Гость программы: кандидат филологических наук, сотрудник Издательского Совета Русской Православной Церкви Валентина Курицына.

Разговор шел о жизни писателя Бориса Зайцева, о том, как он прошел через годы Первой Мировой Войны, революции и гражданской войны, как эти события и эмиграция из России повлияли на его личность и творчество, а также о том, как Борис Зайцев работал над книгами о Сергие Радонежском и о путешествии на Афон.

---

Ведущий: Дмитрий Володихин.

Д.Володихин:

- Здравствуйте, дорогие радиослушатели!

Это – светлое радио, радио «Вера». В эфире – передача «Исторический час». С вами в студии – я, Дмитрий Володихин, и сегодня мы с вами будем обсуждать биографию и творчество одного из величайших православных писателей ХХ века, человека, с которым обошлась неласково, но, тем не менее, он не впал в уныние, не вышел из состояния творческой одарённости и не утратил своего дара – напротив, повернулся лицом и к Богу, и к высокой литературе. Итак, сегодня мы с вами беседуем о Борисе Константиновиче Зайцеве.

Для того, чтобы в этой беседе участвовал хороший, разумный специалист, мы сегодня пригласили к нам в студию кандидата филологических наук, сотрудника Издательского совета Русской Православной Церкви Валентину Алексеевну Курицину. Здравствуйте!

В.Курицина:

- Здравствуйте!

Д.Володихин:

- Ну, что ж! Валентина Алексеевна, давайте мы традиционно начнём с того, с чего начинаем, когда у нас обсуждается некая личность – крупная историческая личность – в эфире передачи «Исторический час». А именно со, своего рода, визитной карточки. Вот, то, что должно всплывать в умах наших радиослушателей, когда заходит разговор о Борисе Константиновиче Зайцеве – некие черты его характера, черты его личности, или, может быть, произведения. Вот, буквально, в трёх-четырёх фразах – то, что обязательно надо знать о Зайцеве.

В.Курицина:

- Борис Зайцев прожил долгую жизнь. Большая часть творчества его пришлась на период эмиграции – и это вынужденная, можно сказать, эмиграция – эмиграция в 1922 году из России. И известен он, в первую очередь, своими произведениями, созданными уже за рубежом.

Но, что интересно, о некоторых качествах Зайцева, которые ему были свойственны всю жизнь, можно говорить с самой его молодости. Например, это тихая непреклонность в нём, по мнению современников. И те читатели мира узнают Зайцева, в первую очередь, как писателя православного. Но уже в литературе Серебряного века, в которой было столько течений, которая была, в чём-то, эксцентричной, именно Борис Зайцев отличался особой тихостью и умиротворённостью. И хотя он позже скажет, что по-настоящему, осознанно к православной вере, к Православной Церкви пришёл уже после отъезда из России, тем не менее, вера в нём чувствуется с самой молодости, с самой юности.

Д.Володихин:

- Вот, Валентина Алексеевна, давайте обсудим «тихую непреклонность».

Две вещи мы выяснили: человек вышел на верхний ярус литературы, уже будучи в эмиграции – ну, где-то в 20-50-х годах, будучи уже в изрядном возрасте. Выяснили мы то, что он – крепко верующая личность, и эта вера проходит с ним через всю его жизнь. А вот, что касается «тихой непреклонности» – непонятно.

Насколько я понимаю, он не склонен прилипать к каким-то политическим лагерям, не склонен выражать себя… ну… как сейчас говорят, с помощью перформенса – то есть, с помощью какого-то шумного выражения своих эмоций, какого-то собрания, на котором говорят какие-то громкие вещи и делают сенсационные заявления – это не его. Он – писатель, для которого в его работе важны лист бумаги и перо. А то, как всё это оформляется вовне – мало интересует.

В.Курицина:

- Сам о себе, уже в молодости, он скажет, что у него тургеневско-чеховская манера письма. Любой человек, знакомый с русской литературой, понимает, о чём речь. Это – не эмоции, это – не взрыв, это – не порыв, это – то, что характеризует нашу классику, то, где эмоции испытывает, в первую очередь, читатель, а не писатель или делится.

Если брать биографию краткую Бориса Зайцева – она многое объяснит. Он сначала учился в Калужской гимназии. Проучился совсем немного – где-то, год. В итоге, закончил Калужское реальное училище, а за гимназию, за курс гимназии – уже потом сдавал экзамены в Москве.

Он успел поучиться на химическом отделении Московского Императорского Технического Училища. Потом успел поучиться в Горном институте Санкт-Петербурга, на юридическом факультете Московского Университета, но больше всего…

Д.Володихин:

- Он что-нибудь закончил из этого всего?

В.Курицина:

- В том-то и дело, что – нет. Больше всего его влекла литература. Что, опять же, интересно: свои ранние произведения он отправляет Чехову и Короленко – то есть, людям, которых он наиболее ценит.

Первая публикация стала возможной, благодаря Леониду Андрееву – он заведовал литературной частью в газете «Курьер».

Д.Володихин:

- Ну, а… вот… скажем… та самая «тихая непреклонность», о которой Вы говорили. В этот момент, насколько я понимаю, у него определённые общественные пристрастия были, но выражены они были достаточно неярко, не остро.

В.Курицина:

- Мы не знаем Бориса Зайцева в политике, по существу. Он ведь – современник многих интереснейших людей.

Мы знаем, что он входил в литературные объединения – например, он был на собраниях литературного кружка «Среда», он посещал «Башню» Вячеслава Иванова в Петербурге, он входил в Общество любителей Российской словесности, но его, как активного члена какой-то политической партии, мы не знаем.

Он был современником многих известнейших людей. Это и Чехов, и Жуковский, и отец Иоанн Кронштадтский – напомню, Борис Зайцев умер до канонизации, то есть, он о нём писал просто, как о своём современнике. Он оставил очень о многих из них воспоминания, либо критические статьи, при их жизни, но при том, что он был искренен, он писал правду. Это были статьи, которые никого не задевали. Это были очень сдержанные, правильно написанные статьи по-настоящему интеллигентного человека-литератора.

