У нас в гостях был регент хора храма Казанской иконы Божией Матери в Коломенском Николай Мышкин.

Разговор шел о церковном пении, о преподавании нашим гостем регентского искусства в Джорданвилле, об интересе американцев к православному богослужению, а также о народном хоре в Москве при храме в Коломенском.

 

 

 

 

 

 

 

---

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера», здравствуйте, дорогие друзья! В студии моя коллега Алла Митрофанова, я — Константин Мацан.

А. Митрофанова

— Добрый «Светлый вечер»!

К. Мацан

— У нас сегодня в гостях Николай Алексеевич Мышкин — регент хора Казанского храма в Коломенском. Но вот в нашей справке, которую мы готовим перед эфиром, рядом с фамилией Мышкин стоит в скобочках фамилия Ли — совсем не русская. Добрый вечер, Николай Алексеевич!

Н. Мышкин

— Добрый вечер!

А. Митрофанова

— Фамилия, которая отсылает нас к нашему восточному соседу — к Китаю. И если я правильно помню, у вас половина вашей крови — это китайская кровь, на четверть вы — японец. При этом вы, помимо того, что занимаетесь хором и профессиональным, и хором народным в Казанском храме в Коломенском в Москве, ещё и преподаёте в Джорданвилле...

К. Мацан

— Штат Нью-Йорк. Соединённые Штаты Америки.

Н. Мышкин

— Да.

А. Митрофанова

— Вот такая география сегодня у нас, то есть мы в вашем лице сейчас встречаемся с нашим парком, селом и храмом в Коломенском, с Джорданвиллем, с Токио — с Токио, да правильно? — и с Харбином — это в Китае город, где познакомились ваши родители.

Н. Мышкин

— Да, совершенно верно.

А. Митрофанова

— Это фантастическая, конечно, география. Объясните, пожалуйста, почему вы в России?

Н. Мышкин

— Меня в Россию привезли мои родители в пять лет, за что им я им очень благодарен, в 59-м году. Это было решение моей мамы. Моя мама наполовину японка, действительно, выросла в русском Харбине, где было очень много храмов православных. Она училась сначала в католическом конвенте Ордена Урсулины, где учились русские православные девочки, француженки и полячки. Потом она закончила (неразб.), в котором преподавание велось только на русском языке русскими преподавателями. И, родившись на чужбине, скажем так, она, конечно, всегда мечтала, что будет когда-нибудь жить на Родине, что она будет посещать Большой театр, и что её дети будут говорить не с акцентом по-русски, а говорить чисто. И вот она реализовала свою мечту в 59-м году, как это ни было трудно тогда — и визу получить, и большую семью привезти. Она добилась своего, и я очень ей благодарен, потому что я сейчас по долгу своей работы в Джорданвилле встречаюсь со многими харбинцами, которые живут в Австралии и в Сан-Франциско, и везде. И я, конечно, понимаю, что для того, чтобы впитать русскую культуру, особенно богослужебное пение, имеющее глубокие корни, надо жить, конечно, в России, а не за рубежом. И будучи уже взрослым человеком, я очень благодарен своим родителям, что они тогда, в трудное это время, в 50-е годы, не выбрали ни Австралию, ни Сан-Франциско.

А. Митрофанова

— Австралия или Сан-Франциско — вы знаете, для многих сегодня эти названия звучат как мечта такая, а вы говорите о том, что рады оказаться здесь. А что, собственно, вам даёт пребывание здесь? Вот вы говорите об этой самой культуре русской, которую вы хотите впитать, — чем она так привлекательна для человека, фактически мультикультурного такого. Вы же в любую дверь можете постучаться, вы — человек мира, везде будете чувствовать себя своим.

Н. Мышкин

— Вы знаете, я так не считаю. Меня крестили в Шанхае в 54-м году в соборе святителя Николая. И, естественно, меня причащали там, в храме. Я приехал в Советский Союз, где трудно было детей в церковь водить, но тем не менее я бывал в храме регулярно с родителями. И хочу сказать, что, конечно, для меня это всегда было родным — и Православие, и особенно Русская Церковь. Потому что в Шанхае тоже в соборе, в котором мы были, были русские священники и русская паства. Так что я себя не чувствую человеком, который ближе к Америке или тем более к Китаю. Потому что меня увезли в пять лет, а папа у меня был филолог, он закончил университет в Токио императорский. И как филолог, он не хотел, чтобы его дети были полуграмотными или говорили по-китайски с акцентом. Поэтому после пяти лет я вообще по-китайски не говорил, для меня это совершенно культура как бы чужая.

