«Новости проекта по публикации дневников 20 века «Прожито». Михаил Мельниченко

Наш собеседник — директор Центра изучения эго-документов «Прожито» Европейского Университета в Санкт-Петербурге, кандидат исторических наук Михаил Мельниченко.

Мы говорили о личных дневниках 20 века, об их авторах, а также о причинах их появления и о тех состояниях, в которых чаще всего их писали. Разговор шел о том, каких результатов за 5 лет удалось достичь проекту по публикации таких дневников и воспоминаний «Прожито», о том, кому эта информация может быть особенно полезна, о планах на будущее, и о том, как каждый желающий может принять участие в этом деле.

Ведущий: Алексей Пичугин

---

А. Пичугин

— Здравствуйте, дорогие слушатели. «Светлый вечер» на светлом радио. Я рад вас приветствовать. С удовольствием представляю своего собеседника. Этот час ближайший, эту часть «Светлого вечера» вместе с нами и с вами проведет Михаил Мельниченко, директор Центра изучения эго-документов «Прожито» Европейского университета в Санкт-Петербурге, кандидат исторических наук. Миша, добрый вечер.

М. Мельниченко

— Леша, здравствуй.

А. Пичугин

— Я нашим постоянным слушателям напомню, кому-то расскажу: Миша неоднократно был гостем наших программ с разными проектами, в первую очередь, конечно, мы на протяжении всех пять лет, что существует проект «Прожито», про него старались говорить. И не только в программах «Светлый вечер», но и Мишины труды много где упоминались у нас на радио. Но вот впервые мы представляем Михаила как директора Центра изучения эго-документов. Эго-документы — это что-то новое и для меня и для наших слушателей. Что это такое?

М. Мельниченко

— Ну, это то, что мы с тобой на историческом факультете называли «источниками личного происхождения».

А. Пичугин

— А, понятно. Но это мне понятно, а теперь для широкого круга.

М. Мельниченко

— Это все тексты, в которых исследователь и читатель может столкнуться с «я» — самоописательные тексты, тексты личного происхождения. В первую очередь это дневники, воспоминания, письма, иногда эссе. Вот мы начинали работу нашего проекта с дневниками, но, поскольку в новом формате мы стараемся расширить поле нашей работы и мы сейчас постепенно переходим к работе не только с дневниками, но и с воспоминаниями, поэтому для названия нашего центра мы выбрали именно эту формулировку.

А. Пичугин

— Ну, соответственно, эго — как личность, как «я».

М. Мельниченко

— Да.

А. Пичугин

— И за то время, пока мы не общались в формате наших программ, много всего поменялось. Михаил переехал в Петербург, работает в Европейском университете директором Центра изучения эго-документов. И то, что было пять лет назад анонсировано как портал, где собираются дневники, к которым могут обращаться, как задумывалось в первую очередь, специалисты, в итоге стало очень популярной гуманитарной площадкой. И она уже действительно становится хорошим научным центром, научной базой для людей, которые работают с историческими материалами личного характера. Наверное, надо вспомнить, с чего всё начиналось, поскольку мы давно не общались здесь на радио. Что такое «Прожито» и что за пять лет удалось сделать?

М. Мельниченко

— Первоначально мы хотели сделать просто текстовый корпус — большую электронную библиотеку с расширенными поисковыми возможностями, которая бы содержала в себе тексты личных дневников. И идея была такая, что, поскольку дневник состоит из совокупности датированных подневных записей, то можно было бы попытаться собрать в рамках одного проекта все доступные дневники на русском языке и сделать по ним возможность такого горизонтального чтения. То есть работать не с одним конкретным дневником, а смотреть срезы, что в тот или иной день в разных городах страны и вообще в разных точках мира записано в личных дневниках на русском языке. Первоначально мы хотели аккумулировать все уже опубликованные дневники и создать агрегатор, с которым могли бы работать историки, и смотреть, отбирать по разным формальным критериям интересных им авторов. То есть, например, брать дневники 20-х годов, написанные советскими подростками в возрасте от 11 до 17 лет, например. И смотреть, в каких записях они размышляют о возможности грядущей войны. Но эта идея агрегатора довольно быстро оказалась слишком тесной для нашего проекта, потому что…

А. Пичугин

— Хотя сам портал работает в том числе и по этой схеме.

