
В гостях у Дмитрия Володихина был доцент Литературного института имени Горького, поэт Сергей Арутюнов.
Разговор шел о личности, судьбе и литературном творчестве писателя-фронтовика Александра Твардовского.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Д. Володихин
— Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Это светлое радио, радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный поэт, главный редактор портала «Правчтение», Сергей Сергеевич Арутюнов. И сегодня мы поговорим об одном из самых известных писателей и поэтов России XX столетия — о русском человеке, фронтовике, с крепкими нервами и хорошей деловой хваткой; о человеке, которого читали десятки миллионов людей, о человеке, произведения которого разошлись по всему миру; о человеке, память которого постепенно расплывается и, может быть, уже через десять, двадцать лет окажется никому не нужной и забытой — это Александр Трифонович Твардовский. Ну вот, как обычно, для начала, когда мы представляем какую-то историческую личность, прошу дать визитную карточку — буквально в трех-четырех фразах главное, что надо помнить о Твардовском, когда о нем заходит разговор.
С. Арутюнов
— Александр Трифонович был, наверное, в числе двух-трех людей в XX веке, поэзия которых сделалась народной в самом непосредственном смысле. Этих людей мы можем вот по пальцам перечесть одной руки и, я думаю, еще пальцы останутся.
Д. Володихин
— Ну и, например, кто?
С. Арутюнов
— В народ вошли Сергей Александрович Есенин, Владимир Семенович Высоцкий и третье имя, которое можно назвать, это Александр Трифонович.
Д. Володихин
— Ну некоторые песни еще остались, «Медаль за город Будапешт» осталась. Но, в общем, я думаю, что вы очень правы. Люди, которые все по отдельности имели солидный культурный багаж — даже вроде бы выходец из крестьянского сословия, Есенин, люди, которые, в общем, были представителями рафинированной литературы, даже, в общем, по внешней видимости грубоватый Высоцкий — все они принадлежали высшему эшелону культуры. И тем не менее они действительно, вы абсолютно правы, стали принадлежностью общенародной памяти: их цитировали, их помнили, их знали, их любили, их уважали самые широкие массы, может быть, даже больше, чем круг, собственно, высокоинтеллектуальной интеллигенции. Ну что ж, народный поэт...
С. Арутюнов
— Народный абсолютно.
Д. Володихин
— Александр Трифонович Твардовский. Начнем от того ключа, который пробился из-под земли, и который представляет собою его многотрудную жизнь. Откуда, когда, чей сын и как стал литератором?
С. Арутюнов
— Не знаю, существует ли сейчас та самая деревня под названием Сельцо — в одном из источниках она указана как место рождения Александра Трифоновича. Случилось это в поле, даже не в самой деревне, где матушка его была в сельском труде полевом и разрешилась от бремени в 1910 году, будучи женой того самого Трифона Гордеевича, кузнеца деревенского, мужчины, несомненно, сильнейших физических свойств, мужчины крутого, и так оно и пошло, когда было вот это самое тихое семейное чтение по вечерам, заведенное еще дедом Александра Трифоновича, читали детям вслух. О чем наш владыка Климент говорит: читайте детям вслух, каждый раз вообще, когда говорит о семейном чтении.
Д. Володихин
— Для наших уважаемых радиослушателей: владыка Климент, митрополит Калужский и Боровский, глава Издательского Совета Русской Православной Церкви — вот о ком идет речь.
С. Арутюнов
— Истинно так. Читали вслух. Втемяшилось в эту маленькую юношескую голову все, что читалось и, наверное, стихи детские, и стихи взрослые, и будучи еще неграмотным, Александр Трифонович начал сочинять стихи. Вопрос такой: как же записывались эти стихи, если он неграмотный был? Наверное, матушка записывала, я так полагаю.
Д. Володихин
— Да, братья, сестры.
С. Арутюнов
— Сестра была. Может быть, записывали что-то, а потом наверняка все это потеряли. В 14 лет он штурмует первый раз одну из смоленских газет.
Д. Володихин
— 1924 год.
С. Арутюнов
— Да, 1924 год, только что гражданская окончилась, что-то вот там появляется, какие-то первые опыты. И потом он поступает, в свои годы уже такие, юношеские, в Смоленский пединститут, учится там, но сердце его все-таки — представляете, какие годы? Ну это же, значит, вот уже конец 20-х там, это 29-й —год великого перелома. «В Москву, в Москву!» — слышится клич. И Александр Трифонович подается на заработки.
Д. Володихин
— Ну я думаю, дело не только в том, что слышится клич. А дело в том, что коллективизация, она же колхозизация, она так ударила по крестьянству, что моя вот лично родня, она бежала, и многих других людей, она бежала из деревни, чтобы хоть как-то прокормиться в городах. Ну вот и он тоже потек в Москву прямым ходом. Его родня, в общем, и он сам перед советской властью ни в чем не были виноваты, но семья кузнеца оказалась зажиточной. А зажиточная семья на селе — это для 30-х годов уже само по себе вина.
С. Арутюнов
— Мишень. Просто открытая мишень. Чуть получше дом, чуть почище двор — как уже активист какой-нибудь уже присматривается, и уже где-то в сельсовете что-то решают.
Д. Володихин
— Как потом делить будем.
С. Арутюнов
— Да, в какие-то списки он уже входит, а списки отсылаются в район. А в районе уже смотрят и спускают разнорядочку: а что-то у вас какие-то недобитки все-таки остались, так они как: однодворцы, не однодворцы? А надо сказать, что дед-то Александра Трифоновича, Гордей, был фигурой странной для деревни. В чем его странность была? В том, что это был профессиональный военный...
Д. Володихин
— Артиллерист.
С. Арутюнов
— Артиллерист, бомбардир — то есть это командир орудия, не менее как. Ведь бомбардир еще был при Фонвизине-то, помните, это вообще дворянский титул.
Д. Володихин
— Но бомбардир...
С. Арутюнов
— Бригадир. Бомбардир...
Д. Володихин
— Да, для русской артиллерии начала XX — конца XIX это уже не офицерские чины.
С. Арутюнов
— Да это уже, в общем, прапорщик немножко такой.
Д. Володихин
— Ну, в общем, попал опять в крестьянскую среду, и больше в армию не возвращался, однако, очевидно, на семью некое влияние оказал.
С. Арутюнов
— Александр Трифонович вспоминает, что дед вернулся, значит, из Польши, куда русская армия ходила, с какими-то очень такими убеждениями и с кличкой, которую присвоил себе чуть ли не сам: пан Твардовский его стали называть. И он радовался, когда его называли так. И он был первым, видимо, значит, на селе, кто одел на свою голову шляпу. Он призывал не ходить в лаптях, чтобы не походить на обычное, значит, русское смоленское крестьянство, всех своих детей. В результате чего дети до поздней осени ходили босыми, потому что ботинок не было. Поэтому, в общем, воспитание было суровым, но именно вследствие того, что дед Гордей был определенных убеждений, его тянуло, некоторым образом, в аристократическую среду такую, крестьянство высшего сословия.
Д. Володихин
— То есть небогат, но горделив.
С. Арутюнов
— Именно.
Д. Володихин
— Крестьянство и впрямь было не из голытьбы. то есть в 20-е годы дела, очевидно, семьи шли неплохо. Это потом ее разорили, разогнали, отправили, по-моему, куда-то в ссылку или на поселение.
С. Арутюнов
— Да, отправили — это была ссылка, и они пробыли там пять лет. Александр Трифонович...
Д. Володихин
— С ними не отправился.
С. Арутюнов
— Не отправился. Его спасло то, что он был все-таки студент, городской, уже он работал, и его это спасло. И то, с каким спокойствием он отнесся к вот этому воздаянию, очень много говорит о его юношеской какой-то то ли решительности, то ли нерешительности, то ли какой-то отстраненности. Эта рана жгла его всю жизнь. У него есть стихотворение об этом, и оно очень странной интонации. Вот тот край, куда их кинули гуртом, — вот примерно такое начало, его нужно прочесть очень внимательно, построчно и понять: а что же сам-то он, как он относится к этому? У него были очень неважные отношения не с дедом, который читал ему по вечерам...
Д. Володихин
— А с отцом.
С. Арутюнов
— А с отцом-кузнецом. Эти отношения расстроились у мальчика довольно быстро, и он готов был бежать из деревни даже не в силу того, что коллективизация, а от фигуры отца, характер которого, может быть, имел какие-то такие, не совсем отцовские, может быть, не то что любящие свойства в отношении мальчика.
Д. Володихин
— А может быть, просто когда Твардовский оказался в городе, отрезанный от своей семьи, и когда семья попала под удар, он подумал, что для того чтобы выжить, надо отказаться и оказался.
С. Арутюнов
— Это жгло его.
Д. Володихин
— Времена были такие. Там человек, который настаивал на традиционных привязанностях, на вере, на добродетели, мог ведь и сам попасть под удар, оказаться на выселках где-нибудь огромной страны, на поселении, а то и на лесоповале. Ну Твардовский не стал рисковать, а что там на самом деле было между ним и отцом, тайна сия велика есть. Но Твардовский так или иначе попал в Москву, выжил, уцелел, не оказался в ссылке. И мало того, еще и поступил в элитнейший институт философии, литературы и истории.
С. Арутюнов
— ИФЛИ — это знаменитейший институт, здание которого сохранилось в Москве. И когда я читаю некоторые воспоминания об этом институте персон, которые его окончили, судьба этих молодых, таких апостолов социализма, трагична. Потому что эти филологи разделялись на два основных отделения: вот романо-германское и, по-моему, еще одно было отделение вот в этом ИФЛИ. И все, что касалось вот этого романо-германского отделения, это были очень хорошие знатоки немецкого языка. Эти мальчики и девочки первыми попали вот в первый набор в 41-м году на фронт, нелегалами, то есть их забрасывали в тыл разведчиками.
Д. Володихин
— Но они не выжили.
