Сейчас в эфире

Ваш браузер не поддерживает HTML5 audio

«Христианин в современном мире». Анастасия Варнавская

У нас в гостях была жена священника, преподавательница, художница Анастасия Варнавская.
Мы говорили с нашей гостьей о том, как, помогая восстанавливать храмы в советские годы, она пришла к вере, как вместе с воцерковлением для неё стал по-новому открываться мир искусства, а также о секретах воспитания детей и сохранения с ними доверительных взаимоотношений.

Ведущая: Кира Лаврентьева

Кира Лаврентьева

— Вечер воскресенья на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие друзья. Меня зовут Кира Лаврентьева. И, как всегда, в этом часе мы говорим с нашими гостями о пути христианина в светском обществе, о пути к вере, к Церкви. И вот этому-то развитию совершенно уникальному для каждого человека. С радостью представляю вам нашу сегодняшнюю гостью. У нас в гостях Анастасия Варнавская. Жена священника, многодетная мама, художник, преподаватель. И когда я спросила: «Преподаватель чего?», она сказала: «Много чего. Что надо, то и буду преподавать». Здравствуйте, Анастасия.

Анастасия Варнавская

— Добрый вечер.

Кира Лаврентьева

— Спасибо огромное, что вы сегодня к нам пришли. Очень мы рады. Я наслышана о вас, и очень мне хотелось как-то с вами побеседовать в формате нашей программы. Прочитала, что могла в Интернете о вас. Посмотрела ваши картины чудесные. Поняла, что хочу, чтобы мои дети тоже на них смотрели. Я бы как-то вот их повесила бы им на стенку, вот эти уютные совершенно иллюстрации детские. Кстати, дорогие друзья, тоже вам рекомендую. Просто надо вбить в интернете в поисковой строке «Анастасия Варнавская», и вы их увидите. Все эти иллюстрации замечательные. И вот как-то уютом таким повеяло, каким-то таким теплом. Я думаю: «Ну надо же и матушка, и художник, и мама многодетная». Как-то это очень всё по-домашнему. Хочется чай налить, булочки достать свежеиспечённые, поговорить с Вами о жизни, как это всё созидалось, как это всё развивалось в Вашей жизни, как Вы к церкви пришли. Вот, наверное, с этого и предлагаю начать.

Анастасия Варнавская

— Спасибо. Ну, я, наверное, как раз в жизни не совсем уютный, не совсем домашний человек. Меня всё время куда-то несёт. Я уже даже мужа не тащу за собой. Я понимаю, что вот если мне куда-то очень сильно надо, то всё. Собралась, сама рюкзак собрала и поехала. Вот. Ну, сейчас уже дети выросли. Детям 16, 19 и 23. Уже большие дети, но всё равно как бы себя ощущаешь ещё многодетной мамой. Потому что всё равно они все пока что с нами, пока ещё свои семьи они не создали. Поэтому всё равно со всеми своими проблемами они к нам пока ещё прибегают. Вот, ну, так, с чего начать-то?

Кира Лаврентьева

— Начать с вашего воцерковления.

Анастасия Варнавская

— Давайте.

Кира Лаврентьева

— Потому что у вас там такая история, воцерковление в постсоветском пространстве, неофитство 1990-х годов. Так интересно!