М. Мельниченко

— Да, но это, конечно, вершина айсберга. Самое главное, что мы даем любому человеку, зашедшему к нам на сайт — это возможность прочитать  большое количество дневников вперемежку, по ключевым словам. Но мы, во-первых, стали не просто таким агрегатором, но у нас появилась и своя собственная публикаторская программа, потому что очень быстро к нам стали приносить уже не опубликованные дневники, а рукописные тексты, которые не были введены в научный оборот, которые лежали в семьях и которые читали несколько человек. И постепенно мы стали публиковать и такие тексты. И сейчас количество наших собственных первопубликаций примерно 15 процентов. То есть 85 процентов — это дневники, которые уже были опубликованы и которые мы просто собрали в рамках нашего корпуса, и 15 процентов — это те, которые мы первыми вводим в оборот.

А. Пичугин

— Стоит оговорить, что с точки зрения научной составляющей этой очень хороший процент. Кто-то сейчас может сказать, ну что, 85 процентов вы где-то взяли, а только 15 это ваши собственные. Но это очень хороший показатель.

М. Мельниченко

— Мне кажется, что для масштаба нужно сказать, что в нашем корпусе сейчас доступны дневники почти 2000 авторов. И общая совокупность этих подневных записей, из которых состоят дневники, это практически полмиллиона. Нам, по-моему, осталось две или три тысячи до этих полмиллиона. Для масштаба, самый короткий дневник — это одна запись, самый большой дневник, с которым мы… У нас есть несколько таких дневников-рекордсменов, которые велись более 50 лет. И сейчас самый большой, загруженный на сайт дневник, это дневник Михаила Пришвина, который нам наследники писателя разрешили включить в наш корпус. И когда мы загрузили все 11 томов на сайт, получилось 10 тысяч записей. Это записи с 1904-го по 1954-й год, довольно регулярные, по паре сотен записей в год. Так что 15 процентов — это довольно большой объем, это дневники около 350 человек. Правда, когда я говорю процентах, я говорю именно о количестве подневных записей, а не о количестве авторов. И этот корпус перекрывает период… Он начинается, когда начали вести дневники на русском языке — это первая половина XVIII века. И формально заканчивается 31 декабря 2000-го года, потому что мы не работаем с современностью, это уже третье тысячелетие. Мы решили поставить себе такую верхнюю границу, чтобы не стать площадкой для ведения дневников онлайн.

А. Пичугин

— Такой офтоповый вопрос сразу напрашивается: а для современных историков, не знаю, правда, насколько уместно вопрос ставить именно так, что для современных историков, потому что все историки разные, есть ли вообще какая-то граница существования исторической науки. Потому что когда я учился, я помню, что заниматься советским периодом, второй половиной существования Советского Союза, считалось ну так себе, не очень. Потом вдруг очень резко, после окончания мною института, история стала меняться, подходы к изучению истории у нас в России. Потому что в мире всё было иначе. Но у нас в России всё стало меняться, и как раз этот новейший период советской истории стал очень популярным. А всё, что за периодом 2000-го года, оно является частью истории?

М. Мельниченко

— Мне хочется немножко откорректировать вопрос. Дело в том, что мы же не чисто исторический проект.

А. Пичугин

— Я уже говорил, что в течение последних пяти лет мы на радио «Вера» встречались, следили, как развивался проект. И вот тогда, в 2015-м году, я уже не помню, возникал ли такой вопрос, но он уже напрашивался: а кому это интересно? Если это не специалисты, если это не люди, которые занимаются именно эго-документами, их изучением, то есть материалами личного характера. Вот просто для широкой аудитории — наших слушателей, людей, которые могут зайти на сайт «Прожито» и начать читать? Вот в чем ценность?

М. Мельниченко

— Во-первых, два слова надо сказать о специалистах, потому что нас довольно часто воспринимают, как сугубо исторический проект.

А. Пичугин

— Про специалистов мы еще отдельно поговорим побольше.

М. Мельниченко

— Если посмотреть просто по пользователям… Мы довольно активно работаем в социальных сетях. Во-первых, я не успел сказать об очень важной составляющей нашего проекта, о его волонтерском сообществе. Мы с самого начала проекта призываем людей, учим людей работать с рукописями и рассказываем о нашей работе максимально широкому кругу людей и пытаемся агитировать их принимать участие в нашей работе. И мы довольно часто наблюдаем за нашим волонтерским сообществом. Во-вторых, мы довольно часто обращались к нашей аудитории и просили аудиторию в социальных сетях рассказать, кто вы такие, почему вам это интересно. И оказалось, что наш проект, во-первых, несмотря на то, что мы его создавали, как научный инструмент, оказалось, что у него очень широкая аудитория непрофессиональная — это люди, которые к нам приходят просто читать дневники, как литературу, как нон-фикшн, то есть нехудожественную литературу, документальную. И дневники очень востребованы именно как литературный жанр. А во-вторых, к нам на сайт довольно часто приходят исследователи, представители самых разных профессий — у нас работают психологи, у нас работают сценаристы; с нашими материалами очень активно работают лингвисты, потому что, условно говоря, по нашему корпусу можно посмотреть первые вхождения каких-то слов — когда они в письменной речи начинают фиксироваться. И это можно посмотреть с точностью до одного дня, потому что дневники состоят из подневных записей. Советское слово «авиаматка», как в первое время называли авианосцы, можно посмотреть, в какие дни в какие годы оно у нас в корпусе появляется. И, конечно, просто читатели, люди, которые устали от художественной литературы и, может быть, не очень ей верят, которые хотят большей правдивости.