С. Арутюнов
— Практически никто не выжил, то есть их разоблачали сразу. Потому что то ли они говорили на немецком с акцентом, но бойко, то ли еще что-то. В общем, он окончил этот институт еще до войны. И получил направление в армейские газеты. Тогда уже было неспокойно. Тогда уже затевалось, значит, он участвовал в польском походе, и затевалась уже советско-финская война.
Д. Володихин
— Ну что ж, стоит резюмировать, сказать, что Твардовскому очень повезло с образованием. Человек из деревни, человек из русского крестьянства, человек из подпорченной семьи, скажем так...
С. Арутюнов
— Осужденной семьи.
Д. Володихин
— Да, член семьи из людей, которые попали под осуждение, тем не менее оказался, в силу, возможно, каких-то связей, он дружил с Исаковским...
С. Арутюнов
— Да, поэт, уже тогда был поэтом, в общем, деревни советской именно.
Д. Володихин
— А возможно, что-то еще было в его судьбе, остается только гадать. Но тем не менее прохождение ИФЛИ и путевка на мирную, можно сказать, высокопоставленную по тем временам работу армейского журналиста — это скачок для деревенского парня. Дорогие радиослушатели, сейчас, я думаю, стоит поставить песню «Землянка». И вообще сегодня нас будут сопровождать песни, связанные с фронтовым бытом Великой Отечественной, потому что Твардовский для миллионов людей просто поэт-фронтовик. Это справедливо заслуженная репутация. И не он писал эти песни, но они есть правильное сопровождение рассказа о его судьбе.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный поэт Сергей Сергеевич Арутюнов, который является нашим сегодняшним Вергилием по кругам ада в судьбе Александра Трифоновича Твардовского. Итак, первый круг ада, связанный с печальной судьбой семьи, Твардовский прошел в молодости. Но вместе с тем его образование и его творческие способности уже тогда приподнимали его достаточно высоко над средой, в которой он жил и в которой он учился. Ну, например, поступая в ИФЛИ, он был уже автором поэмы «Страна Муравия», весьма известной в советском обществе, сейчас может быть несколько подзабытой, но она прошла большое количество изданий.
С. Арутюнов
— «Страна Муравия» была включена в билеты экзаменационные по современной литературе в самом ИФЛИ. Это удивительно, но это так: он мог вытянуть билет, выпускаясь из института, на выпускном экзамене, про себя — это поразительно. Я напомню сюжет поэмы, она типичная производная от некрасовского «Кому на Руси жить хорошо», потому что там все начинается с дороги — крестьянин покинул на своей же лошади, на своей телеге свою деревню и отправился куда глаза глядят. Какая-то вот эта сказка, да, вот часто ведь...
Д. Володихин
— Путешествие за счастьем.
С. Арутюнов
— Да, вот за счастьем, за волей: есть какая-то «Страна Муравия», где нет колхозов, большевиков, и всего остального — продразверстки или продналога, нет этого там ничего. Есть какая-то подсолнечная страна.
Д. Володихин
— Как же она получилась изданной, да еще и прославленной в советское время? Ну там это не звучало, то, что он бежит от советской власти, он просто бежит за счастьем из родных мест.
С. Арутюнов
— За счастьем, но там очень понятно из его внутреннего монолога, что ему все надоело и что он пытается вырваться. Ну не за пределы Отечества, но хотя бы куда-нибудь. Встречает он по дороге мирного священника, странника такого, он идет по дороге, они встречаются. Ну как дела? А я по-прежнему нужен, отвечает священник. Это очень трогательный разговор и очень антисоветский, кстати говоря. По-прежнему нужен — крестить, женить, нужен, просто на месте не сижу. И священник предлагает ему: а не поедешь со мной? Будешь, ну водителем предлагает быть, водителем телеги. Все вдвоем-то легче. Крестьянин отказывается. Почему, что в нем играет? Ну, в общем, этой участи ему недостаточно. Ну рутина обычная, он же за чудом. Поэтому встречает он там старого товарища, который уже упечен в ссылку и вернулся из нее. Товарищ после ссылки оказывается несколько измененных свойств — в общем, ворует он у крестьянина, у брата своего, в общем-то, побратима, друга старого, лошадь. И потом уже эта, вот эта «Страна Муравия» заключается в той самой лошади, которую крестьянин ищет до самого конца поэмы. Тоже как символ счастья. Ну как-то там вот, пометавшись по дорогам, находит коня своего. И попадает он в какую-то деревню очередную, где очень такой убежденный активист, уполномоченный, собирает народ, как-то объясняет ему. А тот спрашивает: ну что, колхоз у вас? Он говорит: колхоз. И как-то вот начинается в этой вот общине небольшой, смотрит он на этого активиста, а ведь активист этот бит был до смерти буквально. И рассказывает ему, как избили его кулаки до смерти, но все-таки он выжил, продолжает и не боится ничего. Род у него крепкий, здоровье там едва ходит, но, в общем, сердце бьется, и идея бьется. И вот как-то он поддается очарованию этого и учителя, нового своего учителя жизни, и остается там, в общем, вступает.
Д. Володихин
— То есть, в общем, идея состоит в том, что на селе человеку надо очароваться некоей идеей. Ну например, советской идеей.
С. Арутюнов
— Например, да. Это мучительная мысль для любого даже не единоличника, не однодворца, а вообще мучительная идея: ну как так, все обобществить? Как это так — вот коня, свою личную душу как будто сдать в общее пользование? Это действительно великий перелом для любого крестьянина. Это хоть в любой точке мира возьмите: как это так?
Д. Володихин
— Ну да, перелом, который окончился тем, что в конце Советского Союза у нас была так называемая продовольственная программа, и разоренная деревня страну уже не кормила, хлеб покупали где-нибудь в Канаде. Очаровались идеей — результат очарования ну вот такой. Ну что же, для Твардовского в конце концов не так было много вариантов. Ему требовалось выжить, при этом, в общем, нужно было использовать только одно: грамотность, образованность и талант. Что ж, в конце 30-х — начале 40-х он реальный военный корреспондент, в польском походе, корреспондент на советско-финской войне. Ну в 41-м году он, естественно, как на салазках, въезжает в быт военкора Великой Отечественной.
С. Арутюнов
— Да, он работает в газете в армейской, и вот в этой газете начинает появляться уже продолжение его поначалу очень веселых историй о Василии Теркине. Кстати говоря, Василий Теркин — это ведь герой не совсем Твардовского, это были еще стихи другого автора, еще времен Первой мировой войны. Был там такой молодцеватый солдат, и Твардовский использовал вот этого молодцеватого солдата, который там совершал какие-то чудеса, быстро всех побеждал, смекалка вот эта воинская и так далее. Это анекдот, это вообще городская легенда, то есть армейская легенда, вот какой-то Теркин там. И постепенно от этих финских историй, там: «Белофинн летит на лыжах...» — точно такой размер, вот этот самый хорей, интонация уже Отечественной войны становится все более сгущающейся, страшной, и наступает откровение.
Д. Володихин
— Переправа, переправа!..
С. Арутюнов
— Берег левый, берег правый
Снег шершавый, кромка льда...
Кому память, кому слава,
Кому темная вода, —
Ни приметы, ни следа.
Д. Володихин
— Ну вот видите, в школе изучали, до сих пор помним.
С. Арутюнов
— Да мне это мама читала еще вечером. Я еще был дошкольник, мне еще было тогда года четыре-пять, вечерами.
Д. Володихин
— Ну что ж, сначала было весело, потом было страшно. Потом страна начала выходить из войны победительницей. И Твардовский в какой-то степени изменил интонацию, трагическая интонация сменилась на триумфальную. Но вместе с тем он жил и писал со своим народом, как народ переживал, так Твардовский и писал. Стихи-то поэтому и запомнились: они простые, проще пареной репы, в некоторых местах и разговор идет на бытовые темы. А спрашивает старый солдат у молодого: есть ли у тебя одна такая вещь? Какая? Вошь. Ну частично есть, говорит молодой солдат.
С. Арутюнов
— В поле вьюга-завируха,
В трех верстах гудит война.
На печи в избе старуха,
Дед-хозяин у окна.
Вот. Или скажет: недолет, — да, вот это солдат первой империалистической. Это одна из самых уютных глав «Василия Теркина», которую очень хорошо читать под вьюгу. Я просто советую вот родителям, разумным, вменяемым, нашим радиослушателям, которые все вменяемы поголовно: почитайте эту главу отдельно.
Д. Володихин
— Ну что ж, для Твардовского война не закончилась смертью, не закончилась увечьем. Он делал свое дело. Никто не называет его ни трусом, ни дезертиром, он выезжал на фронт, он писал стихи, он работал. И постепенно рос в чинах. Вышел он, кажется, подполковником или полковником из войны?
С. Арутюнов
— Подполковник было его звание уже вот на момент его смерти, в 71-м году. Наверное, там еще после войны немножко ему добавляли. На фотографиях он, по-моему, майор.
Д. Володихин
— Майор. Ну разница невелика, на один чин. И надо сказать, что Теркин закончился вместе с войной.
С. Арутюнов
— В 45-м.
Д. Володихин
— Твардовский постепенно дописывал, в 45-м, не то начале 46-го дописал последнее. И издано было в 46-м.
С. Арутюнов
— Удивителен, то есть что последняя датировка 45-й, некоторые там вдруг сбиваются на 46-й, некоторые датировки — ну это разные редакции просто. Феномен удивителен. Вы представляете себе армейскую газету, пусть даже общесоюзного масштаба, но газета, какой тираж? Вот какой тираж, мы сейчас предположим, у армейской газеты, которая распространяется на весь, скажем, ну фронт один — сто тысяч.
Д. Володихин
— Ну это по нынешним временам это вообще гигант.
