У нас в гостях был заведующий кафедрой Церковной истории Московской духовной академии Алексей Светозарский.
Наш гость поделился своими воспоминаниями о том, какие были в советские годы традиции, связанные с празднованием Пасхи, какие были церковные и внецерковные традиции, как и почему они возникали.
Ведущие: Алексей Пичугин, Ксения Толоконникова
А. Пичугин
— Здравствуйте, дорогие слушатели! «Светлый вечер» на Светлом радио. У нас сегодня четверг — как всегда, наш специальный проект совместно с музеем — исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова — директор этого музея.
К. Толоконникова
— Добрый вечер!
А. Пичугин
— Я — Алексей Пичугин. И приветствуем здесь Алексея Константиновича Светозарского, профессора Московской Духовной Академии, Сретенской духовной семинарии и заведующего кафедрой церковной...
К. Толоконникова
— Человека и парохода!
А. Пичугин
— (Смеется.) ...церковной истории Московской Духовной Академии. Добрый вечер!
А. Светозарский
— Добрый вечер.
К. Толоконникова
— Сегодня не просто четверг — сегодня Великий Четверг, и мы хотим поговорить сегодня о том, каковы были обычаи, традиции празднования Пасхи, встречи вот этих вот предпасхальных, очень важных дней, проведения Светлой Седмицы. Какие обычаи выжили в советское время, какие ушли, какие, наоборот, появились? Вот обо всем об этом мы сегодня хотим поговорить с Алексеем Константиновичем.
А. Светозарский
— Попробуем.
К. Толоконникова
— Давайте! (Смеется.) Во-первых, интересно, какие обычаи появились — вот что меня больше всего интересует. Есть ли какие-то традиции, которые сформировались именно в советское время и которые сейчас мы воспринимаем как само собой разумеющееся?
А. Светозарский
— Ну, я думаю, что сейчас уже не само собой, потому что есть у нас такие довольно последовательные и радикальные противники посещения кладбищ на Пасху. Вот этот обычай действительно сформировался, по одному варианту, в советское время, по другому варианту, был привезен сюда, в Москву (давайте, мы, наверное, так локально определимся — в основном, Москвой — все-таки более нам известный материал, хотя будем говорить, наверное, и о других регионах), но выходцами откуда-то из Белоруссии. Вот надо спросить, есть там такое или нет.
А. Пичугин
— А я читал версию о том, что обычай-то, на самом деле, не советский абсолютно — просто огромное количество церквей, при церквях — погосты. Часто погосты — от региона к региону, но чаще всего рядом с храмом, редко вынесенные — это в больших селах, когда села разрастались.
К. Толоконникова
— То есть вот после пасхальной заутрени, после службы идут люди похристосоваться со своими покойными.
А. Пичугин
— ...уже литургии... со своими покойными, да. Но они здесь лежат. Люди из этого храма годами вместе со своими, там, уже покойными близкими, которые тоже туда ходили, в этот храм, и все логично, все закономерно. И просто именно вот это восприятие — не то, что специально советская власть насаждала поездки на кладбища...
А. Светозарский
— Нет, конечно, нет, ни в коем случае, нет.
А. Пичугин
— ...а это вот именно такая перенесенная традиция.
А. Светозарский
— Перенесенная, потому что, ну, в селах же... да и в городах довольно поздно стали служить всенощные даже под обычные воскресенья. И люди приходили на утреню, а потом бывал расход. Не знаю, священник проскомидию совершал или что, но люди расходились из храма — кто-то домой зайдет... А обедня была только потом. Но кто-то оставался здесь же, на кладбище — чего не навестить? Вот. Потом совершенно...
А. Пичугин
— Вы про Пасху говорите или про любой воскресный день?
А. Светозарский
— Нет, про любой. Я согласен с тем, что локально все это было рядом. Жизнь человека проходила в пределах прихода. Вот он родился, его здесь крестили, здесь он венчался, и здесь проводили.
К. Толоконникова
— Но в Москве, конечно, ситуация была несколько иной, да?
А. Светозарский
— В Москве — нет. Иной, иной, да, да.
К. Толоконникова
— Потому что после 1771 года никаких захоронений не было при храмах.
А. Пичугин
— Да.
А. Светозарский
— Ну, в пределах Камер-Коллежского вала.
А. Пичугин
— А Вы представляете, сколько людей?.. Да, во-первых, Камер-Коллежский вал — Москва быстро выходит за его пределы, а во-вторых, сколько людей, во-первых, в 60-е годы с МКАД попали в черту Москвы...
А. Светозарский
— Да.
А. Пичугин
— ...сколько людей приезжало в Москву жить, и все свои обычаи так и переносили.
А. Светозарский
— Да. Ну, здесь что еще может быть, конечно, от советской эпохи? Здесь два момента — ну, объективных: ну какая Радоница в советское время? Там посмотрите сейчас календарик какого-нибудь даже 1977 года — ну такое минимальное количество каких-либо выходных дней. Где-то там во вторник кто-то... Ну, бабушки знали, всегда приходили...
К. Толоконникова
— Ну, да, могло быть такое, что, например, Радоница приходится, скажем, на 1 мая. Такое могло быть. Или на 9 мая — тоже такое могло быть, да.
А. Светозарский
— Могло, да.
К. Толоконникова
— Ну, это такие календарные только совпадения.
А. Светозарский
— И момент, наверное, второй, тоже очень важный — это вытеснение вот каких-то проявлений религиозности, любых. Мы не будем, я надеюсь, придерживаться, там, вот этих всех градаций — воцерковленный, невоцерковленный. «Никто же знает человека, то чу(?) Дух Божий, живущий в нем». Вот обращается он как-то, есть у него какое-то чувство — он его как-то проявляет. И власть — она старалась все это вынести на периферию, везде. Убрать Церковь даже с экранов кино. Да? Вот у нас появляются...
А. Пичугин
— Лапинское ТВ, да? Без крестов.
А. Светозарский
— Да! Вот. Ну, или раньше, там, у нас что? Интерьеры идеальные, все в стиле конструктивизм. Если церковь показывают — это «темное прошлое». Это понятно совершенно, хотя тоже отдельная интересная тема, можем поговорить как-нибудь. И храмы-то наши где? Посмотрите. Ну, на окраинах, большинство. Это кладбищенские. Вокруг что? Вокруг какие-то дебаркадеры, железнодорожные пути, (нрзб.), мясобойни...
К. Толоконникова
— Частный сектор.
А. Светозарский
— Или частный сектор.
А. Пичугин
— И погост.
К. Толоконникова
— Такой...
А. Светозарский
— И толпы собак.
К. Толоконникова
— Марьина Роща такая, по которой вот лучше, вообще-то... Да! (Смеется.)
А. Светозарский
— Ха! Лишний раз не ходить!
А. Пичугин
— Ну, Марьина Роща — это еще центр. А вот есть Юго-Западная, Тропарево вот там...
А. Светозарский
— Не, ну подождите. Ну возьмите Пятницкое, возьмите...
К. Толоконникова
— Марьина Роща в 50-е годы — это та-ак!
А. Пичугин
— Ну, в 50-е — да. А, там, Бирюлево, вот это вот все — да, как-то так... Моменты...
А. Светозарский
— Моменты. Вот. Или то же Даниловское — все это оттеснено на периферию, и вот там происходит какая-то религиозная жизнь, в том числе и на Пасху. И, с другой стороны, это место, обладающее неким сакральным статусом, куда власть не может в открытую войти. Ну, 20-е годы — там погром кладбищ, это отдельный момент, тут не будем так...
К. Толоконникова
— Такой бесовский, прямо скажем, да.
А. Светозарский
— ...да, спешить. Вот. Надо было убрать все прошлое. Но там кладбища напоминали, ну, там, всяких действительных статских советников, которые «под камнем сим почивают». На каждой плите могильной, на памятнике изречение из Писания, еще и лампады горят. Вот. Говорят, был совершенно потрясающий на территориях вот некрополей Новоспасского или Новодевичьего — люди же платили за уход! И вот там каждый вечер — море лампад. Ну, понятно, это терпеть было невозможно, да и монастыри закрыли. Но вот там-то как раз власть и не могла запретить ставить кресты, например.
К. Толоконникова
— И вот как раз характерно, что если какой-то последний храм в городке оставался, в райцентре или в областном центре, это был именно кладбищенский храм. Туда вот как-то не влезали.
А. Светозарский
— Ну, и потом, кладбище — ну, самый последний аргумент, да, что называется. (Смеется.)
К. Толоконникова
— Да.
А. Светозарский
— Тут уж ничего не возразишь, да?
К. Толоконникова
— Можно, конечно, пропагандировать коммунистическое огненное погребение, но надо сказать, что оно и среди самих коммунистов-то большой популярностью не пользовалось, да? Говоря о крематориях. Крематориев появилось за советскую эпоху не так уж и много.
А. Светозарский
— Немного.
А. Пичугин
— Их резво начали открывать, а потом как-то довольно быстро схлопнулось все, да.
К. Толоконникова
— Да.
А. Пичугин
— А ну о чем уж говорить, если даже в Ульяновске кафедральный храм — один на весь город, правда — был кладбищенским?
К. Толоконникова
— Это обычная такая ситуация — да, (нрзб.) на городок.
А. Светозарский
— Там еще одна деревянная церковь, которой владели обновленцы. Ее открыли тоже вот как раз в начале 40-х, когда там был Вединский(?). Вот она, наверное, скорее. Потому что кладбищенский — он совсем маленький.
А. Пичугин
— Ну, бывает.
А. Светозарский
— Очень красивый, прямо игрушечка такая в новорусском стиле, русском модерне. А вот эта вот большая деревянная — вот там тоже они говорят: «Всех нас крестили здесь», до сих пор. Хотя какие-то храмы открыты были. Вот. Поэтому — да, я не думаю, что это обычай предосудительный. Но ведь я вот помню, о чем, собственно, говорилось. Ну, тут уже какого-то нового времени изобретение. «Вот это нельзя, это не положено». Нет заупокойных молитв. И наглядным образом — вот на моей памяти — в советское время... Я даже могу храм вспомнить конкретно... Это храм Воскресения в Сокольниках. Канун на Светлую Седмицу до Радоницы закрывался плотной тканью такого красноватого цвета. Даже цвет помню. Вот «не ставьте, потому что не положено, радуйтесь Христу Воскресшему», но то, что Вы не можете навестить могилу своих близких, там, с ними мысленно, молитвенно похристосоваться, об этом никто никогда не (нрзб.).
А. Пичугин
— Неужели это... Ну, вернее, как — «неужели»? Это вот действительно такая старая традиция дореволюционная — закрывать канон?
А. Светозарский
— Да.
А. Пичугин
— Да?
А. Светозарский
— Да! Еще могу я могу несколько храмов вспомнить...
К. Толоконникова
— У нас в храме так делают тоже. Ну, у нас, конечно, я сомневаюсь, что это с дореволюции повелось...
А. Светозарский
— Ну, а там же непрерывная, там же непрерывная традиция!
К. Толоконникова
— Да, да вот. Интересно как раз...
А. Пичугин
— Вот именно как раз, что непрерывная, да.
К. Толоконникова
— Интересна как раз непрерывность, да, этой традиции?
А. Светозарский
— Потом, еще один момент. Ведь, ну, не знаю, там, сынок Вася или зятек Коля — по разным причинам в церковь его не затянешь. А помянуть родных на кладбище — тут бабушка, бабушка с куличиком, с яичком, ну, и какое-то идет вот некое такое приобщение. Не всегда в точку, но уже в сознание людей это входит — что это положено, это нужно...
К. Толоконникова
— Ну, приобщение к Церкви — не Церкви, но к корням, во всяком случае.
А. Светозарский
— Ну, потому что есть что-то еще.
К. Толоконникова
— Что-то, да...
А. Пичугин
— Ну поэтому я очень настороженно отношусь к таким вот рьяным действиям, когда, там, не знаю, мои знакомые священники, там, приходя на кладбище...
А. Светозарский
— ...разгоняют?.. (Смеется.)
А. Пичугин
— Ну, не разгоняют, но, по крайней мере, если видят — на могиле, там, стаканчик, накрытый краюшкой, стоит, они все это сметают, убирают, конфеты тоже куда-нибудь... Это же — «ну как же, это»... Ну, мне кажется, что... Все равно в этом...
К. Толоконникова
— Не знаю, мне кажется, что любая рьяность, признаться, неуместна, да?
А. Пичугин
— А это все-таки проявление любви какое-то.
А. Светозарский
— Стаканчик может кому-то пригодиться.
К. Толоконникова
— Да и конфетка тоже, слушайте! К стаканчику-то!
А. Светозарский
— Я могу сказать, что просто я этих священников отчасти могу понять — там целый пласт суеверий, за этим. Вот что можно уносить, что приносить. Ну, там... Я даже не хочу в это пускаться в такой день светлый, замечательный. Ну, мы отдали дань кладбищенской теме, это было...
К. Толоконникова
— Да, вот, знаете, многие очень вспоминают о том, как они встречали Пасху в те годы. Вспоминают о кордонах комсомольских...
А. Светозарский
— Было. Было, было.
К. Толоконникова
— ...вспоминают о том, как трудно было молодому человеку попасть в храм. То есть таких воспоминаний — вот именно о пасхальной ночи — у нас довольно много. Гораздо меньше воспоминаний о том, как люди проводили страстные дни. Вот, например, служба — утреня Великого Пятка, которая служится традиционно в четверг вечером, чтение Двенадцати Евангелий — Страстей Господних. День-то рабочий — вот как это все происходило? Старались ли в храмах начать позже это богослужение? А ведь оно довольно длительное. То есть если начнешь его в семь, то и окончится оно в одитннадцать.
А. Светозарский
— Ну да. Вот точно не могу сказать — наверное, переносили. Но вот то, что вот этот обычай огня, Четверговой свечи, можно было наблюдать в 70-е годы — как по Замоскворечью идут люди...
К. Толоконникова
— ...со свечечками, с фонариками...
А. Светозарский
— ...с кулечками... Уж как они дальше, куда с ними, я не знаю. Там, в метро в то время — это было так довольно-таки...
А. Пичугин
— Замоскворечье — заповедник. Все-таки это заповедник.
К. Толоконникова
— Это могли себе позволить те люди, которые все-таки жили неподалеку.
А. Светозарский
— Ну, рядом... Кто-то еще там жил, видимо, рядом. Много было, я очень ярко помню.
А. Пичугин
— Мы здесь же, в этой студии, вспоминали относительно недавно касаемо Замоскворечья то, что мы все помним — Николо-Кузнецкий храм в то или иное время его существования. И даже вот я, например, помню в конце 90-х — начале 2000-х бабушек этих старых николо-кузнецких. Мне кажется, их уже нет никого сейчас. Но это именно те, кто вот, там, 30 лет назад, 40 лет назад эти огонечки разносили по квартирам по своим.
