Сейчас в эфире

Ваш браузер не поддерживает HTML5 audio

«Об умалении (кенозисе) Иисуса Христа»

Гость программы — Артём Владиславович Малышев, преподаватель богословского факультета Православного Свято-Тихоновского университета.

Ведущий: Алексей Козырев

Алексей Козырев:

— Добрый вечер, дорогие друзья, в эфире радио Вера программа «Философские ночи», и с вами я ведущий Алексей Козырев. Сегодня мы поговорим об умалении Христа. У нас сегодня в гостях преподаватель Свято-Тихоновского православного богословского института Артём Владиславович Малышев. Здравствуйте, Артём.

Артём Малышев:

— Здравствуйте, Алексей Козырев Павлович.

Алексей Козырев:

— Ну вот вы недавно успешно защитили кандидатскую работу по теологии, которая была посвящена проблеме умаления Христа, кенозис по-гречески, и тому, как эта проблема отражалась в русской богословской школе, Тареев, Туберовский, я надеюсь, вы нам сегодня расскажете об этой традиции Московской духовной академии, московской духовной школы. Скажем так, это не самая известная тема в истории русского богословия. Но прежде чем обратимся к этим вопросам, а тема эта не только богословская, но и философская, потому что и у Гегеля, у Шеллинга, и у Канта, и у Владимира Соловьева мы находим вот эти проблемы христологии. Давайте поговорим о том, что такое кенозис какие библейские, прежде всего, основания для того, чтобы мы говорили о том, что Сын Божий, Богочеловек воплощенный, Иисус Христос, как-то умаляет себя. Умаляет что? Умаляет свою природу?

Артём Малышев:

— Это вопрос крайне сложный. И даже более сложный, чем может показаться. Иногда люди, которые употребляют это понятие — кенозис — в своих выступлениях, книгах, статьях, не совсем понимают, насколько оно многомерное, сложное, и насколько разные смыслы в него вкладывали и могут вложить мыслители и писатели. Библейские основания этой концепции — это только одни из оснований. То есть проблематика кенозиса, кенотического богословия, кенотической философии уходит корнями, с одной стороны, в Священное Писание, а, с другой стороны, в современную философию.

Алексей Козырев:

— Ну уже хорошо то, что в Священное Писание она уходит. Иногда философия берет сюжеты и темы, которые ну никак с Библией не связаны. А здесь мы имеем дело всё-таки с библейским сюжетом из послания апостола Павла.

Артём Малышев:

— Да, из послания апостола Павла. Надо сказать, что слово кенозис в Священном Писании не употребляется. Именно его такая форма. Употребляется несколько раз словоформа глагола «кино», и самое известное употребление из шестого стиха второй главы послания апостола Павла к филиппийцам, из так называемого христологического гимна апостола Павла. Там апостол Павел говорит буквально следующее: «Христос уничижил Себя Самого», на церковнославянском, как «Себе умалил». Ещё несколько раз употребляется форма глагола кино в Священном Писании, но это самые известные.

Алексей Козырев:

— Ещё здесь «принял на себя зрак раба», формула кенотическая. Бог, Богочеловек, а внешне он раб. Как раб Божий, как мы себя на церковном языке часто называем. И в записках пишем, поминаем нам раба Божьего такого-то, то есть это не унижение, как иногда думают, вот что это за религия такая, где мы все рабы. А это, в общем-то, уподобление Христу, потому что о Христе в послании апостола Павла говорится то же самое. Что Он принял на себя зрак раба.

Артём Малышев:

— Да, и действительно в богословии, начиная с четвёртого века точно, это выражение, эта формула стала осмысляться как некоторый образ воплощения. Воплощение Сына Божия. Он воплотился, то есть Он себя умалил, то есть Он принял зрак раба. Но тут есть богословская проблема, что вот эта форма не встречается нигде в литературе, античной и, скажем так, нигде. То есть это уникальное словоупотребление, которое только у апостола Павла. Потому что глагол кино переводится, самый простой и буквальный его перевод — это как опорожнять, опустошать, делать пустым. Вот был сосуд этот полный, мы вылили из него что-либо, и он стал пустым. Мы его опустошили. Ну опустошать можно только от чего-то. Апостол Павел говорит вообще. Иисус Христос себя опустошил. И тут возникает очень серьезная проблема. Чего Иисус Христос себя лишил?

Алексей Козырев:

— Но по всей видимости, у Христа две природы: божественная и человеческая. Вряд ли мы можем говорить об опустошении божественной природы во Христе?

Артём Малышев:

— Да, действительно, если мы понимаем субъекта кенозиса и субъекта Сына Божия до воплощения, а данный акт как воплощение, то вот этот акт кенозиса таким образом является синонимом воплощения. И тут возникает вопрос: Он себя умалил, Он себя чего-то лишил, а вот чего Он мог себя лишить, если Он только Бог, он ещё не Человек? То есть Он ещё не стал Человеком?