Д.Володихин:

- Тем не менее, в его биографии были некие студенческие волнения, из-за участия в которых он пострадал, и даже, помнится, не закончил высшее образование?

В.Курицина:

- Ну, вот, самое первое учебное заведение своё – Московское Императорское Техническое Училище – он оставил именно… вернее, вынужден был оставить, после участия в студенческих беспорядках.

Что интересно, потом он будет воспринимать гражданскую войну, революцию как испытание, посланное людям. То есть, у него не будет «собачьей ненависти» ( я цитирую ), как у некоторых эмигрантов. Например, о Первой Мировой он скажет: «Это великое испытание послано людям за то, что они много нагрешили, забыли Бога – все, без исключения, ответственны за эту войну. Я тоже ответственен».

Д.Володихин:

- Вот, в каком возрасте он входит в Первую Мировую, вместе со всей Россией?

В.Курицина:

- Он родился в 1881 году. То есть, к моменту начала Первой Мировой, ему, получается, за тридцать.

Д.Володихин:

- Это уже зрелый человек, со сложившимся характером, со сложившимся творческим стилем, и, однако… давайте, всё-таки, один факт подчеркнём – в литературе Зайцев уже пребывает достаточно долго.

В.Курицина:

- Да, выходит ко времени Первой Мировой – вернее, если быть точным, в годы, когда идёт Первая Мировая – выходит его уже 7-томное собрание сочинений.

Д.Володихин:

- И, вместе с тем, несмотря на то, что он пребывает в литературе много – у него и статьи, у него есть повести, он печатается регулярно – тем не менее, он не имеет никакой широкой известности в дореволюционной России.

«ИСТОРИЧЕСКИЙ ЧАС» НА РАДИО «ВЕРА»

Д.Володихин:

- Дорогие радиослушатели, я напоминаю, что это – светлое радио, радио «Вера». В эфире – передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы, с кандидатом филологических наук Валентиной Алексеевной Курициной, обсуждаем судьбу и творчество замечательного православного писателя Бориса Константиновича Зайцева.

Ну, вот, собственно, переходя к той части его творчества, которая станет широко известна, мы должны будем остановиться на том, как прошёл Борис Константинович через тёмную тучу войны, революции, и потом – новой войны, уже гражданской – то есть, иными словами, перебросить мост из безбедного существования в Российской Империи к существованию… ну… вновь, более или менее, устоявшемуся – уже в эмиграции, мост над взбаламученными волнами революционной России.

В.Курицина:

- Так вышло, что Борис Зайцев в Первой Мировой войне не участвовал. Он поступил в Александровское военное училище, закончил его, был произведён в офицеры, но заболел воспалением лёгких, и уехал, вместе с семьёй в Притыкино – это, тогда, Каширский уезд Тульской губернии. Жил там до 1921 года.

Д.Володихин:

- А вот Притыкино – это что такое?

В.Курицина:

- Это усадьба, имени его отца.

Д.Володихин:

- А отец… давайте, разберёмся… отец занимал какие-то высокие чины, был богатым человеком? Откуда – имение?

В.Курицина:

- Ну… отец какое-то время был директором Московского металлического завода Гужона…

Д.Володихин:

- То есть, он, скорее… вот… по коммерческой, по инженерной части сделал карьеру, и поэтому мог иметь хороший такой земельный участок, дом, доставшиеся впоследствии сыну. Но сам он этих лет не пережил?

В.Курицина:

- Повторюсь, Зайцев не участвовал ни в Первой Мировой, ни в гражданской, но она – гражданская война, в первую очередь – отняла у него очень много.

В эти годы у него умер отец, погиб пасынок – сын его супруги от первого брака – и племянник. Племянник, судя по всему, буквально, в первый день Февральской, получил шальную пулю, а пасынок был арестован и расстрелян.

Сам Зайцев, справедливости ради, надо сказать, тоже подвергался арестам – это было уже в 1922 году. Он – в 1922 году именно – был избран председателем московского отделения Всероссийского союза писателей, и входил в Комитет помощи голодающим – Помгол, как сокращали.

Вот, в связи с этим Помголом, он на несколько дней был арестован…

Д.Володихин:

- Ну, он вёл себя, как христианин. В большой голод он пытается помочь тем, кто нуждается. Но, вместе с тем, насколько я помню, его отец тоже ведь от голода скончался.

В.Курицина:

- Отец скончался именно от голода и лишений. И вскоре, в 1926 году, если не ошибаюсь, мать – тоже. Мать останется в России, мать не уехала, она тоже в эти тяжёлые годы умрёт.

Вот она – тихая непреклонность. То есть, он делает то, что может делать. Он занимается литературой, он занимается помощью людям.

Он был знаком, например, с Луначарским, и, благодаря Луначарскому, его поддержке, смог в 1922 году выехать из России.

Дело в том, что здоровье у Зайцева в те годы, действительно, было не самым крепким. Потому, что – то тяжёлое воспаление лёгких, потом – тиф, и вот, для поправки здоровья, ему было разрешено, вместе с семьёй в Берлин выехать.

Д.Володихин:

- Ну… давайте, обозначим все эти обстоятельства с другой стороны.

Не то, чтобы здоровье у Бориса Константиновича скверное – обстановка не располагает к тому, чтобы это здоровье сохранить. Для того, чтобы вылечить тиф, в Российской Империи, например, никуда выезжать не надо было. Состояние медицины, состояние… ну… просто на просто, бытовое… элементарно – досыта поесть – всё это были проблемы в начале 20-х годов в Советской России. Ну, а, несмотря на знакомство с крупными литературными величинами, которые работали на советскую власть, сам Борис Константинович не стремился занять какие-то высокие посты в наркоматах, не стремился сделать карьеру при новой власти – он, мне кажется, вообще, не особенно воспринял революцию и гражданскую войну.

В.Курицина:

- Он и в более поздние годы не соглашался на официальные контакты с советской властью. Он воспринимал произошедшую революцию, как я уже говорила, как плату, возмездие за распущенность, беззаботность и маловерие, но сам он, при этом, не впадал в озлобленность, ненависть, призывал к покаянию, кротости и милосердию.