К. Мацан

— А папа у вас русский или китаец?

Н. Мышкин

— Китаец. Он был ответственным редактором в издательстве «Прогресс».

К. Мацан

— Но говорил по-русски?

Н. Мышкин

— Он по-русски говорил, конечно. Он перевёл Паустовского «Золотую розу» на китайский язык, когда он ещё жил в Китае.

К. Мацан

— Вот это да!

Н. Мышкин

— И мы, когда в 59-м году приезжали, нас как раз Константин Паустовский встречал на вокзале, потому что у нас других знакомых в Москве не было.

К. Мацан

— Хорошие знакомые в Москве!

А. Митрофанова

— Умеют люди устроиться — как говорит один наш знакомый замечательный священник. А как вы начали заниматься духовной музыкой, как это пришло в вашу жизнь?

Н. Мышкин

— Вы знаете, я думаю, что в этом есть как раз тоже Промысл Божий, потому что на самом деле я очень сопротивлялся тому, чтобы петь на клиросе. Мои родители, зная, что я по образованию дирижёр-хоровик очень меня туда всё время... говорили, что вот иди в храм. А в советское время в храмах, особенно в правых хорах, пели оперные певцы. У меня такого голоса не было, мне не хотелось там быть хуже других. И я сопротивлялся всячески — как мама ни договаривалась в Елоховском соборе с регентом, ничего не получалось. И я считаю, что это было просто промыслительно, потому что моя мама ездила в Троице-Сергиеву лавру. Все знают, что там были два старца: Платон и Кирилл. Вот она поехала к Кириллу, попросила помолиться за её сына и уехала отдыхать в Кисловодск. Когда она вернулась, я уже в храме был.

А. Митрофанова

— А как это случилось?

Н. Мышкин

— Случилось так, что знакомые меня порекомендовали, чтобы я просто попробовал, что это меня ни к чему не обязывает, чтобы я пришёл на Рижскую в храм Знамения Божьей Матери на Крестовской заставе, чтобы я там просто поучаствовал. И там была очень талантливая регент — вот полтора года, как мы её отпели там, которая более 40 лет там регентовала, — Елена Ивановна Федюшина. Вот просто оказавшись у неё на клиросе, я понял, что это просто большое счастье, что вообще мне разрешили участвовать в этом. И я стал ходить к ней утром и вечером, то есть каждый день, два раза в день, на все богослужения и учиться. И, в общем, буквально через две недели меня уже зачислили учеником, и я там у неё два года учился.

К. Мацан

— Какой это год?

Н. Мышкин

— Это, наверное, было где-то начало 80-х годов.

К. Мацан

— То есть это ещё пока Перестройкой и не пахнет, ещё нормальное такое советское время, где к религии, к тому же к регулярному посещению богослужения, а уж тем более к участию в хоре, наверное, относились не очень благожелательно.

А. Митрофанова

— Причём речь идёт о молодом человеке.

Н. Мышкин

— Да, многие очень боялись, потому что те, кто имели государственную работу, например, в Мининской капелле или ещё где-то, и при этом пели в храмах, они, конечно, прятались за иконами, чтобы не дай Бог никто их не увидел. Потому что очень много было случаев, что выгоняли с работы просто за это, выгоняли из учебных заведений. Я даже знаю многих людей, которые учились в музыкальных учебных заведениях, их выгоняли оттуда, узнав, что они поют в храме. Но мне, можно сказать, терять было нечего, потому что, во-первых, я сын иностранца — папа у меня умер с китайским паспортом в год тысячелетия Крещения Руси — это в 88-м году. И я совсем ничего не боялся, я ходил, и у меня уже была армия за плечами, так что я спокойно ходил. Может, такая какая-то была... «застой» — как сейчас говорят, но ничто не препятствовало. В глазах общества я был человеком третьего сорта — меня это совершенно как-то не волновало в то время.

К. Мацан

— А не было такого, что вы — музыкант, окончивший профессиональное учебное заведение, вроде как идёте реализовываться не в какой-то широкой сфере хорового исполнительства, хорового дирижирования, а в, казалось бы, очень узкую такую бесперспективную церковную область?

