«О целомудрии». Священник Николай Бабкин

Наш собеседник — клирик храма Николая Чудотворца в Отрадном священник Николай Бабкин.

Мы говорили о прошении из молитвы Ефрема Сирина о даровании целомудрия: что это такое, как изменилось понимание этой добродетели со временем, и почему оно одинаково важно как в монашеской, так и в семейной жизни. Разговор шел о том, что мешает нашей цельности, и почему именно рассудительность, как одно из проявлений целомудрия, многие христианские подвижники считают основой добродетелей.

Ведущий: Александр Ананьев

---

А.Ананьев:

— «Господи и Владыка живота моего! Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему.

Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения, и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь.»

Это — молитва покаяния Великого поста.

Здравствуйте, друзья! Меня зовут Александр Ананьев. И, вот, в этот Великий пост, как вы уже знаете, каждый выпуск программы «Вопросы неофита» я посвящаю одному из прошений преподобного Ефрема Сирина.

И вот — уже о праздности, унынии, любоначалии и празднословии мы поговорили. Всё это осталось позади.

Наконец-то случилось то, чего мне давно хотелось — мы переходим к самым приятным, самым светлым, самым желанным прошениям преподобного Ефрема. К целомудрию — в первую очередь.

И о целомудрии я хочу поговорить с замечательным священником... не хочу говорить слова «блогер»... вот, слово «блогер» мы уже договорились не говорить... онлайн-проповедником, клириком храма Николая Чудотворца в Отрадном — священником Николаем Бабкиным.

Добрый вечер, отец Николай! Здравствуйте!

О.Николай:

— Добрый вечер, Александр! Добрый вечер, дорогие братья и сёстры, дорогие радиослушатели!

А.Ананьев:

— Вот хочу спросить Вас о чём... Праздность, уныние, любоначалие, празднословие, целомудрие, смиренномудрие, терпение и любовь — вот, всё это зависит от нас, или же — от нас здесь мало что зависит, будет это у нас в жизни, или нет?

О.Николай:

— Смотря, что понимать под словом «целомудрие». Потому, что большинство людей считает, что целомудрие — это человек, который не страдает блудной страстью. Но, когда...

А.Ананьев:

— И не просто человек — женщина! В первую очередь, женщина.

О.Николай:

— А... женщина... женщина...

А.Ананьев:

— Конечно, конечно...

О.Николай:

— Женщина, да... И в некоторых диких восточных племенах даже были целые кровожадные обряды для того, чтобы женщина никаких чувств не испытывала во время интимной близости с мужчиной.

Но и в православной традиции тоже существует некое предубеждение насчёт интимной жизни. У меня даже был довольно интересный разговор с одной девушкой. Мы спорили о том, можно ли получать удовольствие от близости с супругом. Ну, или — с супругой, в зависимости от пола.

И она сказала, что православным вообще нельзя получать удовольствия. Это всё — грех. Брак — это... такое... допустимая слабость, в отличие от монашества, стоящая на ступень, а то и на десять ступеней ниже.

И, на мой, естественно, вопрос встречный — а как же так? Ведь, большинство православных христиан женаты, большинство святых монахами не были, и, вообще, монашество появилось не сразу — апостолы, вот, тоже монахами не были, святые отцы, мужи апостольские и другие люди — они ничего не знали про уставы, по которым сегодня живём мы. Постились — сами, исходя из своих духовных нужд и соображений, им для этого не нужно было каких-то правил поведения.

И здесь разумно возникает вопрос: а где же та грань? Вот, мы в молитве Ефрема Сирина стоим и просим целомудрия. А чего мы просим? Мы просим того, чтобы ты шёл мимо красивой девушки ( или красивого парня ) — и ничего не испытывал внутри? Или же, мы просим о том, чтобы наш брак сохранялся в целостности? А, может быть, мы просим того, чтобы, пребывая в браке, втайне помышлять о монашеской жизни, и считать, что это пока некий временный этап в твоей жизни? Как раньше на Руси говорили: «Проживу жизнь, а потом пойду в монастырь. И вот там начнётся моё настоящее христианское добродетельное житие».

Где эта грань — сказать сложно. Потому, что каждый духовник, каждый батюшка имеет своё представление на этот счёт. Я уже молчу про обычных людей. Когда начинаешь говорить на эту тему с интересом, слышишь совершенно разные ответы на один и тот же вопрос — что же такое целомудрие?

А.Ананьев:

— Вот, как-то, сразу, одним ответом, Вы, дорогой отец Николай, как это часто бывает, попытались своими большими руками охватить всю Вселенную.

Я думаю, что нам даже часа не хватит на то, чтобы полностью раскрыть — что же такое целомудрие.

Я, вот, неспроста задал Вам вопрос — в какой степени это зависит от нас? Вот, от меня лично? Моё целомудрие, вообще, хоть сколько-нибудь зависит, или нет?

Ведь, преподобный Ефрем Сирин в этой, одной из моих самых любимых, молитв, понятных мне — я её чувствую, она отдаётся какими-то вибрациями во мне, я чувствую, что я проживаю её, от начала и до конца — он говорит не вот так: «Отче, я обещаю Тебе постараться быть целомудренным — потому, что это всё от меня зависит. Я постараюсь сохранить цельность и в душе, и в сердце, и быть цельным и с помыслами, и с Тобой, и вообще...»

Нет! Он говорит иначе: «Отче, дух целомудрия — даруй ми!» Из чего следует, что, в общем, у нас, по нашей воле, духа целомудрия, как бы, и нету. И, вот, если Господь от любви Своей, от щедрости Своей, от великосердия Своего дарует нам дух целомудрия — вот, тогда, и только тогда, у нас будет шанс быть целомудренными.

И, вот, в этой связи, я повторю свой вопрос: а от нас что-нибудь зависит?

О.Николай:

— Я вспомню мудрого Цицерона, который утверждал, что мудрый человек будет испытывать любовь, и она будет просто максимально эротична. И дополняет, что эта любовь будет свободна от беспокойства, от тоски, от тревоги, от ожиданий. Она будет свободна от всех видов отрицательных эмоций и их характерных признаков, и, тем самым, полностью очищена от аффекта похоти; о которой мы, как раз, и просим — даруй нам дух целомудрия.

То есть, если мы считаем грех ошибкой, а противление Богу — безумством, как крайней степенью, максимальной степенью отдалённости от Бога, когда ошибка уже становится некоей духовной патологией, то же самое и в добродетели — бывают некие добрые начала, а бывают — некие совершенства, те добродетели духовные, которые мы и просим в молитве.

