В нашей студии был заведующий сектором мероприятий и конкурсов Синодального отдела религиозного образования и катехизации иеромонах Трифон (Умалатов).

Наш гость рассказал о своем пути к вере, и о том, почему он сменил мирскую профессию на монашескую келью и служение Богу.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.

---

К. Мацан 

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. В студии Кира Лаврентьева... 

К. Лаврентьева 

— Добрый вечер! 

К. Мацан 

— ...и Константин Мацан. Добрый светлый вечер. С нами сегодня в гостях в этой студии иеромонах Трифон Умалатов, заведующий сектором мероприятий и конкурсов Синодального отдела религиозного образования и катехизации. Добрый вечер.  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Добрый вечер! 

К. Мацан 

— Часто священникам приходится отвечать на вопросы о духовной жизни. Их просят дать совет, какую-то рекомендацию. Сегодня у нас будет немножко другая программа, хотя я думаю, что, конечно же, каких-то принципов, сложных вопросов духовной жизни мы коснемся, но подойдем к этим темам через, скажем так, Вашу биографию, потому что в этих беседах мы с Кирой разговариваем со священником о его священстве, о его пути к вере и в вере. Вот об этом сегодня хотелось бы с вами поговорить.  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Хорошо. 

К. Лаврентьева 

— Отец Трифон, мне очень интересно было с Вами встретиться, я очень ждала этой беседы, скажу сразу и честно, и для наших радиослушателей с удовольствием поясню, почему. Вы — уроженец Махачкалы, бывший фабричный рабочий, коммерсант. Совершенно такой путь, не относящийся никак к пути православного монашества. И тут Вы уже 15 лет как монах. Что это был за путь? Что подтолкнуло Вас так кардинально поменять свою жизнь? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Ну, я не 15 лет как монах. 15 лет — как я пришел к вере.  

К. Мацан 

— А сколько Вы в монашестве? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Вы знаете, когда у меня друзья спрашивают: «А сколько ты уже в монастыре?», а я не могу вспомнить. Вот у меня есть период жизни до монастыря и период жизни в монастыре. Я помню, что это было на Стоянии Марии Египетской. Я пришел на службу, отстоял службу, мне дали ключи от кельи и сказали: «Ну все, теперь ты живешь здесь». Я остался в монастыре. Примерно можно вычислить, что это был где-то 2010 год. Ну вот точную дату не назову. Но это я только пришел в монастырь, то есть я еще не стал монахом. 

К. Лаврентьева 

— Но просто Вы жили еще в стране, где православие не является основной религией, мягко скажем.  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Ну, Дагестан — это вообще очень интересная республика. Там три религии одновременно — там мусульмане, православные и иудеи. И это всегда было пересечение трех этих религий. И в то время, когда я там жил, там не было какого-то разделения: «А-а, ты православный — это плохо» или «Ты иудей — это плохо». Да, большая часть населения — это были мусульмане, как и сейчас, но все там было довольно-таки... 

К. Лаврентьева 

— Мягко? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Да, мягко, веротерпимо было. То есть там не создавались такие прецеденты, которые позволяли бы происходить чему-то нехорошему. Ну, и потом, я жил же во времена, как я говорю, «дедушки Брежнева». Я из Дагестана уехал в 1990-м году, когда как раз начался развал Советского Союза и вот это все началось. А Вам — чтобы вот ради примера... Когда — вот не помню точно, в 50-е или в 60-е годы еще в центре Махачкалы стоял кафедральный собор. Его взорвали... Точнее, его пытались снести, его нельзя было разломать — его взорвали. Местные жители вообще отказались разбирать его, они сказали: «Это святое место, мы не прикоснемся». И пригоняли заключенных, которые разбирали этих собор, и из этих камней, как мне говорят, построили здание администрации. То есть вот это пример того, что мусульмане сказали: «Мы не притронемся, это святое место».  

К. Мацан 

— В фильме «Как я стал монахом» (это цикл фильмов, который выходит на телеканале «Спас») Вы рассказывали достаточно подробно о своем таком пути к вере и в вере, и к монастырю. И остаются вопросы, которые, в каком-то смысле, вырастали из Вашего того рассказа. Поэтому я так буду какие-то вещи, может быть, напоминать тем, кто фильм не видел, и, может быть, Вы будете их как-то комментировать или исправлять, если что-то не так расскажу. Но вот Вы рассказывали, что очень важным таким, поворотным моментом была болезнь. Если я правильно понимаю, это был рак? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Да, у меня было онкологическое заболевание. Ну как — «было»? Врачи говорят, если за 25 лет ничего не изменилось, вот, то есть, стабильная картина, — все, диагноз можно снять. Но за 25 лет все равно у кого-то что-то в одну сторону либо в другую изменяется, и... То есть это уже на всю оставшуюся жизнь.  

К. Мацан 

— Но Вы пережили клиническую смерть? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Было такое.  

К. Мацан 

— Связано с этой болезнью было, да?  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Да, у меня была первая операция. Она началась... Там целая история интересная была. Когда я попал в больницу, врачи мне ничего не разрешали — ни есть, ни пить. Ну, они не знали, что у меня просто. Мне разрешали конфеты, соки, ну, точнее, шоколад, соки и бульоны всякие с сухарями. Ну что привезут друзья в больницу? А друзья все холостяки, большей частью. А кто даже с женами, тоже — ну когда они там будут варить эти бульоны? Они заезжают в палатку, покупают пару блоков шоколада, покупают упаковку сока — вот эту вот, которая из 12 или шести штук состоит, и вот это привозят. А в день по пять — по шесть друзей приходят. И у меня просто палата превращалась в такой ларек. И я не знал, куда девать это. И ко мне в один день зашла сестра-хозяйка, она смотрит — у меня на тумбочке вот этот вот склад такой. Она говорит: «Это что?». Я говорю: «Подарки от друзей. Хотите? Я уже не знаю, куда просто девать. Я ходил, по больницу раздавал. Ну я не могу столько выпить». Она говорит: «Что, правда можно?». Я говорю: «Да, я даже донесу до кабинета». Я помог ей, там, отнес, все. И накануне операции вечером я иду гулять и встречаю ее в коридоре. Она говорит: «Ты куда?». Я говорю: «Да завтра операция. Не знаю, куда еще. На улицу пойду — пойду, погуляю». Она мне говорит: «Тут какой-то то ли храм есть, то ли монастырь. Сходи, свечку поставь. Если денег нет, я тебе дам». Я говорю: «Да есть, все нормально». И я пошел. Это оказалось подворье Афонского монастыря Пантелеймонова. Я зашел, поставил свечку. Все, утром операция. И меня прооперировали, отвезли в реанимацию, а так как меня оперировал академик Гостищев, то есть его самый первый... то есть я самый первый, кто попал в операционную в тот день. Меня привезли в реанимацию, подсоединили к аппаратам, соответственно. А у меня свое давление пониженное. И я просыпаюсь, точнее, прихожу в себя от того, что меня кто-то бьет по щекам, я открываю глаза, и первое, что я слышу: «Ой, он живой». А я сильно хотел спать и не понимал, почему это происходит. Они говорят: «Ты умираешь, у тебя огромная потеря крови» (на тот момент было два литра — это практически уже труп). Вот каким-то чудом, волей Божьей я открыл глаза. И меня перевозят обратно в эту же операционную, на этот же стол. Мне очень холодно становится — ну просто тело уже начинает остывать потихоньку. И я думаю: «Сейчас придут врачи — я попрошу у них одеяло». А потом думаю: «Нет, два одеяла». Ну, так как мне холодно, еще остатки мозга-то существуют, и эти остатки говорят: «Тебе никто никакие одеяла не даст». И я думаю: «Наверное, одеяла не дадут». И в этот момент у меня остановилось сердце. Потом, когда я открыл глаза уже, уже было утро, я лежал в палате. С правой стороны от меня стояла еще одна койка, там другой мужчина лежал, и в окне был виден храм. И я думаю: «Интересно, если я вижу храм, ну, явно, я уже где-то в хорошем месте, скажем так». (Смеется.) Да, уже хорошо, думаю. «Ну, наверное, в Раю-то вряд ли будут за окном храмы строить! — думаю. — Значит, я еще и живой!». Вот так вот я и прошел клиническую смерть.  