Н. Мышкин

— Для меня такого не существовало, я как-то вообще никогда не думал о каких-то карьерных интересах. К тому же со мной произошло множество, я считаю, просто каких-то настоящих чудес в то время. В один из летних месяцев, а у нас был сторож, который уехал в отпуск, и он попросил меня за него подежурить в храме. И я помню, как я мечтал просто о том, чтобы стать регентом, но для этого нужна была регентская библиотека. Тогда не было ни интернета, ни нот никто не переиздавал, тем более партитур или партий для хора. Нужно было иметь для целого хора набор нот для Всенощного бдения, для Божественной Литургии, для всех двунадесятых праздников. И, как всё в советское время, всё можно было купить где-то из-под полы. Так же можно было купить комплект регентской библиотеки за какие-то баснословные деньги — около полутора тысяч рублей, которых у меня не было в то время, естественно. И я, когда был на дежурстве, помню негасимые лампады, которые были в алтаре, а именно там был напротив жертвенника Спас Нерукотворный с негасимой лампадой, и я помню, как я молился и просил, чтобы вот у меня эти ноты были. И можете думать, что это просто, как говорят атеисты, случайность, а как мы считаем, чудо: я утром вышел с дежурства в шесть утра, приехал домой, и мне звонит мама и говорит: «Срочно приезжай!» Потому что приехала харбинка одна — Нина Баранова, бывшая профессор Гарварда, и она очень хотела со мной увидеться. Я говорю: «Но я же с дежурства — я ночь не спал». Я приезжаю, и эта Нина Баранова говорит: «Вот у меня умерла моя тётя, которая до революции в Киеве училась, потом была регентом в Харбине, потом она в Сан-Франциско регентом была. И вот никому ничего не надо — я говорю: «Вам нужна библиотека?» — все говорят, что не надо. И я решила эту библиотеку пожертвовать Коле», — и это случилось вот в тот же день.

К. Мацан

— Давайте обратимся к музыке, к какому-то хоровому исполнению. Николай Алексеевич, что мы сейчас послушаем?

Н. Мышкин

— В 96-м году, когда я вернулся в Россию из Америки — я там жил с 90-го по 96-й и был регентом Бостонского храма, — то мне посчастливилось быть регентом детско-юношеского хора в Гребнево. Этот хор был создан до меня, основателем хора был Глеб Печёнкин. И мне уже хор достался довольно сформировавшимся и профессиональным. В хоре пели девочки из Гребнево и мальчики из хорового Свешниковского училища. Хор участвовал в открытиях международных фестивалей, в Большом зале Консерватории, в Колонном зале Дома Союзов, ездил на фестиваль со мной в США. И была сделана запись — я записал компакт-диск на одной из лучших студий записи австрийской «Gala Records». И эта запись вошла в десятку лучших записей 97 года. Вот я бы хотел, чтобы мы послушали с вами песнопение из «Литургии» Сергея Васильевича Рахманинова «Тебе поем».

(Звучит песнопение «Тебе поем» из «Литургии» Сергея Васильевича Рахманинова.)

А. Митрофанова

— Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня Николай Мышкин — регент хора Казанского храма в Коломенском. Мы послушали сейчас, Николай Алексеевич, как звучал хор, которым вы руководили ещё в 90-е годы. Сегодня у вас целых два коллектива: один профессиональный — и как звучат профессиональные коллективы, я думаю, может услышать любой человек, который зайдёт в православный храм во время службы. Чаще всего это будет такой спетый хор, то есть люди, которые приходят туда петь, и, в общем, это часть их работы. А есть ещё такое явление в нашей жизни, которое называется «народный хор». Это как раз тоже то, чем вы занимаетесь. В Москве, я знаю, что в целом ряде храмов это сейчас есть. Это добровольцы, это прихожане, которые приходят в свободное от своей основной работы время, вместе репетируют. И потом точно так же, в свободное время, у кого как получается, поют во время службы. Зачем им всё это нужно, что это вообще человеку даёт — участие в таком хоре? Нужно ли для этого музыкальное образование? Если кому-то это интересно. Давайте мы часть разговора этим всем аспектам посвятим. Во-первых, вы, как профессионал, скажите, пожалуйста: а особенность народного хора в чём основная?

