У нас в студии был благочинный церквей Ярцевского благочиннического округа Смоленской епархии протоиерей Василий Мовчанюк.

 

Наш гость рассказал о своем приходе к Богу и в Церковь, как принял решение стать священником, и чем для него стало священническое служение.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.

---

К. Мацан 

– «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Кира Лаврентьева... 

К. Лаврентьева 

– Добрый вечер. 

К. Мацан 

– И я, Константин Мацан. И сегодня у нас в гостях наш гость из Смоленска, из Смоленской епархии, из Смоленской области, протоиерей Василий Мовчанюк, благочинный церквей Ярцевского района Смоленской епархии. Добрый вечер, отец Василий. 

Протоиерей Василий 

– Добрый вечер. 

К. Мацан 

– У нас такой формат, может быть, для священника в чем-то даже не вполне обычный. Вас же и ваших, скажем так, сослужителей зовут обычно давать какие-то советы, рекомендации, размышлять о духовной жизни, о семейной жизни, о проблемах человеческих. И все, наверное, и в нашей беседе, так или иначе, будет, но нам в этом цикле бесед, которые мы с Кирой ведем, очень хочется поговорить со священником о его пути к вере. Потому что человек тоже шел к вере, тоже приходил к ней и принял ответственное решение не просто оставаться верующим, но и посвятить себя служению Богу перед алтарем. А мое глубокое убеждение, что высшее призвание, которое у мужчины в принципе может быть под луной – это предстоять алтарю и преподносить людям таинства. И вот об этом пути к вере и в вере к священству мы хотим с вами сегодня поговорить. 

К. Лаврентьева 

– Отец Василий, вот я сразу хочу задать такой длинный вопрос, но он действительно меня интересует. Несколько лет назад мы с мужем и большой компанией друзей были у вас в Смоленской области, в Ярцево, вы нас тогда очень гостеприимно приняли. И сейчас много лет идут даже разговоры и воспоминания о вашем необычайном совершенно приходе, необыкновенном с точки зрения традиций наших, которые сейчас устоялись. То есть это теплая дружеская атмосфера, это песни под баян и гитару на территории храма, это застолья – это такая вот христианская общинность, которой очень хочется и которой очень просит душа. И вот сейчас глядя на вас, у меня назревает в первую очередь вопрос: а с чего это все начиналось? Как проходил ваш путь к вере? Вот ведь действительно ваше пастырское служение и ваш опыт построения приходской жизни, как мне показалось, очень необычный, он очень не вписывается в определенные стандарты. То есть нет этой вот строгости, ну какой-то сильной, такой немножко преувеличенной каноничности какой-то, такой строгости правил, правил поведения... 

К. Мацан 

– Насколько это отражение вашего личного пути... 

К. Лаврентьева 

– Да, вот. 

К. Мацан 

– Вашего личного опыта в вере? 

Протоиерей Василий 

– Я хочу сказать, что вы сегодня правильно сказали, что личный опыт это очень важно. И когда мы делимся этим опытом, мы в первую очередь показываем человеку такую картинку, которая для него очень понятная и удобоваримая, я бы употребил даже вот это выражение. Потому что порой, когда человек, находящийся в таких поисках духовных, скажем так, он обращается к каким-то источникам, которые, может быть, по своей продолжительности исторической удалены очень от нас, они не играют, так сказать, не являются весомым аргументом, который помогает человеку преодолеть очередную ступень, так сказать, поднимаясь все-таки и выше и ближе к желаемому. Если говорить лично про меня, конечно, можно назвать много причин. Я всегда сторонник все-таки отдать дань внешним факторам, которые сыграли свою роль. Я не родился в воцерковленной семье, но я родился в религиозной семье, потому что я родился на Украине. И конечно, мы должны понимать с вами, что вот особенно здесь когда мы, в России, слышим такое выражение «красный пояс», многие задаются вопросом, что это такое. И многие отвечают, вот «красный пояс» – это вот где там много было, может быть, последователей большевистской партии или еще что-то. Но мое личное мнение, что это место, где в первую очередь закрывались храмы. И где не два, не три, а четыре или, может быть, пять поколений людей выросло при закрытых церковных дверях. Я родился и вырос там, где, конечно, в советское время храмы были закрыты, но только, может быть, одно или два поколения людей не слышали колокольного звона регулярного. А церковная традиция, и тем более просто религиозная традиция, она жила в народе. И я только вот сегодня встретил своего родного дядю и вспоминал историю, что когда был маленьким мальчиком, был такой популярный сериал, «Рожденный революцией», показывали по телевизору. И там, значит, как «белые» с «красными», как обычно, сюжет такой закрученный, и в том числе показали такого священнослужителя-контрреволюционера, который за иконы прятал револьвер, там какие-то драгоценности. И вот когда наступил день, что нужно было смотреть очередную серию этого сериала, у нас дома телевизор показал показывать, лампы перегорели, лаповый телевизор был. И мы пошли к соседям. Взрослые сели на диван смотреть этот фильм, а мы, дети мелкие такие, значит, на полу, на ковре там, не знаю на паласе, не помню, что там было... 

К. Мацан 

– А сколько лет вам было? 

К. Лаврентьева 

– Мне было, может быть, 8–9 лет тогда. И значит, смотрим мы этот фильм, и вот наступает эта сцена, где этого батюшку арестовали, посадили на телегу, он, значит, сидит так, ножками так, можно сказать, болтает, значит. И мы хихикнули, дети, что вот, может быть, там даже кто-то сказал: вот там, поп там и так далее. И в этот момент мой папа так сделал мне такой легкий подзатыльник. Это мой отец. Я пятый ребенок в семье, я был такой, ну можно сказать, баловень – все-таки уже у родителей выработался определенный подход к детям, все-таки я пятый, то есть уже все, я на закуску, образно говоря. Никогда подобного ничего не ощущал. Но я не стал ничего уточнять, дождался окончания фильма, и когда мы вышли из дома соседей, идти домой, я все-таки сказал: пап, а что это было? А мой папа был коммунистом, заместителем директора машиностроительного завода, довольно приличного, потому что я родился в городе, который до Чернобыльской катастрофы насчитывал почти сто тысяч населения. И значит, я сказал: пап, что это было? Он сказал: ты знаешь, вот этих людей, над которыми вы смеялись, притесняли только за то, что они учили, что каждый живет так, как он трудится. И чтобы я больше никогда не видел, что ты смеешься над этим. Вот это у меня был первый такой серьезный посыл в то советское время, когда я задумался не просто о Боге – ну когда ты смотришь на иконы, которые были у бабушек в доме обязательно, и не только были иконы, я слышал молитвы. Мои бабушки все, и по маминой, и по папиной линии, все молились каждое утро, ну это была норма. Понятно, что они были неграмотные, молитва, какая была молитва – Трисвятое, «Отче наш». Папина мама, бабушка Ирина, она, как я теперь уже понимаю, знала наизусть даже песнь Амвросия Медиоланского: «Тебе Бога хвалим», но при этом расписывалась только крестиком, и к концу жизни папа ее научил там крючки какие-то ставить. Но вот в таком плане более практичном задуматься о священстве, о жизни Церкви, к чему Церковь человека устремляет – вот это вот первые такие были, можно сказать, посылы от взрослых людей. А потом, конечно, были и другие моменты. Потом был там лагерь «Молодая гвардия». Вот всесоюзный лагерь «Артек» был для всех детей, а для школьников Украины был лагерь в Одессе, который назывался «Молодая гвардия», туда отличники учебы, которым я и был, отправлялись, так сказать, отдохнуть, чему-то подучиться. В том числе каким-то, так сказать, ну таким идейным устоям, можно сказать, советской эпохи. И я обратил внимание, что парень, который со мной в комнате жил, тоже по вечерам что-то, ложась в кровать, продолжал шептать и так далее. Это был парень из Ивано-Франковской области, который, ну я все-таки послушал, я ему сказал: ты молишься. Он сказал: нет-нет, я не молюсь. Я сказал: ты молишься, я слышал. Он сказал: ты понимаешь, если узнают, что будет? Я сказал: ну конечно же, никто не узнает, это же я только услышал. То есть вот, наверное, Господь каждому человеку в жизни дает такие моменты, чтобы увидеть, как ты поступишь. Вот ну и в той ситуации можно было, знаете как, услышать отцовские слова и себе решить: да подумаешь там, папа, вот мне в школе говорят, что Бога нет, а папа там мне будет что-то говорить. В лагере можно был сказать: а вот Ваня там молится или еще что-то. Я благодарю Бога, что к моменту уже такого полного взросления, к армейским годам, хотя я был и активным и пионером, и комсомольцем, у меня за спиной не было таких моментов, которые ну вот сегодня бы я, как сказать, стыдился бы вспоминать. То есть вот я это все-таки приписываю тому, что Господь вел так Своей десницей по жизни и уберегал меня, может быть, от каких-то таких моментов.  

