это употреблялось в языке. Вообще, если позволите, такое небольшое обобщение и, может быть, собственно, объяснение почему мы решили на эту тему поговорить, почему она кажется такой важной и существенной. Ведь то, как мы говорим, это фактически свидетельство того, кто мы такие. В речи отражаются те процессы, которые протекают у нас в сознании, где-то в душе, которые протекают в социуме. То есть не только то, что происходит в социуме, влияет на язык, но и наоборот тоже. И именно поэтому (наверное, мы ещё об этом поговорим) так важно было в 17-м году заняться массовым переименованием улиц, городов и так далее. То есть если мы внимательно вглядимся в язык, мы что-то очень важное сможем понять про себя — про себя сегодняшних. И я надеюсь, мы об этом тоже сегодня несколько слов скажем. Ну а пока вот такая у нас историческая ретроспектива, если угодно. И здесь вот, Наталья Ивановна, вы сказали про дореволюционную реформу языковую. Это тенденция к упрощению языка, получается, не явление нашего времени. Вообще, к упрощению всего. Это получается, ещё с тех пор ведётся разговор об этом.

Н. Клушина

— Да, дело в том, что так язык и движется, в общем-то, и развивается. Тенденция к демократизации, тенденция к упрощению это, с одной стороны, можно говорить и в негативном ключе, и в положительном. То есть как любое сложное явление, оно не примитивное, имеет как бы две такие стороны своего развития. Значит, в чём положительные стороны были демократизации русской орфографии тогда... И кстати, в начале двухтысячных годов вернулись ведь... Российская академия наук имени Виноградова вернулись в Перестройку и сразу после Перестройки тоже к реформе свода правил 1956 года. Так вот, что положительного? Действительно, когда после революции упростили немножечко эту орфографию, плюс какой? Мы говорим о том, что была борьба за грамотность широких масс населения — если брать тот язык революционный. И конечно, это были изыски, скажем так, высокого общества, высокообразованного общества различать, например, когда пишется «мир» через «и», когда пишется «мiр» через «и десятеричное» и когда «мѵр» пишется через «ижицу», например. То есть это был верхний пилотаж владения языком. А необходимо было обучать массы, и тогда, конечно, упразднение этих букв было в положительном ключе воспринято, потому что упростили орфографию, было проще её понять. И такой известный советский учёный, филолог Успенский, описывая эту ситуацию, говорил, что вот убрали «еръ» — «еръ» писался всегда на конце слова после твёрдой согласной. И называли эту букву «паразитом», по словам Успенского.

А. Митрофанова

— Почему?

Н. Клушина

— Потому что очень много съедало времени её написание и бумаги, то есть занимало очень много места. А наборщики ещё очень много места тратили на то, чтобы эту букву вставлять после каждого слова, заканчивающегося на твёрдый согласный. То есть очень много... как бы бесполезная буква. А ведь ничего... она же не произносилась.

А. Митрофанова

— Буква-паразит — интересно!

Н. Клушина

— Просто были такие юмористические... но тем не менее, такое отношение к букве «еръ».

А. Митрофанова

— Вы знаете, здесь вспоминается академик, будущий академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв, тогда ещё просто учащийся, по-моему, он был, который в 20-е годы выступил в студенческом кружке в защиту старой орфографии. То есть какие-то безусловные положительные моменты он видел. Может быть, это связано с богатством языка, которое, он чувствовал, начинает уходить в связи с этой тенденцией к упрощению.

А. Пичугин

— Он из поколения тех людей, кто мог ещё писать, используя старую орфографию.

А. Митрофанова

— Его посадили на Соловки за этот доклад. Может быть, это не всем, но широко известный факт. Он сидел на Соловках.

Н. Клушина

— Да, это известный факт. Он именно отстаивал дореформенную орфографию. И там, насколько я помню, были очень у него серьёзные доводы по поводу буквы «ять»: что её нельзя отменять. Почему? Потому что он даже видел там крест — в начертании этой буквы, этой литеры. И говорил, что мы теряем таким образом высокую такую культуру, высокий дух, который даже в орфографии проявляется — в начертаниях букв. И действительно, «ять» — это был признак в основном славянских корней, которые в русском языке не могли иметь эквивалентов с «ё». То есть это было очень значимо, это была высокая культура, которая постепенно накапливалась в образованном обществе. И конечно же люди высоко образованные видели здесь и духовные смыслы, и живую для них связь с церковно-славянским языком. То есть они против упрощения, наоборот, выступали за наслоения смыслов, за развитие культуры без всяких революций.

А. Пичугин

— Мы напомним, дорогие слушатели, что в гостях у радио «Вера» сегодня Наталья Клушина — доктор филологических наук, профессор кафедры стилистики русского языка Московского университета; Лидия Малыгина — кандидат филологических наук, доцент кафедры стилистики русского языка факультета журналистики МГУ.