Н. Мышкин

— Вообще, на самом деле, конечно, было бы идеально, чтобы у нас в храмах пели прихожане, то есть те люди, которые приходят молиться. И это было бы более естественно, чем приглашать каких-то людей, для которых это является профессией, у которых высшее образование и для которых это одна из их нескольких работ. Но дело в том, что в советское время такой возможности почти что не было, потому что ни для кого не секрет, что детей было просто опасно водить в храм, потому что могли лишить родительских прав в советское время. И детей практически в храмах не было. Сейчас у нас очень много детей, и их можно тоже привлекать к пению, потому что дети, детские голоса для богослужения — это всегда очень молитвенно, и всегда очень сильное впечатление оставляет детское пение. Но за рубежом, так как там так прихожане и поют, то там, когда я шесть лет управлял хором, то там было у меня 32 человека в Бостоне — те прихожане были очень наученные, в смысле, что они знали обиход, они знали богослужение. Может быть, у них был очень небольшой запас репертуара, но во всяком случае, они были настоящие певчие, потому что они с детства пели, и некоторые пели и до глубокой старости. Здесь же, когда 11 лет назад меня попросили создать хор, и я так же, как за рубежом, я взял всех, я сказал, что все желающие могут прийти и начать заниматься. Что было первый год — это было очень тяжело как мне, так и им. Потому что большинство из них не было знакомо вообще ни с осмогласием, ни с обиходом церковного пения, ни...

А. Митрофанова

— Только поясните, пожалуйста, что значит «осмогласие» и что значит «обиход».

Н. Мышкин

— Осмогласие — у нас есть такая совершенно чу'дная вещь в богослужебном пении, то есть восемь гласов. И каждую субботу мы открываем новый глас, и потом на этот глас поётся и понедельник, и вторник, и среда, и четверг.

А. Митрофанова

— То есть это мелодия?

Н. Мышкин

— Да-да, это система специальная музыкальных попевок. Мало того, что они этого ничего не знали, у многих не было элементарного музыкального образования, и трудно было даже просто в унисон что-то петь. И первые годы были очень тяжёлыми. Но я всегда говорил им, что пение — это не то, что можно выучить, а это, как спорт, это навык, который даётся временем только. И у одних это берёт два года, у других три, более способные могут за несколько месяцев как-то схватить. Но это обязательно нужно продолжительное время, и, самое главное, хор начинается, как говорил Александр Васильевич Свешников, с дисциплины. То есть если певчие обещают мне никогда не пропускать (а у меня только такое требование), это значит, что они должны раз в неделю, в субботу, обязательно быть два часа на спевке, и обязательно быть на «ранней» — вот два раза в неделю, на «ранней» в семь утра в воскресенье. У нас три месяца, на их счастье, отпуск: июнь, июль, август — когда у нас священники по очереди в отпуске, они не могут и ранней и поздней, поэтому у них ни спевок, ничего нет. Но остальные девять месяцев у нас очень строго с посещением: пропускать нельзя. Вот у меня 11 лет есть староста в хоре — Владимир Ивичев, который следит в электронном виде за всей посещаемостью. Если кто-то пропускает, то нужно к старшему священнику пойти на исповедь и объяснить. Потому что, на самом деле, причин не может быть для...

А. Митрофанова

— Как строго!

К. Мацан

— Это речь о народном хоре?

Н. Мышкин

— Да, о народном. А причин для пропуска нету.

А. Митрофанова

— А почему?

Н. Мышкин

— Ну почему? Я же никогда не пропускаю — за 11 лет я ни разу не пропустил ни по болезни, ни по какой причине. И то же самое я от них требую, потому что это навык, и раз в неделю — это минимум. То есть если он пропускает, то получается, что он раз в две недели только приходит — и это очень мало.

А. Митрофанова

— Но тогда у человека должна быть какая-то очень серьёзная мотивация для того, чтобы в этом хоре принимать участие.

Н. Мышкин

— Да, конечно.

А. Митрофанова

— Вы говорили, что у вас там порядка 25 человек.

Н. Мышкин

— Да.

А. Митрофанова

— Какая мотивация у людей?

Н. Мышкин

— Иногда приходят семьями. Например: папа, мама и трое детей — все ходят. Но вот странная особенность: дети ходят, пока они в школе учатся. Когда они поступают в институт, им некогда, они устают...

А. Митрофанова

— Я их очень хорошо понимаю, вы знаете!

Н. Мышкин

— Но родители продолжают ходить на все «ранние» в любую погоду и на все спевки. И хор конечно же вырос очень за 11 лет. Они не умели ничего петь, потом через какое-то время они стали участвовать в фестиваля, где я с ними специально готовил обработки народных песен, потому что я считал, что на фестивалях богослужебное негоже петь, потому что там много детей, они себя ведут неподобающе и так далее. Кроме того, сейчас они поют многие песнопения архиерейского богослужения, и поют вместе даже с правым хором.

К. Мацан

— То есть когда Литургию служит епископ, архиерей, а не священник, то поёт хор...

