«Путь к священству». о. Павел Когельман

У нас в студии был клирик храма Рождества Богородицы в Крылатском священник Павел Когельман.

Наш гость рассказал о своем пути к вере и священническому служению, как в этом пути видна помощь Бога и Его присутствие.

Ведущая: Кира Лаврентьева

---

Кира Лаврентьева

— Светлый вечер на Радио ВЕРА, дорогие наши слушатели, здравствуйте! Меня зовут Кира Лаврентьева, и, как всегда, в этом часе мы говорим с нашими гостями о их пути к священству в вере и в вере. Это всегда очень интересный разговор, и сколько лет мы его ведем, всегда волнуюсь, честно говоря, дорогие наши слушатели, потому что это уникальный путь конкретного человека к Богу, к высшему призванию для мужчины — служению перед престолом Божьим. И сегодня у нас в гостях священник Павел Когельман, клирик Храма Рождества Пресвятой Богородицы в Крылатском. Здравствуйте, отец Павел.

иерей Павел Когельман

— Здравствуйте, дорогая Кира. Здравствуйте, уважаемые радиослушатели.

Кира Лаврентьева

— Отец Павел, вот, честно говоря, я читала вашу биографию, интервью разного рода, и понимаю, что вообще ничего не предвещало того, что вы станете священнослужителем. Вы много лет были программистом, успешным программистом, были в этой области очень глубоко и очень хорошо в ней разбирались. Что повлияло на то, что вы пересмотрели как-то свой жизненный путь и стали двигаться в сторону пастырского служения?

иерей Павел Когельман

— Это вы правильно сказали. Ничего не предвещало. Это был такой длительный путь. И, наверное, каждый человек в жизни для себя определяет, чему он служит, кому, для чего работает, для чего вообще живет. И еще в старших классах школы у меня была такая склонность к военному делу, мне очень нравилась военная профессия, я ходил в военно-патриотический клуб у нас в городе Пензе. Ходил, занимался там марш-броски, горные подготовки. И вот как-то туда меня очень тянуло, но это были 90-е годы, и армия тогда была в таком достаточно сложном положении, не настолько я тогда хотел, чтобы стать военным в то время, и мой крестный, он очень уважаемый мной человек, он сам военный, капитан первого ранга в отставке, тогда, зная меня, сказал, наверное, тебе сейчас туда не нужно идти. И я пошёл по такой проторенной дорожке, у меня папа инженер, он пошёл тоже в Пенинский вуз, госуниверситет, престижная специальность, информационная система в экономике, как бы и программирование, экономика. Школа у меня была с серебряной медалью, так что проблем не было. И вот как-то так начался мой обычный стандартный путь. Но вот это желание не просто работать, а служить государству, Богу, людям, оно тогда осталось.

Кира Лаврентьева

— То есть какой-то призыв внутренний. А как вы стали верующим человеком?

иерей Павел Когельман

— С верой тоже было всё достаточно сложно. В 14 лет я покрестился. У меня к этому времени сформировалось такое желание. И вот большую роль как раз сыграл вот мой крестный, его супруга, он мой дядя, мамин брат. Приезжая вот к нам в Пензу, что-то он рассказывал про веру, это были книжки, одна из книжек, которые тогда на меня очень так повлияли, это была книжка игумена Никона Воробьёва «Письма духовным детям, нам оставлены покаяния». Но вообще с самого детства у меня было какое-то твёрдое убеждение, что наверху кто-то есть. Я пока не знал, кто это, не знал, для чего это мне нужно. Но такое убеждение было. И вот потихоньку оно формировалось в христианскую веру.

Кира Лаврентьева

— Вы крестились 14 лет.

иерей Павел Когельман

— Да.

Кира Лаврентьева

— В самый такой возраст подростковый, разгар подросткового возраста. Как это все происходило?

иерей Павел Когельман

— Просто они как приехали, и летом они приезжали нечасто, и лучшие крёстные для меня были, и поэтому как-то вот мы решились. Вернее, я решился. Не скажу, что мир стал другим, не буду здесь как-то лукавить, но что-то, конечно, в душе поменялось, и это стало более осознанно, наполнено, я стал уже более глубоко узнавать про саму веру.

Кира Лаврентьева

— Смотрите, отец Павел, я вас почему так подробно обо всем расспрашиваю, потому что это же критически важно найти свой логос, какой-то свой путь, понять, к чему призывает тебя Господь. Ведь у каждого человека это совершенно своё призвание. И так получается, что если человек соединён со Христом, но пока ещё путь свой не нашёл, он испытывает, как, вот мне кажется, определённое страдание внутреннее.

иерей Павел Когельман

— Терзание.

