У нас в гостях был известный фотограф Владимир Широков.

Мы говорили с нашим гостем о его приходе к вере и в Церковь и как это повлияло на его работу и творчество.

---

И. Цуканов 

— Добрый вечер, дорогие друзья! Это «Вечер воскресенья» на радио «Вера». У микрофона моя коллега Кира Лаврентьева — 

К. Лаврентьева 

— Добрый вечер. 

И. Цуканов 

— Меня зовут Игорь Цуканов. И сегодня у нас в гостях Владимир Широков — известный фотограф. Здравствуйте! 

В. Широков 

— Добрый вечер всем! 

И. Цуканов 

— Как обычно мы в воскресенье говорим на тему «Христианин и общество», говорим о том, с чем вообще сталкивается человек, пришедший к Богу в такой обычной жизни. Как он общается с людьми, чему он учится от людей. Но начать, Владимир, я хотел вот с чего: вы же родились в многодетной семье. Вы, если не ошибаюсь, были седьмым ребёнком, да? 

В. Широков 

— Да. Я уже об этом где-то говорил в интернете, что вы об этом знаете. Да, у меня многодетная семья. Я — самый последний ребёнок в семье, и первый ребёнок родился, и через три месяца его уже не стало, поэтому нас шестеро, всё-таки я шестой. Как-то принято говорить, что я шестой, хотя, конечно, фактически седьмой у мамочки с папой. Вот у нас какая-то такая сумасшедшая семейка. 

И. Цуканов 

— До сих пор сумасшедшая семейка?  

В. Широков 

— Ну нет, уже как-то все остепенились, потому что все взрослые. А тогда мы как-то росли весело. 

И. Цуканов 

— Часто говорят в православной такой среде, что большая семья, многодетная семья — это такой образец христианства, она являет собой как бы образец христианской жизни. Вы с этим согласны? 

В. Широков 

— Да, я с этим согласен. И наша семья полностью на контрасте от этих слов, потому что никакой веры, ничего, мы никогда не были... то есть такая формальная советская семья, когда мы все были крещены, но никто никогда не ходил в храм. У нас была какая-то одна икона от бабушки, и то какая-то была репродукция даже. 

И. Цуканов 

— Но всё-таки была. 

В. Широков 

— Да, всё-таки была — спасибо, что защищаете нас. Всё слава Богу, было вот так, были какие-то волны любви, и это тоже важно. 

И. Цуканов 

— То есть можно сказать, как часто говорят, что Бог в сердце, но действительно Бог должен быть и в сердце, конечно. Вот это было, да, в вашей семье? 

В. Широков 

— Конечно. Мама — однозначно, потому что папа был хулиган, а мама всё это несла на себе, всю эту тяжесть характера папы и количества детей, и обязанностей. 

К. Лаврентьева 

— Всё равно такое количество детей в советское время без религиозного какого-то подтекста, без веры — это очень большое исключение. 

И. Цуканов 

— Тут ведь какое-то доверие нужно Богу. 

В. Широков 

— В Советском Союзе вполне, мне кажется, это было нормально, это не было чем-то особенным. Я из маленького городка, там как-то я не наблюдал, что прям люди ходили в храм, поэтому у них было много детей. Нет, в этом не было ничего удивительного. 

К. Лаврентьева 

— Мне кажется, один-два ребёнка, и работать, служить Союзу, профсоюзу... 

В. Широков 

— Это вот сейчас. Нет, я знал тогда такие семьи, мы не были чем-то исключительным. Для меня всегда было загадкой, как мама и папа круглыми сутками, на повышенных тонах общаясь, могли создать такое количество нас — для меня это загадка, которая осталась невыясненной, потому что уже ни мамы, ни папы нет. Но я знаю только одно, что в конце жизни, когда они разъехались в разные квартиры, папа ходил к маме и носил ей конфетки, при том, что всё это время они были просто у-у-у с утра до вечера. Вот такая любовь какая-то была удивительная. Поэтому мы росли в такой атмосфере особенной. У папы всегда был праздник, и для нас это всегда была беда, но мы с этим жили. 

И. Цуканов 

— У вас ведь и братья, и сёстры есть, вот их, скажем так, жизненный путь как сложился? То есть кто из них, скажем, сейчас пришёл в Церковь, кто не пришёл? 

В. Широков 

— Все далеки — для меня это боль. То есть далеки — не так, как я бы хотел, скажем. Мои какие-то попытки сначала активные были, потом я понял, что это глупости и действительно мой пример — это только мой пример. И я вижу, как моя сестра стала ближе. И у меня была такая чудесная история: я однажды подарил книгу «Несвятые святые» Полине Гагариной — это был подарок отца Антония, мы немножко позже о нём поговорим. И я ехал на очередную какую-то встречу — я навещал иногда раз в полгода обязательно, когда мама была... я купил каждому в семье по одному экземпляру книги «Несвятые святые», и думаю: ну чего я ей подарю — надо же как-то аргументировать. И мы сидели, и я рассказал историю, что дарил эту книгу Полине Гагариной — мы с ней дружили, для меня это не было сложно. И я говорю всем моим родственникам, что подумал, что вот у Полины Гагариной будет такая книга, а у них-то — нет, вот вам каждому, читайте. И одна моя сестра прочитала и была благодарна мне.  

К. Лаврентьева 

— Напоминаю нашим слушателям, что «Несвятые святые» — это книга архимандрита Тихона (Шевкунова), очень известная, которая в своё время, по-моему в 16-м или 17-м году, если не ошибаюсь, вообще заняла первые места даже среди светской литературы. 

В. Широков 

— Неужели кто-то из радиослушателей радио «Вера» не знает эту книгу? 

К. Лаврентьева 

— Мы всегда должны пояснить. 

И. Цуканов 

— Что интересно, что вы выбрали книгу как подарок. Сейчас, не знаю, как в среде таких известных людей, но в среде, скажем, подростков вообще читать книги — немного странно, сейчас люди очень редко читают книги. И если подарить подростку книгу, то этой иной раз значит его глубоко оскорбить. А вот получается, что среди ваших знакомых есть люди, которым можно подарить книгу и они это воспримут как подарок. 

В. Широков 

— Это мои родственники, они все старше меня. 