А. Светозарский
— Ну, а потом уже и нет. Да, и насчет буднего дня — (нрзб.), действительно, бабушки.
К. Толоконникова
— Да, это... Просто я думаю — может быть, имеет смысл пояснить: это старые, старые обычаи — вот ту четверговую свечку, с которой ты стоял, зажигая ее во время чтения Двенадцати Евангелий, уносить ее домой и от нее дома зажигать лампады.
А. Светозарский
— Лампады.
К. Толоконникова
— Да.
А. Светозарский
— Ну, обычай-то хороший.
К. Толоконникова
— Хороший, да. Хороший, светлый такой, яркий.
А. Светозарский
— И он сохранился, он соблюдался. Просто в условиях мегаполиса — ну, кто... Кто в метро везет прикровенно, кто в автомобиле, уже все по-другому...
А. Пичугин
— Я очень много видел. Даже в пробке порой стоишь в Четверг Великий...
А. Светозарский
— (Нрзб.). Это было. Вот я могу сказать...
А. Пичугин
— ...и видишь — вот они там, несколько машин... Вот он, огонечек, лампадка. В метро едешь — тоже были какие-то годы, я в метро ездил в Великий Четверг из храма, например. Тоже...
К. Толоконникова
— Вот Вам и Благодатный огонь — ниоткуда возить не нужно.
А. Пичугин
— Да, да.
А. Светозарский
— Дело в том, что относительно дней, которые были рабочими, да? Это касается... Ну, верующие люди — Москва не исключение — это, в основном-то, женщины среднего, а скорее, пожилого возраста. Они уже не работаю, бабушки, как называли даже вот в духовенстве — «наши бабушки». Вот бабушки, которые... ну вот явили верность Церкви. И вот эти обычаи свои они очень берегли и диктовали. Но на Страстных службах молодежь и люди средних поколений были там, где была какая-то общинная жизнь, где были какие-то священники активные, где вот все эти люди собирались, да? Вот, там, ну, не знаю... Николо-Кузнецкий, Обыденский храм, конечно, да? А так — да, вот, в основном... Поэтому, к сожалению, даже у тех людей, которые пришли в Церковь в 80-е годы, может быть, в самом начале 90-х, не у всех есть осознание того, какие важные дни мы вот переживаем на Страстной Седмице. Потому что надо успеть подготовиться, покрасить, там, сделать, сварить, пожарить...
К. Толоконникова
— Да, да, Чистый Четверг — это значит, что надо все вымыть дома...
А. Светозарский
— Ну да. Ну, это тоже обычай-то хороший. Времени-то в мегаполисе нету! (Смеется.) Что мешает сделать в среду, я не знаю? (Смеется.) Ну, так уж принято. Чистый — он и есть Чистый, не будем спорить с вековой традицией. (Нрзб.)... Да?
К. Толоконникова
— О том... Не говоря о том, что совместить вообще печенье куличей, работу и хождение на службу — это невозможно.
А. Светозарский
— Невозможно, нереально.
К. Толоконникова
— То есть хоть что-то из этого будет выпадать.
А. Светозарский
— Поэтому уже что-то выпадает. А жалко. Потому что там уже выпадать нечему.
А. Пичугин
— Напомним, что в гостях у Светлого радио сегодня Алексей Светозарский, профессор Московской Духовной Академии и Сретенской Духовной семинарии, заведующий кафедрой церковной истории Московской Духовной Академии. Кстати, вот статистику посмотреть — ну, понятно, что ее никто не вел и нет, но все-таки интересно количество освященных кексов «Весенний». Ведь их разметали, наверное, подчистую! И не только те люди, которые хотели их святить.
К. Толоконникова
— Я, кстати, вот не помню, вкусные были эти кексы или невкусные.
А. Пичугин
— Ага!
А. Светозарский
— Вкусные, годились вполне.
К. Толоконникова
— Я помню, что у нас покупали тоже, мои домашние покупали эти кексы...
А. Светозарский
— Годились. Вот у нас не пекли, как ни странно, при всей такой традиционности подготовки к этому празднику...
К. Толоконникова
— Потому что это тяжело очень, Алексей Константинович.
А. Светозарский
— Ну, я так... На личное не принято, ну просто воспринимайте, как — ну, некие люди, которые жили, которых уже нет. Вот бабушка не делала. Она довольствовалась, кексы были приличными. Мама пекла. По-моему, мама пекла — да, в этих банках каких-то из-под томатной пасты.
К. Толоконникова
— Да-да-да.
А. Светозарский
— Вот. И удавалось, и было радостно, что получается. И мы потом пекли какое-то время, потому что кексы «Весенние» стали такими плюшевыми. То ли какие-то разрыхлители туда добавляли... Вот он не тот...
К. Толоконникова
— Пакость стали всякую класть — маргарин, там...
А. Светозарский
— Да. Вот не тот крепенький московский куличик, такой вот прямо весь вот...
А. Пичугин
— А куда делись кексы из магазинов? Я вдруг сейчас подумал, что я, заходя в булочную, кексов не вижу там?
А. Светозарский
— (Смеется.) Кексов нету. Пошли на куличи.
К. Толоконникова
— Но зато куличей-то сколько!
А. Пичугин
— Ну, куличей много, но это уже не то!
К. Толоконникова
— На любой вкус и кошелек!
А. Пичугин
— Это итальянские...
К. Толоконникова
— Нет, почему? Вполне и наши — какого-то там 23-го хлебозавода, там, или еще какого-нибудь.
А. Пичугин
— Но все равно уже это вот не то. А вот просто кекс в обычное время — уже с детства помню...
А. Светозарский
— А, обычный кекс?
А. Пичугин
— Да. В булочной лежит кекс обязательно. (Нрзб.).
А. Светозарский
— Малое напоминание о Пасхе.
К. Толоконникова
— Да не-не-не! Полно кексов этих! С изюмом, «Городской», «Столичный»! Ну что, я рекламировать тут буду всю эту хлебобулочную продукцию? (Смеется.)
А. Светозарский
— (Смеется.)
А. Пичугин
— Специально зайду, посмотрю — вот чего-то давно не видел. Но ходили, да. И... Вот, кстати, традиция, которая появилась в советские годы — мы программу начали с этого. Мне кажется, что вот это массовое освящение куличей в Великую Субботу — это вот как раз одна из... советская традиция.
А. Светозарский
— Как раз советская. В чем упрекает наше духовенство своих (нрзб.). Ну, а чего тут упрекать? Работать надо. Это сложившийся в советское время массовый народный обычай, вот. И с каждым годом он крепнет. Если брать дореволюционное врем, то это уже после литургии. После литургии батюшка выходил, кропил, и... А здесь это кульминационный момент торжества — все, можно праздновать! Как в Иерусалиме: Огонь сошел — все, барана уже можно ставить на вертел! И все, праздник пришел! Так и здесь — вот некое смещение, да? Вот при этом остается... Литургия Великой Субботы — мимо.
А. Пичугин
— Она, видите, она...
А. Светозарский
— Красивейшая служба! Глубочайшая!
А. Пичугин
— ...Пасхальная литургия Великой Субботы...
К. Толоконникова
— Содержательнейшая!
А. Светозарский
— Она тоже Пасхальная! Да! Все.
А. Пичугин
— А это уже после литургии Великой Субботы, так-то уж если считать. Святиться...
К. Толоконникова
— О чем Вы говорите?
А. Пичугин
— Про освящение.
К. Толоконникова
— О том, что уже питаться можно?
А. Пичугин
— Нет, конечно, не о том, что можно питаться, а о том, что...
А. Светозарский
— Радость! Нет, ну, люди стараются, понимаете, какие-то принимает это новые формы. Ну они не всегда традиционно-церковные, но как приятно! Это вот, не знаю, лично для меня — один из таких радостных моментов года: вот смотришь — идет, в окошечко выглядываешь — а уже народ выстроился, ждут, заранее придут. Ну зайдите в храм-то, ну! Иногда так трансляцию какую-нибудь поставят.
А. Пичугин
— За свечкой ходят.
А. Светозарский
— Но зато какая выставка кулинарии, слушайте!
К. Толоконникова
— Нет, самое... Самое-самое главное — расставить свои корзинки, зажечь свечки...
А. Светозарский
— Да, свечечки, и чтоб не потухли, главное!
К. Толоконникова
— Очень следить, чтоб они не потухли. И, кстати, вот еще что, сложилась какая традиция в советское время — освящать вместо Пасхи творожную массу. Я так подозреваю, что творожная масса — это вообще кто-то просто воспользовался, какой-нибудь наш молочный завод воспользовался этим рецептом пасхи.
А. Светозарский
— Не-ет!
А. Пичугин
— Я тоже так думаю.
А. Светозарский
— Ну да, да... Да. Ну, тогда это дефицит — ее тоже попробуй, купи вот так вот просто!
А. Пичугин
— Ну, а сейчас? А что такого? Ну, в общем, это и есть пасха. Если нет возможности приготовить, если нет возможности купить дорогую в магазине...
А. Светозарский
— Ну, Алексей, ну не то! Ну как? Она же должна быть в формочке...
А. Пичугин
— Ну конечно. В формочке.
А. Светозарский
— В резной, желательно. С такими (нрзб.) еще...
А. Пичугин
— Сливочной она должна быть еще.
К. Толоконникова
— Украшенная бумажным цветочком...
А. Светозарский
— Мы увлеклись, рано-рано-рано. Но это правда — бумажные цветочки ушли. Ушли. Вот они были, бумажные цветочки. Мне так было больно видеть эти миски с отжатым творогом...
К. Толоконникова
— Причем, мне рассказывали вот люди, которые в качестве экспонатов передавали эти бумажные цветочки в наш музей... Ведь их же хранили, эти бумажные цветочки!
А. Светозарский
— Да. Святыни! Они окроплены, да.
К. Толоконникова
— Потом хранили, много лет подряд ими украшали вот эту пасхальную снедь. И мне рассказывали — я не знаю, только ли в этой семье конкретной было такое или это было повсеместно, но красным цветочком украшали кулич, и только так, а белым цветочком украшали пасху, и только так.
А. Пичугин
— Надо в этом году обратить внимание. Вот я чего-то как-то не задумывался о цветочке...
А. Светозарский
— Ну вот, опять же, новые какие обычаи? Например, я не помню совсем, чтобы...
К. Толоконникова
— А почему, кстати... Почему так сложилось — освящать куличи в субботу? Просто из-за проходимости, из-за того, что храмов мало, а желающих освятить снедь много, а до конца службы никто не доживает, так?
А. Светозарский
— Ну, да. Но ведь...
А. Пичугин
— Завтра уже никто не пойдет. Ну, в смысле, в Великий...
К. Толоконникова
— В Воскресенье.
А. Пичугин
— В Светлый Понедельник.
А. Светозарский
— Ну, вот главное-то... Я вот сколько... Мы уже много лет, да, в этом радостном стабильности — такие детишки нарядные, ой, и как-то все улыбаются, и всем как-то радостно. Но у каждого свои планы. Поэтому всегда наши батюшки опытные говорят: «Приходите ночью. Ну чего Вы тут сейчас-то? Это ж ничего еще по сравнению с тем, что будет. Это только преддверие праздника, предвкушение». А у всех уже планы какие-то. Кто-то на кладбище, у них своя традиция, значит.
К. Толоконникова
— Но сейчас, мне кажется, все меньше.
А. Светозарский
— Кто-то на дачу куда-то, да. Вот. Есть... Бывают всякие курьезные случаи, но все-таки как-то немножко с людьми-то поговорить и пригласить всегда нелишне. Всегда нелишне. Вот. А до революции — да, это совсем маленький эпизод: покропили, люди расходятся, там, чего-то... А сейчас прямо целый особый ритуал, чинопоследование, вот! (Смеется.)
А. Пичугин
— А больше сейчас ходят, да?
А. Светозарский
— Э-э...
А. Пичугин
— Просто мне кажется, что и в советские годы вот эта непрерывная череда освящений в течение всего дня — она сохранялась. Это не только, там, какие-то выходы духовенства раз в три-четыре часа.
А. Светозарский
— Нет, была-была-была. Но не так массово. Не так массово.
К. Толоконникова
— Да. Кстати вот, а возможно ли было в тех обстоятельствах сделать то, что делают сейчас, — выставить столы на улицу?
А. Светозарский
— Нет.
К. Толоконникова
— Я думаю, что, конечно, нет. Я думаю, внутри храма это можно было только сделать.
А. Светозарский
— Не-не-не. Когда-то это разрешалось. Когда-то разрешалось, в зависимости от погодных условий или чего-то еще, там. Я помню — либо вот в большой трапезной части устраивались столы, если дождь. Если вот такая теплая погода, разрешали. Разрешали, но вот — ну да, идет поток людей... Но в советское время это вообще необычно. Вот куда идет поток людей обычно? На завод, на футбол. Ну, все понятно и предсказуемо. Здесь вдруг идет масса народа...
К. Толоконникова
— ...с узелками.
А. Светозарский
— ...уже нарядная, что-то беленькое у них в этих узелках.
К. Толоконникова
— С узелками.
А. Светозарский
— Но, конечно, такого массового характера не носило, потому что были семьи, которые готовили вот эту пасхальную всю снедь, которую полагается освящать, и просто ее поедали, без освящения.
К. Толоконникова
— Не освящая?
А. Светозарский
— Без освящения. Были такие, да.
А. Пичугин
— Да, и!.. Потому что нецерковные.
А. Светозарский
— И не ходили — потому что, ну, как-то вот чего-то...
А. Пичугин
— Да даже и неверующие!
А. Светозарский
— Да! Делали — ну, как традиция...
А. Пичугин
— Как традиция. Это бабушка делала. А почему нельзя вкусно? А праздник! Праздников таких, не заидеологизированных, мне кажется, не привязанных к каким-то важным датам, связанным с советским временем, не хватало людям.
К. Толоконникова
— Ну да, вот был Новый год.
А. Пичугин
— Новый год, Пасха. Но...
А. Светозарский
— Пасху, опять же, не каждый отметит.
А. Пичугин
— Да.
А. Светозарский
— Были и «принципияльные»... Ну, вообще, время-то удивительное, которым мы как-то все занимаемся. Там...
К. Толоконникова
— ...по мере сил.
А. Светозарский
— Вот что угодно же могло быть на Пасху, все, что угодно, могло происходить. Вот семья Вам: он... Они из старого времени еще, люди 10-х годов рождения, но которые застали вот этот перелом. Значит, он — сын купца третьей гильдии, о чем не любил рассказывать. Коммунист, вступивший в партию в 1941 году, когда он был в московском ополчении. Она — поповская дочка, самая такая поповна типичная, довольно артистичная такая, яркая женщина...
А. Пичугин
— Громкая.