А. Митрофанова

— Мы говорим о русском языке — потому что сегодня День русского языка. И мы пытаемся понять, как речь, которой мы владеем, характеризует нас. И те процессы, которые происходят в языке, как они влияют на происходящее с нами. И как, соответственно, происходящее с нами влияет на то, что творится в языке. И вы знаете, здесь, казалось бы, причинно-следственные связи очень простые, но Бродский, например, говорил, что это поэт — инструмент языка, а не наоборот: язык — инструмент поэта. Поэтому здесь всё не так просто. И действительно здесь есть такие очень прочные взаимосвязи. Мы начали говорить об этой общей тенденции к упрощению языка. Наталья Ивановна, вы рассказали почему, собственно, академик Лихачёв выступал в защиту старой орфографии. Ему пришлось за это отсидеть в лагере, это было страшное время. Кстати, сегодня его ученик Евгений Водолазкин, когда писал свой роман «Авиатор», обосновывал там почему он именно это старое слово использует — «авиатор». Он пишет там, в романе, что «лётчик» — оно куцое какое-то, урезанное, что ли, сокращённое. Имеет место, наверное, тоже?

Н. Клушина

— Наверное. Хотя, если брать значения слов, и если берём уже не орфографию, а сами слова, то здесь можно было бы, конечно, опять-таки увидеть такое вот... Я это называю личностным отношением к языку. Потому что для меня «авиатор» и «лётчик» — я рассматриваю совсем по-другому, потому что «авиатор» — это устаревшее, архаичное название. А «лётчик» для меня — очень хорошее слово. Потому что, смотрите, ведь когда изобрели самолёты, их называли у нас «аэропланы» в начале, вот в революцию.

А. Пичугин

— Вот я только хотел сказать, что, например, очень известный священник, писатель двадцатого века протопресвитер Александр Шмеман, живя всю жизнь, в общем-то, в Соединённых Штатах, он писал всегда на русском языке, у него цикл лекций о русском языке был. Он никогда — он очень много летал по всему миру, — он никогда не говорил «самолёт», всегда писал и говорил исключительно «аэроплан».

Н. Клушина

— Но это ещё мы видим тут другую ещё какую-то побочную несколько проблему. Дело в том, что язык эмиграции консервирует тот язык, которым они владели до своего отъезда.

А. Пичугин

— Там с отцом Александром была другая история. Он-то как раз очень критиковал этот язык закосневший в эмиграции. Он пытался всячески — это видно из дневников, из его книг, — он этот язык пытался всячески оживить. Но вот «аэроплан» — такой маркер.

Н. Клушина

— Да. А почему я говорю, что вот «лётчик» мне нравится, например, — потому что мы помним это старое слово «ковры-самолёты» в наших сказках.

А. Митрофанова

— Действительно! (Смеётся.)

Н. Клушина

— Ну конечно. Мы как бы продлеваем свою традицию — нашу, русскую, из народных сказок, архетипическую, которая всегда у нас была. И конечно, когда мы назвали «самолёты», это было, в общем-то, возвращение к нашим истокам. Не так уж и плохо — не такое плохое уж слово.

Л. Малыгина

— А я бы хотела добавить. Дело в том, что после революции было страстное желание противопоставить так называемый пролетарский язык монархическому, такому интеллигентно-буржуазному. И была попытка переименовать всё. Вот всё, что только было можно представить, всё это переименовывалось. То есть сначала у нас, условно говоря... Допустим, посмотрим на примере городов: Петербург — Петроград — Ленинград затем; Царицын превратился в Сталинград, затем в Волгоград; Нижний Новгород стал Горьким; Самара — Куйбышевом; Тверь — Калининым. Доходило даже до смешного, потому что даже клички животным стали давать другие после революции. Например, быков называли «буржуями» и «кулаками».

А. Пичугин

— Кого, простите?

Л. Малыгина

— Быков.

А. Пичугин

— Быков — животных вот этих с рогами?

Л. Малыгина

— Да, колхозных быков. Даже на уровне кличек была попытка показать вот эти перемены.

А. Пичугин

— А, как клички — всё понятно.

Л. Малыгина

— У колхозов и совхозов появились очень идеологизированные наименования. Вот посмотрите: «Заря коммунизма», «Путь к коммунизму», «Рассвет», «Большевик». Вы знаете, некоторые лингвисты обратили внимание, что переименование происходило по принципу контраста. То есть если была улица Дворянская, она стала называться Деревенской бедноты; была Мещанская, стала Гражданская улица. Улица Ружейная превратилась в улицу Мира, или, допустим, Французская набережная стала набережной Кутузова.

А. Митрофанова

— Это пожалуйста! (Смеётся.) Насчёт остального можно поспорить.

Л. Малыгина

— Да. Любопытно очень наблюдение профессора Льва Ивановича Скворцова, который сказал, что, во-первых, таким образом прерывалась связь с дореволюционным прошлым. Это была попытка уничтожить вот эту преемственность во многих сферах жизни. Это с одной стороны. Во-вторых, таким образом предавалось забвению всё, что могло напомнить о Царской России, например, о её символике. В-третьих, создавалось впечатление полного обновления всех сторон жизни общества. И в-четвёртых, вот эта перемена названий должна была демонстрировать существенное изменение самого объекта. И вывод какой делает у нас Скворцов: что с переменой названий возникла иллюзия постоянного качественного изменения в самом обществе. Вот посмотрите, у нас, например, какие... ещё вот я хочу привести примеры вот этих вот переименований: названия государственных учреждений. Вот смотрите, вместо Совета министров, министерств, департаментов, коллегий, у нас появились: Совнарком, наркоматы, райсоветы, сельсоветы, исполкомы. Воинские звания меняются...

А. Пичугин

— Простите, десятилетия аббревиатура.

Л. Малыгина

— Да, аббревиатуры и сокращения всевозможные заслуживают даже отдельного внимания, потому что...

А. Митрофанова

— Замком по МОРДе сразу вспоминается.