И. Цуканов 

— А Полина Гагарина? 

В. Широков 

— Полина Гагарина взяла её в руки и положила куда-то на книжную полку, мне кажется, это не тяжёлый для неё случай. При всём том, что я рассказывал, кто этот человек. Более того, отец Антоний сделал так, чтобы отец Тихон подписался, и он поставил свой автограф. 

К. Лаврентьева 

— То есть вы подарили книги с подписями отца Тихона. 

В. Широков 

— Да. И отец Тихон сказал, что не знает, кто это, но подпишет. А Полина Гагарина тоже посмотрела и сказала, что не знает, кто это, но спасибо. 

К. Лаврентьева 

— Владимир, если начинать с начала. Вы — известный фотограф, среди ваших работ мировые звёзды, актёры, политики. Это удивительно и совершенно не каждому фотографу удаётся добиться такого уровня. И понятное дело, что, скорее всего, светский мир довольно сильно вас затягивает. И если честно, я даже не понимаю, как можно уместить там Церковь, Православие и духовную жизнь. Но тем не менее вы к этому пришли. Что подтолкнуло, что стало катализатором? 

В. Широков 

— Во-первых, как-то сложилась судьба, что я снимал известных людей с самого начала. С 98-го года мне попались в объектив какие-то известные люди, потом какая-то линия судьбы меня так вывела, что я попал в Москву ровно в тот момент, когда начали образовываться журналы, в 98-м году. Было очень мало фотографов, и я как-то попал вот именно в этот момент. Собственно, я родоначальник глянцевого бизнеса. 

К. Лаврентьева 

— У вас очень хорошие фотографии, очень качественные — вы не просто попали в струю. 

В. Широков 

— Спасибо. Я к тому, что на моём месте мог бы быть кто-то другой и он тоже мог бы снимать звёзд. Но это не важно сейчас. Я думал о том, как сформулировать, как я пришёл к Богу, и у меня родились образные слова, что мой цветок веры ещё пока очень некрасивый, несмотря на то, что очень давно это зёрнышко уже посажено. И он то завядает, то чуть-чуть распускается, то вдруг цветёт каким-то цветом красивым — но это редкие какие-то случаи. И это всё шло немножко параллельно всегда. Конечно, я в начале фотографической карьеры был очень далеко от веры. И я ехал и не мог вспомнить — я знал, что стал ходить в храм здесь, в Москве, в Сретенский монастырь. Почему я туда попал — я не могу вспомнить. Все какие-то события, которые были там, я помню, а почему, как я попал — я не могу вспомнить. И вот это какие-то 2000-е годы, но это раз в год я туда ходил, мне кажется, не чаще. И уже потом, спустя какие-то времена, много лет прошло... и какие-то прихожане, которых я знал, как-то мы все задружились, я достаточно часто там... 

К. Лаврентьева 

— Влились в общину церковную. 

В. Широков 

— Нет, это я стал чаще ходить туда, в монастырь. Потом появилась какая-то регулярность — это, может быть, какие-то 5-7 лет, когда началась моя действительно по-настоящему церковная жизнь. До этого я, конечно, всё понимал, но меня настолько действительно засасывала эта жизнь, потому что там не было нигде этого света, там всё по-другому — шоу-бизнес про другое же совсем. Меня не смущало ничего в этом шоу-бизнесе и я как-то себе поживал там, понимал, что-то такое внутри себя чувствовал, но в себе это глушил — это был какой-то такой период жизни. И Сретенский монастырь... 

К. Лаврентьева 

— Вы сказали, что всё понимали, но пока не ходили — откуда взялось это понимание? 

В. Широков 

— А потому, что, ещё когда я жил в своём родном Кирово-Чепецке, я увидел одно преображение. Город небольшой, и я был около театральных кругов каких-то, и одна семейная пара очень активных и талантливых ребят, которые были такие киноманы, театралы, как-то их все знали, уважали, слушали, они собирали всех. И вдруг эти люди, очень светские, очень такие — Федерико Феллини, кардинально  меняют свою жизнь. Они однажды встретили в поезде какого-то батюшку, какая-то беседа у них произошла, и всё: Феллини выкинули, книжная полка наполнилась святыми отцами. И для меня это был такой шок и откровение, потому что они очень яркие и они ыли про другое. И они начали делиться своей любовью с каждым, кого они знали. И они приглашали всех людей, с кем они раньше говорили о Федерико Феллини, они начали приглашать к себе домой... 

К. Лаврентьева 

— Говорить о святых отцах. 

В. Широков 

— В общем, да. Деликатно причём, они понимали, что нельзя резко. И вот я к ним пришёл, мы друг друга любили, дружили. И они мне дали какую-то книжечку — вот какую-то книжку, которую я не прочитал, конечно. Я, как Полина Гагарина, я её где-то положил. Не помню, кто автор, где-то есть у меня эта книга, а я её также перевозил. Я понимал, что она — как символ того времени... не помню, что там, потому что я её не прочитал, кстати, всё остальное прочитал, а вот эту — нет. Надо её, кстати, сегодня найти. И вот это обстоятельство — я понимал, что есть какой-то другой мир, что Бог так преображает людей, и для меня это было откровение. Второй случай: у меня был и есть одноклассник, который, учась в школе, постоянно участвовал в каких-то хоккейных соревнованиях. И он уехал из нашего городка, и он женился в каком-то городке, и девушка была православной, и она как-то всё ему объяснила что к чему. И для него это было такое откровение, как я понимаю. И он со своей спортивной удалью начал веровать. И это помешало их браку, потому что в какой-то момент он сказал ей, что она вообще несовершенна. Она была удивлена, что всё ему объяснила, а он как бы пошёл дальше, но это была его неделикатность. В общем, брак распался. Я сейчас вспоминаю: именно благодаря этим людям я впервые исповедовался. Это было в каком-то их городе, они меня тоже зацепили, и я приехал, они меня заставили: иди читай молитвы — всё, я сходил на исповедь. Ничего себе — у меня вообще стёрлось это в памяти — да, вот этот был случай. Вот, собственно, благодаря этим людям, Владимиру и Галине, случалась моя первая исповедь — о, как интересно. 