Кира Лаврентьева

— Терзание, да. Он чувствует призыв, а куда идти не знает. Либо знает, но боится, и что-то его останавливает. Вот как это было у вас? Вы же очень долго были программистом, и о священстве не сразу задумывались, уже будучи семейным человеком, уже потом. Как это всё развивалось? Почему спрашиваю? Потому что это действительно, мне кажется, самый важный вопрос для каждого человека, жить по воле Божьей, но при этом чтобы эта воля была как-то тобой смиренно воспринята, чтобы сердце твое уже было подготовлено к исполнению этой воли. Это же тоже очень долгие болезненные процессы. Господь иногда нас готовит к этому годами, к тому, чтобы что-то произошло в одночасье. Это может быть что-то очень хорошее или очень плохое, но так или иначе Господь любит своих детей, и Он их готовит к чему-то. Вот я вот так наблюдаю, что так происходит. И даже каким-то ужасным потрясением или каким-то прекрасным переменам в своей жизни человек уже подходит более-менее подготовленный. А если бы это случилось с ним там 10 лет назад, он бы, наверное, этого не смог даже воспринять правильно. Объяснить и синхронизироваться с этим. Что вы об этом думаете?

иерей Павел Когельман

— Так у меня и было. Потому что, проработав несколько лет программистом, семью нужно кормить. У нас периодически рождались дети, где-то раз в три года. Супруга, она тогда занималась благотворительностью, потихонечку начинала искать свой путь. Но дом, ипотека, кредиты...

Кира Лаврентьева

— Обязывали.

иерей Павел Когельман

— Конечно, конечно. Но вот такие точки, они периодически были. Одна из точек была, когда меня... Мы съездили в один монастырь под Пензой, и тогда пригласили меня, игумен монастыря, он сейчас епископ в Пензенской митрополии, епископ Митрофан, он пригласил поучиться в семинарии... Тогда, простите, не семинарии, духовное училище еще только было. Первый раз вот такой, когда возникла возможность что-то изменить. Но я тогда был совершенно не готов. Я принял предложение, я даже поступил в училище, я поучился полгода, но потом понял, что это пока не моё, что, наверное, надо идти пока по своему пути, как идёшь.

Кира Лаврентьева

— Даже так?

иерей Павел Когельман

— Даже так. И ушёл оттуда, остался опять программистом, потому что христиане тоже спасаются, необязательно, чтобы спастись, быть священником. Один из главных таких, почему я так долго к этому шёл, когда-то один священник, мы окормляли уже детские дома, ездили, вернее, не окормляли, ездили в детские дома, а священник, который нам помогал, он сказал, вот, Павел, хороших программистов много, а хороших священников мало. Может быть, ты пойдёшь в священники? И это как бы одна из, наверное, вторая такая точка была, когда я задумался. Но тут возникает вопрос, а буду ли я хорошим священником? Потому что программист это, ну, не нравится тебе работать, ты пошел в другую компанию, да? Зарплата, коллектив и так далее. А здесь как? Опять уходить, как тогда из училища? И поэтому... Но мысль-то все равно осталась. И она, как я это называю, выстраданное решение. Не то, что я этим страдал, но она во мне жила и в той или иной степени проявлялась периодически. Кроме поиска священства, вот про то, что я сказал вначале, это желание служить, не работать просто, а служить. Поэтому у меня были тоже поиски. Я в институте окончил военную кафедру, лейтенант запаса. То есть я мог пойти на офицерскую куда-то должность. Была возможность и в органы пойти, и в МЧС. Но как-то вот уже даже приходя на собеседование к начальнику управления, например, я уже как-то, Господь, опять тихо, как-то аккуратно, ненавязчиво меня отводил от этого. И вел, наверное, вот к своему. Это удивительные такие моменты сейчас. Это все нельзя рассказать, но близкие люди знают.

Кира Лаврентьева

— Но вы очень важные вещи говорите. А духовник у вас был тогда? Вот прям священник...

иерей Павел Когельман

— Постоянно духовника не было.

Кира Лаврентьева

— Такое ощущение, что духовник у вас был Господь. Вот тут удивительный случай, когда человек действительно очень чётко слышит и видит Божьи знаки. Это, конечно...

иерей Павел Когельман

— Они были явные.

Кира Лаврентьева

— Да, это, конечно, чудо.

иерей Павел Когельман

— Их было трудно не заметить.

Кира Лаврентьева

— Вам было трудно решаться на это, на то, чтобы всё-таки становиться на путь вот этого священнослужения?

иерей Павел Когельман

— И да, и нет. Второй раз уже было как-то проще. То есть я уже поучился, я уже примерно знал, что это. Но понимал, что, если ты второй раз уйдёшь, уже отказываться нельзя. И тут я случайно, ну, как мы все говорим в кавычках, узнаю, это лето было, что у нас в семинаре, а уже тогда образовалась духовная семинария пензенская, открывается вечерний курс экстернат. То есть я не мог учиться очно, но тут открывается экстернат. И остаются там буквально пару недель, чтобы успеть подать документы. И что вы думаете? Ну, конечно, я иду и подаю их. И митрополит Серафим, очень любимый мной, да вообще всей Пензенской епархией. Тогда я к нему пришел на собеседование, и он говорит, Павел, ты как? Как в прошлый раз или в этот раз уже окончательно серьезно? Я говорю, Владыка, в этот раз уже серьезно. И началось мое обучение в семинарии.

Константин Мацан

— Отец Павел, вы где-то говорили, что для вашего пути к священству очень важным была идея служения. То есть того, что человек как бы должен не просто работать и пользу приносить. Это я сейчас своими словами пересказываю мысль. А вот должно быть некое служение, которое как представляется как-то выше просто работы. Вот что это такое? В чем мы можем провести разницу между просто там делом полезным и служением? Вот что за потребность внутри была у человека, у вас, чтобы в жизни было вот именно то, что мы называем служением? Это про что?