К. Мацан 

– А вот как собственно произошел переход, если он был, вот от некоего такого ну рассматривания веры со стороны к некоему интересу к ней или, может быть, уже погружению? 

Протоиерей Василий 

– К личной какой-то, да?  

К. Мацан 

– В религию или прямо в церковную жизнь. 

Протоиерей Василий 

– Я окончил школу, и еще был такой момент интересный в моей жизни. Кто люди старше, они помнят, что в советское время по электричкам или пригородным дизель-поездам всегда ходили такие так называемые немые, которые продавали какие-нибудь календарики, гороскопы, там еще что-то. И вот в 8 классе я, возвращаясь из Киева, приобрел такой гороскоп. Приобрел такой гороскоп, но читать его не было когда, на следующий день в школу я принес этот гороскоп, и мы на большой переменке стали его рассматривать. И долго-долго все смеялись, потому что, а я родился 1 января и, значит...  

К. Мацан 

– Повезло. 

Протоиерей Василий 

– Да, и под козерогами было написано, что с них получаются хорошие учителя (я собирался стать учителем), юристы, администраторы и так далее. И в конце, все те специальности были набраны машинкой печатной и только вот одна, ну не профессия, как я теперь понимаю, но тогда это была для меня профессия, была написана просто ручкой перьевой, черной тушью: священники. Долго все смеялись, потому что ну как вот, ну кто, кто – козерог Вася будет священником. 

К. Мацан 

– Звучит прекрасно. 

Протоиерей Василий 

– Да, да. 

К. Мацан 

– Козерог Вася – звезды указывают, что суждено быть священником. 

Протоиерей Василий 

– Я конечно, я скажу, ну и так как бы до армии жизнь продолжалась как, скажем, на Пасху я мог прийти просто в храм, чтобы посмотреть, как там красиво, как поют. Конечно, я думал о чем-то. Но тогда, как я теперь понимаю, я не думал о важном, о серьезном смысле, о той нагрузке смысловой, которую несет наша святая Церковь в деле своего духовного предназначения. А вот когда я попробовал поступить в университет киевский, конечно, многие меня отговаривали. Потому что это был столичный вуз, и тем более я выбрал такой исторический факультет – обычно туда многие поступали будущие, так сказать, номенклатурные деятели. И мне многие говорили: ну не иди ты туда, пойди ты в областной там какой-то педагогический институт и поступишь, все будет хорошо. Но я все-таки настоял на своем. Завалил экзамен один и не поступил, пришел работать на завод. И с 17 лет у меня уже трудовой стаж, потому что я пошел работать на завод к своему папе простым комплектовщиком. Еще тоже такой урок жизни был, что мы утром с папой выходили из дому вместе и шли на завод. И когда оставалось до завода метров 500, он говорил: значит так, ты или 100 метров вперед или 100 метров назад, чтобы никто не говорил, что ты папенькин сыночек и так далее, чтобы никаких поблажек не было. Ты простой рабочий, идешь в свой цех, и вот давай грызи, так сказать, вот пьедесталы будущих своих достижений. И проработав на заводе, я ушел в армию. А когда в армии там первый месяц, потом принятие присяги, приехал папа на принятие присяги. Тоже таким ну дивным образом – у него совпала командировка. Я служил в Туркмении, в Ашхабаде, а папе дали, ну отправили в командировку в Узбекистан, у него была возможность. Прямо вот никто не думал, не планировал, тем более в то время это были, скажем, очень большие расстояния. А вот так Бог судил, что отец приехал на мою присягу. И в день присяги в городе Ашхабаде было маленькое землетрясение. И в этот же вечер нам рассказали старики такую историю, туркмены, что (я могу там ошибиться в годах) в 47-м или 48-м году в это же время в Ашхабаде было землетрясение, во время которого упал весь город, и остались стоять только два здания: православный храм на русском кладбище и дом генерал-губернатора. И вот это, я считаю, в своей жизни таким отправным моментом, когда, знаете, теперь-то я понимаю, что чудо там Бог являет, где слабая вера. Вот видя, видно, мою слабую веру, Господь являл некие такие чудеса, чтобы меня вот как бы подоткнуть уже к принятию более серьезных решений. И когда, конечно, я уже пришел из армии, то было такое тоже стечение обстоятельств, что уже разрешили открывать приходы. Это был 89-й год, я вернулся с армии, а в 90-м году в нашем городе разрешили открыть еще один приход. И прихожане собрали деньги и купили просто в центре города маленький частный дом, потому что действующий тоже, как сказать, перестроенный дом под храм находился на окраине города. И открылся приход. И я помню, что 23 февраля я пришел первый раз в храм, уже осознанно, потому что вот я узнал, что храм открылся, у меня прямо внутренняя такая потребность прийти. И конечно, после того, как мы с ребятами все-таки немножко пообщались, что День советской армии, 23 февраля, а тут мы пришли на вечерню. И как сейчас я помню, что в храме пели «Покаяния...» – это уже были подготовительные седмицы перед Великим постом. И конечно, я помню, что очень меня это ну потрясло все. Хотя и до этого слышал церковное пение, но может быть, другие песнопения слышал или, может быть, то что пели так, что я понял каждое слово и смысл этого слова. И вот это, я считаю, что в моей жизни был уже реально тот момент или та отправная точка, после которой уже, как сказать, я твердо стал идти по дороге, которая подразумевала мою дальнейшую жизнь как угодно построенной, но только вместе с Богом, только в Церкви. 