А. Пичугин

— Булгаковское всё...

Л. Малыгина

— Да, замком по МОРДе.

А. Митрофанова

— Заместитель командира по морским делам — это реально существовавшая должность?

А. Пичугин

— Да-да.

А. Митрофанова

— Понятно.

Л. Малыгина

— Мне кажется, что здесь уже такие пародии возникают. Вот эти всевозможные: «зам», «спец», «Главковерх» — верховный главнокомандующий, «командарм», «земгор» — союз земств и городов, НЭП, ГПУ, «нарком», «наркомат», Коминтерн, ГубЧека, «продналог», Донбасс...

А. Пичугин

— А по этому языку уже защищаются научные работы?

Л. Малыгина

— Конечно, почему бы и нет. Какой богатый материал — посмотрите. И писатели, кстати говоря, высмеивали какие-то неблагозвучные слова. Например, Алексей Николаевич Толстой к заимствованию «мандат» — «документ» относился очень иронично. И он в рассказе «Сожитель», в общем-то, демонстрирует весь комплекс ассоциаций с каким-то, в общем-то, срамным словом. И вообще, многие аббревиатуры были не очень благозвучные. Они были и длинные, и Аркадий Горнфельд — публицист, литературовед — тоже по этому поводу говорил: «Получал я дрова в Лидрокопе, — то есть это Литейный дровяной кооператив, — потом стал получать в Домотопе, потом был обращён в подопечные Петротопа. И право, благословлял бы имя сие, если бы это учреждение грело нас». То есть мы видим эти сокращения — совершенно непроизносимые.

А. Митрофанова

— Это у Маяковского, помните: «А-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома» — в «Прозаседавшихся».

Л. Малыгина

— Но это и сегодня сохранилось. То есть, посмотрите, некоторые вот такие ошибки или некоторые нелепости прижились, и у нас и сегодня мы можем найти такую аббревиатуру: ГУЗ МО МОЦ ПБ СПИД ИЗ — Государственное учреждение здравоохранения Московской области, Московский областной центр по профилактике и борьбе со СПИДом и инфекционными заболеваниями. И висит огромная вывеска. Или ВНИОПТУСХ. И люди звонят и представляются: «Я зам главбуха из ВНИОПТУСХа». Я, когда услышала в первый раз, подумала: «Всё, именем революции...»

А. Пичугин

— Я вам сейчас найду аббревиатуру одну, а вы рассказывайте. Я её специально сфотографировал, думаю, она достойна, чтобы её озвучить. Буквально через пару минут я буду готов.

А. Митрофанова

— Наталья Ивановна, пока Лёша ищет аббревиатуру, достойную продолжить этот ряд, войти в наш сегодняшний разговор. О чём свидетельствуют подобные перемены в языке с точки зрения тех процессов, которые происходят в сознании? Что это такое? Вот как через язык проявляет себя вот эта метанойя, вот эта вот... Потому что знаете, «метанойя» — слово, которое мы часто как покаяние переводим. Но ведь «метанойя» — это ещё «перемена ума», она может и в одну и в другую сторону, наверное, по идее. Вот что это такое?

Н. Клушина

— Считается, и действительно, что язык и сознание тесно связаны. И если мы берём, допустим, современных даже психолингвистов, это: Черниговская — известный профессор из Санкт-Петербурга, которая работала вместе с очень известным физиологом Бехтеревой Натальей Петровной, они изучали как раз очень серьёзно сознание и язык — в том числе, это как бы последние, новейшие такие вот наработки. Конечно, отражается всё в нашем сознании, потому что мы же включаем в себя, в свой мир, через определённые названия, через определённые слова. И отношения к этим словам у нас вырабатывается либо положительное, и мы тогда относимся к явлениям этим положительно, либо, наоборот, какие-то негативные импульсы, которые идут от явлений внешней жизни нашей, они переходят во внутреннюю. И это всё... Мы живём в этих аббревиатурах. Конечно, мы не можем пропустить их мимо себя, и мы на них реагируем. Чаще всего реагируем негативно. Вот у нас была (к сожалению, умерла) доцент Нина Дмитриевна Бессарабова, которая занималась аббревиатурами, она их называла «обрубки слов». Это яркая, образная метафора, но это и обрубки сознания. Потому что невозможно жизнь свою как-то в этих аббревиатурах осознать, понять. Поэтому, конечно, как мы говорим, какими словами, почему слова должны быть в общем-то положительно заряженными, и эмоционально, это очень важно. Особенно важно для студенческой молодёжи.

Л. Малыгина

— Кстати говоря, даже аббревиатура может быть красивой.

А. Пичугин

— Я прошу прощения! У нас сейчас небольшой перерыв, нам надо прерваться буквально на минуту. Напомним, что в гостях у радио «Вера» сегодня Людмила Малыгина — кандидат филологических наук, доцент кафедры стилистики русского языка факультета журналистики Московского университета; и доктор филологических наук, профессор кафедры стилистики русского языка журфака МГУ Наталья Клушина. Алла Митрофанова, я — Алексей Пичугин. И мы вернёмся в эту студию буквально через минуту.

А. Митрофанова

— Ещё раз добрый «Светлый вечер», дорогие радиослушатели. Алексей Пичугин, я — Алла Митрофанова. И напомню, сегодня, 6 июня, в день рождения Александра Сергеевича Пушкина и, по этому поводу, в День русского языка мы в этой студии о языке и говорим, о тех процессах, которые в нём происходят.