А. Пичугин

— Я напомню, что сегодня мы беседуем с Михаилом Мельниченко, кандидатом исторических наук, директором Центра изучения эго-документов «Прожито» Европейского университета в Санкт-Петербурге. Я еще раз поясню для тех, кто к нам присоединился после начала программы: эго-документы — это документы личного характера, эго — я, эго — личность. Портал — сначала это был интернет проект, большой интернет-портал, и постепенно проект «Прожито» в целый центр изучения документов вылился. Его руководитель и вдохновитель Михаил Мельниченко — сегодня наш собеседник. Сейчас стоит, наверное, ненадолго отвлечься, пока совсем не упустили новости, которые у вас происходят. Вот буквально на днях в «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» я увидел, что у вас на Arzamas целый проект вышел.

М. Мельниченко

— Да. Несколько дней назад мы подготовили курс с моим коллегой и другом Ильей Венявкиным, с которым мы начинали этот проект в 2015-м году. Наш курс на Arzamas состоит из четырех лекций. Одна из них вводная, а в трех остальных мы попытались рассказать о некоторой проблематике, связанной с личными дневниками, рассказать о разных функциях дневника. Вторая лекция после вводной, это лекция Ильи о дневнике, как инструменте работы над собой, инструменте самоконтроля и самоизменения. И две моих лекции о дневнике, как об историческом свидетельстве и о том, в какой мере авторы ведут свои дневники с прицелом на будущее. И очень тесно с этим связанная вторая тема — о том, в какой мере вообще мы можем верить дневнику. Потому что есть такое общее представление о том, что дневник это очень интимный, очень личный текст. И что человек в своем личном дневнике перед нами, как на ладони, что это максимально точный слепок с личности человека и что автору дневника нет никакого смысла рисоваться, врать, потому что этот текст не предназначен для чтения.

А. Пичугин

— Можно ли сказать, что публичные люди, ведущие дневник, делятся на две категории: те, кто пишет для себя, в стол, будучи уверенными, что практически никогда никто это не прочтет и это не станет достоянием общественности, и те люди, которые ведут дневник с прицелом на то, что он будет опубликован и его прочтет много народу.

М. Мельниченко

— Ты знаешь, у нас есть какой-то набор авторов, которые изначально нацелены на публикацию и в своем дневнике ведут диалог со своим будущим читателем и предлагают ему свои концепции осмысления истории и роли личности автора в истории. Но, что касается второго типа, который ты предлагаешь, я склонен считать, что представление об интимности дневника и о том, что дневник не должен быть прочитан, несколько преувеличено. Понятно, что авторы бьются за то, чтобы при их жизни с их дневниками не знакомились люди, которым это не разрешено, потому что это вопрос безопасности. Но при этом любой написанный текст подразумевает читателя. И даже если автор много раз декларирует то, что он ведет дневник только для себя, сам факт того, что он обратился к этому жанру, заставляет нам ему не верить.

А. Пичугин

— А почему? Этот человек может его вести действительно для себя. Вот он в 1915-м году сделал первую запись, а потом в 1975-м, будучи глубоко преклонных лет человеком, сидит и перечитывает в свое удовольствие то, что он писал сам для себя 60 лет назад.

М. Мельниченко

— В лингвистике есть такой термин — «косвенный адресат». Этот термин впервые к дневниковому материалу использовала лингвист Анна Зализняк.

А. Пичугин

— Дочь Зализняка, нашего знаменитого исследователя.