Алексей Козырев:

— Ну чтобы мы не погрузились чисто в богословские дебри, наши радиослушатели не всегда готовы к таким академическим богословским штудиям, давайте я вам задам вот такой вопрос. Уничижил себя Христос, уничижил и унижение вот есть такое слово — это одно и то же? Ещё мы иногда говорим: смирение. Смирение как добродетель христианская. Связано ли смирение вот с таким отказом от себя? От своей сути, от своего достоинства человеческого? Это ведь вопрос не праздный, он часто задается людьми, которые ищут веры и говорят: вот в христианстве очень много смирения, вот то ли дело Ницше, сверхчеловек, он утверждает себя в своей гордыне. А христианство все время нам говорит о смирении, уничижении, вот как связать эти сюжеты этические с проблематикой кенозиса, если это возможно?

Артём Малышев:

— Безусловно связано и в представлении о унижении, их представление о смирении с концепцией кенозиса. Если так по-академически подойти к этому, то для слова смирение есть свой аналог — ταπεινότητα, и глагол в этом понятии использует апостол Павел в послании филиппийцам чуть дальше, Он смирил Себя Самого, там дальше он там говорит. Но в целом это примерно одно и то же, что уничижение, что смирение. Тут действительно есть некоторые искушения для человека даже не столько современного, сколько вообще для человека при выборе христианства. Потому что да, действительно христианство предполагает самоотвержение, предполагает лишение себя чего-то. То есть невозможно быть христианином и при этом не совершать жертвы. Почему?

Алексей Козырев:

— Бескровную жертву, да?

Артём Малышев:

— Жертвы вообще как отказа от чего-то, чего я хочу, прежде всего потому, что для христианина является идеалом Христос, чья жизнь была жертвой, вся жизнь — от рождения до распятия. Он отказался от славы, от комфорта, от всего, от Самого Себя, от царства. Он себя предал в руки Божьи. Он до конца претерпел смерть, и за это его Бог наградил. Вот, собственно, это путь христианина в сжатом, в сконструированном виде. Человек, становясь христианином, должен отказаться от того, чем он владел, чем он любовался, чем он наслаждался ранее.

Алексей Козырев:

— Ну как в Пари Паскаля: «Если вы не поставите на кон вот эту вашу смертную жизнь, то бессмертную вы не обретёте». Вы должны идти, на то, чтобы в определённом смысле совершать риск.

Артём Малышев:

— Конечно. Да. Известно, что христианству предшествует покаяние, покаяние по-гречески Metanoia, изменение ума, то есть изменение — это значит изменение своего гордого самодовлеющего ума, на уничижённый, ум Христов. У вас должны быть чувства во Христе, чувство смирение, чувство самоотдачи, готовность предать себя, свою жизнь Богу. И это действительно было искушением всегда для человека, и особенно в эпоху прогресса, в эпоху великих интеллектуальных достижений, технических, вот начало 20-го века, конечно. То есть человек почувствовал, что он может справиться без Бога, что не нужно ему это. Заболел? Я выпил лекарство, чтобы лучше стало.

Алексей Козырев:

— Как крем «Спасатель», да? Не Спаситель, а «Спасатель», то есть ты намазал, вроде полегчало, но это не значит, что это тебя спасёт.

Артём Малышев:

— И человек таким образом захотел опять, как и раньше, как и всегда, собственно, встать на место бога. Быть богом, но без того, чтобы соединиться с Ним.

Алексей Козырев:

— В эфире Радио ВЕРА программа «Философские ночи», с вами её ведущий Алексей Козырев, и наш сегодняшний гость преподаватель Свято-Тихоновского богословского университета Артём Малышев. Мы говорим сегодня о уничижении Христа, об умалении Христа. И вот я хотел бы вам задать вопрос. А почему часто говорят: протестантская ересь, когда в русской богословской школе как-то трактуют позитивно или критически проблематику кенотического богословия. Протестантская ересь.

Артём Малышев:

— Дело в том, что о кенозисе, об умалении Христа, о кенотическом богословии, можно говорить в двух отношениях, в двух смыслах. Можно говорить в широком смысле, а можно говорить в узком. До этого мы говорили в широком смысле о кенозисе, а в узком смысле было в истории европейского богословия и даже русского богословия такое направление — кенотическое богословие. Оно имеет своих отцов, своих основателей, имеет своих основных представителей этой школы, своих последователей. Ну и вот в узком смысле слова кенотического богословия, оно появилось действительно в протестантизме. Тут два периода актуализации темы кенозиса протестантами, прежде всего лютеранами. Это вторая половина 16-го века, когда представление о кенозисе Христа использовалось как аргумент в защиту лютеранского догмата о вездесущии тела Христа. Но это такая узкая школьная проблема, мы не будем радиослушателей утруждать. А вторая эпоха актуализации темы кенозиса выпала на 19-й век, и связана с рецепциями протестантскими, лютеранскими богословами, идеями Шеллинга и Гегеля.

Алексей Козырев:

— Они тоже каким-то образом трактовали вопрос кенотизма Христа?

Артём Малышев:

— Безусловно. Шеллинг — известен этим. До нас дошли его выдающиеся лекции, которые называются «Философия откровения», лекции по философии откровения.

Алексей Козырев:

— Это поздний Шеллинг.

Артём Малышев:

— Да, они в тридцатые годы читались, потом расходились в записях, в конспектах, и в пятидесятые годы были изданы. И в этих лекциях «Философия откровения» Шеллинг предлагает толкование, интерпретацию пролога Евангелия от Иоанна, где говорится о воплощении Логоса. И там разворачивает своё кинетическое богословие или кинетическую философию, если мы не хотим Шеллинга как богослова воспринимать.

Алексей Козырев:

— А ведь Шеллинга слушали и Одоевский, Киреевские, и Чаадаев был с ним знаком и состоял в переписке. То есть Шеллинг — это фигура для русской мысли, для русской философии очень значимая. Без 5 минут православный, так о нём говорили.

Артём Малышев:

— Да, и многие идеи Шеллинга потом пришли к Владимиру Соловьеву, который стал своего рода Шеллингом, основателем, праотцем русской кенотической христологии. Шеллинг это у немцев, а у нас это был Владимир Сергеевич Соловьёв. Вот для Шеллинга кенозис есть акт внебожественно божественной личности, который выводит вот такое представление, что у Бога три потенции, и вторая потенция в определённый момент катастрофы всемирной, она становится внебожественно божественной. Ей необходимо воплотиться для того, чтобы соединиться с отпавшим от Бога миром, космосом, для его восстановления. Но это довольно сложная философия, философия потенции. И вот этот акт такого снисхождения, акт погружения в космос для его восстановления с божеством, для того, чтобы Бог перешёл в третью свою стадию, стадию единосущия, по Шеллингу Бог три стадии претерпевает, тождсущие, разносущие и единосущие. Вот это закон, принцип этого развития Бога, становления Бога, и есть кеносис. То есть внебожественно божественная личность, это не совсем Сын Божий, это такой же шеллинговский концепт. Для того, чтобы спасти мир, он отказывается от своей внебожественности и соединяется с миром. Происходит воплощение. Вот такое довольно сложное, запутанное разными мотивами ну, не совсем евангельскими, учение было известно и в России, и в Германии, и некоторые идеи были восприняты протестантскими богословами, которые уже предложили в строгом смысле слова кенотическое богословие.

Алексей Козырев:

— А в русской богословской школе это нашло какое-то отражение? У Феофана Прокоповича или у каких-то епископов 18-го века?

Артём Малышев:

— Да, вот Феофан Прокопович был тем, кто осмыслил, исправил в некотором отношении кенотическое богословие, но такую старую. Вот говорят о двух этапах кенотического богословия: старая кенотика и новая кенотика. Вот Прокопович был тем, кто воспринял старую кенотику, и прежде всего, в своей богословской системе. Старая кенотика заключается в таком представлении о том, что Иисус Христос во время своей земной жизни не пользовался божественным могуществом. Отказался от его использования. То есть он был Богом, но как Бог себя не проявлял. А проявил себя как Бог уже после Воскресения. Вот это учение было воспринято Прокоповичем, который является отцом русского научного богословия, русской школы.

Алексей Козырев:

— Хотя Флоровский говорил о западном пленении, о том, что и Феофан Прокопович склонялся к протестантским идеям, и Стефан Яворский склонялся к католическим, вот такая борьба шла протестантских и католических влияний в русском богословии 18-го века.

Артём Малышев:

— И вот на этом представлении сказывался Гегель. Есть прокатолики, есть пропротестанты, и вот они как-то борются, и вот потом рождается славянофильский синтез.

Алексей Козырев:

— О таком синтезе заговорил Юрий Фёдорович Самарин, который написал диссертацию у Прокоповича, Яворском, и так эту идею изложил, ещё задолго до Флоровского. Собственно говоря, что такое Флоровский? Это возвращение к славянофильской идее нового утверждения богословия на святоотеческом предании, неопатристический синтез.

Артём Малышев:

— Да, хотя вот эта концепция неопатристического синтеза Флоровского существенно отличается от концепции неопатристического синтеза Ивана Киреевского. Он первый заговорил о том, что нужно богословствовать в духе отцов. Это был старший славянофил Киреевский. Он именно подчёркивал, что нужно не повторять отцов, а стать теми отцами, в духе отцов, нужно воспринять современную мысль, современную философию как некий аппарат, некий инструмент, с помощью которого мы можем разрешить вот эти проблемы в правильном духе, святоотеческом духе. Всё-таки Флоровский говорил немного о другом. И у Киреевского, и у Флоровского, и у Самарина, есть такая особенность, они используют схемы, романтические схемы, накладывают их на историю русской мысли, в частности, русского богословия. Например, это как бы борьба между прокатоликами и протестантами.

Алексей Козырев:

— Всё-таки протестантскими влияниями это не ограничивается, раз идея кенозиса, умаления Христа, она продолжала существовать и на западе, я помню у Тейяра де Шардена она встречается, есть такая книга «Божественная среда», но всё-таки в русском богословии эта идея утвердилась, и она стала развиваться.

Артём Малышев:

— Да, она развивалась в 18-й век, и 19-й век в той самой школьной среде, школьной традиции Прокоповича, и мы видим её во всех богословских системах, в любой богословской системе есть раздел, параграф, где излагается православное представление кенозиса Иисуса Христа. Но помимо такой школьной традиции была ещё и особая традиция кенотической мысли, связана она с рецепцией современных протестантских идей, философских идей, немецких. Можно говорить о разных корнях этой традиции. Один из первых богословов, кто по-новому заговорил о кенозисе Христа, это был Александр Дмитриевич Беляев. В своей новаторской богословской системе «Любовь божественная», понятно, что и до Беляева были богословские системы.

Алексей Козырев:

— Беляев был профессор Московской духовной академии?

Артём Малышев:

— Да, профессор Московской духовной академии, и он решил новое слово сказать, по-новому взглянуть на догматы, на Бога, на мир, и изложить все догматы из принципа божественной любви. И он и опирался на труды современных ему протестантских богословов, он об этом прямо пишет, хотя он отрицает, что он под их влиянием, но он опирался на них. Явно приводил цитаты.

Алексей Козырев:

— Ну вот мы с вами стали уже переходить на московскую богословскую школу, я думаю, мы оставим это на вторую часть нашей программы. А я хотел бы вспомнить в завершение первой слова Федора Ивановича Тютчева, который доказывает нам, что умаление Христа не есть протестантская ересь, у него есть такие строки:

«Удрученный ношей крестной,

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде Царь Небесный

Исходил, благословляя».

Вот это, по-моему, самое концентрированное выражение этого учения умаления Христа и русской идеи, потому что для Тютчева Россия — это удел не только Пресвятой Богородицы, но и Христа, который пришел сюда не как царь, а как состраждущий всем униженным и оскорблённым, смиренным, но об этом мы поговорим во второй части нашей программы с Артёмом Малышевым, преподавателем Свято-Тихоновского университета через буквально несколько минут.

Алексей Козырев:

— В эфире Радио ВЕРА программа «Философские ночи», с вами её ведущий Алексей Козырев и наш сегодняшний гость преподаватель православного Свято-Тихоновского богословского университета Артём Владиславович Малышев. Мы говорим сегодня об умалении Христа, о том, как эта тема отражается в богословии и философии. И вот уже с упоминания Беляева в конце первой части мы перешли в русскую школу. И самое время поговорить о том, что нового сказали, если вообще что-то новое можно сказать о Христе, это иногда аргумент тех, кто не согласен с богословием как научной дисциплиной. Они говорят: а что вы там делаете, богословы? Все ведь уже в библии написано, в Евангелии написано, зачем вы занимаетесь вашим богословием — чтобы ереси придумывать? Вот этот аргумент надо как-то оспорить. Наверное, не придумать ересь, а скорее, раскрыть то, что сказано в Евангелие, потому что многие вещи требуют действительно глубокого постижения, а иногда и обращения к философской культуре, к античной культуре, для того, чтобы понять, что же всё-таки это означает. Так вот в московской школе, в школе Московской духовной академии кто представлял собой вот эту кенотическую линию?

Артём Малышев:

— Прежде всего, трое профессоров преподавателей этой школы: Александр Дмитриевич Беляев, Михаил Михайлович Тареев и будущий священномученик Александр Дмитриевич Туберовский. Он стал священномучеником, конечно же, после того, как Московская академия была закрыта. Ну вот я хотел бы сделать небольшую ремарку к вашему первому тезису про новое богословие. Задача богословия, чтобы говорить по-новому. То есть не что-то новое, а выражать известные истины на новом языке. И, конечно же, язык, как феномен культурно- исторический, меняется. И если в античности это был язык античной философии, прежде всего аристотельский, то в новое время другой язык, другая философия появляется — романтическая. Поэтому нужно было выразить вечные истины на языке современного человека, современной мысли. И это пытались сделать вот эти три богослова, которых можно рассматривать как единую школу московской традиции.

Алексей Козырев:

— Они были учитель и ученик?

Артём Малышев:

— По сути, да. Михаил Тареев — главный представитель, выразитель богословских христологических идей этой школы учился у Беляева, а Туберовский учился и у Беляева, и у Тареева. И он в своей главной работе «Воскресение Христово» прямо так и говорит, что больше всего на меня оказали влияние Беляев и Тареев своими авторскими богословскими системами. У Беляева и Тареева были авторские системы богословия. Для их времени оригинальные.

Алексей Козырев:

— Да, ну вот имя Тареева оно, может быть, менее известно в широких кругах, чем имя священника Павла Флоренского, который тоже был в это время профессор Московской духовной академии, но которого вы почему-то не упомянули в этом контексте.

