«Путь к священству». Светлый вечер со свящ. Григорием Геронимусом

У нас в гостях был настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино священник Григорий Геронимус.

Наш гость рассказал о своем приходе к Богу, не смотря на воспитание в атеистической семье, о пути в вере, Церкви и о том, как пришло решение стать священником.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.

---

К. Мацан 

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Кира Лаврентьева — 

К. Лаврентьева 

— Добрый вечер. 

К. Мацан 

— И я, Константин Мацан. И сегодня в этом часе в студии светлого радио с нами и с вами священник Григорий Геронимус, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино. Добрый вечер. 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Добрый вечер. 

К. Мацан 

— В этом цикле бесед, который мы ведем, мы говорим со священником о его пути к вере, в вере и о пути к священству. И этот разговор, как нам кажется, не узкоспециальный, не просто о священнике для священников, а в принципе, это разговор об отношениях человека с Богом. Значит, этот разговор может быть актуализирован какими-то своими частями в опыте любого верующего или в опыте человека, который только ищет путь к вере. Вот в этом ключе нам сегодня о вас хотелось бы поговорить. 

К. Лаврентьева 

— Отец Григорий, мне очень хочется начать с цитаты из одного из ваших интервью. «Среди святых Церкви есть и благоразумные разбойники, египетская блудница. Если даже разбойник может стать святым, значит и из хулигана превратиться в недостойного иерея не так уж и трудно. Хотя я действительно был шестнадцатилетним хулиганом, но даже в моменты самых моих страшных «хулиганств» понимание «церквоцентричности» жизни меня никогда не оставляло». Отец Григорий, очень меня это тронуло. Можете рассказать, как можно быть хулиганом и при этом церковоцентричным?  

Свящ. Григорий Геронимус 

— Вы напомнили эти слова. Действительно, когда-то я их произносил, но успел забыть с тех пор. Действительно, я не был таким примерным учеником в свои школьные годы. Я учился в экспериментальном классе. Тогда много было разных экспериментов, потому что только что разрушилась советская система образования, и вообще вся жизнь, которая была построена в Советском Союзе. И возникали какие-то новые формы, поиски. У нас был очень необычный класс. Пока я учился в младших классах школы, был этот эксперимент, потом, когда я перешел в среднюю школу, этот эксперимент прикрыли, может быть, он кому-то показался неудачным. И нам пришлось влиться в обычные классы. И как-то не очень это получилось, потому что нас не учили дисциплине школьной, может быть, еще какие-то были причины. В общем, учеба стала даваться очень тяжело. Возникли конфликты с преподавателями, с администрацией школьной. Ну, как выходить из ситуации? Я перестал уделять так много времени учебе, не ходить в школу, много стал прогуливать. И действительно вел такой хулиганский, как теперь говорят, тусовочный образ жизни. И да, конечно, я был верующим человеком — я вырос в семье священника, мои родители замечательные благочестивые люди. Покойный отец когда-то сам пришел к вере — это было его осознанное и очень радикальное решение. Он родился в семье замечательных людей, ученых-математиков, очень добрых людей, хороших людей, но абсолютно неверующих — семья была советская, атеистическая ученая семья. Жизненный путь моей матери тоже очень похож. Молодыми людьми они вступили в брак и постепенно пришли к тому, что они хотят креститься — прежде всего, через свои научные занятия. Занимаясь наукой, отталкиваясь от прикладной математики, выходя к более теоретическим, философским вещам, они стали искать какой-то смысл жизни, искать смысл существования мира, пытались понять, почему мир устроен так гармонично, такие законы в этом мире присутствуют — значит, наверное, есть кто-то, кто дал эти законы. И вот пришли к вере. Познакомились с некоторыми верующими людьми. Стали читать философскую литературу, потом богословскую литературу. Они крестились. И еще через некоторое время отец стал священником. Это было категорически не принято в той среде, в которой он воспитывался и рос. И это вызвало большое неприятие у бабушки, у дедушки, у предыдущего поколения. У отца складывалась достаточно удачная научная карьера, он работал в исследовательском институте. И вдруг тогда, в начале 70-х годов, он всё это оставил и поменял работу в этом исследовательском институте на работу сторожа в храме Илии Обыденного.  

К. Лаврентьева 

— Это невероятно. 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Тогда казалось, что это всё: молодой человек с маленькими детьми перечеркнул свою жизнь — просто сошел с ума, какой-то безумец стал, в церковники ударился. На тот момент, конечно, близкие люди совершенно это не воспринимали — считали это каким-то потрясающим поражением в жизни. Но отец и мать совершенно по-другому к этому относились — им казалось, что, наоборот, они нашли смысл в жизни, что они нашли то, ради чего стоит жить. И они действительно так прожили до самого конца, никогда у них не было сомнений в правильности этого решения. Отец стал священником. И в нашей семье (возвращаясь к этому), вера была не просто какой-то «приправой» к жизни — вот, люди живут, а кроме того, они верующие и ходят в храм. А это всегда было центром жизни, смыслом жизни — вокруг Церкви, вокруг богослужения, вокруг веры. Вокруг этих убеждений уже строилось всё остальное — все решения принимались, исходя из этого. Весь образ жизни строился, исходя из этого.  