К. Лаврентьева 

— Отец Трифон, а до этого момента у Вас было какое-то четкое религиозное сознание? Или нет? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Ну как, меня крестили, и крестили в 10-м классе. Я сам как бы решил, что мне надо покреститься. При  этом, у меня папа — мусульманин... 

К. Лаврентьева 

— Мама — русская.  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Мама — да, православная. Русские тоже не все крещеные! 

К. Лаврентьева 

— Да-да, я понимаю, понимаю.  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Мама — православная. И они с детства решили, что ни в одну из сторон они меня тянуть не будут. Вот когда вырастет, сам решит, чего он хочет. И когда в 10-м классе я захотел покреститься, меня покрестили в Дагестане, в Махачкале. И я знал, что существует как бы храм, и я их видел, эти храмы. Я приходил... Сначала я ходил только на Крещение за водой. Когда я работал на фабрике, меня просили сходить за крещенской водой, я отстаивал огромную очередь, набирал эту воду, приносил ее, раздавал всем девчонкам на фабрике. Потом я стал ходить, ставить свечи. Я раза два в год заходил в храм. Я знал три иконы — Спасителя, Богородицы и Николая Чудотворца. И я когда вот поставлю три свечки, я выхожу из храма — у  меня такое состояние было — «молитвенник Земли Русской»: все, за всю семью помолился. Но я все хотел исповедаться как-нибудь и причаститься, потому что я слышал, что надо. Но меня вот чуть-чуть не устраивало, как это. Вот у католиков — у них все красиво: зашел в кабинку, дверка закрылась, тебя никто не видит, ничего не слышит, и ты спокойно рассказываешь. И вот мне хотелось вот в таком виде почему-то. Но я же тогда не понимал, что когда люди приходят на исповедь, они абсолютно не слышат чужие грехи. Я один раз просто попробовал, стоя на исповеди в очереди, думаю: «Вот интересно, а слышно вообще или нет?». Оказывается, ничего не слышно. Ну если Вы не подойдете прямо вплотную к священнику. Люди говорят, в этот момент идет служба, каждый молится, чего-то говорит свое. И поэтому не надо бояться, не надо стесняться — никто ничего не услышит. И вот это вот все мои как бы похождения в Церковь были. Единственное, что я еще Великий Пост соблюдал. До болезни три года подряд я постился Великим Постом — я не ел даже хлеб. Ну, я думал — там же яйца в составе хлеба, и как это... 

К. Лаврентьева 

— Это был неофитский период? Чем обусловлен такой радикальный подход? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Нет, я просто как-то узнал, что вот, Великий Пост, не мешало бы попоститься... 

К. Лаврентьева 

— (Смеется.) Без хлеба? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Да. Нет, это я уже решил, что как — ну там же в составе яйца. Яйца несет кто? Куры. Куры — кто? Животные. Есть нельзя. Когда мне друзья, которые были верующие и ходили в храм, говорят: «Ну ты что, можно в субботу — воскресенье есть морских гадов — креветки, еще что-то», я им говорил: «Господь с Вами, Вы что говорите? Сжечь Вас надо на костре!». (Смеется.) Ну я свято в это верил, честно говорю. Я думал, что вот так оно и должно быть. А с учетом, что я с детства очень капризный в еде... То есть я не ем ни каши никакие, много чего я не ем, у меня весь пост проходил на рисе и картошке. К концу Поста я просто уже картошку видеть не мог, рис — тем более. Ну, ничего. Господь, видно, посмотрел на меня и думает: «Этому идиоту надо помогать».  

К. Мацан 

— Вот Вы эту фразу часто используете. Она мне кажется очень такой для Вас значимой — что «Господь смотрит и говорит: «Надо ему помочь». Вы также рассказывали, что когда заходили в храм, ставили три свечи и чувствовали себя «молитвенником всея Земли Русской», вот тут Господь посмотрел и сказал: «Наверное, надо ему как-то помочь осознать, там, не знаю, где его место или что-то такое, духовная жизнь» — и вот послал скорби и страдания тогда, как помощь. Вы так это воспринимаете — как помощь — скорби и страдания? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Да. Просто у меня иногда спрашивают, точнее, многие говорят: «Надо вот как-то пойти в храм?». Я говорю: «Ребята, идите сами, пока Господь Вам не помог». Когда мы бежим в храм? Когда у нас что-то происходит. И, как правило, когда что-то плохое происходит — мы болеем или с нашими родными что-то происходит. Тогда мы вспоминаем о Боге. Если Господь нам посылает — «все хорошо и все прекрасно», мы же не пойдем. Мы же будем сидеть и ждать. «У нас все хорошо — чего идти в храм? Зачем это? Кому это нужно?» А вот как только что-то происходит в нашей жизни — заболевание, или с родственниками что-то происходит, вот тогда мы сразу вспоминаем о Боге. И Господь многим через болезни вот  это вот посылает.  

К. Лаврентьева 

— Отец Трифон, но, с одной стороны, прийти в храм от горя, потому что Господь послал тебе скорбь, и ты идешь, потому что уже не можешь не идти. А были ли у Вас ситуации в жизни — я не прошу их рассказывать, я прошу просто поделиться неким переживанием, было или нет, — когда Вы уже были давно в Церкви и, так скажем, знакомы с Богом, но при этом переживали какую-то глубочайшую внутреннюю скорбь, и Господь не отвечал, зачем она Вам нужна?  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Ну, я думаю, что такого у меня не было... Потому что, знаете, когда что-то у меня происходит, я всегда думаю: «Ну, значит, для чего-то оно нужно».  

К. Лаврентьева 

— Вот. Поэтому у Вас такого и не было. (Смеется.)  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Может быть, может быть. Нет, я не говорю, что как бы у меня все хорошо, прямо вот у меня не возникает никаких вопросов. Я иногда тоже задумываюсь: «А почему мне? А зачем мне это нужно?». Но потом думаю: «Но зачем-то оно нужно». 

К. Мацан 

— Вы занимались бизнесом до болезни. Как говорится в таких случаях, бизнесмен средней руки. То есть Вы торговали, если я правильно понимаю, парфюмерией, бытовой химией?.. 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Сувенирами, косметикой, да.  

К. Мацан 

— Ну это было время 90-х, когда, в общем-то, это был такой для многих, если я правильно понимаю, нормальный... 

К. Лаврентьева 

— Способ зарабатывания денег.  

К. Мацан 

— ...способ пропитания, да, даже если ты как-то не по профессии, что называется.  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Да это уже были 2000-е.  

К. Мацан 

— Уже 2000-е? Но время наследия 90-х. 

Иеромонах Т. Умалатов 

— В 90-х я еще работал на фабрике, а потом уже... Как это на Руси — сначала на фабрике, потом купец. (Смеется.)  