К. Лаврентьева 

— Вечер воскресенья на радио «Вера». У нас в гостях фотограф Владимир Широков. С вами мой коллега Игорь Цуканов и я, Кира Лаврентьева. Владимир, но вы всё равно искали людей. Вот весь ваш рассказ с начала нашей передачи основывается на том, что вы, может быть подсознательно, неосознанно... Но далеко не все видят преображение людей и думают, что вот как надо. 

В. Широков 

— Нет, я не искал. К сожалению, я не искал. Если бы я искал, наверное, я бы быстрее пришёл к Богу. 

К. Лаврентьева 

— Хорошо, но они производили на вас большее впечатление, чем на других. 

В. Широков 

— Я встречал, как художник я очаровывался людьми разного свойства. И вот эти преображения меня вдохновляли, поражали. Поэтому я понимал, что есть какая-то другая жизнь, и она совершеннее и чище, а я непонятно чего вообще — щёлк-щёлк. И вот я здесь. 

К. Лаврентьева 

— И она вас всё-таки привлекала. 

И. Цуканов 

— Что меня удивило, обратило на себя внимание в вашем рассказе про первую семейную пару, которые были театралы, а потом обратились и стали к себе всех звать на чаепития, и люди к ним приходили. Часто ведь бывает так, что когда люди так вот радикально меняют свой образ жизни, так они и друзей теряют, и никто к ним не ходит. А здесь что в них было такое, что привлекало других? Вот мне этот момент очень интересен. Как им удалось оставаться интересными для такого светского круга своих знакомых? 

В. Широков 

— Они были очень умные и тонкие. И они понимали, может быть они почитали где-то, что как-то нужно тоньше, нельзя пугать рассказами об этом мире... не фанатично, а... 

К. Лаврентьева 

— Просто для кого-то наоборот будет отпугивающим фактором, что они выбросили Феллини и поставили святых отцов, а вы рассказываете об этом, наоборот, с глубочайшей симпатией. 

В. Широков 

— Конечно, да. Просто к ним была изначально любовь, ещё когда они были в том мире — может быть, поэтому, я не знаю. Я про себя рассказываю, может быть, я не знаю историю других людей. 

К. Лаврентьева 

— Мы говорим о вас, конечно. 

В. Широков 

— Я к тому, что я не знаю, что было с другими, может быть, они никого не звали, может быть, они во мне что-то почувствовали и позвали меня, а больше никого не звали — я не знаю. Со мной было так. 

К. Лаврентьева 

— Просто для кого-то вы сейчас, наверное, тот же уникум, что и эта семейная пара. 

В. Широков 

— Я очень надеюсь, что небесполезно моё здесь участие. 

К. Лаврентьева 

— Я смотрела ваш «Инстаграм (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» — и те фотографии, которые сделаны из монастырей, и со святой горы Афон, — там обязательно есть комментарий: «Ну что, ты ещё там в монахи не ушёл?» И вы так с юмором всегда отвечаете. Как вы вообще реагируете на подколки некие коллег по цеху или каких-то людей, которые вас знают? 

В. Широков 

— По поводу этого цветка — я этот цветок никому не показываю. Он где-то в потаённой комнате моей живёт. 

К. Лаврентьева 

— Это долго не скроешь, это, как светильник под спудом. 

В. Широков 

— Если эти разговоры есть, я стараюсь уходить, потому что я же чувствую интонацию — а чего я буду это всё... 

К. Лаврентьева 

— Морализаторствовать. 

В. Широков 

— Нет-нет. Потому что уже давно понятно, что вот личный пример и всё. Потому что я понимаю своё несовершенство и думаю: чего я сейчас буду говорить, а потом?.. А так было, когда «а ты же ходишь в храм — смотри, что ты сейчас сказал». Я думаю: «Да, это я напрасно». 

К. Лаврентьева 

— Это ко всем так. 

В. Широков 

— Ну да, это так. Уже так всё понятно, что я — нет-нет-нет. Я даже никогда... прям если тет-а-тет если что-то, если какая-то ситуация. Вот если какая-то беда у человека, кто-то ушёл, я включаюсь, я прям пишу, что нужно помолиться, что это важно для души. Вот сейчас у Николая Баскова папа — мы дружим с Колей, я написал, но он как бы в общем без меня всё знает, он общается со священниками... 

К. Лаврентьева 

— Владимир, если вернуться к тому моменту, когда вы поняли, что вы наконец-то хотите осознанно ходить в храм. Как это произошло? 

В. Широков 

— У меня не было этого, у меня постепенно. Цветок рос, рос, рос — прям постепенно, он как-то ещё мало вырос, но всё-таки растёт, я надеюсь. Очень долго это всё — я его долго не поливал. И сейчас, наверное, какой-то самый близкий период к Богу, когда я... 

К. Лаврентьева 

— Из всех ваших периодов. 

В. Широков 

— Да, это уже по-настоящему, уже без компромиссов — наверное, так сейчас, да. 

К. Лаврентьева 

— Говоря о компромиссах: от много вам пришлось отказаться внутренне после прихода к Богу? 

В. Широков 

— Да нет, моё же дело такое — мне всегда была важна душа, когда я снимаю портреты людей и звёзд, и меня никто не просил. Вот мы снимаем для глянцевого журнала, и моя задача от журнала: давайте поярче, пусть все улыбаются и так далее. И я обязательно говорю: «А давайте сейчас не будем улыбаться», — я пытался, чтобы человек был человеком. 

К. Лаврентьева 

— Таким, какой он есть. 

В. Широков 

— Да, потому что все же в образе — звёзды. Поэтому в какой-то момент мне стало интересно снимать человека, мы же общаемся как человек, а потом начинается поза какая-то. И собственно из этих кадров я потом сделал целую вставку. В названии ничего такого не было, но я реально взял те дубли, где люди или звёзды не знали, что их снимали. 

К. Лаврентьева 

— Не позировали. 

И. Цуканов 

— Выходили из образа. 

В. Широков 

— Да. Или я их умышленно, да, какими-то разными способами выбивал из этого образа. И это было интересно. И собственно сейчас в «Инстаграме (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» я как раз вспоминаю прошлое — захотелось мне. Я выкладываю туда как раз такие более честные портреты. 