Артём Малышев:

— Да, действительно у отца Павла Флоренского, он был безусловно яркой личностью в начале 20-го века и в московской духовной академической среде, но у него почему-то мало высказываний на тему кенозиса. Почему эта тема его не интересовала — это отдельный вопрос. Ну в своих тезисах по отношению кенотическому богословию он руководствовался одной такой популярной яркой работой, диссертацией Алексея Ивановича Чекановского, это был такой яркий исследователь темы кенозиса, кенотического богословия, из Киевской академии. Вот Флоренский собственно брал его тезисы и использовал в своих целях.

Алексей Козырев:

— Чекановский критически относился к кенотизму.

Артём Малышев:

— Алексей Козырев Иванович Чекановский да, он показал в своей диссертации, защищенной в 1912-м году, что современное кенотическое богословие, выраженное в трудах таких авторов как Готфрид Томазиус, Вольфганг Гесс, Александр Балмейн Брюс и другие авторы, собственно есть новая такая ересь. Причём такой концентрат всех древних ересей, там у них и несторианские идеи, и монофизитские идеи, и Флоренский тоже так и считал. Что современное кенотическое богословие — это такой пучок ереси.

Алексей Козырев:

— Причём у Флоренского есть даже брошюра, которая называется не восхищение мне общего. Не почитал для себя восхищением, где собственно и содержатся те формы кенотического богословия, о которых вы говорите. Это послание к филиппийцам апостола Павла. Но он совершенно не разбирает там тему кенозиса. Он говорит о том, почему Христос не почитал для себя хищением называть себя Сыном Божьим. То есть, скорее, это наоборот, другая тенденция, вот были разные маги, пророки, которые бродили по Иудее, которые именовали себя чуть ли не богами, но делали это совершенно безосновательно. Потому что только у Христа было такое право, онтологически оно было: называть себя Сыном Божьим. Тема важная безусловно, но она практически никак не связана с кенотизмом Флоренского, хотя он в начале этого реферата, этой статьи делает ссылку на Тареева.

Артём Малышев:

— Да, на Тареева и на Чекановского. Для него Тареев и Чекановский — это исследователи христологического гимна, такие объективные исследователи. Хотя Тареева тут точно нельзя назвать исследователем, потому что он разрабатывал свое учение, которое должно было ответить на запросы современного человека.

Алексей Козырев:

— Наверное, это и на личные отношения влияло? Насколько я знаю, в академии они не были союзниками?

Артём Малышев:

— Ну у Тареева практически не было союзников вообще.

Алексей Козырев:

— Но была одна фигура, которая их всё-таки объединяла. Это архимандрит Фёдор Бухарев. Александр Матвеевич Бухарев. Можно ли бухаревские идеи рассматривать как такое выражение кенотизма?

Артём Малышев:

— Да, можно, так часто и делается. Бухарев воспринимается, описывается как начинатель кенотической линии в русской мысли, в русской философской линии.

Алексей Козырев:

— У Бухарева была идея лучезарного искупления. Что Христос наперёд искупил все грехи мира, в том числе и творческие грехи.

Артём Малышев:

— Ну даже не столько искупление, сколько погружение в материю мира, погружение в человечество, погружение в природу и освящение этой природы. То есть Иисус Христос, как Бухарев пишет часто и много, он воспринял на себя грехи человечества и прошедшие, и настоящие, и будущие. Он их принял. И вот этот акт принятия — это такой проблемный акт. То есть Он принял в смысле согласился с ними, он их не осудил. Он сказал: «Да будет». И тем самым он оправдал человечество с его культурой, с его достижениями, освятил и оправдал. И те, кто не хотят принимать человеческое, то, что Мережковский называет плотью, те, собственно, такие ариане, как говорит Бухарев в одной из своих статей, в сборнике о православии в отношениях современности. Да, ариане, то есть они не признают, что Христос как Бог принял человечество, освятил его. Но здесь интересно, что Бухарев практически ни разу не использует понятие кенозиса. То есть у него есть кенотическое богословие, но нет вот этого понятия кенозис.

Алексей Козырев:

— И судьба самого Бухарева, который оставил монашество, ушел из церкви, фактически отказался от священства, стал мирянином, то есть по словам Розанова, попытался оправдать на себе мирской путь на спасение, женился. Этот его выбор не делает его авторитетным в кругу серьезных богословов. Хотя к Бухареву с теплотой относился и отец Павел Флоренский, и философы серебряного века (Бердяев), это была такая значимая фигура, которая привлекала к себе, потому что в нём было что-то от такого романтического порыва.

Артём Малышев:

— Да, романтического во всех смыслах порыва. Дело в том, что его жизнь и учение во многом являются отражением Гегеля, потому что Гегель актуализирует представление кенозиса, он понимает это как некоторое самоотречение. И вот это отречение описывается им как закон становления. Чтобы сущность стала своей противоположностью миру, необходимо некоторым самоотречением. Чтобы тезис стал антитезисом, необходимо выйти из своего первичного состояния. Вот этот выход из состояния первичного есть кенозис. Вот тут часто используют немецкий перевод глагола «кино».

Алексей Козырев:

— Почему-то мне в связи с этим вспомнилась отречение Николая Второго. Можно воспринимать это как проявление политической слабости, а можно воспринимать как идею через смирение, через отказ от царства спасти свой народ, спасти свою страну. Дело другое — удалось ли это сделать. Но, видимо, всё-таки в его сознании, за что церковь его и прославила как страстотерпца, эта идея: идти на вольную страсть через отречение, даже отречение от своего положения, от своего политического могущества, в его сознании это было безусловно христианским выбором.

Артём Малышев:

— Да, безусловно. Более того, даже у Льва Николаевича Толстого в его жизни находит воплощение идеи кенозиса. Он отказывается от своего имения, от своего комфорта, своей жизни, уходит странствовать. Это тоже есть некий такой кенозис. Но это не евангельский кенозис. Не Христов кенозис. Это кенозис как некий закон развития, гегелевский немножко кенозис. Даже, в подвигах революционеров шестидесятых годов можно найти идею такого кенозиса.

Алексей Козырев:

— Я знаю, что вы в своей диссертации открыли, по сути, интересную работу Городецкой Надежды Ниловны. Мы мало знаем о ней, я, например, вообще ничего не знаю. Но эта книга её о кенотическом христианстве вышла в Оксфорде в 39-м году на английском языке. Она была богословом, писательницей, философом.

Артём Малышев:

— Да, да она преподавала позднее в Ливерпульском университете, и в Оксфордском университете, курсы по истории русской культуры, русской литературы. И вот эта работа её посвящена поиску определения русского идеала или русского Христа. Вот вы уже Тютчева упомянули, вот, наверное, с Тютчева, с Достоевского, начинается этот поиск русского Христа, русского образа святости. Вот какой он? Какой должен быть Христос? А он такой вот как на фресках Нестерова, такой в берёзках, такой смиренный, принимает всех страждущих, умаленный, Он всегда рядом, Он всегда со слабыми.

Алексей Козырев:

— Ну и отсюда стремление в революционную традицию, народничество.

Артём Малышев:

— Да, то есть Христос с народом, он с крестьянами, это не такой Пантократор греческий, византийский, а Христос — наш Христос, русский, Он вот такой умаленный. Вот эти поиски русского Христа начинаются...

Алексей Козырев:

— Я помню, Некрасов посвящает «Пророка» он посвящает Чернышевскому и завершает словами: «Пришел во мраке рабам земли напомнить о Христе». То есть Чернышевский, который не самый религиозный человек был в истории русской культуры, не самый православный, скажем так, но вдруг здесь звучит вот эта кенотическая тема.

Артём Малышев:

— В левом лагере безусловно она звучала. Она звучала в левом лагере, и в правом, она звучала и у философов, и у духовно- академических богословов.

Алексей Козырев:

— А спаньё на гвоздях Рахметова — это тоже кенотизм?

Артём Малышев:

— Да, своего рода кенотизм, вот тут только очень важно различать уровни или потоки. Можно говорить о кенотическом богословии духовно-академическом, ту линию, которую представляет Прокопович, митрополит Макарий Булгаков. А можно говорить о кенотическом богословии, философии, можно говорить о кенотическом богословии в литературе, можно с литературоведческой точки раскрыть эту тему, можно с философской, можно с богословской. То есть тут как бы переплетаются духовно-национальные аспекты с библейской-евангельскими аспектами, с философскими аспектами. И тема кенозиса объединяет собой и философию, и культуру, и строго богословие, объединяет и сливает. И тут исследователям важно даже не разделить, а распознать, где здесь богословие, где философия, где корни уходят в энциклопедию философских наук Гегеля, где корни уходят в учение Григория Богослова. То есть развести эти пласты. И это довольно трудная задача. Вот Городецкая она всё слила воедино. Её книги, учение святителя Филарета Московского океана здесь, учение Иннокентия Херсонского океан и сиси, выражение какие-то из «Отцов и детей» Тургенева, Бухарева, Сергия Булгакова, все это выражение одной идеи, идеи русского Христа.

Алексей Козырев:

— В эфире Радио ВЕРА программа «Философские ночи», с вами её ведущий Алексей Козырев и наш сегодняшний гость преподаватель православного Свято-Тихоновского богословского университета Артём Владиславович Малышев. Мы говорим сегодня об идее умаления Христа. Мне почему-то вспомнилась такая поговорка, может быть, я её неправильно цитирую, смирение паче гордости. То есть не бывает ли иногда желание смириться и как-то показать это смирение напоказ: «вот, смотрите, какой я смиренный», проявлением гордыни. Одно дело — Христос, который вне всякой этической коррупции, Богочеловек и образ проверки совести. Как Владимир Соловьёв говорил: «Хочешь проверить свою совесть? Вот проверь её по Христу». А другое дело — человек — политик, писатель, человек публичный, который иногда так смирится, что потом мало не покажется?

Артём Малышев:

— Да, конечно, следует различать смирение во Христе и смирение для себя. Вот эти два пути можно определить как путь обожения и путь к самоуничижению. Путь обожения предполагает отречение от себя ради единства со Христом, «я силён во Христе, я знаю во Христе, я свободен во Христе».

Алексей Козырев:

— Наверное, не только от себя, но и от каких-то философских идей. Идея нации, например, которую иногда сейчас на алтарь ставят, и ей начинают кадить, как будто это и есть спасительное наше существо.

Артём Малышев:

— Да, это и есть пример слияния, когда мы не различаем идеи культурно-философские и евангельско-богословские, если так можно выразиться. Да, смиряться можно не ради Христа, ради какой-то своей идеи. Например, народнической идеи. Вот революционеры, которые шли в народ, уничижали себя как Христос, они выражали не евангельский идеал, а свой идеал, какой-то антихристианский идеал. И тут очень важно различать ради чего мы смиряемся, ради кого мы смиряемся, чего мы хотим получить. Вот по поводу национального идеала, у Михаила Тареева есть такая известная статья «Дух и плоть» называется, он в ней отвечает на философские идеи Розанова, Мережковского и Толстого, и он там говорит, что, строго говоря, нельзя соединить патриотический идеал с евангельским, потому что Евангелие говорит о том, что нет какого-то единого земного царства, об единении всех людей, оно говорит об отвержении семьи, то есть невозможно христианское воспитание, невозможна христианская семья, семья по христианским принципам, потому что семья как бы запрограммирована на распад. То есть оставь отца, мать, детей, жену. При этом, это не значит, что мы должны отвергать и национальные идеалы, отвергать семью, отвергать брак, отвергать воспитание детей. Нет, мы не должны смешивать их. Должно быть обычное человеческое воспитание, обычный патриотизм, обычная семья, обычные победы, человеческие. Это некоторый такой особый уровень, на котором существует человек, уровень человеческого. Мы должны принять его, мы должны жить с ним, мы должны в нём развиваться. И поэтому есть внутренний уровень, духовный уровень, тот который открыл нам Христос, Своей проповедью, Своей искупительной жертвой. Но Христос не дал нам никаких руководств к политике, к воспитанию, к семейной жизни. Просто не дал, потому что Евангелие о другом.

Алексей Козырев:

— А кто должен дать? Это задача богословия или философии?

Артём Малышев:

— Именно философии и именно задача человеческого ума.

Алексей Козырев:

— Но ума воцерковленного? Связанного со Христом?

Артём Малышев:

— Нет, не обязательно, мораль она не обязательно христианская по определению. Есть обычная человеческая мораль, которая создана вместе с человеком, с человеческой совестью. То есть Христос создал человека, который должен развиваться в некотором направлении.

Алексей Козырев:

— То есть внутренний закон?

Артём Малышев:

— Да, внутренний закон. Если мы говорим у Канта моральный закон, он по определению не является христианским законом. То есть Христос не проповедник морали, не моралист.

Алексей Козырев:

— К чему сводил Его Толстой.

Артём Малышев:

— Да, и Он не говорит нам о том, что нужно изменить устройство мира, как Толстой, отказаться от судов, военных, нет, не говорит, просто Он совсем о другом, о другом уровне. И кенозис для Тареева как раз в том, чтобы принять человеческую жизнь с её установлениями, институтами и жить в ней в полноте. Эта жизнь христианина в мире есть страдания, потому что он всегда будет чувствовать некоторое противоречие в себе, то есть как патриот, как гражданин он обязан воевать, он обязан участвовать выборах, он обязан быть семьянином, он обязан любить свою жену и детей. Но как христианин он должен от всего этого отказаться, он должен оставить всё ради того, чтобы быть со Христом: и жену, и детей, и родину, и службу — всё. И вот этот парадокс образует некоторый кенозис, страдание для личности.

Алексей Козырев:

— То есть мы всё-таки не можем отказаться?

Артём Малышев:

— В том-то и дело, что мы как бы не должны отказываться как люди, но при этом Христос призывает нас отказаться. И тут возникает такое напряжение, то есть мы не можем уйти из этого мира, создать некоторую колонию идеальную в толстовском духе. Мы должны жить полноценной жизнью, понимая при том, что она нас ограничивает.

Алексей Козырев:

— А вот теория кенозиса в том, как её излагает Тареев, так и русский, она как-то допускает возможность активного христианства? Или мы смирились, уподобились Христу, ушли от всего, вышли за ворота и там сидим, плачем? Или всё-таки активное христианство возможно вот в таком кенотическом ключе?

Артём Малышев:

— Христианство, церковь конкретно по Тарееву призвана освящать мир своими лучами, благословлять мир и институты. Вот он приводит пример, что существует чин венчания на царство. Церковь не говорит нам о политике, но при этом она благословляет царей, освящает материю. Но при этом она не должна смешиваться с миром, она должна понимать, что она другой природы. Что она не от мира сего. Она должна действовать как такое солнце, то есть оно есть, оно независимо от других планет, но оно освещает всю вселенную, образуя солнечную систему. И также христианин должен занимать активную позицию, но при этом его позиция не должна фундироваться христианскими принципами. Эта позиция должна быть его человеческой позицией. Она должна отделяться от его внутренних убеждений, если можно так выразиться.

Алексей Козырев:

— Вот вы вспомнили деятелей русского религиозного ренессанса. К ним по-разному можно относиться с церковной точки зрения, но вот один из самых спорных — это Мережковский. Человек, который написал трилогию «Христос и Антихрист», как мы помним, взвешивал на весах, кто ему ближе, кто лучше. И вот я вспомнил его почему? Есть доклад его в религиозно-философском обществе, Санкт-Петербургском, в 1909-м году. А девятый год — это, вы помните, это год депрессии после неудавшейся революции, столыпинские галстуки, такое утишение политической жизни, в которой ничего не происходит. И доклад называется: «Земля во рту», где Мережковский говорит: «Европейской воле к восхождению, которая воплотилась в культуре „критической, люциферианской, каиновой“, полярно противоположна русская воля к нисхождению, относящаяся к „тайне второй ипостаси, к тайне Сына“. Вот почему народ наш — „христоносец“ по преимуществу: подобно св. Христофору, через темный брод истории несет он на плечах своих младенца Христа. Я утешен: я знаю теперь, что если мы не летим, то не потому, что не можем, не умеем, а потому, что не хотим летать. Наше дело — нисходить, никнуть, погребаться, зарываться в землю. И надо нам отдать справедливость: мы это дело как нельзя лучше делаем».

Ну понятно, что он в таком пародийном ключе описывает ни что иное, как концепцию вот этого кенотического Христа.

Артём Малышев:

— Да, и одновременно он отвечает на философские прозрения, идеи Федора Михайловича Достоевского, который был одним из таких вот начинателей философского направления кенотической мысли. Да, вот эта мысль о том, что наша задача в том, чтобы с ней сойти к народу, к земле, к низшему, она присутствует у Достоевского в его дневниках, например, за 1876 год она есть, что да, народ простой, крестьянский, земля — есть некоторый хранитель святости, хранитель истины, хранитель того самого евангельского идеала, которым необходимо нам взять и просветить весь мир. Да, Христос с униженными, если мы вспомним «Идиот» тоже один из великих романов Достоевского, там князь Мышкин говорит в одном из моментов, что западу должен воссиять наш Христос. Какой этот Христос, наш? Вот такой, как князь Мышкин, такой странный, непонятный, но при этом который освящает вокруг себя всё. И вот эта мысль, что Христос где уничижение, Христос где земля, Христос где страдания, да, она, с одной стороны, развивалась в русской мысли серебряный век, а с другой стороны, критиковалась. Вот в данном случае Мережковский не принимает эти представления, потому что они не согласуются с его собственной концепцией «святой плоти».

Алексей Козырев:

— Ну потому что, по сути, в это время он будоражит Русь на революцию. То есть полететь — это значит свергнуть царя в сознании Мережковского и «людей религии (как они себя называли) третьего завета». А вообще говоря, «Земля во рту», вот конечно, хорошо бы, чтобы во рту была не земля, а Тело и Кровь Христовы, чтобы, приобщаясь Святых Таин, человек с Христом продолжал творить в мире дела Христовы, а не антихристовы. В этом наверно, и есть истинная правда кенотического христианства. Христос сошёл не для того, чтобы мы подобно египтянам перед фараоном пали ниц и не встали с колен, а для того как раз, чтобы подняться с колен и сказать как в литургической формуле: «Твоя от Твоих, Тебе приносящие за всех и за вся».

Артём Малышев:

— И тут важный момент, что в этой евангельской парадигме поднимаешь себя не ты, а Бог тебя поднимает. «Темже и Бог его превознесе и дарова ему имя еже паче всякого имени». То есть наша задача в том, чтобы уподобляться Христу, соединиться с ним, принять Его в себе онтологически через Плоть и Кровь Его, умереть ради него, пострадать за него, сораспяться ему. В этом собственно и есть христианская мистика. А дальше уже дело Божье. То есть через эту смерть, полную отдачу себя Богу, Бог действует в нас, Бог воскрешает нас, Бог спосаждает нас Иисусом Христом на Его престоле.

Алексей Козырев:

— Я благодарен нашему сегодняшнему гостю Артёму Малышеву, за то, что мы затронули очень непростую тему, тему кенотической философии, богословия, и в связи с этим и важные моменты, связанные с нашим поведением, с нашим самоопределением церкви, жизни, мне кажется, что здесь эти идеи прозвучали. До новых встреч в эфире программы «Философские ночи» на Радио ВЕРА.

Артём Малышев:

— Спасибо большое, до свидания.

Все выпуски программы Философские ночи

ishkeeva