Его позицию можно было обозначить так: смирение. Но, в его понимании, смирение – это мужественное принятие всего посылаемого Богом.

Например, он говорил: «Верую, что всё происходит не напрасно. Планы и чертежи наших жизней вычерчены не зря, и для нашего же блага. А самим нам – не судить о них, а принимать беспрекословно».

То есть, он принял то, что произошло, но он оставался тихо непреклонен там, где он должен был пойти на тот компромисс, на который не соглашалась его совесть.

Д.Володихин:

- Итак, Борис Константинович выезжает за пределы Советской России, ну, и, наверное, выезжает вовремя. Потому, что дальше эта его позиция, в ядре своём – христианская, в общем, никаких радужных перспектив ему не сулила – ни ему, ни тем, кто остался от его семьи.

Он оказывается в Берлине, и, через некоторое время, после некоторых скитаний обосновывается в Париже. И здесь всерьёз и по-настоящему начинается его литературная карьера, совершенно иначе, чем это было в дореволюционную эпоху.

В.Курицина:

- К счастью, с ним выезжают и супруга с дочерью – то есть, с семьёю своей он так и живёт. Надо сказать, что большую часть времени, с материальной точки зрения, жить они будут очень скромно – это будут дешёвые квартиры на окраине Парижа…

Д.Володихин:

- Ну, как большинство русских эмигрантов.

В.Курицина:

- Как будут вспоминать современники: «Здесь не было ничего, здесь не было техники, но здесь была любовь». То есть, самое главное – то, что сопутствовало их жизни – они с собой вывезли. Немножко забегу вперёд – эту любовь они, действительно, пронесут через всю жизнь. Когда-то, уже на склоне лет, когда супругу разобьёт паралич, все годы Борис Зайцев за ней будет ухаживать…

Д.Володихин:

- Ну, а вот, относительно того, что произошло с ним в творческом плане. Ведь, насколько я понимаю, именно где-то в середине 20-х по русской эмиграции волнами распространяется известность первой вещи Бориса Константиновича, которая составила ему, действительно, большое имя.

В.Курицина:

- Борис Константинович пишет о преподобном Сергии Радонежском. «Преподобный Сергий Радонежский» – как это ни называй – повесть, очерк.

Сам автор признаёт, что эта тема, возможно, и не явилась бы, и не завладела бы им в дореволюционное время. Как говорим – что имеем, не храним. То, что было, то, что было, казалось бы, веками, казалось само собой разумеющимся, вдруг оказалось в другом государстве, да ещё и под угрозой разрушения.

И годы оторванности от России, на самом деле, оказались годами наиболее тесной с ней связи – в написании. И написанное здесь – выросло всё из России. Это понимал и сам Борис Зайцев.

Что касается, непосредственно, книги о преподобном Сергии Радонежском. Во-первых, это то, о чём хотелось писать самому Борису Зайцеву. Эта тема его интересовала, это была тема его родной страны, это была тема святынь – я напомню – хотя он всегда, на самом деле, был верующим человеком, но – в отрыве уже от родной страны, когда там вере грозили со всех сторон самые разнообразные опасности – он уже по-другому стал относиться к вере, гораздо серьёзнее. Уже всё хотелось уберечь, сохранить.

Кроме того, он пишет – напомню – в другой стране. То есть, возможно, он пишет, в том числе, для людей, которые до этого никогда ничего о преподобном Сергии и не знали. Отсюда, например, параллели с Франциском Ассизским, и отсюда, где-то, и развенчание русского мифа. В частности, он подчёркивает путь преподобного Сергия Радонежского, который тоже, как раз, прошёл без надрыва, у которого не было резких уходов…

Д.Володихин:

- В вот что это за «русский миф»? Вы о каком мифе говорите?

В.Курицина:

- Я говорю об одном из мифов интеллигентских, созданных творчеством Достоевского. Россия – это всегда вот «достоевщина», именно так, в кавычках. Не Достоевский, а «достоевщина» – гримаса, то есть, истерика, эмоции на грани… И несколько раз в тексте…

Д.Володихин:

- То есть, в сущности, не то, что творил Фёдор Михайлович, а то, как его, в искажённом плане, воспринимали, то, как ему подражали.

В.Курицина:

- То есть, именно «достоевщина». Потому, что о том же Достоевском прекрасные очерки пишет Борис Зайцев. А вот слово «достоевщина» в кавычках – это именно то, от чего он стремится очистить образ настоящего русского человека, и приводит пример русского святого, о котором много известно, на самом деле. Это ведь святой, о котором сохранилось очень много биографических сведений, и он в подробностях рассказывает его жизнь – практически, житием она становится в произведении. То есть, практически, это – вариант жития для современного читателя – я бы сказала так.

И он каждый раз подчёркивает, насколько Сергий был далёк вот от этой гримасы, истерики, насколько в его жизни всё происходило естественно.

Ну, вот, примеры, всем известные…

Д.Володихин:

- Спокойно, гармонично…

В.Курицина:

- Примеры, всем известные.

Он стремился к монашеской жизни, но родители попросили: «Подожди, пока вот нашу старость нужно поберечь, успокоить», – и он подождал. Он просто – подождал. Он не отказался от своей мечты. Но он и не отказал родителям.

Опять же, всем известная история с конфликтом в монастыре – он просто молча удалился.

Д.Володихин:

- Имеется в виду история, когда его собственный брат заявил права на настоятельство в этом монастыре, и Сергий, несмотря на то, что у братии он заработал уже громадный духовный авторитет, не стал впадать в споры, в дискуссии, а просто удалился из монастыря.

В.Курицина:

- На самом деле, авторитет Сергия был таков, что, по одному его слову, митрополит Алексий… и, кстати, если верить источникам, митрополит Алексий предлагал, что – хотя бы, удалить недовольных, удалить тех, кто раздул вот этот конфликт, но Сергий же отказался. По итогам возвращения, никого не наказали. Сергий известен, как самый тихий, самый скромный инок своей обители. Мы, опять же, знаем момент из жития, когда крестьянин не хотел верить, что это игумен работает на огороде…

Д.Володихин:

- И самый трудолюбивый, причём, в самом… таком… скажем… естественно-физическом смысле труда. Плотник – человек, который, бывало, хлеб свой зарабатывает в поте лица своего – просто-напросто, работая топором.