К. Лаврентьева 

— Как раз в том чтобы фотографировать, кого бы ты ни фотографировал, как раз ничего такого искусительного, мне кажется, в этом нет. Тут опаснее всего все вот эти околосветские тусовки. 

В. Широков 

— Ну да. Когда человек понимает про всё, и я в какой-то момент же понял, что вот это — пустое, это — для этого, это — туда. И сначала, конечно, мне было интересно ходить на все эти мероприятия, мне это нравилось. А потом, независимо от того, близок я к вере или нет, это просто надоедает, и само собой как-то отвалилось. И оно настолько всё как-то сейчас гармонично. Меня не ломает, что я туда не хожу. Сейчас тот самый период какой-то такой гармонии, когда всё на своих местах. И я сейчас меньше снимаю звёзд, для журналов я их почти не снимаю — так вышло. И мир шоу-бизнеса где-то там, он отдалился. У меня есть частные заказы — это просто обычные люди. И мы сейчас знакомимся с какими-то невероятно прекрасными людьми. Поэтому сейчас как раз меня ничего не отвлекает, может быть, поэтому мне легче чаще ходить в храм, держать посты, потому что нет этого — раньше это было тотально, конечно, были какие-то праздники и обязательно шампанское и всё такое. А сейчас самый лучший период в этом смысле. 

И. Цуканов 

— А вы сейчас кого снимаете?  Вот вы говорите «просто людей», но это всё-таки не совсем уж просто люди. 

В. Широков 

— Да. Это те люди, которые могут позволить наши дорогие услуги, которые хотели бы сделать такие же качественные портреты, как мы снимаем звёзд. 

К. Лаврентьева 

— Ну, просто люди. 

В. Широков 

— Просто, но не просто. Это частные заказы — барышни, которые хотели бы сделать красивые портреты. Вот мы делаем такие портреты. Нет, какие-то звёзды ещё остались, которые помнят и хотят какие-то плакаты, и мы с какой-то регулярностью их снимаем... Максим Галкин. Вот недавно снимал Александра Розенбаума, спустя тысячелетия какие-то, мы делали небольшую фотосессию. Кто-то помнит обо мне и, в общем, мы работаем, да, со звёздами. 

И. Цуканов 

— Фотосессия — это больше то, что вы сами придумываете, предлагаете или это изначально идёт какой-то заказ, что вот я хочу, чтобы было так? Или они доверяют вам как профессионалу? 

В. Широков 

— Когда мы снимаем для журнала, то обязательно мы обсуждаем и у журнала есть какая-то задача — мне её ставят. Но в любом случае это задача, которая близка мне, то есть если мне что-то не нравится, то я не снимаю. А со звёздами — если нужны какие-то плакаты, то это одно, если мы делаем просто какие-то снимки, условно говоря, для «Инстаграма (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)», то это всё обсуждается. Это как снимается кино: придумывается идея, подготавливается и потом снимается. Точно так же — это же не на телефон, конечно, всё готовится, продумываются костюмы, макияж. Это целая большая работа, да. 

И. Цуканов 

— Вот я подумал, что это похоже на сценарий фильма, но просто актёры очень по-разному относятся к сценариям. Некоторые говорят, что им очень важно, какой сценарий, что в чём угодно они сниматься не будут. А некоторые говорят, что им вообще неважно. 

В. Широков 

— Вот здесь то же самое: кто-то доверяет, кто-то не доверяет, кто-то проверяет, кто-то там... такой обычный рабочий процесс. 

И. Цуканов 

— Я напоминаю, что это «Вечер воскресенья» на радио «Вера». У микрофона моя коллега Кира Лаврентьева, меня зовут Игорь Цуканов. И у нас в гостях фотограф Владимир Широков. Мы вернёмся через несколько секунд, не переключайтесь. 

К. Лаврентьева 

— Ещё раз здравствуйте, уважаемые радиослушатели, «Вечер воскресенья» на радио «Вера». У нас в гостях фотограф Владимир Широков. У микрофона мой коллега Игорь Цуканов и я, Кира Лаврентьева. Владимир, а как вы познакомились с вашим духовником? 

В. Широков 

— Отец Антоний, наверное, не является моим духовником — это мой друг, у которого я иногда исповедуюсь. 

К. Лаврентьева 

— Иерей Антоний Смирнов был у нас в гостях в «Светлом вечере» в рубрике «Путь к священству» — напоминаю для наших радиослушателей. Очень хороший эфир, рекомендую послушать. 

В. Широков 

— Может быть, мы об отце Антонии заговорили, потому что он здесь был и поэтому, может быть, какие-то радиослушатели слышали этот эфир. Я с удовольствием расскажу историю знакомства с отцом Антонием, она мне кажется замечательной. Она очень смешно начинается, потому что у меня закончился абонемент в фитнес-клубе. Это было лето и я подумал: зачем мне фитнес-клуб, в котором я просто бегаю по дорожке, если есть лето и если я живу рядом с парком Горького, — нужно ходить гулять. Я по утрам стал ходить гулять. И в какой-то момент... длинный был такой путь, вот я ровно отсюда начинал: Нескучный сад, парк Горького, Музеон. Я поднимался, традиционно пил кофе, завтракал. И там, на Якиманке, есть храм Иоанна Воина, где служит отец Антоний. Однажды я туда зашёл. И взял в традицию: вот когда я гулял, когда была эта ситуация, маршрут заканчивался в храме всегда. И однажды зайдя в храм в будний день, заканчивался какой-то молебен, я подошёл, там было несколько бабушек. Молебен заканчивался, я поцеловал крест, и отец Антоний мне говорит: «Мне кажется, я подписан на ваш «Инстаграм (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)». И у меня было такое какое-то откровение и шок, что священник подписан на мой «Инстаграм (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)». Это был такой прострел, потому что у меня был сразу вопрос: зачем, почему, что происходит, что это? Он объяснил, почему. У меня каждое воскресенье было тоже такое правило, когда я ходил в Сретенский монастырь, то я какой-нибудь цветочек, облачко... и у меня такой хэштег «Воскресная литургия», всё. А он в какой-то момент, по этому ли хэштегу, не знаю, где он увидел эти фотографии, он подписался — вот человек непонятно что снимает, но он наш, Сретенский, поскольку отец Антоний закончил Сретенскую семинарию. И мы не успели поговорить в этот момент, когда он мне сказал, что подписан на мой «Инстаграм (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)», потому что у меня был такой шок, что я хотел скорее сбежать оттуда. Не знаю, почему-то у меня было такое желание сбежать, а не продолжить разговор. И в принципе не получилось продолжить разговор, потому что его окружили бабушки, но он мне ещё успел рассказать... когда мне сказал, что подписан на мой «Инстаграм (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)», он сказал: «По этому поводу есть анекдот». При слове «анекдот» бабушки встали поближе к священнику, и он говорит тот самый известный анекдот, когда человек приходит к священнику, начинает исповедоваться, и священник ему говорит: «Можете ничего не говорить, я подписан на ваш «Инстаграм (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)». С этого момента... он рассказал о своей семье, о детишках с ДЦП, как-то меня поразила эта вся история. И я подумал, что, может быть, я могу чем-то помочь. У меня огромное количество разных друзей — и Фонд Наташи Водяновой, и какие-то ещё. Я подумал, что нужно как-то помогать... у меня были какие-то такие мысли. Он меня так как-то остепенил, сказал, что время покажет, для чего, что, куда. Время показало... не знаю, как нужен я в семье отца Антония, но в итоге мы подружились. И я счастлив этому знакомству, потому что... в шоу-бизнесе у меня огромное количество других каких-то весёлых людей, но совсем мало друзей, которые имеют... вообще у меня нет ни одного друга-священника. Поэтому в моей жизни появился большой друг, он священник, и это для меня важное такое обстоятельство. 