А. Пичугин

— А я аббревиатуру нашёл, которую обещал. Значит, внимание! Я сейчас соберусь и выговорю: УОДУУПиПДН ГУ МВД.

Л. Малыгина

— Великолепно! Это упражнение для курса техники речи.

А. Пичугин

— Что расшифровывается, как Управление организации деятельности участковых уполномоченных полиции и подразделений по делам несовершеннолетних Главного управления Министерства внутренних дел Российской Федерации.

А. Митрофанова

— Ах! Спасибо большое за аббревиатуру! Я напомню, что разбираться в этих хитросплетениях языка, в этих процессах, которые проистекают в нём, а значит, и в нашем сознании тоже, нам помогают: Наталья Клушина — доктор филологических наук, председатель стилистической комиссии Международного комитета славистов при ЮНЕСКО, профессор кафедры стилистики русского языка факультета журналистики МГУ; и Лидия Малыгина — хорошо знакомая нашим слушателям, кандидат филологических наук, доцент кафедры стилистики русского языка журфака МГУ. Мы продолжаем разговор. Лидия?

Л. Малыгина

— Да, я хотела сказать, что аббревиатура ведь может быть благозвучной. Вспомните: у Зинаиды Гиппиус есть стихотворение «Сейчас». И там есть строки, которые Наталья Ивановна часто цитирует на лекции: «Уж разобрал руками чёрными ВИКЖЕЛЬ пути». «ВИКЖЕЛЬ» — вот посмотрите: слово благозвучное, вызывает целый комплекс ассоциаций.

А. Пичугин

— Красиво звучит.

Л. Малыгина

— А ведь это всего навсего Всероссийский исполнительный комитет железнодорожников.

А. Митрофанова

— Всего навсего!

Н. Клушина

— Да, вот сейчас РЖД — сравните.

Л. Малыгина

— То есть можно было постараться и придумать красивые аббревиатуры. И тогда на это стали внимание обращать, ну а сейчас тоже есть некоторые удачные названия, в которых зашифровано что-то такое красивое. Например, в МГУ есть система, куда преподаватели вносят данные о своих научных трудах, называется ИСТИНА. Это, между прочим, сокращение: Интеллектуальная система измерительная и так далее. Кстати говоря, детям стали давать после революции имена, вот такие сокращения: Ким (Коммунистический интернационал молодёжи)...

А. Пичугин

— А кто-то думает, что это корейское имя.

Н. Клушина

— Вообще, да, похоже! (Смеются.)

Л. Малыгина

— Или были даже совершенно нелепые: Пофистал (Победитель фашизма Иосиф Сталин) — но это уже позже. Или Перкосрак (Первая космическая ракета) — это ещё позже. Ревдит (Дитя революции). Но, кстати говоря, некоторые имена остались. И сейчас продолжают называть малышей, например, Владлен — сокращённо от Владимир Ленин. Или Нинель. Но, правда, современные дети уже не видят, что это тот же Ленин, но наоборот.

А. Пичугин

— Да, кстати, Нинель красиво звучит.

Н. Клушина

— Нинель — красиво, да, как ВИКЖЕЛЬ.

Л. Малыгина

— Да. И Вилена (Владимир Ильич Ленин), и Косема — аббревиатура от «Коммунистический союз молодёжи». Ну и просто имена...

А. Пичугин

— Так у нас уже новые появились, уже кто-то называет детей зашифрованными аббревиатурами с именем Президента, например. Не встречали никогда?

Л. Малыгина

— Даже страшно представить, откровенно говоря!

А. Пичугин

— Сейчас я вспомню! Владипут есть мальчик. Потом, ещё что-то такое есть...

Л. Малыгина

— Да, мы хотим сказать, что некоторые, скажем так, нарушения нормы или какие-то ошибки тогда появились и до сих пор тянутся. А почему тогда всё-таки появились ошибки? Потому что границы между социальными группами стали стираться, и речь образованных людей смешивалась с просторечием, язык городского населения смешивался с сельскими диалектами. И прежняя литературная норма, кстати говоря, перестала вызывать уважение. И получилось, что литературная норма — это какая-то такая часть старого мира. И нужно обязательно всё разрушить до основания. И поэтому появляются вот эти вот ошибки, характерные для середины 20-х годов, но мы их до сих пор можем встретить иногда: «делать акцент на» — вместо «ставить акцент»; или «план завершён» — вместо «план выполнен». Появляется пресловутое слово «ло'жить», кстати говоря, — филологи обратили внимание. То есть через речь мелких служащих вот эти разговорные формы уже проникают в печать, и дальше тиражируются, распространяются, и некоторые живут до сих пор.

А. Пичугин

— А можно вопрос? А что за рубежом, скажем, в Соединённых Штатах происходило с языком на протяжении двадцатого столетия? Не важно, что революции не наблюдалось, — были ли там какие-то похожие примеры, похожие трансформации и проникновения языка разных социальных слоёв, разных социальных групп один в другой?

Л. Малыгина

— Вы знаете, в любом случае, когда происходит какая-то революция, даже техническая, то неизбежно появляется огромное количество новых слов. То же самое слово «виртуальный» мы не можем представить себе в восемнадцатом веке или в девятнадцатом, например. То есть связано это с техническим прогрессом.

А. Пичугин

— Урбанизация везде была, соответственно, вместе с урбанизацией проникал и язык, как я понимаю.

А. Митрофанова

— Наталья Ивановна, что скажете?

Н. Клушина

— Я бы сказала так, что здесь те процессы, которые мы обсуждаем, они, в принципе, имеют такой глобальный характер. Если мы говорим — опять-таки вернулись к революции, — революция очень резко влияет на изменения не только сознания , но и жизни языка, то это, с какими-то небольшими отличиями, но это в любой стране тоже происходит. Считается вот во Французской революции... по исследованиям, допустим, Селищева — это лингвист, который жил в эпоху революции и писал свои заметки о языке тогда, живые прям — он был тогда свидетелем. Он говорил, что во Франции революция не дала такого притока иностранных заимствованных слов, как наша Русская революция. Наша революция способствовала, как и при Петре Первом, кстати, и в 17-м году — открытые шлюзы для заимствований, очень много было заимствований. Во Французской революции их не было — почему, как объясняет Селищев, например: Французская революция была как бы локально национальной, а мы задумывали всемирную, мировую такую революцию, интернациональную. То есть вот такие есть объяснения. А в принципе, конечно, вот английский язык... вот его сейчас называют «глобишем». Я бы сказала, что именно он является одним из этих внешних факторов влияния на остальные языки сейчас. Потому что мы, если и заимствуем, то это в основном англицизмы. И, конечно, многие лингвисты и многие общественные деятели в других странах — в Западной Европе — бьют тревогу, что бурный поток английских заимствований влияет на их язык.

А. Митрофанова

— Неужели даже во французском?

Н. Клушина

— Да, во Франции даже есть закон: на радио, по-моему, только 30% можно иностранных песен. Заботятся.

А. Пичугин

— Да, это известный закон во Франции.

Л. Малыгина

— А я бы хотела сказать об эмигрантах. Вот эмигранты, которые ужасались порче русского языка в Советской России. Вот представьте, люди уехали, причём представители интеллигенции: видные и философы, и учёные...

А. Митрофанова

— Философские пароходы.

Л. Малыгина

— Да. И конечно, их возмущали фразы: «он упорно не хочет», или «он определённо не знает». Вот слово «обязательно» они считали гнусным паразитом — Корней Иванович Чуковский обращал на это внимание. Потому что они говорили: «Ну что это за фраза — «он обязательно надерёт тебе уши» или «даст тебе по морде»?» Вот антипатию у них вызывало это слово, потому что изначально какое было значение? — «любезно», «услужливо». А после революции значение поменялось — вот о чём я говорю, — и стали использовать в совершенно других контекстах это слово, которое для представителей как раз вот аристократических семейств было...

А. Пичугин

— Слово «кушать» отсюда же.

Л. Малыгина

— «Кушать» — оно такое лакейское всё-таки слово. Мещанское.

А. Митрофанова

— Кофий кушать.

А. Пичугин

— «Извольте, кушать подано», — целая статья...

Л. Малыгина

— Но это из речи лакеев.

А. Пичугин

— Да, но целая статья есть, где-то опубликована по поводу того, что в обиходе слово «кушать» лучше не использовать.

Л. Малыгина

— Да. Какие ещё ошибки вызывали неприязнь? Например, «извиняюсь», «подвезло». И эмигранты, кстати говоря, очень негативно относились к заимствованиям — вот то, о чём Наталья Ивановна говорила. Они не могли понять, вот почему нужно слова «аргумент», «депрессия», «монумент», «эксперимент» вот в таком виде использовать, если можно заменить синонимами: «довод», «подавленность», «памятник», «опыт». То есть уже тогда обращали внимание на то, что почему-то престиж заимствованного слова выше оказывается.

А. Митрофанова

— Безусловно, засилье заимствованных слов всегда вызывает опасения, но, знаете, я говорила с некоторыми лингвистами, они высказывались в том ключе, что язык умнее и мудрее нас. Он сам возьмёт всё, что ему необходимо. Это как, знаете, когда готовишь рыбу и солишь её, она возьмёт в себя столько соли, сколько ей необходимо, а остальное в неё... Вот невозможно сделать так, чтобы её там было слишком много, если ты внимательно готовишь. И вот мы, как носители языка, каких бы слов ни напихивали в свой лексикон, всё равно язык не перехитрим.

Л. Малыгина

— Язык, как система — да. Но здесь мы говорим о людях, потому что этот пример... кстати, великолепная совершенно метафора с рыбой и с солью — действительно очень образно. Но я хочу сказать, мы здесь говорим не как о системе о языке. Да, система всё переварит, лишнее отбросит, то, что нужно, оставит и так далее. А мы говорим о том, что мы о людях можем сказать — вот представьте. Вот эти вот поэты, писатели, врачи, адвокаты, офицеры — вот цвет нации, люди, которые уехали и не собирались становиться вот такими настоящими французами или настоящими немцами. И вот это желание использовать русские аналоги по возможности — не заимствованные синонимы, а какие-то собственные — говорило об их стремлении сохранить что-то старое, что-то от предыдущего столетия. И они очень долго называли зарплату жалованием. Кстати говоря, то же самое слово «авиатор», о котором мы сегодня говорили уже не раз, они пытались в своей речи сохранить. Их волновал язык не столько как система, как набор неких правил, а сколько вот эта преемственность их волновала.

А. Митрофанова

— Это способ выражения мысли, который имеет отношение к определённому миру, который им дорог.

Л. Малыгина

— Да, но получилось так, что они не владели разговорной речью — потом, когда уже время прошло какое-то, у них осталось только вот в виде такого языка книжного, письменного. И поэтому их речь стала восприниматься как очень вычурная. И вот эти фразы: «Как почивали, сударыня?», «Не изволите ли откушать с нами, барышня?» — ведь именно так потом стали уже пародировать речь эмигрантов, высмеивать. Почему? Да у них не было уже возможности практиковаться, они уже потеряли связь с разговорным языком. У них только книжный остался.

А. Пичугин

— Это правда.

А. Митрофанова

— Наталья Ивановна, а можно?.. Наверное, тут бессмысленно говорить хорошо это или плохо, это просто действительно так, это факт. Но на примере одного слова можно было бы вас попросить прокомментировать те перемены, которые в сознании людей происходят? Слово «наверное», которое в дореволюционное время употреблялось в значении «я знаю наверное», то есть «я знаю наверняка, совершенно точно, я могу засвидетельствовать, поручиться и так далее». И сейчас слово это в нашем языке, в нашей речи обозначает неопределённость. Вот если использовать это слово как пример, что можно было бы рассказать о смене жизни, смене сознания? Или не стоит так глубоко копать?

Н. Клушина

— Дело в том, что есть такое выражение, я с ним очень согласна, академика Костомарова: языковой вкус эпохи. То есть есть слова, которые со временем меняются без особого какого-то смысла, ненамеренно. Вот Лидия говорила о языковых заменах, это был результат языковой политики, осознанно. Надо было поменять вместо «жалования», потому что ну как это? — нам жалуют с плеча, а это заработанные деньги — зарплата. То есть это влияние осознанное было языка на сознание, которое было понято и внедрялось в новое общество. А есть такие изменения, которые не отрефлексированы, они незаметны. И мне кажется, это просто с течением жизни. Например, мы знаем такой фразеологизм, пословицу «скатертью дорога». И мы знаем, что сейчас «скатертью дорога» это — «ну и до свидания, больше я тебя и видеть не хочу».

А. Пичугин

— С глаз долой.

Н. Клушина

— Да, с глаз долой, из сердца вон. А если мы берём этимологию, историю этого фразеологизма, то «скатертью дорога», наоборот, «гладкой тебе дороги, ровной дороги!»

А. Митрофанова

— «Счастливого пути» фактически. «Ангела-спутника в дорогу!»

А. Пичугин

— «Скатертью дальний путь стелется...»

А. Митрофанова

— Кстати говоря!

Н. Клушина

— Да-да-да! Поэтому есть какие-то явления, которые ненамеренные. Я не думаю, что они говорят о каких-то сознательных процессах, потому что в языке много и бессознательного. Вот мы сейчас говорили об этической, эстетической составляющей языка. Поэтому какие-то просто теряются явления, корни. Например, «перемывать косточки» — знаменитый фразеологизм — это тоже плохо, это мы сплетничаем. А это древний, дохристианский обряд, когда перезахоранивали своих родственников, перемывали в прямом смысле косточки и говорили, какой прекрасный был человек. То есть вот таких «шуток» в языке достаточно много, когда меняется история слова. Но это должны быть такие серьёзные промежутки времени. А когда резко меняется, это, конечно, опять-таки... Вот я хочу вернуться к эпохам революций. И здесь вот Лидия уже начинала об этом говорить: помимо революций социальных (вот то, что мы говорим: Пётр Первый, 17-й год, Перестройка), мы бы сейчас отметили технологическую революцию, эта революция — интернет, которая очень сильно повлияла на развитие нашего современного языка. И повлияет, я думаю, и будет дальше всё больше и больше влиять. И сейчас наша стилистическая комиссия проводила большую такую международную конференцию в Бане-Луке, которая называлась «Мултимедиальная стилистика»...

А. Митрофанова

— Как интересно!

Н. Клушина

— Интересно. И доклады, которые делались на разных славянских языках (но они были понятны, нам доступны, хорошо известны), они показывали как раз революционность интернета для нашего языка. И если мы вот говорили об аббревиатурах... правильно? И мы говорили, что вот это революционная эпоха, мы привыкли, что это 17-й год. У меня сейчас магистрантка защищает работу, и она исследует язык социальных сетей, «ВКонтакте» она смотрела, «Facebook (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» меньше, — создание образа семьи в социальных сетях. И там море аббревиатур, вот посмотрите: «мч» — «молодой человек», «со» — «серьёзные отношения», «дс» — «день свадьбы». То есть опять взрыв аббревиатур, но уже по другому поводу. И это язык как раз пользователей сетей.

А. Пичугин

— Напомним, дорогие слушатели, что в гостях у радио «Вера» сегодня Наталья Клушина — председатель стилистической комиссии Международного комитета славистов при ЮНЕСКО; Лидия Малыгина — доцент кафедры стилистики русского языка факультета журналистики Московского университета.

Л. Малыгина

— А я бы ещё хотела добавить к вопросу Аллы ещё такую маленькую, может быть, ремарочку. Дело в том, что у нас такие бывают любопытные явления в языке. Например, у нас есть внутрисловная антонимия, то есть когда слово может включать два противоположных значения. Например: одолжить деньги — это и дать в долг, и взять в долг. Я ему одолжил деньги, или я у неё одолжила деньги. То есть, с одной стороны, противоположные значения, но внутри одного слова. И возможно, что-то подобное и со словом «наверное» произошло: «наверняка» и «может быть» — 100%, и может быть — два значения внутри одного слова. Это с одной стороны, с другой стороны, у слов есть ещё такая любопытная характеристика, как коннотация — это оттенки значений. Положительная коннотация — положительное значение, — или отрицательная. И посмотрите, у нас некоторые слова, которые после революции имели положительную коннотацию, то есть вот это значение, например, «колхоз», или «советский» — явно выраженная положительная характеристика, — уже после другой революции, которая у нас в 90-е годы произошла, поменяли своё значение на прямо противоположное. И «советский» осознанно было сокращено до слова «совок», которое было снижено с социально низким предметом. И если, например, «капиталистический» или «индивидуальный» в Советском Союзе воспринималось как что-то очень такое нехорошее, то, соответственно, после событий 91—93 года, наоборот, это всё было очень здорово. А советское всё было очень таким немодным и, в общем-то, каким-то неудачным.

А. Митрофанова

— Интересно посмотреть, что будет дальше. Наталья Ивановна, а современное состояние языка как оценивается? После всех этих перипетий революций двадцатого века что мы сегодня имеем? Это всё-таки богатый язык, или это язык, существенно обедневший? Это язык, который владеет поэтами как своим инструментом? Или это язык, который поддаётся разным изменениям, и пертурбации переживает в связи с тем, как меняемся мы? Что происходит?

Н. Клушина

— Современный язык это всё-таки язык очень наш — русский язык. Конечно, он не стал беднее, я бы так сказала. Всё, о чём мы сейчас говорили, то, что Лидия рассказывала, это мы смотрим как смена эпох. То есть вот была дореволюционная, с высоким стилем, с особенными словами, с особыми какими-то формами, с другой даже орфографией. И потом реформа, и это воспринималось как демократизация, опрощение языка, допустим, как оскудение языка, но это если смотреть с дореволюционных позиций. А если мы смотрим с современных позиций, наоборот, туда, в историю, в глубь, тогда, как у Пушкина: «Что пройдёт, то будет мило». Дело в том, что мы видим, как язык становился всё богаче. И аббревиатуры, и вот эти все «бескозырка» или «будёновка» — это же осколки эпохи, это наша история, мы её всё равно воспринимаем. И по языку мы даже можем о нашей истории судить. А сейчас, вот что сейчас происходит, даже с тем же интернетом — язык интернета. Опять-таки есть много и отрицательного, но и положительного, то есть здесь нельзя говорить о том, что он... В общем, язык, я бы сказала, всё равно усложняется. Несмотря на то, что если мы берём, вот с чего мы начали — реформа орфографии: если мы берём сейчас язык интернета — это тоже реформа в какой-то степени, пунктуация в большей степени, я бы сказала. Заметьте, что в СМС-ках, в соцсетях упраздняются знаки препинания очень часто.

А. Митрофанова

— О да, кстати!

А. Пичугин

— Большие буквы заглавные.

Н. Клушина

— Большие буквы как метки новых слов становятся: вот слово слитно...

А. Митрофанова

— Скоро смайлики, простите, будут знаками препинания, по-моему!

Н. Клушина

— Я не считаю, что это плохо!

А. Пичугин

— Честно признаюсь, я в интернет-переписках, СМС, мессенджерах не использую заглавных букв, например. Не знаю почему.

А. Митрофанова

— Какой кошмар.

А. Пичугин

— Ужасно.

Н. Клушина

— Вот здесь очень интересно, интернет сейчас показывает... Я увлеклась, потому что недавно, я говорю, конференция была, это новые исследования, это будущее языка. И то что вот профессор Бранко Тошович написал книгу «Интернет-стилистика» — это взгляд в будущее. Дело в том, что многие говорят, что да, грамотность в интернете упраздняется как бы, то есть мы теряем какие-то наработки свои с пунктуацией. Но с другой стороны, просто меняется ещё и код: вот смайлики, эмотиконы — это же уже другой код для... Пунктуационно, я бы даже сказала: вместо точки смайлик поставить. То есть всё по-другому, всё меняется. Нельзя сказать, что это плохо, что это оскудение языка, это же другое.

А. Митрофанова

— Это просто иначе.

Л. Малыгина

— Вот Наталья Ивановна взгляд в будущее такой бросила, а я хочу всё-таки взгляд в прошлое. Вот посмотрите, после революции, если, например, поменяли специально — это была осознанная политика, — воинские звания, а в сороковые годы вернули. Вот посмотрите, когда уже 41—45-й год, война, уже совершенно другие задачи стоят. И вот у нас что произошло после революции: у нас были не солдаты, офицеры, майоры, полковники, генералы. А что у нас появилось? Красноармеец или красногвардеец, командир, комвзвода, комэска, комполка, комдив, командарм и так далее. Почему во время войны вернули? Потому что нужно было поднимать боевой дух. И посмотрите, если мы смотрим вот этот период, то это расцвет высокой лексики. Высокую лексику здесь нужно было использовать, чтобы людей мобилизовать, их боевой дух поднять.

А. Митрофанова

— «Пусть ярость благородная вскипает, как волна...» — в общем, да, «высокий штиль».

А. Пичугин

— Возвращается: юнармейцы появляются всякие...

А. Митрофанова

— Юнармейцы, кстати говоря, да, действительно появляются. Но, Наталья Ивановна, вот вы говорите, что не видите проблем в том, что происходит сейчас с языком — действительно, всё идёт свои чередом. Это необратимый процесс, наверное, мы если как-то можем на него повлиять, то только на уровне своих собственных детей, приучая их к какому-то более богатому языку. Но смотрите, мы с Пушкина сегодня начали: «Бразды пушистые взрывая, летит кибитка удалая...» — для школьников сейчас звучит как набор каких-то бессмысленных слов. И вот здесь, я не знаю, наверное, всё в порядке, всё хорошо, но мне кажется, что вот это переключение на другой язык, всё-таки делает иностранным языком язык нашей классической культуры. И в этом смысле мы себя от неё отрезаем, что ли. Она для нас чем дальше, тем больше становится непонятной — её со словарём необходимо разбирать. Это тоже необратимый процесс, это тоже естественно.

Н. Клушина

— Это очень серьёзная проблема. У меня когда сын учился, это было уже очень давно, в первом классе, и мы учили с ним «У Лукоморья дуб зелёный», «Лукоморье» — это сложно. А «Царь Кащей над златом чахнет» — это было «чухнет», «тухнет», но только не «чахнет». Потому что очень сложный язык теперь, действительно, для современных школьников, которые действительно сейчас все сидят в своих гаджетах, в интернете и не читают книгу. И поэтому мы и говорим, что и тип чтения влияет на восприятие: сейчас быстрое чтение, поверхностное чтение с экрана. Или когда ребёнок открывал книгу и читал по слогам вначале, по буквам, то есть совсем другой тип мышления тоже вырабатывался: более, я бы сказала, аналитический, может быть, более такой серьёзный подход к культуре. Я не знаю, как здесь быть. Дело в том, что есть, например, словарь лексики пьес Островского. И он был издан ещё или до Перестройки, или в Перестройку. Почему? Потому что даже если мы будем читать пьесы Островского, там тоже будет очень много непонятных нам слов.

А. Митрофанова

— Кстати говоря, да, действительно.

Н. Клушина

— Пушкин — тоже. Спасение одно — это действительно приучать детей читать классическую литературу, чтобы какая-то ниточка сохранялась, чтобы эта традиция сохранялась. Но это будет неизбежно всё равно: мы будем как-то отходить всё дальше и дальше.

Л. Малыгина

— Я хочу сказать, что очень важно видеть вот эти исторические параллели. Почему о революции-то говорим сейчас и об изменениях в языке? Потому что всё повторяется. Вот посмотрите, пожалуйста, 17-й год — революция. А уже 1921 год — начало НЭПа. И что происходит? Меняется жаргон городского дна, появляются вот эти слова: «заначка» — припрятанный капитал; «трепаться» — валять дурака на допросе; «подначивать» — подзадоривать, провоцировать на разговор; «замести» — изобличать, поймать на чём-либо, и другие. Вот эти формы входят в разговорную речь. И почему они, кстати говоря, сохранились — многие из этих слов сохранились в современном языке, но немножко расширили своё значение. Вот лингвист Колесов как раз обратил на это внимание и сказал, что именно расширение первоначального вот этого значения жаргонного слова и позволило ему сохраниться в просторечии. Теперь я провожу параллель, что называется, с недавними событиями. У нас 91—93 год — вот эти все события. И после этого что мы видим на языковом уровне? Во-первых, становится общество очень криминализованное, очень много тюремного жаргона. Мы можем услышать и в средствах массовой информации все эти: «стрелка», «чёткий», «конкретный» и так далее. То есть, видите, этот жаргон тоже начинает проникать в наш язык. Как это было в 1921 году — вот я сейчас привела пример вот этого жаргона, — то же самое мы видим уже после Перестройки и после развития всех вот этих наших новых предприятий, уже частных. И что происходило в Советской России? Вы помните, там в какой-то момент все взялись за голову и говорят, что люди должны работать на фабриках, заводах и так далее — нам нужна рабочая сила. Надо, чтобы люди были грамотные, а не крестом подписывались — очень много было крестьян неграмотных, которые пришли в города, и нужно было всё-таки их обучать. И появились ликбезы, и был Комитет по ликвидации неграмотности. И действительно мы даже сейчас можем найти очень много фотографий, как в колхозах, совхозах идут эти занятия по ликвидации неграмотности. Но и сейчас то же самое, только у нас сейчас ликвидировать грамотность нужно, во-первых, в интернете, потому что уже бесполезно пытаться людей оффлайн собрать, потому что изменились реалии. И вот эта технологическая революция, которая произошла, как раз повлияла на грамотность очень сильно: мы отказались от знаков препинания многих...

А. Митрофанова

— Не до конца ещё, подождите!

Л. Малыгина

— Мы пока понимаем друг друга, но уже не всегда — когда мы читаем текст в соцсетях, например.

А. Пичугин

— Спасибо большое! К сожалению, время-то наше подошло к концу. Мы напомним, что в гостях у радио «Вера» сегодня были: Наталья Клушина — доктор филологических наук, профессор кафедры стилистики русского языка Московского государственного университета, это факультет журналистики, также Наталья Ивановна председатель стилистической комиссии Международного комитета славистов при ЮНЕСКО; Лидия Малыгина — кандидат филологических наук, доцент кафедры стилистики русского языка факультета журналистики Московского университета. Алла Митрофанова...

А. Митрофанова

— Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— Прощаемся. Всего хорошего, до свидания!

А. Митрофанова, Н. Клушина, Л. Малыгина

— До свидания!