С. Арутюнов
— Ну по нынешним временам, даже не будем с нынешними временами ничего сравнивать, ну допустим, сто тысяч. А экземпляров сколько «Василия Теркина» рукописных? До миллиона. То есть каждый солдат, который не сумел сохранить газету — а они рассыпаются, они раскручиваются на самокрутки, да, рвутся. Каждый в блокноте своем имел несколько глав «Василия Теркина» —расплывшиеся чернила, химический карандаш, — переписывали, читали друг другу вслух. Твардовский сам пишет: «Жили, Теркина читали», — ну немножко иронизируя над своей популярностью. Он иначе и не мог относиться к ней. Это чудо было.
Д. Володихин
— А после войны Александр Трифонович воспринимался как человек, который пусть и не был в окопах, не был на передовой, но все-таки как человек, для которого война родная. Он ее не избег, и он прожил ее все-таки в офицерском своем звании и понимал, что такое война, и где там счастье, и где там горе. Дорогие радиослушатели, я напоминаю вам, что это светлое радио, радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. Мы ненадолго прекращаем наш с вами диалог, чтобы буквально через минуту вновь встретиться в эфире.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный современный поэт Сергей Сергеевич Арутюнов. И мы обсуждаем с ним судьбу и труды замечательного русского поэта советского периода, Александра Трифоновича Твардовского. И вот разговор чрезвычайно важный, на мой взгляд, о том, до какой степени Твардовский после войны оставался в этом статусе поэта-фронтовика. Когда написано его стихотворение знаменитое «Я убит подо Ржевом»? Это ведь одно из самых страшных литературных произведений о войне, трогающих душу и рассказывающих какую-то такую правду, которая выкапывается из-под земли с миноискателем, вместе с осколками от снарядов, костями убитых, пуговицами от мундиров и гильзами, которые вылетели когда-то из винтовок и автоматов.
С. Арутюнов
— Это 46-й год — то есть даже земля не успела остыть. 46-й год. Я думаю, что «Я убит подо Ржевом» — это вовсе даже и не стихотворение, оно имеет признаки маленькой поэмы. Это жанр очень редкий, он встречался буквально у считанного количества советских и русских поэтов. Но это маленькая поэма, которую невозможно ни забыть, ни выкинуть из памяти, ни сделать вид, что ее не было. Она настолько, с точки зрения просто вот, знаете, историка. Ведь Ржев, как и Брест, в первые годы после войны был совершенно белым пятном. То есть о Ржеве не говорили, о нем знали фронтовики, которые понимали, что там творилось.
Д. Володихин
— Да, несколько наступлений подо Ржевом, они стоили советской армии колоссального количества убитых, тяжело раненых, это была такая мясорубка. В конечном итоге немцев оттуда вытеснили, и победа была за нами. Но цена великовата.
С. Арутюнов
— Некоторые историки вообще сходятся на том, что просто сражение кончилось даже и ничем: перемолов огромное количество войск, стороны просто разошлись на какое-то расстояние, которое превышало артиллерийский выстрел. То есть столько было на поле боя тел, что там находиться в этом районе находиться было дальше небезопасно. Начались бы эпидемии, просто армия бы вымерла от каких-нибудь страшных болезней, типа тифа там, холеры и так далее.
Д. Володихин
— Ну я не специалист по этой эпохе, не стану говорить, правы те, кто это говорит или нет. Для нас важно то, что стихотворение «Я убит подо Ржевом» одно из самых известных о Великой Отечественной войне, одно из самых трогающих сердца людей. Ну а судьба Александра Трифоновича Твардовского после войны, с 50-х годов почти до самой смерти, до 70-го года, была великолепна и блистательна. Ведь он оказался в кресле главного редактора журнала «Новый мир» и приобрел в этой роли колоссальную известность. Он был уже известен как автор «Страна Муравия», тем более как автор «Василия Теркина». Но журнал «Новый мир» в условиях советского времени — это ведь не просто литературный журнал, это культурное учреждение чрезвычайной значимости. Ну по тем временам это воспринималась как бастион идеологического фронта.
С. Арутюнов
— Ну скажем так, скромно, это первый журнал и лучший журнал Советского Союза литературный, толстый, в котором публиковаться должны были только вещи как, с одной стороны, безупречные, с другой стороны, знаете, давался такой небольшой люфт на экспорт, то есть ну чтобы это был немножко экспортный товар, то есть товар лицом. Не просто лучшее из советской литературы, но она не должна была быть уже окончательно кондовой. Поэтому главному руководству давались некоторые послабления, то есть он должен был отыскать нечто талантливое.
Д. Володихин
— Ну условно говоря, пускай будет чуть посвободнее, главное, чтобы было поталантливее.
С. Арутюнов
— Да. И вот они занимались этим поиском, потому что самотек был гигантским —то есть вот присылали кто ни попадя в журнал, там отсеивалось, конечно, 95%. Но это должен был быть журнал, который можно читать на западе. Это важная очень функция «Нового мира», она, может быть, и сейчас каким-то образом там сохраняется или там старожилы помнят. Но известное в литературоведении выражение, то есть «новомирская проза» — это нечто такое, вы знаете, глобальное, медитативное, всеохватное и очень русское вообще по содержанию. Потому что русская метафизика — это вот один из стержней.
Д. Володихин
— Но формировал этот стиль именно Твардовский.
С. Арутюнов
— Твардовский его и сформировал. Он считал, будучи поэтом, что проза должна быть неспешной, она должна быть об основных базовых вещах. И ну что он делает?
Д. Володихин
— О вечных ценностях, как нам бы сейчас сказали.
С. Арутюнов
— Вот вы сейчас сказали: о вечных, и вот тут же созвучие проскочило, что он делает на практике? Он публикует совершенно страшную вещь — это совершенно не Александр Исаевич Солженицын, это очерк, хроника, по-моему, это один из первых таких советских очерков о деревне — хроники сельской жизни или что-то в таком духе — товарища Овечкина.
Д. Володихин
— Овечкин, который впоследствии уже, как прославленный очеркист сельской жизни, был издан в сборнике «Гости в стукачах». И, если сейчас читать это, создастся впечатление, что это какой-то жуткий антисоветчик на западе рассказывает горькую правду о страшных явлениях советской деревни. А на самом деле это очеркист советского времени.
С. Арутюнов
— Сталинского даже.
Д. Володихин
— Да, он настолько был правдив, он был пугающе правдив.
С. Арутюнов
— Это вызвало шок в обществе. То есть советская интеллигенция, которая выписывала «Новый мир» через одного, если вообще там не 80% советской интеллигенции выписывали «Новый мир», она вдруг увидела, что те самые места, ну да, какие-то там деревенские, они оказалась повернутыми к ним такой стороной, о которой они там даже не подозревали. Будучи там активистами, будучи там приезжантами, дачниками наконец, в чеховском смысле, им вдруг было показано, что на деревне царит не просто разруха и голод, там тиранство, там ужасающие социальные явления — это все вот эти радиационные волны той самой раскулачки. Вот это все показано им было лицом. Как это вообще после этого Твардовский жил, я не знаю. Между прочим, в 53-м году его сняли.
Д. Володихин
— В 53-м или в 54-м?
С. Арутюнов
— В 50-м назначили, в 53-м сняли.
Д. Володихин
— Надо сказать, что вот эта правда надолго прекратилась. Ну был Панферов, насколько я понимаю: «Бруски», рассказ небольшой.
С. Арутюнов
— Да.
Д. Володихин
— И уже очень поздно, в поздней, можно сказать, советской империи Маканин написал «Прямую линию», где в самом начале было четко сказано, что жизнь деревни послевоенные годы — это голод на грани выживания: то есть сегодня жив, завтра мертв, как повезет.
С. Арутюнов
— Да, примерно ситуация голода в Поволжье 30-х годов. Вот примерно, вплоть до людоедства.
Д. Володихин
— Да только это был 46-й год, после Великой победы, 46-й. В 47-м полегчало, но вообще в целом было тяжело.
С. Арутюнов
— Ну в 46-м карточки отменили в городе.
Д. Володихин
— Да, карточки отменили, а люди мерли от голода.
С. Арутюнов
— Именно. Пухли и мерли. А потом вот развивается, некоторым образом, другая линия: то есть та же самая деревня, тот же самый фундаментализм, но начинают поспевать к 60-м годам те самые, которых уничижительно назвали «деревенщиками». Они сопровождаются большим покровительством тех фронтовиков, которые сохранили в себе честь, правду и силу — писатели-фронтовики, лейтенантская проза, — то есть одно поколение подпирает другое: те помладше, не воевали, но рассказ о деревне. Ну и наконец рождается, значит, к новомирскому столу Александр Исаевич Солженицын с «Одним днем Ивана Денисовича».
Д. Володихин
— Но здесь заметим: Твардовский несколько лет «Новым миром» не управлял, при Хрущеве его вернули, в конце 50-х годов...
С. Арутюнов
— В 58-м году.
Д. Володихин
— Значит, уже тогда «Один день Ивана Денисовича», по-моему, «Матренин двор» был напечатан.
С. Арутюнов
— «Матренин двор», да. Но на этом, по-моему, эта блистательная эпопея завершилась. Потому что дальше шел «Раковый корпус» и «Архипелаг ГУЛАГ».
Д. Володихин
— Ну это уже в «Новом мире» напечатать было в принципе невозможно, ни при каких обстоятельствах. Но деревенщики, несколько имен действительно введено было в русскую литературу Твардовским.
С. Арутюнов
— Федор Абрамов.
Д. Володихин
— Федор Абрамов. Можно сказать, отец русских деревенщиков.
С. Арутюнов
— Да, один из самых искренних и чистых людей. И слава Богу, что сейчас существует премия Федора Абрамова, которая, по-моему, называется «Чистая книга», вот как-то так. Ну близкие к литературному миру знают. Вот какая-то правда за Федором Абрамовым стоит. Ну одна «Жизнь Федора Кузькина» что стоит. Кстати говоря, фильм неплохой сняли по ней, хороший актер играл, очень как-то глубоко сделали. Но вот несколько имен, которые он вывел в литературу — это уже за 12 лет второго главного редакторства в «Новом мире», это очень много.