иерей Павел Когельман

— Ну, на самом деле, кроме священства, есть много других профессий, которые мы называем служением, относим к служению. Это врачи, учителя, военнослужащие, ну и много-много ещё других. И, с одной стороны, эти люди ходят на работу, но при этом их работа подразумевает какое-то постоянное в нее включение, постоянное какое-то самопожертвование, постоянное быть всегда готовым прийти, если не на помощь, то, по крайней мере, быть рядом. Вот мне кажется, что-то похожее и у священнослужителей есть.

Константин Мацан

— Но тем не менее есть же разница почему-то между светскими профессиями и священническим служением. Мы часто говорим о том, что да, вот есть такие категории профессий, которые мы тоже называем служением. Я просто, когда мы говорим о пути к священству, пути человека к священству, вот задаю себе вопрос, чего внутренне мужчине, ну, скажем так, не хватает в хорошем смысле, какая лакуна внутренняя есть, которую ничто, кроме священства, не может заполнить? Вот помните, какая у митрополита Антония Сурожского есть такая мысль, что в душе у каждого человека есть некое пространство, которое может только Бог заполнить. Вот ничего другого туда не встанет, даже самый высокий прекрасный... есть только Бог. И вот не получается ли так, что есть просто мужчина с детьми, православный, который ходит в храм, молится, но мирянином остаётся. Вот у него нет... Он не чувствует призвания в себе к тому, чтобы быть священником. Хотя по формальным критериям он вполне мог бы к этому подойти. А есть другой, который понимает, что нет, если я не священник, если я вот этому служению себя не посвящу, то, может быть, как-то не до конца реализуюсь. Вы же такое чувствуете?

иерей Павел Когельман

— Ну, это вы сейчас правильно сказали, потому что я проходил путь и православного мирянина, семьянина, программиста у которого, пять рабочих, два выходных, там с восьми до пяти, отпуск, всё стабильно, все нормально. Но какого-то внутреннего самоудовлетворения от того, что в этой жизни ты... Мы каждый для чего-то призываемся, приходим в этот мир. И хочется, чтобы это было не просто отработать стандартно, а максимально, что от тебя ждет Господь. Вот увидеть, узнать, это вот трудно. Я как раз вот Кире про это рассказывал. Понять, мой ли это путь или нет. Потому что обратно уйти будет уже очень трудно и болезненно. Поэтому, наверное, такой долгий был путь. И даже когда я решился, я все равно не знал, мой ли это путь, будет ли. Как будет первая исповедь, как будет там причастие. Вначале, когда меня рукоположил Владыка, он меня отправил больничным священником на год. Это кроме того, что я просто как священник ничего не умею, но еще учиться-учиться. А тут еще совершенно новое такое направление деятельности.

Константин Мацан

— А как вы это восприняли тогда? Именно больничным священником

иерей Павел Когельман

— Честно, с некоторой грустью, что ли. Ну, не хочется говорить с унынием, но с сомнением, как я все это вместе смогу совместить. Но сейчас осталась только одна благодарность, потому что этот год больничного служения дал мне концентрировано очень многое, задел на будущее. Потому что где больно, там Господь рядом. Но в теории это нельзя понять. Это только пропустив через себя, через людей вместе, сопереживая. Только так.

Кира Лаврентьева

— Ну, смотрите, вы становитесь священником и сразу попадаете в место более сильной и душевной и физической. Как вы находили слова? Как вы поддерживали людей? Было ли для вас это трудно тогда?

иерей Павел Когельман

— Слова найти иногда очень трудно, иногда невозможно. И очень важно, когда есть рядом люди, которые опытные священники, наставники. И для меня тогда было открытием, что священник не обязательно должен что-то говорить, а есть такое выражение «вместе поплакать». Потому что я думал, что должен какие-то советы, напутствие. Оказывается, можно просто, давай мы с тобой помолимся и просто давай с тобой помолчим, поплачем. И вот когда я это понял, это не сразу это с опытом приходит, то это открыло совершенно другое.

Константин Мацан

— Я всегда вспоминаю, что великий итальянский ученый и очень известный, популярнейший писатель Умберто Эко написал свой первый роман «Имя Розы», когда ему было уже за 50. И после этого он стал себя называть молодым литератором. Но он только начал быть писателем, поэтому в 50 он стал молодым писателем. Вы себя считаете молодым священником?

иерей Павел Когельман

— Да. Не знаю, можно ли здесь говорить про свой телеграм-канал или нельзя.

Константин Мацан

— Можно. Ненаказуемо.

иерей Павел Когельман

— Я свой телеграм-канал так и назвал «Молодой-немолодой священник». Год назад я его создал. Сейчас порядка 800 подписчиков. Почему молодой? Потому что как священник... В августе у меня будет 5 лет, мое рукоположение, а не молодой, ну, мне уже 42 года. Как человека уже молодым себя не назовешь.

Константин Мацан

— Но хотя по последним каким-то нормам и критериям международных организаций молодость сегодня продлена как раз-таки до 42 лет. То есть вы только-только-только вышли из молодого возраста. Это очень утешительно, на самом деле.