К. Мацан 

— Но, если я правильно понимаю, Вас именно болезнь, скажем так, вышибла из этой колеи? То есть это не было размышление о том, зачем я живу, чем занимаюсь, кому я приношу пользу этой работой, нужна ли она мне, расту ли я духовно. То есть если бы болезни не было, Вы бы, наверное, так и продолжали бы просто вот эту колею, да, осваивать дальше? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Ну, наверное. Потому что любому человеку нужно на какие-то средства существовать. У меня, к тому же, есть мама и брат, которым тоже надо помогать, в основном, маме. И, соответственно, это был доход нашей семьи, на который семья могла как бы существовать. И я как-то не задумывался... Я задумывался о расширении бизнеса, а не о том, чтобы куда-то там перенаправить свои мысли или куда-то пойти. А потом, как я уже и говорил, я же в храм заходил два раза в год — поставить свечи. И не задумывался о том, что что-то должно произойти и я как-то вообще приду к храму. Хотя в детстве, когда я был еще маленький, мама болела, и я жил у своей тетки, она моя крестная, и мы жили здесь, в Москве. Это раньше называлось деревня Орловка, теперь это уже Москва. И я помню, по телевизору показывали революционный фильм такой, и там — вот не помню, — то ли белый солдат, то ли красноармеец пришел к батюшке. И за иконой этот священник что-то там прятал, какие-то там... То ли ему подложили это... Он говорит: «Ну у Вас же там ценности», и достает оттуда... Но я не помню, что он достал, я запомнил шапочку этого священника. Это был клобук на олове, и мне он так понравился в детстве. А мне тогда года четыре-пять было, может быть. И мне вот так это понравилось, и я тут же себе соорудил... Раньше были такие конфеты — лимонные дольки. Верхняя и нижняя крышка снимались, и такой обруч получался. Я нашел какую-то там сразу косынку (а мы были в гостях), натянул на голову, сверху надел вот этот обруч. Я ходил и думал, что у меня вот шапка как у него, и мне это так нравилось. А потом время пребывания в гостях-то закончилось, и мы пошли домой, а коробку-то пришлось оставить. Мы вышли, сделали пару шагов, и тетка слышит, что я чего-то там всхлипываю. Она говорит: «Что в этот раз случилось?». Ну, у меня если чего-то не так, я плакать начинал в детстве. Она говорит: «Что в этот раз случилось?». Я говорю: «Шапочки нету». Она говорит: «Какой шапочки? У тебя на голове шапка». Я говорю: «Не та шапочка, как в кино». Она говорит: «Где шапочка?». Я говорю: «Там». Покричали соседям, отдали эту шапочку. Брат потом мне сказал: «Можно сделать ее черную, из толя».  

К. Лаврентьева 

— Иеромонах Трифон Умалатов, заведующий сектором мероприятий и конкурсов Синодального отдела религиозного образования и катехизации, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Отец Трифон, когда к нам в гости приходят монашествующие, а это бывает не так часто, мы с Костей всегда удивляемся, как миряне, что побуждает человека пойти таким путем. Ведь можно прийти в храм и стать светским человеком, ходящим в храм, либо белым священником. А монашество — это очень радикальный путь.  

Иеромонах Т. Умалатов 

— А Вы знаете, я никогда не задумывался вообще о монашестве и, может быть, и не задумался бы, если бы в один прекрасный день мы с духовником не пили чай, и он не сказал такую фразу: «Ну, либо рукоположим тебя, либо повенчаем».  

К. Мацан 

— Либо «пострижем», а не «повенчаем»?  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Нет, «рукоположим», он сказал. Я говорю: «Это как?». Он говорит: «Ну, к нам в монастырь придешь, станешь монахом, а потом иеромонахом». И я говорю: «А что, можно стать монахом?». Он говорит: «Ну да!». И я ему честно сказал. Я говорю: «Я никогда не задумывался, откуда Вы беретесь. Я думал, ну вот Вы всегда есть». Он говорит: «Да, рождаемся сразу в клобуке, в мантии, и по мере нашего роста на нас эта одежда начинает тоже расти». Ну правда, я никогда не думал, что можно как-то прийти и сказать: «Здрассте, я хочу быть монахом».  

К. Мацан 

— Любопытно, в фильме «Как я стал монахом» Вы эту историю вспоминаете, и Вы говорите, что духовник Вам сказал: «Мы тебя либо повенчаем, либо рукоположим», а потом Вы сами себя исправляете: «Нет, либо пострижем, либо повенчаем».  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Вот я не помню точно, как это звучало.  

К. Мацан 

— И это любопытный момент, потому что я недавно в одном интервью с одним архимандритом такую мысль его услышал, что «я мечтал стать монахом, — говорит человек, — и стал им, а священство — это уже послушание, это уже дальнейшее развитие, которое вот мне... меня благословили, я стал этим заниматься, но я не мыслил о священстве, я все-таки мыслил о монашестве». Это Ваш случай тоже? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Я никогда тоже не задумывался о священстве. Потому что, ну, это тяжело. Это тяжело — и ответственность большая... 

К. Мацан 

— А монах — это не тяжело? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Ну понимаете, дело в чем... Одно дело, Вы ведете службу, и Вы делаете это вслух. Вы вслух читаете, и народ слушает, как Вы читаете, что Вы читаете. Они смотрят, как Вы ходите. Мне очень повезло — я монашеский свой путь, вообще вход в монашескую жизнь я начал с Новоспасского монастыря. И меня покойный владыка Алексий Поликарпов взял послушником в монастырь. Я пришел, недолго я там побыл, в Новоспасском монастыре, всего шесть месяцев пробыл там, и вот мне было с чем сравнивать. Я видел вот эти красивые службы, когда алтарь — это святая святых, туда никто, кроме священников, не заходил, алтарники заходили, максимум, отдать кадило и тут же удалиться оттуда. И поэтому я видел вот эту красоту богослужебную, и я понимал, что не каждый может это — не каждый может красиво служить, красиво читать, красиво совершать вот это действо. Поэтому я как-то об этом не задумывался. Но в монастыре — уже слава Богу. А там уже как бы Господь Бог уладит. На все Его воля. 

К. Мацан 

— То есть для Вас священство, скажем так, было, ассоциировалось именно с красотой службы, богослужений? То есть Вы не помышляли о священстве, потому что надо красиво служить, а не каждому это дано? С этим связана вот  л же куак бы Госаподь Бог уладеладется. Но в мре иво совершать вот этоо действо.  это - не оже расти"разу: Н№у. мся, как мирянта (нрзб.), о которой Вы говорите? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Нет, не только. Не только. Это еще и большая ответственность. Помимо служить, Вы еще и исповедуете людей, и крестите, и причащаете. И вот все, что должен делать священник, это же большая ответственность, особенно исповедь. К Вам приходят люди на исповедь — они же приходят не только для того, чтобы Вы им отпустили грехи, но они же приходят и получить какой-то совет. А как Вы дерзаете им дать какой-то совет? Вы только пришли в храм, Вы еще сами ходили за советами неделю назад, и тут Вы приходите и говорите: «Здравствуйте, я вот такой красивый, давайте, быстрее меня рукополагайте». Постриг — это уже потом как-то.  

К. Лаврентьева 

— Отец Трифон, и как Вы тогда на это решились? Вы же по факту-то — священнослужитель и монах! (Смеется.)  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Я долго на это не решался, я долго от этого как-то уходил. Если Вы смотрели мою автобиографию, то видели, что с прихода до рукоположения прошло почти восемь лет. Но потом в один прекрасный день владыка Меркурий на запричастном подозвал меня к себе и сказал: «Ну все, хватит, достаточно. Пора».  