Д. Володихин
— Скажем ему спасибо за то, что много хорошего он сделал для нашей литературы. И я думаю, правильно будет, если после того, как мы упомянули его стихотворение «Я убит подо Ржевом», сейчас прозвучит фронтовая песня «Темная ночь».
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный поэт, главный редактор портала «Правчтение», Сергей Сергеевич Арутюнов. И на самом-то деле людей, который вошли в литературу с легкой руки Твардовского и гремели в ней иногда даже и более звонко, чем он сам, их гораздо больше.
С. Арутюнов
— Да, они как бы пользовались вот этой стартовой площадкой. «Новый мир» — это был аэродром, настоящий военный аэродром: с него взлетали как маленькие, значит, истребители, так и громадные бомбардировщики. И потом их жизнь, их деятельность литературная, она отражалась на судьбе страны.
Д. Володихин
— Притом надо сказать, что Твардовский должен был крепко стачивать свои нервы, потому что ему иное имя, а имя тогда получилось из хорошего рассказа, из хорошей повести, из нескольких статей...
С. Арутюнов
— Мгновенно.
Д. Володихин
— Да, появлялось — его замечали моментально, потому что страна была литературоцентричной, она моментально по огромному тиражу «Нового мира» видела: вот поднимается новая звезда, почувствуйте. И вкус, конечно, у публики бы высокоразвитый. Но вот для того, чтобы этот истребитель и бомбардировщик вывести на взлетно-посадочную полосу, Твардовский должен был иной раз рискнуть и местом, и здоровьем, и нервами. А иной раз, в общем, почувствовать, что где-то рядом с ним, в общем, ходит солдатик с собачкой, с ружьем и колючая проволока рядом с ним ходит — он рисковал.
С. Арутюнов
— Каждый номер «Нового мира» во второй уже половине 60-х годов приходилось отстаивать днями и ночами. Это была позиционная война самая настоящая, потому что Главлит номера не подписывал.
Д. Володихин
— Регулярно.
С. Арутюнов
— Регулярно, да. Любой номер «Нового мира», уже по инстинкту, выработавшемуся в течение нескольких лет, цеплялся за что-нибудь, и номер снимали накануне отправки в типографию. Нет визы Главлита — нет номера. Значит, это скандал. Соответственно, что делает Александр Трифонович. Если Александр Трифонович не восстанавливает здоровье где-нибудь в коттеджном поселке, где он и скончался, а восстанавливал он здоровье по-русски — то есть он наливал себе один стакан, плакал, наливал другой стакан, потом он надевал отглаженную рубашку и галстук и ехал в редакцию, с поправленным здоровьем. Он отходил, он парился в баньке, он смотрел на чистые воды реки, которая протекала. Но надо было ехать в Главлит, надо было ехать на Старую площадь и долбаться.
Д. Володихин
— Ну что тут скажешь, такая жизнь. Вот жизнь, она такая.
С. Арутюнов
— Она такая.
Д. Володихин
— Александр Трифонович Твардовский с 40-х по 90-е был одной из звезд на небосклоне русской культуры советского времени. Все мы, я и Сергей Сергеевич, люди, которые родились в то время, знали его время, знали не понаслышке, читали его, и вот согласитесь, тогда его стихи, его строфы были на языке у многих. Его ведь не только в школе учили, его действительно читали и его словами иной раз размышляли, писали, спорили.
С. Арутюнов
— Это было какое-то удивительное попадание в десятку, и причем несколько раз. Каждая глава «Василия Теркина» раздергивалась на цитаты, цитировалась к месту, не к месту — строками из поэмы назывались статьи, как из русских пословиц, там да, корреспондент сельский всегда писал: готовь сани летом, готовь телегу зимой — это был такой жанр, да, вот статьи о подготовке к севу, о подготовке сбору урожая и так далее. Так вот из «Василия Теркина» сельская, городская, любая советская пресса надергивала цитат — это были заголовки буквально, это были эпиграфы к выступлениям местного партийного начальства. Гуманитарная интеллигенция на съездах своих, даже на съезде кинематографистов Советского Союза, на съездах Союза писателей его цитировали. Почему, потому что он совпал не просто с войной, вот с этим периодом страшным, горьким, он совпал ритмически с веком. Этот четырехстопный хорей, который казался ну размером Маршака...
Д. Володихин
— Простецким, можно сказать.
С. Арутюнов
— Да, это самый простецкий размер. Вот русское ухо — это размер частушки. Это же частушка, она вся четырехстопным хореем написана. Это размер Маршака для детей, это размер Агнии Барто: «Мы с Тамарой ходим парой...» — да, почему нет?
Д. Володихин
— «Захотелось старичку переплыть Москва-речку. Посередке утонул, только ножкой болтанул». Вот это хорей.
С. Арутюнов
— Да, хорей, да. Но этим хореем — самым веселым, шуточным — написаны одни из самых трагических строк в нашей истории XX века, этим самым четырехстопным хореем написано такое:
Что ж ты, брат, Василий Теркин?
Плачешь что ли?.. — Виноват...
— он солдат, он так отвечает. Виноват. Понимаете, это за этими строками такой груз стольких обрушенных судеб, что это невозможно не знать наизусть, невозможно без влажных глаз это читать заново, и заново, и заново. И проходить, и думать: да сколько же он вместил туда этого, и как он отплакал за всех, кто не сумел этого сделать. Просто не успел.
Д. Володихин
— Ну что ж, дорогие радиослушатели, хотелось мне поговорить о том, сколько было не только похвал, но и ругани в адрес Твардовского. Кто-то его обвинял в том, что он слишком советский человек — не с теми дружил, не с теми имел связи. Кто-то говорил, что он слишком недосоветский человек и участвовал в разрушении советской громады. Я другое вам скажу: что бы там ни делал Твардовский, с кем бы он ни хороводил, а все же, кто не читал и кто читал, еще раз найдите и прочитайте хотя бы одно-единственное стихотворение Твардовского «Я убит подо Ржевом». И если не будет после этого понятно, что если бы ничего Твардовский не написал, только это, то и все равно судить его за все его прегрешения должны бы не мы, а Господь Бог, вот тогда у вас нет души. Посмотрите. Ну а теперь мы с вами, конечно, попрощаемся. Но лучше нас с вами попрощается еще одна фронтовая песня — «Дороги». Здесь с нами был замечательный современный поэт Сергей Сергеевич Арутюнов. Мы говорили о Твардовском — насколько мы были достойны об этом говорить, насколько мы умели об этом говорить. И спасибо вам за внимание, до свидания. А сейчас война с вами попрощается за нас и за Твардовского.
Все выпуски программы Исторический час
«Вера и дело». Сергей Дерябин

Гостем рубрики «Вера и дело» был генеральный директор компании «Гуманитарные технологии управления», приглашенный преподаватель Высшей школы государственного управления и московской школы управления «Сколково» Сергей Дерябин.
Мы говорили о христианском взгляде на лидерство, о значении нравственных ценностей в работе и взаимодействии с людьми, а также о том, как для нашего гостя духовное образование стало важным дополнением накопленных ранее знаний и опыта.
Ведущая программы: кандидат экономических наук Мария Сушенцова
М. Сушенцова
— «Светлый вечер» на Радио «ВЕРА», у микрофона Мария Сушенцова. Сегодня мы продолжаем цикл программ, посвященных вере и делу. В рамках этого цикла мы встречаемся с экономистами, чиновниками, предпринимателями и обсуждаем с ними христианские смыслы экономики. С радостью представляю сегодняшнего нашего гостя — это Сергей Дерябин, генеральный директор компании «Гуманитарные технологии управления», приглашенный преподаватель Высшей школы государственного управления и Московской школы управления «Сколково». Добрый вечер, Сергей.
С. Дерябин
— Здравствуйте.
М. Сушенцова
— Сергей для нас очень необычный гость. Если я сейчас ошибусь в перечислении чего-то, он меня поправит. Дело в том, что у Сергея есть восемь образований, это человек с богатым практическим опытом, работавший в самых разных компаниях, относящихся к самым разным сферам жизни нашего общества. Это важно для понимания того, что, как правило, такая пестрая и насыщенная биография, как мне кажется, связана с живым поиском. Она говорит о том, что человек ищет смысл очень упорно, пробует разное. В связи с этим хочется вам первый вопрос задать: не могли бы вы поделиться ключевыми этапами вашего пути? Ясно, что так просто переключение с одних сфер на другие не происходит, это связано с каким-то стержнем очень таким сильным. Я знаю, что первые пятнадцать лет своей деятельности вы посвятили военному сектору, сфере военного управления, и затем у вас произошел довольно-таки резкий разворот в сторону бизнеса. Не могли бы вы с нами поделиться вот этим первым вашим очень серьёзным разворотом жизненным?
С. Дерябин
— С юных лет, насколько я себя помню, у меня откуда-то была вот эта тяга к самопознанию, к саморазвитию, к самосовершенствованию. Я ещё был юношей, когда, помню, вырезал из газет какие-то маленькие психологические тесты, пытался на них отвечать и понять вообще, кто же я такой. Читал различные книги, которые на тот момент мне казались психологическими. При этом, поскольку я всё-таки из династии офицеров, и путь мой лежал в армию, я закончил Московское высшее общевойсковое командное училище, кремлёвские курсанты, и пятнадцать лет служил Родине. И вот закончил военный университет уже потом, факультете психологии, и работал научным сотрудником одного из научных центров Генерального штаба, где мы занимались как раз психологией военных действий, отбором на воинскую службу. В тот период, в силу различных причин, мне удалось взять большую широту в своих познаниях, потому что постоянно я учился где-то параллельно, не в одном месте. И в том числе, когда я учился в военном университете, вечером я шёл на факультет психологии МГУ, социальная кафедра, то есть с Маяковской пешком спускался по Тверской, и вот на Моховую, и там изучал азы психологии, добавлял то, чего мне не хватало в военном университете. И вот так сложилось, такое время было, что в армии тяжело было, по четыре месяца нам не платили зарплату, офицеры не имели права работать, и я, понимая, что надо что-то в этой ситуации делать, принял решение увольняться из армии. Это был очень серьёзный шаг, и не только для меня, но и для моих родителей, которые всю жизнь отдали армии, и для отца-офицера такое решение было очень-очень драматичным. Но тем не менее он меня понял, принял это решение, и я ушёл в бизнес.
