По дороге, ведущей из Архангельска в маленький уездный городок Лальск, шла женщина. Башмаки её были в пыли от долгой ходьбы, за плечами висел узелок с одной-единственной сменой платья, а в потайном кармане пальто лежала старая семейная фотокарточка — всё, что осталось на память от мужа, арестованного несколько дней назад по обвинению в церковной антисоветской деятельности.

В Лальске женщина постучала в ворота большого деревянного дома. Ей открыли, и, ни о чём не спрашивая, провели в просторную горницу. В комнате было многолюдно. На столе стоял кипящий самовар, вазочки с мёдом и вареньем; несколько женщин и две монахини пили чай из гранёных стаканов, и чинно беседовали. Вдоль стен в несколько ярусов располагались деревянные полати.

— Отдохни с дороги, и чувствуй себя, как дома, — услышала гостья негромкий ласковый голос, раздавшийся откуда-то из угла комнаты. Там, прямо на полу, на тонком лоскутном одеяльце, сидела миловидная женщина средних лет, одетая в скромное тёмное платье. — Ты уж прости, что не могу сама за тобой поухаживать, — продолжила она. — Паралич у меня, много лет уже не хожу...

Это была хозяйка большого гостеприимного дома — Нина Алексеевна Кузнецова. Единственная дочь городского урядника, она всерьёз задумывалась о монашеской жизни. Но с постригом не торопилась, думая, что ещё успеет — нужно было ухаживать за старящимися родителями. Ведь, несмотря на то, что на дворе был конец двадцатых, тихий, провинциальный Лальск, по сути, не ощутил ни залпов октябрьской революции, ни грома гражданской войны. Действовали все шесть городских храмов, жил свой обычной жизнью расположенный неподалёку Коряжемский монастырь.

Но вот наступил тысяча девятьсот тридцать второй год. В стране начались чудовищные по своей бесчеловечности аресты и казни ни в чем не повинных людей, гонения на Церковь и верующих, которые впоследствии вошли в историю как годы «Большого террора». Докатился он и до тишайшего Лальска. Престарелые родители Нины Кузнецовой были арестованы и отправлены в лагерь как «состоявшие на царской службе». Поражённую такой жестокостью, сорокапятилетнюю Нину парализовало прямо во время их ареста. Только это и спасло её тогда от тюрьмы.

Через несколько месяцев её известили о смерти отца и матери. В память о них, Нина превратила свой дом в настоящий приют милосердия, прибежище для тех, кому в буквальном смысле некуда было пойти: у неё находили приют женщины, чьи мужья были безвинно арестованы, а имущество конфисковано. Оставшись без крыши над головой и средств к существованию, они шли к Нине порой из самых отдалённых уголков губернии — слава о доброй и милосердной «урядниковой дочке» вышла далеко за пределы Лальска.

А вскоре город постигла новая беда — власти решили закрыть Воскресенский собор. Подобные попытки предпринимались и раньше, но Нина Кузнецова самоотверженно отстаивала храм — не раз она инициировала сбор подписей против его закрытия, что в те страшные годы было настоящим подвигом. Однако на сей раз дело принимало серьёзный оборот. И тогда Нина решила писать в Москву. Её отговаривали — это был огромный риск, но Кузнецова знала, на что идёт, и не колебалась. Несколько решительных писем направила она в столицу, и власти сдались — собор оставили верующим!

Однако после этого Ниной всерьёз заинтересовалось местное НКВД. Ждали лишь повода — и когда кто-то донёс, что Кузнецова приютила у себя в доме, ни много ни мало, братию закрытого недавно Коряжемского монастыря, за ней пришли. В страшном тридцать седьмом больную, не способную самостоятельно передвигаться женщину увезли на допрос. Всё, что делала она исключительно по доброте сердца и долгу христианского милосердия, было вменено ей в вину. Решением «тройки» НКВД парализованную Нину Кузнецову приговорили к восьми годам исправительно-трудового лагеря, а созданный ею дом для обездоленных и бесприютных хладнокровно разогнали.

Там, в лагере, спустя всего несколько месяцев, Нина и скончалась, найдя последнее пристанище в безымянной могиле. Но память о её евангельском подвиге милосердия затоптать не удалось. Народ вскоре стал почитать Нину Кузнецову как блаженную, а Русская Православная Церковь прославила её в числе своих святых мучеников.