И. Цуканов 

— Это как-то приблизило к церковной жизни? 

В. Широков 

— Конечно. Потому что одно дело ходить по воскресеньям, и у тебя есть духовный отец, и как бы выключаться — побежал дальше работать. А когда у тебя на связи и ты знаешь все обстоятельства жизни... это такой всегда... стержень... 

К. Лаврентьева 

— Мерило. 

В. Широков 

— Да, ты соотносишь себя, и потом, ты всегда в тонусе, и лень как-то заканчивается, потому что знаешь, что отец Антоний может написать СМС и так вздрогнёшь, соберёшься, пошёл делать то, что ты хотел. 

К. Лаврентьева 

— К моменту знакомства с отцом Антонием вы ходили в храм каждое воскресенье. Вы причащались уже на тот момент? 

В. Широков 

— Конечно, да. 

К. Лаврентьева 

— То есть вы вели полноценную церковную жизнь, но у вас не было духовника, которым стал отец Антоний? 

В. Широков 

— Да нет же. Духовник был и он, наверное, остался. Я просто сейчас немножко на два дома, потому что храм Иоанна Воина гораздо ближе и как-то проще всегда узнать по СМС-ке когда отец Антоний служит. А в Сретенский монастырь... ну, как-то так — как-то я себе позволяю такие вольности. Но, наверное, я бы сказал, что сейчас такой период, когда мне исповедоваться у отца Антония... какое слово подобрать? «Комфортнее» нельзя же сказать, «нравится» тоже нельзя сказать, наверное, но я выбираю отца Антония на сегодняшний день, не потому, что этот храм ближе к моему дому, а потому, что его слова как-то формируют всё-таки мою жизнь на сегодняшний день. Мне ближе его точка зрения на всё, так скажем... 

К. Лаврентьева 

— Вы нашли своего человека. 

В. Широков 

— Наверное, да. Я очень так осторожно, потому что мне казалось, что уже есть дружба, и как-то вдруг показать себя с этой стороны, рассказав ему... это такой был момент, я очень долго оттягивал. 

К. Лаврентьева 

— А вот это, кстати, интересный момент, то есть вы сначала, получается, дружили, а потом вы начали уже ему исповедоваться. Это очень интересный момент. 

В. Широков 

— Да. И я думаю, он же вычитает мой номер телефона просто, если я приду на исповедь. И произошло очень деликатно: мы сначала о чём-то говорили, мы просто ехали в машине, о чём-то говорили, я с ним чем-то делился, что обычно говорят на исповеди. Но я умышленно начал об этом говорить — был какой-то эпизод, потому что я понимал, что мне так будет легче, у меня была необходимость рассказать о чём-то. И уже потом было несложно прийти в храм, потому что то, что меня волновало, я рассказал и это было как-то естественно. И уже сейчас всё гораздо проще, и никто никого не пугает, никого не смущает глубокое знание того, что творится в моей душе. 

К. Лаврентьева 

— Как говорят священники, наоборот, они радуются, когда человек приходит на исповедь и открывает душу. Да все боятся на самом деле, и святые отцы говорят, что это одно из самых первых искушений, когда тебя запугивает неким ложным стыдом, кажется, что ты один такой самый грешник и священник тебя выгонит тут же. 

В. Широков 

— Да, это я прошёл. 

К. Лаврентьева 

— На самом деле, уважаемые радиослушатели, обращаю также ваше внимание, что священнослужители много слышали и их очень мало чем можно удивить. И Господь всегда радуется кающемуся грешнику, и Господь нас всегда всех ждёт у аналоя и у Чаши Причастия. 

В. Широков 

— Конечно, да. И в Сретенском монастыре, как я нашёл своего духовника, я бы сказал, отца Иону, он на исповеди всегда пугал меня своей грозностью. Он что-то такое выкрикивал всегда, я думал: «Господи, какой неприятный человек!» И я часто ходил к этому, к этому, но к этому — никогда. И однажды, когда я понял, что мой список одинаков каждый раз, я думаю: «Нет, я же должен остановить, хотя бы какую-то графу нужно вычеркнуть. Пойду к этому неприятному. Он мне так скажет, поговорит со мной, что я просто никогда... но что-то хотя бы точно изменится». И всё. И неожиданно в этом грозном человеке было столько любви, у меня был такой шок. И когда я пришёл на вторую исповедь, он из каких-то полов достал мне какую-то книжку. И я подумал: «Это точно тот, о котором я так думал?» И мы очень теплы... и даже какие-то полезности иногда от меня — он знает, что я фотограф, иногда я помогаю. 