Анастасия Варнавская

— Ну сейчас, наверное, по-другому люди воцерковляются, да. Тогда, мне кажется, большинство вот так приходило как-то рывком. Потому что в 90-е годы нам всем было по 18, по 20 лет. Мы все выросли в Советском Союзе. Мы все были пионерами. Тогда действительно редко можно было встретить верующего человека, который сознательно не одевал галстук. А я-то воспитывалась вообще в атеистической семье. Ну вот вообще это же было нельзя в вере воспитывать. И никто никогда нам об этом не говорил. Папа у меня и сейчас не крещеный, к сожалению. А мама у меня крещенная. Но традиции, они шли, вот как-то закладывались от бабушек. Причем бабушки тоже ничего не говорили. Но бабушка всегда в Пасхе яички красила, куличи пекла, немыслимо вкусные. Всегда Пасха оказывался такой таинственный праздник. Мы не знали, про что праздник, но бабушка всегда к нему готовилась. И для нас это было как-то непостижимо. Но, правда, мои родители воспитывали нас: водили по выставкам, приобщали к культуре. С 12, по-моему, лет я ходила в кружок при Пушкинском музее. И нам всё время про искусство рассказывали. И вот этим искусством было всё кругом пронизано. Но сейчас я вижу, что всё искусство, в общем-то, христианское. С древнейших времён. Если мы берём дохристианские времена: Древняя Египет, Древняя Греция, то это искусство не христианское, но оно всегда религиозное. А если мы берём с начала христианства, то всё искусство всегда проникнуто какой-то религиозностью. Какой-то моралью, зачем-то всё это художники рисовали. А тогда мы об этом вообще не думали. То есть мы воспитывались как пионеры, комсомольцы. Я, правда, в комсомол не вступила случайно совершенно. Но в школе училась хорошо, я была такая послушная. И даже мыслить себе не могла, что я могу куда-то рвануть. А ещё у меня была родственница, Христина Михайловна Запромётова. Вот она веру пронесла через всё советское время. И это удивительно. Она из лютеранской семьи перешла сама в православие. Была прихожанкой храма Николы в Кузнецах и потом храма на Маросейке. Она вела такую вот какую-то очень христианскую жизнь, но она тоже никогда ничего не говорила. Но как-то всегда от неё шёл какой-то свет, и мы это чувствовали в нашем детстве. Вот, чисто вот так по ощущениям. А в 90-е всё вот это рухнуло. Мы жили, жили, и вдруг «гласность», перестройка. Ой, здорово, можно теперь про всё поговорить! И появилась какая-то литература, и духовность полезла изо всех щелей. Какая надо и какая не надо. Чего мы тогда только не перечитали. Я просто сейчас вспоминаю, я в ужасе. Какой-то «Путь к свету» еще чего-то. И какой-то буддистский материал читали, и какую-то философию читали. И что только в нашей было голове? Или «Свет в конце туннеля», что-то такое было, вообще ужас какой-то был. Это были перепечатанные, машинописные листы. Какие-то рукописи или на машинке плохо, значит, через копирку сто раз перепечатанные экземпляры. И это было какое-то, я не знаю, наваждение. И вот все искали, все искали чего-то. Но у меня были друзья, которые начали ездить. Знаете, тогда в «Московском Комсомольце» были такие статьи про памятники архитектуры. Звали восстанавливать разные памятники архитектуры. Тогда было общество ВООПИК, но оно, кстати, и сейчас существует. Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры. И вот они ездили по усадьбам, по х, кстати, сейчас существует, Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры. Ну а какие там были работы? Кирпичи покидать, какие-нибудь доски потаскать, от мусора что-нибудь освободить. И работали очень часто на усадьбах. А при усадьбах какой-нибудь храм. Вот. И меня стали друзья звать, говорят: «А давай поехали туда». Ну, кстати, вот подруга эта была, она вот как раз была из кружка в Пушкинском музее. Тоже все были вот искусством, культурой, да, как бы заражены. Вот. И вот, ну как же усадьба красивая разваливается, надо поехать восстанавливать. Мы же все такие, вот еще вот почти комсомольцы, то есть мы за свою страну. В душе прям такие честные-честные. Мы такие вот прям все идейные какие-то были. Вот, поехали восстанавливать, поехали. У государства сил на все не хватает. Мы не думали, почему не хватает, куда там, это сейчас все. Ой, пусть государство восстанавливает, там какой-нибудь памятник опубликуют, под ним куча, значит, пусть тот-то восстанавливает, пусть, мы даже об этом не думали, что пусть государство восстанавливает. Нет, вот нас позвали, всё, мы поехали. Туда поехали, сюда поехали, и в Боровск поехали, и в какую-то усадьбу под Звенигородом поехали. А в 92-м начали храмы передаваться, даже чуть раньше. Там сначала было тысячелетие крещения Руси, уже пошло потепление. Потом начали потихонечку храмы передавать. И при храмах тоже нужна... Они же храмы были в ужасном состоянии. Большинство в каком-то библиотеке, в каком-то гараже, в каком-то ещё что-то. И мы тоже: «А поехали, здорово»! И мы не думали про то, что мы как бы что-то такое прям делаем. Надо, значит, едем. И постепенно стал складываться круг каких-то людей, которые ездят. Но всем нам было вот лет по 20. Самым старшим было лет 30, они для нас казались такие ужасно пожилые. И как-то вот стали ездить, что-то делать, и прибились. И в то время возникает как раз на этой волне несколько таких волонтерских отрядов. Отряд «РеставросЪ», который до сих пор существует. Отряд «Рождественка», который до сих пор существует. Но так его сложнее найти. И вот эти отряды, они тоже ездят куда-то. То на север, то есть в течение года идут работы на каких-то объектах в Москве: это и Рождественский монастырь, и храм Казанский на Красной площади. Он же тоже был разрушен полностью. Соответственно, приходили, отбивали асфальт в этом месте. Для того, чтобы там началось восстановление. Потом храм Успения в Путинках, где мы потом и познакомились с будущим мужем. Вот, тоже приходили, ну, мы приходили ужасно. Мы вообще не по церковному одеты. В шортах, в футболках. Конечно, там, ну, мы знали, что в храме положено покрывать голову. Иногда косыночку завяжем там. А иногда и нет, ну, потому что мы приходили работать. Мы не шли в храм, как в храм. Но мы понимали, что это наша история, культура. Потом иногда такие отряды сбивались в какие-то большие, там человек по 40 отряды, и ехали восстанавливать какие-нибудь храмы на север. Вот так РеставросЪ поехал первый раз в Белозерск. И я не сразу, не с первого года. Потому что я на тот момент поступала в Строгановку. И у меня экзамены совпадали с поездкой. Но я очень хотела с ними ехать. Раз не поехала, два не поехала, а на третий год я уже с ними поехала. В общем, как-то совпало. Вот, и, конечно, это было открытие этого русского севера, Белозерска, Кирилло-Белозерский монастырь, Ферапонтово, и Иродионова Илоезерская пустынь. И вот это всё такой вот север, причём без прикрас. Ты идёшь по улице, встречаешь бабушку, спрашиваешь у неё, как пройти, и понимаешь, что бабушка тебе отвечает на том языке, который ты вообще не понимаешь. А она просто отвечает с вологодским акцентом. И ты сначала так что-то думаешь, вроде по-русски тебе бабушка ответила. И потом так проникаешься всем этим. Ну, вот Белозерск, многие из моих друзей тоже считают своей духовной родиной, потому что вот такие отряды. И получалось, в этих отрядах получались, во-первых, единомышленники. Во-вторых, это была, конечно, молодежь. Мы все были озарены единой целью. И поскольку это был 92-й уже год, к нам в отряд приходил регулярно батюшка. Он тоже не приходил для того, чтобы уговорить нас креститься, нет, он приходил просто поговорить с нами о жизни. Ну и, конечно, были какие-то вопросы, еще что-то. И вот отец Виталий Осипов тогда вот в Белозерске приходил. И многие ребята потом в конце смены просили покрестить их. Я сначала думала, ну я уже как-то ходила. И я думала, что ну что, покреститься может быть. А мой папа говорил так, что нет, ну если покреститься, то это ты как все тогда будешь. Вот все сейчас крестятся, все крестятся массово, что ты будешь как все? А меня так немножко воспитывали, что не иди с толпой, вот думать массово, что ты будешь как все? Такое сильное искушение. Я думала, ну я, может быть, действительно. Ну где я такая уж верующая? Да нет, я не могу сказать, что я там сильно верующая. Вот. И вышел такой смешной случай, что вдруг, не сказав мне, моя лучшая подруга Аня Жорова идет креститься. И я смотрю, а она пошла и крестится. А почему она мне не сказала, я даже не знаю. И в какой-то воскресный день батюшка ее крестил. Я прихожу, говорю: «Аня, как ты могла вообще без меня это сделать»? Она говорит: «Ну вот батюшка же, иди к нему, договорись». Она, видимо, ну с ним договорилась, она и еще там кто-то. Вот, я уже все, я поняла, что я уже не могу отвертеться и не креститься.

Кира Лаврентьева

— Вечер воскресенья на Радио ВЕРА продолжается. Напоминаю, что у нас в гостях Анастасия Варнавская. Жена священника, многодетная мама, художник, преподаватель. А меня зовут Кира Лаврентьева. Мы как раз сейчас говорим, вот подошли к кульминации, к крещению. Так, и как там все?

Анастасия Варнавская

— Ну и массово мы, конечно, крестились вот в этом городе Белозерске. В Успенском храме, где старинные иконы.

Кира Лаврентьева

— Ну это же еще очень колоритно, вот этот русский север.