иерей Павел Когельман

— Спасибо, да молодость, она еще и в душе.

Константин Мацан

— Это безусловно, душа вообще без возраста не имеет.

иерей Павел Когельман

— Да был очень трудный первый год, как мне сказали, первый год тебе надо продержаться. Потому что это практика, которой у меня практически не было, потому что я... Максимальная практика, это у меня было два года алтарничества, вот перед рукоположением. Это спасибо отцу Александру Филиппову, где я... Он проректор семинарии, он меня позвал к себе в храм, и я научился читать шестопсалмии, канон, и это мне очень многое дало. А остальное уже приходит, наверное, только с опытом. Остальное в смысле общение, исповедь, причастие.

Константин Мацан

— А кто для вас образцы настоящих пастырей? Ведь очень важно, и много раз у нас уже в студии были гости, которые рассказывали, что для них одной из побудительных причин искать священство или как-то вот стремиться к священству, ну или даже просто дерзать хотеть священства, скажем так, был пример какого-то пастыря, духовника, или, может быть, какого-то известного пастыря, кто-то ездил к Иоанну Крестьянкину, для тех, кто учился в Лавре, таким светильником был отец Кирилл Павлов, кто-то, может быть, читает тексты уже упомянутого митрополита Антонио Сурожского и вот вдохновляется примером. Вот таким должен быть священник, и я вот хочу быть таким же, или хочу как-то вот этот идеал тоже попытаться в себе реализовать, возогревать, вот быть, подстать. Вот для вас есть такие образцы, перед которыми вы себя как-то видите, оцениваете, которым себя, может быть, измеряете, опрашиваете, просвечиваете?

иерей Павел Когельман

— Наверное, это у меня был собирательный образ таких конкретных личностей, когда я бы сказал, что я теперь буду священником, как он, нет. Но потихоньку, за время моего становления, прихода к этому, ты знакомишься с священником и понимаешь, вот он на своем месте, он служит людям, он искренне служит. Да, вот я бы, наверное, что-то взял себе у него. Вот это другое, он там занимается социалкой, а этот занимается больше душевным попечением каким-то, да. И вот это такой собирает образ. Ты не знаешь, как у тебя это проявится. Но в целом это, знаете, такое понятие доброго пастыря может быть. Собирательный образ. Именно вот священника доброго пастыря.

Константин Мацан

— А вот для вас какие главные черты пастыря? Вот добрый пастырь — это такое выражение, которое мы знаем, да? Вот можете привести пример, я не знаю, там, поступков священника, его реакции, его каких-то ответов на вопросы, которые вас по-настоящему поразили, вдохновили, в хорошем смысле поразили. Вот так вот, как он это сделал? Вот я не ожидал такой реакции от него или такого поступка, а вот он это сделал.

иерей Павел Когельман

— Вот этот собирательный образ доброго пастыря, конечно, первое такое впечатление о священника, это первая твоя в жизни исповедь. И моя первая исповедь была у священника замечательного пензенского протоиерея Алексея Горшкова, который потом венчал нас с супругой, который крестил наших детей, так вел по жизни, пока мы были в Пензе. И вот на этой первой исповеди ты видишь, что человек тебя не осуждает что человек сопереживает тебе помогает вот эти из души убрать эти колючки эти сорняки. Это было мне очень тогда важно. Большое влияние оказал один священник, отец Дионисий Соловьев. Очень дружим с ним. Когда был период, наша благотворительная организация, она была непопулярна в Пензе, в церковных кругах, то он от нас не отвернулся, хотя у него могли быть какие-то неприятности. Он сказал, я все равно буду помогать вам с детскими домами. Не побоялся этого. Для меня это был тоже очень такой важный показатель. Но уже во время моего священства, полтора года назад, я познакомился с отцом Петром Гриценко. Он сейчас заместитель главного священника по СВО. И он мне показал, как можно самоотверженно быть там, где трудно, куда далеко едет не всякий, как он работает с бойцами, как он вдохновляет их. И для меня это тоже такой образец. Он с 14-го года там. То есть у него семья на Ставрополье живет, а он сам там. И он понимает, что его место рядом, на передовой.

Константин Мацан

— А сами вы ездили в зону СВО как священник?

иерей Павел Когельман

— Да, у меня было три командировки.

Константин Мацан

— Вот можете об этом чуть-чуть рассказать? Я не прошу вас какие-то там раскрывать тайные секреты, но спрашиваю с той позиции, что, ну, надо полагать, достаточно очевидно, что такие поездки меняют человека в чем-то. Какой-то опыт дают очень важный, после которого ты не можешь из таких поездок вернуться прежним. Хотя бы в чем-то. Вот для вас, как для человека, священника, чем эти поездки стали? Кого вы там встретили? Насколько вам, не знаю, было... Как вы искали слова, чтобы с бойцами говорить? Или, может быть, не надо было слов искать? Может быть, просто нужно было вместе помолиться, посидеть, или просто их выслушать, или что-то сказать, или ждут ли они на пустыре, или нет. В общем, вот я там не был, и мне было бы важно и интересно услышать какие-то впечатления ваши о поездке в зону боевых действий?