К. Мацан 

— Пора рукополагаться? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Да.  

К. Мацан 

— То есть Вы были уже монахом к этому времени восемь лет?  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Да, я к этому времени был монахом, да. Он сначала меня постриг в иноки, потом какое-то время я был иноком, а потом меня уже постригли в монашество.  

К. Мацан 

— А тогда, когда Вы стали священником, эта тема ответственности как для Вас зазвучала? Она на Вас обрушилась, эта ответственность, тяжелая, такая тяжелая, как Вы и предполагали? Или как-то по-другому что-то произошло, что это стало не  так? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Нет, все равно ответственность есть, и когда Вы уже входите в эту службу, Вы понимаете, что еще больше, на самом деле. Что Вы много о чем не знали и не догадывались. Опять-таки, возвращаясь к исповеди: Вы знаете какие-то свои грехи, знаете о своем разговоре со своим духовником, но люди-то приходят с другими проблемами, а Вы к ним не готовы.  

К. Мацан 

— И что делать? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— А, понимаете, священник во время исповеди — это такой вот передатчик. То есть он когда говорит, он же не свою волю говорит. Конечно, тоже надо чуть-чуть включать мозг и думать, о чем ты говоришь людям. Потому что, Вы знаете, есть такое распространенное — младостарцы. Когда люди пришли, они вот только закончили семинарию, им, слава Богу, если 30 исполнилось, и они уже такие «великие духовники», и они начинают вот это вот проповедовать и давать советы, а у них еще жизненного опыта нету. Как можно — у тебя нет опыта, ты не пережил ничего... Почему мне было как-то чуть полегче — ко мне очень часто, опять-таки, через знакомых звонят какие-то друзья моих знакомых, у кого случилось горе в семье — это вот онкология, в основном, и какое-то заболевание, и они звонят за советом, потому что они знают — я это пережил, и я могу что-то посоветовать. И я могу утешить — не в плане того, что я где-то в журнальчике, там, прочитал, а я это через себя пережил, и я знаю, что происходит с человеком в этот момент. Я знаю, как ему посоветовать и как... чтобы он не ушел от Бога. Вот как Вы у меня спрашивали то, почему мне было послано это заболевание, а не соседу, я же такой хороший, а сосед такой плохой. И вот мне приходится объяснять людям, что вот потому, что ты хороший, тебе и послали. Потому что онкологическое заболевание — оно же не скоропостижное, не за два часа ты умрешь. У тебя будет срок покаяться, и Господь может тебе послать исцеление, но даже если этого не произошло, ты перейдешь в мир иной уже готовый ко встрече с Господом. А многие мечтают: «Ой, Господи, вот мне бы уснуть бы и во сне тихо и спокойно уйти в мир иной». А куда ты попадешь с таким сном? 

К. Лаврентьева 

— У нас был в гостях священник, который сказал одну очень важную вещь. Он сказал, что священнослужитель, духовник может советовать только то, что сам пережил. В этом смысле Ваши советы об онкологии и разговор с человеком — может быть, он имеет вообще какой-то такой особый путь к сердцу исповедующегося?  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Ну, конечно, Вы сами поймите: человек когда приходит, он же рассчитывает на что? Что его поймут.  

К. Лаврентьева 

— И не скажут формальностей.  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Конечно. И он уже идет заведомо к какому-то духовнику, священнику, который его устраивает. Вот Вы просто посмотрите: заходит человек в храм. Первое, что он делает, он смотрит на всех. Вот он первый раз пришел на исповедь — он смотрит на священников. Он сначала себе по типажу подбирает этого священника. «О, этот вот на дедушку похож, вот пойду к нему, он, наверное, добрый. Ой, нет, у этого взгляд злой — к нему не пойду». И так же любой человек — он когда приходит, он: «О, вот этого я знаю. Он когда-то болел, я про него по телевизору видел. Пойду-ка я к нему, у меня же такая же проблема. Он мне поможет, он мне посоветует». И человек идет туда.  

К. Лаврентьева 

— Отец Трифон, а если приходят с такими проблемами, касающимися семейных отношений, взаимоотношений мужчины и женщины, жениха и невесты? Сейчас вообще актуально разговаривать о том, нужно ли монаху говорить о семье и давать советы, касающиеся семейной жизни.  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Ну я же в монастырь пришел не в 17 лет... 

К. Лаврентьева 

— ...не с рождения... 

Иеромонах Т. Умалатов 

— (Смеется.) Да, не с рождения, как я думал, все монахи приходят. Я же до болезни, до всего этого планировал жениться и встречался с девушками, и как-то знаю, что такое семейная жизнь. 

К. Лаврентьева 

— То есть эта тема Вам не чужда? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Нет, конечно. Я знаю. Помимо этого, у меня же есть друзья, с которыми я общаюсь, они, многие, женаты. И у меня есть родственники, у которых семьи, и я их проблемы знаю. И кое-что из этой проблематики, естественно, знаю.  

К. Мацан 

— Вы рассказывали вещь, которая меня очень так зацепила, — что после болезни Вы для себя в каком-то смысле закрыли тему семьи и детей, потому что знали, что после того количества химиотерапии, которое Вы пережили, опасно было заводить детей, был большой риск того, что болезнь передастся по наследству. Это очень понятно и очень так, в высоком смысле слова, трогательно — то, что Вы рассказываете. При этом я не могу это не сопоставить с примерами людей, которые, даже пережив такие болезни, рожают детей. Недавно у нас в другой программе была героиня, сын которой болеет гемофилией, и они с этой болезнью боролись, но она не побоялась еще родить двух детей. И родились две дочки, и, слава Богу, здоровые. Но человек, находясь в похожей ситуации, как у Вас, иначе ответил себе на этот вопрос. И я понимаю, что здесь есть, в общем, два принципа, которые находятся в какой-то сложной взаимосвязи, — упование на Бога, доверие Богу (что даже если я болел, я уповаю на то, что дети будут здоровыми), с другой стороны, «не искушай Господа Бога Твоего». Вот как Вы искали равновесие между этими принципами? Почему именно второй все-таки, скажем так, возобладал? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Я долго не искал, честно скажу. У меня был очень хороший пример. Напротив меня лежал парень молодой. Он женился, все у них... Вот только родился ребенок, у него обнаруживают онкологию. И вот этого ребенка он видел буквально, там, чуть-чуть, пару, там, недель. И я понимаю состояние и ребенка, и его матери. Мало того, что для меня были риски — это то, что родится больной ребенок, это проблема в плане того, что тяжело пережить родителю... Это взрослый человек может сказать: «У меня болит здесь, мне плохо вот так», а маленький ребеночек — это вот сверточек такой лежит, и он говорит не может. И я видел их в онкологическом центре, и это, поверьте, не очень... 

К. Мацан 

— Снимает все вопросы само собой. 

Иеромонах Т. Умалатов 

— ...да, это раз. А потом, когда у Вас еще такое заболевание, и Вы понимаете, что как бы часть опухолей, операции, были несовместимы с жизнью, — да, они пропали, это чудо, да, все хорошо, но они также могут вернуться. То есть это двойной риск. У Вас может начаться заново заболевание. Понимаете, слово «онкология» — это общее название заболеваний. Онкология бывает разная. Там огромное количество всяких раковых клеток. Одни лечатся содой, другие лечатся лимонным соком, а третьи ничем не лечатся. И когда вот начинают говорить: «Ой, нашли лекарство от онкологии, попей вот такую травку, и все пройдет», — нет, ничего подобного. Так же и с Вашим случаем — смотря что у этой девушки было за заболевание. Это мог быть рак груди — это одно. А образования в брюшной полости с множественными метастазами, там три вида раковых клеток — это другое. И поэтому как бы для меня не было долгих мучений — заводить, не заводить. Я просто сразу решил, готов я смотреть на такого страдающего ребенка, как ему будет тяжело, или не готов.  