М. Сушенцова
— Спасибо большое, что поделились. Действительно, времена были для всех непростые, эти крутые повороты судьбы знакомы многим, и мне в частности, мои родители тоже вынуждены были резко свернуть с научной карьеры, чтобы прокормить троих детей, поэтому всё это очень хорошо помнится, ярко и из детства, в моём случае, в вашем случае уже во взрослом возрасте. Из вашего рассказа видно, что вас всегда, ещё с детства, интересовал вопрос не просто о законах мироздания, а как устроен человек, вот этот интерес к психологии, то есть к устроению души человеческой. Вообще, что движет на самом деле человеком, как он устроен? Это такая сложная, самая сложная, в общем-то, вещь для познания, наверное, в этом мире. И я знаю, что этот путь на каком-то этапе привёл вас к обретению веры в Бога. Вот расскажите, пожалуйста, насколько возможно поделиться таким опытом, как вы пришли к вере, потому что у нас и радио называется «Вера», и программа наша посвящена вере и делу, именно вот как эта обретённая вера влияет на человека и меняет всю жизнь.
С. Дерябин
— Я здесь вспоминаю интересную фразу одного из наших преподавателей Московской духовной академии, который у нас преподавал Священное Писание и Ветхий Завет. И вот он сказал, что «к вере можно прийти даже через рекламный плакат». Я почему-то так зацепился за эту фразу. И при этом мой путь, конечно, можно назвать необычным. Дело в том, что я занимаюсь фридайвингом, я инструктор Федерации подводного спорта и Федерации фридайвинга России. А поскольку весь фридайвинг основан на задержке дыхания, все наши результаты, (а это единственный вид спорта, в котором результат достигается не за счёт напряжения, а за счёт расслабления) там есть много техник, которые связаны с дыханием. И вот я, погружаясь всё глубже и глубже в эту тему, вдруг неожиданно обнаружил, что в православных практиках исихазма есть такая вот Иисусова молитва, и отцы-подвижники читали эту молитву, используя определённый ритм дыхания: вдох-задержка-выдох и так далее. Это особая практика, которая приводила их в особое состояние в разговоре с Богом. Я начал туда копать, обнаружил труды Сергея Сергеевича Хоружего, который занимался исихазмом очень-очень серьёзно, начал смотреть его выступления, и меня настолько заинтересовала эта тема, настолько заинтересовала эта практика, что я уже стал расширяться, и первым из святых отцов я начал читать труды архимандрита Софрония (Сахарова), в том числе про Иисусову молитву, нашел его молитву, когда он читает её около часа, запомнил даже вплоть до интонации, ну и начал так практиковать. И в какой-то момент я просто читал эту молитву, для меня это была такая «тренировка», вдруг абсолютно ясно, вот предельно ясно я понял, что Бог есть. Я не знаю, наверное, это было через моё обращение к Нему, но вот это ясное осознание, оно внезапно пришло и оказалось очень глубоким, несомненным. При этом я не могу сказать, что у меня была какая-то встреча с Богом, я не шёл к этому через скорби, испытания и так далее. Это просто стало мне ясно. Такой вот, может быть, не очень обычный путь.
М. Сушенцова
— Спасибо большое, что таким сокровенным с нами поделились. Это действительно, с одной стороны, кажется, что необычно, а с другой стороны, в этой студии порой тоже приходилось слышать от наших гостей рассказ о том, как они пришли к вере, и часто это действительно абсолютно нерациональный путь познания или акт мгновенного понимания, что вот это — истина, то есть даже не вера, а знание такое. Но достигается оно не как в науке, каким-то путём интеллектуальных усилий, а совершенно другим путём, неведомым. Я поясню для слушателей: Сергей упомянул, что «когда мы учились в Московской духовной академии» — как я понимаю, восьмое крайнее образование было связано как раз с учёбой по специальности «Богословие» в Московской духовной академии. И в этой связи хотелось спросить, как изменился ваш взгляд на себя, на ваше дело, связанное с менторством, с преподаванием после окончания этой учёбы?
С. Дерябин
— Это было дополнительно к высшему образованию, специализация «Теология православия». Я, конечно же, ни в коей мере не дерзну считать себя богословом, поскольку я сначала закончил краткосрочные трёхмесячные курсы в Московской духовной академии, понял, что там такая глубина, в которую надо идти дальше. И я пошёл на долгосрочную программу, двухгодичную, и когда её закончил, то понял, в соответствии с лучшими традициями, что я ничего не знаю. То есть чем больше ты расширяешь круг своего познания, тем с внешней стороны этого круга большая площадь, которую ты осознаёшь, как незнание. И это радикально повлияло на меня. Я испытал даже некоторое чувство стыда, что в моей библиотеке книги по поводу «лучшей версии себя» или «выхода из зоны комфорта» появились раньше, чем появилась Библия. Я пошёл в магазин Московской духовной академии, купил очень хорошее издание Библии, очень для меня сокровенная, важная такая книга, и начал читать. И я понял, что там — бесконечная, безграничная глубина, куда мне хочется всё дальше и дальше идти. При этом, конечно, мои взгляды на то, что я делаю в миру, на бизнес, на отношения с людьми, они начали очень сильно трансформироваться. Я впервые задумался: а что значит любить другого человека? Вот две ключевые заповеди: «полюби Бога», и «полюби ближнего своего»: что значит полюбить ближнего своего, как это — полюбить? Потому что в современном мире психологи учат нас немножко другому, что ты должен полюбить себя, иначе ты никогда не полюбишь другого, это очень важное понимание. Но я понял для себя то, что ты должен в себе-то полюбить вот этого человека первозданного, созданного Богом, по Его образу и подобию. И путь-то, который ты должен пройти, это должен быть вот этот путь к самому себе, подлинному, настоящему, первозданному, не к лучшим версиям каким-то, а вот к аутентичному, созданному Богом «я». То есть образ-то нам дан, конечно, но к подобию Божьему надо прийти. И вот это был ключевой вывод. Соответственно, я просто начал пытаться в своих действиях, в размышлениях помещать заповеди, десять заповедей и девять заповедей блаженства внутрь, и пытаться взаимодействовать с миром через это. Не знаю, насколько получается, но какие-то маленькие-маленькие шажочки к изменениям есть.
М. Сушенцова
— Я напомню, дорогие слушатели, что сегодня у нас замечательный, интереснейший гость — Сергей Дерябин, генеральный директор компании «Гуманитарные технологии управления», приглашенный преподаватель Высшей школы государственного управления и Московской школы управления «Сколково». Сергей, после такого глубокого погружения, куда мы с вами сейчас пошли: ваше знакомство с Библией, со Священным Писанием, позвольте задать вам вопрос, который может показаться провокационным, но я не могу его не задать именно вам, как человеку, у которого много психологических образований, у которого теперь уже есть теологическое образование, и вам, как практику: а как, на ваш взгляд, тогда стыкуются вообще психология и христианская религия? Вот именно через ваш опыт, потому что вы и там глубоко погружены, и тут глубоко погружены. Всё-таки есть какой-то конструктивный стык двух этих областей, или они во многом перекрывают друг друга в том смысле, о котором вы сейчас приводили пример, что психологи своим лейтмотивом делают такой посыл: «исцели себя», «сделай самого себя», «полюби самого себя», то есть от «я» идёт стартовая точка, а потом весь мир, сначала «я», а потом весь мир, так может показаться, я сейчас очень поверхностно, наверное, рассуждаю, а христианство нас призывает отвергнуться себя, если вспомнить известную строчку из Евангелия, хотя много и других, конечно, можно вспомнить, но я сейчас специально обостряю этот конфликт. Вот на ваш взгляд, этот конфликт на сущностном уровне, он есть, или всё-таки психология и христианство могут продуктивно взаимодействовать на пользу человеческой души?
С. Дерябин
— Я, как человек, прочитавший, оглавление трёх книжек по психологии (шучу), не вижу здесь каких-то серьёзных значимых противоречий, я вижу взаимопроникновение и взаимодополнение и христианской, православной веры, и психологии. Недавно вот закончил в Московской школе христианской психологии отдельный курс у Бориса Сергеевича Братуся и для себя прояснил многие вещи. Нет противоречия, вот если мы возьмём точку зрения Луки (Войно-Ясенецкого) — разделение человека на дух, душу и тело, то в теле, в моём понимании, есть ещё одна такая вещь, это нижние этажи — плоть такая, есть над телом психика — это такой вот нижний подвал души, поэтому плоть — это нижний подвал тела, психика — это нижний подвал души, а над душой уже у нас, в верхних эшелонах души живёт личность, тоже сложное понятие психологии, отдельно целые проблемы есть, проблемы личности и психологии, а уже над этим стоит дух. И вот область христианской психологии, если о ней говорить, или психологии вообще, это уровень тела и это уровень души. Вот задача даже стоит сейчас — вернуть душу в психологию, потому что в последние годы, с моей точки зрения, очень большой акцент стал на психику, а что такое психика? Это наши обычные реакции.
М. Сушенцова
— Инстинктивные такие?