М. Мельниченко

— Косвенный адресат, применительно к лингвистике, — это человек, который не принимает участия в коммуникации, но находится недалеко от условно разговаривающих. И эта та персона, которая принимается участниками коммуникации во внимание, и к которому они отчасти обращаются, хотя он формально не участник разговора. Например, ты едешь в маршрутке и громко кому-то по телефону рассказываешь о том, что в твоей жизни происходит, и ты отчасти «работаешь» на людей, которые сидят рядом с тобой. И мне кажется, что эта идея косвенного адресата — это совершенно неотъемлемая часть для любых самоописательных текстов, потому что человек все равно к кому-то адресуется, даже если он адресуется к себе будущему, это все равно не сферический текст, это текст, который подразумевает читателя. Лучше всего этот косвенный адресат торчит из всех углов в подростковых дневниках. То есть, с одной стороны, подростки наиболее трепетно относятся к приватности текста и пишут на обложках своих дневников, что они проклянут всех, кто заглянет в эту тетрадь, но при этом совершенно очевидно, что этот текст адресован к некоторому сообществу, условно разделяющему ценности этого подростка. Довольно часто в дневниках встречаются обороты типа «вы, наверное, удивитесь»…

А. Пичугин

— Да, это очень хорошая иллюстрация. Все эти обороты «вы, наверное, удивитесь» — ну, явно это не ты удивишься спустя 60 лет. Даже если удивишься, то вряд ли ты к себе так обращался.

М. Мельниченко

— На самом деле, это диалог даже с дневником. Довольно большое количество ребят пишут: «Дорогой дневник, сегодня я…» Что это за «дорогой дневник»? — что стоит за этим обращением, какая группа людей? И дальше, если в дневниках взрослых людей ситуация не столь очевидна, но всегда можно попытаться понять, к кому обращается автор.

А. Пичугин

— А если мы возьмем такой пример, когда человек, занимающий, возможно, высокий государственный пост, говорит публично одно, а в своем дневнике пишет совершенно другое, противоположное. О чем нам это нам может свидетельствовать? О том, что он не думает, что при его жизни это кто-то прочтет, а после его смерти это может быть ценным документом, взгляд на эпоху? Или это может быть свидетельством того, что он как-то хочет до кого-то докричаться? Или он просто пишет то, о чем думает — это единственная его возможность побыть честным, наедине с собой.

М. Мельниченко

— Я бы даже усложнил немножко такую гипотетическую ситуацию, потому что…

А. Пичугин

— Я думаю, что она не очень гипотетическая, что вам приходилось с таким сталкиваться.

М. Мельниченко

— Такое, естественно, довольно часто встречается. Есть более сложные вещи — есть люди, которые ведут два параллельных дневника. И, условно, один из них обращен к некоторому следователю, а другой, глубоко законспирированный, ведомый на другом языке, должен остаться в другой стране и в какой-то момент что-то рассказать публике. Ты знаешь, у дневникового текста есть очень разные прагматики. То есть люди начинают вести дневники по разным причинам — кому-то необходим собеседник, кто-то хочет справиться с каким-то жесточайшим давлением стрессом. А дневник это одна из форм терапии — когда ты прописываешь то, что с тобой происходит, ты немножко от этого отстраняешься, встаешь в исследовательскую позицию, поэтому часто люди начинают вести дневники или по рекомендации психологов или они сами подсознательно к этому приходят, потому что дневники облегчают страдания. И ты можешь писать дневник, как завещание, сделать его таким способом свести счеты со всеми врагами и фактически ты его воспринимаешь, как свой плевок в вечность или свое самооправдание. И естественно, что такие тексты очень концептуализированы и что у каждого человека, который работает в этом жанре, у него есть некоторая своя концепция сохранения памяти о себе. И такая концепция совершенно очевидно считывается, если речь идет о мемуарном тексте, а традиционно считается, что в дневниковом тексте такой концепции нет. Но на самом деле, она есть, просто она не так явно выражена. Все равно ты каким-то образом, когда ты описываешь себя в тексте, ты себя каким-то образом рисуешь, ты все равно снимаешь о себе кино. Поэтому ни один такой текст не будет точным портретом человека, это всего лишь один из источников, в котором есть какое-то количество фактов об авторе и об окружающей его реальности.

А. Пичугин

— Но возможно, что этот источник будет просто максимально подробно — для психолога или для кого-то еще — характеризовать личность автора.

М. Мельниченко

— Или то, что он сам о своей личности думает.

А. Пичугин

— Интересно. Но это такой чисто теоретический вопрос, никто на него ответа не знает, я думаю, но может ли быть так, что мы когда-то увидим дневники людей, сильно изменивших наш мир, возможно, нашу страну, в 30-е годы. Дневники Лаврентия Берии, дневники Ежова? Возможны ли такие документы? Я понимаю, что это очень дилетантский вопрос, но с другой стороны, он многих людей интересует. Может ли быть такое, что мы людей такого склада когда-нибудь узнаем через их дневники?