К. Мацан 

– Протоиерей Василий Мовчанюк, благочинный церквей Ярцевского округа – это Смоленская епархия, – сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». 

К. Лаврентьева 

– Отец Василий, вот вы рассказали, что вы пришли, значит, с друзьями после празднования 23 февраля в храм и услышали покаянные песнопения. И вот, как я понимаю с того момента, да, началось вот ваше какое-то внутреннее изменение. 

Протоиерей Василий 

– Ну я скажу, что реально получилось так, что уже я не пропускал практически ни одно богослужение в этом новооткрытом приходе. Это был обычный дом, но в нем устроили алтарь, какую-то вот иконостасную перегородку. И получилось так, что после этого дня я утром шел на работу, я старался зайти хотя бы на две, на три, на пять минут, на семь, на пятнадцать – в зависимости, насколько мне позволяло время. И я шел домой, я тоже заходил в храм. И ну наверное, еще мне тоже очень способствовало то, что сразу после вот этого такого момента начались дни Великого поста – службы ежедневные, то есть если бы, вот я иногда думаю... 

К. Лаврентьева 

– Канон Андрея Критского. 

Протоиерей Василий 

– Знаете, как неверующие люди, они всегда говорят: совпадение, случайность. Верующие, мы прекрасно понимаем: Промысл Божий, вот он во всем проявляется. Только по-настоящему счастлив тот человек, который этот Промысл Божий чувствует, видит. 

К. Мацан 

– Но вот это, что это было? Это любопытство, это интерес, может быть, к неизведанному даже некоему социальному феномену? Не было же религиозной жизни большой в стране тогда, что-то такое, новое веяние. Потому что я воображаю себе человека, который ну вот пришел из армии, вот там землетрясение, интересное совпадение, храм открыли – ну зашел раз, зашел два и пошел дальше своей жизнью жить. Видимо, что-то большее было. Вы из сегодняшнего дня как это формулируете, если формулируете? 

Протоиерей Василий 

– Я думаю, что это для меня формулируется очень просто. Значит, меня коснулась благодать Божия так, что я не остался безучастным. Это знаете, я могу сейчас ошибиться, но, по-моему, такой был в истории у нас, ну как в истории, в наше время, предвоенное время, протоиерей, Свенцицкий у него фамилия была. 

К. Лаврентьева 

– Валентин. 

Протоиерей Василий 

– Да. Отец Валентин Свенцицкий. Вот он говорил такую вещь про электрическую лампочку, вот, наверное, многие слышали, да, что в электрической лампочке есть волосок, и если подключить ток, лампочка светится. Если волосок перегорел – это не означает, что в сети нет тока. Так и человек. Я не знаю, почему. Вот я же был не один, когда мы пришли с ребятами. И мы все родились в той местности, у подавляющего большинства у нас бабушки были религиозные. Я скажу больше, что даже, может быть, у некоторых родители были более религиозные. Потому что, допустим, меня крестили, поскольку мой папа был партийный, меня вынуждены были крестить в соседнем райцентре и везли на крестины в товарном вагоне. То есть меня не могли крестить. И я нашел потом уже могилу священника, который меня крестил в соседнем районе и с сыном его беседовал. И вот он мне рассказал, что большинство своих вот крестников покойный протоиерей Николай Самборский крестил у себя дома, потому что в храме он крестить не мог. Потому что в основном приезжали люди вот из больших городов, которые просили покрестить детей так, чтобы не было последствий для родителей. Поэтому иначе сформулировать, я думаю, это будет, с моей стороны, ну неправильно. Потому что я не вижу каких-то таких еще больших предпосылок. Конечно, если говорить там про опыт религиозной жизни, были еще примеры в моей семье такие, что очень далекие родственники, которые жили на границе с Россией в Харьковской области, они были протестантами. И они очень часто нас ну навещали, когда ездили там в западные регионы, чтобы привезти Библию и так далее. И я помню разговоры с мамой. И моя мама всегда им говорила, что вы знаете, мне, может, сложно на некоторые ваши вопросы ответить, но я знаю одно, что вот Бог судил так, что мы родились православными. И она им отвечала, и я думаю, что очень правильно будет нам такими всегда оставаться. Даже, может быть, мы на первый взгляд – у нее такое было выражение, – может быть, мы на первый взгляд неуклюже для вас выглядим в своей вере, но я знаю, она говорит, что Бог каждому даст... Ну вот в таком контексте она как бы развивала свою мысль. И поэтому, я думаю, может быть, и это тоже играло какую-то такую внутреннюю потребность, все-таки ну в чем-то, может быть, разобраться. Не знаю. 

К. Лаврентьева 

– Отец Василий, как к священству стали как-то подходить? 

Протоиерей Василий 

– Я сказал, что я стал посещать все богослужения. Я помню все, что я сначала я стоял в храме, я не крестился. Потом я обратил внимание, что на хоре стоят мои бывшие соученицы по школе, кто-то младшее, кто-то старше, но уже узнаваемые лица. И я так себе понял: ну так, значит, в то время, пока я там вроде был чем-то там, я не знаю чем, мои мысли были заняты, вот люди, оказывается, рядом были, которые всегда в храме. Я помню первый раз, когда я преклонил колени во время церковной молитвы. И потом, конечно, ну нужно сказать, что в 89–90-й год – это период, когда еще молодых людей, парней молодых в храмах очень мало было. И священник сразу обратил внимание, но через некоторое время он пригласил меня помогать в алтаре. И можно сказать, что мое послушание очень долго не длилось алтарное, потому что сложились так обстоятельства, что я подружился со своей соученицей по школе, которая на два года меня младше. И я ее ну хорошо знал по школе, но она была обычным, как я сказал бы, нормальным человеком, ну как все школьницы, ничем особым не выделялась. Но как потом выяснилось, что она с 11 лет пела в церковном хоре. И даже ее родители, может быть, это все не разделяли, потому что они были, некое переживание, чтобы никаких последствий не было для нее в школе и так далее. И матушка моя рассказывала такие истории, что в воскресный день она вынуждена была говорить родителям, что я иду там к подругам или иду куда-нибудь, там что-то надо купить. Так родители, подозревая, что она опять в церковь, приставляли к ней там младшего дядю. И она говорит, мне приходилось, в автобусе – в то время в автобусе нужно было заходить в одну дверь, выходить в другую дверь, даже в провинциальных городах, – она говорит, я вынуждена была делать так, что где-то возле базара терялась в толпе, и шла, так сказать. Вот я подружился с будущей своей матушкой. И конечно, молодежи было немного. Реально, может быть, было на приходе 15–17 человек молодых, которые были уже, они уже окончили школу – или студенты, или где-то работали. Но, конечно, они очень дружно жили, очень поддерживали друг друга во всем. То есть как бы ну элементарно, даже если какая-то работа была там по дому, по хозяйству, кто жил, например, в частных домах, всегда какая-то помощь нужна была. Заканчивая тем, что, конечно, если нужно поддержать в такую минуту, касательно если у кого-то с родственниками что-то, не дай Бог, сложное, кто-то заболеет. И в том числе у меня тоже в жизни так получилось, что когда моя мама заболела, то помимо моей семьи, родных самых близких – брат, сестра, тетя, дядя, – церковная семья оказалась на втором месте. То есть очень рядом, очень близко. И не просто так, чтобы, знаете, там прийти вот, принести там какие-то фрукты и уйти. Как всегда, когда с нецерковными людьми беседую, и когда мне иногда не нравится формат общения или интонация общения, я говорю: знаете, вот вы сейчас меня на что провоцируете? Давайте сделаем проще: завтра встречаемся в доме престарелых, где лежат умирающие. Я возьму за руку человека и вы, и посмотрим, что вы скажете своему, а что я скажу своему. И вот на этом можно как бы и расставить все точки над i. Потому что, говорю, вы просто меня без нужды провоцируете, к чему это там вот ваши какие-то доказательства – ну это я так немножко перепрыгнул с темы. Поэтому вот такое, можно сказать, воцерковление уже произошло благодаря моему первому священнику. У нас такой род знаменитый есть священнический на Украине, фамилия у них Маркевичи, в том числе вот мой первый священник, он теперь митрополит Белоцерковский, это Киевская область на Украине. И он выпускник Московской академии, очень образованный человек, очень такой, тонко чувствующий, можно сказать, каждого человека. Он сумел, можно сказать, он умел, ну и, естественно, умеет до сих пор, слава Богу, я думаю, каждому подсказать вот его ну где-то, может быть, нишу, скажем так, в церковном делании. Ддля того чтобы и человека не нагрузить, не оттолкнуть и не испугать. Ну и так далее. 