С. Дерябин
— В том числе. Это наши черты характера, наш темперамент, психофизиология, нервная система, наши способности и так далее. Но над этим есть настройка, личностная настройка, настройка душевная, и мы таких людей, на самом деле, чувствуем. Я вот помню, пример приводили нам во время занятий, когда Василий Шукшин поступал во ВГИК, по-моему, и Герасимов у него спрашивает: «А вы „Войну и мир“ читали?» А он говорит: «Вы знаете, не читал, больно большая книжка. Я больше пишу». И это был настолько искренний ответ вот такого чистого душевно человека, который можно встретить в русской деревне где-то, абсолютно чистый, искренний, открытый ответ, и этот ответ настолько поразил приёмную комиссию, что вот он далее учился и с Андреем Тарковским, со многими-многими другими талантливыми нашими кинематографистами. Поэтому я здесь не вижу противоречия: психология занимается телом, занимается душой, а религия, вера, священнослужители наши, они должны заниматься духовными страстями, грехами нашими и возрастанием к Богу. Психология может только максимум разобраться с земными проблемами человека, но с проблемами вечными — это не область психологическая, это область эсхатологическая, это удел и сфера Церкви.
М. Сушенцова
— А вот скажите, раз вы и с Братусем взаимодействовали, христианская психология, она какими «этажами» нашей личности занимается? Вы рассказали сейчас об обычной психологии, куда ее фокус смещен, а вот если говорить о христианской психологии, что это за область такая, может быть, кратко?
С. Дерябин
— Это область, которая позволяет человеку показать, что есть нечто большее, чем твое мирское существование, и важно то, что люди, которые занимаются христианской психологией, они психологи, но при этом верующие люди, они исходят из христианской антропологии, из христианского православного мировоззрения, вот из этой позиции они работают с человеком, и они его стараются — мы его стараемся, — привести вот к этому пониманию, и не то, что привести — зародить сомнения, скромнее скажем. И сама парадигма работы — это такой треугольник, работа на троих: есть психолог, есть, условно зовем, клиент, и в центре, даже не в центре, а над ними — стоит Бог, поэтому вся эта работа и коммуникация, она идет в присутствии Бога, вот это важно.
М. Сушенцова
— Спасибо большое. Я знаю, что вы разработали собственную концепцию лидерства как поступка, ведете соответствующие курсы, рассказываете, выступаете с этой темой. Не могли бы вы нас немного в это погрузить, поскольку вы и ментор в тех учебных заведениях, где воспитывают лидеров, наставляют лидеров на их путь, вот что это такое — лидерство?
С. Дерябин
— Ну, лидерство вообще — это способность вести людей за собой, не используя методы принуждения. Это простое, короткое, но очень емкое определение, потому что, если у тебя есть последователи, значит ты уже лидер, тем более, если ты не пистолет им к виску приставляешь, а можешь их словом, харизмой, вдохновением, видением своим, идеей как-то повести, это уже прекрасно. При этом, как связаны лидерство и поступок? На мой взгляд, непосредственно, потому что лидер вообще рождается и становится личностью в поступке, то есть это такой ценностный выбор, в основе которого лежит что-то большее, чем собственная выгода или удовольствие. При этом поступок — это такой акт свободного осознанного действия личности, ответ человека на стечение обстоятельств, такой ценностный конфликт, внешний или внутренний вызов, который невозможно не принять, и личность, она проявляется в поступке, а для поступка нужен этот выбор, и это не психика, и это не душа, это где-то порой даже дух, в поступке проявляется высота духа человека, либо его низость. И в психологии есть вот эта точка зрения, спор такой заведомый Аристотеля и Сартра: сущность предшествует существованию, или существование предшествует сущности. Если Аристотель говорил, что, вот, мы сейчас человека узнаем, определим его сущность и поймём, как он действует, то Сартр говорил, что всё ровно наоборот, мы не можем предсказать, как человек поведёт себя в какой-то критической ситуации или в ситуации сложного морального выбора. Сначала мы совершаем поступок, а потом мы становимся своим поступком, мы становимся своим выбором. Ну, или Кьеркегор говорил, что «мы выбираем из самого себя». Поэтому концепция лидерства как поступок — это пирамида такая. Это даже не углы, там треугольник, а именно пирамида. Одна грань — это осознанность, такая когнитивная составляющая. Вторая грань — это действие, волевая составляющая. И третья грань — это ответственность, такая личная причинная ответственность, эмоциональная составляющая, можно сказать. А в основе этой пирамиды лежит такое понятие как совесть. Совесть, как внутреннее усилие личности, направленное на поиск и осознание истины в системе нравственных ценностей. Поэтому вот осознанность плюс действие плюс ответственность — это равно поступок. И, по моему убеждению, лидера вне поступка не существует. Есть ещё такой распространённый пример: все мы используем пирамиду Маслоу, но традиционная пирамида Маслоу, в которой у нас есть физиологические потребности, потребности безопасности, потом выше — принадлежность, уважение, признание, эстетические потребности. И вот мы якобы поднимаемся на вершину горы вот этой, там, где самоактуализация. На самом деле пирамида Маслоу — это такая легкомысленная вещь, потому что в конце своей жизни он пересмотрел свои взгляды. Это оторванный от реальности такой идеальный путь, то есть от безопасности и плотских потребностей: крепко поспать, сытно покушать, сбиться в стаю, и вот мы якобы идём к самоактуализации. На самом деле всё наоборот. Мир перевёрнут, и пирамида перевёрнута, и лидер всегда стоит на этом острие перевёрнутой пирамиды, и вся жизнь давит на него и часто ломает. Мы стоим не на вершине горы, а на одном мгновении, которое, собственно говоря, длится вечность. Это и есть поступок. Поэтому важно не сломаться, выстоять, остаться человеком, человеком с большой буквы. Ну и весь жизненный путь лидера — это такие постоянно длящиеся акты созидания, и каждый раз это выход личности в вертикаль, вертикаль духа к небу. Вот такая концепция поступка.
М. Сушенцова
— Спасибо большое. Я напомню, что у нас в гостях сегодня Сергей Дерябин, генеральный директор компании «Гуманитарные технологии управления», приглашённый преподаватель Высшей школы государственного управления и Московской школы управления «Сколково». У микрофона я, Мария Сушенцова, и мы продолжаем цикл бесед о вере и деле. Через маленький перерыв продолжим, не переключайтесь.
М. Сушенцова
— «Светлый вечер» на Радио «ВЕРА» продолжается. Сегодня у нас в гостях Сергей Дерябин, генеральный директор компании «Гуманитарные технологии управления», приглашенный преподаватель Высшей школы государственного управления и Московской школы управления «Сколково». У микрофона Мария Сушенцова. Мы продолжаем беседы в рамках цикла «Вера и дело», посвященных христианским смыслам экономики. Для тех, кто только что подключился к нам, я напомню, что в первой части беседы мы остановились на рассказе Сергея о том, как он понимает лидерство, о его концепции лидерства как поступка. Вы знаете, Сергей, слушала вас внимательно, и у меня возникла такая вот аналогия, параллель с тем, что в Евангелии говорится о человеке, о том, к чему человек призван — он призван полагать душу за своих ближних. А концепция креста, несение креста — это и есть как будто бы нахождение на острие той пирамиды, о которой вы говорили, которая давит на лидера, но он всё равно выдерживает это давление, прислушивается к своей совести, и он принимает этот вызов, я бы вот так сформулировала. То есть это человек, который созидательно отвечает на вызовы жизни, а жизнь всё время даёт какие-то вызовы, то есть она не оставляет в покое, не гладит по головке, не предлагает что-то готовое из серии «сытно поесть», как вы сказали, или «крепко поспать». Наверное, в этом принятии вызова и заключается суть ответственности, вот не убегать от этого груза, а принимать его и нести достойно. И, знаете, вопрос какой сейчас хотела бы задать: вот я смотрела и слушала ваши выступления, и заметила, что, когда вы консультируете команды разных компаний, вы говорите много о такой проблеме, что вот часто, даже если людей образовывают, им какие-то умные вещи рассказывают, они на самом деле не готовы меняться, то есть они не делают это частью своих жизненных убеждений, не включают это в свою собственную жизнь и продолжают действовать так, как они до этого действовали. И эта проблема, она в принципе для нас, для людей актуальна — такого сна при жизни. Вот я где-то видела такую формулировку: «прижизненный сон», вроде ты что-то делаешь, но в основном спишь и ешь. То есть как-то всё это без вдохновения, без большого смысла, такая вот апатия, обломовщина, не знаю, как это точнее сформулировать. Мне кажется, каждому из нас знакомо, погружение в это состояние случается со многими людьми так или иначе в разные моменты жизни. И как вам кажется, что может помочь человеку из этого сна выйти? Здесь снова как будто бы есть вопросы к психологии, чем она может помочь человеку, или может помочь, наоборот, христианский призыв, или и то, и другое вместе. Вопрос даже такой: корни этой проблемы, откуда они растут, как вам кажется, вот из вашего практического опыта, из вашей насмотренности? Вот в чём корни и как преодолеть такое состояние?