Мы знаем, что праведность — она не от дел. Если мы откроем Тору, Ветхий Завет, там — масса предписаний, большинство из которых, конечно, посвящены Храмовому культу, но те две сотни законов, которые нужно соблюдать каждый день, если ты правоверный иудей, они все — от дел. И апостол Павел, будучи христианским проповедником и, в прошлом, раввином, говорит, что человек не оправдывается делами закона. И законом, говорит он, познаётся грех. То есть, попадая в мир веры, мы явно видим перед собой грех, и явно видим добродетель. И любой человек здравомыслящий, который, наконец-то, таки снимет розовые очки неофита, рано или поздно поймёт, что у него есть предел. И, сколько ни ходи в храм, сколько ни проси и ни молись, он будет понимать, что от него, ровным счётом, не зависит ни-че-го.

У нас, православных людей, есть такая замечательная фраза: «Во славу Божию», которая по-простому объясняет богословие апостола Павла. Мы имеем добродетели — от Бога. Мы имеем духовные дарования — от Бога. Потому они и называются духовными — то есть, от Святого Духа. И, в той степени, в которой человек может воспринять эти дарования, в той степени он их и имеет.

Поэтому, не нужно считать себя жалким ничтожеством из-за того, что, например, в тебе недостаёт добродетелей — а, ведь, именно в этом люди и каются на исповеди. Они приходят в храм, и говорят: «Мне недостаёт терпения». Я говорю: «Это — не грех». Человек... так... напрягается, и говорит: «Мне недостаёт смирения». Я говорю: «Ну, это — тоже не грех». Он говорит: «Батюшка, ну — почему?» И я объясняю, что грех — это нарушение заповеди Бога, и спрашиваю: «Какую заповедь Бога Вы нарушили, в данный момент?» — и человек молчит. А что он нарушил-то? Да, в нас чего-то недостаёт. Но кто из нас совершенен?

То есть, вот этот ложный подход, когда мы считаем, что в духовной жизни зависит всё от нас — просто, мы, дескать, мало трудимся — на самом деле, это не так.

Конечно, мы, в какой-то степени... безусловно — каждый из нас ленится, каждый из нас, наверное, недостаточно радеет о своём спасении, о своей духовной жизни — конечно, да. Но — в спасении всё зависит от Бога. От нас требуется лишь одно — это постоянство: быть солью земли, быть светом мира и молиться об этом.

Поэтому, в молитве Ефрема Сирина очень правильно расставлены акценты. Там говорится «даждь мне». Там не говорится «я заслужил», «я наработал», «я сделал, и теперь — давай сюда»! Нет вот этих товарно-рыночных отношений, какие мы хотим видеть с Богом.

Человек думает: «Я сейчас 40 дней попощусь, и, хотя бы, один грех я точно смогу победить. Вот, пусть это будет, например, вожделение плоти». Вот, проходит 40 дней, человек над собой издевается, читает молитву Ефрема Сирина — без толку читает. Потому, что надеется на себя, всё равно, и ничего не получается.

Я почему это говорю — потому, что я когда-то сам считал так же. У меня был момент в жизни, и я сознательно себя убеждал в том, что я — негодяй, засранец — мало работаю «для Господа». И я приходил к духовнику и говорил: «Батюшка, я постараюсь больше приносить себя в жертву, больше стараться перед Богом, больше трудиться, больше молиться... вообще, лучше, наверное, в монастырь уйти, и, вот там вот, уже послужить Господу до смерти!»

И на меня смотрел старый монах, улыбаясь, и, посмеиваясь, отвечал: «Ты — жертва Богу? Ты — свеча перед Богом? Какая ты свеча вонючая, скажи?» — ну... он сказал это по-доброму, и я, к сожалению, не смогу передать всю интонацию. Мы друг друга хорошо знаем, и я тогда понял весь сарказм духовника своего, и я благодарен ему за эти слова. Потому, что они меня, тотчас, с моего юношеского максимализма, с моей вот этой гордыни, желания заслужить святости, чистоты, духовной стерильности — он меня сразу на землю опустил — бац-бац — и сказал: человек, посмотри сам на себя. Какая из тебя жертва? Ты даже на свечку не наработал ещё...

А.Ананьев:

— Давайте резюмируем, отец Николай.

Значит... вот... именно такая формулировка: «Даждь ми... очень Тебя прошу, Отче, даждь ми... даруй ми дух целомудрия...» — преподобный Ефрем Сирин говорит потому, что он достиг той ступени, когда... ну, вот... его человеческие силы уже... как бы... полностью все использованы, он достиг вот той высокой ступени, за которой, выше которой — уже нужна помощь Господа, чтобы Он ему силы — вот, тот дух целомудрия — которого уже человеческими силами не добиться. И вот эта его формулировка «дух целомудрия даруй ми, рабу Твоему» — мне лично, 43-летнему жителю столицы Александру... ну... мягко говоря, не дорос я до неё ещё. И здесь, вот, на моей ступени развития, всё ещё зависит от меня. Я Вас правильно услышал?

О.Николай:

— Смотря, что под целомудрием понимать. Потому, что... вот...

А.Ананьев:

— Да... всё, что угодно...

О.Николай:

— Да, всё, что угодно...

А.Ананьев:

— Мы, кстати, об этом поговорим.

О.Николай:

— Для кого-то — целостность, для кого-то — отсутствие вожделений плоти... к сожалению, здесь... понятие целомудрия довольно размыто у каждого из нас. Потому, что, в той или иной степени, кого-то что-то беспокоит гораздо больше.

Если ты молод и горяч, тебя, наверное, больше беспокоят соблазны. Если ты уже взрослый мужчина, который не один год в браке, то тебе, наверное, порой, не хватает некоей самодисциплины, самоконтроля — то есть, тоже некая вражда с плотью...

А.Ананьев:

— Слишком много телевизор смотришь!

О.Николай:

— Я не думаю, что эта история про Александра Ананьева...

А.Ананьева:

— Я Вас... вот, кстати, об этом — об этом — мы и поговорим...

О.Николай:

— Когда смотреть телевизор такому занятому человеку?

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Ананьев:

— «Вопросы неофита» на светлом радио.

Сегодня на вопросы неофита отвечает мой дорогой собеседник — клирик храма Николая Чудотворца в Отрадном священник Николай Бабкин.

Наша сегодняшняя программа посвящена, конечно же, вот этим Великим постом, как и все программы «Вопросы неофита» молитве преподобного Ефрема Сирина. И, сегодня, мы посвящаем программу его прошению о целомудрии.

Что такое целомудрие, на самом деле? Почему под целомудрием мы чаще понимаем, ошибочно, исключительно телесное воздержание и непорочность? И — что мешает нам быть целыми?

Давайте, немножко теории, отец Николай!

О.Николай:

— Давайте!

А.Ананьев:

— Целомудрие... я, вот... по-гречески... я даже накопал, готовился...

О.Николай:

— Давайте, давайте...

А.Ананьев:

— ... по-гречески, целомудрие — «софросини». И это происходит от слов «сос» — здоровый, целый, и «фронео» — мыслить, думать. «Здоровый, целый» плюс «мыслить, думать».