М. Мельниченко

— Что касается дневников Брежнева, то есть минимум два дневника Брежнева, написанные двумя разными авторами. (Смеется.) Одно сразу подавалось как художественное произведение, а вторые дневники Брежнева это невероятно грубая подделка. То есть совершенно непонятно, на что рассчитывал автор, когда писал такой текст. Но продается. Регулярно допечатывается и продается. Ты знаешь, для того чтобы вести дневники, нужен определенный склад личности. И, вообще, если смотреть на весь корпус доступных нам дневников, то очень много в нем определяется особенностями жанра. То есть к ведению дневников прибегают в определенном возрасте и в определенных состояниях. И часто это состояние связано или с поиском себя или с попыткой справиться с каким-то субдепрессивным состоянием.

А. Пичугин

— Я тебя прерву буквально на минуту, прости. У нас небольшой перерыв. Я напомню, что кандидат исторических наук Михаил Мельниченко, директор Центра изучения эго-документов «Прожито» Европейского университета в Петербурге — мой сегодняшний собеседник. Я — Алексей Пичугин. Через минуту мы снова с вами, не переключайтесь.

А. Пичугин

— Я еще раз вас приветствую, дорогие слушатели. Программа «Светлый вечер». Мой собеседник — Михаил Мельниченко, директор Центра изучения эго-документов «Прожито» Европейского университета в Петербурге, кандидат исторических наук. Мы говорим о проекте «Прожито», о том, как он развивается. В этом году проекту исполняется 5 лет, и все 5 лет мы стараемся следить за тем, что происходит. Сейчас говорим в целом о дневниках и об их авторах. И о состояниях, в которых человек ведет дневник. То, о чем говорил Михаил незадолго до перерыва, что человек обращается к дневнику в определенном психологическом состоянии. Верно?

М. Мельниченко

— Дело в том, что у нас есть большое количество дневников очень известных людей. Чаще всего это люди творческого склада и довольно часто эти дневники не всегда ведутся регулярно, у большого количества авторов дневники ведутся периодами. Так, чтобы вести дневник на протяжении всей жизни, у нас таких дневников не очень много. Речь идет о десятках только, а не о сотнях. И очень часто дневники ведутся в периоды рабочих простоев, то есть когда человек находится не на пике своей рабочей формы, и он пытается с помощью дневника как-то вытянуть себя из кризиса. Поэтому, условно говоря, очень деятельная персона, которая на протяжении долгого периода занимается изменением мира, она не будет склонна спасать себя от какой-то бездны с помощью вот этого диалога с бумагой, потому что она, условно говоря, глушится скорее работой, чем спасается с помощью дневника. Поэтому всегда есть шансы, что найдется текст, о котором мы прежде ничего не знали и который очень расширит наши представления о том или ином событии или о том или ином процессе. Но у меня, по моему опыту работы с русскоязычным материалом, я понимаю, что у нас не так много возможностей найти дневники политиков, потому что политики ведут дневники реже. У нас есть дневники Черняева, очень известные, помощника Горбачева. Недавно тремя томами вышли записные книжки Брежнева, которые в публикации называются его дневниками, но на самом деле это довольно рабочие тексты…

А. Пичугин

— И все-таки написанные им лично?

М. Мельниченко

— Да, именно. Но, не знаю, будем надеяться, что сохранится и станет доступно публике максимальное количество текстов. Это наша сверхзадача — дотянуться до всего, что есть и делать это максимально доступным публике.

А. Пичугин

— www.prozhito.org — если вы хотите познакомиться с дневниками. Заходите, смотрите. Очень удобная система поиска, вы можете найти как по ключевым словам, так и по датам. То есть вы можете посмотреть, что писали люди с 1945-го по 1948-й год. Вы можете посмотреть, что писали люди конкретно в 1947-м. Вы можете посмотреть по тегам, по ключевым словам, что люди писали о продразверстке, например. Или что люди писали о карточках продуктовых… Вы всё это можете отсеивать, отфильтровывать, и смотреть какие-то безобидные вещи — елка новогодняя. И найдете очень много всего интересного. Это как нельзя лучше характеризует разные эпохи, в которых жила наша страна. Про верхнюю временну́ю границу ты сказал, это 2000-й год. А нижняя?

М. Мельниченко

— Нижняя, по-моему, это первая половина XVIII века. Я не помню точный год. Основной материал начинается, конечно, с середины XIX века, но у нас есть и дневники 1812-го года и какие-то русскоязычные дневники XVIII века тоже. Просто их сильно меньше, чем уже ХХ и XIX веков.