Анастасия Варнавская

— С одной стороны колоритно, а с другой стороны, это такая разруха в то время была. И это была свобода, тогда не было сотовых телефонов. С родителями мы общались, мы ходили на переговорный пункт, звонили родителям, говорили: «Мы доехали», и всё. Всю смену, три недели мы там работали, с родителями связи никакой. В лучшем случае, ну, мы иногда сходим, позвоним, там, телеграмму отошлём. Вот, родители не знали, как мы, с кем мы, чем мы там занимаемся. То есть такой связи, как сейчас, чтобы послать фоточки, такого не было. Я не знаю, как меня родители везде отпускали. А ведь очень часто после этих смен мы отправлялись еще куда-нибудь. Ну, в первый раз я поехала сразу домой. Потому что у меня там какие-то были важные дела. А вообще чаще всего и уже в дальнейшие разы мы так и делали, что после смены мы ехали куда-нибудь путешествовать. Тихвин, Санкт-Петербург, в Санкт-Петербурге, в Царском селе, тогда проходили тоже работы. И вот мы как-то так стали ездить. Ну и вот мы покрестились, давайте уж по порядку. А дальше мы не знаем чего. И мы с подругой возвращаемся, выходим, значит, из Белозерска, приехали на автобусе в Вологду. Она говорит: «Слушай, давай пойдем, проверим местных бабок». Я говорю: «Зачем»? Она говорит, что ну мы сейчас одеты как туристы же с рюкзаками. Не пойми какими, вот выгонят нас из храма в таком виде или не выгонят. И мы, значит, в штанах, в каких-то нелепых куртках, значит, уже прожженных, таких костровых. С рюкзаками, вваливаемся в один из храмов, который мы нашли действующий в городе Вологда. Ну, это вот только безбашенные 20-летние. Вот по сторонам оглядываемся, не выгнали. Ладно. Я говорю: «Ну, что мы сюда»? Она говорит: «Слушай, у нас нет молитвослова, давай купим». Ну, давай. Покупаем первые свои молитвословы. Чего с ними делать, мы не представляем, зачем нам? Ну надо, надо, чтобы был молитвослов, и всё. Я не помню, кто нам сказал вообще такую идею в нашу голову заранее, что надо иметь духовника! И потом мы возвращаемся в Москву и начинаем ходить по разным храмам. Потому что у нас такая идея, что надо найти духовника. Но чтобы ходить на службу в храм, у нас такой мысли тогда не было. Что надо ходить, молиться. Нет, зато мы знали, что посты надо соблюдать. Потому что в отряде соблюдались посты. Там среда, пятница соблюдалась. И когда я приезжаю и начинаю дома, значит, в среду и пятницу не есть мясного, моя мама догадывается, что я крестилась.

Кира Лаврентьева

— И как они отреагируют?

Анастасия Варнавская

— Нормально, нормально. У меня очень лояльные родители, поэтому они совершенно спокойны. Они: «Ну так бы сразу и сказала».

Кира Лаврентьева

— Они еще не знали, что вы женой священника станете.

Анастасия Варнавская

— Нет, нет, ну это вот... У меня очень лояльные, очень демократичные родители. Они нас воспитывали в том, что это вот твоя жизнь, и ты сам решаешь, кем ты будешь. Я поэтому четыре раза в институт поступала. Вот сейчас я бы своему ребёнку такого не позволила. Я бы сказала: «Если ты сюда не можешь поступить, возьми, выбери институт полегче». А мне родители говорят: «Ты хочешь в какой-то другой»? Я говорю: «Не хочу в другой». Они говорят: «Ну, раз хочешь в этот, значит, и поступай». Родители мои, они из поколения вот таких шестидесятников. Поэтому они были такие очень-очень демократичные. Вот, и поэтому: " Ну, нормально, да, приехала, ну, постится, ну и ладно«. Вот, а в принципе, я уже на тот момент, это же были голодные 90-е, и тогда мы понимали, что поститься вообще легко. Потому что в отряде, когда там ты питаешься вообще гуманитарной помощью.

Кира Лаврентьева

— Доширак заварил, вот и всё.

Анастасия Варнавская

— Тогда не было Доширака. Тогда были коробки чечевицы и коробки макарон, у которых дырочка посерединке. И на завтрак чечевица, на обед макароны, и на ужин чечевица. А на следующий день наоборот. Вот так у нас было питание такое в отряде. И чтобы это все съедать, это сдабривалось либо кетчупом, если его достали, либо гуманитарной тушенкой.

Кира Лаврентьева

— Понятно.

Анастасия Варнавская

— Поэтому все были приучены к такой аскезе заранее.

Кира Лаврентьева

— Вы нашли духовника в итоге?