Ну, а относительно этой книги о преподобном Сергии Радонежском – восприятие её несколько замутнено сейчас. Дело в том, что сам Борис Константинович – писатель с манерой ясной, простой, прозрачной, действительно, абсолютно чуждый любых выплесков экзальтированного чувства. И, порою, сейчас эту книгу воспринимают как детскую, и я нередко видел, как её, в 90-х, скажем, годах, нулевых, издавали в России, после долгого забвения, после того, как от имени писателя-эмигранта отвернулись все буквально в СССР, её начали издавать и переиздавать здесь, в нашей стране, как книгу, предназначенную для духовного просвещения детей. Но она – не для детей. Она – для взрослых. Она просто, мягко, разумно, без надрыва объясняет такие вещи, к которым может прийти только очень зрелая личность.

Время от времени сейчас Сергия Радонежского пытаются обрядить в такие… ну… казённо-патриотические одёжки – не патриотические, а именно казённо-патриотические, и сделать из него политического деятеля. Борис Константинович Зайцев написал труд, который полностью зачёркивает такую возможность, показывая то, что личная святость преподобного Сергия – то, что, в принципе, невозможно свести к политике, как бы кто-то ни старался это сделать.

Ну, а сейчас, мне кажется, настало время, чтобы в эфире прозвучало произведение ещё одного русского эмигранта – Сергея Васильевича Рахманинова. Оно, мне кажется, даст нам возможность сохранить ту атмосферу, которая связана с жизнью и творчеством Бориса Константиновича Зайцева.

Итак, Рахманинов, вокализ:

-МУЗЫКА-

Д.Володихин:

- Дорогие радиослушатели, это – светлое радио, радио «Вера». В эфире – передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы ненадолго прервём нашу беседу – для того, чтобы, буквально, через минуту вновь встретиться в эфире.

«ИСТОРИЧЕСКИЙ ЧАС»

Д.Володихин:

- Дорогие радиослушатели! Это – светлое радио, радио «Вера». В эфире – передача «Исторический час».

С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы, с замечательным специалистом по русской литературе ХХ века, кандидатом филологических наук, сотрудником Издательского совета Русской Православной Церкви Валентиной Алексеевной Курициной, обсуждаем биографию и творчество замечательного православного писателя Бориса Константиновича Зайцева.

Вот, собственно, возвращаясь к его небогатой и… ну… не сказать, чтобы уж… так-то увенчанной лаврами жизни Бориса Константиновича, наверное, мы можем сказать, что в 20-е, 30-е годы он поворачивается к монастырской теме вообще, в целом. То есть, от преподобного Сергия он делает очередные шаги в том же направлении.

В.Курицина:

- Борис Зайцев посетил Афон в 1927 году. Поездка на Афон произвела огромнейшее впечатление на него, но, при этом, и на Афоне он во всём видит Россию – Родину, которую ему пришлось оставить.

Например, он напишет: «Жасмин, Россия, детство, мама – то, чего не будет никогда».

Д.Володихин:

- То есть, иными словами, он просто оказался чуть-чуть ближе к России, а не только в центре, в оплоте православной святости.

В.Курицина:

- Безусловно, он старается понять Афон. Он старается посетить… и библиотеки, он старается посетить разные монастыри, но, при всём при этом, Афон – это, в том числе, возможность прикоснуться к миру Православия, который для него – русский мир.

Ну, например: «Поднялись по грязной лестнице корпуса с запахом, напоминавшим гостиницу в Перемышле или Козельске времён легендарных…» Что пишет о своём спутнике: «Я любовался сдержанностью и достоинством, прекрасным аристократизмом своего спутника, бегло и любезно, точно он привык к салонам, беседовавшим с эпитропом – вот он, крепкий и чистый, лесной русский тип, заквашенный на Византии, и родивший своеобразную высоту древнего зодчества, русской иконописи. Таким, как отец Пануфрий, мог быть посол российский, времён Иоанна III, живописец Андрей Рублёв или мастер Дионисий».

Д.Володихин:

- Ну, то есть, для Зайцева «православие», «Россия», «русскость» – это нечто, принципиально нерасторжимое, чуть ли не народное, и вот, для того, чтобы стало понятно… Вы уже цитируете его произведение, а сначала скажите – вот, он побывал на Афоне – во что это вылилось, что это за вещь, которую Вы только что цитировали – эти яркие и замечательные строки из неё.

В.Курицина:

- В 1928 году была опубликована об Афоне книга – это очерк такой, большой, довольно-таки известный. Забегу немножко вперёд – позже была ещё поездка на Валаам. Вот, то, что Зайцевым написано об Афоне и Валааме, будет, наверное, самым лучшим из всего, что создано в нашей литературе – по крайней мере, русскоязычной – в ХХ столетии. Он прекрасно расскажет об этих двух монастырях, но…

Д.Володихин:

- То есть, вообще в русской литературе, или в русской литературе на тему монашества?

В.Курицина:

- Ну… на тему монашества, конечно… на тему этих обителей, и, вообще, на тему монашества. Наверное, так.

Д.Володихин:

- Но… вот… что касается вещи об Афоне, что это такое – повесть, путевые заметки, воспоминания, художественное произведение, или художественно-документальное?

В.Курицина:

- Это, всё-таки, большой путевой очерк, я бы сказала. Это – и встречи с людьми, и то, что… это немножко истории – истории не очень много, всё-таки, больше интереса – людям, которые ему встречаются, но история – тоже есть, это впечатления – вот, например, «жасмин» я процитировала, это размышления о святых – в том числе, почему какие-то святые оказывались России, опять же, ближе, а какие-то, может быть, не настолько близки. О монахах он, например, пишет: «Монахи все, вообще, разные. Они исповедуют одну веру – это объединяет их, но глубокая душевная жизнь, в соединении с тем, что никто не носится со своей личностью, не выпячивает её – напротив, как будто, её сокращает, и это приводит к тому, что, как раз, личность-то и расцветает, свободно развивается по заложенным в ней свойствам».