А. Пичугин

— Ты начал уже говорить про лабораторию «Прожито», про то, как можно принять участие в проекте «Прожито» практически все желающим. Ты рассказал, как это работает, но не рассказал, как и чего сделать, чтобы стать частью команды хотя бы на время.

М. Мельниченко

— Мы с самого начала волонтерский проект, у нас есть правила обработки текстов. У нас есть списки дневников, которые сейчас находятся в работе и несколько координаторов, которые ведут разные волонтерские группы. И любой желающий может написать нам на prozhito@gmail.com и мы пришлем письмо с подробностями про участие в проекте. Можно подключиться и к расшифровке рукописей. Основная работа у нас — это разметка рукописей. То есть чтение рукописей и специальное оформление дат и расстановка тегов внутри рукописи. Мы должны тегировать каждую упоминаемую в дневнике персону. И мы довольно часто, летом у нас перерыв, но на протяжении всего года мы проводим в лаборатории регулярные встречи в Москве и в Петербурге…

А. Пичугин

— А география же расширялась, насколько я помню.

М. Мельниченко

— Да. Мы по случаю делали такие лаборатории в разных городах, добирались вплоть до Иркутска. Сейчас на такой регулярной основе мы начинаем работу в Перми, но об этом подробнее надо будет рассказывать осенью. Но очень коротко, что у нас появится свое представительство в Перми. И в последние месяцы мы это делаем онлайн. И оказалось, что онлайн такие мероприятия даже лучше проходят, потому что это встречи, на которых мы вместе со всеми желающими вместе читаем прежде не публиковавшуюся рукопись. И начинаем ее подготовку к публикации. И в процессе…

А. Пичугин

— Мы живем онлайн последние несколько месяцев, поэтому, что уж говорить про учебные и рабочие процессы.

М. Мельниченко

— Да. И оказалось, что если мы делаем эти лаборатории онлайн, то к ним подключаются все наши ребята не только из России, но и из-за рубежа, и лаборатории становятся более полнокровными. Правда, довольно сложно, когда 25 человек обсуждают одну рукопись, но, по крайней мере, мы стали видеться регулярно с ребятами не только из Москвы и Петербурга, а из каких-то более далеких городов. И последнее, про участие в проекте — наш Центр сейчас принимает студентов из гуманитарных вузов на практику и для работы над годичными заданиями, потому что у нас огромный объем работы с рукописями. И мы очень хотим, чтобы студенты или работали с нашими рукописями или публиковали у нас документы из своих семейных собраний. Или организовывали рабочие группы для работы в архивах в своих родных городах. И мы сейчас стали таким крупным центром притяжения для молодых филологов, историков, культурологов. Мы работаем уже с десятком вузов из разных городов России, поэтому к нам очень легко записаться, минимум на практику, а максимум — мы всегда можем что-то придумать, что-то интересное.

А. Пичугин

— А вы как-то включены в учебный процесс самого Европейского университета?

М. Мельниченко

— Да, в следующем году мы начнем. У нас с коллегами — историком Анатолием Пинским и с моим коллегой Ильей Венявкиным будет курс, посвященный ведению дневников. И уже в этом году Анатолий Пинский сделал первую часть этого курса, и был семинар, посвященный работе с основными западными исследованиями дневников и разбору материалов Европейского университета. А в следующем году мы введем в часть этого курса про русскоязычный материал. И этот курс, над которым я прямо сейчас довольно активно работаю, потому что в курсе для Arzamas, который вышел некоторое время назад, огромное количество интересных вещей осталось за кадром. И мне самому сейчас страшно интересно собрать это в какой-то цельный текст и начать вести этот курс в Европейском университете.

А. Пичугин

— Отдельное направление у вас сейчас развивается — это блокадные дневники. Это связано, наверное, и с 75-летием Победы и, наверное, с тем, что вы наполовину переехали из Москвы в Петербург.