иерей Павел Когельман

— Мне сейчас на этот вопрос, с одной стороны, просто, с другой сложно отвечать. Почему сложно? Потому что есть отцы, которые, как отец Петр, как многие другие уважаемые батюшки, там практически живут. И я со своими тремя командировками. Но даже три командировки, как правильно сказали, они меняют. Это были небольшие, потому что я у себя в храме служишь. За это время вместо тебя кто-то должен твои службы на себя брать. Но владыка Фома отпускает, и спасибо ему большое за это. Недельные командировки, и за эту неделю ты проживаешь максимально концентрированно, вот эту неделю, ты понимаешь, что вот здесь, сейчас тебя поставил Господь. И ты должен максимально дать вот этим бойцам то, что можешь. У тебя не будет другого времени, и у них, возможно, не будет больше другого времени, когда они смогут встретиться со священником, потому что два раза, когда я туда ездил, я работал с бойцами, это шторм, который дальше уходит в самое горячее направление, это бывшие заключенные, которые заключают контракт и многие из них некрещенные, потому что все как-то этот вопрос оттягивается, где-то там, где они находились, не было возможности так легко креститься, как у нас в миру, и дальше уже некуда откладывать, дальше у тебя может быть в любой момент встреча с Богом, и он спросит, а вот почему ты был, не искал меня в жизни? И, конечно, из таких командировок приезжаешь совершенно другим. А по поводу слов, тут нужна какая-то искренность. Я, честно могу сказать, я не священник богослов, у меня техническое образование, я учился в семинарии, но какие-то такие высокие материи мне достаточно трудны. Но на простом языке с людьми объяснить, как я сам шёл к вере, для чего это нужно человеку, как она может помочь в обычной жизни, сложной жизни, там, где вопрос между жизнью и смертью, это можно постараться. И когда люди видят, что ты из себя никого не строишь, что ты тот, кто есть, ты не где-то на недосягаемом амвоне, а вот рядом с ними, для них было таким большим изумлением. И потом они это даже рассказывали, что батюшка, вот вы тоже едите с нами из одной столовой ту же самую еду. То есть привыкли, что это какая-то там другая кровь.

Константин Мацан

— Другая каста.

иерей Павел Когельман

— А ты живёшь так же с ними в землянке, ты вот ходишь, общаешься, и люди раскрываются, люди начинают понимать, что...

Константин Мацан

— То есть, среди ваших собеседников были те, кто, может быть, впервые со священником вот так вот лично общался в жизни?

иерей Павел Когельман

— Лично, да. У многих накоплена боль. Эта боль, это разочарование на церковь, на священство, когда где-то им какую-то таксу выставили за освящение машины, квартиры, где-то просто грубо ответили, те же бабушки, где-то священники. И вот это одна из тоже задач, рассказать, что есть совершенно другие батюшки, которые ездят в детские дома, ездят в больницы, ездят на передовую по своему желанию. Потому что все, кто туда ездит, это священники, они пишут добровольно, прошение на командировку. А почему ездят? Тут, наверное, вопрос уже каждый себе задаёт. Я вот первый раз поехал, потому что у меня супруга, Уполномоченный по правам ребёнка, ездила туда помогать, спасать детей. Думаешь, там, у тебя жена ездит, это вот год назад было, а ты здесь, в тылу, как так может быть? Вот это меня так сподвигло. А потом ты уже понимаешь, ты уже потом не можешь не ездить. Это действительно какой-то такой необходимостью становится. Потому что да, здесь служба, да, ты здесь нужен, ты слушаешь литургию, помогаешь, окормляешь, но там тоже люди. И если... Там фронт очень большой, и священников катастрофически не хватает. И даже там твоя неделя вот эта командировочная, она реально... Ну, за последнюю мою командировку, с Божьей помощью, 31 человек покрестилось. До этого 44. Ну, конечно, причастие, молебны и так далее. Стали христианами. И ты понимаешь, ну, вот есть Господь, вот ты Его руки, и ты должен ими работать. З

Константин Мацан

— Знаете, вот я к этой вашей последней фразе хотел бы обратиться. Есть Господь, и ты Его руки. Почему? Потому что, я, может, несколько издалека вопрос задам, такой несколько философский, но мне, собственно, очень важно об этом священника спросить. Есть такая вещь сегодня, как самореализация в виде некоторого, ну, если угодно, такого вот кумира. Вот мы все, я себя из этого не исключаю, живём с некоторым желанием самореализоваться, чего-то добиться, достичь и так далее. И вот возникает вопрос, а через что? Где самая высокая самореализация? Что вообще такое самореализация? Что такое себя реализовать? И вот у меня есть ощущение, что у священника этот вопрос решается очень особенным образом. Потому что почему я про руки говорю? Потому что, с одной стороны, не ты совершаешь литургию. Ты, ну, если угодно, просто транзистор, передатчик. Ты только руки, чтобы таинство преподнести. Но таинство совершает Бог. Вроде бы здесь как бы тебя, как личности, с твоими там талантами, умениями, как бы нет. То есть любой канонически рукоположенный мужчина-священник, знает он богословие или не знает, знает он пять языков или не знает, добрый он даже или злой, если он может преподнести таинство, он выполняет свою функцию, если угодно. Казалось бы, такое анти-я. Но, с другой стороны, поскольку ты служишь самому высшему, что может быть в мироздании, ты руки Бога, то это самая высокая самореализация. Выше этого ничего не может быть. И ты парадоксальным образом реализуешь себя тем, что себя не реализуешь. Что реализуешь не себя, а выступаешь помощником Бога. И вот представляется, что вот это такая самая парадоксальная, самая высокая самореализация. Вот как вас отзывается то, что я говорю? Потому что я об этом только со стороны сужу, а вы совершаете таинство.