С. Дерябин
— Это действительно очень серьёзная проблема, которая стоит и в бизнесе, и в психологии. Её можно обозначить, как «знать — не значит делать». Мы многие вещи познаём, но при этом никак не изменяемся и это фундаментальная проблема, потому что человек тяготеет к своему статусу-кво, к привычным вещам. Это всегда такой выбор между неизвестностью и неизменностью, потому что, если мы выбираем неизвестность, мы выбираем риск, мы получаем такое вот ощущение тревоги. При этом в любых изменениях это выбор будущего. А если мы выбираем неизменность, тогда мы получаем вот этот привычный наш статус-кво, наши рельсы, но это выбор прошлого, это статичность, стагнация, и мы неизбежно впоследствии столкнёмся с переживанием чувства вины из-за неиспользованной возможности. Но меняться трудно. И вы упомянули «жизнь во сне», такая метафора была у Джеймса Бьюдженталя, даже картинка такая, которую он комментировал в своё время, это экзистенциальный психотерапевт американский. Выходят мама с папой и маленьким сыном из кинотеатра, мальчик дёргает маму за руку и спрашивает: «Мама, а мы живые или на плёнке?» Значит, вот так мальчик понял фильм, что мы живые или на плёнке? И на самом деле это очень глубокий вопрос, Георгий Гурджиев говорил о том же, что нам нужно проснуться и вообще не попасть в этот «сон» при жизни и более того — смерть при жизни, умереть в этой своей неизменности, потому что важнейшая характеристика живого в принципе такова, что живое в каждый момент времени может быть иным, то есть это способность к изменениям. Перейти к этому нужно прежде всего через какой-то внутренний инсайт, через понимание того, в какой роли я нахожусь сейчас, в каком состоянии я нахожусь, где я, кто я и куда мне дальше идти? Это серьёзные вопросы выбора. Более того, они сталкиваются с более значимыми вопросами: а ради чего вообще я здесь, делаю ли я то, что я должен делать? Такой вопрос я часто задаю: вот ради чего вы каждый день утром встаёте с постели? Наверное, не ради того, чтобы прийти на работу с утра, выполнять какие-то задачи, получать свою зарплату, потом приходить обратно, решать какие-то свои бытовые вопросы и ложиться спать. Наверное, должно быть что-то более высокое в этом понимании предназначения. И человек, по большому счёту, рождается дважды в мирской жизни. Первый раз, когда у него день рождения, его первый день жизни, а второй, когда он понимает, ради чего он сюда пришёл. И есть такая вот интересная метафора, что человек по жизни несёт некий секретный пакет, вот он его получил и несёт. И задача-то у него очень важная: с одной стороны, надо донести этот пакет до конца жизни, а с другой стороны, понять, что в этом пакете, и никто не может тебе помочь в этом, ни родные, ни друзья, ни коллеги. Ты должен дать на этот вопрос самостоятельный ответ. И в этом смысле единственное, чего здесь можно ещё только просить у Бога, это чтобы Он не дал он тебе преждевременной смерти. А что такое преждевременная смерть? Это как раз смерть до понимания своего предназначения, до того момента, как тебе получится исполниться в этой жизни в соответствии вот с этим твоим предназначением. Вот что для меня такое изменения, почему они важны.
М. Сушенцова
— Спасибо большое. Знаете, вспомнилась известная фраза в заглавии одноимённой книги у Эриха Фромма «Быть, а не иметь», книга называется «Иметь или быть?» Но вот как почувствовать, что ты действительно живёшь, поняв своё предназначение, а не просто через обладание какими-то предметами, через потребительство, когда себя идентифицируешь, как существо, влачащее некое вредное существование? Я знаю, Сергей, что вы также недавно сделали свой авторский курс по духовному развитию и аскетике лидера. Как я понимаю, ваш лейтмотив, ваша идея, которой вы живёте сейчас и горите, — это попытаться привнести духовность в бизнес, как бы пафосно это ни прозвучало, но, по сути, мне кажется, это именно то, к чему вы сейчас стремитесь. И вот не могли бы вы об этом курсе рассказать, это действительно попадает непосредственно в тематику нашей программы, потому что она посвящена тому, могут ли стыковаться, быть взаимосвязаны этика и экономика. Мне кажется, что вы как раз такую амбициозную задачу перед собой ставите. Вот расскажите, пожалуйста, как вы это понимаете — духовность в бизнесе.
С. Дерябин
— Ну, не то чтобы духовность, это внебизнесовое понятие, даже надпсихологическое, надбизнесовое. Что касается духовного развития аскетики лидера, то это идея, которая у меня возникла в результате того, что я увидел у многих своих друзей, одногруппников, выпускников многих программ бизнес-школы «Сколково», других программ, что у людей очень серьезный запрос на саморазвитие, на самосовершенствование, на поиск себя. Но дело в том, что многие идут таким стандартным, легким, обычным путем: вот идут в восточные практики, едут на Бали, на ретриты, занимаются випассаной, то есть сидят, молчат по десять дней и не понимают, про что они молчат. Я сейчас понимаю, что я могу навлечь гнев со стороны многих-многих слушателей, которые являются приверженцами этих подходов. Я вовсе их не критикую, и они полезны. Более того, скажу так, что любой метод, изобретенный человечеством, он полезен, надо лишь знать его предназначение и его ограничения. И вот мой тезис состоит в том, что метод вообще хранится, вырабатывается и транслируется из поколения в поколение только в рамках определенной духовной традиции. Вот духовная практика, она неразрывно связана с этой традицией, является ее такой необходимой жизненной средой, и вне традиции она невозможна. И вот духовная практика вне традиции просто невозможна, а мы этого не понимаем. Мы думаем, что мы сейчас начнем заниматься випассаной, и мы станем великим йогином, мы придем к просветлению, к какой-то внутренней тишине, к бесстрастию и так далее, и так далее. С православной точки зрения все ровно наоборот. Когда послушник пришел к старцу и сказал: «Знаете, батюшка, я достиг большого успеха: вот попросил Бога, и Он меня избавил от страстей». Старец говорит: «Беги и проси, чтоб вернули обратно». Это как раз то, что, в чем принципиальное различие подходов бесстрастия в дзен-буддизме, в индийских различных практиках и в православии. Ты должен оставаться живым, у тебя должно быть большое сердце, и это сердце должно быть живое, вмещающее туда весь мир, по большому счету, прежде всего твоих ближних, и вмещающее, конечно же, Бога. Поэтому нельзя от этого избавиться. И то, как я вижу, например, этот вот путь, что не столько важно избавиться от страстей, это нужно делать, но каким путем ты идешь, какой метод ты используешь? А этот метод прежде всего — работа добродетелей, и это дела милосердия, которые ты делаешь, вот они являются ключевыми. С Богом в сердце ты делаешь то, что ты должен делать согласно заповедям евангельским. Вот это важное понимание, а не то, чтобы уйти куда-то в бесстрастие, не это является целью нашей жизни, это чужая для нас традиция.
М. Сушенцова
— Спасибо большое, Сергей, за этот экскурс религиоведческий, я бы сказала.
М. Сушенцова
— Я напомню, что у нас в гостях Сергей Дерябин, генеральный директор компании «Гуманитарные технологии управления», приглашенный преподаватель Высшей школы государственного управления и Московской школы управления «Сколково». И с вами я, Мария Сушенцова. Я попытаюсь сейчас эту глубокую мысль немного резюмировать, поправьте меня, если что. То есть, получается, что в отличие от всяких восточных вероучений, которые сосредоточены на бесстрастии, вот на этом молчании непонятно о чём, то есть такое выхолащивание жизни из человека, по сути, происходит, попытка убить страсти напрямую, прямым выстрелом. Православная же традиция предлагает, скорее, не искоренить страсти и превратить их в некий ноль, а поставить в правильное соподчинённое иерархичное положение по отношению к высшим духовным ценностям, скажем так, то есть преобразить их. Вот вы говорите, не погружаться в какое-то божественное «ничто», когда человек уже ни к чему не способен, ни к добру, ни к злу, то есть просто такой круглый ноль, пустота, а делать что-то хорошее, делать добрые дела. Свои естественные порывы, даже, может быть, эмоциональные какие-то, вот эти «этажи» психики не отвергать, но направлять в то русло, которое благословлено Богом. Если я правильно уловила ваш посыл.
С. Дерябин
— Конечно. То, что борьба идёт со страстями, духовная брань в исихастской традиции, в подвижнической традиции, это несомненно, этого никто не отрицает. Даже великие подвижники признавали то, что до конца жизни они пребывали в этой духовной брани. При этом это не должно быть фокусом, в моём уж точно понимании. А один из способов, как раз вот о котором я говорю, — это всё-таки дела добродетелей. Святитель Николай Сербский говорил, что молитва без добрых дел мертва. И при этом Богу нужна и живая молитва, и любящее сердце, для других открытое, полное заботы и милосердия. И важны вот эти добрые дела, которые мы можем делать по мере своих сил и наших обстоятельств. И я вот люблю эту фразу: «Можешь помочь человеку — помоги. Не можешь помочь — помолись. Не умеешь молиться — подумай о человеке хорошо, и это уже будет помощь, потому что светлые мысли — это тоже оружие». Это вот мысли Николая Сербского. И хорошо бы, если предприниматель православный будет исходить из этого понимания. Вот такая парадигма мышления.
М. Сушенцова
— Да, вы как раз немного предвосхитили мой вопрос, я хотела спросить более конкретно. Вот по вашему опыту, поскольку вы много консультируете людей из бизнеса, предпринимателей, что наша традиция православная может им предложить в качестве общего направления, чтобы нацелить их мысли в правильное русло, и люди всё-таки не где-то там в чужих традициях искали ответы на свои насущные вопросы, какую-то помощь себе, а прибегали к родной, исконной традиции нашей.
С. Дерябин
— Здесь мы можем пройти только через личный путь к Богу, к пониманию того, что Он есть, вот как я это понял, либо к переживанию того, что Он есть. Это же, знаете, такой взаимный путь: ты с одной стороны идёшь к Богу, но с другой стороны, если твоё сердце открыто, то и Бог идёт к тебе, Он тебе открывается. Поэтому нужно держать сердце своё открытым, как вот мы открыты познанию, когда мы стремимся расширять его, так мы должны быть открыты и вот этой встрече с Богом. Происходит это, конечно же, через традицию, как я сказал, через лоно Церкви, потому что только в церкви мы можем получить Таинства. Нигде ты их больше не получишь, ты не можешь получить Причастие, исповедаться нигде, кроме как в лоне Церкви. А твоё покаяние, твоё смирение, понимание места и роли Бога, оно как раз рождается в этом, потому что, пока у тебя не будет сокрушённого сердца, пока у тебя не будет покаяния в этом сердце, ты никуда не двинешься. Это важно понимать, и самостоятельный путь, он невозможен здесь. Вот тебе нужно приходить в Церковь Христову, и только так спасёшься.