К. Лаврентьева 

– В студии «Светлого вечера» протоиерей Василий Мовчанюк, благочинный церквей Ярцевского округа. С вами мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Мы вернемся к вам через несколько минут. 

К. Мацан 

– «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Кира Лаврентьева, я Константин Мацан. И этот час «Светлого вечера» с нами проводит протоиерей Василий Мовчанюк, благочинный церквей Ярцевского округа – это в Смоленской епархии. И мы беседуем с отцом Василием о пути к вере, пути в вере и пути к священству. И я вот о чем хочу спросить. Иногда мы знаем такие истории, когда человек к решению о священстве приходит через какой-то очень необычный, сильный жизненный опыт, через потрясение, вплоть до переживания клинической смерти, возвращения. Основой осознания всего бывают какие-то истории, которые мы можем назвать мистическими в таком, в ортодоксальном смысле слова, не дурной мистицизм, а что-то, какое-то прямое богоообщение произошедшее. А вот от одного пастыря я слышал такую фразу, в частном разговоре он мне сказал: знаешь, мое священство пришло ко мне без заламывания рук. Вот, казалось бы, стать священником было для него естественней, чем не стать. Вот у вас это так же было?  

Протоиерей Василий 

– Ну я должен сказать, что конечно, когда я уже понял, что я без Церкви не вижу дальше своей жизни, я не смел мечтать о священстве. Потому что я все-таки считал, что я недостаточно потрудился для того, чтобы, войдя во Святая святых, правда, воздевать руки и приносить бескровную жертву. Но в тот момент на Украине шло бурное открытие храмов. То есть вот реально, допустим, если на момент советской власти в районе было всего лишь восемь приходов, то через пару лет как рухнул Советский Союз, их стало там 39, допустим, а сейчас их там 48, может быть, этих приходов. И тяга народа была настолько велика, что ну в каждой маломальской деревне, где ну вот жило там, может быть, 150 человек, там люди хотели открыть дом Божий. И конечно, наши наставники, которые были уже священниками, они, многие были вынуждены служить на два прихода, на три прихода. И иногда просто бывало так, что вот люди строят храм, и даже сами строят. И порой даже, может быть, в архитектурном плане это не очень красиво выглядело, но это просто из-за того, что даже не было рядом, кому подсказать, что, братья и сестры, давайте это сделаем так, а это вот так. И конечно, встал вопрос о том, что ну давайте вы поучитесь заочно, нам сказали, потому что ну апостолы были рыбаками, проповедовали. А вот если вам суждено быть образованными, профессорами, Господь все вам даст. А вот вы давайте вот в семинарию заочно, и в деревню служить. Конечно, были некие сомнения, но я, наверное, тоже скажу, что заламывания рук или чего-то такого у меня не было абсолютно. У меня как бы абсолютно было устроена, скажем так, жизнь до этого, у меня была и работа... 

К. Лаврентьева 

– Семья. 

Протоиерей Василий 

– И дом, да, и семья. То есть как бы у меня не было каких-то таких моментов, которые, можно сказать, вот являлись неким таким, ну своего рода камнем преткновения, споткнувшись о который, я там, может быть, поднялся и понимал, что мне нужно срочно что-то менять. То есть как бы у меня это тоже, можно сказать, что было плавный такой как бы переход. Конечно, я скажу, вот мы говорили, что там без всякого лишнего фанатизма и так далее. У меня это абсолютно отсутствует в моей жизни. Но, допустим, много же в нашей Церкви тоже говорят там про сны, про сновидения и все прочее. Я должен сказать, что мне никогда сны не снятся, я их не помню. То есть у меня как бы всегда жизнь или рабочий день построен так, что когда тело имеет возможность принять горизонтальное положение, значит, и я ухожу и возвращаюсь к жизни, так сказать, когда положено. И мне некогда там что-то запоминать или там о чем-то рассуждать. Как некоторые говорят, я всегда говорю: так, сны – это напоминание человеку, что он мало трудится.  

К. Мацан 

– Прекрасно. 

Протоиерей Василий 

– Да, если у человека, как сказать, мало... Ведь трудится – это же не обязательно взял в руки что-то тяжелое и несешь куда-то там. Трудишься – это в первую очередь, когда у тебя есть в том числе и внутреннее делание, да, молитвенное делание или духовные какие-то переживания о чем-то и так далее. Но у меня, например, вот все-таки через жизнь мою, вот есть один такой момент, когда у меня был вопрос: да или нет. После тогда, когда уже даже я был на приеме у архиепископа – да или нет. И я со смирением сказал... 

К. Мацан 

– То есть принимать священство или нет? 