Анастасия Варнавская

— Вот, мы стали ходить в Москве по храмам. Пойдем сюда зайдем, пойдем сюда зайдем. Как найти духовника, мы же не знали. То есть про то, что исповедоваться, причащаться надо, нам никто не сказал. И поэтому мы в итоге пошли уже привычным путем, мы стали читать в московском комсомольце объявления. В каком храме нужна помощь, и приходили в этот храм. Вот так вот мы оказались, по-моему, и в Путинках, и ещё где-то. И так вот мы и оказались в храме Марона Пустынника Сирийского. Вот, приходим, смотрим, неужели это храм? Какой-то кубик стоит сверху, то ли труба, то ли чего-то торчит. Это сейчас уже понятно, что это барабан, над которым главка была. В алтаре ворота проездные, потому что это был гараж снегоочистительной техники. Вокруг гаражи, и храм завален. Алтарь почти наполовину завален просто мусором разным, бытовым таким. Внутри стояли ещё машины, то есть сбоку в храм тоже был пролом. Такой был проезд. А внутри храма была яма, в которой машины ремонтируют. Поэтому пол был залит мазутом, то есть узнать в этом храм было ну очень сложно. Мы пришли такие, поработали. Но как обычно мы приходили же не вдвоем. Мы всей командой приходили, там сколько нас человек собралось. И такая традиция была, что мы приходим работать, и обычно после работы волонтеров чем-то кормят. Чаем поили, еще что-то. И везде чаем поили. Времена были такие голодные, чай с хлебом или с какими-то сушками давали все. А здесь не просто чаем попоили, а еще и батюшка с нами вышел поговорить. А батюшка тогда, отец Александр, он только этот храм получил. Он только-только был свежевырукоположенный батюшка. И в 92-м году ему дают вот этот храм, а он служил в соседнем храме Иоанна Воина. И как раз ему дали для восстановления вот эти руины. Он тоже тогда был молодой, задорный. Ему интересно, наверное, было с молодёжью пообщаться. Мы начинаем ему какие-то вопросы задавать, и мы чувствуем, что общение пошло здорово. Стали общаться с ним. Он говорит, что ну приходите ещё раз. Мы спрашиваем: «А когда можно прийти»? Он говорит: «В следующую среду приходите». Ну мы пришли в следующую среду, потом ещё в следующую среду. А потом он уже нам рассказал про то, что надо исповедоваться, надо прочищаться. И вот так вот потихонечку как-то вся наша компания, она втянулась. Кто куда. Друзья пошли помогать в храме Всех Святых в Красном Селе и стали духовными чадами отца Артемия Владимирова. И, в общем, как-то так разошлись все по своим храмам. Сейчас уже многие, вот с кем мы ездили, многие уже сами священники. Священниками стали, кто-то стал, ну, всё равно почти все вот как-то при храме работают. Или что-то делают или продолжают вот эту волонтёрскую деятельность. Я теперь по жизни волонтёр. Я не могу с этим движением расстаться, то есть я, конечно, не могу уже таскать кирпичи и доски. Но всё равно. Если там надо чего-нибудь: обложку для книжки нарисовать, для какой-нибудь или ещё что-то, реконструкцию историческую сделать. Вот есть Юра Стародубов. Он как бы выходит из Реставроса, но он, спасая наследие, в городе Тутаеве приобрёл амбар 17 века, который разваливался. И он говорит: «Я не могу смотреть, как 17 век разваливается». Строгановский амбар, он каменный, кирпичный, огромный, в размер стадиона. И он это приобретает. Делает крышу, тоже к нему ездит регулярно РеставросЪ. Я говорю: «Юр, я тебе не могу помочь ни с чем, давай я тебе сделаю картинки. Нарисую, какие ты хочешь». Вот я для него несколько исторических реконструкций нарисовала, как этот амбар выглядел в XVII, XVIII, XIX веке. Поэтому чем могу помочь, тем вот так немножечко как-то помогаю. Ну и муж мой тоже, он получилось так, что мы сначала ездили в РеставросЪ. Потом съездили с отрядом «Рождественка» на Соловки, и там работали. И тогда еще монастырь не был полностью монастырём. Там частично был музей, а частично кельи просто пустовали. И мы жили в неотапливаемых этих кельях. Ну вот приезжали студенты тогда тоже, студенты МИФИ приезжали и работали, и мы приезжали. Чего скажут делать. Ну мы от музея, да, по музейной линии ездили. Вот. Тогда в Киев ездили, в Скит Феофания, там помогали восстановлению. То есть, такая география была потрясающая! Коневец, тогда тоже только был передан монастырь. Туда вот как-то ездили. Столько получилось видано. Но, с другой стороны, видано в таких руинах! И как-то всё это было настолько жалко. Но почему-то не было ощущения уныния и какое-то упадничества. Ты видишь, и ты понимаешь: я сейчас начну делать, и всё сделаем. Ну, там, и, глядишь, действительно, вот так же, как и у храма Марона. Потихонечку какие-то спонсоры стали находиться, не один. А там один одно помог, другой другое. И потихонечку храм так украшался. Да, но сейчас вообще даже, ну, посмотришь, обычный храм. Сложно поверить. Ну и с мужем мы тоже вот так вот ездили, и потихонечку вот как-то у нас несколько пар так образовались. И вот, это получилось по интересам. По каким-то общим делам, как-то такое знакомство, а потом поженились в 94-м. Потом, не знаю, такая жизнь была как-то, мы даже не задумывались: как мы будем жить?. Сейчас я чаще думаю: что будет завтра? Мне кажется, мы тогда как-то жили, и нам казалось обязательно чего-то будет завтра. Хотя были времена, вспоминаешь... Можно было, например, выйти за хлебом и не найти хлеба в магазине. Ни в одном из ближайших магазинов можно было не найти хлеба. Вот просто его не было. Вот было такое, вот были 90-е. Вот, ну ладно, придёшь домой без хлеба. Мама говорит: «Ну и ладно, давай горох там сварим или ещё чего-нибудь». Мне кажется, родители, наверное, переживали, но они нам не показывали. А мы были молодые, безбашенные. Нам казалось, что нам всё по плечу! Ну если руки есть, значит, я пойду. Опять же, мы всегда уже потом, когда в храм стали ходить, мы знали, что мы придём всегда в храм, поработаем и нас всегда покормят! Поэтому мы не пропадём. Была такая чёткая уверенность.

Кира Лаврентьева

— Эта вот свободолюбивая трудническая жизнь, она как-то скорректировалась, когда ваш муж стал священником?

Анастасия Варнавская

— Нет, ну здесь же всё как бы не только когда стал священником... Здесь, когда мы уже обрели как бы детей. Даже нет, дети у нас не сразу начались. Вот мы 6 лет без детей сначала пожили. Поэтому у нас был такой достаточно большой период, когда мы жили вот именно так, друг к другу притираясь. Нет, просто даже муж сколько-то лет был алтарником, потом сколько-то лет был диаконом. Уже тогда, даже на моменте алтарничества, всё равно мы уже понимали, что мы вот при этом в храме. То есть меня попросили, когда немножечко храм был приведён уже в порядок, и были построены какие-то первые домики на территории храма, вот появилось первое помещение, открылась первая воскресная школа. И я начала там работать. Ну, поскольку я была всегда художником, мне сказали: «Ну, давай попробуй с детишками порисуй что-нибудь». Мы с детишками там рисовали, что нам было интересно. Потом появилась такая идея поступления в Свято-Тихоновский институт. Надо же где-то учиться. У мужа появились мысли о священничестве, он когда вот спросил батюшку, ну тоже тот благословил Свято-Тихоновский. Самое смешное тоже, еще до нашей свадьбы, мы еще вот волонтеры такие ничего не понимающие, а у мужа уже была такая идея священничества, и он батюшку спрашивает: «Как вы думаете, если я священником когда-нибудь стать, у меня получится»? А батюшка ему так говорит: «Ну, это, надо сначала научиться все двунадесятые праздники посещать в храме». Мой муж говорит: «А, ну, хорошо». И с тех пор он стал посещать сначала все двунадесятые праздники. Ну, то есть постепенно происходило. В воцерковлении это удивительно. Я думаю, какая была мудрость. Этим студентам, полным неофитам, не сказать: «Ты должен вычитывать утреннее, вечернее правило, поститься четыре раза в год». Вот не вот это все. А «Ты должен посещать все двунадесятые праздники». А дальше, видимо, Господь делал своё дело. Потому что ты уже начинаешь приходить на все двунадесятые праздники. Начинаешь уже что-то про эти праздники узнавать. И постепенно, постепенно вот так вот воцерковляешься.

Кира Лаврентьева

— «Вечер воскресенья» на Ради ВЕРА, дорогие друзья. У нас в гостях Анастасия Варнавская, художник, жена священника, многодетная мама. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы вернёмся после короткой паузы.

Кира Лаврентьева

— «Вечер воскресенья» на Ради ВЕРА продолжается, дорогие друзья. Еще раз здравствуйте. С радостью напоминаю вам, что сегодня у нас в гостях Анастасия Варнавская, жена священника, многодетная мама, художник, преподаватель, аж с 17 лет преподаватель воскресной школы.

Анастасия Варнавская

— Нет, воскресной школы с 1995-го года. А с 17-ти лет, просто, когда я первый раз не поступила в институт, то пошла преподавать. Это были 90-е годы, поэтому надо было работать, иначе не проживешь. Потом я же поступала в институт, мне нужны были репетиторы, и поэтому, чтобы оплачивать репетиторов, надо было работать. Мне сказали: «Иди работай». Я говорю, а что я умею? И знакомая говорит: «Рисовать умеешь»? Я говорю, что да. Она говорит: «Ну вот смотри, вот место, тут детский центр, можно преподавать». Я говорю: «Что преподавать»? Она говорит: «Что хочешь, кроме изостудии, изостудию уже я веду». Я говорю: «А можно я буду историю искусств детям преподавать»? Она говорит, что можно. И вот так ... Я говорю, мы безбашенные были, совершенно!

Кира Лаврентьева

— Вот вы рассказывали, что вам родители очень много давали именно вот этого вот материала про искусство, вот этой красоты, музеи, благо, есть возможность вот в крупных городах как-то приобщиться. У вас с детьми такая же история или всё-таки уже по-другому всё складывалось в отношении искусства? В отношении творческого развития, какого-то напитывания такого, насмотренности?

Анастасия Варнавская

— Сейчас я хочу тогда завершить сначала ту мысль. Давайте завершим ту. Про то, что я видела... И вернёмся к детям. Потому что когда я вот это всё смотрела, еще будучи не крещенной, я это все смотрела просто как красивое. А когда я крестилась, я стала открывать эти альбомы с иконами или ходить на выставки. Я стала понимать, вот оно про что! То есть для меня открылся такой мир того, что я уже знала, но я это не понимала. Это как вот сейчас, если, когда читаешь, например, Евгения Онегина в классе восьмом, когда из-под палки, а потом, когда ты уже повзрослел, и уже ты имеешь семью, и снова перечитываешь Евгения Онегина. Происходит открытие!

Кира Лаврентьева

— С удовольствием уже!

Анастасия Варнавская

— Не просто с удовольствием. А ты думаешь, так вот оно, про что было. И вот для меня всё искусство открылось по-другому. И, конечно, то, что я всё это видела до того, это мне безумно помогло. С моими детьми здесь немножко такая ситуация. Наверное, как сапожник без сапог немножко. Мои дети чуть-чуть перенасыщены мною, поскольку я человек, вот как видите, активный такой. То волонтёрить меня тянет, то преподавать. И я всё время преподаю, и кому-то чего-то рассказываю. А мои дети немножко от этого устают. Девочки неплохо рисуют, сын рисовать вообще отказался, но все они прошли через Пушкинский музей. Через его кружки, и немножечко такую закваску каким-то хорошим искусством они получили. И поскольку ни я, ни муж не учились в музыкальной школе, у нас не было негативного опыта, мы всех детей отдали в музыкальную школу. Получилось так, что наши дети все пропитаны музыкой оказались. И действительно пропитаны. А муж мой очень любит музыку. Сейчас не только он священник, а еще у него как бы на приходе есть ансамбль старинной музыки «Le Grillon». Они играют музыку чаще всего западноевропейскую, чаще всего эпохи барокко. Все говорят: «Ну почему эпохи барокко»? Он говорит: «Потому что очень красиво». Потому что это такая красота, и очень много той музыки западноевропейской, опять же, нам кажется, что это просто так написано, а очень много там духовных каких-то вещей, которые заложены. А что это за ансамбль на приходе у нас? Тоже получилось так, что есть музыканты профессиональные несколько человек, но в основном это, например, выпустились дети из музыкальной школы, дальше они не хотят учиться музыке. И идут учиться чему-то другому, но играть они умеют и играть хотят. И получилось, что из таких любителей кто-то просто решил освоить какой-то инструмент, и вот создался такой ансамбль. Он тоже уже лет 10 функционирует. Так, о чем мы говорили до этого? Про детей и искусство. И дети наши напитаны хорошей музыкой, качественной музыкой, но и, конечно, сейчас они слушают разную музыку. Уже теперь запретить в 16-19 лет, запретить ничего нельзя, но я единственное, на что уповаю, что им привит хороший вкус. И поэтому как бы, ну то, что безвкусицу они слышат и чувствуют. Иногда проходишь, слышишь в наушниках что-то такое, я говорю: «Как ты можешь такое слушать»? Они: «Мам, я это не слушаю, это просто вот мне дали послушать, чтобы мое мнение спросить». И в целом, я доверяю своим детям. Я надеюсь, что какие-то такие вещи базовые мы в них заложили.

Кира Лаврентьева

— Ну вот эта вот история с безвкусицей. Рано или поздно ведь очень многие, выросшие в церкви дети начинают познавать мир вокруг церкви, уже за оградой её. Вы для себя ставили вопрос, что делать, если вот ребёнок на какое-то время от церкви отойдёт?

Анастасия Варнавская

— Чёткий вопрос я не ставила. Я думаю, что всё по ситуации. Но получилось, опять же, так, что мои родители были очень лояльными родителями. Я достаточно тоже лояльна. Стараюсь при всей моей жёсткости быть достаточно лояльным родителем. У нас дети никогда не росли строго в церковной ограде. Они не учились в православных гимназиях. А учились в обычных школах. Сын был очень рассеянный, и в обычной школе учился недолго. Мы забрали его на семейное обучение. Это тоже был очень интересный опыт, но потом он всё равно поступил в музыкальное училище, в обычное, светское. А люди там разные, бы по-разному мыслящие. Вот еще искусство, конечно, всегда спасает. То есть, если даже они устали немножко от христианства. Конечно, дети устают. Мы можем показать собой пример, но не можем передать свой духовный опыт. И получается, что, конечно, всегда такая опасность есть. Хотя дети уже большие, и слава богу, они в храме бывают достаточно регулярно. Но я не могу сказать, что никто из них не отпадет. Ну, я же видела примеры, когда и взрослые люди отпадали. Ходили-ходили в храм, или это там в 40 перестали ходить, потому что им надоело. Опасность, мне кажется, есть, ну, подстерегает вообще не только детей. Вот, но если мы не выставляем им какие-то жесткие ограничения, что так нельзя. Потому что мои девочки там и волосы красили в какой-то момент, и ещё что-то. Некоторые говорят: «Как ты могла разрешить»? Я говорю: «Понимаешь, сейчас если я им это запрещу, будет хуже, я потеряю с ними контакт». Мне важнее вот этот контакт. Ну и наш батюшка, отец Александр, он тоже всегда говорил: «Главное- контакт, вот держи контакт». Остальное всё по воле Божьей. Помолиться где-то можно за них, ещё чего-то. Но вот пока контакт есть, и пока нету вот каких-то таких вот... Конечно, они и взбрыкивают иногда, и какие-то бывают временные отходы, но такого вот глобального пока с Божьей помощью не было. Это же вот жизнь человеческая, это же невозможно нигде соломки подстелить, к сожалению. Поэтому мы можем только показывать им, что жизнь разная. Опять же, наша задача — научить их думать своей головой, чтобы они не велись на поводу у большинства. Сейчас очень модно у молодёжи критиковать церковь.