Д.Володихин:

- То есть, иными словами, это сборник впечатлений, полученных от поездки, приправленных переживаниями, идеями, воспоминаниями – иными словами, то чтение, которое близко было русскому эмигранту, оказавшемуся в, своего рода, духовном тупике: вернуться нельзя – потому, что многие из тех, кто возвращался, попадали в страшные условия, и многие – гибли, в то же время, не возвращаться душой в Россию – тоже невозможно, если ты – нормальный человек. И спасает только вера, и спасают только те места, которые, как бы, приближают к России. Конечно, «Афон» – прогремел.

Вот, наверное, «Сергий Радонежский» и «Афон» – это две, вообще, самые известные вещи Зайцева, которые принесли ему огромную славу. Он это чувствовал, или – нет?

В.Курицина:

- Я думаю, что в те годы вряд ли он это понял – в той мере, в которой сейчас понимаем мы. Вот, Вы сказали, Дмитрий Михайлович, что когда-то «Преподобный Сергий Радонежский» воспринимался как детское чтение – да, я помню, у меня дома есть книга, изданная издательством «Детская литература», с этой повестью. Но ведь этому же есть объяснение – это написано, в том числе, для людей, которые о преподобном Сергии Радонежском вообще не слышали. Ну, или почти не слышали.

Д.Володихин:

- То есть, это ещё и ликбез. Но и «Афон» ведь тоже, своего рода, ликбез?

В.Курицина:

- «Афон»… безусловно, не все могли такую поездку совершить – это тоже ликбез, да, это тоже – рассказ об этом монастыре, но это, всё равно, множество впечатлений и ассоциаций, это, всё равно, лирика.

Как было сказано Адамовичем о книгах Зайцева: «Его книги – несомненно, поэзия, но едва ли – литература». То есть, лирику из прозаических произведений Зайцева – убрать невозможно.

Ну, например: «Музеи и библиотеки – давно мне милы. Монастырская же библиотека несёт ещё и иной оттенок: она – продолжение храма. Храм, разумеется, выше – там торжественнее и важнее, в библиотеке возвышенность храма ослаблена за счёт просто человеческого, но, с другой стороны, это – не университетское книгохранилище».

Д.Володихин:

- Ну, вот, не знаю… я бы с Адамовичем не согласился. Прежде всего потом, что наличие сюжета – не есть обязательный признак того, литература данное произведение, или – нет. Огромное количество бессюжетных текстов – прекрасные образцы художественной литературы.

И здесь мы попадаем на почву гаданий: считать Зайцева писателем, не считать Зайцева писателем… он – великолепный русский литератор, блистательный! Совершенно точно – это именно так.

Вот вопрос, относительно Валаама. Зайцев на Валаам попасть не мог в дореволюционное время. Зайцев попал на Валаам в тот момент, когда Валаам перестал быть частью России.

В.Курицина:

- В 1935 году, если быть точным, он туда, вместе с супругой, приехал…

Д.Володихин:

- Вот, давайте, уточним – это Финляндия, на тот момент.

В.Курицина:

- Это – Финляндия, да, и именно поэтому такое посещение стало возможным.

Если бы, как в нынешние времена, или во времена Российской Империи, это была часть России, то, понятно, что для Зайцева – эмигранта – в 30-е годы такое посещение было бы никак невозможно. Но это – Финляндия.

Д.Володихин:

- Он бы совершил путешествие через Валаам – куда-нибудь на Колыму…

В.Курицина:

- Это – Финляндия, но для Зайцева – это, опять же, Россия.

Безусловно, Зайцев приехал в величайший монастырь. Безусловно, Зайцев приехал не просто, как турист. Подчеркну, там есть очень… проникновеннейший рассказ о исповеди накануне – причём, естественно, не о тайной исповеди, а как всё это было, как впечатления остались на всю жизнь.

Да, это не была первая исповедь, но вот исповедь там, а потом – Причастие… то есть, Зайцев не был там просто туристом – он ехал к величайшей святыне.

Но, всё-таки, безусловно, в том числе, он ехал и на встречу в Россией, которой ему остро не хватало всю жизнь.

Вот она опять – тихая непреклонность. Он не пойдёт на сотрудничество с властями, но он будет делать всё, ради того, чтобы землю свою родную посетить.

Д.Володихин:

- Но, и… кстати говоря, он не идёт и на сотрудничество с какими-то боевыми, достаточно радикальными, сообществами внутри среды нашей эмигрантской интеллигенции. Для него и здесь – какая-то политика, какие-то планы тайных операций на территории СССР, или, наоборот, какие-то планы публичной общественной поддержки СССР – всё совершенно чужое. А вот побывать на земле, которая когда-то была Россией, и, через некоторое время, вновь ею станет – вот это родное.

В.Курицина:

- Ещё уточню на тему «тихой непреклонности», хотя по времени, получается, что перескочу.

Когда-то, уже много лет спустя, он напишет открытое письмо в поддержку Солженицына, например. Опять же, он действует тем, чем может – словом.

В годы Великой Отечественной войны – Второй Мировой для других стран… ну, мы знаем, что некоторые наши эмигранты готовы были приветствовать Гитлера, в надежде, что его войска справятся с большевиками – у Зайцева, опять же, тихая непреклонность. После оккупации Франции Германией – он, практически, не печатается в это время, от политических заявлений, от публичного высказывания мнений по поводу войны между СССР и Германией – тоже воздерживается, и надежд части эмиграции на то, что Германия избавит страну от большевиков, он тоже не разделяет.

Д.Володихин:

- Ощущение такое, что Зайцев вообще не открывает рта, если не чувствует, что ему Бог это разрешает. Не видит ясного разрешения свыше, с Небес, не чувствует, что дело – чистое, что дело – благодатное, просто не прикасается к этому делу. То есть, бежит всего, что суетно, что может грозить душевной скверной, дурными эмоциями, сохраняет свою личность, свою душу в чистоте – очевидно, так можно сказать.