М. Сушенцова
— Спасибо большое. Я поясню, к чему относится моё вопрошание. Мы часто можем слышать, и на радиостанции нашей звучало неоднократно такое вот понятие, как «православный бизнесмен». То есть, получается, что это понятие не совсем точное, потому что православие — это не какая-то социальная роль, православным может быть только человек, который обратился к Богу и идёт этим путём. А его уже изменение внутреннее, его внутреннее преображение, оно неизбежно будет влиять на все те сферы жизни, в которые он вовлечён, в том числе и на бизнес. Почему я поясняю: потому что вот этот ваш курс, о котором мы упоминали, авторский курс по духовному развитию аскетики лидера, мне просто интересно, как вы это преподносите бизнесменам. Вы же не говорите им: «Знаете, дорогие, вам для развития личностного надо идти в храм, там вам расскажут, как жить». Вероятно, вы какие-то прокидываете мостики, тропиночки, вы всё-таки не как проповедник на амвоне говорите об этом. Мне просто интересно, как вы эту мысль до них доносите?
С. Дерябин
— Смотрите, я иду от человека. На каждом этапе жизненного пути человек решает свои задачи, начиная с ребёнка, и так далее, у него происходит сначала утверждение себя в подростковом возрасте. Потом ты возрастаешь, идёшь учиться, тебе нужно утвердиться в профессии, чтобы тебя признали, ты начал работать, почувствовал себя самостоятельно. Следующий этап жизни, порядка 35 лет, это время рассвета, когда ты зарабатываешь основной капитал, когда ты обеспечиваешь благополучие семьи и будущее семьи, и это всё очень правильные, очень хорошие этапы. Это психологические этапы развития человека. При этом во второй половине жизни, годам к 40–45 не все, но некоторые, хотелось бы думать, что многие, — задаются вопросом о стратегии второй половины жизни. Это не кризис середины жизни, это не про бес в ребро, а это про то, какие смыслы я ещё хочу реализовать, в чём я хочу исполниться. И я говорю с людьми о том, что есть вот эти этапы, что нужно актуализировать свои смыслы во второй половине жизни, что существуют вот эти «проклятые вопросы бытия» по Фёдору Михайловичу Достоевскому, что можно попробовать с этим разобраться, и говорю о том, что есть горизонтальное развитие, в котором я сам пребывал долгие годы. Понимаете, я набирал вот эти образования, думая, что я куда-то там расту, как-то я там меняюсь, а оказалось, никуда я не меняюсь и не расту, я шёл в горизонтальной плоскости. А когда я пришёл к Богу, пошёл в Московскую духовную академию, я понял, что существует вертикальная плоскость развития, вертикальное измерение — к высоте духа и к глубине бытия, и вот туда надо идти, но это понимание пришло с возрастом, то есть это какой-то вот такой период, который нельзя просто схлопнуть и дать человеку в 35 лет это понимание, что надо идти вот туда, это так не работает, человек должен к этому сам подойти, он должен понять, что есть иное понимание совершенства и иной путь, поэтому вот такие аскетические духовные практики, они могут быть очень полезны, я их провожу, они несложные, и люди, пытаясь их практиковать, делают порой интересный такой шаг вперёд в своём развитии.
М. Сушенцова
— А вы могли бы привести какой-то пример, практический кейс из этих духовных практик, или рассказать какую-то историю человека, без конкретики и названия имён, который прошёл этим путём, что-то у него изменилось? То есть немножко нас в практику окунуть.
С. Дерябин
— Эти изменения, они не одномоментны, так, то можно было их бизнес-кейс описать, что вот двадцать лет назад мы делали так-то, работали так-то, приняли такие-то решения, и вот сейчас у нас есть такой успешный опыт, давайте его сейчас концептуализируем и будем всем рассказывать в бизнес-школах. Здесь так не работает. Во-первых, я только в начале пути. Более того, я сам только в начале пути, даже не на первой ступени этой лестницы, или лествицы такого мирского развития, совершенствования, я где-то под плинтусом этой первой ступени нахожусь. Я уж в меру своего разумения могу поделиться, чем сам пытаюсь спасаться в этом плане, а там уж люди пусть рассудят. Ну, вот одна из базовых таких практик — это лишнее и необходимое. Понимаете, вот есть понятие возможное: что может быть, а чего может не быть. А есть понятие необходимое — это то, чего не может не быть. И в практике такой аскетической мирской можно попробовать для начала определиться: а какие у тебя вообще лишние вещи, они тебе нужны? А лишние переживания, лишние заботы, лишние деньги, ненужные тебе, или ты их для чего-то тратишь, надо понимать, ради чего. Даже есть понятие «лишние люди», все ли они нужны в твоей жизни, они помогают тебе в твоём возрастании, или они тебя тянут куда-то в другое измерение? Подумать вообще в терминах наследия: а что ты, по большому счёту, оставишь после себя, вот не наследство, а наследие? И это очень важная практика. Есть более простые вещи, которые я пытаюсь использовать: вот проведи день без жалоб, проведи день без осуждения, прямо целенаправленно. Потом, отпишись от лишних групп в соцсетях, от лишних каналов информации, которые ты обычно используешь, почитай какую-нибудь душеполезную книгу обязательно перед сном, вот у меня Паисий Святогорец лежит, я его читаю, очень люблю этого святого. Помолись за человека, который тебе не нравится, есть масса людей, с которыми приходится как-то так остро взаимодействовать в бизнесе, в конфликты иногда попадаешь, ну вот помолись за человека, ну и хорошо. Подойди к любимому человеку, просто обними и скажи, что ты его любишь, ведь семья — это малая церковь. У меня есть пример одного очень серьезного бизнесмена, он работает в госкорпорации, и когда я с ним работал, он мне вот такую проблему рассказал, говорит: «Сергей, я настолько устаю, и к концу дня я настолько раздражен, что во мне всё кипит, я нахожусь в заведенном состоянии. И когда я прихожу домой, я ввел правило, что в течение часа ко мне никто не имеет права подойти. Я ухожу в свой кабинет, там успокаиваюсь, обретаю равновесие свое, и только потом они имеют право ко мне прийти, мои домашние». Я говорю: «Слушай, интересная практика». Он отвечает: «Да, но в последнее время я столкнулся уже с очень серьезной проблемой: мои родные, мои дети и жена, меня не встречают с работы. Если раньше я приходил, они бежали ко мне, кричали: „Папа, папа, папа!“, бросались, и жена обнимала меня и целовала, то сейчас ко мне никто не подходит, и я понимаю, что я их просто теряю, они от меня отдаляются, мои родные люди, и понимаю, что так дальше нельзя». Я ему дал одну долгосрочную такую рекомендацию и несколько быстрых лайфхаков, как сейчас принято говорить. Говорю: «Ну ты осознал, если ты будешь так продолжать, что произойдет?» Да, он понял, что ему будет плохо. Я говорю: «Ну тогда вот ты сейчас возвращаешься из командировки (он в командировке был, когда со мной разговаривал), покупаешь жене огромный букет цветов, приходишь, громко кричишь, что папа приехал, даришь жене букет цветов и говоришь, что ты отменяешь это правило, и что ты будешь очень рад, до слез рад, что твои дети и жена будут тебя встречать, когда ты возвращаешься домой». Он говорит: «Понял, Сергей». И он прислушался моим словам, а сейчас они родили четвертого. (смеется)
М. Сушенцова
— Какая замечательная история. Мне кажется, лучшей истории и невозможно было выбрать для финала нашей программы. Сегодня у нас в гостях был Сергей Дерябин, генеральный директор компании «Гуманитарные технологии управления», приглашенный преподаватель Высшей школы государственного управления и Московской школы управления «Сколково». У микрофона была Мария Сушенцова, и мы рассуждали сегодня о христианских смыслах экономики, о том, насколько правомерно понятие «православный бизнесмен», о том, что такое лидерство, и о всех тех моментах жизненных, где сталкиваются напрямую экономика, этика, христианская вера. Спасибо вам большое, Сергей, за этот разговор, многое хочется сложить в сердце и унести с собой. Надеюсь, и слушатели наши открыли сегодня для себя много нового. Будем ждать вас снова в гости.
С. Дерябин
— Спасибо вам за эту встречу, всего доброго.
М. Сушенцова
— До свидания, до встречи через неделю.
Все выпуски программы Вера и дело
«Премия»

Фото: Jsme MILA / Pexels
Когда Татьяна получила денежную премию за победу в поэтическом конкурсе, она обрадовалась и немного растерялась: сумма небольшая, куда её потратить? Хотелось, чтоб запомнилось! Может быть, купить себе нарядный платок? Или новую сумочку?
Поток размышлений прервала дочка Катя. Она вернулась из больницы, где вместе с однокурсниками трудится сиделкой в качестве волонтёра, помогает восстанавливаться после операций одиноким старикам и старушкам. За ужином Катя с душевной болью поведала, какое ветхое, много раз заштопанное бельё у её подопечных бабушек... «Вот на что пойдёт моя премия!» — решила Татьяна, а наутро отправилась в стационар.
На удивление её спокойно пропустили в отделение к лежачим больным, в ту самую палату, о которой рассказывала дочь. Татьяна отдала свои нехитрые подарочки и заметила, что у каждой старушки на тумбочке иконка. Чаще всего — маленькая, бумажная.
А следующим утром на стене палаты, на самом видном месте, над столом, уже висела икона Спасителя. Её тоже купила Татьяна — на оставшиеся от премии деньги. Только проходить к больным она уже не стала. Попросила медсестру передать главному врачу отделения с пожеланием повесить именно на этом месте...
Медсестра поинтересовалась внезапно: «А зачем вы это делаете?» Татьяна ответила неожиданно для себя самой: «Во славу Божию!»
А потом шла домой и думала, что, пожалуй, это единственно верный ответ. И на душе было легко.
Текст Натальи Разувакиной читает Алёна Сергеева.
Все выпуски программы Утро в прозе