Протоиерей Василий 

– Да. То есть как бы вроде бы уже я сказал и да, и был уже на приеме у архиепископа. И митрополит Иов (Тывонюк), он на покое в Москве находится, он меня рукополагал в священный сан. И я приехал домой: да или нет. И это был момент, когда я вот на секунду прилег просто, вот так вот, видно, отдохнуть, может быть, от перевозбуждения – это был не ночной сон и так далее, а вот именно, что я вернулся с областного центра, и у меня такие какие-то были, такая вот минута. И я закрыл глаза, и я увидел большущее хлебное поле, по которому я иду – очень радостный, веселый, в таком благорасположенном настроении. И нахожу громадное Евангелие напрестольное, которое я никогда в жизни не видел. Потому что я вырос на Украине, я уже говорил, и конечно, нужно сказать, что храмы на Украине немножко такие маленькие, и даже церковная утварь и до революции она была более беднее, нежели в России. Потому что ну там за счет того, что все-таки притеснение было со стороны Польши православных и так далее. И вот я увидел это Евангелие, которое я до этого никогда не видел. Я видел всегда Евангелие, где Воскресение Христово и четыре евангелиста. А тут я увидел Евангелие, которое только когда я стал священником, я увидел в Эрмитаже – вокруг Воскресшего Спасителя были 12 миниатюр апостолов. И я как бы, ну как сказать, я не мог сказать, что это было – или это был сон, или не сон, я все-таки подумал: ну я решение принял, решение мое было продиктовано благословением все-таки духовных наставников. Ну может быть, это правда, еще некое такое подтверждение, что не нужно никаких сомнений, а взялся за рало – иди, не оглядывайся.  

К. Лаврентьева 

– Отец Василий, а были объективные причины сомневаться? Почему вы сомневались? 

Протоиерей Василий 

– А причины только заключались в том, что я переживал, что у меня нет достаточного образования, чисто богословского. И ну я думал, что, может быть, недостаточно опыта. Потому что реально получилось так, что я пришел осознано в Церковь в 19 лет, а в 22 я стал священником. 

К. Мацан 

– Вот вы рассказывали, что матушка ваша была церковной с юности. Но у человека есть друзья, окружение, товарищи – как они реагировали на такое решение? Наверное, знали, что вы человек церковный, безусловно. Но все-таки стать священником – это круто поменять, как минимум, социальную направленность своей жизни. 

Протоиерей Василий 

– Ну я хочу сказать, что в то время, наверное, как я теперь понимаю, что молодежь, конечно, она понимала, что все-таки служение Церкви, оно должно быть таким ну действенным или деятельным, я не знаю, какое правильно употребить выражение. То есть вот я сегодня как настоятель, я часто сталкиваюсь, что вот молодая семья, довольно хорошая, они приходят в храм, но не более. То есть вот даже вы говорили, Кира, насчет атмосферы на приходе и так далее. Да, вот допустим, у меня до сих пор есть настоящий приходской совет. Вот, к сожалению, у нас некоторые приходы как бы там, знаете, это формальность и так далее. У меня всегда есть староста, казначей, приходской совет, ревизионная комиссия. И вот, допустим... 

К. Мацан 

– А что такое приходской совет? Давайте расскажем в двух словах тем, кто не знает просто реалий. 

Протоиерей Василий 

– Да, приходской совет – это приходской актив. Это люди, которые, во-первых, юридически облечены определенными правами, но в том числе и обязанностями. И эти люди, как правило, миряне, и это очень важно. Потому что одно дело, когда в церковной жизни инициатива, распоряжения, просьбы, все прочее исходит от священника – это все равно воспринимается ну вроде бы да, это ну это священник, вот он так вот, он всегда... 

К. Мацан 

– Начальство распорядилось. 

Протоиерей Василий 

– Да, так надо. Но когда инициатива некая, или просьба, или что-то исходит от мирян – это по-другому воспринимается. Вот у меня, допустим, даже такой пример на приходе был, что надо было уборку сделать после зимы. И мы обычно, значит, собирались и шли, резали березовые веники – нижние веточки срезали у берез, которые растут, вязали сами эти веники и там подметали и так далее. И вот староста, она, значит, у меня стоит всегда в храме, молится. Но у нее обязанность всегда, конечно, замечать новых людей. Она должна к ним подойти, всегда познакомиться, ну и спросить: ну конечно, понятно, что у вас работа есть, а что вы умеете делать своими руками? Если эта женщина, спросит: вы умеете ли вязать, шить там, ну и так далее. 

К. Лаврентьева 

– Чтобы как-то подтянуть ее к приходской жизни. 

Протоиерей Василий 

– Да, и сразу, конечно, это записывает и все. И она всегда, день рождения, допустим, мы практикуем, знаете как, на приходе, допустим, там к Пасхе или к Рождеству мы разносим по моему приходу там пять или семь тысяч конвертов.  

К. Лаврентьева 

– Удивительно. 

Протоиерей Василий 

– Это мы знаем, ну потому что у нас это не списочный состав, скажем так, но мы стараемся как бы каждого человека, как-то немножко ну показать ему его значимость или, правильнее сказать, показать ему, что без него мы не будем такие, как нам хотелось бы. Так вот вернусь к тому примеру. Вот она увидела одного молодого человека, молодого, физически, видно, крепкого. Она ему по окончанию, значит, всенощного бдения подходит и говорит: сейчас там трое или четверо мужчин во главе с алтарником пойдут, березовые веники срезать, не могли бы вы помочь? Этот человек вынимает тысячу рублей и говорит: вот возьмите, пожалуйста, купите, сколько вам надо. На что староста отвечает, говорит: извините, мы не просили вас пожертвовать деньги и, когда надо будет, мы попросим. Мы попросили вас лично поучаствовать. А так нам не надо отвечать. Потому что я понимаю, что вы нас не хотели обидеть, но может быть, вы так в жизни поступаете? Может быть, вы так папе с мамой поступаете, по отношению к ним, что мама, зачем тебе это, вот на тебе сто рублей. А ты не хочешь вникнуть, что, может быть, мама эту картошку сажает не оттого, что она голодная, а потому что ну вот она так привыкла жить. Вот ей хочется поковыряться там в этом укропчике там и так далее. А мы сегодня часто слышим от детей: мама, зачем тебе эта дача там, что ты убиваешь свое здоровье, вот тебе там деньги, купи, что ты себе хочешь. Это же самый простой вариант. То же самое и в приходской жизни. То есть если мы хотим, чтобы приход стал семьей, надо выстраивать отношения, чтобы они по-настоящему были чистыми, честными, откровенными и по-настоящему заботливыми друг о друге. По-настоящему. 

К. Лаврентьева 

– Отец Василий, а как вы к этому пришли? Вот мы остановились с вами на том, что вот вы стали священником. И сейчас опять затронули тему, с которой начался наш разговор, с семейственности вашего прихода. Вот каков был этот путь? Вас научили этому или у вас было интуитивное такое чувство, как выстраивать отношения внутри прихода, как делать так, чтобы вот церковь, она была действительно домом? 