А. Светозарский
— Никуда они не... Да, очень. Как это, откуда Вы знаете?
А. Пичугин
— Ну, Вы сами сказали — откуда, (нрзб.) сословие.
А. Светозарский
— Мы называли их (нрзб.) — «сыны грома». Вот. Проговорился я. Знал тех людей. И вот тот, который человек, вступивший в партию, я вот честно, положа руку на сердце, кроме святых людей, я в Церкви таких людей не встречал. Не встречал — не то, что мало встречал. Насколько он был отзывчив к любой чужой беде, рассудителен, добр. Но при этом вот он плыл в фарватере всегда партийной политики, говорил правильные вещи. Но утречком они просыпались — и всю заутреню наизусть.
А. Пичугин
— (Смеется.)
А. Светозарский
— И потом разговлялись. Она ходила в церковь, я знаю.
А. Пичугин
— А он тоже всю заутреню наизусть, но в церковь не ходил?
А. Светозарский
— Наизусть! Все!
А. Пичугин
— А что ему мешало пойти? Вот эта принадлежность...
А. Светозарский
— Ну вот... Ну вот не положено! Ну что? Не знаю! (Смеется.)
А. Пичугин
— Или... неудобно.
А. Светозарский
— Или неудобно.
А. Пичугин
— А люди оставались после Пасхального богослужения — те из них, которые, там, достаивали до конца литургии — в храме до открытия метро, я так понимаю?
А. Светозарский
— Да там как было? Там три волны. Первая волна — поглядеть на Крестный ход. Это такой знаковый момент. Крестный...
К. Толоконникова
— А пьяных было много?
А. Светозарский
— Много.
К. Толоконникова
— Среди зевак.
А. Светозарский
— Я могу поведать о своей первой Пасхальной ночи... (Смеется.)
К. Толоконникова
— Сейчас, я думаю, только уже после паузы. У нас сейчас должен быть перерыв.
А. Пичугин
— Да, сейчас перерыв — буквально минуту. Алексей Светозарский, профессор Московской Духовной Академии, Сретенской семинарии, заведующий кафедрой церковной истории Московской Духовной Академии, у нас в гостях в программе «Светлый вечер». Это совместный проект радио «Вера» и Музея, исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова — директор этого музея, я — Алексей Пичугин здесь также, в этой студии. Через минуту мы вернемся.
Возвращаемся в студию Светлого радио. Напомним, что в гостях сегодня у нас Алексей Светозарский, церковный историк, заведующий кафедрой церковной истории Московской Духовной Академии и профессор Сретенской семинарии. Наш совместный проект с музеем «Советский Союз: вера и люди» (музей — исследовательский центр), поэтому, как всегда по четвергам, в этой студии Ксения Толоконникова...
К. Толоконникова
— Добрый вечер!
А. Пичугин
— Еще раз, да! Я — Алексей Пичугин. Мы сегодня говорим о пасхальных традициях в советские годы.
К. Толоконникова
— И мы остановились на трех волнах богомольцев. И на пьяных.
А. Светозарский
— Да. Ну, богомольцами можно условно назвать... Вот я помню — мне 14 лет, и, ну, лично у меня это же память не только... не только твои, точнее, впечатления — этот определенная память из рассказов других людей, старших людей. Вот я, так получилось, мог общаться в довольно уже сознательном возрасте с людьми, родившимися в конце XIX века, в начале ХХ, в 10-х годах ХХ века. И поэтому создавалась определенная картина.
К. Толоконникова
— То есть люди, которые старый режим застали уже вполне сознательно?
А. Светозарский
— Застали. Да, застали молодыми, они вот встретили революцию. Про разным дорожкам они шли, но как-тот вот они были вместе, такой был семейный большой клан, поэтому я уже многое знал. Ну, и потом великая русская литература, художественные фильмы, между прочим, советские. Вот. Ну и, конечно, тем не менее, произвело, конечно, очень сильное впечатнеие — мы поехали с отцом в храм во Владыкино...
К. Толоконникова
— Рождества Богородицы.
А. Светозарский
— Ну, автобус напоминал, ну, я не знаю... Вертеп разбойный — ничего не сказать. Там, значит, вся шпана бескудниковская, отбыв какие-то дискотеки, вечера и передачи «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады», с гитарами и такими магнитофонами — было модно ходить с магнитофонами...
К. Толоконникова
— ...которые носили на плече, я помню, да.
А. Светозарский
— ...да, да, да... Вот такая публика. Ну, в общем... Ну, как-то доехали. Нас не пускают. Огромная толпа народу...
К. Толоконникова
— А храм же маленький.
А. Светозарский
— Храм крохотный. И сейчас-то там тесновато. Кладбища уже не было, памятное мне с детства... Была вот эта вот эстакада, на которой стояла толпа людей, тоже какая-то такая улюлюкающая, мяукающая, непонятная... Милиция там была нужна просто в этот момент. Вот. Потом потихонечку они спали, потому что все интересное, что могло их привлечь, закончилось. Чего-то там в храме происходит — там и милиция, и оцепление, не пробьешься. Вот мы прошли на 9-й песне Канона — я как сейчас помню, «Ангел пияше». Я знал это песнопение пасхальное — опять же, откуда? Из... Пластинка была, не для всех которая выпускалась. Хор под управлением отца Матфея Мормыля — это лучшее, я считаю, исполнение...
К. Толоконникова
— Ну, Вам-то хорошо было, у Вас отец в издательском отделе работал, имели возможность достать!
А. Светозарский
— Ну, мы были вот там. Потом шли пешком. Все равно было ощущение какой-то вот радости, какого-то прикосновения к тайне, это все было. А три волны — это вот так вот: кто-то пришел на Крестный ход, причем, не обязательно какие-то пьяные люди. Там, какие-нибудь вполне интеллигентные, отдающие дань традиции, более того — бравирующие...
К. Толоконникова
— Фрондирующие...
А. Светозарский
— ...фрондирующие, тем более, что их никто не видит, в общем, особенно в темноте. Вот. Ну, потом вот заутреня... Ну, я помню — тут верующая молодежь. Воцерковляющаяся, так скажем, входящая в церковную жизнь. Это 80-е годы. Ну, тяжело стоять — особенно кто там ходил на службу... А уж до конца литургии — ну, это уже проверенные люди, там уже никаких эксцессов, ничего никогда не было. Все торжественно...
К. Толоконникова
— Да, вот сейчас Вы сказали о Крестном ходе. Вевдь единственный Крестный ход был разрешен в году, да?
А. Светозарский
— Да.
К. Толоконникова
— Это Крестный ход как раз на Пасху. А как обстояло дело с Великим Пятком и с погребением Плащаницы? Было это?
А. Светозарский
— Тоже было. Там был... Он был незаметен, про него люди не знали. Вот что на Пасху есть Крестный, Крёстный ход, люди знали. То есть это мы здесь сталкиваемся с полным отсутствием информации, с невежеством людей — невольным. И, ну, казалось бы, такая великолепная служба — утреня Великой Субботы! Ну все — вот этот Крестный ход, внесение Плащаницы во храм...
К. Толоконникова
— Душераздирающая совершенно такая, да.
А. Светозарский
— Да. Опять же, и в классике воспета — давайте, да уж, сразу напрашивается Пастернак, которого многие читали. Но они его воспринимали как-то отдельно от всего этого, чтобы пойти и посмотреть, а что это такое, а почему он об этом пишет, да, почему вкладывает в уста своего главного героя? Но нет — народу мало. Мало было. Там были вот только те, кто ходил в церковь регулярно.
К. Толоконникова
— А вот то есть... Хорошо: немногие участвовали... Вероятно, немногие могли себе это позволить из-за рабочего графика — участвовать в этих богослужениях. А вот зайти, поклониться Плащанице — это было? Люди считали необходимым это сделать или нет?
А. Светозарский
— Ну, и свечки ставили, да. Да, насколько я помню. Но, опять же, это очень так индивидуально. Индивидуально.
А. Пичугин
— Думаю, что тоже не очень много людей.
А. Светозарский
— Не очень много.
А. Пичугин
— А все-таки — в основном, те, кто вот третья волна, которая до конца оставалась, они оставались в храме до открытия метро или, там, начала хождения транспорта?
А. Светозарский
— Да. Да, я вот помню — в Николо-Хамовническом храме был замечательный обычай. Это годы моего студенчества. Не служили батюшки наши уж... и нет никого из них... То поколение... Служили ночью, с пятницы на субботу. Там вообще были только свои. И те, кто знал.
А. Пичугин
— А что они служили с пятницы на субботу?
А. Светозарский
— Они начинали служить утреню Великой Субботы. Это было тяжело, потому что богослужение начиналось в час, физически тяжело. И вот когда уже всякий организм засыпает или рискует заснуть, значит, вот в самый кульминационный момент, и потом долго читаются паремии... Такая была прямо замечательная... Где-то по углам люди сидят, некоторые...
А. Пичугин
— Дремлют.
А. Светозарский
— Да, дремлют, и никого это не смущает. Некоторые бабушки уже с узелками. Где-то в районе семи уже все — столы поставлены, освящение начинается.
А. Пичугин
— А литургия-то Великой Субботы когда?
А. Светозарский
— Вот она и идет! С часу до...
А. Пичугин
— А! А, ну да, правильно!
К. Толоконникова
— Когда она оканчивается? К семи утра...
А. Светозарский
— Да, к семи утра.
А. Пичугин
— Паремии, да, паремии.
А. Светозарский
— И они целый день освящают куличи, пасхи. Потом духовенство...
А. Пичугин
— Устав-то эту традицию не чтит.
А. Светозарский
— Она не уставная.
А. Пичугин
— Она не уставная.
А. Светозарский
— Но мы когда-нибудь об этих традициях поговорим отдельно.
К. Толоконникова
— А вот да, Хамовнический храм — он очень интересен тем, что там очень много было местных вот таких вот обычаев, местночтимых.
А. Светозарский
— Неожиданно.
А. Пичугин
— Служение литургии Великой Субботы в ночь перед Пасхой я заставал в нескольких подмосковных храмах...
А. Светозарский
— Есть, есть, да.
А. Пичугин
— Да. Мне кажется, даже... Я это списывал на особое такое молитвенное рвение настоятеля, хотя, с другой стороны, там устав предписывает литургию Великой Субботы служить как раз, наоборот, во второй половине дня.
А. Светозарский
— Да, как можно позже, да. Но ночные — ну, в Лавре. Я думаю, что вот где образец.
А. Пичугин
— А-а, это из Лавры идет, да?
А. Светозарский
— Да. А потом, я думаю, что это еще и Большой Успенский собор Московского Кремля, где вообще они рано, порану служили в такие праздники — там, где-то в два часа ночи. Я думаю, что это вот именно московская... Ну, а исторически даже это — ну, устав, в данном случае, такой момент здесь несет археологический. Да, надо было вот как можно ближе. Вот был батюшка один мой знакомый — он в Подмосковье. Но у него там маленький поселок. Он говорит: «А чего мне там освящать? Зачем? Ну, немножко, там, принесли, освятили». И потом он... Вот все они заходили, маленькая такая общинка из тех, кто ходит постоянно, и они из литургии Великой Субботы плавно переходили в Светлую Заутреню. У них вот просто...
А. Пичугин
— Ну это хорошо!
К. Толоконникова
— Ну это прекрасно. Но я с трудом себе представляю, как это можно выдержать.
А. Светозарский
— Ну это все вместе... Ну это — нет, это вместить трудно. Вместить трудно. Потому что это, ну, столько... Такая гамма чувств, переживаний. Потом все-таки должна быть пауза, потому что это Суббота покоя.
К. Толоконникова
— Да.
А. Светозарский
— И вот в дореволюционной традиции ведь суббота — ну, там, не знаю, где-то куличи пекут, пахнет, или что-то, но ничем никто не занимался. Вот не...
К. Толоконникова
— И уже не пекли, конечно, Алексей Константинович.
А. Светозарский
— Уже... Ну, в пятницу ставили. В пятницу...
К. Толоконникова
— В субботу не пекли. В пятницу уже должно быть все готово было. В старых московских семействах все готово уже должно быть. В среду этим занимались. В среду. Что-то чуть-чуть доделывали, если силы оставались, приходя в четверг после...
А. Светозарский
— Так что это вот такой момент ожидания — люди отдыхали тоже перед ночной службой. Потом начинали загодя читать «Деяния Апостолов». То есть вот этой радостной и столь вожделенной в этот день суеты, такой хорошей, когда вот просто колонны людей идут...
А. Пичугин
— А чтение «Деяний» — это же тоже такая благочестивая традиция?
А. Светозарский
— Ну да. Ну, она — нет, она древняя.
А. Пичугин
— Она древняя. Она все-таки...
А. Светозарский
— Просто у нас чтения ушли из нашей службы. Вот сейчас, если мы обращаемся к нашим замечательным таким книгам, к нашей триоде, да, какие потрясающие синаксарии, там, и толкования...
А. Пичугин
— Так положено на утрене... Ведь кто придет в храм Сергия Радонежского в Крапивниках на Крестопоклонную (уже на будущий год теперь), то там все эти чтения один раз в год совершаются.
А. Светозарский
— Это вот хорошо ревнителям устава, да, на практике попробовать, это правда. (Смеется.)
К. Толоконникова
— Да, свои силы как-то так оценить здраво.
А. Светозарский
— Но, опять же, это вот, ну, такие реальные наши условия. Если синаксарий — его надо слушать сидя. Ну как ты будешь стоя-то его слушать, да? Так же, как и полные кафизмы все тоже надо людям слушать сидя.
К. Толоконникова
— Ну конечно.
А. Светозарский
— И устав предписывает: (нрзб.)...
К. Толоконникова
— На те богослужения, о которых сейчас Леша сказал, люди приходят...
А. Пичугин
— ...со стульчиками.
К. Толоконникова
— Да, их призывают специально к тому, чтобы они приходили со своими стульчиками, табуреточками.
А. Светозарский
— А кто-то так попал, заинтересовался, и не знал, и без стульчика — как же ему (нрзб.)?
А. Пичугин
— Ну есть стульчики...
К. Толоконникова
— (Нрзб.) куда-нибудь посидеть, ну что Вы, Алексей Константинович!
А. Светозарский
— Ну я шучу, конечно. Я шучу.
К. Толоконникова
— Нешто звери какие! А вот широко известно, что на Пасху в московских храмах и вообще в храмах Русской Православной церкви верующие миряне не причащались, не принято это было.
А. Светозарский
— Не принято. (Нрзб.) я помню это.
А. Пичугин
— Да и до недавнего времени было не принято.
К. Толоконникова
— Но, тем не менее, естественно, эта практика еще с синодального времени шла. Принято было один раз постом или лучше два раза постом говеть.
А. Светозарский
— Да.
К. Толоконникова
— Вот что такое великопостное говение вот в таком советском благочеством понимании? Что собой это представляло?