Вот, с этой точки зрения, «Валаам» – вещь, которая… ну… может быть, в известности несколько уступает «Афону» и «Сергию» – она, каким-то образом, отмечена была в эмиграции? От неё вот какие-то тёплые волны, как от Афона, пошли?

В.Курицина:

- Ну, безусловно, конечно, читали, безусловно, отзывы были, хотя сейчас в точности не процитирую.

Но чем мне показался отличающимся «Валаам». И про Афон Зайцев пишет, в основном, о других, а не о себе, здесь же каждая глава – о монахе, о женщине, которая встретилась в гостинице – то есть, больше впечатлений от острова, чем от каких-то личных переживаний. Они тоже есть, но Зайцев, в хорошем смысле слова, островом очарован. Он, как к живой воде, к нему приникает – потому, что это – часть России.

И что интересно. Я цитировала про Афон мысли: «Жасмин, Россия, детство, мама – то, чего не будет никогда», – для него. А, уезжая с Валаама, он настроен по-другому: «Всё это, конечно, необычайно русское, и как-то связано с нами и нашими судьбами. Увидишь ли всё это ещё на родной земле? Или – в последний раз, пред последним путешествием дано взглянуть на облик России со стороны, из уголка чужого? Этого мы не знаем, но за всё должны быть благодарны.

Д.Володихин:

- Но… чем он старше, тем, очевидно, крепче в вере, и, надо сказать, что здесь, очевидно, и возраст начинает играть свою роль. Поездка на Валаам – это время, когда Борис Константинович Зайцев уже, наверное, чувствует дыхание осени, и готовится к тому, что… может быть, через некоторое время, придётся подводить итоги всей его жизни. И, вместе с тем, он не знает, что ему предстоит ещё огромная часть жизни, что он уйдёт из земного своего существования человеком почти столетнего возраста.

Тем не менее, наверное, он уже не молод. У него в семейной жизни всё состоялось раз и навсегда. Он полностью состоялся как личность – как христианин и как творческий человек. Но, наверное, на итоги его, всё-таки, тянет.

В.Курицина:

- Ну, да… возраст, конечно, давал себя знать. Но, вместе с возрастом, как Вы правильно сказали, Дмитрий Михайлович, видимо, крепла и вера.

Он, по-прежнему, мечтает – и в 40-е годы, и в середине 40-х годов – он, по-прежнему, мечтает оказаться «на своей земле», как он пишет: «Вновь печатать книги в типографиях Москвы и Петербурга…» – но, при этом, пишет, что: «… если же так не случится, то и это хорошо – значит, так и должно быть, так вычерчен узор жизни. Да будет воля Твоя», – говорит он.

Д.Володихин:

- То есть, иными словами, он, как добрый христианин, принимает и беды, и радости с равным бесстрастием, с равным покоем. Для него близок иноческий идеал. Лично для него иночество… ну… невозможно, в силу того, что он – семейный человек, но, во всяком случае, вести себя, как монах в миру, Зайцев, действительно, старается.

«ИСТОРИЧЕСКИЙ ЧАС» НА РАДИО «ВЕРА»

Д.Володихин:

- Дорогие радиослушатели, мне приятно будет напомнить, что это – светлое радио, радио «Вера». В эфире – передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы, с замечательным филологом, сотрудницей Издательского совета Русской Православной Церкви Валентиной Алексеевной Курициной, обсуждаем труды и биографию Бориса Константиновича Зайцева.

Прежде, чем мы подойдём к завершению его творческой судьбы, хотелось бы несколько слов сказать о том, что эмиграция, в какой-то степени, подстегнула творчество нескольких одарённейших, в литературном плане, личностей. Это не только Борис Константинович Зайцев. Это и Шмелёв, это и философ-публицист Федотов – то есть, люди, которые работали, прежде всего, чувствуя своё призвание говорить о вере, говорить о Церкви, чувствовали на себе, наверное, веяние Духа Святого.

И, с этой точки зрения, отвлекаясь уже от судьбы Зайцева, скажите: может быть, – как это ни странно, как это ни жестоко для них лично, удаление от Родины было и чем-то положительным для их творчества, дало русской литературе то, чего без эмиграции не могло бы, вообще, произойти?

В.Курицина:

- И сам Борис Зайцев это честно признавал – что именно годы оторванности от России стали годами особой связи с ней. И писатели-эмигранты это тоже понимали, и Зайцева ценили. Я напомню, что с 1947 года и далее – он председатель Союза русских писателей во Франции – то есть, несколько десятилетий.

Д.Володихин:

- То есть, пришло признание – уже в очень солидном возрасте, но пришло.

В.Курицина:

- Да. То есть, он уже получил эту должность в солидном возрасте, но, тем не менее, Господь ему дал и долгие годы жизни, и он на ней был – не одно десятилетие. Естественно, он сотрудничал в газетах, в журналах местных.

Наверное, стоит упомянуть, что он входил в общество «Икона», которое… например, Иван Билибин, знаменитый художник, туда тоже входил. Общество в 1927 году было сначала создано для того, чтобы работать с древней русской иконой.

Ситуация сложилась… я совсем коротко… такая. XIX век – это, в первую очередь, икона классическая, потом – начало ХХ века – это творчество Васнецова, а вот это Общество хотело заниматься древнерусской иконой, или иконой более древних времён…

Д.Володихин:

- То есть, вернуться к истинному средневековью.

В.Курицина:

- Да. Вклад их, на самом деле, ведь, очень сложно переоценить, да? Кто видел иконы разных времён понимают, что, если бы вовремя не начали заниматься нашей древностью, то эту древность мы могли бы потерять. Тем более, со временем, Общество стало заниматься не только иконами, но и вести общекультурную деятельность.

Безусловно, нельзя сказать, что это Общество спасло всех и всё, но, тем не менее, их вклад…

Д.Володихин:

- Но кое-что – спасло!