Кира Лаврентьева

— Всё критиковать модно, да.

Анастасия Варнавская

— И всё критиковать, в частности церковь. Но показывать им, что нет, а ты подумай: почему критикуют. Подумай, почему так, а почему вот здесь так. И как-то вот показывать. Ну вот в этом смысле семейное обучение, конечно, оно много даёт, потому что можно вкладывать в ребёнка те ценности, которые ты считаешь нужным. Ты успеваешь с ребенком, когда он учится дома, особенно, например предмет «история». Вот история такая у нас, что очень много можно заложить христианского. Вот этого христианского понимания в души детей, литература. Мы всегда со своими детьми очень много читали вслух. Когда читаешь вслух, тоже волей-неволей обсуждаешь. И тоже это получается всё как бы назидает. Даже если ты используешь даже какую-то сомнительную литературу. Всё равно, если в школе что-то задали, и нужно прочитать, там, те же «Отцы и дети» Тургенева, где там дети не слушаются. У них бесконечные конфликты. Всё равно со своими детьми можно поговорить, почему конфликты. Чего там как обсудить. Мне кажется, вот это важно, именно диалог с детьми, а не ограда церковная. Они из ограды всё равно выйдут.

Кира Лаврентьева

— Вы сказали фразу, что можно до 40 лет ходить, а потом прекратить, потому что надоест. Вот этот момент надоедания, его как не допустить?

Анастасия Варнавская

— А его нельзя не допустить, всегда надоедает. Мне кажется, ну, как бы периодически бывает такое, ты должен просто понять, ну, а что тебе надоело? Что тебе мешает в данный момент? Очень часто бывает на самом деле. По себе знаю- здоровье. Ты себя к чему-то понуждаешь, понуждаешь, а потом чувствуешь, сломался. Почему сломался? А, не очень хорошо себя чувствовал. Или что-то ещё, или какая-то психологическая проблема. Если ты так с критикой к себе относишься и не загоняешь себя в какие-то жёсткие узкие рамки. Конечно, я сейчас, вот как я ходила в храм, выстаивала какие-то длинные службы в 20 лет, я сейчас так не могу выстоять. У меня не хватает даже просто физической силы. А я думаю: «Боже, и как это я тогда ходила». И ведь я удивлялась на других людей, что они постоять не могут. Но я себя ловила на этой мысли и говорила: «Вот сейчас критикуешь, вот ты доживи до их возраста...», и вот точно. Поэтому, конечно, есть. Есть привыкание, есть надоедание, какое-то выгорание. Но я неуемный человек, если я выгорела, то я говорю себе: «Стоп, на паузу, пошла отоспалась». И потом мне обязательно чего-нибудь сваливается. Вот либо меня на Радио ВЕРА позовут, либо мне скажут: «А давай выставку в Архангельске сделаем» или ещё чего-нибудь. Какой-нибудь безумный проект свалится на меня. Я ввязываюсь в этот безумный проект, и мне уже жить не скучно! И я уже опять куда-то бегу и думаю: «Как я оказалась в этом проекте»? Сама не знаю. Вот это интересно.

Кира Лаврентьева

— Я недавно смотрела фильм про Фёдора Конюхова. Он недавно был в прокате. И там ему задают вопрос, мальчику, который играет Фёдора Маленького: «Ты понимаешь, что тебе нужно как-то научиться жить»? Он говорит батюшке, который к нему обращается: «А что мне делать с этой жаждой? Это же тоже Бог даёт эту жажду узнать, жажду открыть, пойти или поехать». Вот эта вот постоянная «жажда познания». А батюшка отвечает: «Ты молись и спрашивай у Бога, что тебе сделать с этой жаждой, и он тебя откроет»! Это просто удивительно. Вот, мне кажется, вы как раз про жажду говорите.

Анастасия Варнавская

— Ну, может быть. Мне кажется просто, что здесь вера должна быть живой. Мы же живём, у нас разный возраст и у наших детей разный возраст. Например, на даче у нас получилось так, что дачный поселок сложился фактически из наших прихожан. Те, кто первыми туда приехали, это было несколько многодетных семей, детей было не очень много. Но мои дети, которым там 6, 8, 12, и другие дети примерно такого же возраста. И мы, когда вот дети-то кругом бегают, мы говорим: «Ну чего же они будут так бегать-то». Мы с ними то поиграли, то костер для них какой-то, то в поход куда-то, то спектакль поставили. Потом у нас храм такой был в плохом состоянии. Мы такие: «А давайте с детьми сходим, там что-то поделаем по храму». Сходишь, ну и вот ты живешь вот с этими детьми, и потом раз смотришь, там другой год еще кто-то приехал, а потом уже люди приезжают и говорят: «У вас так здорово, у вас так с детьми занимаются»! Мы говорим: «Кто занимается-то, мы сами занимаемся». А сейчас мои дети выросли, и мне говорит: «Матушка, а вы будете заниматься»? Я говорю: «Друзья, где ваши дети, где вы, занимайтесь. Вперед». Просто вот мы живем вместе с детьми. И получается, что мы свою жизнь как-то проживаем. Поэтому, с одной стороны, есть привыкание, с другой стороны, мы меняемся. И всё вокруг нас меняется. Если мы ничего, ну, не консервируем жёстко, то всё равно получаются какие-то новые проекты, новые какие-то интересы: то выставка какая-то, то куда-то поехать, то какой-то новый человек, он тебе какие-то новые задачи перед собой ставит. Просто если ты открыт миру, то, мне кажется, и тогда вот Господь показывает, где ты нужен. И чего тебе делать.

Кира Лаврентьева

— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. У нас в гостях Анастасия Варнавская. Художник, жена священника, многодетная мама. И вы знаете, вот эти вот слова: «где ты нужен» и «что тебе делать» — это класс. Потому что сейчас люди как-то пытаются себя найти. И в поисках себя можно если не там искать, мне кажется, себя совсем потерять.