А. Светозарский
— Ну, мне трудно здесь сказать, потому что, ну, там, были семьи духовенства, да? Такие, в общем, достаточно замкнутые, которые могли выстраивать этот быт как-то и... Ну, не знаю, это можно лучше спросить у представителей таких вот семейств — ну, скажем, у отца Михаила Дудко. Он может это рассказать — когда там все готовилось, все подчинялось этому ритму. Я не знаю, как... Ну, а так — ну что? Ну храмы...
К. Толоконникова
— Нет, нет, это все-таки семьи священнические. Левицкие — даже не берем их в расчет, а вот просто верующий мирянин, там, прихожанин обычный. Как это обстояло? То есть...
А. Светозарский
— Ну, принято все-таки было ходить неделю в храм, это я помню. Такая была установка. Я не знаю...
А. Пичугин
— В неделю Страстную или в Светлую?
А. Светозарский
— Нет, неделю...
К. Толоконникова
— В неделю говения.
А. Светозарский
— ...первая, да, значит, ну, и, соответственно, там, в субботу-воскресенье или даже в пятницу люди причащались. Тогда неполная Седмица получалась. Страстная... Ну, Страстная...
А. Пичугин
— Великий Четверг?
А. Светозарский
— Да, это до четверга. Это везде, это полный храм, это общая исповедь, как у отца Иоанна Кронштадтского, там — чуть ли не... Ну, подходили к каждому, накрывали епитрахилью и на ходу спрашивали. (Смеется.) Ну, уж там отвечать, думаю, людям было некогда. Полные, забитые полностью храмы.
К. Толоконникова
— В Великую Среду, да, как правило, была такая большая исповедь?
А. Светозарский
— Была исповедь. Но в четверг приходило еще больше людей.
К. Толоконникова
— Утром, перед?..
А. Светозарский
— Да, да. И они стояли всю литургию. Был какой-то момент — я вот не помню, какой, — когда священники вот шли и имена спрашивали, и накрывали епитрахилью...
К. Толоконникова
— То есть уже во время литургии?
А. Светозарский
— По-моему, да. По-моему, да. Потому что я не думаю, что...
А. Пичугин
— А как иначе? Меня даже иногда...
А. Светозарский
— ...их как-то заранее...
А. Пичугин
— ...иногда удивляет, как успевают. Потому что сейчас смотришь — вроде, уже все дело... То есть в большом храме когда удается побывать, уже дело к причастию подходит, а очередь на исповедь вытягивается ко входу.
К. Толоконникова
— Да, еще «Отче Наш», а...
А. Светозарский
— Ну да.
А. Пичугин
— Там еще человек 200 стоит.
А. Светозарский
— Ну тогда проще было. У нас сейчас строго индивидуально, а тогда ж было общее.
А. Пичугин
— А она и сейчас кое-где практикуется — ну, так, не афишируя особо.
А. Светозарский
— Ну, да. То есть это, видите, то, что...
К. Толоконникова
— А общая исповедь была повсеместно. То есть в подавляющем большинстве храмов, конечно, была общая исповедь — по обстоятельствам.
А. Светозарский
— Да. Ну да, потому что столько народу...
А. Пичугин
— Да, Елоховский собор — в детстве, я помню — выходили... Да и сейчас я вот так бываю, живя недалеко от Елоховского собора... Бывает, захожу — уже там нет общей исповеди, но какие-то ее элементы сохраняются, потому что выходит один и тот же очень пожилой священник (по-моему, отец Николай его зовут), который там служит с 60-х годов в свою череду всегда. Он так и... Просто штатный клирик Елоховского собора вот лет 50, наверное, лет 40. И все старушки тут же идут к нему, и он становится и начинает им говорить какое-то слово. И вот если раньше он же проводил общую исповедь, то теперь они просто все к нему подходят уже по очереди, к аналою. Но вот какие-то такие следы археологические копнуть чуть — можно и сейчас обнаружить. А тогда в Елоховском соборе постоянно это все — там в каждом углу, в каждом приделе стояли священники и эту общую исповедь проводили.
К. Толоконникова
— Но говеть было, тем не менее, принято один раз или два раза в посту.
А. Светозарский
— Мне трудно скаазть. Там разные уже были...
К. Толоконникова
— ...практики.
А. Светозарский
— ...практики, да. Разные. Ну вот бабушки, старшее поколение — там, это, первая и Страстная. И потом у меня на глазах — перелом с причащением на Пасху, когда уже всех допускали, и...
А. Пичугин
— 2000-е уже где-то, наверное?
А. Светозарский
— Нет, раньше. Раньше.
А. Пичугин
— Раньше?
А. Светозарский
— 90-е.
К. Толоконникова
— А прежде было как? Просто священник выходил с чашей...
А. Светозарский
— Ну да.
К. Толоконникова
— ...и уходил обратно с чашей.
А. Светозарский
— Да, да.
К. Толоконникова
— И никто не причащался.
А. Светозарский
— Ну, может быть, кто-то там из ближних, я не знаю, не успевших — такое тоже может быть...
А. Пичугин
— Или в алтаре.
К. Толоконникова
— Нет, в алтаре — да. Я имею в виду, так сказать...
А. Светозарский
— Ну вот, скажем, в Обыденском храме и в 80-е на Пасху причащали, но, увы, не помню, как, потому что храм был забитый. Там как-то народ не очень расходился. Я не помню. Но в алтаре точно причащали, точно совершенно. Да там было много народу всегда, потому что... Кого-то там даже прятали...
К. Толоконникова
— В алтаре?
А. Светозарский
— ...от лишних глаз, да.
А. Пичугин
— Ну, тот же самый Глеб Коляда, будучи уже отцом Глебом Колядой, служил... Как служил? Посошником был там он у кого-то из архиереев, нет?
А. Светозарский
— Не-не-не! Он был совсем незаметен, да, внешне.
К. Толоконникова
— Он совершенно не... не...
А. Светозарский
— Он был обычный прихожанин и причащался как мирянин.
А. Пичугин
— И в алтаре?..
А. Светозарский
— А в алтаре его не бывало.
А. Пичугин
— Не бывало? А я где-то читал воспоминания, что он в алтаре постоянно служил.
А. Светозарский
— Ну, может быть, разные годы. Я не думаю, что это было возможно при его... Это надо тоже у его потомков спросить, как это было. Но я его не помню. Вот я довольно часто несколько лет до его легализации, до всяких изменений именно там встречал Светлый Праздник, и какие-то лица даже помню, и даже имена людей, фамилии помню, там какие-то свои были знаменитости. Ну вот тот же Арцыбушев, автор воспоминаний — я его помню в алтаре.
А. Пичугин
— Напомню, что в гостях у Светлого радио сегодня Алексей Светозарский, профессор Московской Духовной Академии, Сретенской Духовной семинарии, заведующий кафедрой церковной истории Московской Духовной Академии.
К. Толоконникова
— Давайте вот о чем мы поговорим: как люди поздравляли друг друга со Светлым Праздником? И у нас вот в собрании нашего музея есть огромное количество — ну, по нашим меркам, конечно, оно огромно — самодельных очень трогательных открыток. Открытки — это перефотографированные какие-то макеты, иногда раскрашенные, иногда не раскрашенные, с какими-то... Видно, что кочует один и тот же образец из открытки в открытку, какие-то деревянные яйца, раскрашенные вручную. Вот как было принято?.. Принято ли было вообще вместе встречать какой-то общиной или друзьями — вместе встречать, праздновать, поздравлять друг друга?
А. Светозарский
— Конечно. Конечно. Родственники собирались. Ну...
К. Толоконникова
— То есть не заканчивалось все с расходом из храма?
А. Светозарский
— Ну, я не знаю. Мне трудно сказать, потому что... Ну какие тут общины, как они на группки делились, и где люди общались, да? Бабушки шли домой, там их семьи ждали, если эти семьи были... Вот яйца деревянные — да, дарили. Это была примета праздника. В частности, на Преображенском рынке был большой выбор пасхальных яиц. Небольшое стоило 50 копеек. Я был студент, поэтому я помню.
А. Пичугин
— Деревянные?
А. Светозарский
— Да, 50 копеек — деньги большие, немалые. И большое такое, он чуть такое... лубочное, не знаю...
К. Толоконникова
— У нас есть такое, угу.
А. Светозарский
— Такое кичевое, огромное — 905 рублей стоило. Вот. И такая вот... Как страус! Вот как страусовое!
К. Толоконникова
— Причем, оно не просто расписанное — отчасти оно... Помните, были такие вот аппараты для выжигания по дереву? У всех они в детстве были, да?
А. Светозарский
— Да, и такие были! Да, да, да, да.
К. Толоконникова
— Вот там какие-то контуры рисунка нанесены вот этим выжигательным аппаратом и уже залиты краской, раскрашены.
А. Светозарский
— Ну, они были очень красивые, эти яички, было не стыдно их подарить. Там... Это не... (нрзб.) писалки...
К. Толоконникова
— А кто продавал?
А. Светозарский
— Люди. Привозили просто и все...
А. Пичугин
— Да из Подмосковья откуда-то.
А. Светозарский
— Это колхозный рынок. Там все продавали.
А. Пичугин
— А нормально, что на колхозном рынке продавали?..
А. Светозарский
— Нормально. Никто ничего никогда нет...
К. Толоконникова
— А что вот?..
А. Светозарский
— И тут же продавали цветы вот эти вот, которые...
А. Пичугин
— ...на куличи шли?
А. Светозарский
— ...на куличи, пасху и на могилу.
К. Толоконникова
— Да. А вот просто как? А что они продавали? Это предметы народных промыслов, так это как-то заносилось в бумаги в официальные?
А. Светозарский
— Я думаю... Ну, видимо. Я не знаю, как их там... Ну, Преображенский рынок — он вообще особенный. Хотя, собственно, как и Бутырский.
А. Пичугин
— Как и многие, да. Как и Немецкий.
А. Светозарский
— Там же всем торговали. Там была... как она... «скупочная» это называлось. Там скупка так называемая. Там можно было каких-то на грош пятаков наменять. Какую-то одежду люди покупали. Не было... ну, большого выбора-то не было. Вот. А яички эти были только там.
А. Пичугин
— Ехали со всей Москвы.
А. Светозарский
— Да, уже знали, что там!
К. Толоконникова
— А открытки где можно было купить? Где достать?
А. Светозарский
— Я думаю, что все-таки это не предмет...
К. Толоконникова
— В храмовой лавке вряд ли они были.
А. Светозарский
— Не-не-не-не, ну что Вы, это криминал полный. У нас...
К. Толоконникова
— А вот в лавке можно было что-нибудь к Пасхе купить? Или нет? Вот просто прийти в Хамовнический храм и все?
А. Светозарский
— Я думаю, что год 1986-й — появляются первые открытки. Они есть...
К. Толоконникова
— И у нас тоже, кстати, есть.
А. Светозарский
— ...в музее, да, есть — я имею в виду, в экспозиции музея. Первые Софринские. Вот. Такие они...
К. Толоконникова
— Они тоже еще полукустарным таким способом сделаны.
А. Светозарский
— Полукустарные. Наклеенная фотография.
К. Толоконникова
— Там цветная фотография наклеена на такой вот макетик...
А. Светозарский
— Плотный картон.
К. Толоконникова
— Плотный картон, да. Золотое тиснение — «Христос Воскресе!».
А. Светозарский
— Да. Вот фото — это я... ну, насколько я помню, это монастыри. Это монастырь... Принято в узкой очень среде.
К. Толоконникова
— Да, вот практически все, что у нас есть, ну, то есть подавляющая часть, наверное, процентов 80 вот этих открыток — это Троице-Сергиева Лавра.
А. Светозарский
— Это близкие каким-то батюшкам, старцам...
А. Пичугин
— А на Украине, наверное, Почаев.
А. Светозарский
— Ну, да, возможно...
К. Толоконникова
— Может быть. Но вот у нас украинских экспонатов...
А. Пичугин
— Крайне мало, да.
К. Толоконникова
— ...по понятным причинам, мало. И вот то, что я сейчас...
А. Светозарский
— Ну Лавра — точно, я могу сказать. Точно.
К. Толоконникова
— Да. И деревянные яйца, кстати, многие у нас оттуда.
А. Светозарский
— Да, да, да.
К. Толоконникова
— И видно, что они с...
А. Светозарский
— С надписью «Загорск». Нет такой — (нрзб.).
К. Толоконникова
— «Преподобный Сергий», там. Вот. Есть, кстати, потрясающая, конечно, открытка — вот голь на выдумки хитра! Люди взяли типографскую открытку с видом Троице-Сергиевой лавры. Таких было много, наборы целые были — «Загорск», рассчитанные, в том числе, на интуристов. Взяли как-то, изготовили штамп «Христос Воскресе!», и... И вот он прямо... как будто там этот «Христос Воскресе!» и был в голубом небе, прямо, значит, над стенами Лавры. И проштамповали вот эти вот открытки — пожалуйста.
А. Светозарский
— Но ведь и были — может быть, не так их много — нейтральные.
А. Пичугин
— Годы?
К. Толоконникова
— Ну, дарительница, которая нам их передала, говорит, что в 70-е годы.
А. Светозарский
— В 70-е.
А. Пичугин
— А нейтральные — это с птичками, весенние?
А. Светозарский
— Таких вот как раз было мало, потому что птичку надо привязать к 1 Мая, снегиря, там — к Новому году. А вот были такие... Были цветы, да, открытки и были Покров-на-Нерли.
А. Пичугин
— Ну да!
А. Светозарский
— Ну почему не (нрзб.)?
К. Толоконникова
— Памятники архитектуры.
А. Пичугин
— Да!
К. Толоконникова
— Да.
А. Светозарский
— Более того! Там же...
К. Толоконникова
— Или картины, репродукции картин.
А. Светозарский
— Ну, картины, репродукции картин.
К. Толоконникова
— Да, конечно.
А. Светозарский
— Ну вот сюжет Воскресения Христова — он... Я не встречал на советских открытках. Ну, может быть, я мало с ними знаком...
А. Пичугин
— Ну, вряд ли.
А. Светозарский
— Вряд ли! Рождественские были.
А. Пичугин
— А христосовались, наверное?
А. Светозарский
— Конечно.
А. Пичугин
— Потому что еще в 60-м году Юз Алешковский писал в своем стихотворении: «Так поцелуемся давай, прохожая, прости меня за чистый интерес. Мы на людей становимся похожими. Давай еще: «Воистину Воскрес!».
А. Светозарский
— Ну, конечно, громко это все было. Никто... Ну вот... Понимаете, поколения — ведь они же не уходят сразу, вместе с эпохой! Они продолжают жить, и эпоха живет вместе с ними. Это нормально.
А. Пичугин
— Ну, а в 60-е (нрзб.) наверняка.