К. Мацан 

— Но Вы сейчас это рассматриваете как некий такой тоже в ряду Божественного промысла шаг к монашеству? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Ну, Господь, наверное, Сам просто мне подсказал, куда мне идти. Потому что опять, понимаете, мы сами думаем, что вот мы такие умные, мы решили, что мы пойдем налево, а не направо, а на самом деле — нет, нам Господь подсказал, что вот туда мы идем сейчас, а не вот туда.  

К. Мацан 

— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Сегодня у нас в гостях иеромонах Трифон Умалатов, заведующий сектором мероприятий и конкурсов Синодального отдела религиозного образования и катехизации. В студии Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Мы вернемся после маленькой паузы.  

К. Лаврентьева 

— Еще раз здравствуйте, уважаемые радиослушатели! В гостях у Светлого радио иеромонах Трифон Умалатов, заведующий сектором мероприятий и конкурсов Синодального отдела религиозного образования и катехизации. С Вами мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Отец Трифон, до паузы Вы сказали такую вещь: «Господь мне Сам подсказал, как, каким путем мне идти».  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Угу.  

К. Лаврентьева 

— А если неочевиден ответ Господа, если ты Его спрашиваешь и ответ не получаешь сразу или вообще какое-то время не получаешь, как тут быть? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— А вот, Вы знаете, это не значит, что Господь Вас не слышит. Это просто не наступило время для ответа. Мы же хотим вот ежесекундный ответ. Вот мы спросили — и тут же нам, как эта переписка в WhatsApp’е — написали, тут же увидели: о, прочитал, и пришел ответ. Но это не так. Просто что-то еще не произошло, что-то еще не наступило, а мы чего-то хотим. Вот пока это «что-то» не произойдет, мы этого «чего-то» не получим, просто-напросто.  

К. Лаврентьева 

— То есть что в такой ситуации делать? Успокаиваться?  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Молиться. 

К. Лаврентьева 

— А когда кажется, что вот если сейчас Господь не ответит, то вот все, мир просто рухнет? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— А надо чуть-чуть подождать и увидеть, что он не рухнет. Он будет продолжаться и дальше, этот мир. Просто мы что-то... В конечном итоге, мы что-то получим, какой-то знак. Мы будем думать, что мы ничего не получили. Мы будем думать: «О, мы все равно сами приняли решение и пошли вот этой дорогой». Но на самом деле это же будет не так. Нас кто-то подтолкнул к принятию этого решения, чтобы мы пошли по этому пути.  

К. Мацан 

— Вы рассказывали, что часто молитесь в дороге, потому что у Вас сейчас в связи с Вашим послушанием в Синодальном отделе много разъездов, Вы, скорее, больше бываете в поездках, чем у себя в монастыре, и приходится молиться в дороге. Это удобно, в смысле, есть все возможности это делать — на телефон молитвы закачал и молишься. При этом я не могу не поставить к этому вопрос. Потому что, казалось бы, монах — человек, который пришел в монастырь, чтобы молиться. И это главное содержание жизни, наверное, вообще отношений человека и Бога, но уж вдвойне главное для монаха, который от всего отказался, чтобы это общение с Богом было у него и вправду на первом месте. И я, ну, по крайней мере, сам по себе знаю, что, конечно, иногда в дороге нет иной ситуации, кроме как помолиться в дороге, в машине или где-то в самолете. Но часто сердце требует нормальной молитвы. По крайней мере, я так иногда чувствую — что да, я, пока ехал домой поздно ночью, правило послушал вечернее, но послушал. Но на самом деле я сейчас вот не молился. Это не то же самое, что если я встану дома, в комнате. У Вас нет такой проблемы?  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Вы знаете, дело в том, что, как Вы уже и сказали, можно прийти в храм и послушать молитву, но это не значит, что Вы помолитесь. Вы просто были на службе, Вы стояли вместе с людьми, но мысли Ваши летали где-то в другом месте. Когда Вы летите в самолете, Вам вот нечем заняться, Интернета нет, ничего нету, и начинает еще самолет трясти в турбулентности — вот тогда молитва вот как песня льется, вот поверьте мне. Вы сразу вспоминаете и о Боге, и о Богородице, и о Николае Чудотворце, о святителе Спиридоне — о всех. И тогда вот молитва — она горячее становится. Один мой знакомый — тогда он был еще семинаристом, он сказал такую интересную вещь: «Ну что такое молитва? Вот понимаете, — говорит, — батюшка, у кого-то глубокие вздохи, человек вот вдыхает кислород, а у кого-то маленькие вот эти вздохи. Так же и молитва — кому-то надо читать три часа «Молитвослов», и толку будет ноль, а кто-то прочитал «Отче Наш», и от этого больше эффекта и больше толку для человека». 

К. Мацан 

— А как у Вас? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— А по-разному.  

К. Лаврентьева 

— Монашеское правило — это не только «Отче Наш», насколько я понимаю.  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Нет, мы говорили не про правило сейчас, а про молитву. Правило читается утром, вечернее, утреннее — это все хорошо. А молитва, помимо правила... Бывает же еще, когда человек просто захотел помолиться.  

К. Лаврентьева 

— Отец Трифон, кто-то из святых отцов сказал, что Богу сладостнее, когда мы молимся, понуждая себя. Одно дело, когда мы молимся на душевном подъеме, и молитва льется, прямо вот как ручеек, а другое дело — когда молиться не хочется, и мы пытаемся понуждать себя, встаем на правило, молимся, заставляем себя. В то же время, сейчас очень модно то там, то тут среди православных богословов, может быть, рассуждать о том, что ничего не надо перед Богом делать насильно. И тут возникает вопрос: а что будет с человеком, если он, например, не будет молиться или будет молиться очень мало и, там, в полусне каком-то? Что будет тогда с душой? Насколько это полезно или вредно? Казалось бы, он же себя не насилует, он же идет от души у него, этот порыв! Ну, маленькая молитва перед сном! С другой стороны, как оно? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Ну, это, знаете, тоже двоякий такой вопрос — про маленькую молитву перед сном. Тоже нельзя вот строгие рамки. Лучше пусть человек прочитает сегодня одну молитовку, завтра добавит вторую молитовку, потом третью молитовку... 

К. Лаврентьева 

— Ну то есть нагрузку надо повышать все-таки?  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Конечно. Осознанно. Вот я когда пришел в Церковь уже после болезни, все, мне духовник говорит: «Нужно читать молитвы». Говорит: «Читай на церковнославянском. Ты с первого раза их и не поймешь. Поэтому вот сначала открываешь — неделю читаем одну молитовку. Вот ты уже все, ты уже понял ее, ты уже хорошо читаешь — добавляем вторую молитовку. Потом третью, четвертую, пятую — и так вот постепенно мы наращиваем». Как правильно Вы сказали, это какой-то труд. Потому что любой человек должен потрудиться прежде, чем сделать. Знаете, это как дружба. Только дружба с Богом, если это можно так назвать. Вы же для друга своего что-то делаете? Вы же готовы прийти ему на помощь, чего-то ему помочь по дому, по работе? Вы какие-то труды прикладываете к этому. А как Вы можете помочь Господу? Это только Господь Вам может помочь. Но Вы можете что сделать? Помолиться, поговорить с Ним.  