Протоиерей Василий 

– Ну вы знаете, я думаю, что, конечно, очень помогала или помогает мне и моя жизнь до воцерковления. Потому что все-таки некий опыт такой общения с активом школьным, допустим, в том числе и в армии, он тоже играет определенную роль в моей жизни. Потому что ну я скажу так, что выйти к людям и сказать слово – для меня там в 16 лет уже не было проблемой. Хотя вот некоторые даже выпускники семинарий или академий, он боится не то что пойти к людям, сказать слово, он боится прочитать там, если Апостола не одно зачало, а два или три, он сразу по этому поводу нервничает. Но сыграло роль еще и мой приход первый. Я помню, что люди на приходе, вот я пришел, я никогда не услышал: ты стал на чужое место. Хотя мы стояли в этом молитвенном домике, как, простите за выражение, как селедки в бочке, то есть мы даже не могли порой перекреститься – то есть нас столько набивалось на службу. Я никогда не услышал такого замечания, которого там: ты неправильно ставишь свечи. То есть вот изначально тот приход, где я был, он бы запрограммирован на то, чтобы никогда не употреблять такие выражения: неправильно, не нужно. Всегда начинался разговор с того, что вот вы это сделали, а лучше нужно вот так как-то. Поэтому, конечно, как окончательно сказать, чтобы сформировался приход, ну нужно и очень уместно сегодня сказать, что я же ведь приехал на Смоленщину не на пустое место. Сегодняшний Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл меня лично пригласил переехать с Украины на Смоленщину, потому что об этом его попросил архимандрит Вадим (Малиновский), который, к сожалению, уже ныне почивший, он умер довольно молодым, в 41 год, но успел очень много сделать на Смоленщине. Он был учеником Патриарха Кирилла по Ленинградской семинарии. И когда Патриарха Кирилла сослали из Петербурга в Смоленск, а Смоленск это был такой регион по тем временам, когда Кирилла туда отправили, ну 36 приходов, из них там пару городских, а остальные деревенские. То есть это была ссылка за его заявления там, ну я думаю, что сведущие люди знают, когда он там про ввод войск в Афганистан сделал свое заявление за границей и так далее – ему это власти не простили и, конечно, его отправили в Смоленск. И многие ученики за ним туда потянулись, в том числе приехал архимандрит Вадим (Малиновский). И он занялся реставрацией первого храма вот в городе Ярцево. И я должен сказать, что, конечно, у него было такое видение жизни, как бы общаясь с ним, нельзя было остаться равнодушным. Вот когда он общался с человеком, у него не было ничего незначительного. Вот я приведу такой простой пример. Вот он умер в 41 год. И когда пришло там 40 дней, я перебирал вещи этого человека, то лежали даже, допустим, такие подарки, которые ему бабушки дарили, допустим, одна нержавеющая ложка и одна нержавеющая вилка, перевязанные атласной ленточкой. Понятно, что по таким меркам, ну современным или каким, ну это ничего. Но те люди, которые дарили ему это, они пережили войну, разруху, и нержавеющий столовый прибор это была ценность. Но самое главное, я знаю, как некоторые поступили бы сегодня там, в том числе и мои коллеги, даже, Господи, прости, и я где-то: вот подарили мне что-нибудь типа, что мне не надо – ну там вот в переходящий подарочный фонд, как вот иногда там некоторые шутят. А он оставался вот, как сказать, верен вот этой любви людской, понимаете. Поэтому на приходе, конечно, была определенная атмосфера. Хотя, конечно, первая воскресная школа открылась, когда я уже на приход пришел. Потому что ну ему было тяжело, потому что надо было восстановить храм, надо было создавать общину первую, собирать. И мне уже как бы было легко, потому что богослужебная жизнь была налажена. Поэтому, может быть, знаете, почему у меня кое в чем другое видение приходской жизни, потому что у меня было время моего пастырского становления, когда я не был обременен проблемами – за что купить ладан, как оплатить отопление, как позолотить кресты, есть ли облачения фиолетового цвета, – то есть эти вопросы решал отец Вадим. А мне уже как бы, скажем, была предоставлена возможность собрать детский хор, с молодежью куда-то пойти там, в поход, ну и так далее и так далее. И конечно, потом уже появились и другие помощники. И теперь, как я уже сказал, в нашем городе вместе одного храма и одного прихода, у нас четыре храма и четыре прихода полноценные, и шесть храмов в деревнях мы построили – то есть за вот эти 24 года девять приходов. 

К. Мацан 

– Мне рассказывали такую историю про священника молодого, недавно рукоположенного. Он пришел на приход, причем на приход, на котором сам воцерковлялся и до этого алтарничал, его все хорошо знали. И он, как молодой, горящий священник, исповедовал людей минут по сорок каждого, и у людей это не вызывало каких-то возражений, просто вот такая особенность. А потом, со временем, он престал это делать, все больше на исповедях молчал. Но не просто молчал безучастно а пастырски молчал, и говорил только тогда, видимо, когда уже нельзя было не сказать. И я ни в коем случае не пытаюсь, даже не зная его внутренней психологии, его мотивов, просто вот он прошел некий путь – я к этому это рассказываю. То есть его первые месяцы на приходе были не похожи на то, что через год было с ним и через два года – он менялся как священник. А вам приходилось самому какой-то путь проходить в вашем самоощущении, кто я на приходе? Вот от первых дней до нынешнего времени каков этот путь? 

Протоиерей Василий 

– Ну я хочу сказать, что это даже чувствуется, знаете, в чем, когда ты из года в год в какие-то церковные праздники читаешь одни и те же евангельские зачала, и ты ловишь себя на мысли, что в прошлом году ты не обратил внимание на это слово именно или на это изречение и так далее. Естественно, что, знаете как, иногда я слышу от светских людей: ну вы, наверное, уже привыкли к отпеваниям, да, вот к покойникам и так далее. На что я всегда, знаете, так прямо взъерошено говорю: как можно привыкнуть к смерти? Особенно если там трагическая гибель – вот молодой человек там или девочка там маленькая, – к этому невозможно привыкнуть. Вопрос другой, что, конечно, мы можем это учиться правильней воспринимать. Но привыкнуть или сказать, что это норма для нас – это невозможно. Так же самое, я думаю, и служение священника, оно трансформируется – может быть, не очень подходящее это выражение, но я думаю, что правильно. Когда, знаете, когда я стал священником, да, конечно, были такие моменты, вот я очень переживал, чтобы вот это так вот правильно произнести, страницу так перелистнуть там и так далее. Потом были периоды, когда я, может быть, меньше об этом думал. Я не говорю, что я не думал об этом, но, может быть, меньше об этом думал. Были периоды, когда мне было не очень сложно людей исповедовать. Были периоды, когда было очень сложно исповедовать и, грешен, наверное, что иногда я ловил себя на мысли, что если бы к кому другому священнику пойти, я даже за это благодарил Бога. 

К. Лаврентьева 

– А почему, отец Василий, почему? 

Протоиерей Василий 

– Потому что, ну простите, скажу эту шутку, что иногда я слышал даже то, о чем я не мог подумать, что такое, может быть, в жизни. 

К. Лаврентьева 

– То есть вас поражало вот это человеческое...  

Протоиерей Василий 

– Да, иногда, я должен признаться, что потом, когда уже прошли годы, я иногда так с юмором молодым мог священникам сказать, там кто-нибудь молодой подходит: батюшка, ну там я пойду исповедовать. Я говорю: ну понятно, понятно, хочешь пойти, что-то услышать – так вот. Вот, конечно, такая, может быть, шутка не очень уместная. Но я должен сказать, что, может быть, я слишком через себя это все пропускал, может быть, это слишком, я не знаю, правильно это или неправильно. 