И я, вот, подумал... забавно... а почему... может быть, действительно, как это часто бывает, это — какой-то косяк с переводом? Вот, то, что мы перевели, как «целомудрие», на самом деле, больше «здравомыслие». Потому, что «софросини» ( «здоровый», «мыслить» ) было бы правильнее, наверное, перевести, как «здравомыслие» — и тогда всё становится на свои места.

Преподобный Ефрем Сирин просит, вот именно, здравомыслия, чтобы... ну... мыслями мы же не управляем, да? У нас мысли... там... то влево, то вправо... и какие-то мысли — больные совсем, и мы... так... только ужасаемся тому, что мы подумали сейчас об этом. А ведь как это часто бывает — ну, вот, у меня — во время Литургии — раз, и ловишь себя на какой-то такой ужасной мысли, что думаешь: «Господи, прости меня! Откуда у меня вот такая грязища попёрла? Да ещё и во время Литургии... как такое может быть?» И, вот, здравомыслие — это когда у тебя мысли не разбегаются, как тараканы на кухне, при включённом свете, а они... как-то... ну... управляемы полностью.

Может быть, это — проблемы с переводом?

О.Николай:

— Нет. Это, скорее, влияние монашеской традиции.

Я как-то, случайно, услышал проповедь одного архиерея. В последний день чтения канона Андрея Критского, он говорит: «Вот, дорогие братья и сёстры, сегодня у нас с вами была уникальная возможность — мы можем погрузиться с вами в монашескую духовность». И он этими словами сразу чётко обозначил отличие «духовности» от именно «монашеской духовности» — с первых слов, вызвав у аудитории неподдельный интерес: а в чём же разница между «духовностью» и «монашеской духовностью»?

А.Ананьев:

— Конечно, конечно...

О.Николай:

— И этот момент — он отвечает на тему отношения к целомудрию — либо, как к здравомыслию, либо, как к отсутствию вожделения. Вот, эти две крайности. И, чтобы нам правильно их понять, можем обратиться к Христу.

Нагорная проповедь. Два евангелиста — Матфей и Лука — про неё говорят. Немножко по-разному рассказывают, каждый — со своей стороны. Евангелист Матфей пытается как-то более её составить интереснее, в некую целостную конструкцию, ну, и, вполне вероятно, что это были какие-то отдельные изречения Христа, которые, затем, образовали собой Нагорную проповедь.

Это — не какие-то новые законы. Иисус Христос говорит, на самом деле, то, что было говорено в Ветхом Завете, но было, к сожалению, забыто избранным народом. И там есть замечательный момент, где Господь говорит, что нельзя хотеть жены ближнего. Помните, да? «Кто посмотрит на женщину с вожделением, тот уже прелюбодействует с ней в сердце своём» — и, вот, на этой фразе построена вся монашеская литература. О том, что вожделеть — нельзя.

И, вот, вспоминая разговор с той девушкой про отсутствие желания в браке, про брак, как некое ярмо плоти, которое должно сдерживать твои вот эти греховные позывы... Здесь нужно обратиться к словам Христа. И, если открыть нашу церковно-славянскую Библию, там говорится вместо слова «похоть»... очень интересный момент — на славянском языке оно означало несколько иное. Это была точная передача Библейской заповеди «Не похощеши...». «Не похощеши жены брата своего», «Не похощеши скота брата своего...» — то есть, хотеть ( похотеть ) — означает желать чужого.

То есть, Иисус Христос говорит не о том, что нельзя смотреть на другого человека вообще — ну, это же невозможно, придётся себе глаза выколоть, — а о том, что нельзя хотеть чужую жену, чужого брата, нельзя желать чужого — женщина это, или чужое имущество — неважно. Человек должен чётко понимать. И, наверное, в этом и есть здравомыслие. Ты ясно осознаёшь границы того, что ты можешь, и того, что делать, ни в коем случае, нельзя — потому, что это противоречит закону Божьему.

Таким образом, вожделение — это не вообще запрет Христа на чувства. Это именно запрет на то, чтобы желать чужого: чужую жену, чужого мужа, чужого ребёнка — такое, к сожалению, тоже бывает, когда люди завидуют. Вот о чём говорит Христос. И, пожалуй, Сам Христос отвечает на вопрос, как нужно правильно понимать вот это призвание преподобного Ефрема о целомудрии — именно о здравомыслии, как Вы правильно и сказали, если мы обратимся к самому переводу.

Интересно получается — если обратиться к первоначальному значению слова, всё сразу становится на свои места.

А.Ананьев:

— То есть, целомудрие — это просто способность руководить своим желанием «иметь или не иметь».

Получается, что... вот... если упрощённо...

О.Николай:

— Самоконтроль.

А.Ананьев:

— Нет, самоконтроль... вот... вот, тонкий момент! Понимаете... вот, допустим, я прохожу мимо... ну, я не знаю... дорогой машины, чёрного цвета, своего соседа. Он её купил вчера, и это... ну, к примеру... это — ровно такая машина, о которой я мечтаю уже десять лет. Но я понимаю, что у меня немножко другие приоритеты, у меня — другая ответственность, у меня — две ипотеки, и я, к сожалению, не могу себе позволить эту машину. Или — к счастью. Ну... я доверяю Богу в этом вопросе, и, если у меня нет этой машины, значит, так оно и есть.

Но я прохожу мимо этой машины, я смотрю, и... ну, я восхищаюсь. Вот, этими фарами, вот, этим капотом, вот, этими ручками дверными, вот, этими техническими совершенствами — хорошая машина! Её сделали хорошие люди для хороших людей, и она стоит очень хороших денег!

О.Николай:

— Так, в чём проблема?

А.Ананьев:

— Вот... проблема в том, что я не могу контролировать свои мысли, относительно того, что, вот, я хочу, чтобы эта машина была моей! Понимаете?

О.Николай:

— Вы хотите, чтобы вот прямо эта машина была Вашей?

А.Ананьев:

— Нет, ну, я... естественно... а дальше — дальше — включается самоконтроль, и у меня здесь вообще никаких вопросов нет. Я не предприму никаких попыток сделать так, чтобы эта конкретная машина была моей.

О.Николай:

— Вот, вот...

А.Ананьев:

— Я её не угоню, я её не украду, я даже не заберусь в неё ночью и не посижу в ней — потому, что она принадлежит соседу.

Но: по всем формальным признакам, я её — вожделею?

О.Николай:

— Вы о ней мечтаете. И Вы — не монах.

А.Ананьев:

— Именно вот эта конкретная машина... я прохожу мимо неё... и я её вожделею!

О.Николай:

— Вот, если ты идёшь...

А.Ананьев:

— То же самое относится к... к... я не знаю... ну, к чему угодно — к женщине, проходящей мимо или... там... знакомой — то же самое! То есть, я не предприму никаких шагов, чтобы ею овладеть, но... я не могу руководить своими мыслями.