М. Мельниченко

— Ты знаешь, это еще связано и с самим жанром. Дело в том, что блокадный дневник это не просто дневник — это довольно заметный феномен для русскоязычного дневника. То есть если мы знаем 6 тысяч авторов дневников, и 450 из них жили в Ленинграде, то есть, условно, с XVII века по наши дни — каждый 12-й дневник велся три года в осажденном Ленинграде. Это огромный объем материалов. И объясняется это тем, что у дневника есть важная терапевтическая функция: ведение дневника может позволить тебе сохранить себя. Мы читали разные блокадные дневники на одном из наших семинаров и пытались, искали в них мотивации авторов: почему авторы начали вести дневник в декабре 1941-го года или в начале 1942-го года? И многие авторы прямым текстом писали, что это отвлечение от коммунальных склок, что это отвлечение от чувства голода, что «мне нужен собеседник, а я ни с кем не могу быть искренен», «я хочу свидетельствовать для будущего трагедию, которая сейчас разворачивается вокруг меня». И таких текстов очень много. И мы с коллегами, с историком Никитой Ломагиным, инициировали и запускаем сейчас книжную серию, посвященную блокадному дневнику. И мы уже начали работу над тем, чтобы вынести блокадные дневники на отдельную электронную площадку и создать инструмент для работы со всем блокадным подкорпусом дневников, то есть собрать. У нас сейчас есть тексты двухсот блокадных дневников, а всего мы знаем 450 авторов. Наша задача в ближайшие годы — собрать максимально полноценный, максимально полный корпус таких текстов.

А. Пичугин

— Интересно, а вам удавалось встретиться в процессе подготовки, работы над ними, с людьми, которые вели эти дневники в блокадном Ленинграде?

М. Мельниченко

— Нет. Ты знаешь, дело в том, что сейчас блокадники, те, которые сейчас здравствуют, это в основном дети блокады. И я не знаю ни одного автора блокадного дневника. Но думаю, что мои коллеги, которые в этой теме дольше, чем я, почти уверен, что они, конечно, сталкивались.

А. Пичугин

— Наверняка кто-то жив. По статистике — воевавших, именно воевавших, участвовавших в боях, сейчас порядка 60 тысяч человек. Соответственно, жителей блокадного Ленинграда разного возраста, мне сложно сопоставлять с точки зрения количества общего населения Ленинграда того времени, но я думаю, что кто-то должен быть жив. Но, действительно, это уже очень преклонные годы.

А. Пичугин

— Я напомню, что мой собеседник сегодня — Михаил Мельниченко, директор Центра изучения эго-документов «Прожито» Европейского университета в Петербурге, кандидат исторических наук. Мы говорим про проект «Прожито», про Центр изучения эго-документов при Европейском университете. Кстати, вот проект, как Центр при университете — как давно вы стали именно сотрудничать с Европейским университетом?

М. Мельниченко

— Этот Центр был открыт ровно год назад, в июле 2019-го года. И, конечно, для нас это невероятный шаг вперед, потому что Европейский университет очень нас поддержал и дал нам возможность перейти из статуса некоммерческого фонда, общественной инициативы, в статус научной институции. Во-первых, это открыло для нас совершенно новые горизонты и мы сейчас, благодаря поддержке и помощи наших коллег, мы очень сильно расширяем поле нашей работы. Если раньше мы работали только с дневниками, то сейчас у нас в Центре есть электронный архив, для которого мы копируем все тексты личного происхождения. И вот сейчас мы находимся в процессе переделки сайта под публикацию воспоминаний. То есть изначально мы вместе с коллегами из Европейского университета придумали небольшой закрытый спецпроект про воспоминания советских чиновников, администраторов и государственных деятелей и весь год мы собирали такие тексты. И стало понятно, что существующих технических регламентов недостаточно для того, чтобы поисковая машина так же хорошо работала с этими текстами, как с дневниками. И поэтому за этот год мы придумали новые форматы технической разметки, сделали несколько новых электронных инструментов для работы с такими текстами и сейчас заканчиваем работу над этим массивом данных. Я надеюсь, что к концу года сделаем его общедоступным, то есть откроем новый раздел воспоминаний на сайте и начнем уже плотно работать с воспоминаниями, потому что таких текстов гораздо больше, чем дневников и на работу с ними несколько больше общественный запрос. К нам в Центр теперь постоянно приходят или пожилые люди, которые хотят поделиться с нами своими документами или их наследники.

А. Пичугин

— Это совершенно другой тип работы, другой тип документов, как я понимаю. И несмотря на всю схожесть с дневниками, вроде бы потому, что человек писал от себя о чем-то личном, размышляя, здесь что-то вспоминает, и это, наверное, рассчитано на более широкий круг. Но характер документов все равно очень разный. А как вы пришли к идее того, что нужно добавлять воспоминания, не ограничиваться дневниками?