А. Светозарский
— Конечно! В 50-е годы это вообще Праздник, который чувствовался. Тут на гармошке играют, тут скорлупа вон во дворе от крашеных...
К. Толоконникова
— Опять же, пьяные!
А. Светозарский
— Ну что ж, Ксения, ну что ж у Вас все пьяные-то? Не обязательно! (Смеется.) Пьяных было больше, я скажу. Вообще на улицах было больше — по моим наблюдениям, именно на улицах. Вот. Людей, которые, там, падали и...
К. Толоконникова
— Нет, просто... Просто сколько известно рассказов о том, что праздновали престольные дни, например, пресловутые вот эти престольные дни, которые были головной болью, конечно, для всех председателей колхозов, потому что три дня село гудело.
А. Светозарский
— Ну, там разные...
К. Толоконникова
— А вот (нрзб.)... Конечно.
А. Светозарский
— Я могу сказать — разные села были. Вот рядышком. И вот просто, по рассказам, опять же: семья переезжает из одного села в другое. Вот в том праздники весело проходили — вместе все праздновали. Приехали — рядом село: значит, с утра мужики приняли, а это еще уклад... Это еще колхозная эпоха, но уклад сохранялся еще. Это еще старая деревня, это еще до войны. Вот. Мужички с утра глаза залили, значит, бабы отдельно что-то там такое пекут, жарят, своими разговорами разговаривают. А вот они рядом стоят. Я думаю, что председателям, точнее, тем, кто над ними стоял, надо было воевать просто с этим принципиально. Это же известно — «Долой пьяное Рождество!» — лозунг тогда был. «Пасха — вредный пережиток», — я вот такую замечательную нашел (нрзб.)...
А. Пичугин
— Ну, «Долой пьяное Рождество!», я думаю, и Церковь бы поддержала.
А. Светозарский
— (Смеется.)
К. Толоконникова
— Вот интересно — я сейчас вспомнила об одном тоже нашем замечательном экспонате. Наше время, к сожалению, подходит к концу, а мне хочется успеть...
А. Пичугин
— Ну, еще есть, есть.
К. Толоконникова
— ...успеть о нем рассказать. Это письмо, которое в 1964 году женщина своей товарке или родственнице пишет, посылает из Краснодара в... то ли в Кривой Рог, то ли вот куда-то вот туда. И она... И в этом письме раскрывается, так сказать, конфликт между светским, государственным праздником и Пасхой. Она пишет: «Мы в этом году с Мишей 1 Мая не праздновали. Христос Воскресе, дорогая Танечка!» (или дорогая Тамара). «Мы не праздновали в этом году 1 Мая». И из дальнейшего текста мы понимаем, что 1 Мая приходилось на Великую Субботу. «Христос во гробе, а мы с тобой будем праздновать? Нет, это нельзя», — сказала я Мише, и мы не праздновали». И мы, опять же, понимаем — из контекста видно, что Миша — это сын этой женщины, видимо, уже довольно пожилой, довольно воцерковленный, потому что дальше она описывает свое присутствие на пасхальной службе, на литургии (она ее достояла до конца) — очень простой, по-видимости. И там виден вот этот семейный скрежет: «Но Миша мне уступил, и мы не праздновали».
А. Светозарский
— А Миша хотел попраздновать?
К. Толоконникова
— Ну конечно, 1 Мая...
А. Светозарский
— Ну, Миша как бы...
А. Пичугин
— 2 мая бы попраздновал.
А. Светозарский
— Одна реалия — это, конечно, переполненные храмы. И вот людей, даже желающих пойти в храм, это останавливало, потому что все время: «Задавят, задохнешься, упадут, детей пере...». Ну вот бродячие сюжеты из каких-то более ранних времен — может быть, из довоенных откуда-то. Боялись, и вот пожилые люди и не очень здоровые, они ходили на Светлой помолиться. Бабушки — в понедельник...
К. Толоконникова
— Да. А вот на Светлой — служили каждый день на Светлой?
А. Светозарский
— Да. С Крестным ходом.
К. Толоконникова
— Да? То есть вот... И с Крестным ходом?
А. Светозарский
— Москва! Москва! Я Москву.
К. Толоконникова
— Вот это вот интересно, я хотела задать этот вопрос.
А. Светозарский
— Но надо было брать разрешение.
К. Толоконникова
— Всякий раз на всякий Крестный ход.
А. Светозарский
— Да. Надо, чтобы староста не поленился, пошел бы, там, в райисполком, сказал: «Вот так, так и так, у нас планируется...» — ну, «да, пожалуйста».
К. Толоконникова
— Как правило, разрешали. То есть уже в 70-е годы...
А. Светозарский
— Ну, в это время уже — да. Потом, это не привлекало массы людей! Ну...
К. Толоконникова
— Рабочий день. Утро. Да.
А. Пичугин
— Рабочий день! Да, уже...
А. Светозарский
— Ну это было замечательно, тем не менее.
А. Пичугин
— Отпраздновали. Уже даже странно — а чего это они продолжают?
К. Толоконникова
— Ходят как заведенные.
А. Светозарский
— Ну да. Я помню, в школе учился — Пасха, 1 Мая. Конечно, всех куда-то там, чего-то отправили или как-то еще. И потом уже приходит одна из моих одноклассниц — ну, такая совсем, вроде, не церковная семья. И сказала: «Ну, ребят, с народным Вас и с международным!». Нам это очень понравилось: Пасха — народный, 1 Мая — Международный день солидарности трудящихся».
А. Пичугин
— Ну, кто-то научил дома.
А. Светозарский
— Ну конечно, конечно.
К. Толоконникова
— Прекрасно! (Смеется.) «С народным...»
А. Светозарский
— И «с международным».
К. Толоконникова
— «...и с международным», да. Это мне почему-то напомнило историю, которую наша одна прекрасная прихожанка рассказала, — как ее... как они крестили сына тоже в 70-е годы. Он уже был довольно большим мальчиком, и решено было, что он прогуляет школу. Они, там, напишут ему какую-то записку, он прогуляет школу, и вот пока все будут его одноклассники в школе, его тихонько сводят в храм, там покрестят, и никто особо ничего не заметит. Но накануне он стал всем звонить: «Мишк! Я завтра в школу не приду! Я кресчтиться буду!».
А. Светозарский
— (Смеется.)
К. Толоконникова
— «Вась! Я в школу завтра не приду! Я креститься иду!». И так он, значит, обзвонил всех, и в этот раз крещение сорвалось. (Смеется.) Пришлось ему идти...
А. Светозарский
— А, кстати, Ксения Андреевна, по поводу Вашего замечания — колкого — относительно родителей кое-кого, которые могли достать такие пластинки... Нет, я вспомнил! Пластинку принесла моя тетя, всю жизнь трудившаяся в 4-м Главном управлении Минздрава СССР, в «Кремлевке». Пластинка была переписана на кассеты...
А. Пичугин
— В Старопанском переулке.
А. Светозарский
— Вот. Они получали такие пластинки. (Смеется.) Возможность такая была. Вот. Ну, вот как-то.
К. Толоконникова
— Я думаю, что это какое-то было подношение какого-нибудь пациента, скорее всего.
А. Светозарский
— Ну, наверное. Да, да. Причем, из числа иерархов, насколько я потом, там, догадался. Ну, не важно. Странными путями. И она же...
К. Толоконникова
— А кто-то мне рассказывал о высокопоставленных по церковной линии пациентах...
А. Светозарский
— Она, она ходила...
К. Толоконникова
— ...поликлиники на Грановского...
А. Светозарский
— Да, да, да.
К. Толоконникова
— То есть, а там все это вполне себе было.
А. Светозарский
— И она ходила все время в Елоховский.
К. Толоконникова
— Ну, а где еще? Людям же надо лечиться! Не только же маслицем мазаться.
А. Светозарский
— Вот меня милиция отвлекала, а она ходила в Елоховский по билету. И дружно все эти люди...
К. Толоконникова
— Билеты эти тоже у нас есть!
А. Светозарский
— Билеты...
А. Пичугин
— В музей захотелось сходить. Да, (нрзб.) посмотреть.
А. Светозарский
— Это уникальные вещи.
К. Толоконникова
— Как раз мы же подготовили специальную Пасхальную небольшую экспозицию. И эти билеты есть. И, по-моему, Вы, Алексей Константинович, говорили, что эти билеты, в том числе, и на черном рынке можно было встретить.
А. Светозарский
— Да. Вот. А там стояла... ну, стояли стойкие бабушки — они как Великую Субботу отстояли — и не выходили никуда. И ничего. Хотя особый режим пропускной. Ну, их знали. Кого-то там... священники из молодежи давали эти билеты, какая-то часть давалась. А люди особо почтенные, приглашенные — они стояли со свечками и дружно отвечали: «Воистину Воскресе!». Стояли, конечно, там, часть заутрени или всю даже, кому интересно, но не крестились.
А. Пичугин
— Но билеты и до последнего времени были. Может быть, и сейчас есть на патриаршие службы в Храм Христа Спасителя?
А. Светозарский
— На ночное богослужение, в силу...
А. Пичугин
— Да. В Елоховский я их хорошо помню, эти билеты.
А. Светозарский
— Да, да, да.
К. Толоконникова
— Они, кстати, как-то даже не без изящества без какого-то своеобразного изданы.
А. Светозарский
— Дизайн наш, издательский, да. (Нрзб.).
К. Толоконникова
— Такая выпуклая печать. А было ли Пасхальное обращение Патриарха, и зачитывалось ли оно в храмах? Было такое?
А. Светозарский
— Ну, обязательно. И все ждали... Ну, так сказать, большинство людей слушало. Это вот такие моменты, когда... Они очень опасны — вот когда ты на подъеме, на подъеме, и вдруг это статичное чтение, такое, как паремия, и так глаза сами закрываются, особенно у детей, и ножки подкашиваются. И обязательно в конце было что-нибудь... ну, известная шутка: «Аще кто вьетнамолюбив, да внидет в радость»... да. Своего.
К. Толоконникова
— Да, да, да. «За мир во всем мире».
А. Светозарский
— За мир во всем мире. Это было... Ну, были люди, которых это раздражало, но, в основном, все понимали, что это такой обязательный проходной момент.
А. Пичугин
— Спасибо большое! Алексей Светозарский, профессор Московской Духовной Академии и Сретенской семинарии, заведующий кафедрой церковной истории Московской Духовной Академии. Ксения Толоконникова, директор музея «Советский Союз: вера и люди». Адрес?
К. Толоконникова
— Пишите нам, пожалуйста, дорогие друзья. Пишите нам в адрес музея — «подспудом» в одно слово: podspudomВ@yandex.ru. Мирного Вам вечера, доброй Пасхи, всего хорошего!
А. Пичугин
— И info@radiovera.ru — это тот же адрес, вернее, это адрес радиостанции, куда Вы можете те же пожелания отправлять и какие-нибудь нам экспонаты, может быть, тоже посоветуете и принесете. Мы с Вами свяжемся обязательно. Спасибо огромное! Всего Вам доброго.
Послание к Ефесянам святого апостола Павла

Рембрандт (1606—1669) Апостол Павел
Еф., 233 зач., VI, 10-17

Комментирует священник Антоний Борисов.
Когда молодые монахи однажды спросили святого Антония Великого, какую добродетель нужно прежде всего просить у Бога, тот ответил — рассудительность. Именно так. Здоровая, освящённая Господом рассудительность способна помочь нам принять правильные решения, сделать верные выводы и избежать вредных крайностей. Теме рассудительности, среди прочего, посвящён отрывок из шестой главы послания апостола Павла к Эфесянам, что читается сегодня утром в храме во время богослужения.
Глава 6.
10 Наконец, братия мои, укрепляйтесь Господом и могуществом силы Его.
11 Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских,
12 потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных.
13 Для сего приимите всеоружие Божие, дабы вы могли противостать в день злой и, все преодолев, устоять.
14 Итак станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности,
15 и обув ноги в готовность благовествовать мир;
16 а паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого;
17 и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие.
Возникновение Церкви Христовой в день Пятидесятницы, то есть на пятидесятый день после Воскресения Христова, когда на апостолов сошёл Дух Святой, стало огромным по значению событием для всего человечества. Но, как известно, даже самый обильный дар благодати, от Бога исходящей, не упраздняет человеческой свободы. Не только в том смысле, что человек может принять или отвергнуть этот дар, но и в том, как человек способен использовать благодать Божию. Во благо или во осуждение.
Об этом и рассуждает апостол Павел в прозвучавшем отрывке из послания к христианам Эфеса. Перед этими людьми, обратившимися из язычества, стояли два рода искушений. Первый заключался в том, чтобы лукаво совместить христианскую веру с прежним образом жизни. На практике — быть только внешне членами Церкви, а на самом деле оставаться язычниками, прикрываясь соблюдением некоторых обрядов и правил. Такое лицемерие апостол Павел нещадно обличает, прямо говорит о невозможности служить одновременно Богу и идолам — не столько внешним, осязаемым, сколько внутренним, замаскированным.
Существовал и другой тип крайности. То, что можно было бы назвать духовным радикализмом, который заключался в поиске причин каких-то нестроений исключительно в людях, во внешнем. Опасность такого видения заключалась в том, что человек начинал заботиться не столько о своём духовном мире и покаянии, сколько принимался бороться с другими людьми. Часто по причине того, что себя и свои убеждения считал по умолчанию идеальными. И апостол Павел призывает эфесских христиан не увлекаться поиском врагов, расклеиванием ярлыков — кто праведник, а кто нет.
Павел, в частности, пишет: «наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных». Таким образом, апостол призывает читателей сохранять чистый, искренний, праведный образ жизни. Только благочестие, основанное на любви к Богу, и является единственным средством победы над тёмными силами, над злом, которое, к сожалению, по-прежнему влияет на мир. И апостол пишет: «Итак, станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности».
Только целостность веры и жизни способна приблизить человека к Господу. И одним из признаков этого приближения становится освящённая Богом мудрость, способная отделять людей от их ошибок. Что очень важно. Потому что, с одной стороны, мы признаём — человек хорош, но не сам по себе, а потому что Богом сотворён. С другой стороны, мы не ставим знака равенства между человеком и его образом жизни. Ведь человек далеко не всегда правильно распоряжается своей свободой. И мы не должны закрывать глаза на творимое людьми зло. Но обличая зло, мы не имеем права унижать кого-либо, оскорблять, презирать. Это не христианское поведение, о чём и призывает помнить апостол Павел, сам умевший здраво, без лукавства и озлобленности, в согласии с заповедями Божиими рассуждать. А именно, различать человека и его ошибки, человека благословляя и поддерживая, а его промахи в хорошем смысле обличая и, что более важно, помогая исправить. Чему и нам, безусловно, стоит постоянно учиться.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
Псалом 10. Богослужебные чтения
Не раз в Священном Писании говорится о том, что Бог любит правду и ненавидит ложь. О какой именно правде идёт речь? Ответ на этот вопрос находим в псалме 10-м пророка и царя Давида, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Псалом 10.