К. Лаврентьева 

— Отец Трифон, у меня есть знакомые, которые, когда слышат о православии, говорят, что «ой, православие — это так сложно, у Вас так много правил, путь спасения у Вас такой узкий, как игольное ушко, и так сложно войти в Царствие Небесное». С другой стороны, сейчас, в том числе, известный греческий богослов, архимандрит Андрей (Конанос) вообще как-то совершенно разрушает вот эти рассуждения и говорит, что «у любви к Христу все легко». И как тогда взаимодействовать между, действительно, правилами, постами, утренними и вечерними молитвами и вот этим путем ко Христу, который должен быть у каждого человека, иначе смысла ни в чем нет? Правильно ли это? Где тут грань? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Понимаете, Кира, для каждого человека это своя грань. Нету правил для всех одинаковых. Поэтому каждый человек сам должен решить, вот какой дорогой он пойдет. Никто не обещал, что это будет легкий путь, никто не говорил. Что-то надо соблюдать — и посты надо соблюдать, и на службу надо ходить, и все надо делать. Вы знаете, для того, чтобы хорошо устроиться на работу, мы же прилагаем какие-то усилия? Мы же хотим 10 или 11 лет в школу, потом мы идем в институт и усердно учимся, потом мы идем на работу и готовы работать 24 часа в сутки, чтобы подняться по какой-то карьерной лестнице. Но при этом, когда дело доходит до нашего спасения, мы говорим: «Ой, ну это же так тяжело и так сложно. Это же надо и вот это, и вот это, и вот это делать». То есть когда нам готовы платить деньги, мы готовы идти на какие-то жертвы — жертвовать своим сном, жертвовать своей семьей, жертвовать каким-то там отдыхом, лишь бы подняться и побольше этих денежек заработать. Но когда нам говорят о спасении, мы говорим: «Нет, ну это так трудно. Это же надо встать утром на полчаса раньше до работы, прочитать утреннее правило. Это же нужно прийти после работы уставшим, как неясно кто, и вместо того, чтобы лечь отдыхать с пультом в руках, надо почитать вечернее правило». Вот человек сам должен решить, к чему он тогда готов. 

К. Мацан 

— Есть представление о монахах как о тех, кто в монастыре закрылся и, как минимум, стремится пребывать в покое, с такой внутренней сосредоточенностью, скажем так. У Вас ситуация внешне совсем другая — Вы много ездите, много путешествуете, и, в принципе, остается вопрос, насколько это реально — быть по-настоящему монахом в центре Москвы, в центре мегаполиса, не где-то в отдаленном регионе, в лесах. Вот возможно быть монахом в центре мегаполиса? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Вы знаете, можно вести праздный образ жизни и далеко от мегаполиса, в каком-нибудь далеком монастыре, имея вай-фай какой-то там или какую-то точку доступа (они сейчас во всех телефонах), и Вы будете далеко не в монастыре. Человек найдет монастырь в любом месте, при желании, и в любом монастыре он найдет мир. Все зависит от человека — что он хочет.  

К. Мацан 

— Батюшка, но это теория. А вот на практике Вы нашли монастырь в своих бесконечных поездках, в работе, в служении, в послушании, организуя проекты и детские конкурсы в Синодальном отделе? Это тоже монастырь? В чем тогда монастырь заключается? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— В какой-то степени, да. Монахи уходят для чего в монастырь, помимо молитвы? Чтобы помогать людям, правильно? Монастыри испокон веков на Руси что делали? Помогали людям. Они занимались обучением детей. Первые школы где появились? На территории монастырей. Они занимались каким-то сельским хозяйством, выращивали овес, скотину и все остальное, продавали это. И тоже в тяжелые годы они помогали людям финансово — они кормили и помогали во время войн, вплоть до того, что они вооружали полки. Они же не только молились. Они занимались каким-то полезным трудом, помимо всего прочего. Вы поймите, вот просто сидеть в монастыре и с тура до вечера молиться и ничего не делать — это не монастырь. Монах должен все равно чем-то заниматься, чтобы в его голову не лезли просто даже глупые мысли. Вот когда мне говорят: «Ой, так тяжело спасаться! Так тяжело спасаться! Вот и туда хочется сходить, и сюда хочется сходить», я иногда говорю своим таким знакомым: «А Вы не пробовали работать? Вот я за день так вот наработаюсь в кабинете в этих поездках... Я когда прилетаю домой — и я не хочу никуда. Я хочу вот быстрее в монастырь, в келью, и закрыться, и самый лучший у меня отдых — это вот два дня б меня никто не трогал, вот я закрыл бы дверь и не выходил, вот честно говорю». Иногда друзья меня зовут на какие-то праздники, дни рождения, еще что-то, и я с ужасом жду, когда вот скоро оно наступит, и надо ехать вечером. А это так не хочется! Это вот... хочется просто в монастыре выйти и просто на лавочке посидеть.  

К. Мацан 

— А как изменилось Ваше, если угодно, ощущение себя самого после священства?  

К. Лаврентьева 

— Тем более, Вы же можете сравнить. Вы какое-то время были монахом — просто монахом, если можно так выразиться, да? А потом — священнослужителем и монахом. Иеромонахом.  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Ну, я Вам уже говорил, что ответственность как бы возросла, потому что ты идешь по улице — к тебе подходят люди, они задают тебе вопросы. Раньше ты без креста — к тебе подходят, чего-то спрашивают... 

К. Мацан 

— Люди прямо на крест реагируют, получается? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— На самом деле, да. На самом деле, да.  

К. Мацан 

— Интересно, интересно. 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Многие просто видят крест — «значит, это священник, значит, можно подойти». А так к тебе подходят — ты без креста, когда ты просто монах, — и ты говоришь: «Ой, это не ко мне, это к батюшке в храм». И все, ты как бы перенаправил вот этот поток, и народ пошел. И снял, с одной стороны, с себя ответственность. Опять мы возвращаемся к младостарцам, потому что есть такие, что он монах, а даже еще и не монах, уже налево-направо он раздает какие-то советы, он уже, там, проповедует вовсю и везде. Я с такими тоже встречался.  

К. Мацан 

— У нас был в гостях священник, который рассказывал, что... Так тоже вот размышлял об ответственности, и он тоже был уже глубоко церковным человеком до принятия сана. И когда принял сан, обнаружил, что какие-то ответы людям, которые спрашивают, приходят как будто бы без твоей помощи, как будто бы просто через тебя от Бога. И он это так воспринял, что Бог, поставляя священника, делая человека священником, не бросает его одного. Господь, Христос каждый раз рядом с каждым священником и помогает ему эту ответственность нести. Вы это так же чувствуете? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Константин, ну, и то, что я уже говорил в самом начале — что священник во время исповеди просто проводник. Почему я и говорил: нельзя стесняться ничего священнику говорить — в него вошло, через него ушло вверх. И так же сверху пришел какой-то ответ.  

К. Лаврентьева 

— А кто-то травмируется, например, от исповедей.  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Ну, опять, я же говорю — нужно... 

К. Мацан 

— Священники травмируются?  

К. Лаврентьева 

— Помнишь, нам кто-то рассказывал, что тяжело очень даются исповеди? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Конечно, тяжело. Конечно, тяжело! Я иногда стою на исповеди, приходят люди и начинают говорить какие-то там элементарные вещи. Ну, самые элементарные — «обижал маму». А я сразу это перевожу на себя, думаю: «О, а у меня же то же самое». То есть я ни одного такого вот какого-то греха через себя не было еще, чтобы не пропустил. Человек приходит и говорит: «Обидел». Думаю: «Ну, я же иногда обижаю». Там, «с мамой ругался». — «Но я же иногда маму ругаю».  