М. Мельниченко

— Тут, на самом деле, к этому нас постоянно подталкивала реальность. Дело в том, что для советской науки, например, 60-х, 70-х годов между дневниками и воспоминаниями нет большой разницы, хотя это очень разные тексты. И так получилось, что непрофессионалы практически не отличают дневники от воспоминаний. И к нам постоянно приходили люди с рукописями и предлагали нам начать работу с ними, и мы всякий раз были вынуждены отказывать раз за разом, что это немножко другая жанровая история. И наш сайт технически — под дневники. Вот мы пять лет работали над библиографией опубликованных дневников, я говорил, что мы знаем 6000 авторов дневников. Мне кажется, что какой-то полной библиографии воспоминаний у нас нет, потому что это невозможно, но вот по тем справочникам, с которыми я работал, из них понятно, что речь идет о нескольких десятках, даже скорее, о многих десятках тысяч мемуарных текстов. И то, что это разрозненные тексты и то, что у исследователей нет возможности работать со всей совокупностью этих текстов, очень сильно уменьшает КПД работы с ними. То есть мемуарный текст сам по себе не так много может рассказать, потому что мемуары в меньшей степени заслуживают доверия, нежели чем дневники. Но если мы соберем многие тысячи мемуарных текстов, если мы выделим во всех этих текстах упоминаемые персоны, сделаем к этому корпусу сквозной именной указатель и посмотрим, кем является человек в этом указателе — он может быть в нескольких статусах: он может быть автором, он может быть адресатом, он может быть упоминаемым лицом. И мы по этим материалам сможем сделать граф социальных связей внутри такого рода текстов, и мы сможем понять, кто к какому кругу общения относится. И мне кажется, что это преимущество корпуса — возможность работать сразу с большим количеством текстов, оно очень много может дать исследователю, потому что мы можем не читать текст, приблизив его к носу своему, а мы можем с помощью каких-то компьютерных алгоритмов анализировать большой массив данных. И это всегда дает исследователю больше, чем чтение одного конкретного текста.

А. Пичугин

— У нас уже немного времени остается, поэтому такой классический вопрос под конец программы. А чего сейчас больше всего не хватает проекту «Прожито»? И чего бы тебе больше всего хотелось, как его автору?

М. Мельниченко

— Я даже не знаю, как ответить на этот вопрос, потому что мы сейчас на каком-то пике нашей формы и у нас много проектов и всё страшно интересно. Лично мне не хватает времени на то, чтобы всё успевать, потому что мы делаем две книжных серии.

А. Пичугин

— Напомни, а вторая какая?

М. Мельниченко

— Первая — про блокаду. И есть еще основная — это тематические сборники дневников разных периодов. Мы сейчас готовим том дневников из судебно-следственных дел вместе с коллегами из «Открытого списка» и дневников первого советского поколения — это советские подростки, которым в конце 30-х годов было лет по 17. И мы делаем подкорпус про блокаду. И мы мечтаем заниматься перепиской — военной перепиской. Нам нужно открывать подкорпус про воспоминания. Наверное, две наших основных задачи — это поиск новых источников, поиск новых интересных дневников и воспоминаний. Если у кого-то слушателей в семье хранится рукопись, то, пожалуйста, пишите нам на адрес prozhito@gmail.com. Расскажите о ней, может быть, мы будем рады принять копию этой рукописи на хранение и, возможно, начать какую-то работу по ее публикации. И второе — нам всегда очень нужны заинтересованные в нашей работе люди, которые готовы посвящать ей несколько свободных часов в неделю. У нас сейчас очень сильно изменились правила обработки текстов, они усложнились. Из-за этого часть людей, которые занимались этой разметкой, они, как волонтеры, перешли на работу с рукописями. Нам очень не хватает вдумчивых редакторов, которым было бы интересно работать с такими текстами хотя бы пару часов в неделю. Поэтому если у вас есть для этого время и если вы знаете, что такие досуги вам интересны, тоже обязательно нам пишите, мы расскажем вам больше о тех материалах, которые у нас есть.

А. Пичугин

— Еще раз напомни адрес, куда писать.

М. Мельниченко

— prozhito@gmail.com. Заходите на наш сайт «Прожито», он ищется через все поисковики по этому слову. И там есть все наши координаты.

А. Пичугин

— Спасибо большое. И я надеюсь, что мы осенью и про первый подробней поговорим и про другие штуки интересные, которые связаны с «Прожито». Михаил Мельниченко, директор Центра изучения эго-документов «Прожито» Европейского университета в Санкт-Петербурге, кандидат исторических наук, был вместе с нами в программе «Светлый вечер». Я — Алексей Пичугин. Прощаемся, до новых встреч. Будьте здоровы, берегите себя.

М. Мельниченко

— До свидания.