В.Курицина:

- … их вклад – велик, и Борис Зайцев трудился в этом Обществе, занимался всем этим.

Кроме того, благодаря Борису Зайцеву, мы знаем о многих интересных людях его эпохи – они были для него современниками. То есть, цитируя известное стихотворение, на них, для него, не было хрестоматийного глянца, но, при этом, будучи человеком, по-настоящему, добрым, – он же был ещё известен, как переводчик Данте и Флобера – и как… забыла уже, к сожалению, кто… сказал о нём, что, если бы «Ад» Данте создавал он, то этот ад у него оказался бы пустым – Борис Зайцев туда бы никого не поселил!

Д.Володихин:

- Ну… ещё, может быть, поставил бы там… удобные скамеечки, чтобы люди не уставали… бродить по аду…

А я хотел бы, в данном случае, акцентировать именно на том, что для Зайцева многие великие писатели Золотого века, Серебряного века в русской литературе были – ну, просто хорошие знакомые. Ну, или, во всяком случае, те духовные авторитеты, с которыми он был знаком не по страницам – лично.

Ведь, насколько я понимаю, главный его биографический труд завершающего этапа в его творчестве – это книга о Чехове. Это, как раз, тот человек, который очень сильно привлекал своим стилем письма молодого Зайцева, и к которому Зайцев вернулся, уже приближаясь к старости.

В.Курицина:

- У Зайцева есть ещё книги и о Тургеневе, есть работы о Жуковском, о современнике, но книга о Чехове, действительно, особая.

Сам Зайцев видел у себя, как я уже говорила, тургеневско-чеховскую манеру. И понимал, что, если бы не потрясения все – первой половины ХХ века, которые коснулись нашей страны, и он бы спокойно жил, та тургеневско-чеховская манера грозила бы ему, как он сам говорил, «повторением пройденного» – потому, что шедевры-то такие уже созданы.

Своё произведение он отправил, что интересно, Чехову и Короленко. Почему интересно? Потому, что Антон Павлович Чехов очень ценил именно Короленко, среди современников. То есть, такой…

Д.Володихин:

- Давайте, уточним. «Своё произведение» – это одно из произведений его молодости?

В.Курицина:

- Да. Повесть «Неинтересная история», если быть точными. Это – одно из самых ранних произведений, и вот, первые, кому он отправил – это Чехов и Короленко.

Д.Володихин:

- Был какой-то отклик?

В.Курицина:

- У Зайцева с Чеховым связаны интересные воспоминания. Было и общение, как начинающего писателя и писателя, уже с именем, где сначала, как он пишет, Чехов был немножко… так… прохладен, молчалив, больше слушал, а потом – говорил ободряюще.

Но ещё интересная история, о которой сам Борис Константинович рассказывает, связана с его желанием познакомиться с Чеховым лично, ради чего, когда он узнал, что продаётся Мелихово – Чехову уже, по состоянию здоровья, рекомендовали жить на юге, Мелихово продавалось, а отец Зайцева имел, в это время, возможность и желание купить небольшое имение – Борис Зайцев, совсем молодой, вызвался ехать осматривать это имение. Он приехал туда, Чеховы – Мария Павловна и Евгения Яковлевна – приняли его прекрасно, но так вышло, что самого Антона Павловича в этот день не было.

Д.Володихин:

- Ну, не повезло!

В.Курицина:

- Как, вспоминая свою молодость, Зайцев пишет: «Видимо, они меня очень быстро раскусили, и поняли, что я не покупатель. Но, тем не менее, были вежливы, приветливы, всё показывали, и, понимая уже, что – точно уже – не купит это имение, он, всё-таки, пошёл к Антону Павловичу Чехову в городе об этом разговаривать – просто ради того, чтобы пообщаться.

Д.Володихин:

- Ну, а… допустим… каким образом Зайцев возвращается к чеховской теме, уже… скажем так… на закате своего литературного творчества? Как это происходит, в каких обстоятельствах?

В.Курицина:

- Тема Чехова его не отпускала в течение всех жизни. Отдельные статьи выходили. Но в 1954 году он выпускает отдельную книгу о Чехове.

Это одна из самых замечательных книг. Потому, что это – книга младшего современника, человека, который, действительно, видел эту семью, человека, который очень ценил Чехова, как писателя, но, с другой стороны, интересная для нас и тем, что Чехов для Зайцева не стал ещё классиком, портрет которого висит в кабинете литературы – как это было для нас всех. У него…

Д.Володихин:

- То есть, это не светская икона – это то, о чём можно поговорить, и в положительном ключе, и критически, но – рассуждая, так сказать.

В.Курицина:

- Он всегда очень деликатен! Там, где он, может быть, с чем-то не согласен, он – деликатен очень-очень, но, при этом, он об этом пишет.

Например: «Силён ли он, как драматург? Это – другой вопрос. Мнения могут расходиться. Во многом, зависит это от того, чего хотят от драматурга». Но, тут же, справедливое замечание, дальше: «Встреча же Чехова с Художественным театром произошла неспроста – это уже судьба. Если бы не было Чехова, сам Художественный театр не стал бы национально-русским, внедрённым в русскую душу и литературу». Вот оно – 50-е годы, чеховские драмы ещё не стали – для Зайцева, по крайней мере – таким вот… эталоном абсолютным.

Д.Володихин:

- Но и… при том, он смотрит… скажем так… с другой стороны рубежей нашей страны.

То есть, допустим… в тот момент, когда в Советской России Чехова включили в школьную программу, Чехов для взрослых многое потерял – потому, что его начали заучивать и затверживать. А в эмиграции этого не произошло, там мог быть принципиально иной взгляд – взгляд, более живой, в какой-то степени.

В.Курицина:

- Что ещё… на что ещё стоит обратить внимание. Зайцев – современник. Мы, потомки, уже потом – из разных воспоминаний, из документов – знаем, сколько, на самом деле, сделал Чехов для людей. Для самых разных людей.