К. Мацан 

– А вот это очень интересная тема: возникает ли у священника, – ну я сейчас грубо скажу, – цинизм профессиональный, вот как у врача, который, сталкиваясь ежедневно со смертью, вырабатывает не равнодушие к ней, а просто средство психологической защиты? 

К. Лаврентьева 

– Или с болезнью. 

К. Мацан 

– Потому что иначе можно сойти с ума. Вот что происходит со священником в этом смысле в этой череде исповедей? 

К. Лаврентьева 

– Ну вы знаете, конечно, последние годы такое культивируется изречение «профессиональное выгорание», и его пытаются применить к духовенству. Но я вам должен сказать, я не разделяю этот подход. Я не знаю, может быть, я еще очень молодой священник, может быть, 27 лет это не период, но я думаю, что все-таки, знаете, ну что может нам быть, когда мы со Христом? Если ты стараешься свою жизнь, так сказать, пройти со Христом, знаете, как в акафисте Георгию Победоносцу, Георгий отвечает мучителям, он говорит, еже жити – Христос и еже умрети – приобретение. Понимаете, вопрос, что мне может быть тяжелым или сложным? Но насчет вот ну не превращаются ли священники в киников, циников, да? 

К. Мацан 

– Вот не возникает ли такое какое-то простое отношение к чудовищно сложным вещам? 

К. Лаврентьева 

– Выгорание какое-то. 

Протоиерей Василий 

– Ну вы знаете, я скажу вам откровенно, что ну я вот благочинным являюсь уже с 90-го – 20 лет в этом году, в марте месяце исполнится, как я являюсь благочинным. Из них вот там больше десяти лет вот под руководством нашего Святейшего, теперь уже другие архипастыри у нас есть. Но регион этот постоянно, можно сказать, он был больше, там семь районов, потом сокращалось – пять, шесть, вот сейчас четыре района в моем благочинии. И большинство духовенства я знаю, то есть практически я по хиротнии вторым, то есть есть только один священник из двадцати двух, который старше меня, остальные все младше меня. И я должен сказать, что на практике я только несколько раз был свидетелем, когда ну такая ситуация, допустим, просят священника там отпеть ну в такие-то часы, а он начинает убеждать родственников, что вот я не смогу, что надо вот так-то. И я вот это, может быть, могу отнести к такому проявлению. Но больше чего-то такого другого явного я никогда не прочувствовал. То есть я до сих пор вижу в глазах священника такое переживание, когда его приглашают в реанимацию. Даже вот священники, которые, как и я, там по 25, по 27 лет они у алтаря, и вот их, допустим, приглашают. Он приходит с таким прямо: ой, представляете, там, отец Василий, был там у того-то... То есть по рассказу ты чувствуешь, что он не просто пошел, простите, знаете там, отчитал положенное, причастил и ушел. А он успел, вот там прошло этих всего 20–30 минут, а он успел как бы кое-что вот или сопережить с этим человеком, или через себя пропустить. Поэтому я думаю, что большинство, подавляющее большинство священства вряд ли подвержено вот этой такой, знаете, вот некоей, может быть, как вы сказали про докторов. Может быть, некой такой внешней, визуально воспринимаемой защите, может быть, они и себя подвергают, как правильно сказать, или окружают этой защитой, но чтобы вот так демонстративно – я никогда с этим не сталкивался. 

К. Лаврентьева 

– В студии «Светлого вечера» протоиерей Василий Мовчанюк, благочинный церквей Ярцевского округа Смоленской епархии. Отец Василий, вот в одной из своих книг известный греческий проповедник, отец Андрей Конанос, рассказывает такой необыкновенный случай про одного старца, насколько я помню, афонского старца. О том, что он, значит, служил много лет в алтаре, ну естественно, служил литургию. И он был человек очень простой, и он ошибался, и из раза в раз он все время допускал какие-то богослужебные ошибки. Ну это немудрено, учитывая что для нас, простых прихожан, церковная служба это вообще что-то такое, ну очень такое сложное. И даже если мы понимаем, о чем речь, очень сложно иногда понять ход богослужения, там каждую службу новый тропарь и новый прокимен, и вот эти вот все богослужебные тонкости нам неведомы. И вполне возможно, что без образования человеку, специального, действительно очень сложно этим овладеть сначала. И вот он ошибался. Но он бы очень такой высокой духовной жизни. И вот он шибался, ошибался. И вот приехал владыка на его службу, и говорит: слушай, отец, ну вот ты вот это неправильно говоришь, вот тут ты ошибаешься и вот тут. А еще момент очень важный, что этот батюшка, он как бы видел всегда в алтаре во время службы ангелов. Ну простой такой... 

Протоиерей Василий 

– Для него это было нормально. 

К. Лаврентьева 

– Да, ну для него это было как, ну вот сослужили ему ангелы. И вот после, значит, того, как владыка уехал, он им говорит: а что же вы мне не сказали, что я ошибаюсь? Почему вы мне не сказали? Вы же все время вот видели это и знали. А ангелы ему отвечают: а как мы можем тебе, священнику, что-то говорить? Мы ангелы, как мы можем тебе делать замечания? И после этого – я как раз недавно эту книжку прочитала, когда вот до нашей встречи с вами оставались считанные дни, – и я начала думать о том, что это ведь колоссальная просто ответственность. И в первую очередь мне, и, мне кажется, очень многим прихожанам храма и даже людям околоцерковным, тем, кто интересуется жизнью Церкви, интересно, что вот вы сейчас предо мной сидите, и я вижу прекрасного организатора, доброго священника, которого я люблю и уважаю, очень много лет знаю. Но, отец Василий, вот хочется понять, а что там происходит, неведомое для нас, вот за Царскими вратами во время литургии? Является ли для вас каждая литургия каким-то новым перерождением, что вы переживаете? Это очень интимный вопрос, я понимаю, но действительно он животрепещущий такой. Потому что мы постояли в храме, да, помолись, попросили, вникнули, по возможности, и пошли. А что происходит со священнослужителем, который фактически присутствует при претворении Тела и Крови Христовой, то есть вина и хлеба в Тело и Кровь Христовы, что происходит с его душой в этот момент?  