К. Мацан 

— Ну вот смотрите, Вы ситуацию как бы разворачиваете в другую сторону — говорите что прихожанину, мирянину не следует бояться ничего священнику говорить, потому что мы обращаемся к Богу на исповеди, священник — это свидетель. А мне интересно посмотреть на это с Вашей помощью со стороны священника. Вот, опять-таки, теория верна, что я только свидетель, и я не от себя говорю. С другой стороны, я же все равно — я. Все равно же в моем мозгу рождаются ответы. И как тут не воспринять каждое, любое слово, пришедшее в голову, как «а, ну вот это Господь мне посылает, сейчас я его ретранслирую»? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Вы имеете в виду, ответственность священника за те слова, которые он говорит человеку на исповеди, да? За то, что он советует ему?  

К. Мацан 

— Например. 

К. Лаврентьева 

— Ну как понять, где Бог подсказывает, а где ты от себя говоришь, да?  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Ну, опять, то, что я говорил: нужно просто включать разум и ставить себя на место этого человека. Ты сам себе посоветуешь такое, с правильной точки зрения? Вот приходит женщина, к примеру, и говорит: «Муж такой-сякой-рассякой, но мне с ним жить плохо, денег мало, а я такая красавица — может быть, мне развестись?». Вот что бы Вы ей здесь посоветовали? 

К. Лаврентьева 

— (Смеется.) «Такая красавица» — это особенно смешно.  

К. Мацан 

— (Нрзб.) никогда не разводился с мужем. (Смеется.) Не доводилось. 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Хороший ответ. (Смеется.)  

К. Мацан 

— Не знаю, что посоветовать! (Смеется.)  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Думаю, она к Вам больше не придет! Она к Вам больше не придет. Нет, Вы просто ставьте себя на место ее и мужа. Она чем-то недовольна, но, соответственно, и муж недоволен. Я, как правило, говорю: «А давайте, Вы вместе с мужем придете, и мы вместе побеседуем!». Потому что что-то можно — да — сразу на исповеди людям сказать, а в чем-то нужно разобраться. Нельзя со стороны выслушать одну сторону и, не выслушав другую сторону, принять решение.  

К. Мацан 

— Иеромонах Трифон Умалатов, заведующий сектором мероприятий и конкурсов Синодального отдела религиозного образования и катехизации, сегодня в нами и с Вами в программе «Светлый вечер». Я бы хотел обратиться снова к истории про преодоление Вашей болезни, которое во многом, как Вы рассказываете, и привело Вас и в Церковь, и потом к монашеству, потом к священству. В одном интервью Вы сказали, признались в таком любопытном факте, что пока Вы не пошли в храм, будучи в больнице, химиотерапия не начала действовать.  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Да, было такое.  

К. Лаврентьева 

— Удивительно.  

К. Мацан 

— И, с одной стороны, это удивительно и потрясающе. С другой стороны, это для человека, скажем так, скептически настроенного вообще к религии, к Церкви, это такое доказательство того, что «а, ну, эти верующие — они вот только чудесами и питаются». «Вот был процесс лечения — и, конечно же, человек связал это с верой, с поставленной свечкой. А потом вообще в эту мифологию, в эти сказки ударился до конца, стал ходить в храм, потом еще и в монастырь ушел, потом вообще священником стал — ну, вообще пропал». Что Вы такому скептику ответите? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Ну вообще неадекватность. Ну, Вы знаете, дело в чем? Я же на момент того, когда попал в больницу, не был таким вот верующим, как человек мог подумать обо мне. И я пошел в храм почему? Любой онкологический больной — он готов на что угодно, лишь бы вот сейчас и быстро стало хорошо. И тут мне говорят: «Давай зайдем в храм и поставим свечи». Да давайте хоть десять свечей поставим, но вот сейчас, и быстро, и хорошо. И мы заходим, и мы ставим свечи, и подходит — она тогда не была монахиней, она была инокиней — и спрашивает у тебя, улыбаясь так, монашенка вот эта спрашивает: «А что у тебя, детка?». А ты думаешь: «Боже, какая больная женщина глупая! Ну что может быть в онкологическом институте? Ну не ангина же!». А оказывается, у кого-то рука, у кого-то нога, у кого-то еще что-то. И ты начинаешь задумываться, когда она так же мило продолжает тебе улыбаться и говорит: «Ой, ты приходи завтра, будет соборование, батюшка придет». И ты думаешь: «Может быть, правда пойти? Ну вдруг поможет!». И ты приходишь, и первое чудо, которое начинается — ты два часа сидишь в храме, запах ладана, запах свечей, а ты можешь еще сидеть, потому что это токсикоз ужасный, нельзя... 

К. Лаврентьева 

— Ничего нельзя. 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Ничего нельзя, да. В принципе, да, ничего. Даже сидеть уже нельзя. А на следующее утро ты еще поднимаешься и вот, полуживой, ползешь в храм, потому что тебе батюшка в конце службы, в конце соборования сказал: «Кто сегодня пособоровался, в ближайшие дни придите, исповедайтесь и причаститесь». И ты думаешь: «Ой, а вдруг ближайший день не наступит? Может быть, все-таки сходить? Может быть, не ждать, когда вот эти кабиночки, как у католиков, сделают?». И ты приходишь. А перед этим тебе сделают одно обследование, второе, третье. И есть записи в карточке, где написано, что изменений нет — две опухоли как были неоперабельные, так они и есть, анализы как ухудшаются, так они и ухудшаются, гемоглобин как падает, так он и падает. Ты уже не можешь ходить, практически. Где там «сам себе напридумывал»? А потом ты в один прекрасный день приходишь, исповедуешься и причащаешься — и через три дня у тебя появляется желание пойти на улицу погулять, чего до этого вообще не  было. И ты идешь гулять, и через неделю тебе делают обследование и говорят: «А опухоли стали уменьшаться».  

К. Лаврентьева 

— Поразительно! 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Ну, можно себе напридумывать, конечно, это. Константин, люди будут верить в то, во что они сами захотят верить. Вот они придумают себе, что «а, этот ненормальный себе внушил», они  так и будут. Это я встретился с одним врачом... Я лечился в Онкологическом институте имени Герцена, и сидим... Я давно дружу со многими врачами там. И сидим, и зашел один врач молодой. Чего-то сидим, разговариваем, и чего-то заговорили про отдых, про баню. Он говорит: «Я так люблю баню, так люблю баню! Люблю попариться, это так полезно для здоровья!». Я так вздыхаю и говорю: «А мне нельзя в баню». Он говорит: «А почему?». Я говорю: «Ну, у меня последняя стадия онкологии с множественными метастазами (ну, были когда-то там), с опухолями». Он на меня смотрит и говорит: «Вы сейчас чего, фантазируете сидите, что ли, здесь?». А врачи, которые рядом сидели, они меня знают, они засмеялись и говорят: «А ты чего, про меня не знаешь? Это же наш ходячий экспонат». Врачи сами подтверждают это, что это было чудо. Потому что у меня палатным врачом был Владимир Воробьев — это сын Воробьева, который Свято-Тихоновский... 

К. Лаврентьева 

— Ректор Свято-Тихоновского университета... 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Да. Ой, Николай Воробьев, простите. Папа у него Владимир Воробьев. 