Н. Мышкин

— Да, у нас настоятель — епископ.

К. Мацан

— Хор поёт специальные отдельные хоры, отдельные музыкальные элементы этого богослужения возникают, которых нет, когда служит священник.

Н. Мышкин

— Да. И они многие вещи поют, часто с правым хором на большие праздники.

К. Мацан

— Правый хор — это профессиональный?

Н. Мышкин

— Да, профессиональный. Или антифоном поют, или некоторые даже вместе поют.

К. Мацан

— «Антифоном» — что это такое? Давайте расскажем тем, кто не знает.

Н. Мышкин

— Антифонное пение — это когда два клироса, и поют они поочерёдно: сначала один клирос, потом другой.

А. Митрофанова

— Всё это очень красиво, и звучит красиво, конечно. Но, простите, мне бы хотелось вернуться к своему вопросу о мотивации. Вы держите ваших певчих из народного хора в ежовых рукавицах. Если такая обязательная и строгая посещаемость, и так это всё проверяется и прочее. Всё-таки, что люди для себя находят в этом пении? Почему они в субботу вечером, когда... слушайте, все, кто живут в мегаполисе, понимают, что мы смертельно уставшие — к выходным уже доползаем фактически до этого времени. А люди уделяют существенную часть своего времени для того, чтобы прийти в храм и попеть, при том, что это не является их какой-то прямой обязанностью. А потом ещё в воскресенье в семь утра — и каждую неделю. Как, зачем?

Н. Мышкин

— Да. Я вот почему-то ценю их намного больше, чем профессионалов, потому что они любители от слова «любить». Потому что они любят это дело и любят петь. Потому что профессионалы не могу сказать, чтобы так любили петь. Они, может, лучше поют, а некоторые, может быть, даже и не очень. Даже была такая шутка, что в консерватории хотели открыть клуб любителей музыки, потому что это их ремесло, и они уже не относятся так трепетно к музыке, как вот любители именно. Во-первых, они любят петь, во-вторых, это же не просто пение, мы же не просто собираемся и частушки поём — это же для Бога. Это же православные люди верующие.

К. Мацан

— Николай Алексеевич Мышкин — регент хора храма во имя Казанской иконы Божьей Матери в Коломенском и руководитель в том числе народного любительского хора, который, как Николай Алексеевич говорит, в чём-то под стать профессиональному, сегодня с нами «Светлый вечер» проводит. В студии моя коллега Алла Митрофанова, я — Константин Мацан. Мы прервёмся и вернёмся к вам буквально через минуту.

А. Митрофанова

— Напомню, дорогие слушатели, это программа «Светлый вечер» на радио «Вера». В студии Константин Мацан, я — Алла Митрофанова. И в гостях у нас Николай Мышкин — регент двух хоров Казанского храма в Коломенском: хора профессионального и хора народного. И о народном хоре мы сегодня более подробно говорим. Вы знаете, судя по тому, что вы рассказываете о той дисциплине, которая у вас там, и о том, как люди любят это дело, получается, что музыка что-то очень важное человеку даёт. Вот это хоровое пение что-то очень важное даёт, от чего уже невозможно отказаться. Вы, как регент, как себе объясняете, что это такое, в чём здесь загадка? Чем может напитать эта музыка, что вот так вот — каждое воскресенье в семь утра люди приезжают, чтобы петь?

Н. Мышкин

— Я думаю, что это стало просто одной из важнейших частей жизни у людей, если они уже в течение 11 лет приезжают. Но я хочу сказать, что, кроме, конечно, каких-то положительных эмоций, есть у нас какие-то и огорчения. Например, я и своим певчим всегда говорю, что русское богослужебное пение отличается всегда тем, что очень мощная басовая партия, много басов вторых и теноров. А у нас большинство как раз сопрано и альтов, и мало очень басов: один, может, второй бас и баритон — всего несколько. И я всегда вспоминаю: у нас первые годы в Церковно-певческой школе в Джорданвилле преподавала Ольга Леонидовна Дульскакерли — профессор Университета Мизури, она преподавала историю богослужебного пения. И вот она мне говорила, что её отец, который эмигрант первой волны (после революции который уехал), он жил в кубанской станице до революции, и он уехал оттуда. И она всегда в пример ставила, она говорит: «Представляете, в станице, — там же, наверное, люди жили не с консерваторским образованием, — у нас в станице был хор, — отец говорит, — в котором было семь вторых басов-профундо. И они пели как волнами такими». И я думаю: как же это всё теперь сейчас утрачено, неужели в таком громадном городе нельзя найти хотя бы пять вторых басов в народный хор? Вот нету почему-то. И меня всегда спрашивают: а почему? Вот это является отличительной особенностью. Ответ очень простой: потому что в западно-европейской музыке часто, во-первых, используется орган, у которого вместо басов вот эти нижние регистры, и там может три с половиной человека с этим органом. А у нас же ведь именно эти басы — это основа пения, потому что у нас же без сопровождения, акапельное пение. Хотелось бы, конечно, если бы откуда-то их привлечь — басов.