Начальнику хора. Псалом Давида.
1 На Господа уповаю; как же вы говорите душе моей: «улетай на гору вашу, как птица»?
2 Ибо вот, нечестивые натянули лук, стрелу свою приложили к тетиве, чтобы во тьме стрелять в правых сердцем.
3 Когда разрушены основания, что сделает праведник?
4 Господь во святом храме Своём, Господь, — престол Его на небесах, очи Его зрят на нищего; вежды Его испытывают сынов человеческих.
5 Господь испытывает праведного, а нечестивого и любящего насилие ненавидит душа Его.
6 Дождём прольёт Он на нечестивых горящие угли, огонь и серу; и палящий ветер — их доля из чаши;
7 ибо Господь праведен, любит правду; лицо Его видит праведника.
Когда Давид был юношей, он спасался бегством от царя Саула, который по причине зависти и ревности хотел его убить. Когда Давид сам стал царём и достиг зрелого возраста, он спасался бегством от собственного сына, Авессалома, который поднял против отца мятеж и стремился отнять у него не только власть, но и жизнь. Одним словом, Давид не понаслышке знал, что такое спасать свою жизнь бегством.
А потому только что прозвучавший псалом, который, видимо, написан по поводу очередного социально-политического потрясения, начинается со слов недоверия, которое Давид высказывает своим советникам: «как же вы говорите душе моей: "улетай на гору вашу, как птица"?» Богатый жизненный и духовный опыт подсказывал царю, что в конечном счёте спасают не быстрые ноги и не тайные, скрытые от посторонних глаз убежища. Спасает Господь. Поэтому и начинает он словами: «На Господа уповаю». Иными словами, теперь я не побегу. Теперь я не вижу в этом смысла. Теперь я отдам всё в руки Божии.
Глубокая мудрость скрывается в этих словах. Очевидно, что у всякого из нас есть такой период в жизни, когда мы просто учимся выживать в этом мире. И на протяжении этого времени все средства, которые мы используем для выживания, как нам кажется, хороши. Мы решаем свои проблемы так, как можем. Зачастую, не особо советуясь со своей совестью. Наша задача проста — выбить своё место под солнцем, обойти конкурентов, забраться как можно выше, просто не быть съеденным злопыхателями. Мы не особо внимательны к себе. Не особо задумываемся о мотивах и последствиях своих поступков. Мы не желаем видеть правду о самих себе. И Бог терпит это. Он по милости Своей даёт нам время.
Однако неизбежно каждый из нас приходит к той точке, когда мы оказываемся перед выбором: или убежать и спрятаться, то есть закрыться от проблемы своими привычными словами и поступками и потерять окончательно своё достоинство, или остановиться и встретиться лицом к лицу с тем, от чего бегал всю жизнь. А потом на свой страх и риск поступить по-новому. С упованием на Творца и с доверием Ему. Поступить по Его закону.
По словам Давида, те потрясения, которые выпадают на нашу долю, — это каждый раз приглашение к такому мужественному поступку. Поэтому и говорит Давид сегодня: «Господь испытывает праведного». И с каждым разом этот призыв всё настойчивей. Так Бог напоминает, что всякому из нас неизбежно придётся пойти на этот шаг.
Только мы сами можем ответить себе на вопрос «чего я боюсь, от чего бегу», выражаясь словами прозвучавшего псалма, от чего и почему каждый раз «улетаю на гору, как птица». Увидеть это — уже огромный шаг на пути духовного взросления. Но увидеть это однозначно придётся. Потому что, как пишет Давид, «Господь праведен и любит правду». И лишь тогда, когда мы признаём эту правду, наши отношения с Богом становятся по-настоящему полноценными. И для каждого из нас это в первую очередь правда о себе самом.
Псалом 10. (Русский Синодальный перевод)
Псалом 10. (Церковно-славянский перевод)
«Вера в Бога и познание себя». Игумен Дионисий (Шлёнов)
Гость программы — Игумен Дионисий (Шлёнов), наместник Андреевского ставропигиального мужского монастыря.
Ведущий: Алексей Козырев
А. Козырев
— Добрый вечер, дорогие друзья. В эфире Радио ВЕРА программа «Философские ночи» и с вами ее ведущий Алексей Козырев, сегодня мы поговорим о вере в Бога и познании себя. У нас сегодня в гостях наместник Андреевского монастыря, игумен Дионисий (Шлёнов). Здравствуйте, батюшка.
о. Дионисий
— Здравствуйте, Алексей Павлович. Очень радостно принимать участие в таком философском мероприятии с богословским смыслом.
А. Козырев
— Я напомню нашим радиослушателям, что, хотя отец Дионисий сегодня в гостях у нашей передачи, мы в гостях у отца Дионисия, поскольку студия Радио ВЕРА находится в Андреевском монастыре на берегах Москвы-реки, а это один из старейших московских монастырей, где уже в XVII веке была школа ученого монашества. Как я говорю: это родина русского просвещения.
о. Дионисий
— И не только в XVII веке. Конечно, в XVII веке несомненный перелом, 1648 год — год, когда, кстати сказать, была издана в Москве же «Книга о вере», которая потом получила такую свою дальнейшую судьбу среди старообрядцев, но издана еще до раскола, это год воссоздания Андреевского монастыря царским окольничим Федором Ртищевым, в достаточно молодые для себя годы он это делал, а идея была еще несколькими годами ранее им же сформулирована, но Андреевский монастырь существует с XIII века, как известно, нет письменных тому свидетельств, и был посвящен Преображению, а Преображение — это очень монашеский и очень богословский праздник, потому что богословие святителя Григория Паламы XIV века — это апогей византийского, апогей святоотеческого православного богословия, и здесь с XIII века тем самым монахи воспринимали Преображение как свой престольный праздник.
А. Козырев
— А вот вера Бога, она преображает человека или необязательно? То есть вот человек сначала ищет чего: он ищет какого-то изменения, или он сначала находит веру, а потом через веру меняется?
о. Дионисий
— Вера бывает разная, сначала она маленькая, потом, от веры к вере, духовное восхождение, и по мере усиления, по мере укрепления веры, вера все более и более преображает человека, но без стремления к преображению, без стремления к очищению самого себя, без стремления к настоящему самопознанию, которое не эгоистичное самопознание, а жертвенное самопознание, невозможно обрести такие важные добродетели, как веру, надежду и любовь, из которых, по аретологии апостола Павла, больше — любовь. Получается, что вера — это, с одной стороны, причина, а с другой стороны, следствие. И, как причина она описывается апостолом Павлом, если дословно перевести 1-й стих 11-й главы из Послания к Евреям, то получится такой перевод: «вера есть основание надежды», в этом дословном переводе вера оказывается причиной надежды.
А. Козырев
— Как в синодальном: «уповаемых извещение».
о. Дионисий
— Да, «уповаемых извещение», но в Синодальном переводе определённая интерпретация данного места духовно значимая и полезная, но такая, не абсолютная. Если мы посмотрим в традиции экзегезы, как святые отцы понимали это место, то мы найдём определённый такой средний лейтмотив. Святые отцы, когда будут говорить о взаимосвязи веры, надежды и любви, и о значимости веры, как той добродетели, которая предшествует надежде, они будут использовать часть этого стиха как самодостаточную максиму и вкладывать в эту формулировку очень конкретный смысл о глубокой взаимосвязи веры и надежды при определённом доминировании любви, потому что Григорий Нисский и ряд других святых отцов, они проводят такую необычную для нас мысль, что в Царствии Небесном вера и надежда будут не нужны, потому что там человек окажется перед Богом лицом к лицу, а любовь, как большая из всех, она там останется. Из самой этой мысли можно сделать умозаключение о некоторой относительности веры и надежды, но если мы будем так мыслить, то мы немножко обесценим веру и надежду, и мы не имеем на это право, получается, они абсолютны, но святые отцы, тем не менее, подчеркивают определённую значимость, высоту любви в этой аретологической цепочке.
А. Козырев
— Я вспоминаю почему-то вот Хомякова, его учение о цельном разуме, где вратами является тоже вера, то есть сначала человек верит в то, что познаваемое им есть, то есть он располагает себя к тому, что он хочет познать, потом волей он постигает это, хочет понимать, ну и, наконец, рассудком он укладывает это в какую-то логическую структуру понимания, но вера, опять-таки, является вот теми вратами.
о. Дионисий
— Но врата, понимаете, они бывают разными. Есть врата, которые вводят в город, есть врата, которые вводят в храм, есть врата, которые вводят в монастырь, а есть врата, которые вводят в алтарь. И вот со святоотеческой точки зрения рай, он имеет врата. И ряд добродетелей, которые считаются добродетелями на новоначальном этапе особо важными, как, например, добродетель смирения, эта добродетель преподобным Никитой Стифа́том описывается как врата рая, а любовь— и это парадоксально, описывается им же, — как врата рая, но с диаметрально противоположной стороны. И тогда и вера, как врата, может восприниматься как врата, которые ведут в очень возвышенное пространство, и для того, чтобы прийти в это возвышенное пространство, с точки зрения святоотеческой мысли, сама вера — это очень высокая добродетель, та добродетель, который требует, с одной стороны, духовного подвига, а с другой стороны, она даёт силы для этого духовного подвига. И преподобный Максим Исповедник в одном из вопросоответов к Фала́ссию, он отождествляет веру и Царствие Небесное, и говорит, что «вера — это и есть Царствие Небесное», «Царствие Божие внутрь вас есть», он говорит, что это вера. Но дальше он поясняет, что «вера является невидимым царствием, а царствие является божественно приоткрываемое верой». Такие глубочайшие слова, которые показывают какое-то очень тонкое различие, то есть что вера, как невидимое царствие, как некое семя, как некое начало, как некий призыв, а Царствие Божие, оно начинает божественно приоткрываться в душе по божественной благодати, и так человек через веру идет путем спасения, где всё очень диалектично, где нельзя сказать, что вера — это начало, а потом будет что-то другое, она есть всегда. И эта вера, сама отождествляемая Царствием Божиим, все сильнее и сильнее приоткрывается в той душе, которая ищет Бога, которая идет путем преображения.
А. Козырев
— То есть это как крылья такие, на которых человек летит, и если он теряет веру, то он теряет крылья и падает.
о. Дионисий
— Но, вот если вспомнить того же преподобного Никиту Стифата — просто мне всю жизнь приходится им заниматься, я с академической скамьи начал переводить его творения, сейчас многие переведены, и диссертация была ему посвящена в Духовной академии, и мысль прониклась именно образами преподобного Никиты. Так вот, преподобный Никита, так же, как и другие отцы, например, преподобный Иоанн Дамаскин, считает, что он был знаток философии, но современные исследователи пишут, что преподобный Иоанн Дамаскин черпал философские знания даже для своей «Диалектики» из вторичных источников, то есть уже из неких антологий, сложившихся в христианской традиции. И преподобный Никита Стифат так же, он был монахом, ему некогда было изучать Платона, Аристотеля, но он был знаком, тем не менее, с какими-то максимумами Филона Александрийского, откуда-то он их брал, и вот преподобный Никита Стифат пишет о смирении и любви, как о крыльях, как вы сказали. Ну и, конечно, так же и вера, как утверждение надежды или извещение надежды, это тоже в его системе присутствует. Так же, как и в самой святоотеческой мысли вера в Бога, она описывается, например, как что-то непостижимое, неосязаемое, недосягаемое, то есть вера описывается так, как Бог, вера описывается так, как Царствие Божие, но в конце концов оказывается, что человек, для того, чтобы верить в Бога, он должен разобраться в себе, то есть он должен исправить самого себя.
А. Козырев
— В эфире Радио ВЕРА программа «Философские ночи», с вами её ведущий Алексей Козырев и наш сегодняшний гость, наместник Андреевского монастыря, игумен Дионисий (Шлёнов), мы говорим сегодня о вере в Бога и познании себя. Вообще, вот эта идея познания себя, она ведь пришла из античной философии, семь мудрецов говорили: «познай самого себя» и, по-моему, это было написано на храме Аполлона в Дельфах, на языческом храме, на портике этого храма, человек подходил и вот читал: «познай себя», а как познать себя — ну, прийти к Богу, то есть вот ты пришёл в храм и, наверное, получил какую-то надежду познать себя, сказав: «Ты есть, ты Еси», другая надпись на другом портике этого храма, вот если ты не сказал «Ты еси» Богу, то ты и не познал себя. То есть что же получается, уже для античного человека, для язычника, который не имел ещё Откровения, уже вот эта связь веры и познания была?
о. Дионисий
— Несомненно, она присутствовала, просто, поскольку богов в античной традиции было много, то и такая форма звучала: «познай самого себя, чтобы познать богов». И эта взаимосвязь между самопознанием и богопознанием, она имела место, но, может быть, она у стоиков выражена сильнее, чем в предшествующей до стоиков традиции. Действительно, эта античная максима очень сильная, она, можно сказать, является первоистоком для философского дискурса, и она является первоистоком для богословской мысли, и не просто для богословской мысли, а для богословско-аскетической мысли, потому что святые отцы, они не отказались от этого принципа самопознания, но они его углубили, они его связали с образом Божьим, то есть они обозначили объект этого самопознания, и объектом этого самопознания оказывается образ Божий. Так же святые отцы прекрасно понимали, что сама формула «познай самого себя», она античная, она отсутствует в Священном Писании как таковая, и они пытались найти аналоги для того, чтобы поместить эту античную максимуму о самопознании на богословскую почву, и тогда, конечно, и книга «Исход»: «внимай самому себе», и Климент Александрийский, и ряд других христианских писателей, они отождествили: «познай самого себя и внимай самому себе» и, по сути дела, на святоотеческом языке это было одно и то же. Но когда святые отцы говорили «познай самого себя», они пользовались античным инструментарием, когда они говорили «внемли самому себе», они пользовались библейским инструментарием. Это закончилось тем, что в известнейшем слове святителя Василия Великого на «внемли самому себе» толковании, это слово завершается: «внемли самому себе, чтобы внимать Богу», то есть такая чисто библейская формула, по сути дела, это формула о самопознании, которая связывает воедино самопознание и Богопознание.
А. Козырев
— А вот «внемли» — это что? Понятно, что слово «внимание» здесь: надо услышать что-то, голос Бога услышать в себе? Когда мы говорим «внемли проповеди», я должен услышать проповедь, проповедника, а вот «внемли себе» — это слух, это какое свойство?