К. Мацан 

— Да, сын отца Владимира Воробьева Николай Воробьев, ректор ПСТГУ.  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Да, он у меня был палатным врачом. Как мы с ним потом пошутили, он говорит: «Мы уже салатики на поминки нарезали, твоих гостей уже пригласили, а ты взял и сбежал от нас».  Я говорю: «Ну вот такой вот я непредсказуемый». Мы с ним виделись где-то год назад, я заезжал в Герцена, и мне надо было там с ним посоветоваться. Мы пришли с профессором Мамонтовым к нему. Он говорит: «Помнишь?». Он говорит: «Ну как же его забыть! По всем показаниям, он уже давно должен был быть где-то там, в астрале. А он все ходит к нам да и ходит!». Он сам сказал: «Да, это чудо». 

К. Лаврентьева 

— Но, к сожалению, такие чудеса случаются не каждый раз.  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Понимаете, они есть, чудеса. Но просто многие о них не рассказывают. Ну, выздоровел я, выздоровел — кого это интересует? Ну продолжил я свою жизнь... Потому что, говорю, человек вот выздоровел — как вот притча, когда всех исцелил Спаситель (ну, не всех, а сколько-то человек исцелил), и кто пришел поблагодарить? Так и здесь — «у меня все хорошо»...  

К. Лаврентьева 

— Десять прокаженных, один вернулся — где же девять?  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Да. Один, а девять — куда? Один пришел и посвятил свою жизнь Богу. А девять — куда? «Слава Тебе, Господи, я исцелился. Ну, я пойду, у меня дальше там — семья, бизнес, дела, заботы». И никто не думает, что заболевание может же вернуться.  

К. Мацан 

— В Вашей логике, хотя я очень хорошо понимаю то, что Вы рассказываете, и это потрясающий рассказ, я лично не сомневаюсь, что может произойти исцеление по молитве и просто вопреки всяким, любым медицинским показаниям, все-таки получается, что вера — от чуда. Вот человек пережил чудо исцеления и после этого поверил в Бога. А часто мы дискутируем на тему, а правильно ли, что вера — от чуда? Не правильнее ли то, что чудо — от веры? То есть если ты веришь сначала, то потом чудо происходит. Что Вы об этом думаете? 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Нет, я верил и до того, как произошло чудо, что я не умру. 

К. Мацан 

— Да?  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Я каждый вечер молился — своими словами, естественно. Я не знал никаких молитв. Я молился своими словами. Просто такой разговор с Богородицей — что «ну вот, болею, помоги мне, Матушка». А потом уже я исцелился, потом я решил пойти в монастырь. А до этого я верил, что я не умру и что у меня все будет хорошо. 

К. Мацан 

— А из чего эта вера вырастала? Ну вот «я верил, что не умру и что все будет хорошо». Что-то за этим было? Это просто... Кто-то не верит, что он умрет. Вернее, не верит, что он не умрет, и, наоборот, впадает в отчаянье... 

Иеромонах Т. Умалатов 

— Я просто не планировал умирать.  

К. Мацан 

— А, ну так просто, да, собственно говоря... То есть Вы — оптимист по жизни?  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Да, я думал: Господь все уладит, да. Ну... 

К. Лаврентьева 

— Было какое-то внутреннее, да, ощущение?  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Да. Вот... Должен я почему-то жить. Вот. Ну, наверное, вот для того, чтобы проводить вот эти какие-то мероприятия, конкурсы, помогать  детям, наверное.  

К. Лаврентьева 

— Отец Трифон мы сегодня очень много говорили о священнической пастырской ответственности. А что для Вас самое радостное в священстве Вашем?  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Именно в священстве или в том, чем я занимаюсь? 

К. Лаврентьева 

— Наверное, в священстве... 

К. Мацан 

— А у Вас это разделяется или?.. 

К. Лаврентьева 

— Или, если у Вас есть, действительно, разница между этими понятиями.  

Иеромонах Т. Умалатов 

— Ну вот смотрите, как разделяется. Священство — это человек, который ведет службу. Но помимо службы же я еще занимаюсь и окормлением детей. Хоть опосредованно, но я влияю на  ребенка. Вот мы проводим международный конкурс «Красота Божьего мира», вот приезжают эти детишки из регионов, и вот они... Они слышали тоже о Боге, они знают, что Он где-то есть. И они, как многие, тоже думают: «О, вот эти монахи — это же вот какие-то зашоренные люди, с которыми нельзя ни посмеяться, ни поулыбаться, ничего». И тут они видят меня: «Дети, здрасьте! Мы сейчас быстро побежим вот отсюда вот до того автобуса, потому что мы опаздываем». И дети радостно бегут. А потом мы начинаем чего-то играть, дурачиться, там, мы забегаем, там в музей: «Так, дети, быстро строимся, с родителями по парам». И они уже смотрят на меня как на обычного человека. И они понимают, что со мной можно поговорить, и начинают задавать какие-то вопросы. Мне очень нравится еще реакция, помимо детей, родителей. В прошлом году, кажется, было — приехала группа победителей конкурсов, все. А детишки из регионов — они вот такие вот открытые. И вот один мальчонка — он был откуда-то с Дальнего Востока, — он подошел, он с мамой прилетел. А там разница еще во времени... Он подошел в планетарии, взял меня за руку, идет, вот держит меня за руку и о чем-то со мной говорит. И подходит одна мамочка и спрашивает: «А это кто Вам?». Я просто в шутку говорю: «А, да сыночек мой, привезли мне». Она, такая: «А-а!». Через пять минут все знали, что у меня есть ребенок.  

К. Мацан 

— (Смеется.)  

Иеромонах Т. Умалатов 

— При этом вот возникает вопрос: Вы где два дня до этого были, когда этого ребеночка награждали на сцене, когда называли его, когда вот его мама ходит? Вот Вы где были? Вот как Вы думаете, когда они видят вот такого священника, и вот они видят — он может пошутить, он может еще что-то сделать, это вот является проповедью или нет? Вот говорю, возвращаясь к вопросах о детях, которые... ну, которых у меня как бы нет, своих детей... Но когда вот приезжают 30 детишек из регионов — это как Ваши дети. Вот Вы смотрите... Вы для них подбираете экскурсии: «Ой, чтобы вот этому ребенку»... Вы уже к нему относитесь как к своему. Вот 30 Ваших детей. Чтобы вот ему было интересно, чтобы ему было вот хорошо. Заселяете их в хорошую гостиницу. Вы поселите своего ребенка в общежитие? Нет. соответственно, Вы также этого ребенка селите в хорошую гостиницу, чтобы ему было как-то комфортно. Вы везете его покушать в какой-то хороший ресторан. Я не говорю, там, дорогие рестораны — это нормальный ресторан с нормальной ценой, с комплексным обедом, но ребенок, приехавший из региона, там... Ну если посмотреть историю победителей «Красоты Божьего мира», это дети из регионов. Москва очень редко побеждает. И эти дети «Макдональдса» многие не видели. И вот они приезжают — и вот это вот выплеск их энергии, которая выплескивается на Вас. И так же радуетесь. И вот Вы из какого-то там монаха становитесь ребенком. 

К. Мацан 

— Спасибо за эту радостную беседу. Сегодня с нами и с Вами в студии Светлого радио был иеромонах Трифон Умалатов, заведующий сектором мероприятий и конкурсов Синодального отдела религиозного образования и катехизации. Программу провели Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. До свидания! 

К. Лаврентьева 

— Всего хорошего 

Иеромонах Т. Умалатов 

— До свидания!