К. Мацан 

— А как это было на практике? Вот что значит, когда говорят, что вера — в центре жизни? Что это было для вас — как для ребенка и подростка? Как это выглядело? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Это выглядело так, что мотивация всех поступков моих родителей, мотивация всех решений, которые принимались в семье, она была прежде всего религиозной — всегда именно с точки зрения следования заповедям… 

К. Мацан 

— А они об этом как-то говорили и рассказывали, или это просто считывалось само собой? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Это было в воздухе. Мой отец иногда, когда к нему обращались, спрашивали: «А как воцерковляться, как начинать церковную жизнь?» — мой отец иногда говорил так: «Ходите в церковь — и воздух церкви вас всему научит».  И у нас в семье был этот «воздух церкви». Это не были какие-то декларации, не было какой-то обязаловки, принудиловки. Но день начинался с молитвы. Дети могли участвовать в этой молитве, могли не участвовать — но мы видели, что родители молятся. Иногда хотелось поприсутствовать рядом, поучаствовать. День точно так же заканчивался молитвой. Если это был праздник или воскресный день, то обязательно богослужение. Когда мы были чуть постарше, в школе, нам могли сказать: «Идите в школу, чтобы не было проблем со школьной администрацией. Но обязательно помните, что сегодня праздничный день. Может быть, после школы удастся зайти в церковь и поставить свечку. Или, может быть, до школы на раннюю Литургию». На все каникулы, на лето, при любой возможности мы ездили к отцу, который служил очень далеко от Москвы. Дело в том, что когда отец получил благословение быть священником, осуществить это благословение было очень непросто. В те времена, люди, имеющие высшее образование, а тем более имеющие какие-то успехи в науке, в общем-то, стать священниками не могли — хрущевская политика была такая: скоро покажем последнего попа по телевизору. Церковь — это для отсталых бабушек: они свой век доживают, но уже скоро Церковь будет никому не нужна. И этой политике противоречили такие факты рукоположения — молодых образованных людей. Если уж и кто-то может стать священником, то, конечно же, человек без высшего образования, чтобы именно эту мысль подчеркнуть, что это для каких-то отсталых, необразованных, непросвещенных людей. 

К. Лаврентьева 

— Отец Григорий, простите, но задать этот вопрос вашему папе мы сейчас не можем по понятным причинам. Но потому, как ваш путь к священству неотъемлемо связан с пастырским путем вашего отца, очень хочется задать вопрос. Как вы думаете — вы же наверняка задались этим вопросом, говорили на эту тему с папой: что так сильно подтолкнуло его оставить полностью научную деятельность и перейти в храм? Я понимаю, что это, конечно, встреча со Христом, однозначно, это призыв Божий. Но ведь теоретически — он мог остаться математиком, продолжить свою научную деятельность, ходить в храм, возрастать духовно. Что так сильно могло его перевернуть? Может быть, это было какое-то событие или какой-то внутренний толчок? Почему он не сомневался в том, что он всё оставил, как апостол оставил свои сети и последовал за Христом? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Отец и мать тоже, они не только никогда не сомневались в этом решении... Энергия, скажем так, импульс, который они в тот момент получили, это действительно было очень радикальным решением. Эта энергия очень сильно в них была заметна в течение всей жизни, до конца. Когда уже времена изменились уже в 90-е годы, в постсоветское время, когда в этом не было ничего необычного, что человек служит в церкви, священник — наоборот, был очень большой интерес к Церкви. Все равно ощущалось, что есть какая-то особая… не знаю, какое слово правильно употребить, может быть, энергия, какой-то толчок, который вот тогда начался, и он очень сильно в моих родителях был виден. Что именно их привело? Трудно сказать, потому что это было до моего рождения, я не был свидетелем, наблюдателем этих процессов. Но я много расспрашивал, и они говорили, что это был не какой-то один акт, это не было, как у апостола Павла — встреча со Христом, что Он вот так прямо явно им явился. А это был некоторый процесс — это были некоторые поиски, которые привели вот к такому результату. Мама говорила об этом примерно так. Началось с того, что они общаются с друзьями, и периодически возникали, даже в Советском Союзе, эти вопросы: а как ты относишься к вере, к Церкви? И в какой-то момент стало понятно, что их внутреннее ощущение — для них стало понятно, что ответить: «Я неверующий, мне это неинтересно», — что это какой-то поверхностный ответ, что это ложный ответ, что это обедняющий ответ. Что более глубокий ответ, который больше всего учитывает все те реальности, которые есть в нашем мире, это ответ, что «я верующий». А раз так, значит, надо попытаться разобраться: а что такое вера? Кто такой верующий человек? И вот с этого начались их поиски, которые привели к тому, что они стали православными христианами, а папа стал священником. Можно сказать так, что научные занятия, которыми папа занимался до конца жизни — он не оставил науку, он оставил научную карьеру, он ушел из научного института, никогда не занимался именно профессионально наукой. Но он любительски, можно сказать, наукой интересовался и занимался до конца жизни. И его пастырство, его богословские занятия были очень тесно связаны с научными занятиями, потому что у этого был некий общий корень: интерес к тому, как устроен наш мир. А чтобы комплексно к этому прикоснуться — к основам того, как устроена наша жизнь, почему она такая, есть у нее какой-то смысл — чтобы как-то отвечать на эти вопросы, с одной стороны, нужна вера, нужно богословие, нужны богословские знания, а с другой стороны, наука как поиск истины для отца тоже была таким же путем. И всю жизнь мой отец занимался тем, что как-то пытался это склеить, сопоставить и отвечать для себя на подобные вопросы. И молитва, и пастырство, и служение священника, и научные знания — всё это у него было в некотором единстве, всё это было попыткой ответа на эти вопросы — как устроен наш мир. 