К. Лаврентьева 

— Вы помните своё первое Причастие? 

В. Широков 

— В каком же это было городе, где-то в Подмосковье? Я вспомнил: это было в Обнинске, в каком-то древнем храме. 

К. Лаврентьева 

— Оптина пустынь недалеко. 

В. Широков 

— Да, но в Оптину уже потом я ездил. И я помню, что я летел после Причастия. И когда я оттуда уезжал, случилось такое маленькое чудо, а мне казалось, что какое-то невероятное чудо. В том Москве, который ехал из Обнинска в Москву, осталось ровно одно место. Я подумал: «О, вот это чудо!» То есть все говорили, что там уже нет мест, и вдруг я захожу — нет, одно место есть. И я радостно подумал, что всё не случайно. 

К. Лаврентьева 

— То есть вы были в Обнинске по каким-то своим делам и там причастились? 

В. Широков 

— Да нет, это вот мои друзья, это мой одноклассник, который женился на этой православной девушке, они же меня туда зазвали и начали исправлять мою жизнь. И я впервые там исповедовался в этом храме — я об этом говорил... 

К. Лаврентьева 

— Это было в Обнинске? Просто вы не называли город. 

В. Широков 

— Я сказал, что это было в каком-то городе, а сейчас я вспомнил, что это был Обнинск. Более того, друзья, я вспомнил, что это была Пасха. Потому что потом был какой-то праздничный стол. Да, это была Пасха. Надо вспомнить, в каком году это было. Кстати, я жил и совершенно забыл, стёр из памяти вот это всё обстоятельство. 

И. Цуканов 

— Как иногда полезно ходить на радио «Вера»! Вот вы обмолвились, что в какой-то момент у вас родилась мысль, когда вы с отцом Антонием только познакомились, что, может быть, вам надо какие-то связи задействовать, соединить как-то одних людей с другими, кому-то как-то помочь. Вот это с тех по имело какое-то продолжение, удалось вам какие-то судьбы соединить, как вы выразились? Или, может быть, найти помощников для людей, оказавшихся в беде, скажем? 

В. Широков 

— Я чего-то не запоминаю это, но я всегда на стороне помощи... наверное, что-то и было. Но как раз судьбе отца Антония моё участие такое сейчас есть. Неожиданно я, узнав все обстоятельства жизни, решил снять документальный фильм об этой семье. И я уже целый год снимаю, хожу следом, не имея  никаких способностей... то есть способности, наверное, какие-то маленькие есть. Но не имея никаких знаний, что такое документальное кино — ну так, интуитивно... имея вот эту камеру, на которую можно всё снимать, я... У отца Антония умер папа, и это обстоятельство абсолютно, конечно, было... это была такая боль. И мы все, конечно, переживали и переживаем — можно об этом не говорить. Просто его сороковой день выпал на третье сентября — это та дата, когда отец Антоний со своим папой год назад, третьего сентября 2017 года, были на Афоне ровно один день. И отец Антоний принимает решение поехать на Афон, именно чтобы служить панихиду в этот день в том же монастыре. А побывать на Афоне была моя мечта, и я тут же приклеился, и ещё наш один друг Толик. И мы все поехали втроём туда ради вот этой цели. А у меня была цель увидеть Афон. И когда мы туда полетели, я подумал, что это нужно всё снимать. Я не понимал, что и куда, и зачем, но нужно снимать всё наше паломничество — как мы шли... и я всё это снимал прям с самого начала. Мы вот сели в машину и поехали в никуда. И когда мы уже оттуда вернулись, и там много было невероятных каких-то красот, обстоятельств каких-то тонких, в общем, это долго рассказывать. И когда мы вернулись сюда, я подумал, что нужно сделать фильм. И я обманным путём сказал отцу Антонию, что хочу взять интервью, потому что мы каждый расскажем об этой поездке, и из этого сделаем такой домашний фильм. А я понимал, что это будет не домашний фильм, и понимал, что если я ему скажу, что хочу снять про их семью, про него фильм, он скажет «нет» и ничего не будет рассказывать. Всё, петличка, свет, камера, я снимаю. И мы, конечно, говорим, почему мы туда поехали, и он очень трепетно рассказывает всю историю. И я понимаю, что, конечно, нужно обязательно делать фильм, потому что судьба, как отец Антоний пришёл к Богу благодаря папе и то, что его не стало в 53 года, и вот эта боль — к боли, что дети с ДЦП, прибавляется вот эта боль. Это вот судьба одного человека. И я понимал, что, несмотря ни на что, вот эта любовь к Богу настолько помогает... только это и помогает продолжать жить. И наверное, об этом я хотел бы, чтобы был этот фильм. И я ему сказал после интервью, что я хочу снять фильм. И он как-то так подумал... И я ему сказал: «Я буду снимать, но если что-то не так, мы же потом перемонтируем, мы никому не покажем». И его это обстоятельство как-то успокоило, и с этого момента я просто третий глаз этой семьи — почти целый год я снимаю и, наверное, когда-то будет фильм. 

И. Цуканов 

— Я напоминаю, что у нас в гостях Владимир Широков, известный фотограф, сделавший множество знаменитых снимков для множества журналов. У нас «Вечер воскресенья», у микрофона моя коллега Кира Лаврентьева и я, Игорь Цуканов. Владимир, вот в начале передачи вы сказали, возвращаясь к истории про ту семью, о которой вы рассказывали, что у них на полках стояли диски с фильмами Феллини. Вот они эти диски выкинули и поставили туда томики святых отцов. Но вам, я так понимаю, ничего выкидывать не пришлось, то есть условный Феллини остался на полке, просто к нему добавились ещё святые отцы. 

В. Широков 

— Да, конечно. Фильмов стало поменьше, просто отношение же поменялось и интерес поменялся — ну есть и есть, ребята молодцы все. 

К. Лаврентьева 

— А что теперь стоит на ваших полках?  

В. Широков 

— У меня много книг, которые я с удовольствием покупаю, читаю ровно начало, потом ставлю обратно... 

К. Лаврентьева 

— Есть что-то, что вас особенно потрясло? «Несвятые святые» вы уже назвали. Есть ещё что-то, что вы бы хотели посоветовать радиослушателям? 

В. Широков 

— У меня чудовищное отношение к книгам. Я всегда увлекаюсь, прочитав какую-то часть в восторге, начинаю тянуть руку за другой книгой. И у меня такое всё недочитанное. И всё то, что я покупаю, так же в книжном магазине листая, меня совершенно покоряет, я это читаю по таким кусочкам. И мой цветок веры вот такой, с такими какими-то... 

К. Лаврентьева 

— По зёрнышку. 

В. Широков 

— Да, по чуть-чуть. Знаете, иногда открыл книгу: какая прекрасная мысль! Потом, сейчас у нас не нужно читать много книг, мы в «Инстаграме (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» подписаны на все эти цитаты, они так иногда попадают в сердце, что, может быть, и важнее, больше, чем прочитанная книга. 

К. Лаврентьева 

— Есть ли у вас любимое место, монастырь какой-то, куда хотели бы вы возвращаться вновь и вновь? 

В. Широков 

— Какой-то родной такой — Сретенский, потому что ещё был маленький храм, и все эти службы, и ночные, и разные, и такое это всё родное. Но это какое-то уже ностальгическое со слезами просто, потому что никогда же ничего этого не повторится. И этот большой храм, такой неродной, но такой красивый. Но я его стал любить, он меня, конечно, совсем удивил в самом начале. 

И. Цуканов 

— Храм с лифтом. 

В. Широков 

— С лифтом удивил. Да, и что? Сейчас как-то я его полюбил тоже, не так сильно, конечно, как тот маленький, старинный. 

К. Лаврентьева 

— Это речь идёт про новый храм Новомучеников и Исповедников Российских, который очень большой и сделан так, чтобы туда вместилось как можно большее количество людей. Владимир, вы говорили о боли отца Антония, вашего духовника, о его личной боли, связанной с детьми, со смертью папы, говорили об этом очень неравнодушно и по-настоящему. И знаете, в этот момент я думала, что сейчас же такая у нас идёт тенденция успешности некой, то есть надо чётко следовать определённой картинке, определённому шаблону, и никакая боль, никакие лишние чужие переживания не должны нас касаться, что бы, не дай Бог, не нарушить наш личный душевный мир. А вы показываете очень такое неравнодушное, не побоюсь этого слова, христианское отношение к чужой боли, в данном случае к боли отца Антония. Скажите, это всегда было так? Вы всегда не боялись вот этих совершенно не светских и не глянцевых переживаний человека? 

В. Широков 

— Наверное, всегда, наверное, какой-то путь... я уже взрослый человек и, наверное, какой-то опыт жизни, мне кажется, каждый человек, который рядом с Богом, не может себя по-другому вести. И со временем, с опытом жизни приходит неравнодушие. Ну куда его деть? Ты всегда реагируешь на чью-то боль. 

К. Лаврентьева 

— То есть это для вас часть вашей веры. 

В. Широков 

— Мне кажется, и для всех нас, я не думаю, что это что-то выдающееся, мне кажется, каждый из нас... 

И. Цуканов 

— Это необычная совершенно вещь, потому что обычно люди с возрастом черствеют. 

К. Лаврентьева 

— Закрываются, берегут себя. 

И. Цуканов 

— А вот способность сопереживать, мне кажется, как раз с возрастом по умолчанию не возникает в людях. 

В. Широков 

— Господи, какой я уникальный всё-таки! (Смеётся). 

К. Лаврентьева 

— Владимир, а если к вам подойдёт человек и, может быть, это уже было, какой-то коллега и скажет: «Володь, ты чего? Очнись, ты в какую секту-то попал? Какое «православие», какой «храм»? Что ты там нашёл-то?» Что бы вы ему сказали? На такой вопрос что бы вы ответили? Что самое радостное для вас в Православной Церкви? 

В. Широков 

— Самое радостное — жить в состоянии минимального количества греховности какой-то своей. И каждый раз желая это, совершая всё равно, в общем, падая, поднимаясь... Ну, наверное, конечно, когда человек нагрешил и ты исповедовался, причастился — это самое радостное. Ты дальше продолжаешь жить, ты снова с глотком этого воздуха оживаешь, и этой чистой воды родниковой. И ты снова полетел, и уже хочется вообще лететь, лететь, лететь и никогда не опускаться на эту землю. Но снова так складываются обстоятельства, что они снова тебя тянут в землю, и ты снова в этой грязи. И в общем, это какой-то бесконечный процесс. Я, что-то исповедая отцу Ионе как раз, говорю: «Отец Иона, когда это закончится?» Он говорит, оптимистично так: «Никогда!» То есть это наша жизнь, мы не можем, мы несовершенны вот настолько. 

И. Цуканов 

— Мне очень хочется спросить: есть ли кто-то из ваших друзей или знакомых из, так сказать, прошлой жизни, ещё такой доцерковной, кого вы взяли с собой в эту новую жизнь, или кто с вами согласился отправиться в эту новую жизнь, и с кем отношения и были близкими и искренними, и остались? Или круг общения всё-таки меняется? 

В. Широков 

— Наверное, как-то я отдалился. И наверное, так как-то сильно никого не взял. Может быть, тех, кто понимает, что со мной происходит. И спрашивая что-то, интересуясь, я, наверное, в каком-то диалоге... не знаю. У меня в окружении есть ретушёр, мы сейчас с ней не работаем, но долгое время, лет десять, мы работали вместе. И Таня как-то видела, что со мной происходит, видела мою жизнь. Она как-то так скептично... и она попадает в золотошвейную мастерскую Сретенского монастыря — и всё, и человека не узнать просто. Это вообще тоже такое преображение. 

И. Цуканов 

— Попадает — в смысле, начинает там трудиться? 

В. Широков 

— Начинает там работать. Но это такое... 

К. Лаврентьева 

— Её личное преображение тоже. 

В. Широков 

— Да. И она просто, общаясь вот с этими прекрасными женщинами... Я её увидел недавно на службе и просто со спины не узнал. Вот такая молитва у человека. И я помню вот эти губы и сигарету ещё буквально несколько лет назад, и вдруг вот такая чистота взгляда, и это, конечно, восхищает. 