иерей Павел Когельман

— Слушайте, это правда какой-то космос. Тут ты понимаешь, да, что ты его руки, и через тебя он это совершает, и за это какая-то неимоверная благодарность, за это какое-то... Ну, это совершает таинство, совершает Господь, но при этом он тебя тоже наполняет. И кроме таинства у священника есть ещё служение.

Константин Мацан

— Нет, это безусловно. Это не отменяет того, что священник, человек своими талантами, большое поле деятельности, окормление, исповедь, социальная деятельность, что угодно, выступление на радио, но всё-таки в корне же, что отличает человека, что отличает священника от всех остальных ненормальных людей? То, что вот он совершает таинство. То есть здесь же всё-таки вот и выступать на радио, заниматься окормлением и писать статьи и книги и утешать людей, может и мирянин. А вот быть руками Бога может быть только священник. Поэтому все-таки это некая такая корневая идентичность, вокруг которой все остальное нарастает, как некие следствия просто главного. Поэтому я и концентрирую свой вопрос именно на ощущениях, на опыте, которого у меня нет, совершения таинства или совершения литургии.

иерей Павел Когельман

— Честно, я не знаю, как ответить на ваш вопрос. Я просто понимаю, что в этот момент ты чувствуешь какое-то такое смешанное состояние. С одной стороны, вот это преклонение пред Богом и осознание своей недостойности. Потому что ты сейчас стоишь у престола. Ну, как мы молимся, аз недостойный рей, и ты понимаешь, что ты недостойный. Но Господь это совершает. Вот я не знаю, как это совместить. Это на уровне... Наверное, есть отцы, кто это может выразить, но это на уровне чего-то такого необъяснимого. Поэтому я сказал, что это космос, который непостижим, безграничен.

Константин Мацан

— Ваши слова «это космос» может быть самый точный ответ на мой вопрос, самый короткий, лаконичный и ёмкий.

Кира Лаврентьева

— Отец Павел, вот тот молодой священник, который был 5 лет назад, и тот, который сейчас сидит у нас в студии, вы можете сказать, что это два разных человека, что вот этот путь в 5 лет, он, казалось бы, не очень большой, но ведь мы понимаем, сколько литургий за эти пять лет было, сколько было таинств, крещения, исповеди, венчания, отпевания, и сколько всего уже прочувствовала ваша душа на этот момент, на сегодняшний день. Вот вы можете сказать, что это вас изменило, что это вас поменяло, что вы уже не тот, что были совсем недавно?

иерей Павел Когельман

— Да, безусловно, пять лет — это какой-то такой рубеж, после которого я не знаю, смогу ли я называться молодым священником. Но вот вы сейчас сказали про литургии, отпевания, крещения. Конечно, много было, особенно в ковидное время было много отпеваний. Вот в Пензенском храме Митрофановском, иногда по четыре сразу усопших отпевали. Но еще я задумался, что у каждого священника, как вот есть у врачей кладбище свое, вот у священника, к сожалению, тоже есть не кладбище, но люди, которые, которых ты мог как-то оттолкнуть от Бога. Вот я почему-то про это сейчас задумался. Вот очень хочется, конечно, чтобы таких людей было меньше, только Господь, наверное, знает. Но вот одна из задач не увеличивать вот это количество людей, потому что ты иногда даже можешь неосознанно... Был случай такой, когда я был больничный священник, я в реанимации, пришел пособоровать человека. И врач-реаниматолог, они-то все такие суровые мужчины, все в масках, одни глаза только видны у меня, у него. И после таинства он мне говорит, а я вашего брата не уважаю как-то, не очень отношусь к вам.

Константин Мацан

— Священников?

иерей Павел Когельман

— Да, к священникам. Я говорю, почему? Он говорит, потому что у меня как-то был очень трудный день, было несколько смертей за смену, и мне захотелось как-то прийти к Богу, ему это все отдать. Я зашел в храм, батюшка, я говорю, батюшка, как можно с вами поговорить? А он мне сказал, мне сейчас некогда, и ушел. А у меня был запрос именно сейчас. Он говорит, я после этого в храм не хожу. И мне после этого очень стало как-то так страшно, что в какой-то момент и ты можешь так сказать. И не желая человека оттолкнуть, ты его оттолкнёшь. Потому что действительно у священника, вы сами знаете, сколько много разных дел, послушаний, ещё кто-то его ждёт. Но вот как-то надо научиться, даже если у тебя дела, никогда не оттолкнуть человека, сказать, что да, у меня сейчас дела, простите, но вот там мой телефон, вот давайте там через час встретимся, чтобы человек понял, что его всё равно ждут.