Анастасия Варнавская

— Ну, у меня тоже такое бывает. Я тоже периодически пытаюсь себя искать. Но в последнее время... Мне заронили такую мысль интересную, что наша жизнь — служение. Жизнь христианина в особенности. И что вот ради служения мы, в общем-то, и живём. И служение — это всё. Батюшка в храме служит. В воскресную школу я пришла детям урок проводить — это служение. У меня дети маленькие, я не могу в храм на службу пойти — это тоже служение моим детям. Если у меня пожилые родители, с которыми я должна посидеть вместо того, чтобы на службу пойти, это тоже служение. И здесь просто важно увидеть, что Господь тебе даёт эти ситуации. Ну, не всегда у меня, конечно, так мысль получается, но по большому счёту, особенно когда начинаешь расстраиваться где-то, что-то у тебя не получилось, может даже начнёшь унывать. Важно переключаться и подумать. Думаешь: «А зачем мне это? Зачем эта ситуация мне дана? Ага там, вот тут я ошиблась. И тут вот не так, значит, вот успокойся, посиди, посмотри вот на это». Ну и всё равно, и вот эта основная мысль. И детей я пытаюсь приучать понемножечку к этой мысли. Хотя поздно я спохватилась. Надо было раньше эту мысль в них закладывать. Они тоже иногда говорят: «Ой, зачем мы идем?», особенно на даче. Мы там часто ходим в храм прибираться. Там прибираться надо, покосить иногда нужно. И в общем это тяжело. Они иногда не хотят. Говорят: «А вот мои друзья не пошли». Я говорю: «Нет, вы должны идти. А то, что вы сделали для храма? Ничего. Поэтому идите, сделайте. Полчаса. Ну как бы немножечко должно быть вашего служения. Вы в храме поете? Нет, не поете. Ну хоть чем-то послужите. Покосите траву вокруг храма, если вы можете покосить». Особенно, когда дети маленькие. Они на службе-то толком выстоять не могут. В чём их служение? Они могут что-то... Кирпич перенесли с одного места на другое. Цветы посадили рядом, ещё что-то сделали хорошее. Ну вот мне кажется, что, если вот так свою жизнь воспринимать, что пусть я маленький, но я буду понемножечку делать своё служение. По маленькому кирпичику, по маленькой досочке какой-то куда-то приносить. Когда вот храм только отдали, Марона Пустынника. Вот тут ещё гараж, у нас была такая очень пожилая бабушка Клавдия Васильевна. Вот она, будучи уже бабушкой, она пришла в храм. И когда бы мы не пришли, а мы раз в неделю волонтёрами приходили. Значит, волонтёрами, придёшь, а Клавдия Васильевна по одному кирпичику таскает. Из одного угла в другой. И вот такой это был пример. И сил у неё на то, чтобы делать чего-то много, не было. А вот по одному кирпичику. Я думаю, это потрясающий такой пример, что вот человек в пожилом возрасте пришёл к храму. Он понимает, что времени осталось мало. Но он вот по этому одному кирпичику будет перетаскивать. Там, где завал, а там надо было ещё сортировать эти кирпичи, хорошие от плохих, чтобы хорошие на реставрацию. И вот она потихонечку, потихонечку... Но вот её вклад есть в общее дело.

Кира Лаврентьева

— Как Вы думаете, какие задачи стоят сейчас в наше непростое время для современного христианина?

Анастасия Варнавская

— Задачи? Задача, мне кажется, вот одна вот — это служение. Вот ты пойми, что ты служишь Богу. Всей своей жизнью. И тогда вот, если ты, конечно, себя осознаёшь христианином... А если не осознаёшь, тогда... А тогда всё равно служение. У меня есть удивительный пример. Человек, руководитель благотворительного фонда «Вереница». Они занимаются восстановлением деревянных храмов на русском севере. Человек не крещеный, не воцерковленный и вообще не верующий. Маргарита Баева, она потрясающий человек. Потрясающей души человек, она болеет за каждый храм, который она восстанавливает. Она берется только за те храмы, вокруг которых хоть какой-то народ живёт. И если народ живёт, она говорит: «Значит, храм будет нужен». И она этих людей приглашает на богослужение, говорит: «Давайте молитесь». Она приглашает батюшку, чтобы батюшка к ним регулярно приезжал, там кого-то покрестил, молебен провёл. А сама она вот так вот пока к Богу не пришла. Я думаю, это потрясающий пример того, как человек может делать дело. Я каждый раз на неё гляжу, она все свои отпуска проводит там на севере. Восстанавливая эти храмы. Она работает там в небольшой частной школе. Большую часть своей зарплаты она тратит на все эти восстановления. Ну, конечно, она там собирает, как благотворительный фонд. Вот, я так не могу, я смотрю на неё, думаю, вот подвижник! А насколько нам легче христианам! Потому что мы знаем, зачем мы это делаем. А как она, я даже не представляю, но она тоже знает. Она знает, что это её культура, это её родина, это её страна. И она вот этим занимается. Она говорит: «Мы должны сделать этот мир немножко лучше». Мне кажется, это вообще девиз для всех людей хороших.

Кира Лаврентьева

— Вот вы в начале программы сказали, что в советское время была такая идеология, несмотря на все нюансы, так их назовём, да, и минусы советского времени, особенно для церкви. Но всё же там был момент, что, если надо делать дело, ты не смотришь на соседа. Ты идёшь и делаешь. Вот как-то так, я думаю, что разные люди были, но из того, что я видела по своим родным, бабушкам, дедушкам. То, что вы рассказываете, это всё как-то очень созвучно. Ты очень все совпадает, в унисон все поет. И сейчас вы говорите: «Тебе надо делать, ты идешь и делаешь, и самое главное, что тебе надо служить». Ты, может, до конца не понимаешь, зачем ты это делаешь. Но у тебя есть страна, у тебя есть долг. У тебя есть культура, которую надо восстанавливать.

Анастасия Варнавская

— Дети.

Кира Лаврентьева

— Дети, да. То есть тебе есть зачем жить! И мне кажется, в этом вообще основная мысль нашего разговора. Мы как-то все уходим вот в перекладывание ответственности. В том числе за свое счастье, в том числе за свою жизнь. Вот кто-то у нас обязательно должен нас осчастливить. Или кто-то у нас виноват в том, что что-то пошло не так.

Анастасия Варнавская

— Так легче.

Кира Лаврентьева

— Да, да, да. А ведь получается, что точка-то отправная как раз вот отсюда идёт. Взять наконец-то ответственность и за свою жизнь. За свои дела, и за своё служение, и за своё счастье на себя. И вот это, кстати, очень такой интересный мотив. А какие у вас сейчас стоят задачи как художника, как преподавателя? Знаю, что вы сейчас преподаете в маленькой частной школе.