К. Мацан

— Вот вы сказали в начале программы, что хорошо бы, чтобы в нашей Церкви пели прихожане, а не хор профессиональный. И мне кажется, что это очень важная тема, в том смысле, что не только для, собственно говоря, прихожан, но для любого человека, который смотрит на Церковь со стороны, или зашёл на богослужение случайно, по дороге с работы — вот захотелось в храм войти, — или для того, кто приходит на Пасху и на Рождество только. Потому что ведь не секрет, что у нас ощущение, что, приходя в храм мы — либо на спектакле, который творится кем-то для нас, либо мы как бы немножечко такие чужие — вот там есть прихожане, опытные люди, священники, а мы тут как бы в стороночке постоим, как будто мы в какой-то чужой клуб пришли, в который нас ещё должны принять эти опытные прихожане. А ведь на самом деле сам феномен народного хора говорит, что это не так: Церковь (по-гречески «экклесия») — это «собрание». Церковь случается тогда, когда собрание собралось, чтобы стать Церковью. В этом смысле каждый, кто в храме находится, не зритель и не случайный чужой, он и есть тот, кто творит это собрание, то есть кто Литургию как бы тоже совершает. Даже если он поёт или не поёт — любой прихожанин тоже совершитель Литургии. Понятно, что в высшем смысле слова Бог творит Литургию, но в земном проявлении каждый: и священник, и прихожанин, и поющий, и не поющий. И сам феномен народного хора, когда человек приходит и может поучаствовать уже полноценно в богослужении, стать участником, сотворителем Литургии, на самом деле очень много говорит о том, что такое Церковь вообще — и для человека церковного, и для того, кто смотрит на неё со стороны. Вот насколько эта тема, эта грань самого феномена народного хора вам важна?

Н. Мышкин

— Вот именно поэтому и важна, что они соучастники именно богослужения. И по этой самой причине я беру в этот хор всех, кто желает петь, только с одним условием, что они не будут пропускать у меня спевки и Литургии. Я никогда не прослушиваю никого, мне совершенно не важно, есть ли слух или нет, мне не важно, есть ли голос или нет, и насколько человек всё знает. Потому что я уверен, что этому научиться может абсолютно каждый, только для этого нужно не пропускать. Вот, предположим, сейчас ко мне придёт любой певчий, который ничего не знает. Во время спевок двухчасовых я учу новые произведения. Вот сейчас я уже начал повторять Рождественский концерт, потому что можно загодя готовиться. Естественно, то, что мы поём каждую Литургию, и тот репертуар — я это не повторяю, потому что это уже впето за десять лет. И тому, кто пришёл, у него одна только возможность — это выучить всё. Это ему нужно стоять во время Божественной Литургии с открытыми нотами в той партии, в которой его поставили, и следить за нотами, даже не надо петь — просто нужно внимательно следить. И потом это всё записывается автоматически, и в какой-то момент человек понимает, что может сам тоже петь. То есть он первое время поёт, как рыбка, то есть открывает рот, артикулирует всё, следит за нотами, которых он не знает (потом всё равно рано или поздно узнает), за текстом, а потом он рано или поздно начинает петь. И зависит просто от способностей — как скоро это произойдёт, но происходит это всегда, только нужно, единственное что, иметь терпение.

К. Мацан

— То, что вы рассказываете, мне кажется, колоссально важно даже для того, кто и не собирается в принципе петь в хоре. Просто вы показываете, что Церковь, как феномен, как явление, как Небо на земле, если угодно, она открыта каждому. И казалось бы, вот эти византийские одежды, эти сложные, многосоставные богослужения — они кажутся сложными, но просто если начать потихонечку в них ненавязчиво вникать, просто следить за тем, что происходит, просто отмечать, то открывается вся глубина. И она открывается каждому, кто в неё хочет заглянуть.

Н. Мышкин

— Это наследие, которое, в общем-то, досталось и, в общем-то, может быть достоянием каждого, кто захочет.

К. Мацан

— Давайте обратимся ещё раз к музыке. Что послушаем на этот раз?

Н. Мышкин

— Прошлым летом был год 25-летия нашей Церковно-певческой школе при Свято-Троицком монастыре...

К. Мацан

— В Джорданвилле — в Америке.

Н. Мышкин

— В Джорданвилле, да. И поэтому пришлось, так как там очень непростая жизнь у них, и трудно им выбраться лишний раз, поэтому пришлось второй раз полететь нам. Почему-то выбрали город Чикаго, где живёт директор нашей школы отец Андрей Папков — он ключарь собора Чикагского. И в Чикаго, в сентябре, мы отмечали юбилей 25-летний. На Всенощном бдении и на Литургии службу проводили лучшие наши выпускники. А в воскресенье вечером уже не в нашем храме, а в сербской церкви мы устроили концерт, на котором я дирижировал хором из выпускников. И там было где-то 15 произведений, их записали. И вот одно из произведений — Чесноков, «Ангел вопияше». Солистка — наша преподаватель из Москвы Любовь Темнова.

(Звучит произведение Павла Григорьевича Чеснокова «Ангел вопияше».)

К. Мацан

— Николай Алексеевич Мышкин — регент хора Казанского храма в Коломенском, в том числе народного хора в этом храме, проводит сегодня с нами этот «Светлый вечер».

А. Митрофанова

— Николай Алексеевич, вы несколько раз уже упомянули слово «Джорданвилль». Кто-то из наших слушателей, наверное, знает, что стоит за этим названием, кто-то слышит его впервые. Это же уникальный... вообще, это феномен на американской земле: университет, семинария в Джорданвилле, монастырь. Расскажите, пожалуйста, о том, что это за место, как оказались там вы, и что, собственно говоря, вы как регент там делаете. Есть ли там, может быть, тоже народный хор?

Н. Мышкин

— Свято-Троицкий монастырь в Джорданвилле — это центр Русской Зарубежной Церкви. Идея возникновения Церковно-певческой школы принадлежит директору нашей школы — отцу Андрею Папкову. Отец Андрей Папков родился в Мюнхене, и в детстве его перевезли, он жил вблизи Нью-Йорка, в городе Наяке. Отец Андрей закончил семинарию, впоследствии заочно он учился в академии в Троице-Сергиевой лавре в Москве. Но у него кроме этого образования есть вокальное: он солист — на оперном сольном пении учился в Новоанглийской консерватории в Бостоне, и был лучшим дьяконом в Зарубежной Церкви. Множество раз принимал участие в фестивалях международных в Москве. И, в общем-то, как солист, как дьякон, бывший в то время, он спел почти со всеми лучшими коллективами хоровыми, которые есть в России, и даже записал компакт-диск в Даниловом монастыре. И вот встретившись с ним в 91-м году (в Бостоне мы с ним познакомились), при первом знакомстве он мне сказал о том, что в Зарубежной Церкви ежегодно устраиваются хоровые съезды, где собирается православная молодёжь на три дня: четверг, пятница, суббота, воскресенье. И они готовят специальное совместное богослужение: Всенощное бдение, Литургию Божественную. И служит первоиерарх, обычно приезжает, и в течение этих дней кто-то читает лекции или доклады о композиторах, о богослужебном пении. Но он сказал, что этого как бы было недостаточно, и многие просили открыть что-то более такое солидное, где бы давались знания какие-то, и не на четыре дня. И вот при первом знакомстве он мне предложил тоже быть преподавателем и преподавать там хороведение и вести хоровой класс. Я сразу согласился и,честно говоря, мы тогда ещё не знали что это будет, потому что преподаватели были, в общем-то, по всем предметам. А предметы у нас там: церковно-славянский язык, Типикон, то есть Устав богослужебный, история русского богослужебного пения, сольфеджио, теория, клиросная практика, осмогласие, групповой вокал и индивидуальный вокал — вот такие предметы у нас. Преподаватели по всем предметам были, но мы шли таким экспериментальным путём, потому что рассчитаны на три летних семестра, из расчёта того, что студенты будут в течение года заниматься (такое полузаочное, образование). И мы даём по всем предметам им пособия всевозможные, и с ними контакт поддерживаем.

А. Митрофанова

— Николай Алексеевич, а они кто по национальности, ваши студенты, там, в Джорданвилле?

Н. Мышкин

— Обычно это студенты из США (или русские, или американцы), из Канады, из Латинской Америки. У нас было очень много студентов из Австралии, из Западной Европы, даже из Москвы — после Гнесинской академии приезжала студентка одна.

А. Митрофанова

— И на каком языке вы с ними поёте?

Н. Мышкин

— В основном на церковно-славянском, но если вдруг приезжает к нам регент, который управляет хором на английском языке, то мы разрешаем на английском.

А. Митрофанова

— То есть получается, что они на двух языках могут заниматься церковным пением.

Н. Мышкин

— Да. Один раз даже на японском пели.

А. Митрофанова

— Серьёзно?

Н. Мышкин

— Да, потому что у нас была одна американка, которая дипломатический работник. И она с мужем-дипломатом работала в Японии, и там она воцерковилась и стала православной. И поэтому, хотя она и в Америке жила, но для неё очень ценно вот на японском, и она очень попросила, чтобы мы... А я говорю: «Интересно, как это вот наша аудитория будет петь по-японски? Никто не знает». — «А я транскрипцию напишу, и мы «Достойно есть» будем петь на японском». И вот этот хор студенческий один раз пел на японском.

А. Митрофанова

— Потрясающе! Слушайте, им понравилось, я думаю?

Н. Мышкин

— Да, интересно было.

А. Митрофанова

— Это же такой опыт! Где они ещё его получат? Разве что приедут в Николай-до в Токио, там послушают. А так-то... Слушайте, а получается, что кому-то из них для того, чтобы петь на церковно-славянском, нужно вот точно так же, как они по-японски пели по транскрипциям, точно так же и по-русски нужно петь по транскрипциям. Потому что для них что японский, что русский — одно и то же.

Н. Мышкин

— Так у нас есть две группы: одна группа русскоязычных, которая изучает церковно-славянский; а другая — англоязычные тоже церковно-славянский изучают.

А. Митрофанова

— А у них какая мотивация, чтобы изучать церковно-славянский?

Н. Мышкин

— Они православные, они же в храм ходят — а как же?

К. Мацан

— Очень интересно, вообще, как церковно-славянский язык оказывается своего рода такой связующей нитью между вообще разными культурами. То есть отсюда же мостик к сербам, которые почти на том же церковно-славянском поют и служат, что и мы. К болгарам — не знаю, там нужно у специалистов спрашивать.

А. Митрофанова

— Мне кажется, Костя какие-то очень важные слова сейчас нашёл для того, чтобы выразить... подвести итог нашему разговору. Церковно-славянский язык — как, действительно, мостик между культурами, и как один из проводников к тем глубинным смыслам, которые вообще несёт христианская культура. И один из каналов трансляции этих мыслей — это церковное пение. Казалось бы, да, мы приходим в храм, слышим это и можем быть участниками этого процесса, если приходим и занимаемся в народном хоре. Николай Алексеевич, вы обмолвились в ходе программы, что очень ждёте, что к вам придут басы. Вы действительно готовы принять в ваш хор добровольцев, которые, может быть, после нашего с вами разговора захотели бы присоединиться к вашему коллективу?

Н. Мышкин

— Конечно, милости просим — это для нас будет просто счастье, если придут ещё и басы, и тенора. Мне приходится народный хор по большим праздникам усиливать басами и тенорами — только профессиональными, из правого хора. Но это же не совсем то, что хотелось бы. А хотелось бы, чтобы они были действительно из народного хора.

А. Митрофанова

— А как понять бас ты или тенор? Вот мужчина с низким голосом — подходит?

Н. Мышкин

— Да-да! Это и есть бас, да.

А. Митрофанова

— Отлично! Дорогие слушатели, вы поняли. Искать Николая Алексеевича Мышкина в храме в Коломенском, собственно, там самый известный храм Казанской иконы Божьей Матери.

Н. Мышкин

— Каждую субботу в нижнем храме у нас спевка, начинается она в половину третьего.

А. Митрофанова

— Спасибо вам за этот разговор! Николай Мышкин — регент хора Казанского храма в Коломенском, преподаватель в семинарии в Джорданвилле — тоже хорового пения. Константин Мацан, я — Алла Митрофанова. Николай Алексеевич, что мы послушаем?

Н. Мышкин

— Мы послушаем Данилина «Ныне отпущаеши». Записали это выпускники наши из Церковно-певческой школы. Компакт-диск записан с благословения первоиерарха Русской Зарубежной Церкви Лавра. Диск был записан на десятилетие нашей школы.

(Звучит произведение Николая Михайловича Данилина «Ныне отпущаеши».)