К. Мацан 

— Священник Григорий Геронимус, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Когда мы говорим с человеком, выросшим в церковной семье, более того, в семье священника, мы всегда приходим к этой теме о том, что, с одной стороны, это благо, потому человек в вере с детства. С другой стороны, возникает опасность привыкания к святыне. И даже, может быть, какого-то отталкивания ее в подростковом возрасте. Вот было ли это у вас? И как вы с этой опасностью работали? Или, может быть, как ваши родители — строили так ситуацию, чтобы опасность минимизировать? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Ну, жизненный путь каждого человека уникален. Мой путь — это путь ребенка, выросшего в семье верующих людей. Надо сказать, что такой очень церковный образ жизни моей семьи, в которой я вырос, он сочетался с очень большой свободой, которую нам давали. Нас никогда ни к чему не принуждали, всегда нам, детям, давали понять, что мы должны сами выбирать свой жизненный путь, должны сами принимать какие-то решения. «Вот это красота, это правда, как мы ее понимаем, это истина», — вот примерно так говорили нам родители, — «а вы ищите сами». «Вот мы вам показываем образ, как можно в этом жить, как можно этим дышать, как можно мотивировать этим поступки. Нам это кажется правильным, истинным, драгоценным. Хотите — смотрите и берите пример», — вот примерно так была выстроена в этом смысле жизнь нашей семьи. Этот баланс: с одной стороны, церковности в нашей семье, с другой стороны, очень большой свободы — как-то очень удачен у нас был. Потому что действительно, в некоторых других семьях верующих людей не хватает немножко этой свободы, которую родители предлагают детям, и начинается некое принуждение. И тогда естественным образом в подростковом возрасте ребенку хочется почувствовать себя самостоятельным, почувствовать, что он сам принимает решения в своей жизни. «Меня родители заставляют делать вот это и это, и еще в церковь ходить. А я не буду, я хочу сам», — тогда возникает это подростковое отторжение. У нас, может быть, это тоже как-то было до некоторой степени, но минимально — не так, чтобы мне отойти от Церкви. Какие-то вещи, которые нам предлагались в семье, я пытался отторгнуть от себя: я вот буду сам жить по-другому. Но именно от Церкви я никогда не отворачивался, наверное, именно благодаря той большой свободе, которую давали нам родители.  

К. Лаврентьева 

— Отец Григорий, но несмотря на некоторую подростковую свободу, женились вы в 16 лет. И вы достаточно рано приняли на себя ответственность взрослого человека.  

Свящ. Григорий Геронимус 

— Да, мне пришлось очень быстро повзрослеть. 

К. Лаврентьева 

— И ведь это обычно несвойственно подросткам, которые так легко и свободно живут. Вы женились, потом начинается учеба в Свято-Тихоновском, рукоположение в диаконство, потом в священство, то есть серьезная жизнь началась с 16 лет.  

Свящ. Григорий Геронимус 

— На самом деле, повзрослеть мне пришлось даже раньше 16 лет, раньше того момента, когда я женился. Потому что отец, и мать вместе с ним, проводили время на приходе, мы много времени были предоставлены сами себе, и какой-то быт, обслуживание самих себя — с детства приходилось всему этому учиться. Так была наша жизнь организована, что мы очень много времени проводили без родителей, сами по себе. Поэтому повзрослеть пришлось рано, научиться самому себя обслуживать пришлось рано. Я помню свои ощущения, когда мне было 13 лет — я себя чувствовал, как взрослый человек, полноценный человек. Мне сейчас это смешно кажется, но тем не менее. Но, наверное, я был намного взрослее, чем многие нынешние тринадцатилетние дети. И вот в 16 лет так получилось, что я женился — как только закончил школу. Получил благословение духовного отца, родителей тоже. Когда мы с будущей супругой моей планировали это событие, мы очень боялись говорить родителям, как они отнесутся. Родители отнеслись очень хорошо, и вот в 16 лет этот брак случился. И тогда уже хочешь не хочешь, действительно надо было становиться взрослым, надо было принимать на себя ответственность за это решение, которое уже состоялось. Я не сразу поступил в Свято-Тихоновский институт. Сначала я работал. Это была достаточно тяжелая для меня работа — я не привык трудиться, впервые столкнулся с такой необходимостью по-настоящему трудиться. Но это была очень хорошая школа для меня. 

К. Мацан 

— А где вы работали? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Я работал в коммерческой компании, которая продавала высокотехнологичное компьютерное оборудование, тогда это было очень популярно, нужно, модно, развивались какие-то системы. Весь русскоязычный интернет тогда был 4 гигабайта. И вот на этом оборудовании, которое тогда продавалась, всё это строилось, очень быстро росло. И много было всяких обязанностей, связанных с продажей этого оборудования. Мне это было совершенно неинтересно, просто это был способ заработать деньги, поддержать семью. Как будущее направление жизни меня это совершено не занимало. Такая жизнь офисная меня совершено не прельщала. И через некоторое время я поступил в Свято-Тихоновский университет. И тогда, в 16 лет, я впервые начал по-настоящему работать, а в Свято-Тихоновском я, может, впервые начал по-настоящему учиться, потому что в школе я учился совсем не усердно, как сегодня уже говорили об этом. И я получил там богословское образование. И к окончанию, когда мне было 23 года, в 2005 году получил благословение священноначалия на рукоположение меня в сан диакона. И после этого началась совершенно другая жизнь, связанная именно со служением в священном сане. 

К. Мацан 

— Мы вот беседуем с вами, как со священником и с сыном священника. И может показаться, что у вас на роду было написано стать священником — а кем же еще, если такая династия возникает? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Ну, вы знаете, во-первых, династия во втором поколении… 

К. Мацан 

— Маленькая, но династия. 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Нас шесть человек в семье моих родителей. Младшая девочка и 5 мальчиков. Я четвертый в семье. Священниками стали двое: я и мой старший брат, отец Михаил, который служит на том приходе, где в последние годы отец служил, в Московской области. Так что не знаю, до какой степени на роду написано. Но я действительно с детства очень любил богослужения, очень любил атмосферу церкви, храма, алтаря. Любил богослужебные предметы разные. В общем-то, с детства я мечтал, что когда-нибудь стану священником. Может быть, в таком подростковом хулиганском возрасте эти мечты немного отступили на второй план, но они не прекращались. И от каких-то совсем уж серьезных падений я себя хранил… 

К. Мацан 

— Имея в виду эту цель. 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Имея в виду, что если Господь сподобит потом послужить в Церкви в священном сане, то я должен в каких-то границах себя соблюдать.  