К. Лаврентьева 

— Но все и в храме, и в духовной жизни своей в идеале должны искать Христа. Иногда мы с Игорем задаём этот вопрос, и очень хочется сейчас, когда наша программа близится к завершению, задать его и вам: состоялась ли у вас ваша личная встреча со Христом или вы ещё в пути? 

В. Широков 

— Да, я об этом тоже думаю. Я думаю, что я ещё в пути. Но мне кажется, эта встреча должна скоро произойти. Я настолько вот как-то от чего-то формального... это вот, как ракета, это отпадает, отпадает, отпадает. Я давно знаю, что самое главное — это личная встреча, а не просто ты вычитываешь молитвы перед Причастием, а по-другому же всё. И вот это какое-то формирование во мне внутри — всё формальное — вот оно, мне кажется... уже как-то во мне какой-то минимум всего необходимого, но максимум для того, чтобы это состоялось. Я внутренне почти готов и я жду, что этот контакт состоится, потому что пока это всё так было — почитай, съезди в паломничество, туда, сюда. Но вот это неформальное внутреннее во мне сейчас как-то живо... это желание, чтобы перестало быть формальным, сейчас очень сильное во мне. И я надеюсь, что Господь поможет и мы встретимся,  контакт состоится такой самый радостный. 

И. Цуканов 

— Можно я этот вопрос немножко поверну другим боком? Очень хороший этот вопрос, но вы до этого сказали, что вам сейчас интересно фотографировать живых людей, когда они выходят из образа, из такого сценического своего амплуа. А, по-моему, владыка Антоний Сурожский говорил, наверняка и не только он, что очень ценно всегда увидеть Христа в человеке, который рядом с тобой, увидеть его сердцевину, которая, собственно, образ Божий. Вот это не связанные ли вещи, что вы сейчас ищите, если я правильно вас понял, в вашей профессии вы как раз пытаетесь показать живого человека. И возможно, вы как раз ищите в человеке, в том, с кем вы работаете, что-то такое настоящее, то есть тот самый образ Божий, то есть Христа. 

В. Широков 

— Ну, наверное, это... другими словами, то, что я пытался, да, найти в человеке. Вот работая со звёздами, именно вот этот период моей жизни, сейчас я уже не снимаю, но я хотел поделиться, что все эти годы... в какие-то последние годы возникло желание снять такой проект под названием «Свет». Я хотел... У нас в Сретенском есть несколько женских лиц, которые меня просто восхищают количеством света. Я любуюсь — это какие-то взрослые женщины, у которых нет никаких ухищрений косметики, но они имеют такую красоту. И я понимаю, что если я как фотограф беру этих, других, каких-то ещё женщин и мужчин, то это будет невероятное же количество света. Представляете, вот мы это запечатлим? И меня возбуждает эта мысль сделать такой проект, но я не понимаю, как мне это технически сделать. Потому что, во-первых, это спугнёт, естественно, все не захотят этого делать. Или вот две подруги, я к одной подхожу и говорю, что а вот хотелось бы, а вторая скажет: «А что, во мне недостаточно света, да?» То есть какие-то такие моменты. Я просто не понимаю, как технически это сделать. Вот кто должен им сказать, что они обязаны пойти? Я не понимаю, как. 

И. Цуканов 

— Ну да. Потом вы ещё скажете, что в вас свет на лице, она возгордится, свет мигом погаснет. Это же тоже риск. 

В. Широков 

— Тут столько тонкостей, риск какой-то, но я так хочу. Мне кажется, этот проект был бы пропагандой нашей веры. Представляете, просто красоты... вот эти портреты одинакового размера, и вот эти глаза, и вот их много. Представляете, мы заходим — это же облучение просто какое-то. Но не знаю, как это сделать. Друзья, подскажите. 

И. Цуканов 

— Тут ещё ведь вопрос всегда коммерческий: насколько это можно потом как-то... будет ли это востребовано. Или вы про это сейчас уже не думаете? 

В. Широков 

— Чего-то я об этом не думаю вообще. Я же снимаю документальный фильм сейчас не потому, что там чего-то, а потому что я хочу это сделать. У меня есть такая возможность — я делаю то, что я хочу. И это я хочу сделать, да. И так же с пением — мы это немножко засветили в самом начале — по поводу пения. Я в какой-то момент понял, что я хочу, чтобы звучали песни из советского кино, вот «Подмосковные вечера», «Старый клён» — вот это душевное, с мелодией невероятной, что сейчас никому не нужно. А я не потому, что кому-то нужно, я хочу, чтобы мы собрались с друзьями... я вдруг увидел эту картинку — что мы собрались с друзьями, мы немножко трапезничаем и после этого возрождаем жанр застольной песни, все сидим и поём. Ну, кухня, не кухня, зал, не зал, но по крайней мере в 2015 году я нашёл гитариста, мы сделали такую программу — 20 песен, условно советского кино, таких душевных. Я полетел в свой родной Кирово-Чепецк, мы собрали всех людей, которые там все эти годы были моими друзьями и есть, и мы вот так попели залом эти песни. Я подумал, что у меня будет концерта три, но в итоге сейчас мы больше 25 концертов сыграли. Это всё, конечно, только наши друзья. И мы уже поменяли программу, и она уже более весёлая и не такая ретро. Но в принципе вот эта цель, которая главная была — вот именно чтобы в пространстве звучали вот эти красивые песни, чтобы души людей как-то раскрывались навстречу. Потому что сейчас музыкальный материал же совсем не раскрывает, а непонятно, зачем там стучит это всё. И это радость, которую получаю я, которую получают зрители, и вот это циркулирующее... и вот это «Широков, когда следующий концерт?» У меня такая радость, что это есть, ещё одна радость какая-то в нашей жизни, которую мы сами создали. 

К. Лаврентьева 

— «И не будь неверующим, но верующим», — сказал Господь апостолу Фоме после Своего Воскресения, после Пасхи. Ещё один путь, ещё один портрет сегодня немного приоткрылся нам в студии «Светлого вечера». У нас в гостях был христианин, фотограф Владимир Широков. У микрофона были Игорь Цуканов и я, Кира Лаврентьева. Мы прощаемся с вами, уважаемые радиослушатели до следующего «Вечера воскресенья». До свидания. 

В. Широков 

— Всем пока.