Мы знаем, что он принимал крестьян Мелихово и соседних деревень. Мы знаем, что он давал деньги на лекарства, если денег не было. Он договаривался о консультациях со своими коллегами для самых простых людей. Он оплачивал пребывание в больнице, если человеку туда нужно было обязательно попасть, а денег не было. Он платил за нескольких детей за гимназию, и, при этом, делал это так, чтобы родители и другие родственники не знали – он просил говорить, что ребёнок освобождён от платы, а, на самом деле, сам вносил деньги. И всё это – ещё во время, когда он был вечно в долгах, когда он, по сути, содержит большую семью – потому, что… ну… мама, сестра всю жизнь живут же с ним, и папа – пожилой… там… когда и брату младшему ещё приходится помогать. У него у самого всё время нет денег!

Д.Володихин:

- Ну, вот… эта книга о Чехове, зайцевская, она повествует и об этой стороне жизни Чехова, или, в большей степени, концентрируется на его литературных произведениях?

В.Курицина:

- Она, в том числе, и о вере Чехова. И вот на этой стороне – благотворительной – он останавливается. Но у меня возникло ощущение, что он не знает, насколько сильна была эта сторона. Что он отдавал свои деньги… вкладывал свои деньги в строительство школ, всё… Он знает об этом, но, наверное, знает, всё-таки, не в той мере.

Например, он пишет о Чехове: «Давняя тоска Чехова по Божеству. Отец Христофор ( напоминаю – из повести «Степь» ) знал нечто всем существом, чего не хватало Чехову, оттого и был всегда ясен, светел. Богу, в Его отверженных, Чехов служил усердно, не хуже отца Христофора, а, может быть, лучше…»

Д.Володихин:

- То есть, иными словами, если я правильно понимаю, Зайцев – христианин до мозга костей, во всяком случае, в зрелом возрасте – смотрит на Чехова как на огромную литературную величину, заведомо большую, чем он сам, и, вместе с тем, сочувствует ему в том, что… какой-то искры… искры веры Антону Павловичу не хватало… или, может быть, если она была, то – не доставало.

В.Курицина:

- Он пишет: «Внутренней цельности в нём не было. Не цельность, а именно – раздвоение. Отсюда – непрочность и тоска».

На некоторые произведения он смотрит совсем по-другому. Если большая часть критиков, всё же, «Скучную историю» воспринимает: «Как же удалось совсем молодому человеку – ну, относительно молодому – рассказать целую жизнь профессора, человека пожилого», – то Зайцев видит здесь не то, чтобы самого Чехова, а некоторые его идеи, связанные, как раз… ну… вот: «Врач же – материализм некий. Проповедничества в нём не было, но не было и цельного мировоззрения. Он этим томится».

Кто-то любит, условно говоря, безыдейность Чехова. Если же смотреть с точки зрения Зайцева, он полагает, что…

Д.Володихин:

- … то Зайцева, скорее, эта безыдейность мучает.

В.Курицина:

- Ему хотелось бы, наверное, идейности, в любимом авторе, и он полагает, что, всё-таки, и самому Чехову этого не хватало.

Д.Володихин:

- Да… Ну, вот, наша передача подходит уже к концу, и нам сейчас пора говорить о завершении земного срока Бориса Константиновича, и о том, какой след он оставил в литературе не только его времени, но и вплоть до наших дней.

В.Курицина:

- Борис Зайцев прожил долгую жизнь. Напомню, до конца своих дней он сохраняет высокий пост – председателя Союза русских писателей во Франции, и, на склоне своей жизни, он живёт… в общем… с материальной точки зрения, довольно скромно. Но тут немного ситуация меняется - потому, что его любимая супруга, Вера Алексеевна, уже в очень преклонных годах, была разбита параличом, – ну, она была, естественно, очень ограничена в движении – и восемь лет он провёл около неё. Как она сама говорила современникам: «Вот, он меня не отпускает».

При этом, Зайцев был временами… ну… трогательно искренен. Потому, что, когда на каком-то юбилее стали восхвалять его – и как примерного семьянина, и всё… кто-то, сидящий рядом, услышал: «Ну, нет… ну, как же… мы ссорились, ругались друг на друга, и сердились друг на друга…» – что-то подобное.

В это время дочь, которая давно уже была, конечно, взрослой, уже и сама – не молодая, и зять – она была замужем за довольно обеспеченным человеком – взяли на себя материальную заботу. Потому, что, понятно, что ухаживать за больным человеком, всё-таки, будучи уже и самому совсем не молодым, и ещё зарабатывать достаточно денег – было сложно.

Д.Володихин:

- Не то, чтобы совсем не молодым, а – тяжко дряхлым, назовём вещи своими именами. Ведь, насколько я понимаю, Борис Константинович, прожил более 90 лет.

В.Курицина:

- Да, 1881-1972 годы.

Д.Володихин:

- Где, когда он скончался?

В.Курицина:

- Он скончался также в Париже, как и провёл всю свою жизнь. Последние годы он, после смерти супруги, доживал в доме дочери, в обстановке, уже более обеспеченной. И, безусловно, авторитетом был для писателей. Но никаких материальных благ это ему так, в общем-то, и не принесло.

Критики отзывались о нём тоже, в основном, благосклонно. Например, интересно пишет Одоевцева: «Он, как будто, попирал скудные законы бытия, и умел самые тёмные дни своей жизни оставаться благостным и кротким, и не роптать на Бога».

Д.Володихин:

- Ну… Одоевцева добра была к своим современникам, помнила, в своих воспоминаниях, в основном, то доброе, то лучшее, что связано с ними. Но, наверное, в этом смысле, она, конечно, правдива. Борис Константинович Зайцев являет собой пример писателя, который, на протяжении многих десятилетий, ни на шаг не выходит за пределы христианского мировидения, и оставляет литературное наследие, в котором самыми яркими драгоценными камнями являются вещи, насыщенно христианские: «Преподобный Сергий», «Афон», «Валаам».

Ну, что же… на этом нам пора поставить точку. С вашего позволения, дорогие радиослушатели, я поблагодарю Валентину Алексеевну Курицину за её замечательное выступление сегодняшнее, и мне остаётся сказать вам: спасибо за внимание, до свидания!

В.Курицина:

- До свидания!