Кира Лаврентьева

— Отец Павел, это, кстати, вопрос-то такой на засыпку, потому что людям, помогающих профессий: врачам, священникам, волонтёрам, я не знаю, ну много их помогающих профессий. Им же надо, помимо того, чтобы помогать другим постоянно с утра до вечера, им нужно ещё себя самих нести. Ну, то есть я вот переношу это всё на себя и радуюсь, что женщины всё-таки не могут быть священниками, потому что у нас столько внутренних бывает трудностей и столько терзаний, и как бы даже на фоне благополучия столько всяких разных мыслей, кризисов, каких-то поисков, тревог. И ты со всем этим, я не говорю о больших проблемах, должен прийти в храм, а там люди, которые ждут от тебя ресурса, ждут от тебя помощи, слов, молитв, какого-то утешения. А что дать, когда ты по-человечески сам пуст? Вот вы чувствуете, что Господь действует через вас в такие минуты? Знаете, вот эта вот сила моя в немощи совершается. Вы можете сказать, что вы это реально ощущаете на себе?

иерей Павел Когельман

— Да, наверное, только в трудные моменты жизни, они у каждого человека есть, ты можешь понять, что кроме Бога тебя никто не поддержит. И как вы правильно сказали, именно тогда, когда ты опустошён, но ты нужен людям. И вот тут Господь тебя проявляет. Он может это сделать не сразу явно, не сразу по твоему прям запросу. Ты должен ещё выстрадать это, вымылить. Но оно обязательно это есть. Вот это приходит помощь сверху, и тогда уже ты понимаешь, кто ты, кто Господь. И после этого ты можешь делать, продолжать своё служение дальше.

Константин Мацан — А вот эта помощь, которая приходит, всегда ли она приходит как некоторое зримое изменение обстоятельств, или она приходит как внутреннее изменение отношения к этим обстоятельствам, какое-то чувство мира, лада, тишины, спокойствия и, может быть, даже радости, несмотря на обстоятельства? Почему я этот вопрос задаю? Потому что наши слушают люди, вы говорите, помощь приходит. Нам, естественно, ждать, что мы помолились и, не знаю, тебя уволили с работы, помолился, мы передумали, мы вас обратно на работу берём.

Кира Лаврентьева

— Или тут же другая работа.

Константин Мацан

— Да, но ведь с другой стороны, сколько случаев у каждого человека в жизни было, что вот ты как бы молишься, а обстоятельства не меняются. Всегда ли стоит ждать помощи именно как вот таких вот изменений прямых в обстоятельствах жизни, или все-таки, вот повторюсь, изменение сердца у тебя, какой-то покой на сердце возникающий, это тоже помощь Бога, а не то, что можно счесть как просто апатия, равнодушие, и все уже неважно.

иерей Павел Когельман

— Всегда нужно ждать помощи в той или иной мере, в том или ином виде. Это могут быть и действительно обстоятельства. Это могут быть люди, которые тебя поддержат, которые как-то неожиданно появляются в жизни, и ты понимаешь, что это тоже твой ресурс, что они... Не хорошо говорить ресурс про людей, но это твоя поддержка. И Господь тебе их послал. И, конечно, это внутреннее изменение себя, что делает тебя сильнее. Потому что обстоятельства вроде такие же, но у тебя появляются силы служить, у тебя появляется какое-то другое отношение к этим обстоятельствам. Что всё в жизни временное, а вечен только Господь.

Кира Лаврентьева

— Да, правда. Что тут ещё скажешь, да?

иерей Павел Когельман

— Нет, Божью помощь надо ждать обязательно. Но как она проявится, мы не знаем.

Кира Лаврентьева

— Но иногда смотришь на какие-то события своей собственной жизни, которые ты молитвенно пытался изменить, волю прикладывал, давил, продавливал, пробивал потолок головой, а потом радуешься, что Господь ничего не сделал. Вот правда. Иногда, слава Богу, что Он сделал, а иногда, слава Богу, что Он не сделал. Просто в моменте это очень тяжело выносить. Вот это вот какое-то, да, не сдвигающаяся какая-то плита, но, тем не менее, Господь всё равно даёт силы плиту вынести, если надо.

Константин Мацан

— Ну, вот вы очень точно сказали, отец Павел, точно в том смысле, что это прозвучало, как правда, как некоторый ваш опыт, и в себе ты тоже находишь этому подтверждение, что Господь иногда реагирует не сразу. Хотя это фраза очень корявая, Господь реагирует не сразу, как будто должен... Нет, что я имею в виду? Я тоже в себе часто обращаю внимание, что ты молишься, уповаешь даже о каких-то хороших вещах, и ответ приходит, ну вот в моем случае, всегда через какую-то небольшую паузу. То есть такого, что ты помолился и с неба сводился миллион долларов, такого никогда не было. Ну, вообще, в принципе, никогда на меня миллион долларов не сваливался.

иерей Павел Когельман

— И хорошо.