И, естественно, потом... вот... всё то, что у меня там в голове... по поводу машины, или по поводу... там... проходящей мимо шатенки... там... возникает в голове — я весь этот мусор несу к своему духовнику, который... ну... наверное, как и Вы, скажет мне: «Александр, ну, зачем Вы мне вот это вот всё несёте? Ну, разве это грех?» Или — это грех?

О.Николай:

— Ну, я думаю... и Ваш духовник тоже, порою, проходя мимо шатенки, невольно увлекается красотой Божьего создания.

Если у человека нет проблемы с самоконтролем своих чувств, и он умеет разделять мечты, желания от желания забрать чужое — вот, о чём и предупреждает Христос — то это... всё в порядке. Было бы странно, если бы ты шёл по улице, и имел отвращение ко всем женщинам, кроме своей жены, ко всем машинам, кроме своей...

А.Ананьев:

— Отец Николай, а как же тогда понимать вот эту фразу про тех, кто «согрешил с женщиной в сердце своем»?

О.Николай:

— А я только что объяснил: не похощеши. Кто, хотя бы в мыслях, захочет себе забрать жену брата своего — не прелюбодействуя. Прелюбодеяние — это желание согрешить с чужой женщиной. Прелюбодейство — это было грехом, ещё в Ветхом Завете. Но прелюбодейство — это было именно нарушением брачного закона.

То есть, если человек, например, блудил с не иудейкой — это грехом не являлось. Если иудей, находящийся в браке, например, брал себе наложницу — это тоже грехом не являлось. Но это — не поощрялось благочестивыми людьми — книжниками — которые возникли уже, как раз, в предхристианские времена.

То есть — о чём идёт речь? О том, что древний закон — он охранял целостность семьи. И каждый человек — он должен был находиться в неких рамках — границах законных. Почему? Потому, что израильский народ был святым народом, и святой народ — он должен был «свет во откровение языков» стать. То есть, «вы — соль земли, вы — свет миру» — это о христианах, но на иудейский народ была возложена миссия, как на народ Богоизбранный. Поэтому, как Богоизбранный народ, они должны были держаться в стороне от всего греховного, от всего нечистого — очень чёткое было понятие «чистого» и «нечистого». Взять чужую жену, взять чужое имущество — это означало преступить закон Божий, и... так сказать... перестать быть освящённым, отделённым для Бога от людей. То есть, перестать быть частью народа Божьего.

То есть, грех — он отделял человека от Бога. Это представление сохранялось. И, именно поэтому, древние фарисеи настаивали на столь доскональном соблюдении Заповедей. Они, как раз, праведность видели в мелочах. То есть, они понимали, что внешних каких-то ограничений недостаточно, и должно быть их больше. То есть, человек должен, каким-то образом, контролировать себя и в мелочах тоже.

Не было Духа Святого Утешителя ещё, который нам, христианам, помогает и поднимает на высоты духовные, и, поэтому, люди столь скрупулёзны были в повседневных своих делах. Настолько скрупулёзны, что даже описывали, как правильно посуду мыть, как руки мыть... помните спор про учеников — почему они едят с немытыми руками? Это же — предание старцев, это же — не Тора, не Танах, вообще не имеет отношения к Заповедям Божиим. Но, тем не менее, это соблюдалось, это считалось некоей нормой. Вот, в общем-то, всё дело в этом.

В христианской парадигме — та же самая ситуация остаётся. Если ты христианин, если ты духоносный христианин, если ты — сосуд Святого Духа, то ты должен держаться в стороне от всего греховного — для того, чтобы оставаться сопричастным Христу. Если ты нарушаешь Заповеди, ты — не сопричастен Христу.

Когда же мы говорим про некие движения помыслов, чувств — это здесь уже включается аскетическая литература, когда речь идёт о прилогах, о помыслах — это мы описываем уже сам механизм деяния. И здесь говорится о том, что когда мысль, которая пришла тебе в голову — ну, вот, на Литургии, Вы говорите, стоите, и прилетела какая-то дурная мысль — это просто прилог. И, если ты не начал с этой мыслью соглашаться, или услаждаться, если ты не стал с этой мыслью вступать в некий внутренний диалог, который переключился на сферу твоих чувств, и так далее — вот, до этого момента, ничего дурного в этом нет. Почему? Потому, что, в этот момент, у тебя ещё всё под контролем.

Если прилог переходит в помысел, то теперь уже — всё не под контролем. Потому, что помысел может привести к желанию, а желание может привести к непоправимому действию — как раз, к преступлению. А грех — это есть ошибка, преступление Закона. То есть, то, что тебя разлучает от общения со Христом. Поэтому, грех, для христианина, так страшен. И, поэтому, аскетическая литература столь глубоко изучает вопрос — механизм даже — того, как грех берёт власть над человеком, и каким образом человек становится рабом этого самого греха. И, потому, столь много у апостола Павла в Посланиях говорится про христианскую свободу и порабощение греху. Вот, две такие крайности, которые нужно понимать.

Но не нужно считать, что, если ты христианин, то ты сразу — идеальный, и в тебе вот этот внутренний духовный порядок — он наводится сам по себе, лишь оттого, что ты просто в Бога поверил. Нет.

Мы все находимся на некоем этапе духовного роста, и у каждого — он свой. Кто-то способен с равнодушием пройти мимо автомобиля, а для кого-то — это важно. И это не означает, что первый — лучше другого. Нет, просто сейчас для тебя важно именно это.

Может быть, у тебя просто такой этап в жизни, и для тебя этот автомобиль — как некое утешение, как некая такая радость, чисто человеческая радость. И ты к этому так и относишься. Не нужно себя винить за то, что ты хочешь себя порадовать хорошей машиной — это просто твоя мечта. Если человек будет себя винить за мечту, он будет внутренне скован, и это... в общем-то... ну... ничем хорошим не закончится — потому, что скованность в чувствах — она мешает и открытости перед Богом.

А.Ананьев:

— Короткий вопрос: а, разве, вообще, сама категория мечты — она не является антихристианской?

О.Николай:

— Почему? Мы же мечтаем о Царствии Небесном.

А.Ананьев:

— Нет. Мечта о Царствии Небесном — понятно. Но, вообще, сама мечта — это отсутствие доверия Богу, когда ты говоришь: «Господи, ну... я не доверяю Тебе, у меня есть моё представление о том, что мне нужно для счастья. Поэтому, у меня есть мечта: я хочу дом из красного кирпича, с мезонином, по Киевскому шоссе».

О.Николай:

— Ну... и что плохого?

А.Ананьев:

— Ты не говоришь Богу: «Господи, пусть будет воля Твоя. Вот, как Ты устроишь, так...»

О.Николай:

— Что значит «воля Твоя»? Вот, когда люди говорят Господу: «Господи, пусть будет воля Твоя!» — это значит: «Господи, я ничего сам делать не буду — давай, Ты всё сделаешь Сам». Это... такая... пассивная... пассивное участие. Духовная жизнь предполагает со-работничество. И это со-работничество с Богом не должно исчезать и в повседневной жизни тоже.