К. Мацан 

— Я хотел зайти к этой теме немножко с другой стороны. Казалось бы, логично, что сын священника может мечтать быть священником. Вроде есть к этому некоторые условия. Но вот мне один знакомый священник недавно рассказал, поделился такой, мне кажется, очень трогательной и, может быть, в чем-то такой сокровенной болезненной историей, что его сын, сын этого священника, сейчас студент. Тоже в свое время хотел стать священником, по крайней мере, рассматривал этот вариант. А потом передумал и сказал папе, что «у нас была прекрасная семья, но я тебя дома не видел. Ты был так занят всегда — как священник, это понятно. Но я тебя дома не видел, я не хочу так же». У вас не было опасений? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Это очень серьезная проблема. Действительно, дети священников мало видят своих родителей. Как я уже сказал, мы быстро повзрослели, потому что мало видели своих родителей — они были на приходе. И мои дети, к сожалению, не видят меня — очень часто бывает так, что я ухожу из дома, когда дети еще спят. Прихожу домой, когда дети уже давно спят. А бывает, что и оставаться приходится в храме. Это серьезная проблема. Но служение священника — это служение, которое подразумевает некоторую жертвенность. 

К. Мацан 

— Но вас это не пугало — как подростка — что вот я столкнусь уже сам, как священник, в своей семье с той же ситуацией? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Ну, такого страха у меня не было. В семье моих родителей, вот в этом поколении — мы не ощущали это как какую-то большую проблему. Может быть, родители больше переживали, что приходится нас оставлять. А мы иногда были и довольны, что мы без присмотра и можем сами время проводить. Уже в своей семье я это ощущаю как проблему. Но что делать — когда отдаешься этому служению, чем-то приходится жертвовать, в том числе некоторым семейным благополучием. Надеюсь, что как-то Господь управит: «Божественная благодать, немощная врачующая и оскудевающая восполняющая» —  она залечит все раны, которые в этой связи возникают. 

К. Лаврентьева 

— Отец Григорий, но в таком случае… Я не могу не задать этот вопрос — в таком случае ведь вся нагрузка падает на матушку, потому что она с ними с утра до вечера.  

Свящ. Григорий Геронимус 

— Да, это колоссальная нагрузка. У меня самого тоже 6 детей. 

К. Лаврентьева 

— Да, поэтому я и спрашиваю.  

Свящ. Григорий Геронимус 

— Это колоссальный труд, колоссальная нагрузка — да, в основном на матушке. Бывает, что есть какие-то люди, которые могут немножко помочь, поддержать. При любой возможности я тоже оказываюсь дома и стараюсь взять на себя часть нагрузки. Но действительно, это такой подвиг супруги священника… 

К. Лаврентьева 

— Крест. 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Крест, который приходится нести.  

К. Мацан 

— Вы с юности наблюдали, что такое жизнь священника — изнутри, смотря на своего отца. И вот потом вы сами становитесь священником. Было ли что-то, чего вы никак не могли предположить в этом деле, в этом служении, пока сами не стали перед алтарем? Было ли что-то, что вас… «Вот я думал, что оно так, а оказывается, что священство это еще и это, а может быть, этого там и нет?» 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Поскольку я с детства все время наблюдал, как происходит служение священника, таких уж прямо особых неожиданностей для меня не было. Я помню, когда я был совсем ребенком, отец меня брал с собой на службы. Поскольку это было уже давно, вероятно, память меня подводит, но, видимо, это было Великим постом, когда постоянно были длинные службы. И я как-то отцу сказал — ну, сил не хватало у ребенка выстоять все эти службы, хотелось присесть, может быть, даже лечь. Или на коленки встать, сделать вид, что молишься, а на самом деле… И я как-то отцу говорю: «А как же ты все время стоишь перед престолом, как же это трудно — быть священником». Он говорит: «Это самое легкое, что есть в служении священника. Вот что по-настоящему трудно — это когда приходится принимать исповедь и брать на себя тяжесть каких-то переживаний, греховных каких-то состояний, с которыми люди приходят, погружаться иногда в сложные вопросы. Вот это действительно является настоящим крестом для священника». Вот это часто мы потом вспоминали. Естественно, для меня это не было неожиданностью, потому что я был предупрежден. Но много раз в жизни я это вспоминал, потому что то, что многим людям, как мне тогда, ребенку, кажется самым трудным — такие службы, стоять у престола подолгу, пост соблюдать, еще что-нибудь такое — это всё ерунда, это очень быстро привыкаешь. Всё это не так сложно. А вот такая пастырская работа — это действительно… В службе — черпаешь силы, в службе приходишь в себя, в службе набираешься чего-то. А делишься этим потом — когда выходишь на исповедь и общаешься с людьми. 

К. Мацан 

— Эта фраза: на службе приходишь в себя — мне кажется, она настолько актуальна для каждого. Не только для священника, но и для каждого мирянина, для меня, например. Это потрясающе глубоко и точно. 

К. Лаврентьева 

— Вы как-то сказали: «Я, как правило, стараюсь не отягощать человека избыточным количеством духовных советов». Вы к этому пришли сразу или в ходе многих лет принятия исповедей? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Вот как у врача есть самый главный принцип: не навреди. Лучше, может быть, ничего не сделать, но если есть риск навредить, то вот очень-очень аккуратно. Мне кажется, так же у священника. Исповедник, если он выслушал со вниманием, помолился об этом человеке, то это уже очень много. Ну, вот если приходит на сердце какое-то слово, в котором совершенно уверен, что это не будет во вред, что это не повредит ситуации, тогда можно сказать. Но так вот просто говорить человеку, потому что нужно сказать, потому что ты чувствуешь, что обязан это сделать — по-моему, это совершенно неправильно. Лучше помолчать, помолиться вместе с человеком, чем раздавать направо и налево духовные советы. Есть такое понятие «младостарчество» — это такая очень серьезная опасность, от которой я всегда старался как можно дальше держаться. Лучше пусть в какую-то другую сторону — наоборот, ничего сказать, чем сказать что-то такое, в чем я не уверен. 

К. Лаврентьева 

— А если человек находится прямо в таком состоянии, что: «Отец Григорий, ну скажите, скажите, что мне делать? Я в отчаянии». И вы не знаете, что говорить… 

Свящ. Григорий Геронимус 

— В какой-то ситуации я могу сказать: «На твоем месте я бы поступил так же». В какой-то ситуации могу сказать: «Я не знаю. Давайте вместе помолимся…» 

К. Лаврентьева 

— А вы можете отправить человека к какому-то другому священнику? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Да, бывает и такое, что я могу сказать: «Это очень серьезная проблема, очень серьезная ситуация. Я тут ничего не могу сказать. Я знаю, что есть очень опытный священник, проживший всю жизнь, в годах, я советую к нему пойти и обратиться». Бывает такое.  

К. Мацан 

— Священник Григорий Геронимус, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». В студии моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Мы прервемся и вернемся к вам буквально через минуту. 

К. Лаврентьева 

— В студии светлого радио священник Григорий Геронимус, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино. В студии мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Отец Григорий, каково вам сталкиваться с разными человеческими, характерами, с разными людьми, с разными особенностями психики, нервной системы? Нет ли какого-то внутреннего — мы часто используем этот термин — внутреннего выгорания, либо просто усталости какой-то? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Мне с людьми очень интересно. И действительно, люди очень разные, и каждый человек является уникальной, неповторимой личностью, не похожей ни на кого другого своей безграничной красотой внутреннего мира. Эта красота есть в каждом из нас, совершенно независимо от внешних достижений, какие есть у человека. И вместе с тем, со своими недостатками, болячками, сложностями характера, травмами какими-то. Мне интересно. Иногда я, конечно, тоже устаю. Иногда бываю с кем-то недостаточно внимателен. Мне так Господь судил, что я служу на городском многолюдном приходе, где бывает так, что сотни людей приходят. И тогда бывает так, что нет возможности уделить каждому столько внимания, сколько хотелось бы. Но когда получается, от этого я не чувствую выгорания. Мне это интересно, мне нравится самому, и я с радостью всегда вхожу в общение с каким-то человеком, который этого требует, и не навязываюсь никому.  

К. Мацан 

— Мы всегда обращаемся к этой тебе в беседах — к теме встречи со Христом. Особенно интересно об этом говорить с человеком, который вырос в верующей семье и вроде бы как с пеленок был в этом пространстве веры и пребывал в этом контексте. Но даже такой человек наверняка в какой-то момент жизни должен пережить личную встречу с Богом. Вот всё, что вкладывается в это понятие — некая встреча, после которой ты уже не можешь быть прежним, ты уже не можешь просто жить так, как будто этого не было. И повторюсь, вдвойне это интересно, когда речь идет о человеке, который с детства и так верующий. Как это было у вас? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Это совершенно верно, что даже тот человек, который воспитан в традиции церковной, в какой-то момент должен пережить что-то такое, что сделает эту традицию не подаренной ему, а чем-то, что стало его собственным. Так было и со мной. Тут, наверное, несколько моментов. Когда я очень рано женился в 16 лет, начал работать, мне на самом деле было очень тяжело. Были какие-то обыденные трудности, связанные с тем, что очень сильно пришлось поменять образ жизни, взять на себя ответственность. Потом ребеночек родился, мне было 17 лет, когда родился мой старший сын, в 18 лет у меня было уже двое детей. И вместе с этими обычными тяжестями что-то было такое… Ну, что-то вроде того, что надо было, может быть, особенно хорошо всё сделать, чтобы доказать, что ранний брак — это не блажь какая-то, а это серьезное решение. И очень тяжело мне было по-настоящему работать, потому что был я на самом деле лодырем и прогульщиком, человеком, не привыкшим к тяжелому труду. Это был обычный труд, но для меня это был тяжелый труд. И хотелось найти какой-то выход из этой ситуации. Для меня был поворотным вообще-то момент достаточно обыденный. Однажды после работы в каких-то таких размышлениях довольно сложных я шел домой. Зашел в метро, там был какой-то развальчик и лежали в том числе церковные книги. Я остановился, посмотрел и увидел на одной из этих книг очень знакомое мне имя — митрополит Антоний Сурожский. Я с детства знал, что это человек, которого очень почитают, уважают мои родители и весь тот церковный круг людей старшего поколения, среди которого я рос. Когда митрополит Антоний Сурожский приезжал в Россию, всё бросали, чтобы только с ним встретиться, его увидеть, побывать на его службе, на его беседе. Я сам никогда не был на таких беседах, но мне запомнилось, как к этому относились старшие, взрослые. Я подумал: дай-ка возьму, почитаю. Это была книжечка «Вниду в дом твой». Когда я стал читать, меня этот текст совершенно необыкновенным образом потряс — мне показалось, что это настолько правда, настолько точно владыка говорит, что там написано, что мне захотелось почитать еще, еще и еще. И вот это, может быть, было первым толчком к такому очень осознанному принятию веры. Я стал зачитываться разными творениями митрополита Антония Сурожского, тем, что было опубликовано на тот момент, очень заинтересовался его личностью. А через это — дальше, дальше, стал читать Евангелие и другую богословскую литературу. И вот оказалось, что это для меня очень важно. И когда были на этой, в кавычках, очень тяжелой для меня работе какие-то небольшие паузы, я открывал молитвослов, молился. Эта молитва была такая, как может быть, никогда в жизни я потом не умел молиться — очень искренняя, внимательная, глубокая. И вот это и стало такой встречей со Христом. И потом было еще несколько моментов в моей жизни, особых каких-то переживаний, и всегда это было связано с какими-то трудностями, с какими-то моментами скорбными. Когда умер отец, казалось бы, событие такое трагическое. Отец был таким человеком, на которого очень многие опирались — и родные дети, и семья, и все вокруг, и большое количество духовных детей. Его смерть была очень неожиданной, и для меня, сына, конечно, событие трудное. А я его пережил, как очень светлое и радостное — какой-то особый духовный опыт. На службе отпевания было совершенно особое какое-то ощущение — Небо открылось, можно так сказать. И этот опыт для меня очень важен, это именно такой духовный опыт. Он во многом лежит в основе моего служения священнического. Вот это, наверное, было той личной встречей, о которой вы спрашиваете. 

К. Мацан 

— Это потрясающе. Я не могу не спросить еще, потому что для меня тоже колоссальным опытом стало чтение текстов митрополита Антония. И я очень хорошо помню даже ту фразу, которая меня перевернула. Он, цитируя кого-то из святых, сказал: «Чтобы молиться, нужно вернуться под свою кожу». Мы всегда живем либо в проекции себя в будущее — что мы там будем завтра делать, либо в прошлом — вспоминаем, что мы делали. Мы в настоящем не живем, в этом моменте текущем. А молиться можно только из него. Вот только вернувшись под свою кожу — здесь и сейчас быть перед Богом, это то состояние, в котором можно молиться. Меня настолько это поразило, что я, наверное, после прочтения этих строчек впервые в жизни по-настоящему молился. А вы помните, что вас поразило, что конкретно у митрополита Антония так вас перевернуло, зацепило? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Вот поначалу было такое возбуждение, можно сказать, — каждая фраза, которую я читал, казалась необыкновенным откровением, спустившейся с неба истиной. Потом, не сразу, а спустя два или три года это прошло. И сейчас у меня уже нет такого — что вот какая-то новая статья митрополита Антония Сурожского, которую я не прочитал, немедленно надо читать. Я могу пройти мимо… Может быть, плохо, что прошло, но прошло. А вот на тот момент — да, действительно, меня исключительно эти тексты зацепили и вдохновили. Буквально всё, что я читал, мне казалось совершенно необыкновенным. Эта фраза, о которой вы говорите, мне тоже очень запомнилась — если хочешь истинно молиться, то ты должен весь влезть к себе под кожу. Мы постоянно своим вниманием рассеиваемся по разным направлениям, всё нас привлекает, интересует. А если ты хочешь молиться, то ты должен в глубину собственной души зайти — как в Евангелии говорится: «Войди в клеть и там молись».  

К. Лаврентьева 

— Отец Григорий, есть такое чудесное творение отца Серафима Вырицкого, если я не ошибаюсь, которое называется «От Меня это было». И там говорится и о радостях, и о разных духовных переживаниях, но также там очень много посвящено моменту внутренней скорби. Что когда тебе казалось, что ты один или когда тебе казалось, что скорбь тебя просто обуревает — «от Меня это было». И когда мы здесь сейчас говорим о внутренней радости, о духовном переживании встречи со Христом, невероятно тонких личных вещах, нельзя не говорить о том, что в жизни человека бывают и темные стороны — не всегда бывает весна и лето, бывает осень и зима. Я имею в виду такую внутреннюю жизнь души. Отец Григорий, так ли это? Нормально ли это, когда радость сменяет какая-то внутренняя скорбь? И как в этом случае понять, что от Бога это было? И как понять, что Бог сейчас держит эту ситуацию под контролем? — тут ведь нужно очень сильное напряжение веры. 

Свящ. Григорий Геронимус 

— В моей жизни действительно было так, что самый невероятный духовный опыт давался именно в очень скорбные, в очень трудные моменты. И потом, когда я стал уже знакомиться с жизнью святых людей, то оказалось, что обычно это так и бывает. Преподобный Силуан Афонский молился Богу и при этом переживал очень тяжелое внутреннее состояние, может быть, на грани отчаяния. И он даже в какой-то момент воскликнул: «Господи, Ты неумолим». И вот в этот момент Христос ему явился. Скорбь и отчаяние могут быть связаны с внешними трудными событиями, с трагедиями. Или совершенно не связаны, может быть, это просто этап твоей духовной жизни, может быть дверцей к чему-то, наоборот, очень радостному, очень светлому и очень глубокому. Так бывает. Еще один замечательный священник, с которым Господь мне судил в моей жизни общаться, это удивительное счастье — это покойный протоиерей Илия Шмаин. Когда он читал литургическую молитву, где говорится «Господи, мы благодарим Тебя за все Твои благодеяния, явленные и неявленные», — то он потом иногда комментировал, он говорил: «А что это такое — явленные и неявленные благодеяния?» Вот явленные — это те, которые мы воспринимаем, как радость, как что-то хорошее: Бог нам что-то хорошее дал. А неявленные — это те, которые мы воспринимаем, как скорбь, как что-то горькое. Но это тоже благодеяния Божьи, потому что Господь нас через эту жизнь ведет разными путями, в том числе иногда проводит через какую-то скорбь. Он Сам, воплотившись, пришел на землю не для того, чтобы жить какую-то очень радостную, веселую жизнь, а Он жил жизнью скорбной. «Лисы имеют норы, птицы — гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где голову приклонить».  И в конце концов и на Голгофу восшел, на Крест поднялся и был распят. И так же каждый христианин, который идет за Христом, это человек, который готов за Ним идти, в том числе и на Голгофу. А через это и в рай. 

К. Лаврентьева 

— Священник Григорий Геронимус в студии «Светлого вечера», настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино. Отец Григорий, мы сейчас очень много говорили о встрече с Христом, об этой важной для каждого христианина теме, я бы сказала, главной теме. Мы поговорили о внутренней скорби, но также есть момент, когда Христос после Воскресения пришел к апостолу Петру, и в тот момент у апостола Петра в сети собралось столько рыбы, что сети не могли их выдержать. То есть Господь с ним поговорил как бы на его языке, на языке рыболова. То есть для него это был полностью прорыв в сознании, он сказал: «Уйди от меня, Господи». То есть этот момент — что я не могу просто этого выдержать, я недостоин. И ведь духовный путь каждого человека, он допускает ведь встречу с Христом и такую — полную перемену себя. То есть когда нужно принять любые состояния, любые переживания духовные и понимать, что это Христос с тобой делает. И как тут не нарушить эту тонкую грань какой-то, я не знаю, прелести духовной, или каких-то эмоциональных переживаний — и реального участия Христа в твоей духовной жизни? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Есть такое выражение, которое в Библии применяется к древним праведникам — что вот такой-то и такой-то ходил перед Богом. И христианин, каждый христианин должен ходить перед Богом. Что это значит? Это значит, что все время жить с пониманием того, что Бог находится где-то рядом. Бог находится рядом с нами и когда с нами происходит что-то хорошее, радостное, и когда с нами происходит что-то скорбное и трудное. И в одном и в другом состоянии мы должны ходить перед Богом — знать, что Бог рядом с нами и Бог нас не оставляет. Я думаю, что это и есть ответ на ваш вопрос. 

К. Лаврентьева 

— А момент страха от Божьего присутствия, какого-то священного трепета?  Это нормально? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Когда иногда бывает такое, что Бог подходит к человеку очень близко, тот этот страх возникает неизбежным образом. Даже само слово Бог в некоторых языках, в европейских языках «God», оно означает — это «Тот, перед кем падаешь ниц в таком священном трепете, в священном ужасе». Трудно описать самого Бога, Бог неописуем, Бог неопределим, но можно описать, что с тобой происходит, когда ты сталкиваешься с дуновением Божественного присутствия — это вот именно такой священный ужас. Это нормально. Но Бог относится к нам очень деликатно. Как тогда апостол Петр сказал: «Выйди от меня, Господи, потому что я человек грешный». И Бог к нам часто не приближается слишком близко именно чтобы нас не попалить, не обжечь и чтобы нам не было слишком страшно.  

К. Лаврентьева 

— Ведь почему я всё это спрашиваю? Когда мы все говорим о встрече с Христом, говорим об этом духовном переживании, каждый верующий человек годами ходит в храм. Но ведь мы внутренне фактически не готовы к этой встрече со Христом. То есть можно всю жизнь ходить в храм и так и не решиться с Ним встретиться. Отец Григорий, что вы об этом могли бы сказать? Потому что я наблюдаю, общаясь с разными людьми — все эти вопросы складываются из общения с разными людьми. Как я чувствую эту ситуацию, вижу ее, вижу из прочтения каких-то рассказов, проповедей, всё это собирательно из наших бесед со священниками, — складывается ощущение, что мы очень любим говорить о духовной жизни и о Христе, но нам очень страшно с Ним встретиться. 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Была одна мыслительница в ХХ веке, которая говорила: «Христианство — это или огонь, или его нет». И действительно бывает так, что человек — христианин или христианка — и это внешнее что-то: это его образ жизни, ему так привычно, он принадлежит к этой, как сейчас говорят, субкультуре. Он определенным образом одевается, он использует какие-то словечки в своей речи, он даже ходит в храм и участвует в богослужениях, и в Таинствах участвует — но в этом нет содержания, в этом нет глубины. Или оно минимальное. Так, к сожалению, бывает. Но искать мы должны, конечно, чего-то большего — чтобы за этой формой приходило все-таки содержание. Преподобный Серафим Саровский говорил так, что «цель христианской жизни — это стяжание Духа Святого». Мы должны не просто верить — мы должны гореть этой верой. Думаю, что это очень важно. 

К. Мацан 

— Кира процитировала Евангелие, этот сюжет про чудесный улов рыбы апостолом Петром. И я подумал о том, что мы в рамках наших бесед со священниками можем уже составлять коллекцию эпизодов из Евангелия, которые человека так или иначе перевернули. Вот один из наших гостей говорил, что он читал впервые в жизни Евангелие от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог», — и само это начало его просто переворачивало, потому что вокруг были двери метро, люди, двери открывались и закрывались, а он понимал, что он не здесь, а сейчас ему открывается что-то совершенно другое. А другой наш гость рассказывал про то, что колоссальным опытом стало именно прочтение эпизода разговора апостола Петра со Христом после предательства. Когда Христос трижды спрашивает: «Любишь ли ты Меня?» И этот будущий священник, читая, обращал это к себе — это меня сейчас Христос спрашивает: «Любишь ли ты Меня?» И я должен Ему что-то ответить. И это было переворачивающим опытом. А вот у вас была какая-то встреча с евангельским текстом такого рода, когда это стало чем-то очень важным в моменте? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Для меня с детства евангельский текст был очень привычным, потому что каждый вечер нам Евангелие обязательно читали. Я думаю, что в этом гораздо больше хорошего — так нужно делать, это здорово, это замечательно и в этом очень много хорошего. Я иногда даже говорил: «Я не понимаю». Мне родители говорили: «Ну, если ты головой что-то не понимаешь, сердце твое все равно слышит, чувствует, и все равно от этого есть польза». Но, может быть, такая небольшая издержка этого очень хорошего опыта, что этот текст настолько привычен, что именно как откровение трудно воспринять, потому что ты уже хорошо знаешь то, что написано. Тем не менее, пожалуй, для меня такое было, когда я читал Нагорную проповедь, которую с 5-й по 7-ю главу в Евангелии от Матфея мы можем найти. И особенно слова о любви к врагам, когда Господь говорит о том, что и язычники умеют делать хорошее по отношению к тем, кто к ним хорошо относится, а вот у вас пусть будет не так — а вы люби́те даже врагов. Мне это казалось такой удивительной пронзающей правдой — что если ты хочешь быть достойным человеком, если ты хочешь быть таким, как Христос от тебя ждет, ты должен свою любовь простирать на всех, даже на тех, кто причиняет тебе боль, какие-то страдания, какие-то неприятности, к каждому человеку ты должен отнестись, как к любимому. Может быть, вот этот мотив в Евангелии меня очень тогда взволновал, когда я это читал уже в подростковом возрасте. 