о. Дионисий
— Это внутренний слух, это духовный слух, то есть это внимание мы переводим, как «внимать», и мы говорим на службе: «премудрость вонмем», вот это слово «вонмем», то есть мы внимательно относимся к мудрости. Это не только слуховое внимание, это такое всестороннее внимание, то есть это молчание, такая концентрация сил души, беспопечительность, попытка проникнуть в смысл. Может быть, это такой ключевой призыв к понятию, которое мне лично пришлось обозначить в изысканиях, связанных с преподобным Никитой Стифатом, как «преображение чувств», потому что в пифагорейской традиции было представление о соответствии внешних чувств таким определенным аналогам, силам ума, так скажем. Например, зрение соответствует разуму, есть и другие соответствия. И в самой святоотеческой традиции это соответствие, когда Ориген, он не святой отец, даже осужден, но важен для христианского богословия...
А. Козырев
— Учитель Церкви.
о. Дионисий
-... он брал выражение библейское «десятиструнная псалтирь» и соотносил с этой десятиструнной псалтирью внешние и внутренние чувства. Тема очень такая сильная, ёмкая, она присутствует у разных святых отцов, в частности, у святителя Афанасия Александрийского, и в этой теме как раз вот слово «внемли» или внимать«, то есть, возможно как такое переключение, когда человек отключает внешние чувства и включает внутренние чувства, но эта кнопочка, она не материальная, она не механистическая, а она связана с духовным подвигом и в этом внимания столько заложено. То есть, получается, это и знание или попытка познать, и в то же самое время это знание, соединенное с действием, то есть это не бездеятельное знание, и по сути дела, это соответствует античному представлению о любомудре — о философе, потому что кто такой философ с точки зрения самой античной традиции и потом, конечно, еще в больше степени с точки зрения христианской традиции — это любомудр, то есть тот, у кого дело не расходится со словом. Ну, христиане очень обрадовались, потому что они в идеале любомудра получили то, что и нужно было получить — идеал аскета, который при этом ищет истину и наполнен словом, некий ученый-монах любомудр, но в очень широком смысле, то есть любой человек, даже не монах и даже не ученый, он может быть любомудром, если у него слово не расходится с делом, а дело не расходится со словом.
А. Козырев
— А для этого нужно внимание. То, что вы говорите, меня наводит на мысль, что у нас вообще в обществе нет культуры внимания. В школе учительница говорит детям: «вы невнимательны». Но не только дети в школе невнимательны — люди вообще невнимательны, невнимательны к Богу, невнимательны к себе, невнимательны друг к другу, и как бы никто не учит, вот, может быть, Церковь учит вниманию, служба учит вниманию, а по сути дела, никто не учит вниманию.
о. Дионисий
— Ну вот когда человек стоит на молитве, то на него нападает рассеяние, то есть ему приходится сражаться со своими помыслами. И вот всё было хорошо, он вроде забыл о многих мирских проблемах, но вот встал на молитву, и на него обрушивается поток помыслов, и духовная жизнь, она описывается святыми отцами и в традиции Церкви во многом как борьба с помыслами, но сами эти помыслы, они первоначально могут быть прилогами, потом хуже, хуже, хуже, становятся страстями, и в древней традиции, идущей от Евагрия Понтийского, но подхваченной, развитой, углубленной святыми отцами, помыслы равны страстям, равны демонам, и очень важно их преодолеть. Конечно, внимание — это именно преодоление этих помыслов, но само по себе это, может быть, не совсем самостоятельный инструмент, то есть внимание — это результат молитвы, результат безмолвия, уединения, результат добродетельной жизни. То есть это такой не самостоятельный инструмент, это скорее метод, как познай самого себя, то есть обрати внимание на самого себя. А как ты познаешь самого себя? Ты должен себя очистить, и здесь уже возникают другие категории, которые помогают понять, что происходит. Современный греческий богослов, ну, относительно современный, протопресвитер Иоанн Романи́дис, написал книгу «Святоотеческое богословие», в этой книге он оперирует тремя понятиями, он сводит православие к трем понятиям: это очищение, озарение и обожение. И он усматривает эти три понятия везде, и в античной традиции, как в преддверии христианства, и в Ветхом Завете, и в Новом Завете, и во всей святоотеческой традиции, и расхождение Востока и Запада связано у него с тем, что на Западе неправильно понимали эти три категории, то есть буквально три слова описывают православие. Я очень детально читал его книгу, и, можно сказать, делал черновой перевод, который пока не издан, и я задумался: а в действительности как дело обстоит? Можно ли так свести православие к этим трём словам? Тогда я взял греческие термины и стал изучать понятия «очищение» — «кафарсис», «озарение» — «эллапсис», там два понятия: «эллапсис» и есть ещё «фатизмос» — «освящение» — это более библейское слово, которое используется в библейских текстах, а «эллапсис» — более философское слово, которое не используется в библейских текстах, но при этом является доминирующим в Ареопагитиках, и потом у святителя Григория Паламы. И я как-то через изучение этих терминов пришёл к таким ключевым текстам святых отцов, где действительно эти понятия имеют очень большое значение, но всё-таки так прямолинейно обозначить тремя терминами всю православную традицию — это несколько обедняет.
А. Козырев
— Ну, кстати, можно перевести, может быть, я не прав, но и как «просвещение», да?
о. Дионисий
— Да, да.
А. Козырев
— То есть не только озарение, а просвещение нам более понятно. Вот «Свет Христов просвещает всех» написано на храме Московского университета, на Татьянинском храме.
о. Дионисий
— Но здесь надо всё-таки смотреть на греческие эквиваленты, то есть вот «Свет Христов просвещает всех», слово «просвещение», если мы поймём, какой там греческий термин — простите, я всё время настаиваю на греческих терминах, но они позволяют более математически точно отнестись к той святоотеческой традиции, часть которой представлена древнегреческими, так сказать, византийскими текстами, и тогда, оказывается, да, можно перевести как «просвещение», но в сути вещей это не эпоха Просвещения и это не сверхзнание, а это духовное просвещение, то есть очень высокий духовный этап.
А. Козырев
— Мы сегодня с игуменом Дионисием (Шлёновым), наместником Андреевского монастыря в Москве, говорим о вере в Бога и познании себя. И после небольшой паузы мы вернёмся в студию и продолжим наш разговор в эфире Светлого радио, Радио ВЕРА в программе «Философские ночи».
А. Козырев
— В эфире Радио ВЕРА программа «Философские ночи», с вами ее ведущий Алексей Козырев и наш сегодняшний гость, игумен Дионисий (Шлёнов), наместник Андреевского монастыря в Москве. Мы говорим сегодня о вере в Бога и познании себя, и в первой части нашей программы мы выяснили, что познание себя, внимание себе — это и есть попытка разглядеть внутри нас образ Божий. А подобие?
о. Дионисий
— Образ и подобие, они, если мы вспомним лекции, которые читались в духовной семинарии, то согласно общепринятой подаче материала есть две точки зрения, они восходят к самой святоотеческой традиции, то есть часть святых отцов учит о том, что образ Божий — то, что дано всем, а подобие надо приобрести через добродетельную жизнь. А некоторые святые отцы отождествляют образ и подобие и говорят, что нельзя говорить о подобии без образа и нельзя говорить об образе без подобия, то есть фактически они тождественны, и тогда нет этого шага от образа к подобию, но есть при этом понимание, что образ может быть омрачён, тогда и подобие будет омрачено. Если мы очистим свой образ, то и подобие, которое сокрыто в этом образе, оно раскроется. Тогда можно спросить, наверное, говорящего, то есть меня самого: к какой точке зрения можно склоняться? И та, и другая точка зрения, по-своему они передают определенную динамику, то есть задачу человека не стоять на месте, находиться в движении, и в святоотеческой традиции очень важно представление об этом движении, о пути, (простите, еще одна тема, но она очень взаимосвязана с этой) это тема пути или тема царского пути, то есть царский путь, как неуклонение ни направо, ни налево, это не только царский путь в догматике, где, например, православие шествует царским путем между крайностями монофизитства и несторианства, к примеру, но это и царский путь в аскетике, когда христианин следует царским путем, например, между невоздержанностью, с одной стороны, и предельным воздержанием, которое проповедовал Евстафий Севастийский, это духовный наставник семьи святителя Василия Великого, в противовес чему святитель Василий Великий сформулировал аскетику весьма строгую, но не такую строгую, как у Евстафия Севастийского. Вот царский путь, и тогда и образ Божий, который в нас, мы пытаемся через ряд духовных предписаний, через жизнь по заповедям Божьим, через послушание Богу, через послушание Церкви, через жизнь в Церкви мы пытаемся исправить свой образ Божий, из мутного зерцала сделать его более чистым зерцалом. В святоотеческой традиции было, насколько я понял, а я это понял через изучение антропологии святителя Иринея Лионского, но эту антропологию пришлось изучать сквозь призму последующей традиции, то есть была попытка понять, а как учение Иринея Лионского об образе Божьем, как об образе образа, есть такое выражение: «образ образа», такое сильное выражение, и оно заставляет задуматься: я являюсь «образом образа», что это вообще значит, это что такое, какой-то святоотеческий неологизм, который просто Ириней Лионский использовал, и потом он повис в воздухе, или эта мысль, она потом была подхвачена отцами, в зависимости от Иринея Лионского, или, может быть, независимо от него?
А. Козырев
— У Платона была идея: «подобие подобий», он так называл произведения искусства, портреты. Может быть, человек — это в каком-то смысле тоже произведение искусства, только в хорошем смысле этого слова, если он работает над собой.
о. Дионисий
— Да, но здесь еще появляется библейская почва, потому что, по-моему, у апостола Павла в Послании к Евреям в 1-й главе используется выражение «образ ипостаси», и, собственно, Христос Спаситель — вторая Ипостась Святой Троицы, Он именуется «образом», и когда Ириней Лионский говорит об «образе образа», то он имеет в виду, что образ Божий нам дан, но мы являемся образом образа, то есть образом Христа Спасителя, который сам именуется образом, получается, образ — это одно из божественных имен Христа Спасителя. И действительно, если мы посмотрим на такие антропологические концепции первых святых отцов и христианских писателей, то мы увидим, что они часто соотносили образ, который в нас, не с тремя Лицами Святой Троицы, это такая классическая схема, которая появляется в антропологии святителя Афанасия Александрийского, может быть, у кого-то раньше, но после святителя Афанасия Александрийского это очень такая устойчивая параллель, которая присутствует в святоотеческой традиции. До святителя Афанасия Александрийского святоотеческой мысли было свойственно исходить из понятия «образ образа», то есть видеть в человеке образ Христа Спасителя. Но, собственно говоря, этот идеал никуда не делся, он остался, наша жизнь должна быть христоподражательной или христоцентричной, мы должны подражать Христу Спасителю, и в позднем византийском богословии это сравнение тоже оставалось. Но у святителя Афанасия Александрийского мы находим: Бог Отец — и в соответствии с первой Ипостасью Троицы человек наделён разумом, Бог-Слово, Бог Сын — и у человека есть логос-слово, Бог-Дух Святой — и человек обладает духом. Такая трёхчастность Троицы отражается в образе Божьем, тогда и задача перед человеком стоит немалая, то есть он должен иметь эти три части в правильном состоянии, его разум, его слово, его дух, они должны стремиться к Богу, они не должны омрачаться грехом, и потом святоотеческая антропология, да и не обязательно потом, я здесь не могу сейчас выстроить такую чёткую хронологию, но представление о разуме, как о главенствующем начале, и трёхчастная схема души по Платону: разум, гнев и гневное начало, и желательное начало, три, в святоотеческой антропологии эта платоновская схема была очень важна, можно сказать, она была такая школьная, хрестоматийная, то есть, возможно, были другие представления, было представление о том, что у души много сил, но эта трёхчастность души, она была такой базовой, и в этой базовой трёхчастности роль разума, как ведущего начала, очень велика.
А. Козырев
— То есть всё-таки в церковном учении разум чего-то стоит, да? Потому что иногда говорят: «надо совлечь с себя разум, наш греховный разум», вот юродство, есть такой тип.
о. Дионисий
— Ну, здесь разум или ум, иногда у славянофилов были такие разделения...
А. Козырев
— Рассудок.
о. Дионисий
— Есть рассудочное такое, земное, а есть разумное, умное, духовное. Но в самой святоотеческой мысли есть представление об уме-разуме, который является высшей силой души, а сама по себе душа — это высшая сила человека. Ну, конечно, у Филиппа Монотро́па всё по-другому в «Диоптрии» XI века, где не душа даёт советы телу, а тело даёт советы душе, плоть советует душе, почему? Потому что душа помрачённая, несовершенная, в своём несовершенстве она оказывается ниже плоти, и плоть, как менее павшая, чем душа, или совсем не павшая, она советует душе..
А. Козырев
— Я думаю, тут ещё такой жанр византийского сатирического диалога, где служанка учит госпожу.
о. Дионисий
— Ну, не в этом суть, вот основная схема — это господство разума, власть разума, сила разума, но внутреннего духовного разума, который, по сути, тождественен духу, тождественен духовной жизни и является источником духовной жизни, это не рациональный разум какого-то там доктора математических наук, а это разум подвижника.
А. Козырев
— Мудрость, да? Если можно так сказать.
о. Дионисий
— Ну, можно так.
А. Козырев
— Мудрый разум, то есть разум, который нацелен на то, чтобы как-то человеку правильно жить, правильно постичь образ Божий в себе.
о. Дионисий
— Но этот разум, он является высшей частью этого образа Божия, и когда он правильно руководит душой, а душа правильно руководит телом, то в таком случае человек идёт путём спасения, идёт царским путём, идёт путём приближения к Богу, постепенно восходит от одного барьера к другому, поэтапно.
А. Козырев
— Царский путь — это же путь для царей, а мы же не цари. Обычный человек, простой, он же не царь, как он может идти царским путём?
о. Дионисий
— «Царский путь» — это такое выражение, которое в «Исходе» встречается, когда Моисей просил царя Эдомского: «Разреши нам пройти царским путём», была система царских путей, а он сказал: «Нет, не разрешаю». И вот этот вопрос Моисея с отрицательным ответом стал основанием для Филона Александрийского, чтобы сформулировать уже такое духовно-нравственное учение о царском пути, а потом для святых отцов, чтобы святые отцы воспользовались образом царского пути для того, чтобы вообще сформулировать принципы христианского вероучения. Душа — да, она трёхчастна, она должна быть очищена, и образ Божий по-своему трёхчастен, но именно трёхчастность образа Божия сравнивалась святыми отцами с тремя лицами Святой Троицы. Трёхчастность души платоновская — я не помню, чтобы святые отцы именно с ней проводили такую троечную параллель.
А. Козырев
— А можно сравнить царский путь с золотой серединой Аристотеля, или это всё-таки разные вещи, вот избегать крайностей?
о. Дионисий
— Я думаю, что можно, но просто золотая середина — это более статичное понятие, а царский путь — это более динамичное понятие. Но, собственно говоря, сочетание статики и динамики, и такое диалектическое сочетание, оно очень свойственно святоотеческой традиции. Я всё, простите, у меня Никита Стифа́т в голове, потому что его читал, переводил, искал к нему параллели и получается, этот автор научил меня как-то так ретроспективно обращаться ко всей святоотеческой традиции. Ну вот у преподобного Никиты Стифата нахожу две категории: «стасис» — стояние, и «кинесис» — движение. Получается, это те категории, которыми пользовался автор Ареопагитик и, по сути дела, преподобный Никита, он где-то повторяет, где-то пользуется уже так более свободно этими категориями, он описывает приближение души к Богу, как приближение к Богу ангельских Небесных Сил, и они находятся в движении, и в то же самое время цель их в том, чтобы оказаться рядом с Богом и застыть рядом с Богом в таком священном стоянии, в священном восторге, в священном безмолвии. А церковная иерархия, у Ареопагита было шесть чинов церковной иерархии, а преподобный Никита Стифат увидел, что нет полной параллели, что девять небесных чинов, и только шесть церковной иерархии в Ареопагитиках, он тогда еще три чина добавил, получилось девять чинов небесной иерархии и девять чинов церковной иерархии, так сформировалось у самого Стифата в XI веке. И смысл чинов иерархии по Ареопагитикам, как такое приближение к Богу, уподобление к Богу, движение, приближение и стояние, и путь души, потому что в трактате «О душе» он описывает, как идет душа, и он использует для этого пути термин «васис», а «васис» — это «база», то же слово, что «база», происходит от слова «вэну» греческого, а «вэну» — это не просто шагать, а это «шагать твердым шагом», то есть когда человек идет, вот он совершает шаг, и он твердо на него опирается, то есть в самом слове «движение» заложена идея не только движения, но и стояния, мы говорим: «база», это что-то твердое, это основание, но это не просто основание, а это результат движения. И вот такая диалектика присутствует не только у одного автора и не только у нескольких авторов, это не просто интеллектуальная конструкция, которую святые отцы придумали для того, чтобы пофантазировать или чтобы выразить результат своих фантазий на бумаге, а это, собственно говоря, суть жизни православного христианина, и действительно, когда наши прихожане или братия обители, каждый индивидуально, сам, когда он живет без движения и без подвига, без труда, без напряжения, поддается обстоятельствам, делает то, что внешне важно, но не придает значения внутренним смыслам или откладывает эти смыслы на потом, или суетливо молится, или пропускает молитву и думает: «завтра помолюсь, завтра буду внимательно относиться к тому, чему сегодня не внимаю, сегодня я не почитаю Священное Писание, а уж завтра почитаю и пойму сполна». А завтра он думает о послезавтрашнем дне, а когда начинает читать, то читает очень невнимательно, в одно ухо влетает, в другое вылетает, потом идет учить других тому, чего не знает и не умеет сам, становится лицемером и привыкает даже к своему лицемерию, пытается себя самооправдать, и вместо того, чтобы смиренно двигаться вперед, он гордо двигается назад.
А. Козырев
— Как и все мы.
А. Козырев
— В эфире Радио ВЕРА программа «Философские ночи», с вами ее ведущий Алексей Козырев и наш гость, наместник Андреевского монастыря в Москве, игумен Дионисий (Шлёнов). Мы говорим о вере в Бога и познании себя, и вот этот ваш образ статики и динамики, у русского философа Владимира Ильина была такая работа: «Статика и динамика чистой формы». А Алексей Фёдорович Лосев (монах Андроник) говорил, используя неоплатонический термин, о «единстве подвижно́го покоя самотождественного различия». Не говорит ли нам это о том, что надо иногда делать остановки в нашей жизни, то есть надо двигаться, пребывать в движении, но всё-таки иногда задумываться о том, куда мы движемся, и создавать себе какие-то минуты такого покоя, подвижно́го покоя, чтобы не оказаться вдруг невзначай там, где не нужно?
о. Дионисий
— Здесь мы должны провести такое чёткое различие, то есть то движение, о котором писали святые отцы, это такое духовное положительное движение, которое не противоречит покою. Но есть другое движение, естественно, — это суета нашей жизни, и ход нашей жизни, который часто бывает достаточно обременён суетой, и несомненно, при этом втором варианте очень нужно останавливаться. Если нет возможности совершить длительную остановку, то хотя бы ту краткую остановку совершить, какая только возможна, остановиться хоть на две секунды, хоть на минуту. Это действительно очень важная тема, и очень актуальная, я думаю, для современного человека, потому что люди так устроены, что они хотят как можно больше всего успеть, и набирая обороты, набирая скорость в житейских делах, они иногда могут остановиться, но не хотят останавливаться, или они останавливаются внешне, но они не останавливаются внутренне, а для Бога, для веры спешка не нужна. Один из афонских монахов, очень высокой жизни человек, известный духовный писатель Моисей Агиорит, он выступал с разными докладами духовными в Греции в своё время, и оставил жития афонских подвижников, приезжал в Духовную академию, и в Духовной Академии он услышал слово «аврал» и сказал: «У нас, среди монахов, нет авралов», то есть этим он констатировал, что в жизни присутствует даже не просто остановка, что если человек живёт по заповедям Божьим размеренно, то может, у него вся жизнь такая духовная остановка. Но для современного человека очень важная, такая животрепещущая, актуальная тема, и для тех, для кого она актуальна, очень важно останавливаться. Остановка предполагает исполнение призыва апостола Павла к непрестанной молитве, апостол Павел говорит: «непрестанно молитесь», монахи с трудом исполняют это предписание, миряне благочестивые стремятся, не у всех получается, но те, у кого не получается, они не должны унывать, они должны знать, что они остановились душой и помолились, то есть они эту остановку сделали для Бога, такая остановка, в которой мы забываем о себе и помним о Боге. Надо сказать, что в максимах более поздних, византийских, там была формула не только «познай самого себя, чтобы познать Бога», но и «забудь самого себя, чтобы не забыть Бога». В одном произведении агиографическом есть такая формула.
А. Козырев
— То есть надо забыть себя, но помнить о Боге?
о. Дионисий
— Да, чтобы помнить о Боге, то есть такая память. Это разными мыслями выражается, например, святитель Герман II Константинопольский, это уже же второе тысячелетие, толкуя слова «отвергнись себя и возьми крест свой, и за Мною гряди», известные слова об отречении, призыв Христа Спасителя к своим ученикам после некоторого колебания и сомнений со стороны апостола Петра. И святитель Герман говорит: «Отречься от самого себя и взять свой крест — это означает вообще раздвоиться, то есть выйти за пределы самого себя, относиться к самому себе, как к человеку, который стоит рядом с тобой». Вот до такой степени напряжение, преодоление своего греховного «я» и несовершенства, и это, конечно, необходимо делать во время такой духовной остановки, потому что, когда человек очень спешит и пытается успеть все на свете, то в этот момент он занят внешними делами, у него нет времени для внутреннего сосредоточения.
А. Козырев
— То есть вот движение медленных городов, которое сейчас существует, медленные города, вот Светлогорск у нас в этом движении участвует, где образ черепахи, никуда не спешить, вот это не то, это такая секулярная, светская экологическая параллель, к тому, о чём мы с вами говорим, то есть надо не медленно что-то делать, а делать осмысленно прежде всего.
о. Дионисий
— Все эти образы, в том числе образ остановки, они имеют духовное значение, то есть можно по-разному остановиться, кто-то набрал скорость, и он должен трудиться до конца и без остановок двигаться вперёд, потому что остановка в какой-то ситуации будет тождественна или эквивалентна движению назад, и не всегда можно останавливаться, но для Бога нужна остановка, как и движение для Бога, то есть тот процесс, который происходит не для Бога, а для мира или в соответствии с принципами мира, может быть, сам по себе он нейтральный, не обязательно плохой, но он недостаточен, и поэтому надо всеми силами стараться хранить в своей жизни память о Боге непрестанно или хотя бы время от времени, но не думать, что если мы не можем непрестанно выполнять призыв апостола Павла, тогда мы вообще ничего не делаем и вообще не молимся, всё равно мы стремимся к тому, чтобы память о Боге проникала жизнь. Нельзя сказать, что память о Боге — это то, что только на остановке может позволить себе православный христианин, она всё равно должна проникать всю жизнь, и этим отличается, может быть, верующий человек, действительно, от маловерующего: тем, что у него сильнее живёт вера в душе, и он уже живёт вместе с этой верой, это уже неотъемлемая часть его жизни, и он не может от неё отречься ни на одно мгновение.
А. Козырев
— Как в Ветхом Завете сказано, по-моему, в книге пророка Иеремии: «Пойдём и не утомимся, полетим и не устанем».
о. Дионисий
— Да, так.
А. Козырев
— Меня всё время не покидает мысль, отец Дионисий, что в Андреевском монастыре возвращаются какие-то древние традиции, поскольку здесь всегда с особой чуткостью относились к греческому языку, к греческой богословской традиции. Действительно ли вы сейчас пытаетесь возродить эту традицию учёного монашества, которая в Андреевском монастыре была, и он славился, об этом в начале передачи говорили?
о. Дионисий
— Само понятие учёного монашества, оно не совсем однозначное, потому что, если есть учёное монашество, значит, есть «не учёное монашество», и те, которые будут именовать себя «учёными монахами», у них будет такая почва для гордости, тщеславия, надмения. Да и кто назовёт себя обладающим чем-то, потому что всё большее знание приводит к пониманию своего всё большего незнания. Но, действительно, исторически Андреевский монастыре был воссоздан Фёдором Ртищевым как училищный монастырь. В середине XVII века по трёхчастной схеме «филология, философия, богословие» здесь вёлся такой преподавательский цикл. Фёдор Ртищев — ктитор монастыря, как известно из его жития и жизнеописания, приезжал по вечерам в Андреевский монастырь для того, чтобы брать уроки греческого у монахов, и мне очень радостно, что сейчас мне, как наместнику монастыря, удаётся, я не скажу: возродить ту традицию, которая была, но привнести определённую лепту в то, чтобы Андреевский монастырь стремился к тому, чтобы продолжать оставаться и в то же самое время приобретать что-то новое, как училищный монастырь. Здесь проводятся семинары, занятия аспирантов Московской духовной академии, мне приходится также руководить аспирантурой. Здесь, через изучение греческого языка, через уроки греческого удаётся услышать это живое слово святоотеческой традиции при подготовке к проповедям. Я время от времени открываю греческие первоисточники и нахожу там те толкования, те святоотеческие мысли, которые можно простыми словами, без такой научной детализации, донести до слуха прихожан и чувствую определённый отклик, если прихожанам нравится такое святоотеческое богословие, им нравится святоотеческая аскетика. Прихожане — это очень тонкие люди, вне зависимости от тех специальностей и профессий, которыми они занимаются, и кажется, как будто бы такая аскетика Максима Исповедника для избранных, но она, и не только она из святоотеческом богословия, находит отклик, и это утешает, радует. Мы видим, что сама богословская наука, она очень глубоко взаимосвязана с духовным просвещением, и, может быть, принципы духовного просвещения, они даже сильнее связаны с принципами науки, чем может показаться на первый взгляд. Часто у нас существует отрыв, то есть учёные занимаются такой сухой наукой, и мы это наукообразие видим в разных научных журналах, статьи прекрасны, труд огромный, чтобы их написать, чтобы их издать, но круг читателей этих статей всегда очень узок, даже тогда, когда эта статья имеет очень широкий спектр смыслов и значений, но она написана таким языком, который доступен не всем, а просвещение, знание, образование — это, если хотите, внимание себе, то есть это повторение одного и того же. Например, чем отличается проповедь от научной статьи? Научная статья, она в систематическом виде излагает какую-то систему смыслов, взглядов, а проповедь, она берёт один стих Священного Писания, «да возьмет крест свой», и даже части этого стиха, двух слов, достаточно для того, чтобы сказать проповедь. Но это же не просто повторение, как ликбез, это повторение с углублением. Получается, что проповедь, в отличие от научной статьи, она даже глубже раскрывает тот смысл, который заложен, например, в этих двух словах: «да возьмет крест», она имеет своё духовное значение, и теория, практика...
А. Козырев
— Но проповедь тоже имеет древнюю структуру, то есть это же не просто романтическое какое-то описание, да?
о. Дионисий
— Это такой призыв к душе, обращение к душе, покаяние, то есть проповедь о покаянии, об исправлении, такие духовные смыслы. В Андреевском монастыре в XVII веке, так и говорится в описаниях, была возрождена традиция древнерусской проповеди, потому что после татаро-монгольского ига проповедь уменьшилась.
А. Козырев
— Ну вот «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона — прекрасный образец.
о. Дионисий
— Да, но это древнерусская проповедь, до татаро-монгольского ига.
А. Козырев
— Да, да.
о. Дионисий
— И получается, что эти монахи, которые здесь были, они не просто исправляли тексты, они занимались разными трудами. Епифаний Славине́цкий, он переводил святых отцов, исправлял переводы, составлял духовные гимны, братия Андреевской обители потом пополнила преподавательский состав Славяно-греко-латинской академии, которую создали иеромонахи Софроний и Иоанникий Лиху́ды. Много несли разных трудов, но в XVIII веке Андреевская обитель стала сходить на нет, и в 1764 году, на волне секуляризации Екатерины Великой, она была просто закрыта и превращена в приходские храмы. Но и до 1764 года множество таких тяжелых, драматичных событий, которые, в общем-то, свидетельствуют так или иначе об упадке обители, а основной центр переместился в Славяно-греко-латинскую академию, но самый первый училищный монастырь был устроен здесь, в Андреевской обители. Сейчас, спустя огромное количество времени, я через любовь к греческому языку особо, может быть, как-то пытаюсь ощутить, понять, что же здесь происходило раньше и что мы можем сделать сейчас. То есть мы не должны копировать то, что было раньше, сейчас совершенно другие обстоятельства, в духовных академиях ведется учебный процесс, но, тем не менее, само значение языка, как первоисточника для святоотеческой традиции, оно очень важно.
А. Козырев
— Хочется поблагодарить вас за очень интересный глубокий научный, и в то же время пастырский рассказ о том, как через веру в Бога мы можем познать себя, и пожелать вам помощи Божией в тех делах духовного просвещения, о которых вы говорите, потому что огромное богатство святоотеческого наследия, во многом еще не переведенное, а если и переведенное, то не прочитанное вот таким обыденным прихожанином через вас, через ваши труды становится доступным, открывается людям. Поэтому помощи Божией вам в этом служении, и спаси вас Господи за эту интересную и глубокую беседу. Я напомню нашим радиослушателям, что в гостях у нас сегодня был наместник Андреевского монастыря, игумен Дионисий (Шлёнов). До новых встреч в эфире Светлого радио, Радио ВЕРА, в программе «Философские ночи».
Все выпуски программы Философские ночи