Протоиерей Василий 

– Вы знаете, если говорить обо мне, я думаю, что в этот момент Бог хочет от служителя самого главного – чтобы он осознал, что является самым большим препятствием ему в этот момент. Вот в моем служении я благодарю Бога за то, что когда я совершаю литургию, я ну практически всегда вспоминаю о том самом главном, что я сделал неправильно за прошедшее время, с прошлой литургии. И это происходит не из-за того, что я стою на антифонах и вспоминаю, что я тут на этой неделе не так или кому я что. А я думаю, что мое желание в этот момент, знаете, вот как говорят в народе, не за страх, а за совесть, то есть быть ну достойным. Я не думаю, конечно, что я священник, что я вот, как сказать, что я уже достоин вот чего-то, я себя представляю просто христианином. И мне хочется, понятно, что мне хочется быть христианином, про которого сказали бы, что это добрый христианин. Но если про меня даже будут говорить, что я нормальный христианин, ну для меня этого будет достаточно. Ну знаете, как – нормальный, я может быть, уже в такие дебри как бы пытаюсь рваться, но для меня норма – это по крайней мере, знаете, подняться чуть выше над око за око, зуб за зуб, хотя бы чуть-чуть. То есть мне сложно представить, и я даже боюсь помышлять, способен ли я, чтобы когда тебя по левой, подставить правую, но хотя бы чтобы не око за око и зуб за зуб. И, слава Богу, что когда я об этом молюсь, ну практически всегда... Вы знаете, я в свое время обратил внимание, что когда сослужил нашему святителю, теперешнему Патриарху, у него всегда практически выступает слеза в глазах, когда он поднимает руки на призывании Духа Святого пред пресуществлением всегда. И когда я ему сослужил, у меня, знаете, всегда такой как ток проходил, вот прямо по спине, всегда сверху и вниз, и я хочу сказать, что я всегда пытался понять, что это. Но, конечно, я понимаю, что та глубина веры, которую мне являет Господь через таких людей, конечно, он не единичный пример, их много, таких было людей, от самых простых священников, которые служат в самых простых деревнях, знаете, таких, до которых порой и не доедешь. У нас и такие есть, так сказать, на Руси места, оканчивая самыми яркими такими примерами. Поэтому сказать вот так однозначно, что вот мы на «Станем добре...» и «Благодать Господа...», благословив народ и потом, повернувшись к святой трапезе, мы как бы, знаете, чувствуем, что мы поднимаемся на воздухе – я не мог это сказать. Но то что сразу происходит, как сказать, вот это «Всякое ныне житейское отложим попечение...», оно, ты хочешь этого или не хочешь, вот я сколько раз себя ловил на мысли, что вот даже на Херувимской, вот хор поет: «Всякое ныне житейское отложим попечение...» – ты стоишь, еще за кого-то частицы вынимаешь, еще тут кто-то, алтарник бежит: помяните... 

К. Мацан 

– Из просфорки частицы, специальным ножичком. 

Протоиерей Василий 

– Да, копием. Да, помяните папу, там еще кого-то, все. И ты уже пошел ты пошел на Великий вход, и даже эти слова ты слышишь. Но у тебя в мыслях бывает такое, так купола, вот как своего рода, иногда раньше я думал, что... 

К. Мацан 

– Не откладывается попечение никак.  

Протоиерей Василий 

– Раньше я думал, что это вот просто суета сует. А потом я стал себя ловить на мысли, что Господь так мои мысли управляет, что когда закончится Херувимская, я точно уже все это переосмыслил, что меня терзает. 

К. Мацан 

– Потрясающе. 

Протоиерей Василий 

– И после «Верую» я понимаю, что я уже предстою именно тем, кем я должен стать перед Богом. Не мои регалии там, не мои должности, не еще что-то, а я должен Ему свое сердце показать. А в сердце я не могу вместить ни награды, ни наказания, ничего, я только могу показать чистоту, есть там это чистое стремление или нет, вот и все. 

К. Мацан 

– Потрясающе. А каково это переживать регулярно. Ведь это же есть история про священника, это она такая, может быть, полупритчевая, но я в разных контекстах ее встречал, про священника, который не хотел служить литургию, потому что ну это какая-то колоссальная ответственность. И вот сейчас предстать перед Богом и принести жертву бескровную, о чем вы сказали, это не может быть событием рядовым, это событие из ряда вон выходящее. А оно свершается в Церкви каждый день.  

Протоиерей Василий 

– Вы знаете, я думаю, очень важно понимать священнику, что жертва бескровная возносится за грехи людские. И когда у священника, как у пастыря, ведь священнослужитель православный, он объединяет в себе кого: священника, который возносит жертву и пастыря, который проповедает слово Божие. Вот когда у священника, как у пастыря, есть необходимость о ком-то молиться –ну это мое как бы, может быть, мнение такое, сугубо субъективное, – то я часто об этом не задумываюсь, но как сказать, как часто я готов вот переживать это все, я скажу: всегда по-разному. Я никогда, конечно, есть некая, своего рода череда, ну я как настоятель крупного прихода, я считаю, и благочинный, я конечно, служу обязательно субботние, воскресные дни, праздничные. Другие богослужения, которые, может быть, меньшим знаком определены в Типиконе, там я, может быть, и не совершаю литургии. Но у меня бывают такие периоды, когда есть внутренняя потребность. Допустим, там пару лет тому назад у меня была такая потребность, что я весь Петровский пост каждый день я приезжал в храм полшестого утра, вместе вот, приходили там две-три прихожанки, мы читали утреню и служили литургию. И вот сколько людей в храме есть, там к середине литургии собиралось 18–20 человек, и вот мы все пели литургию. Вот у меня была эта потребность. Если у меня внутренней такой потребности нет, я, знаете, это как я молодым людям всегда скажу, что вот есть некоторые такие, ну русские люди говорят: невольник – не богомольник, да, – то есть заставлять себя никогда не надо. Но при этом все равно нужно понимать, что есть некие рамки, которые лучше не переступать. Почему, потому что после них может быть дорога очень наклонная, то есть такая, что остановиться сложно. Поэтому касательно богослужений, конечно, для священника важно найти вот эту золотую середину, когда это будет и достаточный минимум и, как сказать, и необходимый максимум. Ну я не знаю, может быть, такой каламбур я говорю, то есть чтобы и не меньше, чем это надо, но и не больше, чтобы это не стало вот, знаете, правда, как ну как некий такой своего рода где-то ритуалом. Потому что, я, конечно, Боже упаси, думать о себе, что я такой духовно опытный человек. Но я думаю, что каждому человеку по-разному даются вот эти дары, о которых мы пытаемся сейчас вот вместе рассуждать. И мы по-разному их чувствуем, по-разному мы их переносим. Это, знаете, – ну примитивный такой пример, – это как для людей разной физической подготовки перенести там тот же мешок там, допустим, с картошкой. Вот физически крепкому – это одно, средней подготовки это другое. А слабенькому – это он будет тащить, он его не бросит, он его будет тащить. Но и картошка, так сказать, в конце концов, там сотрется непонятно на что, и человек этот себя измучит, и все будут во всем виноваты. Поэтому я думаю, что, конечно, очень важно священнику не забывать о том, что ему тоже нужен духовник. 

К. Мацан 

– Вот мне кажется, то, что вы говорите о священнике, об этом поиске золотой середины, причем во всем – и в регулярности, и в некоем внутреннем чувстве, чтобы не перегореть, но гореть, но не перегорать. Мне кажется, это важно. И для меня это очень важно, не только в опыте священника, но в опыте каждого человека, который просто приходит в храм, в опыте нас, мирян, которые участвуют в литургии по-своему, составляют также вместе со священником, со своим пастырем Церковь. Спасибо огромное за эту беседу. Я напомню, сегодня в студии светлого радио был протоиерей Василий Мовчанюк, благочинный церквей Ярцевского округа – это Смоленская епархия. Спасибо огромное за эту интереснейшую беседу. В студии также была моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. До свидания. 

Протоиерей Василий 

– Всего доброго. 

К. Лаврентьева 

– Всего хорошего.