Есть у нас такой духовный обман, когда мы разделяем духовное и мирское. Вот, в храм зашёл — ты весь такой православный, правильный. Дома сидишь — пивко попиваешь, чипсы жуёшь и матом ругаешься. Ты, значит, в этот момент, какой-то не особо православный, или — что? В тебе — какое-то разделение происходит? Нет, милый, человек должен быть православным всегда и везде, христианином постоянно он должен быть. И в своих мечтах — тоже. Не нужно перед Богом стараться выглядеть лучше, чем ты есть.

Вот, ты пришёл в храм и думаешь, что вчера шёл и о машине мечтал, и говоришь: «Господи, это всё — такая чушь... прости меня... знаешь, вот... во мне, действительно, столько гордыни, во мне столько этого и этого...» Да скажи ты: «Господи, я хочу эту машину! Вот... почему хочу — не знаю. Но, вот... Господи, хочу я эту машину!» Действительно — может быть, устал от жизни, много работы... может быть, просто... может, просто, всегда её хотел, просто, только сейчас это понял...«

А.Ананьев:

— Вы, как отец, это понимаете, да? Это — рассуждение пятилетнего мальчика в магазине игрушек...

О.Николай:

— Не-е-ет...

А.Ананьев:

— «Может быть, я устал от жизни, может быть, мне нужно это для самореализации, но мне нужна эта игрушка! Пап, купи!»

О.Николай:

— Да! Я — просто хочу. Я просто хочу — и всё. Просто — хочу! Только, в отличие от ребёнка, взрослый человек, он... как, вот, Вы правильно сказали: «У меня две ипотеки, и, в данный момент, это нецелесообразно».

Ребёнок — он будет стоять... там... он может сцену устроить, он может обидеться. Взрослый, в отличие от ребёнка... да, он хочет, но он может, на время, заставить себя не хотеть, или, вообще, заставить себя — перехотеть. Например, появится что-то, более важное, в его поле зрения, и он поймёт, что машина, конечно — это хорошо, но сейчас я хочу другое — например, жену в отпуск свозить... там... не знаю... на Каймановы острова. Да, и всё, что ты копил на машину десять лет, уйдёт на этот отпуск. Например.

Я не знаю...ну, вот, захотелось ему, именно в этот момент, это сделать. Он сделал. Может быть, он потом пожалеет, Бог весть — это вопрос уже мечты. Насколько это здравомысленно — я не знаю. Но... потому, что сложно судить — это, ведь, моменты, духовно исключительные... Мы все — люди разные, и, может быть, для кого-то, действительно... он поедет на этой машине, и поймёт, что она... на самом деле, она была ему не нужна, и просто он хотел эту машину для того, чтобы... не знаю... может быть, почувствовать себя более уверенно в этой жизни. И, действительно, поэтому, здравомыслие предполагает оценку не только своих желаний и чувств, но и их причин. То есть, нужно понимать — а почему я хочу эту машину? На самом деле, почему я её хочу? Не потому, что у неё фары красивые, не потому, что у неё такой удобный комфортабельный салон, а, наверное, по каким-то другим, может быть, причинам? И — спросить себя об этом.

А.Ананьев:

— Потому, что ты — слаб, грешен и несовершенен!

О.Николай:

— Нет...

А.Ананьев:

— Поэтому у тебя вот это вот... желание. А другого объяснения — быть не может, отец Николай!

Так... у нас сейчас — короткая... перерыв у нас — на минуту прервёмся, у нас — полезная информация на радио «Вера». А через минуту — мы вернёмся к нашему увлекательному разговору.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Ананьев:

— «Вопросы неофита» на радио «Вера» продолжаются.

Клирик храма Николая Чудотворца в Отрадном, священник Николай Бабкин отвечает на вопросы неофита. В частности, о том, о каком же таком целомудрии говорит в своей великой покаянной молитве преподобный Ефрем Сирин, прося у Господа дух целомудрия, который он просит Его подарить ему.

Давайте, попробуем разобрать, отец Николай, целомудрие на составные части. «Мудрие» — понятно, это «мудрость», в то время, как «цело» — предполагаю, что «целостность», да? «Цельность».

Вот, и здесь... понятно, что мы не филологи с Вами, и мы не можем сказать однозначно: вот эта «цельность» — она происходит от слова «цель», или от слова «целый». Но, вот, как Вам кажется? Больше это, всё-таки, от слова «цель» ( что, в принципе, было бы понятно нам, христианам — у нас есть цель, Царствие Небесное, и, вот, ради этой цели, мы и делаем всё ), или же — быть, всё-таки, «целым»? А если «целым», то целым — с чем, с кем, и как?

О.Николай:

— Ну... нужно быть, а не казаться.

А.Ананьев:

— Да! Ну, естественно.

О.Николай:

— И быть тем, кто ты есть. Быть целым — это и означает видеть в себе не только хорошее, но и плохое. Понимать, что причина твоих действий, слов, мотиваций — она может быть разная совершенно. Не только хорошая, но и плохая, в том числе.

Вот, коль уж мы про машину говорили, да? Всё может быть разным...

А.Ананьев:

— Мне очень понравился Ваш пример про этого... мнящего себя христианином, нехорошего мужчину, который утром, на Литургии, кладёт земные поклоны на молитве преподобного Ефрема Сирина, а вечером, дома, сидит, распивает алкогольные напитки и сопровождает всё это нецензурной бранью и картофельными чипсами, купленными дёшево в соседнем магазине. Вот, здесь он — не целый, да? Он здесь — разорван на две части.

О.Николай:

— Да, да, да... Вот, о том и разговор, что мы разделяем духовное и мирское. Когда мы это делаем, мы на молитве, в храме стараемся, как раз, казаться, а не быть. То есть, мы не представляем в этот момент из себя чего-то целого — потому, что, на деле, мы раздроблены изнутри. Мы разделяем... мы, даже во время молитвы, когда перед Богом стоим, мы говорим: «Господи, вот это всё — зло! Вот, наши чувства все — зло! Я должен отрешиться от всего материального — от мыслей о машинах, от мыслей о шатенках, об этом, о том — всё мирское — зло, Господи! Вот, только духовное...» — и, вот, такие мысли, такие чувства — ложные, лживые — ты погружаешь в Бога. Ну, это, скорее, больше подходит для медитации, а не для молитвы. Как раз, медитирующий человек — он старается избежать телесности. То есть, он погружается в некие недра своего «я». Но мы про медитацию не будем...

Христианин же — он представляет Богу то, что есть.

Ну, если Бог — наш Отец, а мы — Его дети, то, порой, мы, действительно, может быть, просим какую-то ерунду — как ребёнок в магазине ( как, вот, Вы привели в пример ). Мы, порой, действительно, говорим: «Господи, я хочу машину!» И можно, конечно, над этим подсмеиваться, над таким человеком: «Вот, пришёл в храм — стоит, и просит у Бога какой-то ерунды!» — нужно, значит, о горнем, а он всё — о дольнем помышляет. Ну, это прекрасно и замечательно, но, ведь... давайте жить в реальном мире. Кто из нас постоянно помышляет о горнем? Нужно пребывать в такой степени...

А.Ананьев:

— Монахи.

О.Николай:

— Нет. Чушь полная... в такой степени самообмана, что батюшки и монахи — они постоянно живут какими-то духовными вещами!

Мне, вот, матушки пишут: «Вы решились на такой духовный подвиг! Вы ребёнка уже четвёртого рожаете...» Матушка сидит: «Какой духовный подвиг? Что они там несут?» Какой духовный подвиг? Вот — попытка всё перевести только в духовную сферу, а всё простое, чисто человеческое — обесценить.

Что плохого в мечтах? Что плохого в желаниях? Что плохого в чувствах? Ведь, вот это — запреты — они повреждают наши настоящие чувства, и мы не можем потом показать их Богу, мы не можем открыться — потому, что мы чувствуем себя виноватыми за них, мы их обесцениваем. И мы — обесцениваем чувства других людей.

Сидишь ты с другом. Он начинает тебе говорить про свою мечту. Он говорит: «Ты знаешь, двадцать лет слесарем проработал — надоело. Хочу стать блогером, как отец Николай, и проповедовать Христа!» — ну, например. Простите за такой глупый пример. И все: «Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!»

Или — человек в офисе просидел всю жизнь, и говорит: «Я устал. Хочу путешествовать по миру», — и все над ним: «Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!»

То есть, вот, действительно, в наш русский менталитет... тут тоже, во многом, связано... кто поддержит такого человека? «Авантюрист, — скажут, — мыслитель, мечтатель...»

А, ведь, к Богу-то мы тоже часто приходим с нашими авантюрами. И ещё гораздо большими, когда хотим казаться перед Ним лучше, чем мы есть. Представляю, насколько это глупо выглядит со стороны Бога! Когда приходит человек, который, буквально, вчера думал и жил чисто мирскими проблемами, и сегодня он приходит в храм, и, как будто, этого «вчера» не было в его жизни! Теперь он стоит — весь, такой, правильный, духовный, погружается в самого себя, и — достоит пред Богом лишь только самое лучшее...

Почему в православии всегда священники говорят, что нельзя лгать на исповеди, что это — страшный грех? Потому, что самообман — это очень опасная штука. Это — лукавство. И он начинается именно с лукавства ( самообман ), когда человек начинает лукавить пред собой, и потом — он лукавит перед Богом. И это, в итоге, искажает его восприятие себя и его окружающего мира. А всё начинается из-за того, что я сказал: духовное и мирское разделяется, как два противоположных фланга. И, вот, это — здесь, а это — здесь. Духовное — это, вот, у меня уголочек с иконами, вот — это духовное, здесь я — духовный. А тут — я вышел, значит, из этого уголочка — и я обычный. Вот, эта вот двойственность — это такое какое-то шизоидное расстройство у человека начинается... такое... внутреннее. Оно, в итоге, приводит к двойственности восприятия — и веры, и себя, и своей семьи, в том числе. Потому и возникает у нас иррациональное чувство вины, самобичевание, вместо смирения. Вместо покаяния, у нас происходит самоедство и унижение — самоунижение или унижение ближнего. Очень... такое — сплошь и рядом. В семье даже происходит, когда мужчина, например, берёт на себя роль альфа-самца, а женщину считает своей вещью. Такое, например, может быть. Или — женщина, которая думает, что унижение и раболепствование — это смирение. У неё, к примеру, муж пьёт годами, а она молчит и «смиряется». Потому, что смирение же это, думает она.

И вот... как раз... скажите, где во всей этой истории — здравомыслие? Вот, с одной, и с другой стороны. Со стороны мужа, который просто сел на шею жене и наплевал на неё, или — со стороны жены, которая, в общем-то, наплевала на себя, и, по большому счёту, и на мужа тоже — позволяя ему укореняться в грехах. И там, и там — нарушение здравомыслия. И там, и там — крайности суждений. И там, и там — грех.

А.Ананьев:

— Как мне кажется, в своём вот этом тернистом пути духовного совершенствования, мы от этого пути не ждём... какой-то... разумности. Мы допускаем, что он может быть иррациональным. Мы... там... не понимаем... многие не понимают, а почему мы 40 дней, и по средам и пятницам, не должны есть яйца, которые мы так любим, и которые... в общем... полезны, и молоко пить, и творог есть...

О.Николай:

— Ну, что значит — не должны?

А.Ананьев:

— ... курочку сварить... ну, вот... должны... ну, вот... да... мы как-то принимаем эти...

О.Николай:

— Кому должны?

А.Ананьев:

— Себе, Богу... это пост — мы должны соблюдать этот пост...

О.Николай:

— Вот именно — себе. Не должны...

А.Ананьев:

— Мы не ждём, что это вот мы понимаем, вообще, полностью — почему, почему... но надо — и слава Богу.

О.Николай:

— В том-то и дело, Александр! То-то и здорово, что — не должны! То-то и здорово, что мы, православные христиане, мы никому ничего не должны! Если ты не монах, и ты не подчиняешься строгому Уставу, если ты не отрёкся от мира — ты никому ничего не должен. Ты свободен! Ты можешь — не соблюдать посты. Ты можешь не делать этого...

А.Ананьев:

— Разве я от этого... не нарушу своего...

О.Николай:

— Нет, я не говорю, что ты не должен их соблюдать в принципе. Я говорю, что ты, вообще — не должен. Понятие долга, понятие... вот этих, товарно-рыночных, отношений с Богом — оно вредно для христианина. Если человек будет воспринимать постоянно, что он кому-то что-то должен, он будет воспринимать и молитву, и пост, и любое духовное делание — даже милостыню человеку — не потому, что это искренне и правильно, и потому, что ты следуешь за Христом, а потому, что ты потом будешь чувствовать себя виноватым, плохим, неправильным. В итоге, мы верим — в свою собственную веру, а не имеем веру в настоящего Бога. Потому, что мы имеем некий образ — о том, какой ты должен быть. И мы просто верим в этот образ, и стараемся ему соответствовать. И — не дай Боже нарушить этот образ! Ты сразу выходишь за эти границы принадлежности, испытываешь чувство вины, спешишь в храм — сразу же исповедать грех против самого себя, по большому чёту-то! Потому, что ты нарушил этот идеал, к которому ты стремился. Успокаиваешься, получаешь духовное удовлетворение, и снова стоишь на службе, как ни в чём ни бывало, считая, что двигаешься ко Христу. И так продолжается — годами. И спроси у этих людей: «Скажите, вот, Вы ходите 20 лет в храм — Вы стали лучше? Вам вера — помогла?» Если нет — Ваша вера ложная. Значит, Вы верите в свою веру, и Ваша вера не в Христа, а вера в тот ложный идеал, в тот идол, который человек создал перед собой.

А самый страшный идол для человека — это он сам. Это — те его мечты, духовные фантазии, которые он себе напридумывал, то православие, которое к реальному православию никакого отношения не имеет. И, вот, эти мечты и фантазии — они могут его не двигать вперёд, а тянуть назад, в болото. И чем сильнее ты карабкаешься в этом болоте, тем сильнее оно тебя затягивает.

И, вот, эти люди — стоят мрачные на службе. Они редко улыбаются. Они чувствуют постоянно вину. Они приходят с одними и теми же грехами. Они даже к Причастию уже потом идти не хотят! Они говорят: «Батюшка, а чего я пойду — опять одно и то же!»

А.Ананьев:

— А, может быть, дорогой отец Николай, вот всё это — есть лишь дрессировка себя через простое и примитивное — к сложному, сложноорганизованному?

Да, тебе 10 раз надо заставить себя не сделать вот эти... ну... банальные, простые вещи — да, ты заставляешь себя... там... не сделать это, не сделать это, не сделать... но потом вырабатывается уже какой-то условный рефлекс, и ты поднимаешься на 2-3 ступеньки наверх, и уже начинаешь... там... дрессировать себя на каком-то другом уровне, потом — на другом уровне... и... в этом отношении... Конечно же, мы, вроде как, ничего не должны. Но мы — себе должны.

Не есть вот этого — да, это примитивно. Да, это не имеет отношения к вере. Но это имеет отношение к дрессировке себя, к поиску тех удил, которыми можно управлять своим этим непослушным, вечно желающим какого-то рожна, телом.

О.Николай:

— Ну, Вы сейчас, скорее, говорите про ограничения некоторые, которые человек должен иметь для самого себя, да?

А.Ананьев:

— Да.

О.Николай:

— Ну, безусловно.

А.Ананьев:

— Собственно, это — одна из сторон поста.

О.Николай:

— Да, да, ограничения — конечно, но... самоограничения — они тоже нужны, конечно.

Когда я сказал о том, что мы никому ничего не должны — это не в том смысле, что мы вообще не должны поститься, молиться, и мы можем жить, как захотим — Бог нас и так любит. Нет, это — такая... либеральная, крайняя тенденция, которая православному христианину не свойственна. Как раз, здравомыслие — это и есть способность контролировать себя, в первую очередь. И средство самоконтроля — оно вырабатывается некоей духовной дисциплиной, в том числе. И пост и молитва, как правильно Вы сказали, действительно, это... такой... хороший способ некоего тренинга внутреннего, который помогает человеку не выходить за некоторые рамки. Но они — не безусловны. Потому, что природа наша — падшая. И даже человек, который всю свою жизнь сидит на диетах, у него есть... там... строгое питание, он... там... спортсмен, например — он тоже нарушает эти вещи. Христианин — он тоже нарушает эти вещи. Ну... потому, что мы все их на-ру-ша-ем. И здесь — не нужно зацикливаться на самом нарушении. Потому, что... ну... так можно с ума сойти. То есть, нельзя себя оценивать по тому, сколько я хорошего сделал. Нужно концентрироваться на том, почему я сделал плохое. Если мы будем концентрироваться лишь на наших ошибках, мы далеко не продвинемся, мы будем постоянно находить их в себе — снова и снова, и всё больше убеждаться, что вся наша жизнь — она, в общем-то... ну... никуда не двигается дальше. Ты только всё тормозишь на месте.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Ананьев:

— «Вопросы неофита» на светлом радио.

Клирик храма Николая Чудотворца в Отрадном, проповедник, онлайн-проповедник, блогер — священник Николай Бабкин у нас отвечает на вопросы неофита.

Сегодня мы говорим о целомудрии, о котором, в частности, просит Господа преподобный Ефрем Сирин в своей великопостной покаянной молитве.

И, вот, сейчас мне хочется обернуться к преподобному Ефрему и внимательно его рассмотреть. Понятно, что мы с Вами, отец Николай, можем только предполагать — мы не знаем этого точно... а, может быть, Вы и знаете... но, если бы я спросил Вас: а в чём выражалось отсутствие целомудрия у такого великого подвижника, как преподобный Ефрем Сирин? И, на этом примере, мне было бы понятнее, а к чему следует стремиться мне.

В чём было нецеломудрие преподобного Ефрема Сирина?

О.Николай:

— Ну-у-у... это очень сложный вопрос! Потому, что, честно говоря, я не встречал у преподобного Ефрема таких вот личных заметок о самом себе. К сожалению, в отличие, например, от отца Иоанна Кронштадтского, у него нет каких-то дневников, где бы это можно было проследить и увидеть.

А.Ананьев:

— Ну, если предположить?

О.Николай:

— Не знаю... мне очень сложно гадать о том, в чём же было отсутствие здравомыслия аскета — такого, как преподобный Ефрем, у которого любому человеку есть чему поучиться.

Я думаю, что здравомыслия всегда не хватает. Потому, что здравомыслия может не хватать и в духовной жизни. Мы, когда говорим про отсутствие в нас целомудрия, мы всегда подразумеваем только лишь плохое. А, ведь, отсутствие здравомыслия может быть и в хорошем тоже. Можно, ведь, и очень много молиться, очень много поститься, очень много внимания уделять духовным подвигам — и этими подвигами заслонять Христа. То есть, когда сами подвиги, сами какие-то некие действия, добродетели, сами дела — становятся самоцелью. То есть, такая, фарисейская праведность. Наверное, для подвижника — это главное искушение.

То есть, когда ты долгие годы, десятилетия занимаешься умерщвлением плоти, борьбой со своими страстями, как раз, и учишься здравомыслию, проходишь вот эту школу жизни таким тернистым, необычным путём, в какой-то момент, ты, действительно, можешь подумать, что главное — это то, что ты делаешь каждый день. То есть, как ты встаёшь, сколько ты молишься, сколько ты поклонов кладёшь, как сильно ты постишься или нет...

Эти духовные искушения — они бывают не только у монахов. Они бывают и у простых людей. Наверное, не нужно воспринимать недостаток целомудрия только лишь, как что-то, обязательно, отрицательное... там... как лишь... не знаю... страсть к наживе, там... какое-то сильное похотение к чужой женщине, к чужому имуществу, или что-то такое греховное. Бывает недостаток целомудрия и на духовном уровне.

Я не случайно в начале эфира вспомнил себя молодого — нецеломудренного, нездравомысленного человека, который, действительно, полагал всю надежду в спасении именно в делах. При этом, что интересно, я, в этот момент, глубоко изучал апостола Павла. Но я воспринимал лишь только одну сторону Писания для меня — законническую. Там, где он говорит про закон, про праведность, про Страшный суд... вот... да... про наказание грешников, про блаженство праведников — то есть, именно такие вот крайности, что свойственно юношескому возрасту, или неофитскому запалу.

И здесь тоже можно сказать, что не хватало целомудрия — в хорошем не хватало целомудрия. Действительно, в хорошем. Я ведь не скажу, что я чем-то плохим занимался. Но я не думаю, что нужно было впадать, в моём случае, в такие крайности.

И мы, как люди верующие, православные, тоже должны понимать, что нам может не хватать здравомыслия в Великий пост — очень запросто! Когда, к примеру, ты считаешь себя постящимся, и лазишь по Интернету в поисках вкусняшек. Когда ты ходишь по магазину, и ищешь постных пироженок с тортиками. Когда ты думаешь, что бы такое высокодуховное посмотреть, и, при этом, что-нибудь вкусное пожевать в Великий пост. Когда ты, например, не способен воздержаться в общении с другими людьми. То есть, ты встречаешься, и ты, по привычке, так же — языком, как помелом мелешь, рассуждая о других людях, и вынося им высокую оценку своего «я». Ну, и так далее.

То есть, при этом, человек — он, в общем-то, постится, в общем-то, ходит в храм, в общем-то, молится. Он может этого даже и не замечать.

Вот, такому и нужно просить у Бога духа целомудрия, духа здравомыслия — и нам этого не хватает.

Действительно, ведь, люди приходят и говорят: «Батюшка, а обсуждать и осуждать — это грех?» То есть, человек сам в себе не понимает, в какой момент он переходит границу — он не чувствует эту границу. И, не случайно, святые говорили, что рассудительность — это основа добродетелей. Это и авва Дорофей, и преподобный Иоанн Лествичник — очень много внимания уделили именно рассудительности.

Рассудительность — замечательная вещь в человеке, которая помогает немножко отрешиться от эмоций, от чувств, промолчать, и, чувствуя, что ты на эмоциях, сделать некую паузу, а не сразу выпалить всё в ответ собеседнику.

Именно рассудительность помогает не действовать сгоряча, и поступать опрометчиво, не крыть ближнего словами осуждения, и в остальных моментах своей жизни оставаться верным Христу. Ну, по крайней мере, не выходить за собственные рамки приличия. Это — тоже многое, на самом деле.

Мы, вот, весь эфир о таких, вот, высоких вещах говорим, а, ведь, на самом деле, культура приличия в обществе, которая есть — это же чисто христианские принципы. Именно, благодаря христианской вере, они укоренились у нас, и присутствуют до сих пор.

Но сегодня у нас есть люди, которые задают другую планку, другую культуру, другие рамки приличия. И то, что для верующего, например, кажется здравомыслием, для них кажется отсталостью, архаизмом, слабостью, «религиозностью»... ну...

А.Ананьев:

— ... или нарушением женских прав.

О.Николай:

— Да, да, да... То есть, современные идолы молодёжи, которые ведут себя ярко, вызывающе, которые хамят, ругаются матом, проявляют девиантное поведение в обществе, гоняют, как сумасшедшие, петляя по рядам, словно некие голоса в голове говорят им это сделать, что приводит к смерти других людей, снимают целые блоги на эту тему — вот, скажите, где во всей этой истории здравомыслие?

И тут — ты приходишь в храм, и думаешь, что ты — какой-то плохой и ужасный. Ну... посмотрите на весь мир, и подумайте — где в нём здравомыслие? В нём никогда его не было. И, действительно, приходя в Церковь — не ногами, а сердцем, обращаясь ко Христу, мы способны различать грех. И если мы утрачиваем эту способность различать плохое и хорошее — в самих себе, конечно же... не в других людях, а в самих себе, в первую очередь — то, вероятно, в нашей жизни и не хватает того самого духа целомудрия.

Потому, что где-то, в какой-то момент, в нас происходит вот это смещение приоритетов, и мы не можем уже различить чёрное от белого.

А.Ананьев:

— Вы сказали: «В нас никогда его не было...»

«В нас» — в смысле, в людях, и в окружающем нас мире. «Его» — это целомудрия.

У нас осталось две минуты до конца программы, и я хочу своим вопросом, может быть, и опровергнуть Ваше утверждение.

А Адам с Евой в Райском саду были абсолютно целомудренны? И — потеряли своё целомудрие с грехопадением? Или же — нет?

О.Николай:

— Ну... что значит «абсолютно»? Опять, мы возвращаемся к оцениванию добродетели в качественном отношении. То есть, кто качественнее, целомудреннее — святитель Иоанн Златоуст, который не стеснялся в слове, и, в общем-то, бичевал пороки общества, или же какой-нибудь монах-аскет, преподобный, который большую часть своей жизни молчал?

А.Ананьев:

— Ну, если воспринимать целомудрие, как цельность духовного и телесного, и отсутствие конфликта тела с душой и духом, то целомудрие — это, вот, как раз, и есть отсутствие конфликта... а у них, по-моему, не было такого конфликта. У них и тело-то в нашем...

О.Николай:

— Видите, Адам и Ева... да... Адам и Ева-то, во-первых, имели тело... То есть, мы, если судить со стороны антропологии, мы не можем сравнивать Адама и Еву с нами. Потому, что они находились в несколько иной духовной реальности, и насколько они были духовны, нам достаточно сложно судить. Но то, что это были новые рождённые души, ещё не наученные, но пребывающие в свободе, созданные для Вечной жизни — это мы знаем.

Если бы они были духовно совершенны, то, скорее всего, они бы никогда бы не согрешили.

Я думаю, у любого человека, у любого существа — даже святого, даже у ангела — именно, благодаря свободе, и есть опасность всегда пренебречь этой свободой и проявить то самое нездравомыслие — совершить ошибку, грех, и отойти от Истины. Но это — волевой акт. Всегда — волевой акт. Именно свобода в Боге — она и помогает в момент совершения греха видеть сердцем и чувствовать, ощущать, что ты делаешь что-то неправильное. И любой человек, когда он совершает что-то злое, потом, стоя на исповеди, говорит: «Батюшка, я понимал всем своим естеством, что так делать нельзя. Но меня, как магнитом, тянуло. И я, вот, просто хотел это сделать».

Вот, на примере такого дьявольского искушения, мы можем увидеть, насколько бывает дух противления, дух злобы в человеке, который, несмотря на его свободу, может тянуть его во грех. И, если человек не выработал в себе духовного инстинкта, духовной привычки бороться вот с этими прилогами, он может впадать в согрешения. Это, как раз, и говорит о том, что ему, в какой-то момент жизни, недостаёт целомудрия. Или — здравомыслия.

А.Ананьев:

— Клирик храма Николая Чудотворца в Отрадном, священник Николай Бабкин отвечал сегодня на вопросы неофита.

Спасибо Вам большое, отец Николай!

О.Николай:

— Во славу Божию! Спаси, Господи, дорогой Александр и дорогие радиослушатели!

А.Ананьев:

— Ну, а ровно через неделю мы продолжим разговор, и, в этот раз, поговорим о смиренномудрии.

Всего доброго! До новых встреч!

О.Николай:

— До свидания!

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА».