У нас в студии был клирик московского храма Сорока Севастийских мучеников, главный редактор молодежного портала Naslednick.online протоиерей Максим Первозванский.

Мы говорили о том, как детям и родителям научиться договариваться друг с другом, понимать и любить друг друга. Отец Максим ответил на вопросы: почему в современном мире взрослым непросто выстроить диалог с молодыми людьми, отличается ли предмет конфликта отцов и детей, о котором говорил в своем произведении И.С. Тургенев, от присущего настоящему времени, и что делать, если взрослые и дети говорят на разных языках? Также разговор шел об инфантильности. Наш гость отметил, что инфантильность — это когда человек базовые требования предъявляет не себе, а окружающим.

---

А. Ананьев  

– «Приходите во МХАТ 18-го, – пишет писательница и художница Анастасия Коваленкова у себя на станице в Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации), – это настоящая площадка для живого разговора на важные нам темы, и каждый может участвовать в нем – вход свободный». Это была пряма цитата и заодно коротко анонс того, о чем мы сегодня будем говорить. В студии Алла Митрофанова... 

А. Митрофанова 

– Александр Ананьев. 

А. Ананьев 

– И в эфире программа «Семейный час». «Семейный час» накануне очередной встречи, что называется, офлайн. «Светлый вечер оффлайн» состоится через пару дней, в понедельник, 18 ноября, на 3-м этаже замечательного театра МХАТ – гостеприимного уютного, открытого, и который удивляет нас все больше и больше последние дни, – 8 сцена в 19.00 вход свободный. И в этот понедельник мы вместе с Аллой Митрофановой...  

А. Митрофанова 

– По предварительной регистрации вход – это важный момент. Зарегистрироваться можно на сайтах https://foma.ru/ и https://radiovera.ru/ – там баннеры висят, пройти и найти ссылку на регистрацию. 

А. Ананьев 

– Но тем не менее бесплатно. 

А. Митрофанова 

– Конечно.  

А. Ананьев 

– Да, и вот в этот раз в понедельник, 18-го, в семь часов вечера мы будем задавать вопросы – не только мы с Аллой Митрофановой, но и вы, все те кто придет туда, – будем задавать вопросы дорогому нашему сердцу собеседнику, человеку, который знает ответы на все вопросы, отцу девятерых детей, что немаловажно, поскольку темой у нас будет: кто такие наши дети и что мы о них не знаем. Клирик московского храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, главный редактор православного молодежного журнала «Наследник», духовник молодежной организации «Молодая Русь», протоиерей Максим Первозванский. Аплодисменты. Здравствуйте, отец Максим. 

Протоиерей Максим 

– Здравствуйте. Добрый вечер. 

А. Митрофанова 

– Здравствуйте. 

А. Ананьев 

– Добрый вечер. Часто ли вам вообще приходится выступать, что называется, даже не выступать, общаться лицом к лицу с большой аудиторией? 

Протоиерей Максим 

– Ну смотря что имеется в виду под большой аудиторией. 

А. Ананьев 

– Ну, скажем, человек 120. 

Протоиерей Максим 

– На стадионах я выступал пару раз. 

А. Митрофанова 

– Ого. 

Протоиерей Максим 

– Перед аудиторией человек 50 я выступаю раз в неделю, перед аудиторией человек 20 я выступаю несколько раз в неделю, а вот так чтобы 100 – не припомню. Правда. Потому что либо это выступление действительно, ну условно говоря, пред аудиторией типа класс, либо это несколько больше. Ну вот время от времени приходится выступать перед большими актовыми залами, а там уже речь идет действительно о сотнях людей. А вот так чтобы 100 – мне кажется, очень интересный формат. 

А. Ананьев 

– Сложно это или нет для вас?  

Протоиерей Максим 

– Честно говоря, вот прямо честно-честно – нет. Наверное, даже я не знаю почему, нет, не сложно. Это, в общем, знаете, вы столько хороших слов сказали про меня в самом начале, что я даже не знаю, как мне в этой ситуации себя, ровно сидеть на стуле на попе. Но это просто, когда что-то, неважно что для человека является просто обычным делом. Вот как для вас, например, вам сложно выступать сейчас в эфире «Семейного часа» на радио «Вера»? Я думаю, нет. 

А. Ананьев 

– Это несложно, но у нас каждый раз есть волнение: как пойдет, как сложится, хватит ли нам разума задать нужные вопросы, не кончатся ли у нас вопросы... 

Протоиерей Максим 

– Нет, конечно, я тоже волнуюсь каждый раз, это совершенно неизбежно. Больше того, я много раз попадал в ситуацию, когда ты не волнуешься, когда ты заранее как бы все знаешь, ты уже сто раз на эту тему что-то говорил – и все пошло не так, и рубашка сзади мокрая, в холодном поту, и все вообще ты вроде бы знаешь, а слова не идут.  

А. Ананьев 

– Вы словно подглядывали за мной. 

Протоиерей Максим 

– Я даже, знаете, иногда заикаться начинаю, у меня бывают такие сложные ситуации, когда что-то из детства вдруг вылезает, и я буквально вот не могу произнести каких-то слов. Но это непредсказуемая история. Хотя вот внутренне, когда ты ловишь вот то, что сейчас на современном языке называется драйв, если ты поймал его... 

А. Ананьев 

– Поток. 

Протоиерей Максим 

– Поток, да, когда ты свободно и спонтанно говоришь, в общем, о том, что знаешь – это тогда никаких затруднений не возникает. 

А. Митрофанова 

– О том, что вы знаете, наверное, как никто – может быть, в этом смысле с вами сопоставимы только другие отцы, у которых девять, десять детей или у кого-то, может быть, больше, – но поговорить мы с вами хотим о том, что мы знаем и чего не знаем о наших детях. Потому что прочитали однажды ваш текст в журнале «Наследник», ну кстати его можно найти – http://naslednick.online/ – о поколении Z, о том что наши дети мыслят несколько иначе, чем мы. Пресловутый конфликт отцов и детей тут же в сознании возникает, но не совсем так эта картина выглядит в наше время: наше различие с нашими родителями ментальное существенно меньше, чем нынешнее поколение родителей и тех детей, которых называют поколением Z. Поколение Z – это какой возраст, отец Максим? 

Протоиерей Максим 

– Ну это люди, выросшие, собственно, воспринявшие буквально с возраста детского сада интернет, воспринявшие современную игровую постмодерновую культуру, люди, которые живут больше в виртуале, чем в реале. Возраст может быть, конечно, разнообразный... 

А. Ананьев 

– 42 года, – я вам точно скажу. 

Протоиерей Максим 

– Ну в основном несколько моложе. Хотя я, знаете, ой, страшно сказать, я и себя иногда чувствую принадлежащим к этому поколению. Потому что, собственно, я бы не смог и написать тех работ, о которых вы упомянули, и где-то, в общем, это такая была для меня, почти научная – я не причисляю себя к научному сообществу, но как бы почти научная тема почти год назад, я с этими темами выступал на нескольких площадках. И я не утверждаю, что вот так оно и есть, просто... 

А. Митрофанова 

– Делитесь своими размышлениями. 

Протоиерей Максим 

– Да, своими размышлениями. И, естественно, исходящими в том числе из собственного опыта. То есть это для меня не сторонние наблюдения, а наблюдения, скажем так, внутренние в значительной степени. Но я понимаю, что те вещи, которые, например, во мне и во многих моих сверстниках – а это 50+ соответственно, – находятся в каком-то зачаточном состоянии, вот в молодых людях, совсем молодых людях, оно, в общем, расцвело пышным цветом и является, если для меня это возможность, то для них это уже, по сути дела, вторая натура. 

А. Митрофанова 

– А вот теперь поподробнее поговорим обо всех тех вещах. Но сначала короткая ремарка: недавно обнаружила новый мем в социальных сетях: «Окей, бумер» – слышали, нет?  

Протоиерей Максим 

– Нет, это что-то новое. 

А. Митрофанова 

– Есть простой тест, согласно которому, то есть есть классификация, согласно которой люди делятся на «бумеров» и «зумеров». Судя по глазам моих собеседников, я сейчас говорю, как будто Америку открываю. 

А. Ананьев 

– Мы смотрим, как родители на миллениала. Продолжайте, Алла Сергеевна. 

А. Митрофанова 

– «Бумеры» – это люди, родившиеся в период с 60-х по 80-е годы, когда был некий бэби-бум – вот «бумеры», да, от слова «бум». «Зумеры» – это те самые, поколение Z. И поколение Z в отношении поколения «бумеров» применяет вот это выражение «Окей, бумер», когда смотрит на человека, которому там 30+, или 40+, или 50+ – этот человек обращается к аудитории поколение Z, что-то рассказывает, вещает, пытается учить жизни. Они, конечно, поскольку есть некие формы взаимодействия в общественном пространстве общепринятые, что называется, они, конечно, сидят, слушают, но у них закатаны глаза и то, что они этим своим видом хотят сказать, это: «Окей, бумер». То есть, иными словами, ну хватит занудствовать, ну хватит учить нас жизни, ну хватит, мы как-нибудь сами разберемся. Тест, определяющий «бумер» ты или «зумер», он очень простой: какие первые ассоциации возникают с словом «бумер».  

Протоиерей Максим 

– Ну у меня с бэби-бумом не возникает. А наверное, с фильмом, который я не смотрел, но который был в свое время на слуху, про черный «бумер».  

А. Ананьев 

– Фильм достаточно знаковый, кстати, на мой взгляд, глубоко христианский. Вот если тебе интересно, мы его обязательно посмотрим. 

А. Митрофанова 

– Давай. В силу того, что фильм этот я не смотрела, со словом «бумер» у меня была ассоциация, что это действительно, наверное, какой-то новый мем. Таким образом я прошла тест и попала в поколение «зумеров».  

А. Ананьев 

– А в этом я даже не сомневался, это действительно так. Значит, отец Максим, смотрите, вы сказали, вы произнесли вернее слово «интернет», характеризуя кардинальные изменения в сознании тех, кого принято называть миллениалом –родившихся после двухтысячного года, тех, собственно, на кого сфокусировано наше внимание в этом разговоре, на наших детях. Действительно ли повсеместное распространение интернета, вот этих вот смартфонов, «умных» телефонов, которые делают нас далеко не умнее, чем мы были до этого, так меняет нас и наших детей? 

Протоиерей Максим 

– Ну поскольку я сказал уже, что не только интернет, в общем, в этом повинен, то, на мой взгляд, интернет и собственно смартфон явился просто дополнительным мощным стимулом к развитию вот этих явлений. А в принципе это, мне кажется, доведение идей постмодерна до своего логического завершения, как бы восприятие этих идей в целостности человеком, как своей картинки мира – что нет единой какой-то реальности, что реальность может быть понята, спета, осознана, сыграна каждый раз по-новому, так, как вот в данный момент человек это себе представляет. О том, что мы вообще, описывая реальность тем или иным языком – это я сейчас уже умничаю, – всегда ограничены в этом описании. И собственно человечество всегда это знало, что есть вещи, о которых, например, нельзя говорить прозой, только поэзия способна описать некоторые чувства и явления. И точно так же, как еще давно там, в середине XX века людей делили на «физиков» и «лириков» по типу их восприятия описания действительности – то есть все это в зачатках существовало всегда, люди всегда понимали, что реальный мир несколько сложнее, чем он описывается теми или иными моделями. Вообще осознание того, что мир описывается моделями, а какой он на самом деле, это, в общем, как бы не до конца понятно. Но все равно вот большую часть своей истории человечество жило четким осознанием, что мир как-то определенно устроен, что ты должен найти свое место в этом мире, что вот человек искал свою идентичность и свою картину мира: кто я. Я, например, христианин, здесь и сейчас, я мужчина, я отец девятерых детей. Я сейчас нахожусь на радио «Вера» и так далее. То есть человек отвечал на базовые вопросы определенным образом и считал, что других ответов быть не может. «На том стою и не могу иначе», – вот так характеризовалась картина мира, образ мышления и идентичность большинства, подавляющего большинства людей. В крайнем случае, эта идентичность могла в течение жизни человека меняться. Например, я был христианином, а стал атеистом. 

А. Митрофанова 

– Или наоборот. 

Протоиерей Максим 

– Или наоборот. В 90-е годы, например, многие атеисты становились христианами. Это приводило к тому, что картина мира их радикально менялась. Но при этом уже, почему со мной, например, это произошло в свое время, потому что вот как остаться христианином, думая, читая в Священном Писании, что мир сотворен за семь дней и, например, быть физиком и представлять себе, что действительно вселенная наша уже 13 миллиардов лет существует, как минимум, по современной модели физической – как это соединить? Мы знаем, что существовали, сейчас, может быть, меньше несколько это интересует христиан, попытки согласовать, то есть найти все-таки единую картину мира. А вот поколение тех самых миллениалов, оно не считает нужным эту единую картину мира искать. Оно считает, что вот есть язык для описания вселенной – это язык, например, современной физики. А эту же вселенную можно описать языком Библии, и там будет совсем другая картинка мира. А можно поискать ее языком поэзии. А можно вообще осознать, что это всего лишь ограниченные языки, и язык эскимосов описывает снег – а у них там сотни слов для описания снега, – совсем по-другому, чем язык какого-нибудь грека, который снег отродясь не видал, но зато у грека есть десяток слов для описания любви. То есть наше сознание в значительной степени определяется языком, на котором мы говорим, и языков этих много. И плюс к этому еще, вот опять-таки начиная, может быть, особенно остро с поколения, конечно, этих самых миллениалов, но и до этого тоже все это было, так называемая игровая культура. Конечно, дети играли всегда. Но вот уже даже в позднем Советском Союзе и на Западе в аналогичное время, там с 60–70-х годов начали играть взрослые. И речь не только о каких-то реконструкторских историях, когда человек действительно воображает себя Наполеоном, а потом, значит, оказывается сослан на остров святой Елены за реальное убийство. Но и какие-то игры, в которых определенным образом организованное взаимодействие людей приводит к качественно новому результату. Какие-нибудь игры по формированию команды там, тимбилдингу, мозговому штурму, каким-нибудь там интеллектуальным реакторам, еще что-нибудь. То есть люди привыкли постепенно к тому, что, во-первых, есть много языков для описания реальности и, во-вторых, в эту реальность можно играть. И эта игра ничуть не менее серьезна, чем якобы серьезная жизнь. Потому что, по большому счету, вот по гамбургскому, когда мы живем серьезно жизнь, мы все равно играем. И, например, супружеская жизнь вполне может быть описана в категориях танца. Как хорошо живут муж и жена, вот как это можно описать? Так сказать, они танцуют танго – они не наступают друг другу на ноги, они двигаются, но это не просто вот прямолинейно, как мы раньше говорили, что это два вола, впряженные в одно ярмо, и они, значит, тянут по жизни лямку своей семейной жизни... 

А. Ананьев 

– Все тяготы и невзгоды друг друга.  

Протоиерей Максим 

– А что это танец и это игра. Это игра, люди играют друг с другом в шахматы, муж и жена. Но при этом это игра с ненулевой суммой, то есть в ней могут быть не в смысле победители и проигравшие – даже вот это понятие, что есть игры с ненулевой суммой, а все могут выиграть или все могут проиграть. И вот такие я сейчас только совсем чуть-чуть, базовые вещи называю, конечно, породило совершенно определенное сознание многих людей, в том числе уже и достаточно взрослых. Но, как я уже сказал, у молодежи это просто вшито оказывается.  

А. Ананьев 

– Вы слушаете «Семейный час» на светлом радио. Алла Митрофанова и Александр Ананьев продолжают разговор о наших детях с клириком московского храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиереем Максимом Первозванским. Безумно интересную тему вы затронули. Вообще игра – причем вот в моей речи я так хочу, чтобы она писалась с заглавной буквы, – игра как способ познания, игра как способ роста, игра как способ жизни, отношения друг с другом и существования в рамках тех или иных там культур и коллективов, она же играет все большую роль действительно, но мы об этом не задумываемся. Не приводит ли это к тому, что мы, родители наших дерзких миллениалов с затуманенным смартфоном взором, становимся все более инфантильны, а наши дети, следовательно, берут от нас это то дурное, что мы им привносим, и становятся соответственно взрослее, в противоречие нам? 

Протоиерей Максим 

– Вы знаете, у меня есть определенное понимание, как я для себя объясняю, что такое инфантилизм, и отсюда тогда все остальное вылезает. Можно я дам это свое определение? Ну в смысле то, которого я придерживаюсь. 

А. Ананьев 

– Это очень важно. 

Протоиерей Максим 

– Человек является инфантильным в том случае, когда он считает, что кто-то ему что-то должен. Когда он опирается в этой жизни на себя, а если верующий, то на Бога и на себя – тогда он взрослый. Когда он ждет от этого мира, даже если он атеист, или от родителей, от коллег, от начальства, от жены, от мужа там, от детей даже или от внуков чего-то такого, что вот, без чего он пропадет – при этом он не является там инвалидом, например, или там многодетной матерью, или еще кем-то, то есть он как бы здоровый, в силах, но считает, что ему кто-то что-то должен – вот такой человек является инфантильным. Как только человек начинает в этой жизни опираться на себя, как только он понимает: сколько потопаешь, столько и полопаешь, и никто тебе ничего не должен – в этой ситуации можно сказать, что человек наконец преодолел базовый порог взрослости и является достаточно ответственным взрослым человеком. 

А. Ананьев 

– Вот взяли, отец Максим, и столкнули меня в пучину мрачных размышлений. Я сейчас сижу, Алла Сергеевна, и считаю, сколько раз я за минувшую неделю искренне считал, кто мне что должен, вспоминая все наши разговоры. 

Протоиерей Максим 

– Нет, если вы работаете по контракту, то, конечно, работодатель вам обязан платить зарплату. И есть какие-то ситуации, которые прямо они, условно говоря, прописаны: вы о чем-то договорились, вы куда-то нанялись или там еще что-то какие-то ну официально оформленные отношения, что называется. И естественно было бы ожидать: я работаю – работодатель платит мне зарплату, я начальник – я требую от своих работников, они мне должны, так сказать, с девяти до пяти хотя бы быть на рабочем месте, если это такая форма работы, или там сдать как-то материал к дедлайну, или еще что-нибудь. То есть это я сейчас не об этом. Я именно про отношение, базовое отношение к жизни, когда человек лежит на диване, говорит: я ищу работу, – закончив там 10 классов, – я сейчас специально как бы нагнетаю эту историю, чтобы показать ее выпукло. Ему говорят: а что же ты не идешь работать, работы-то полно? Нет, я ищу такую работу, чтобы мне работать два часа три раза в неделю, а получать 150 тысяч. На меньшее я не согласен. И вообще вы мне должны обеспечить (вы – непонятно, кто), допустим, подобную работу. Или я вот опять-таки, такой – 120 килограмм весом, без особого образования, но ищу себе в жены девушку 90-60-90, чтобы с квартирой, с работой, чтобы еще бы хотела быть многодетной матерью, ну и так далее. То есть когда человек требования, базовые требования предъявляет не к себе, а к окружающему миру в той или иной форме... 

А. Митрофанова 

– И винит тоже. Это как, знаете, у мамы моей есть замечательное выражение, говорит: понимаешь, вот человек ударился об косяк – у него виноват косяк. 

Протоиерей Максим 

– Вот это и есть инфантильность. Если это базовая установка, не конкретное проявление.  

А. Ананьев 

– Вы знаете, отец Максим, во-первых, спасибо вам за это определение. Я обожаю вот такие определения, простые, понятные. Я буду с вашего позволения, сохраняя копирайт, ссылаться на вас, когда буду им оперировать. Потому что вот помнишь ту прекрасную сцену во время минувшего «Светлого вечера», когда человек считал, что, в общем, его творчество должно быть востребовано – люди, а почему вы не обращаетесь ко мне? – и на самом деле это очень инфантильная позиция. Это мы сейчас рассказываем о минувшем «Семейном часе оффлайн» на 8 сцене МХАТ. Тем не менее одним из проявления инфантильности, вот на мой взгляд, в отношениях между мужчиной и женщиной стало отношение к браку, например, как к бизнес-проекту, как чему-то необязательному. Возможному, открывающему какие-то перспективы, но если перспективы не выгорают, то это то, что может быть закрыто, свернуто, мы пожмем друг ругу руки, разойдемся и откроем новый бизнес-проект. 

Протоиерей Максим 

– Можно? Значит, смотрите, я опять-таки не склонен считать, что вот люди какие-то стали плохие, какие-то безответственные или инфантильные. Проблема в том, что в традиционном обществе, в принципе, понятны правила игры, понятно, кто за что отвечает, понятно, что за что бывает, какая ответственность у каждого. И человек так или иначе занимающий какое-то вот место в традиционном обществе, он, что называется, подписывается под все это дело, если он там не, допустим, крайний бунтарь или еще кто-то, и он живет по этим правилам. В современном мире этих правил почти нет, ты не понимаешь, под что ты подписываешься. И поэтому сразу сказать: вот я, да, и все – очень сложно. Потому что еще раз говорю, вот эти правила игры, способы, даже когда люди одни и те же слова произносят, они имеют в виду очень разные вещи. Вот, например, у нас часто обвиняют мужчин в безответственности: вот они не хотят жениться, вот они не хотят принимать на себя ответственность за женщину, которая, значит, должна там будет детей рожать или семью, очаг. При этом они интуитивно, на самом деле почему они этого не хотят, не потому что они инфантильные, а потому что они понимают, что в традиционном обществе, например, опять-таки человек, принимавший на себя ответственность стать мужем и отцом, он в семье был главным. И он действительно, женщина выходила за него замуж, он принимал на себя ответственность за нее, по сути дела, как за старшего ребенка: я ее буду содержать, я буду ее охранять, опекать, защищать, обеспечивать ее, наших детей и так далее. Сейчас ситуация, когда мы имеем в большинстве случаев матриархат, когда мужику говорят: так, ты будешь защищать, ты будешь кормить, ты будешь содержать – по моим правилам. Ну это не произносится женщиной, но это как бы имеется в виду. И мужик себе такой думает: так, значит, я сейчас иду непонятно в какое рабство, я подпишу себе, значит, какую-то крепость, по которой я, типа я замужем или непонятно где, а из меня, значит, будут требовать, чихвостить, и еще я буду во всем виноват, в том числе и пред Богом. Мне, значит, батюшки скажут, что вот ты безответственный, инфантильный мужик. А он как раз в этом, может, свою ответственность проявляет, что он не готов подписаться непонятно под чем. То есть ты сейчас подпишись, а там посмотрим, правила игры поменяем по ходу, картинка мира сто раз поменяется. Будем в это играть, вроде как мы договорились, что мы играем в казаки-разбойники – ты казак, а я разбойник, а по ходу игры вдруг оказалось, что все совсем не так, а наоборот, ты разбойник, я казак. И человек, вот как бы видя все это, почему, например, люди достаточно легко женятся в 18–20 лет – потому что они пока всего этого не видели. Потом, значит, они посмотрели, как это все происходит в семьях их там друзей, старших товарищей, говорят: не-не-не, ребята, что-то я боюсь. Нам, конечно, православное радио говорит, как оно должно быть, но где оно это там должно быть? Это я так как бы в защиту, что называется... 

А. Митрофанова 

– Говорите вы очень точно, отец Максим. 

Протоиерей Максим 

– Одно и то же поведение мужчины. Вот смотрите, что мы сейчас с вами сделали: только что, значит, Александр описал одну эту ситуацию с нежеланием мужчины жениться как безответственную, а я тут же показал, что это ответственный подход. Но это не значит, что нет еще третьего взгляда, четвертого, и что я прав, а Александр неправ, может быть, наоборот. Вот эта вот неоднозначность описания и трактовки, она как раз и порождает вот это постмодерновое сознание.  

А. Митрофанова 

– Об этом сознании применительно к нашим детям мы и продолжим говорить во второй части нашей программы. Если, допустим, поколение родителей формировалось с установкой: «На том стою и не могу иначе» – вот исторические великие слова, – для сознания современных детей и подростков, того самого поколения Z или, в общем, может быть, уже в чем-то и молодых людей, как раз таки вот это постмодернистское сознание, оно очень хорошо выражено в словах тех же самых, но перефразированных, по-моему, Ларсом фон Триером: «На том стою, могу иначе». 

Протоиерей Максим 

– Да, могу иначе. Вот в том-то все и дело, что человек свою идентичность определяет абсолютно по-разному. 

А. Митрофанова 

– Продолжим об этом говорить буквально через одну минуту. Александр Ананьев, Алла Митрофанова, протоиерей Максим Первозванский.  

А. Ананьев 

– «Семейный час» на радио «Вера» продолжается. Протоиерей Максим Первозванский, клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Москве, главный редактор журнала «Наследник.онлайн». Александр Ананьев, я Алла Митрофанова. Мы продолжаем разговор о поколение Z, о том, почему порой непросто бывает выстраивать нам, поколению 30+, 40+, 50+, диалог с молодыми людьми, которым, скажем, 10+, 15+ и может быть, даже, ну 5+ еще рановато, они слишком ориентированы на родителей. Но вот чем старше, тем сложнее бывает услышать друг друга. И очень важная вещь, которую обозначил отец Максим в самом начале разговора: нередко эта сложность обусловлена тем, что каждый из нас оказался в своей системе координат. Для человека, который формировался еще там, может быть, родился в советское время, есть главная истина – цельное представление о мире и потребность себя... 

Протоиерей Максим 

– Единственно возможное. 

А. Митрофанова 

– Да, единственно возможное, точнее сказать. 

А. Ананьев 

– Как таблица умножения на последней обложке в зеленой тетрадке – у всех была одинаковая. 

А. Митрофанова 

– Нет, можно, конечно, выеживаться и говорить, что дважды два это шесть. Но мы же понимаем за скобками, что это тогда перфоманс. А для как раз вот поколения Z это тоже точно такое же высказывание «дважды два равно шесть», имеющие право на существование, как и то, что написано в таблице Пифагора. Почему тот, кто сказал «дважды два равно шесть» имеет меньше прав на высказывание, чем этот античный математик? Вот в этом фишка. 

А. Ананьев 

– И что знаешь удивительно, вот те времена, когда у всех была единая система координат – жесткая, во многом несправедливая, лишенная многого... И вообще, отец Максим, недавно осознал с помощью протоиерея Федра Бородина, что я вырос, учился в школе и в институте в городе, построенном в 53-м году и в котором до середины двухтысячных не было ни одной церкви и ни одного храма и ни одной даже часовни. Это был город Дзержинск в Нижегородской области, вот там реально не было ни одной церкви – это вот та система. Я вдруг осознал, что родители мои, умницы, кандидаты технических наук...  

А. Митрофанова 

– Золотые люди. 

А. Ананьев 

– Они все прекрасно понимают про вот эту эпоху советскую, про наше прошлое про все то плохое, что было. Они скучают по тому времени, потому что они были счастливы. А счастливы они были отчасти, потому что все играли по одним правилам. Они знали, что нужно для того, чтобы быть счастливыми, они это делали и были счастливы. Правила игры были очень простые. Сейчас, как верно заметил отец Максим, правил стало, ну с одной стороны, это анархия, с другой стороны, это не анархия, просто правил стало много, и таблиц умножения стало бесконечное количество.  

Протоиерей Максим 

– И поэтому ребенок, да и взрослый человек, пока он не окончательно сформировался как личность, как бы ему плохо на самом деле. Потому что ребенку как раз правила-то нужны. Он должен понимать, что мир устроен вот так, так и так, по-другому никак. А дальше уже, собственно, может, когда базовые какие-то вещи, ценностные в нем формируются, он может что-то выбирать, он может каким-то образом во всем этом, ну есть, собственно, с помощью чего ориентироваться. А наши дети, если это именно маленькие дети, они попадают в ситуацию, когда жестких ориентиров нет, и им, конечно, очень сложно. И это отдельная вообще проблема, я не знаю, стоит ли вообще нам сегодня ее затрагивать, когда ребенок именно с раннего детства находится вот в таком состоянии, когда родители обеспечивают ему тот же самый ранний доступ в интернет, когда они не требуют от него каких-то конкретных жестких рамок и законов, в которых он живет – вот таким детям очень сложно. Другой вопрос, мне все-таки интересней на самом деле думать и как бы крутить этот кубик-рубик сознания, когда мы говорим уже все-таки про молодых людей, не про детей. Но и здесь, вот понимаете, 30 лет – это возраст, когда человек в принципе должен сформироваться как личность. Не случайно во всех исторических культурах возраст мужчины, совершеннолетия мужского это 30 лет. Вот поэтому говорить об инфантильности до этого возраста, мне кажется, вообще не имеет смысла. Потому что, конечно, вот в традиционном, жестком, рамочном обществе человек мог быть взрослым уже там к пятнадцати годам и командовать полком, когда все понятно – где красные, где белые, где правда, где ложь – ну ему кажется, что понятно. Чем, так сказать, вот меньше определенности в жизни ребенка, тем ему сложнее. А для молодого человека, для почти взрослого это, конечно, задача. Это задача, и если он ее решает, на мой взгляд, вот для себя, то он становится гораздо круче людей предыдущих поколений. Это действительно некий новый уровень сознания, который позволяет человеку в нужный момент, вот как, я не знаю, хирургу пользоваться нужным инструментом, точно так же для него его собственные мозги оказываются неким, так сказать, набором на все случи жизни, где он вполне умело, никакая ситуация не ставит его в тупик, у него для каждого случая есть свой язык. Но это требует и образования, и усилий там, и много-много чего. А если человек просто, конечно, в смартфон уткнулся и там ролики на Ютубе смотрит, то у него вообще никакого сознания по-настоящему нет. Он там плывет как бы, как известно что в потоке и известно, куда оно впадет.  

А. Митрофанова 

– Кстати говоря, про ролики. Я подумала, поколение наших родителей, да и в чем-то мы тоже, пока смотрели телевизор, формировались на главных федеральных каналах это был Первый, Второй, там какие-то еще к ним примыкающие и прочее – это было определенное, ну можно так сказать, общее смысловое поле. Так же как русская классическая литература. Простите, что, получается, что ставлю через запятую в один ряд, ну что уж там... 

Протоиерей Максим 

– Нет, ну правильно. 

А. Митрофанова 

– И действительно так и было. А что происходит сейчас, да, и, кстати говоря, именно поэтому для поколения там еще нашего 30+, 40+, книга была очень важным источником информации, в некоторых ситуациях едва ли не единственным. Если в «телике» все неинтересно, а книгу открываешь и там... 

Протоиерей Максим 

– Берешь детскую энциклопедию.  

А. Митрофанова 

– Да, и проваливаешься в другой мир, как в кроличью нору там Алиса. А что мы имеем сейчас – ну кто из подростков, кому интересно смотреть современный телевизор? У них масса разных влогеров – то есть видеоблогеров, каждый из которых, вот эта вот узкая специализация, дисперсия тематическая. Каждый может себе найти то, что нравится только ему. О каком здесь общем смысловом поле может идти речь между подростками даже между самими, да, тут вот... 

Протоиерей Максим 

– Ну почему так школа и сражается за единое образовательное пространство. Я в какой-то момент этого не понимал. Я же застал период, собственно, я тогда в школе активно работал, в 90-е годы, по сути дела, единое образовательное пространство российское было развалено: каждая школа сама решала, в каком классе какую физику или химию изучать и по каким учебникам. Представляете, вот до такой степени, что действительно в каждой школе самостоятельно эти вопросы решались. И это привело, конечно, к очень серьезным проблемам для учеников: ты переводишься в другую школу, эти дети уже год как химию изучали, например, а ты еще вообще к ней не приступал, потому что твоя предыдущая школа решала, что раньше 9 класса не стоит. Сейчас в последние годы, и там есть свои минусы серьезные, жуткая забюрократизированность школьного образования, там необходимость массы всяких бумаг, отчетов, чего только там нет, но все равно вот это единство школьного образовательного пространства, худо-бедно оно восстановлено. Я думал: ну зачем? Нет, в условиях, когда действительно то, о чем вы сказали, интернет предоставляет колоссальные возможности для твоих собственных интересов, хотя бы какое-то ядро, вот в данном случае там школа выполняет эту роль, оно задает, чтобы люди хоть понимали друг друга, о чем они говорят. Говорят: «А судьи кто?» – это вообще откуда? А это я понимаю, о чем речь, это, значит, там монолог Чацкого...  

А. Ананьев 

– Из «Битвы экстрасенсов». 

Протоиерей Максим 

– Да, да, да... 

А. Митрофанова 

– Ой, вы знаете, да, отец Максим. Здесь же вещь еще одна, очень важная тема всплывает. Я вспоминаю, вот смотрите, конфликт отцов и детей – это же классика жанра, мы в первую очередь все тут Тургенева вспоминаем. Я когда читала, перечитывала эту книгу уж в таком, ну в сознательном возрасте, не в школьном, заметила одну простую вещь – как любят друг друга герои этой книги, как им важно и не все равно, что в жизни друг друга происходит. Я имею в виду вот эту семью Кирсановых – там отца, сына, да, вот Аркадия, который говорит красиво. И то, что там называется конфликтом отцов и детей или то, что в советском литературоведении принято было так называть, на самом деле не то что конфликт, это просто значит, что люди из двух поколений, между ними интервал там лет двадцать, у них есть, вот каждый из них, там у одного одна ось, да, у другого другая ось, и у этих осей есть точка пересечения или несколько точек пересечения там, если это некие графики у них, то есть они встречаются в общих, в точках общих интересов. И у каждого из них, естественно, могут быть какие-то свои представления о правильном ходе вещей, разные оттенки смыслов могут лежать у каждого из этих людей за определенными понятиями и прочее. Но это не значит, что они друг другу чужды, эти два человека. Это значит, что они, по большому счету, хотят друг друга услышать. Потому что конфликтность... 

Протоиерей Максим 

– Неа... Неа... Вот вы на самом деле, простите, я вас перебил... 

А. Митрофанова 

– Да пожалуйста. 

Протоиерей Максим 

– Вы важнейшую тему подняли, но это вообще на целую дополнительную передачу. Дело в том, что опять-таки, в течение тысячелетий, до самого недавнего времени, до конфликта отцов и детей периоды вот массового переезда... 

А. Митрофанова 

– Из села в город. 

Протоиерей Максим 

– Да, из деревни в город – вот это самое «наши люди в булочную не ездят» или «а кто возьмет билетов пачку, тот получит водокачку», – когда и в пределах одной семьи и даже в пределах одной общины – вот в варианте «Бриллиантовой руки» это дом, значит, такой осколок деревенского как бы сознания, не образа жизни, а именно сознания, перенесенное тогда еще в город, – люди вообще себя друг от друга не отделяли. Родители считали детей просто своей частью, вот просто своим продолжением. И было немыслимо, что твоя часть думает по-другому, чем ты. И поэтому они, конечно, друг другу своем не чужды, но это, понимаете, это не взаимодействие двух, я бы так сейчас сказал, независимых субъектов. Это некая общая, общий какой-то организм, который сам внутри себя взбесился, вот и который сам с собой не может договориться. И каждый из них претендует на то, что значит, жить надо вот так вот. Представьте себе, что вот у вас появилось две головы, каждая из которых, значит, думает несколько по-другому – такой Змей Горыныч. И поэтому вот эти самые жесткие конфликты XX века уже отцов и детей, которые как бы во времена Тургенева только-только начинались, а вот в XX веке они себя проявили во всей своей красе. Когда родители заставляли детей и требовали от них там, я не знаю, мама приезжала в гости к своей, уже отдельно живущей там дочке и начинала переставлять мебель на кухне. Потому что мебель же вот так должна стоять, или вот так надо готовить этот суп, или еще что-то. То есть вот ощущение опять таки совершенно скалярного мышления, и при этом распространяющегося – это вот очень важная тема: что другого нет вообще, другой – это тоже я. И дети мои – это я. Вот эти вот слова, вроде бы очень понятные и христианские о том, что мы продолжаемся в наших детях, мы живем в наших детях, воспринимались буквально: что это я в моих детях живу. И поэтому они должны жить, как я считаю нужным. А люди уже... 

А. Митрофанова 

– То есть ребенок это отдельная личность перед Богом, это... 

Протоиерей Максим 

– Да ребенок – взрослый, мой ребенок, в смысле взрослый ребенок, не совершеннолетний, а взрослый человек. И до сих пор я иногда это вижу. Может быть, первое, второе поколение людей, приехавших именно из деревни, как ну как бы которые в принципе не мыслят, не отделяют себя от своих родителей, потом не отделяют себя от своих детей – и это получается просто адище в современной действительности. И поэтому первое, в общем, важнейшее такое положение о том, что надо понять, что другой человек – он другой, это самостоятельная личность перед Богом. И что настоящая любовь – это когда ты не присваиваешь другого человека и не требуешь, чтобы он жил, чувствовал, воспринимал, радовался тому, как ты это видишь, как ты это чувствуешь, а он имеет полное право это видеть, чувствовать, воспринимать так, как он это воспринимает. А дальше мы уже, взрослые, два разных человека – не Змей Горыныч с двумя головами и одно тело, – мы можем сближаться, отдаляться, любить друг друга, жизнь свою полагать друг за друга. Но не за себя. Потому что если другой – это я, то как бы я все равно, как бы такой эгоизм лежит в основании. 

А. Митрофанова 

– Вот здесь, знаете, какой момент, я почему заговорила про отцов и детей, потому что наблюдала однажды как-то прямо, знаете, несколько публикаций, несколько историй прошло перед глазами, нашего времени, не тогда, не 60-х годов XIX века, а нашего времени, из которых я сделала вывод: а ведь сейчас бывает такое, что дети и родители живут в параллельных мирах. То есть их параллельные прямые друг с другом нигде не пересекаются. Нет конфликтов, но не потому, что у них все хорошо, а потому что они заключили, так сказать, сепаратный мир: вы не трогайте меня и я не трогаю вас.  

А. Ананьев 

– Чтобы было понятно, это даже не прямые. Если вот представить себе – очень хорошее сравнение с графиками, – если представить себе такие круги, да, вот этот вот круг интереса, допустим, рыбалка, вот этот круг, например, интереса там литература, вот этот круг вообще там работа, – то вот такое впечатление, что раньше эти круги, они были больше и зоны пересечения у них были крупнее, а иной раз и совпадали полностью, что у мужа и жены, что у детей. Сейчас же такое впечатление, что они стали мельче, как серпантин, разбросанные по всему этому графику, и шанс, что они пересекутся друг с другом и появится вот эта вот закрашенная двойной штриховкой общая зона пересечения, она стала вообще минимальной. 

А. Митрофанова 

– Так это как раз то, о чем, мне кажется, отец Максим говорит. 

Протоиерей Максим 

– Она стала меньше, но она не минимальна. Проблема еще в том, что я бы по-другому эти круги описал: один круг – это я, другой круг – это вот вы, Александр, третий – это Алла. И каждый из нас, вот он живет своей жизнью. Мы в чем-то пересекаемся. Например, сегодня мы с вами пересеклись на этой передаче, а в понедельник вечером мы пересечемся с вами во МХАТе, если Бог даст, и все живы будут.  

А. Митрофанова 

– Очень на это рассчитываем и надеемся. 

Протоиерей Максим 

– Вот у нас есть при этом, оттого что мы пересеклись, это не значит, что мы растворились друг в друге, что у нас исчезло у каждого свое, но у нас появилось общее. А вот в этом общем надо уметь договариваться. А умение договариваться требует усилий. И на самом деле далеко он все люди, по большому счету, договороспособны. Они и всегда-то были не все договороспособны, просто если есть рычаги заставить – это да. В современном мире таких рычагов все меньше и меньше. Поэтому договороспособные люди, вот так, по моему наблюдению, у них с общими темами и вообще с этим общими зонами, которые, как Александр предложил двойной штриховкой закрасить совершенно справедливо, они большие и они есть, и вообще все у них нормально. А когда люди недоговороспособные, то у них есть два варианта: или они воюют не на жизнь, а на смерть в этих зонах, где они пересекаются – просто вот реально воюют, и заканчивается это вот, плохо заканчивается. Либо они, как Алла говорит, они отодвигаются друг от друга и начинают жить параллельно. И я даже не знаю, что лучше, честно говоря. Вроде бы плохо, что люди живут параллельно, но опять-таки, если они не умеют договариваться при приближении и пересечении друг с другом, начинается война. Поэтому отодвинуться на какой-то период времени, на какое-то время жизни, научиться договариваться, начинать опять приближаться друг другу, знаете, как слепые ощупью, вот так трогают друг друга... 

А. Митрофанова 

– Осторожно. 

Протоиерей Максим 

– Тебе не больно? Я тут как бы не ломаю ничего у тебя? Поэтому вот эти родители, которые отодвинулись в параллельный мир – первый шаг сделали правильно. Вот на мой взгляд. Они отступили, чтобы избежать жесткого конфликта. А вот чтобы двигаться опять вперед, здесь надо преодолеть... Знаете, как моя дочка сказала замечательно, она говорит: папа, давай отринем неприязнь и попробуем сначала.  

А. Митрофанова 

– Прекрасно.  

Протоиерей Максим 

– Значит, вот отринуть неприязнь, возникающую оттого, что конфликт какой-то возникает, и сделать какой-то аккуратный шаг и посмотреть: а тебе не больно? а тебе нормально? а мне как? – то есть это опять усилия, время. Вот этот второй шаг, к сожалению, многие не делают. 

А. Митрофанова 

– О шагах навстречу друг другу, о том, что мы знаем и чего не знаем о наших детях, я напомню, мы 18 ноября, то есть уже послезавтра, в ближайший понедельник, поговорим с открытым микрофоном, с возможностью для всех слушателей задавать свои вопросы, с нашим гостем, протоиереем Максимом Первозванским, в фойе 3-го этажа на 8 сцене МХАТ имени Горького в 19.00. – «Светлый вечер оффлайн», открытый микрофон. Приходите, пожалуйста, задавайте интересующие вас вопросы. Тема настолько острая, что, я думаю, здесь ни один человек, так или иначе или иначе связанный с вопросами воспитания, равнодушным не останется. У отца Максима девять детей, он понимает, о чем говорит, очень хорошо. Мы ждем вас, проходите на сайты МХАТ имени Горького, а также на сайты https://foma.ru/ и https://radiovera.ru/, там вы увидите баннеры, на «Фоме» и на «Вере» они висят: «Светлый вечер оффлайн» – щелкайте на баннер и проходите, видите ссылку регистрации на наш «Светлый вечер». Это бесплатное мероприятие, но предварительная регистрация обязательна. Всех очень ждем. 

А. Ананьев 

– Вы слушаете «Семейный час» на светлом радио. Алла Митрофанова и Александр Ананьев продолжают разговор о наших детях с клириком московского храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиереем Максимом Первозванским. Вы говорите договариваться, вы говорите общаться, вы говорите найти общий язык – даже в деталях, отец Максим, это становится все сложнее. Дочь, 18 лет, часто на какой-то вопрос или предложение она отвечает словом «го». Я, честно, долгое время не понимал, а что это слово вообще значит. 

А. Митрофанова 

– Этимология.  

А. Ананьев 

– Это от английского go – «пойдем», или good – «хорошо», или «го» – это что? Я так до сих пор, честно говоря, и не знаю, что оно значит. 

А. Митрофанова 

– Может это шахматы? 

А. Ананьев 

– Я не знаю. По-русски: «го». Думаю: описалась – нет, «го». Посмотрел – другие дети тоже так общаются. Что делать, если мы начинаем говорить на разных языках и перестаем понимать друг друга? И на вопрос «как дела?» отвечаем «нормально», что одни, что другие. Ну потому что не владеем теми языковыми инструментами, чтобы объяснить, а как у нас дела, а что у нас не так, а что у нас так. 

А. Ананьев 

– Ну, во-первых, я бы все-таки не паниковал. На мой взгляд, ситуация рабочая. И вряд ли 18-летняя девушка, отвечающая вот таким экзотическим для нас, взрослых, способом, она не знает, как можно сказать по-другому. Знает. Но раз считает нужным сказать так, то для меня это, если бы мне так ответили, это сигнал. Ну, во-первых, там залезть все-таки в интернет и узнать, что это такое значит. И, во-вторых, понять, что если сама она комментировать не собирается пока, то это скорее всего значит, типа, папа, все окей, но сейчас ты от меня отстань. Ну а есть золотое правило вот на все времена для всех отношений, которое работает безотказно: послан – иди, называется. Поэтому собственно вопросов-то особых нет. Сейчас в тебе не нуждаются – не нуждаются в твоих советах, не нуждаются в твоих вопросах, не нуждаются – ну и ладно, как бы еще не вечер. И наверняка все-таки есть какие-то темы, по которым нужен и вопрос, и совет, и просто желание поделиться. Дети, вот начиная там с 13, может быть, даже раньше и кончая как раз 18, когда вот этот переходный возраст, по идее, должен закончиться, первый переходный возраст, они отстаивают свою независимость и свое право общаться на их условиях. Нам эти условия иногда кажутся дикими, неприемлемыми, мы вовсе не обязательно должны соглашаться общаться с ними на их условиях. Потому что, если мы согласимся, мы точно проиграем. Мы должны говорить, да, вот искать компромисс, уметь договариваться. Уметь найти тот язык, который понятен и приемлем и для одного и для другого. Это процесс сложный, болезненный, потому что на самом деле они в нас нуждаются, даже если они этого не осознают. И чем меньше мы к ним будем приставать, при этом будучи открытыми для них, но опять не по их правилам, а по тем, по которым мы... Вот в любой семье о чем-то да договорились, какие-то правила да есть, какие-то мостики да существуют. Мы начинаем паниковать, когда получается не по-нашему. Мы не готовы к тому, что наши дети вот, в общем, обойдутся без нас. Но, по большому счету, это вообще такая вещь, когда там, я не знаю, где бы была ваша дочка в XIX веке в 18 лет? «И вот ввели в семью чужую... Да ты не слушаешь...» А когда это – в 13 лет ее ввели в семью чужую в другой деревне, ты вообще ее, может, видишь раз в год на Пасху. И никакого «го» вообще между вами и не существует в принципе. 

А. Митрофанова 

– Это отец Максим привел пример из третьей главы «Евгения Онегина» – разговор Татьяны со своей няней, где няня рассказывает, как ее в 13 лет выдали замуж в соседнюю деревню. А ее супругу было...  

Протоиерей Максим 

– Двенадцать. 

А. Митрофанова 

– По-моему, на год меньше, да. 

А. Ананьев 

– Вот сейчас опять думаю: это ты для меня, да, вот сейчас пересказала все? Спасибо тебе.  

А. Митрофанова 

– Я тихо слилась.  

Протоиерей Максим 

– Поэтому в общем, еще раз говорю, я не склонен драматизировать ситуацию. Хотя, понимаете, вот наблюдение за человечеством в пределах его истории, вот которую мы можем наблюдать, причем как там тысячелетней, двухтысячелетней истории, современной истории там, недавних времен, и XIX, XX века, говорит о том, что ситуация меняется. В новой ситуации, в большинстве случаев, если это не конце света – а старшее поколение часто изменения рассматривает как действительно апокалипсис и конец света, – все получается, в общем, не так уж и плохо, а по большому счету, даже лучше, хотя издержки, конечно, есть. И, к сожалению, эти издержки это часто просто судьбы людей, понимаете. Вот, например, не знаю там, тяжелая индустрия – это ж как бы прорыв человечества, это новый уровень жизни, это новое качество там наших городов, там транспорта, еще чего-то. Но сколько издержек, касающихся и экологии, и производственных каких-то травм и, так сказать, вот каких-то социально неправильных, болезненно простроенных отношений, и преступности...  

А. Митрофанова 

– И добычи радиоактивных металлов.  

Протоиерей Максим 

– И чего там только нету.  

А. Митрофанова 

– Всего. 

Протоиерей Максим 

– Но, в принципе, я говорю, это, как это ни страшно произносить, вот такое слово использовать – издержки – оно есть. Мне кажется, что просто человечество делает вот на наших глазах очередной шаг, нас это пугает. Я убежден почему-то, что вообще все будет нормально, что наши дети будут лучше, умнее нас, они будут, перед ними будет гораздо больше возможностей, они гораздо лучше будут их реализовывать... 

А. Ананьев 

– Вот это и опасно. 

А. Митрофанова 

– Почему? 

Протоиерей Максим 

– У них откроются новые таланты. И мы действительно будем для них такими ветхими, так сказать, такими пнями пнем. Ну, собственно, мы и точно не впишемся в этот мир. Еще пока, может, вписываемся каким-то, пытаемся что-то схватить, а там уже и не впишемся, и ничего страшного в этом тоже нет. Мы жили в своем мире свою жизнь, они живут в своем мире свою. И, я думаю, все у них будет хорошо. 

А. Ананьев 

– Вот у нас осталось буквально две минуты, отец Максим. И я хочу задать вопрос, который мы продолжим уже обсуждать, наверное, в понедельник, 18 ноября в семь часов вечера на 8 сцене МХАТа. Раньше мне казалось, что воспитывать детей ну вроде как достаточно просто, по крайней мере, в теории: воспитывай себя, делай все достойно, будь честен со всеми – и дети просто будут брать с тебя пример. Концептуально, по-моему, ситуация изменилась в корне. Дети смотрят на родителей, в силу того что у них есть свой мир, свой язык, своя культура и даже множество культур, и они понимают: так, я, возможно, не знаю точно, как надо, но вот так мы точно не будем, как родители.  

Протоиерей Максим 

– Вы знаете, вот ситуация для детей до переходного возраста, на мой взгляд, вообще не изменилась. Все равно основным воспитывающим фактором таких детей являются их родители и семья, они все берут от родителей и семьи. Хотя параллельно впитывают, если у них есть доступ соответствующий, массу еще всякой сопутствующей и хорошей и плохой информации. В переходный возраст точно так же, как и предыдущие поколения, они проходят отторжение от своих родителей, говорят: да, так я не буду. Но при этом если их родители (я не очень хорошее слово сейчас употреблю) в общем по жизни состоялись, если они успешны, то этот отход не оказывается радикальным и слишком надолго. Он является всего лишь качком маятника. Человек отталкивается от опыта родителей, говорит: я не хочу так. Куда-то, значит, его в сторону выносит, если он там не пропадает, а как я уже сказал, издержки бывают самые разные, вот он там набирается чего-то, значит, многого, возвращается назад в новом качестве. Особенно если родители готовы его принять не на их собственных правилах, а на том, о чем договоримся. И вполне и ценности семейные, и образы, и много чего вполне оказывается достоянием этих детей. Опять-таки я не склонен здесь драматизировать и видеть – не в смысле я сейчас по своей семье говорю, я вообще по тем наблюдениям, что все-таки я смотрю, одиннадцатиклассники какие-нибудь или студенты – на каждом из них лежит глубочайший отпечаток их семей и никуда это не денется. Все, как Владимир Семенович пел:  

Теперь позвольте пару слов без протокола: 

Чему нас учит, так сказать, семья и школа? 

Что жизнь сама таких накажет строго. 

Тут мы согласны, скажи, Серега. 

Поэтому, в общем, семья и школа учит. Да, появились мощнейшие факторы в виде, как мы говорили, интернета и много чего еще. Но в целом... 

А. Митрофанова 

– Личного авторитета это не отменяет? 

Протоиерей Максим 

– Ни в коем случае. Если он есть. То есть если родители вот не состоялись как личности, если они потерялись в этом мире, ну может, и ничего страшного-то нет, если дети от них оттолкнутся, чтобы не повторить... Не в смысле, повторить невозможно, мир меняется настолько быстро, что если раньше там, понимаете, вот раньше поколения менялись, там вот действительно поколениями. Сейчас каждые пять – десять лет, а то и быстрее, что будет еще через десять лет, я не знаю. Мир настолько меняется, что в пределах там, я не знаю, вот одной семьи, у меня уже дети там к трем поколениям принадлежат. Мои дети принадлежат к трем разным поколениям. 

А. Митрофанова 

– Фантастика.  

А. Ананьев 

– Ну еще говорят, за последние два года информации было сгенерировано больше, чем за последние двести лет. И это ускоряется. 

Протоиерей Максим 

– Да, то ли еще будет.  

А. Ананьев 

– Ну вот и на этом «то ли еще будет» завершаем мы разговор сегодня, чтобы вернуться к нему уже в этот понедельник, 18 ноября во МХАТе. Присоединяйтесь, все это бесплатно, предварительная регистрация на сайтах https://radiovera.ru/ и https://foma.ru/. 

А. Митрофанова 

– Там баннеры висят «Светлый вечер оффлайн». С протоиереем Максимом Первозванским. А мы вас очень ждем и ваши вопросы. 

Протоиерей Максим 

– Таким странным бородатым мужиком.  

А. Митрофанова 

– Прекрасным нашим гостем.  

А. Ананьев 

– Клирик московского храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе и главный редактор православного молодежного журнала «Наследник», протоиерей Максим Первозванский. Спасибо вам. 

Протоиерей Максим 

– Всего доброго. 

А. Ананьев 

– Алла Митрофанова... 

А. Митрофанова 

– Александр Ананьев. До свидания. 

А. Ананьев 

– До встречи в понедельник.