Анастасия Варнавская

— Вот главная задача... У меня всегда маленькая задача-зародить интерес. Вот в воскресной школе то же самое. Зародить в детях интерес. Ну вот к тому, что мы сегодня преподаем вообще. Поскольку я через искусство как бы разговариваю с детьми. То я обязательно, конечно, вот здесь большая благодарность Свято-Тихоновскому университету, в котором мне удалось поучиться пять лет. Ну только закончить не получилась, потому что я ушла в декретный отпуск, и не вернулась. Но, конечно, они заложили очень мощную закваску. И там были такие чудесные учителя-искусствоведы. Я сейчас понимаю только. А тогда я не понимала сколько в нас заложили. И сейчас я, насколько могу, все это отдаю детям. Уже по-новому. Мне кажется, не все дети кто ходит ко мне на уроки рисования или воскресную школу, станут художниками. Меньшинство, единицы. Но чтобы, опять же, чтобы вкус привить и привить вот этот интерес к искусству: почему так рисовали? Вот мы сейчас вот проходим первобытное искусство. Почему они так рисовали, зачем им это было нужно, как они это делали? Ну вот прикоснуться к этому. Чтобы у детей открылись глаза от удивления. Но чтобы у детей открылись глаза от удивления, они должны сначала открыться у меня. Если я этой темой не заболела, не вдохновилась, то я не смогу провести урок. Поэтому сначала я копаюсь сама. Читаю что-то, смотрю, удивляюсь. Сейчас есть новые открытия, которых не было, когда мы учились в институте. В древнем искусстве в том числе. И поэтому очень интересно. У меня порой не хватает на всё это время. Но я думаю каждый раз, что даже если я детям не расскажу всё до конца, всё как положено, всё равно, если я с интересом им это расскажу, то хоть несколько человек, но загорятся! И вот, мне кажется, самое главное- какой-то интерес посеять. Ну, вообще, вот что бы мы ни делали. Самое главное — это «человеческий интерес». Если нам интересно, любопытно, то мы тогда начинаем расти! И нам есть для чего вот что-то делать. А дети, они вообще такие любопытные существа!

Кира Лаврентьева

— Анастасия, а вот эта любовь к искусству, любовь к творчеству, вы сказали, она через собственный интерес прививается детям. Но как сделать так, чтобы это не было, знаете, чем-то навязчивым? Мне так интересно, мне так интересно, что я вот тебе обязательно сейчас расскажу про Айвазовского так, что тебе уже совсем станет не интересно.

Анастасия Варнавская

— Ну вот мои дети от меня и бегают. Они послушают и говорят: «Да, да, мам. Хорошо, хорошо. Ты опять к року готовишься? Ну ладно, иди, готовься». А ученики-то они, в этом смысле, очень благодатный материал!

Кира Лаврентьева

— У них же нет такой мамы, которая им каждый день рассказывает про Айвазовского. Им можно рассказать.

Анастасия Варнавская

— Да, да, конечно. А мои собственные дети. Иногда слушают с интересом, конечно. А иногда устают.

Кира Лаврентьева

— Я вот просто думаю, это же всё можно и на духовную жизнь перенести. Можно так придавить духовной жизнью, а можно интерес к ней пробудить.

Анастасия Варнавская

— Ну, о духовном очень сложно рассказывать. То есть вот о духовном, потому что здесь ещё более опасен момент пресыщения. То есть если они устали от искусства, я могу сказать: «Ну ладно, всё, хватит на сегодня искусства.» А духовность? Мы не можем сказать: «Ну всё, мы можем не заниматься сегодня духовностью». То есть духовность, она должна в нашей жизни присутствовать постоянно. Поэтому здесь я, со своими детьми сильно боюсь переборщить, чем недоборщить. Поэтому, наверное, я им многого недодаю. И мне это очень жалко. Я уже это обнаруживаю немножко после, что я могла бы им дать капельку больше. И вот там не учла, здесь не учла. Но я иногда себя стараюсь так «бить чуть-чуть по рукам», чтобы не быть слишком навязчивой. Хотя я всё равно очень навязчивая. Вот муж у меня в этом смысле ещё лояльнее. Я там к нему прибегаю: «Посмотри, что он творит»! Он говорит: «Ты что-то можешь сделать»? Я говорю: «Я ничего сейчас не могу сделать. Я говорю, я поэтому и хожу по потолку»! Он говорит: «Ну и все». Есть такой закон: «Ничего не можешь сделать, иди помолчи. Ну, а лучше помолись»!

Кира Лаврентьева

— А вот эта история: «ремня ему дать» или там «лишить его чего-то»?

Анастасия Варнавская — Я могу, а муж нет! Ну ремня дать — это нет, а я люблю «гайки закручивать». Хотя у меня сами же дети, они уже знают все мои штучки. Даже младшие уже говорят: «Ну, чего ты хочешь, ты сейчас испортишь со мной отношения».

Кира Лаврентьева

— Такие, прокачанные.

Анастасия Варнавская

— Да, да. Но я же все время что-то читаю по психологии. По педагогике, еще что-то. Поэтому мои дети тоже очень хитрые: «Ты сейчас испортишь со мной отношения, чего ты добиваешься»? Я говорю: «Ладно, все. А что мне делать, раз ты вот это не делаешь»? А он мне: «Ну что ты думаешь, ты сейчас накричишь, и я пойду сразу делать уроки»? Я говорю: «Нет, а как»? «Мама, давай я буду сама за это отвечать».

Кира Лаврентьева

— Осознанный подход.

Анастасия Варнавская

— Остается только вздохнуть.

Кира Лаврентьева

— Потрясающе.

Анастасия Варнавская

— Но это потому, что, уже дети большие. Вот, конечно. Это они уже мне могут так ответить. Но и бывали моменты, когда я признавала собственную неправоту. Прям приходила и говорила, что я неправа. Мне кажется, это очень важно. Я могу повернуть, я могу и накричать, и закрутить гайки. А потом, если я там пошла, подумала, поняла, что этим я не добьюсь своего. Что только испорчу отношения, то я могу повернуть, прийти и сказать: «Извини, я была не права, мне важнее наши отношения». Я надеюсь очень, что мои дети это ценят.

Кира Лаврентьева

— Я сегодня утром подхожу к ребенку и говорю ему: «Прости меня, пожалуйста». А он мне: «За что именно простить»? Я перечислила за что. И он такой: «Ну ладно, хорошо».

Анастасия Варнавская

— Удивительно.

Кира Лаврентьева

— Огромное спасибо за этот разговор, дорогая Анастасия.

Анастасия Варнавская

— Спасибо вам.
Кира Лаврентьева — Дорогие наши слушатели. В гостях у «Вечера воскресенья» была Анастасия Варнавская. Художник, жена священника, многодетная мама, преподаватель. У микрофона Кира Лаврентьева. Мы прощаемся с вами до следующего воскресенья.

Кира Лаврентьева

— Анастасия, Вас особенно благодарим. Всего вам доброго.

Анастасия Варнавская

— До свидания.

Кира Лаврентьева

— До свидания.

Все выпуски программы: Вечер Воскресенья

Вера