К. Лаврентьева 

— Отец Григорий, я уже задавала этот вопрос очень разным людям, все же мы люди, и вы тоже человек… 

К. Мацан 

— Священник тоже человек. 

К. Лаврентьева 

—У нас же образ есть священника, а на самом деле за этим образом такой живой человек. Есть ли у вас моменты раздражения какого-то внутреннего на каких-то прихожан? Или еще что-то такое? Как это удается быстро купировать в себе? Удается ли? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Ну, я довольно сдержанный человек по характеру, иногда мне говорят, что даже чересчур сдержанный. Что если бы я был поэмоциональней, то был бы как-то ближе и интереснее некоторым прихожанам. Такой уж прямо проблемы себя сдерживать, такого у меня нет. Но раздражение иногда я испытываю по разным поводам. Например, очень много людей, которые хотят поисповедоваться, у многих действительно очень серьезные и важные вопросы. Вот подходит женщина и говорит: «Батюшка, я вчера исповедовалась, а сегодня исповедовалась у другого священника. Но вот решила еще к вам подойти». Ну, возникает раздражение, что делать… 

К. Мацан 

— Мы так пошутили, что священник — тоже человек. Но на самом деле это гигантская тема, на мой взгляд. Я помню, одним из моих самых первых журналистских материалов в жизни было интервью со священником. И меня поразило, когда мы познакомились до этого интервью, — он играл на гитаре. Он играл на гитаре песни «Битлз» и играл очень хорошо. И для меня, на тот момент человека нецерковного и не знакомого ни с одним священником, это был разрыв шаблона — как это так? Человек, который должен нести такой благочестивый образ, быть не от мира сего, он, оказывается, такой простой и открытый в общении, и вообще ничто человеческое ему не чуждо. Меня это поразило. Я поехал к нему на интервью, и даже в этом интервью был такой заголовок, если не ошибаюсь: «Где заканчивается священник и начинается человек?» И я вас хочу спросить: а есть ли эта точка, где заканчивается священник и начинается человек? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Мне бы очень хотелось ответить «нет». Потому что в идеале разрыва такого быть не должно. Вот сейчас я на работе, сейчас я в особой одежде — в рясе, в подряснике, с крестом, вот сейчас я священник. А теперь я всё это снял и я обычный человек, и я уже никакой не священник. Этого не должно быть, это неправильно. Священник должен ощущать свое священство, ощущать свое служение всегда — даже когда он пришел домой, отдыхает, спит, ест, живет в быту, в магазин идет за покупками — ты не перестаешь быть священником. Но это некоторый идеал. Конечно же, не всегда получается одинаково интенсивно переживать свое служение. Но все-таки я никогда не забываю, что это не профессия, это не работа, а это моя жизнь, которая гораздо больше, чем работа или профессия. 

К. Мацан 

— Вот в той истории, которую я сейчас рассказал — я сам ее сейчас со стороны слушаю и понимаю, что там еще есть одна трудность методологическая. С одной стороны, священник играет на гитаре — что в этом плохого? Само по себе, что плохого ничего нет. А для меня это был разрыв шаблона, повторюсь. Но так в этой логике можно дойти до очень многого: ну, и выпивать иногда — ну что ж, ничто человеческое не чуждо. Или что-то еще, может быть, не совсем такое безобидное, как игра на гитаре. Вроде нам, простым людям, можно, а священнику-то нельзя. А с другой стороны, почему нет: он такой же человек, почему же нельзя? Вот где эта грань, если она есть? Как ее разглядеть, как вы ее для себя чувствуете? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Эта грань, как мне кажется, определяется двумя инструментами. Первый инструмент такой абсолютный, объективный — это Священное Писание, продолжающееся в некоторых канонических правилах церковных. Священник может иногда выпить, потому что нет такого запрета в Священном Писании, что никогда ни одной рюмки нельзя пригубить, у нас нет сухого закона в Церкви. Напиваться нельзя, конечно. Священник может иметь друзей. А какие-то вещи священник делать, конечно, не может, потому что это в Священном Писании строго определено: священник не может украсть, священник не может совершить прелюбодеяние.  

К. Лаврентьева 

— В общем, как любой человек.  

Свящ. Григорий Геронимус 

— Да, да. К священнику, может быть, мы можем с некоторой особой строгостью применить эти нормы общехристианские. К обычному человеку мы можем отнестись с бо́льшим снисхождением и с бо́льшим пониманием. А священник — ну, тогда переставай служить, будь просто обычным христианином. Но в принципе, все нормы те же самые — нет каких-то особых законов для священников, которые не действуют для всех остальных. 

К. Лаврентьева 

— Вы никогда не жалели, что стали священником? Были ли какие-то минуты: а, может быть, мне надо было пойти в мир или какую-то светскую профессию освоить? 

Свящ. Григорий Геронимус 

— Нет. Я всегда, как я уже сказал, с самого детства очень люблю храм, очень люблю богослужения, это стало моей жизнью. Это для меня радость. В этом я никогда не сомневался, об этом я не жалею. 

К. Мацан 

— Спасибо огромное за эту беседу. Сегодня в «Светлом вечере» с нами и с вами в студии светлого радио был священник Григорий Геронимус, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино. В студии также была моя коллега Кира Лаврентьева, и я, Константин Мацан. До свидания. 

К. Лаврентьева 

— Всего хорошего. 

Свящ. Григорий Геронимус 

— До свидания.