Константин Мацан

— Ну, и как мы знаем, сейчас вообще долларовая система уже рушится, поэтому хорошо. Лучше, чтобы миллион рублей или юаней, я шучу. Нет, я про что говорю? Практически вот есть некоторые, как будто бы, как если возникает пауза. Помощь приходит, но всегда не сразу. И вот вы вот это не сразу объяснили, ну не объяснили, а как бы так охарактеризовали, как то, что нужно выстроить, вымолить. Я думаю, что эти слова для, может быть, у слушателей, которые не глубоко погружены в церковную жизнь, в аскетику, могут вызвать какой-то вопрос, что зачем же Богу нужно, чтобы мы пострадали? Зачем же щедрый Господь ждёт, если мы верим, что Бог есть любовь и благо и всемогущество? Ну что Ему стоит помочь сразу? Что это такое? А дальше такая мысль идёт к своему пределу, и некий скептик скажет, ну что же у вас за Бог такой, которому нужно, чтобы ты для него пострадал или перед ним пострадал? Что за тиран такой? В кого вы вообще верите? Что бы вы такому скептику ответили?

иерей Павел Когельман

— Мы просим у Бога каких-то, чаще всего, конкретных вещей. Иногда, как вы правильно сказали, очевидно, хороших. Но цель человека — это что? Это спасение души. Это осознание, что ты без Бога никто. Что только в Боге ты можешь стать счастливым и придя к Нему. И зачастую эти наши категории счастья, они не зачастую, а всегда практически не соизмеримы с Божьим промыслом у нас. Всем нам хочется, конечно, обычного человеческого счастья, и мы об этом просим, и сам Господь говорит, просите, и вам дано будет. Но вот это умение принимать даже то, что нам кажется сейчас неблагом, оно вот может прийти только через вот это неблаго, когда ты это пропустишь через себя, когда ты доверишься Богу. Главное — это довериться Богу в любых обстоятельствах жизни, потому что только он лучше знает, как нам лучше, просите за тавтологию. И как можно ему довериться, когда у тебя все хорошо, когда тебе там по щелчку что-то приходит. Это уже, наверное, не про какой-то доверие, это про какую-то выгоду, про какое-то постоянное такое выпрашивание себе чего-то. А если ты говоришь, Господи, я Тебе благодарен и за хорошее, и за плохое. Я Тебе благодарен и за здоровье, и за болезнь. Вот, наверное, только так.

Константин Мацан

— У меня был пример. Одна моя знакомая ходила в крестный ход, один из многодневных. И, как это часто бывает, погода менялась, какой-то день был солнечным и сухим, какой-то день был дождливым, и, соответственно, дороги размывало, и люди шли буквально по колено в грязи. Вот она потом делилась своими размышлениями, которые мне очень так запомнились и поразили. Она говорит, мы по привычке думаем, что хорошая погода — это, ну, некоторое благословение от Бога, а плохая погода и когда ты идешь по колено в грязи, это какая-то такая ошибка, какая-то вот сбой какой-то временный, но сейчас Господь все исправит. А на самом деле и солнце, и дождь от Бога, и хорошая погода, и слякоть, это все проявление Божьей благодати, и это всё... То есть Господь действует и в дожде. И вот понять, что действительно то, о чём вы говорите, некая благодарность, ну, в моём примере она очень такая простая, за солнышко поблагодарить, ну и за дождик тоже. Ну, подумаешь, потом постираешь штаны и помоешь башмаки. Но что-то в этом есть. И как этому научиться? А на самом деле, почему я эту историю вспомнил? Потому что действительно ведь это некоторый, ну не то чтобы слом сознания, но говоря словами философа Платона, поворот глаз души, вот по-другому посмотреть. То есть, естественно, смотреть на солнышко, как на то, что на то хорошее, что даёт Бог. А вот чтобы на дождик и слякоть, посмотреть с благодарностью, нужно в себе что-то подкрутить, как-то вот в эту позицию встать специально, специально себя до этой благодарности как будто поднять, совершить усилия внутренние. И тогда действительно меняется ракурс и меняется отношение твоё.

иерей Павел Когельман

— Я хотел добавить, если можно, из опыта опять-таки больничного служения, который был всего год, но столько мне дал. Онкодиспансер. Меня позвали причастить женщину. Молодая женщина, 35 лет. Онкология. Правда, там нормально лечилась она, то есть прогноз был хороший, но тем не менее. И во время исповеди она мне говорит, батюшка, а я благодарна Богу за то, что мне это послал. А я, как я говорил, уже молодой, ещё неопытный священник, думаю, как так, вот за болезнь вы благодарны? Она говорит, у меня все было. Муж, двое детей, работа, но не было Бога. А теперь у меня есть Бог. И я не знаю, как дальше сложится, вылечит меня, не вылечит, но самое главное, в жизни я нашла. И вот эти слова ее я сейчас храню всю жизнь в сердце и рассказываю людям. Наверняка у каждого священника много таких ситуаций, но тогда меня это тронуло просто вот до самой глубины.

Константин Мацан

— Спасибо огромное вам за эти последние слова и за всю нашу сегодняшнюю беседу. Священник Павел Когельман, клирик Храма Рождества Пресвятой Богородицы в Крылатском, был сегодня с нами, с вами в программе «Светлый вечер». В студии была моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. До свидания.

Кира Лаврентьева

— Всего хорошего.

иерей Павел Когельман

— До свидания. Спасибо.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Дославянское население Руси». Александр Морозов
• «Дети-сироты и приемные родители». Армен Попов, Александра Аракелова
• «Атаман Борис Владимирович Анненков». Константин Залесский

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов