У нас в гостях был настоятель храма священномученика Власия в Старой Конюшенной Слободе города Москвы иеромонах Никандр (Пилишин).
Мы говорили о том, что такое любовь в человеке, нужно ли выстраивать иерархичность в отношении ко всему окружающему, что значит: «Бог должен быть всегда на первом месте», и как различается любовь к домашним животным, любовь к близким и любовь к Богу.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
— Добрый вечер, дорогие друзья. Программа «Вопросы неофита». И я, Александр Ананьев, поздравляю вас с прошедшими и наступающими, наступившими и бесконечными праздниками, которые мы очень любим. И сегодня разговор у нас будет очень светлый, светлый и простой. Потому что говорить мы будем о любви — о любви к детям, о любви к Богу и о любви к братьям нашим меньшим. Я буду много говорить — уж простите меня, пожалуйста, — я буду много говорить о любви к своей собаке. А вот почему: в самом центре Москвы, откровенно говоря, в любимейшем моем районе, где-то между «Кропоткинской» и «Смоленской», находится один из самых красивых храмов Москвы — храм священномученика Власия в Старой Конюшенной слободе. И настоятелем в этом храме служит иеромонах Никандр (Пилишин), который сегодня у нас в гостях. Добрый вечер, отец Никандр, здравствуйте.
Иеромонах Никандр
— Добрый вечер, Александр.
А. Ананьев
— Сегодня вот, пока ждали вас, варили кофе с нашими коллегами, они делились вашими планами, говорили, что вот, отец Никандр хочет поселить в центре Москвы коней. Я не знаю, насколько это соответствует действительности, но вот эти разговоры и фантазии мне безумно понравились: поселить там коней, и чтобы в этой Конюшенной слободе действительно раздавался цокот копыт, и как-то вот храм священномученика Власия, который, насколько я понимаю, покровитель домашних животных, в частности, по крайней мере с молитвами о здравии братьев наших меньших идут к священномученику Власию. Действительно у вас есть такие планы?
Иеромонах Никандр
— Действительно у нас есть такие планы. И, наверное, одним из самых главных направлений или планов, да, как вы правильно говорите, мы бы хотели восстановить почитание святого Власия. Поскольку, как мне кажется, он незаслуженно забыт сегодня. А святой Власий был одним из самых почитаемых на Руси, как говорит предание, люди молились ему наравне со святителем Николаем, настолько был он любим. И, в принципе, это довольно понятно, поскольку наша страна была в большинстве своем сельскохозяйственной страной, и человека везде и всюду окружали животные, которые составляли неотъемлемую часть жизни человека русского. И, конечно же, об этом животном, который является и другом, если это конь, и соработником, и воином, и помощником по домашнему хозяйству, в конце концов становится практически членом семьи, и, конечно же, о нем тоже болит сердце. Знаете, Соломон в своих притчах пишет о том, что праведный человек печется и о жизни животного, а сердце нечестивого молчит об этом. Поэтому вполне укладывается в нашу православную канву нашей и веры, и нашего богословия молитва за животных.
А. Ананьев
— Укладывается, не то слово, конечно же. Единственное, я прекрасно понимаю, почему мы перестали обращаться к священномученику Власию — потому, что у нас нет уже коней как бы. И я даже не знаю, а у нас какие-нибудь эти покровители легковых автомобилей? Мы же сейчас вот заменили лошадей легковыми автомобилями.
Иеромонах Никандр
— Мы, знаете, лошадей заменили, а почитание вместе с этим ушло, то есть ничего взамен не пришло. И, конечно, у нас на Руси есть другие традиционные почитатели животных, такие как Флор и Лавр, Георгий Победоносец. Но именно в житии святого Власия сказано о непосредственном, прямом участии его в жизни животных и животных в жизни святого Власия. Поэтому мы очень бы хотели восстановить это почитание.
А. Ананьев
— Да, ну вот наш прекрасная Оксана, которая работает на радио «Вера» и, в общем, рулит всеми процессами, она безумно любит лошадей, она просто расцвела, когда узнала об этих ваших планах. Но на самом деле поселить коней вот в самом центре Москвы, вот там...
Иеромонах Никандр
— Нет, не поселить. Ведь речь идет о том, что мы бы хотели людям, современным людям и жителям нашей столицы, показать о том, что было здесь когда-то. То есть мы хотим восстановить некую историческую справедливость, чтобы была такая дореволюционная традиция, когда каждый извозчик или конюх, приобретая лошадь, он приводил ее в храм святого Власия, и эту лошадь обводили три раза вокруг храма, служился молебен, она окроплялась водой — и то что, собственно говоря, мы сейчас совершаем с автомобилем, но тогда это...
А. Ананьев
— Мне даже в голову не приходило. Действительно так было?
Иеромонах Никандр
— Конечно. И в книгах сохраняется не только чин освящения, но и описывают, как это все происходило, и очевидцы, и в истории храма это сохраняется. Поэтому, конечно, мы бы хотели, по крайней мере раз в год, на престольный праздник нашего храма, в день Преображения Господня, мы бы очень хотели, чтобы Оксана и другие наши коннозаводчики привели к нам...
А. Ананьев
— Она придет со своим Рыжиком, у нее прекрасный конь Рыжик.
Иеромонах Никандр
— Она придет с Рыжиком, да, и вы знаете, мы сделаем большой детский праздник. Очень хочется, чтобы современные дети маленькие, живущие в большом мегаполисе, имели возможность не только общения с домашними животными маленькими, собаками и кошками, но и, в общем, бы могли прикасаться и получать эту любовь от большого животного, такого как конь. Потому что это непередаваемые ощущения на уровне и сердца, и души, и разума. Поэтому мы бы очень хотели это осуществить.
А. Ананьев
— Вопрос неожиданный: не ломает ли меня, не вредит ли мне любовь к домашним животным? Почему я спрашиваю — у меня нет однозначного ответа на этот вопрос. Мне кажется, любовь, допустим, к моей собаке, которую я действительно очень люблю, она нарушает какие-то приоритеты в моей жизни. Будем откровенны: я с собакой провожу времени гораздо больше, чем с женой. Я с ней три раза в день гуляю. С женой — я не помню, когда я вот последний раз пошел гулять в парк. Давно. Я жене скажу: ты знаешь, я очень занят, мне некогда, давай мы с тобой как-нибудь потом. А с собакой — хочешь не хочешь, пойдешь гулять. Я собаке готовлю есть дважды в день. Я жене готовлю раз в неделю, чаще она мне готовит. И получается, что вот место в моем сердце завоевала какая-то ушастая прекрасная собака, в то время как на жену любви осталось меньше. И самое печальное: я о собаке думаю, обращаюсь к ней, общаюсь с ней, говорю с ней, страшно сказать, больше, чем с Богом. Понимаете, получается какое-то смещение. А это всего лишь животное. Это, как если бы я с фикусом начал разговаривать или с автомобилем со своим. Если задуматься, не вредит ли нам вот такая любовь?
Иеромонах Никандр
— Вы знаете, на самом деле любовь может вредить, если она не сбалансирована в сердце человека.
А. Ананьев
— Вот об этом я и говорю.
Иеромонах Никандр
— Здесь на самом деле большой разговор о такой современной утерянной добродетели как адекватность и разумность. Мы должны понимать, что в нашем сердце, в нашей жизни все должно быть на своем месте. И собака, безусловно, требует заботы о себе. Это безусловно. Она не может сама себя выгулять, если она живет в квартире, она не может сама себе приготовить еду, встать у плиты, она не может это сделать по своей природе. Поэтому, заводя домашнее животное дома, мы накладываем на себя эти обязательства. А насколько эти обязательства мешают другим нашим обязательствам, нужно задуматься перед тем, как ты заводишь животное. Это очень на самом деле серьезный выбор, и то, о чем вы говорите, конечно, имеет место быть, и наша жизнь полна перекосов. И вот эти перекосы должны быть сведены к минимуму именно через жизнь с Богом. Когда появляется в жизни и в сердце человек Бог, то тогда Он становится центром, и все вокруг Него находит свое нужное место. Поэтому ответ на ваш вопрос — это налаживание жизни с Богом и общение с Ним.
А. Ананьев
— Если Бог на первом месте, все остальное...
Иеромонах Никандр
— На своем.
А. Ананьев
— На своем месте, да. Вот, собственно, об этом я и хочу поговорить — об иерархии любви. Вчера с одним дорогим мне человеком мы говорили о том, что современному человеку, даже верующему человеку, воцерковленному человеку, трудно понять вот ту установку, что Бога надо любить больше, чем своих детей или родителей. Давайте начнем с очень простого вопроса: вот эта иерархия любви, зачем она? Я сразу вспоминаю, как в детстве там кому-нибудь задавали вопрос (не помню, чтобы мне задавали, но, наверное, задавали, раз я помню): а ты кого больше любишь, маму или папу? Ну что за вопрос... Или спросить вот жену: а ты кого больше любишь, мужа или детей? Ну что за вопрос...
Иеромонах Никандр
— Ну вопрос, поскольку он задается, и мы слышим, как он задается, да, он имеет место быть и имеет право на существование, как и, впрочем, множество других вопросов. Здесь опять же нужно вернуться к тому, насколько он корректен, насколько он нужен и полезен. Нужно сначала просеять через эти три сита — понять, насколько это полезно, нужно и корректно в общении с этим человеком, и только после этого мы можем задать, если у тебя еще остается этот интерес. Безусловно, никогда не нужно делать этого выбора, потому что ответ на этот вопрос может быть страшным и не принятым самим собой. И, конечно же, здесь нужно очень аккуратно и очень деликатно подумать, насколько ты имеешь право задать вопрос. Даже своему близкому человеку, даже своей жене, своим детям, своим друзьям. Самому себе, безусловно, мы должны четко и хладнокровно задавать такие вопросы, мы должны обязательно понимать, что происходит с нашим сердцем. Но вот насколько мы имеем право и уполномочены спрашивать у наших родных и близких, даже священник несколько имеет право спросить у другого человека: а что происходит с его сердцем? Это вообще тайна. Тайна, в которую приглашается Бог, как Создатель сердца, и сам человек. Поэтому здесь нужно очень-очень крепко подумать, прежде чем такие вопросы задавать.
А. Ананьев
— Заповедь любить Бога больше, чем себя, ближних, кого бы то ни было. В каком контексте она звучит в Священном Писании и при каких обстоятельствах мы ее слышим?
Иеромонах Никандр
— Ну это такая вольная трактовка все-таки заповеди, да.
А. Ананьев
— А все-таки она там, на самом деле все не так однозначно?
Иеромонах Никандр
— Конечно, заповедь звучит так, что возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всей душею твоею, и всем разумением, всей крепостью твоею — сия есть первая и большая заповедь, да, и вторая подобная ей: возлюби ближнего как самого себя. И, конечно же, согласие Церкви заключается в том, что эти две заповеди равны друг другу. И любя ближнего своего, да, искренне, мы вполне, согласно этим словам Священного Писания, исполняем и первую заповедь. Потому что любить Того, Кого мы не видим очень сложно. Очень сложно, вы знаете, понять: а кто Бог? Для того, чтобы научиться Его любить, сначала нужно ответить на вопрос: а кто Он для меня? Если Он не определен как личность, и я не понимаю Его роль в моей жизни, и я, конечно, не могу искусственно научиться любви к Нему. Поэтому сначала я учусь любить ближнего, самого себя, окружающий мир, и через все через это мы стараемся прийти к этой первой заповеди любви к Богу своему.
А. Ананьев
— «Вопросы неофита» на светлом радио. Мы продолжаем разговор с настоятелем храма священномученика Власия в Старой Конюшенной слободе Москвы, иеромонахом Никандром (Пилишиным). Я Александр Ананьев. А разговор наш сегодня основан на вот этом фрагменте Священного Писания, Евангелия от Матфея, 22-я глава: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим» — самая первая, самая главная, и это говорится открыто, заповедь. И с точки зрения современного человека, одна из самых непонятных. Разве любовь — это как-то мы ею управляем? Разве мы можем заставить себя полюбить, научиться любить и любить того, кого мы не любим? Если у мамы рожается ребенок, там у папы рождается ребенок, они же не выбирают там, любить его, не любить его, они его просто любят без ума, безусловно. Как только ты почувствовал то, что вот Бог — Он везде, Он в тебе, Он во всем, в каждом пролетевшем мимо кирпиче, да и, в каждом упавшем на тебя кирпиче тоже есть Господь, — ты Его не можешь не любить. Но ты этим не управляешь. Ты не можешь сказать себе: так, вот сейчас, до 16.00 я люблю, там после 16.00 — нет. Это вне зависимости от твоего желания. Или все-таки мы ею управляем?
Иеромонах Никандр
— Ну вы знаете, надо все-таки сказать о том, что любовь — это неотъемлемая часть природы человека. То есть любить — это...
А. Ананьев
— Не каждого.
Иеромонах Никандр
— Каждого.
А. Ананьев
— Каждого?
Иеромонах Никандр
— Да, создавая человека, Господь прошивает в него способность любить. Если это было бы не для каждого, то Господь бы не давал бы эту заповедь о любви. А вопрос о том, что любовь это ведь все-таки не груша, да, ее сразу не съешь. Нельзя взять и полюбить. И я вот, например, человек, который не имеет семьи, но я все равно глубоко убежден в том, что любовь не приходит вдруг и случайно. И полюбив своего будущего мужа или жену, любовь, она перерождается в процессе жизни семьи, она приобретает новые оттенки, новые характеристики, становится более глубокой.
А. Ананьев
— Или уходит.
Иеромонах Никандр
— Или уходит. Вопрос любви матери к ребенку и ребенка к матери — это тоже такой онтологический вопрос, на уровне природы человека. И здесь бы я предложил и вам, и всем нам подумать о том, что мы любим маму, потому что мы ее видим и чувствуем с самого момента рождения. Во-первых, мы девять месяцев живем в ней и, рождаясь, мы сразу чувствуем ее тепло и заботу. А вот очень интересно было бы тогда поговорить с тем людьми, которые потеряли свою маму в момент рождения. Бывает так, что в момент родов умирает не ребенок, а мама умирает, а ребенок остается живым. И вот вырастая, да даже просто будучи ребенком, он не знает, кто есть мама. Да, есть люди, окружающие его, есть папа, есть няни, а кто есть мама, он не знает, потому что он ее не видел, он не рос вместе с ней. И живет ли в его сердце любовь к маме? Наверное, на уровне природы, где-то там да, есть, в такой потенции, нереализованная. Это, я думаю, осмелюсь провести параллель с любовью к Богу: когда человек рождается, то в потенции в нем тоже любовь эта есть к Богу, но ее нужно раскрыть в процессе жизни человека.
А. Ананьев
— У меня есть тест, определяющий наличие и, самое главное, состояние любви в человеке. Ну вот во мне в первую очередь.
Иеромонах Никандр
— Давайте.
А. Ананьев
— Этим тестом со мной поделился наш с женой духовник, протоиерей Игорь Фомин. Он считает, и я абсолютно с ним согласен, мне очень близка и понятна эта формула, что любовь трехсоставна, и в равных долях она состоит из радости, благодарности и жертвенности. Если чего-то в этой установке нет, этот треугольник складывается и падает. Если есть жертвенность, но нет радости и благодарности, то это не любовь. И если все целиком состоит из радости, но нет жертвенности, и ты не благодарен, то это сплошной эгоизм. Ну вы понимаете, как это.
Иеромонах Никандр
— Вы знаете, на самом деле все зависит от того, к кому привести эту аналогию.
А. Ананьев
— Так. Когда она не работает?
Иеромонах Никандр
— Я безусловно, безоговорочно уважаю отца Игоря и благодарен за эту аналогию. Но сразу возникает масса вопросов: а величина этих сторон треугольника, а какой он, да? А если радости меньше, а благодарности очень много, а жертвенности еще больше — у нас уже неровный и некрасивый. Всякая система, она хороша до тех пор, пока мы не начинаем заниматься казуистикой, то есть искать сразу, а вот давайте сейчас сядем и взвесим: вот вы мне дайте любовь, а я сейчас ее разделю на три части и найду, есть ли все эти три части или нету. Мне кажется, здесь я лично сторонник такого более естественного подхода, то есть я всегда стремлюсь уйти от искусственности там, где это возможно и прийти к естественности. Любовь, еще раз повторюсь, она имеется в каждом человеке. И быть может, для одного жертвенность является более яркой характеристикой любви, нежели чем радость. А другой человек, он жертвовать вроде бы как умеет, но радоваться для него больше, чем жертвовать. И, наверное, в процессе жизни, я так думаю, что если человек налаживает свою жизнь в соответствии с заповедями, да, и ища Бога, то и, конечно, треугольник становится, наверное, таким равносторонним, правильным треугольником. Но это все такой очень сложный процесс и таинственный. И взять, и руководить им, или вот постоянно в голове, приходя каждый вечер домой, садиться с женой и рисовать эти треугольники — скажем, давай сегодня день проанализируем, какой треугольник у нас вышел — наверное, это полезно на каком-то этапе. Но насколько нужно вот прямо сильно вдаваться в это? Есть люди гуманитарии, а есть люди математики, и для математиков это будет крайне сложно.
А. Ананьев
— Как говорит протоиерей Дмитрий Рощин, аскеза не для всех. А вообще все не для всех, у всех все по-разному, мы очень индивидуальны.
Иеромонах Никандр
— Да, это же мысль не только отца Дмитрия, это святитель Феофан Затворник говорит: ты наблюдай за собой и пойми, что для тебя главное. Для одного главное — молитва, для другого — чтение.
А. Ананьев
— Ну это вот в отношении вашего примера, вот этой нарисованной гипотетической ситуации, когда ребенок не знает маму ушедшую...
Иеромонах Никандр
— Ну это не гипотетическая, это очень часто бывает. А бывает, дети сироты, вы знаете, которые родились, и оказались уже в детском доме, не зная, кто их родители.
А. Ананьев
— Да, я просто пытаюсь представить себе вот это отношение, можно ли его назвать любовью. Я понимаю, что в нем нет уже жертвенности, в нем благодарность, безусловно, за подаренную жизнь...
Иеромонах Никандр
— Наверное.
А. Ананьев
— Есть огромная благодарность за ту жертву, которую вольно или невольно там мама принесла, чтобы подарить эту жизнь. А вот радость и жертвенность — ну а как?
Иеромонах Никандр
— А вы знаете, на самом деле у нас с вами даже в Священном Писании нет прямого определения, что есть любовь, да.
А. Ананьев
— Да.
Иеромонах Никандр
— Мы знаем, что Бог есть любовь.
А. Ананьев
— Там есть четкое описание, какая любовь, у апостола Павла.
Иеромонах Никандр
— Ну да. Но если мы сейчас его примерим, это описание апостола Павла на каждого из нас, то мы почувствуем себя абсолютно банкротами, что в нас этого нет, в той полноте и мере, которые предлагает апостол Павел. И если разговаривать на самом деле по-серьезному о любви, то мы должны, конечно, в первую очередь определиться в системе координат: а что для нас с вами любовь? Вот вы назвали три характеристики. А если в другом человеке нет чувства этих трех характеристик, то что, он неправильно любит, нежели чем вы? Это такой очень сложный разговор. И любовь ведь возникает в сердце и в голове человека, в разуме, и не всегда он может ясно и четко охарактеризовать, вербально сказать, да, что любовь для меня — это, вот определение дать. Это очень сложно. Любовь — мы чувствуем, любим мы или не любим. Но для каждого человека это глубоко индивидуальные ощущения.
А. Ананьев
— Давайте, я люблю какие-то очень простые, по-неофитски мне нравятся простые формулы. Давайте попробуем сформулировать простой тест на определение того, действительно ли Бог в моей жизни находится на первом месте. Или же на первом месте у меня находится там жена, ребенок и родители, Или, что еще страшнее, там собака, да, — я допускаю, что такой вариант тоже возможен. Как определить, как ответить себе честно на вопрос: действительно ли Бог стоит на первом месте?
Иеромонах Никандр
— А вы знаете, у нас с вами нет четкого критерия, то есть мы сейчас не можем с вами назвать один критерий, который любой слушающий нас сейчас человек может примерит на себя. Вот, например, я сейчас скажу какое-то слово, и все пытаются это слово к себе применить.
А. Ананьев
— Ну не все, а я вот скорее про себя.
Иеромонах Никандр
— Да, здесь же на самом деле нужно очень четко понять, что есть первое место? Это настолько сложно. Ну правда, это очень сложно.
А. Ананьев
— Вот я знаю, я сегодня ехал на встречу с вами с одной целью — понять, что такое первое место.
Иеромонах Никандр
— Вы знаете, если мы вот приведем такой пример как забег, когда вот люди бегут, соревнуясь и достигая первенства. Ведь, допустим, если мы с вами сейчас такую ситуацию изложим, что во время забега перед финишной прямой один человек падает, а второй останавливается, чтобы поднять его, но третий, пробегая мимо них, занимает первое место. Для меня первым будет не тот, кто занял первое место, а тот, кто остановился и поднял того. А тот человек будет вполне понимать, что он на первом месте. Это все очень индивидуально, и каждый человек призван для себя ответить в данный момент жизни: вот сейчас, когда я нахожусь рядом с вами в этой прекрасной студии или слушая передачу, вот сейчас для меня Бог, где Он? Он может быть сейчас на первом месте, а через час и уже и на другом месте уйдет. Совершая всякий раз грех, мы отпадаем от Церкви, да, и отпадаем от Бога. Принося покаяние, мы снова соединяемся с Богом и с Церковью — это же мистика.
А. Ананьев
— А от Бога можно отпасть? Бог же, Он в нас. Он вот внутри, мы не можем ничего с этим, Он с нами. Просто мы не так давно говорили с отцом Андреем Рахновским, он задал очень забавный вопрос, он говорит: вот, Саша, а почему грех грешен? И сам же на него ответил: ну потому, что ты грешишь не только вот сам с собой и своим телом, ты Самим Богом грешишь, потому что Бог в тебе.
Иеромонах Никандр
— Вы же знаете, вот, например, сейчас если я вас вижу — значит, вы передо мной. Я реально понимаю, что вы рядом со мной. Если я сейчас отвернусь, повернусь к вам спиной, то я вас видеть не буду. Я могу понимать, что вы находитесь за мной, но я в точности не знаю, где вы. В зависимости от положения человека, если человек поворачивается спиной к Богу и не желает видеть Бога, то, конечно, и Господь, несмотря на то что Он находится и живет внутри него, Он вполне может быть не ощущаем им. Вполне.
А. Ананьев
— Давайте прервемся на минуту — у нас полезная информация на радио «Вера». А через минуту продолжим разговор. Мне очень интересно узнать, без чего не может быть у человека связи с Богом, без чего религии, как нашей связи с Богом, нет, и каким образом выразить действиями мою любовь к Богу. Ну не может быть там каких-то простых установок, да, — там утреннее, вечернее правило, в субботу на исповедь, в воскресенье на литургию — мне кажется, все сложнее. А может быть, я усложняю сам. Об этом мы продолжим разговор с отцом Никандром ровно через минуту.
А. Ананьев
— Профессор Алексей Осипов говорит: любовь к Богу проявляется в меру нашей борьбы с грехом и исполнения заповедей. О любви к Богу и как сделать так, чтобы любовь к Богу была на первом месте, мы говорим с настоятелем храма священномученика Власия в Старой Конюшенной Слободе Москвы, иеромонахом Никандром (Пилишиным). Еще раз добрый вечер, отец Никандр.
Иеромонах Никандр
— Добрый вечер.
А. Ананьев
— Один из главных вопросов в сегодняшней беседе: что главное в религии? Без чего религии, как нашей связи с Богом, нет?
Иеромонах Никандр
— Ну это, безусловно, Бог. Если Он есть — есть религия.
А. Ананьев
— Бог есть. Есть ли у нас вот эта связь.
Иеромонах Никандр
— Если Бога нет — нет религии. Ну мы сейчас не будем с вами уходить в юридическую сторону вопроса и говорить о наличии там Священного Писания, Церкви как организации.
А. Ананьев
— В жизни.
Иеромонах Никандр
— В жизни каждого человека религия есть тогда, когда есть возможность коммуникации, есть канал связи с Богом, вот когда есть эта связь прямая с Богом, причем она должна быть обратной: я общаюсь с Богом, и Бог общается со мной, то тогда есть религия. Если этого нет, то значит, религии нет.
А. Ананьев
— Я в Церкви три с половиной года, я три с половиной года назад был крещен. Я очень надеюсь, что у меня есть связь, причем обратная, но у меня нет такой уверенности. Ну знаете, просто мне же сравнивать не с чем. Я не могу залезть в душу к человеку, у которого она очевидно есть, и сравнить: так, у него вот такая связь, а у меня, значит, такая. Я надеюсь, что есть, но как проверить, как в этом убедиться? Или же просто жить и надеяться, что дальше будет только лучше, ярче, увереннее и сильнее?
Иеромонах Никандр
— Ну надеяться надо всегда.
А. Ананьев
— Так.
Иеромонах Никандр
— То есть надежда — это на самом деле одна из добродетелей, которая должна сопутствовать во всей нашей жизни. А о том, как проверить — это опять мы все время скатываемся в какую-то вот какую-то конкретику, да.
А. Ананьев
— А без нее я же не понимаю. У меня очень просто мозги устроены: мне нужно конкретные примеры.
Иеромонах Никандр
— Мозги устроены у всех просто, да. Но мы говорим с вами о непростых вещах, которые, они вроде бы по своему составу и по определению просты, но все что просто, оно очень непросто ощущается в жизни человека. И вот вы мне скажите, вот проживая свою жизнь сегодня, вы же чувствуете, что Господь рядом с вами?
А. Ананьев
— Ну опять же надеюсь, что да.
Иеромонах Никандр
— Нет, а вопрос же не в надежде, а тут ответ может быть «да» или «нет». Либо мы чувствуем, что Он рядом с нами, либо мы не чувствуем. Невозможно, вы знаете...
А. Ананьев
— Я верю, доверяю, стараюсь быть верным, вот понимаете.
Иеромонах Никандр
— Есть такое современное выражение: невозможно быть чуть-чуть бремененной, да? Это либо да, либо нет. Либо ты ощущаешь, что Господь рядом с тобой есть, либо ты не ощущаешь Господа в своей жизни. Нас окружают большое количество людей, которые живут совершенно спокойно без Бога, им Бог не нужен, и они Его не чувствуют. И Господь не насилует их, но дает им все те же блага.
А. Ананьев
— Ответом на ваш вопрос будет вот какой ответ: если бы я ощущал Бога также, как я ощущаю руку жены, когда я беру ее в свои ладони, я бы не грешил. Вообще, в принципе.
Иеромонах Никандр
— Это невозможно.
А. Ананьев
— Да, но каждую неделю мне, вы знаете, есть с чем прийти на исповедь.
Иеромонах Никандр
— Да, это потому, что такова наша падшая природа человечества — нам есть с чем прийти на исповедь. Но ведь любовь не заключается в отсутствии грехов. А любовь, вы знаете, вы же можете согрешать каждый день и против своей жены. Например.
А. Ананьев
— Да Господь с вами. Как это? На что вы меня толкаете.
Иеромонах Никандр
— Например, неосторожно высказавшись в ее присутствии, неаккуратно, да, повысив голос, например, или не будучи терпимым, вы обижаете свою супругу. Но от этого же она не говорит: так, все, ты меня обидел, я разлюбила тебя. Любовь есть любовь. Вы же сказали о жертвенности как об одной из сторон треугольника. И жертвенность, она есть, и мы грешим как люди, и мы, к сожалению, не можем не грешить. И любовь Бога к нам не умаляется от этих грехов. Вы знаете, как преподобный Исаак Сирин говорит о том, что если собрать все грехи человечества, это будет как горстка песка в океане любви Бога. Разве может какой-то наш грех взять и пресечь любовь Бога к нам. Нашу любовь к Богу — да, это может изменить. Ну это такие происки диавола очень хитрые, но любовь Бога к нам остановить из-за наших грехов невозможно.
А. Ананьев
— Смотрите, я могу написать трехтомник, называется: что такое любовь там к жене, например, да. Причем конкретно, по пунктам: любовь к жене — это там помыть посуду, убраться дома, несмотря на карантины, попытаться ее вывезти в отпуск туда, где хорошо и там солнце, это не грубить — ну там много-много-много того, что такое любовь, то есть как она выражается. Потому что без этого все-таки одного «люблю» недостаточно.
Иеромонах Никандр
— Да.
А. Ананьев
— А в чем выражается любовь к Богу?
Иеромонах Никандр
— Ну вот вы же начали нашу часть передачи со слов профессора Алексея Ильича. На самом деле это не просто его слова, это слова из Священного Писания, Господь Сам говорит: если любите Меня, то заповеди Мои соблюдете. То есть Господь нам прямо дает путь, путь, чтобы как вы все время пытаетесь проверить, да, вот проверка очень простая: если мы любим Бога по-настоящему, то, значит, мы стремимся познать Его через изучение слова, оставленного к нам, через изучение Писания. В этом Писании мы обнаруживаем заповеди, которые Господь оставил и желал бы, чтобы мы их исполнили. И вот наша любовь заключается к Богу в том, чтобы эти заповеди исполнить. А эти заповеди, их тоже на трехтомник наберется — и любовь к жене, и любовь к ближнему, и любовь к собаке, и любовь к своему делу, которое ты делаешь с совестью —огромное количество заповедей. И вот это стремление, разумное стремление к исполнению заповедей, по силам по своим, да, оно и свидетельствует о том, что мы пытаемся познать через это Бога. И познавая Его все больше и больше, мы исполняемся любовью, потому что мы видим присутствие Бога все больше и больше в нашей жизни: мы видим, как Он защищает нас, как Он останавливает нас, как Он покровительствует нам, как Он помогает нам, наказывает нас. И все ярче, и ярче наблюдая это, наше сердце становится все более и более мягким, и способным любить Бога за это.
А. Ананьев
— Мне не приходило в голову то, что вот моя борьба с моими грехами — это от любви к Богу. Ну это от ужаса того, во что я могу превратиться, если не буду этого делать. Это чтобы не потерять хотя бы призрачный шанс уже при жизни или вот за ее пределами.
Иеромонах Никандр
— Александр, нет, это же сложный вопрос. Здесь сразу целая цепочка вопросов. А что такое грех тогда? А вот борьба с грехом — это же вообще просто отдельный выпуск передачи.
А. Ананьев
— Но все равно это ради меня в первую очередь, чтобы не пропасть. Но не от любви к Богу.
Иеромонах Никандр
— Но рядом с вами ведь есть и люди, которые не верят в Бога, да, и которые, допустим, не ведут такой осознанной борьбы с грехом, как вы, но они не пропадают. Мы же видим, как они не пропадают.
А. Ананьев
— Не уверен.
Иеромонах Никандр
— Почему?
А. Ананьев
— Им очень тяжело, я вижу. И даже очень хорошим людям, которые...
Иеромонах Никандр
— А вам не бывает тяжело? Вот вы боретесь с грехом, и вам намного легче, чем им?
А. Ананьев
— Мне кажется, что да. Мне очень жалко бывает людей, родных, я не буду сейчас называть, но я чувствую там, как, например, происходит замена любви гордыней, да, и человек начинается мучаться, безответность...
Иеромонах Никандр
— Да это все есть и у верующих людей. Это ведь то, о чем вы говорите, этого не лишены и верующие люди.
А. Ананьев
— Могу осознать и поставить диагноз, и сказать: вот здесь тебе надо работать с этим, здесь вот ты себя на первом месте поставил.
Иеромонах Никандр
— На самом деле большая как бы привилегия, ну или как сказать, большая радость, что в нашей жизни уже открылся Христос. И это является источником, где мы можем силы взять. Наши родные не знают этого источника, и они свои собственные силы прилагают к этому. А мы знаем, что на себя рассчитывать — это бесполезно, и мы должны рассчитывать только на Христа. И как только мы чувствуем, что нам плохо, мы сразу устремляемся к этому колодцу, сразу набираем там силы. И да, нам проще — у нас есть Церковь, у нас есть таинства. У нас есть единомышленные братья и сестры, которые также думают, которые поддерживают нас, которые иногда могут увидеть в нас самих грех, который мы не можем видеть, и которые по любви к нам могут сказать: Саша, а почему так-то? Ну остановись давай, да. Поэтому, конечно, нам, ну это наша радость, что у нас есть Бог. А другие люди, может быть, пока не приобрели этой радости. И мы не можем людям этим как-то показать этот путь. Потому что вера — это всегда дар, Господь дарит веру, да, мы с вами когда-либо — там три с половиной года назад, десять лет назад — мы получили этот дар. Мы не знаем, как это к нам пришло, это Господь взял и посеял в сердце. И мы благодарим Бога: да, Господи, спасибо, что это есть в нашей жизни. И вот это уже благодарность, которая начинает рождаться в сердце, это и есть же признак любви к Богу нашей.
А. Ананьев
— Вопрос очень простой: а любовь к Богу — это утреннее, вечернее правило, да или нет?
Иеромонах Никандр
— А это же... это сложно. Вопрос простой, но он сложный. Потому что степень духовного возрастания разная. Мы тогда с вами должны поговорить о том, что, как пишет преподобный Иоанн Лествичник, что каждый человек проходит три стадии отношений с Богом: рабское, наемническое и сыновнее, да. Поэтому на уровне рабского отношения — ну наверное, это да, это одна из форм любви, безусловно. И боясь не исполнить утреннее и вечернее правило, у нас возникает страх обидеть Бога.
А. Ананьев
— Ну а если ты не боишься? У тебя жизнь там про другое, ты всей душой любишь Бога, так тебе кажется, да, а может быть, ты себя утешаешь, говоришь: ну вот у меня любовь, но она вот такая. Мы все разные, любовь у меня вот такая. Ну ты не бежишь сломя голову первым делом утром, встав, читать утреннее правило. Ты хватаешь смартфон и читаешь ленту Фейсбука (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) и новости на любимом канале Телеграма.
Иеромонах Никандр
— Да. И вот такого тебя тоже любит Бог.
А. Ананьев
— Да, то что Он меня любит, я в это не сомневаюсь...
Иеромонах Никандр
— Здесь же опять, Александр, смотрите, вопрос в естественности, да. И я еще раз призываю всех нас подумать о том, что нам нужно стремиться уйти от искусственного образа жизни. Мы не должны играть православных. Мы не должны играть верующих людей. Если я просыпаюсь и для меня сегодня, вот для такого, какой я есть, смартфон важнее утренней молитвы — да, это так сегодня. И я такой, какой я есть.
А. Ананьев
— Значит ли это, что я не люблю Бога?
Иеромонах Никандр
— Не значит. Это значит, что я пока нахожусь на уровне духовного младенческого состояния. Что для меня Бог, Он вроде бы есть, но где-то там, пока Он для меня не так близок и не так важен, как то что возникает дело в этом смартфоне, да. Но мы верим, надеемся, что со временем взрослея, духовно укрепляясь, мы все реже и реже будем хвататься за смартфон и все чаще и чаще первой мыслью мы будем вспоминать о Боге, как только открываем глаза, и говоря: Слава Тебе, Господи, что я проснулся. Да, мы можем дать совет человеку: просыпаясь, каждое утро вспоминай о Боге. Мы можем дать совет человеку, и человек может услышать этот совет и, наверное, даже может начать его исполнять. Но насколько в нем будут находиться силы делать это постоянно — это вопрос только к человеку. Но сказать, что если он не исполняет и не делает, в нем нет совсем любви к Богу — ну это тогда нужно иметь какой-то прибор, который мы прикладываем к человеку, и он измеряет уровень любви, да: там сегодня он 60 процентов, 62 процента — нет такого в нашей жизни.
А. Ананьев
— Когда я готовился к нашей встрече, я был, я понимаю сейчас, что я был уверен, что такой прибор вроде как есть. Есть такая шкала, от одного до ста, и твоя задача достичь вот этих, по сути, недостижимых ста. А у тебя там болтается между 14 и 16, в зависимости от того там, поел ты или нет. Если поел, то ближе к 17 даже, если не поел, то может, и до 11 не дотягиваю. И моя задача —посредством, ну как вот Алексей Ильич пишет, избавления от грехов, борьбы со всякими страстями, исполнения заповедей, может быть, через усилия, через попытку заставить себя читать утреннее и вечернее правило, через нежелание вставать утром в воскресенье все-таки встать и пойти на литургию — хотя бы сделать так, чтобы через год было 19, понимаете. То есть и у всех, конечно, разное вот на этой шкале. Но шкала-то у всех общая. Господь для всех один, у Него-то как раз к нам сто процентов.
Иеромонах Никандр
— Я не думаю, что шкала вообще. Я думаю, что шкала для каждого человека Богом определяется самостоятельно. У каждого человека своя шкала любви и она согласуется вот каждого человека конкретно с Богом. Здесь не может быть никакого универсализма. Это ведь Господь не хочет, не желает того, чтобы мы были все одинаковые. Господь хочет, чтобы мы все реализовали свою личностную потенцию. Преподобный Максим Исповедник пишет, что каждый человек призван в своей жизни открыть или реализовать, максимально исполнить ипостасный логос — то есть именно вот стать личностью, да, и природный логос — стать человеком. Поэтому как человек — да, для человека у нас есть общая шкала, но для ипостасного логоса у каждого своя шкала. И вы знаете, христианство — это ведь религия парадоксов.
А. Ананьев
— Нет, мне никогда это, мне всегда казалось крайне логично, нет там парадоксов.
Иеромонах Никандр
— А как же, а благоразумный разбойник, который первым входит в рай, где его шкала? Вот понимаете, идя на распятие, он был, как вы говорите, где-то на уровне 13. Но говоря: «помяни мя, Господи, во Царствии Своем», он там, может быть, до ста сразу вырастает, да.
А. Ананьев
— Это так логично было, что я не видел в этом никакого парадокса.
Иеромонах Никандр
— А как же? Подождите, он же разбойник.
А. Ананьев
— Да все мы, все, я в первую очередь.
Иеромонах Никандр
— Конечно. И, понимаете, конечно, Господь в Евангелии призывает: будьте совершенны, как Отец ваш совершен есть. Но при этом апостол Павел пишет Послание к Коринфянам и говорит: вы есть тело Христово. А в Коринфе мы знаем, какие были нравы, какие жили люди. Он не говорит: вы должны стать телом Христовым. Вот мы сегодня с вами сидим, и вот с этой шкалой в 13 баллов у нас с вами сегодня на двоих, быть может, мы уже являемся телом Христовым. Мы не то что, вот если вы дорастете до 30, тогда вы кем-то станете, мы сейчас уже является телом Христовым, понимаете.
А. Ананьев
— Ну у меня нет уверенности, что там если у одного шесть, а у другого семь, в сумме будет тринадцать.
Иеромонах Никандр
— А вы знаете, ведь вопрос же тогда к формальному моменту этого вопроса. Ведь Господь же не формалист.
А. Ананьев
— Это правда.
Иеромонах Никандр
— То есть представьте себе ситуацию: Господь там, где-то сидит на небе, да, и у Него некий сборник математический, со шкалами, и Он листает и говорит: так, вот сегодня ты вот это, так, у тебя шкала 13 — значит, получи это, да, у тебя шкала 18... Так же, Господь не так же думает.
А. Ананьев
— Господь не формалист. Но заповеди Священного Писания для меня, они математически точны, они абсолютно точны. Там нет ни одного не просто лишнего слова, там ни одной лишней буквы нет. И вот в заповеди любви: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и ближнего своего как самого себя, мне непонятно вот что. Нам говорится как возлюбить ближнего — как самого себя.
Иеромонах Никандр
— Да. Вот мера как раз таки, разговор о мере.
А. Ананьев
— А Бога — не как самого себя.
Иеромонах Никандр
— А потому что ближнего мы любим как самого себя — мы с ближним находимся в паритетных началах. Мы имеем одинаковую природу, и мы способны друг друга любить на одинаковом уровне любви. А Господь — это же иная природа, и иная любовь, безусловная. У нас с вами условная любовь. У Бога — безусловная любовь. И мы не можем любить Его... Ну конечно, мы Его любим, насколько мы можем вместить в себя эту любовь. Но любовь Бога и любовь наша — это совершенно разные явления.
А. Ананьев
— Непростая, но очень интересная и важная тема сегодня в программе «Вопросы неофита». На них отвечает настоятель храма священномученика Власия в Старой Конюшенной Слободе Москвы, иеромонах Никандр (Пилишин). Я Александр Ананьев. Говорим мы сегодня о любви. Правильно ли я понимаю, отец Никандр, что если я встану преградой между моей женой и Богом, Церковь может взять ее за руку и сказать: оставь его, он встает преградой между тобой и Богом, тебе надо с ним расстаться. Другими словами, если я, если муж начинает — просто я это слышал, я хочу убедиться в том, что я правильно понял, — если муж мешает жене, богообщению, становится преградой, это является весомым аргументом за развод.
Иеромонах Никандр
— Нет. Это значит недолюбленный муж со стороны жены. Он не является этой причиной ни для развода, и не может тем более служить причиной тому, чтобы Церковь что-то сказала жене, что вот, ты выбрала такого мужа, который там... Это же все, да, это имеет место в нашей церковной действительности, но это все...
А. Ананьев
— Конечно, имеет.
Иеромонах Никандр
— Но это все не по духу Евангелия. Господь не об этом же говорит.
А. Ананьев
— Я знаю ситуации, в которых мужья откровенно ревнуют, прямо такой махровой ревностью, своих жен к священникам, которым она на исповеди, видите ли, она рассказывает то, что она ему не рассказывает. И его просто бесит — я не знаю, как это другим словом назвать, — бесит то, что она ходит в церковь в воскресенье вместо того, чтобы пожарить ему блины.
Иеромонах Никандр
— А почему нельзя пожарить блины, а потом идти в церковь? Или, наоборот, вернувшись из церкви, пожарить блины?
А. Ананьев
— Очень просто. Потому что человек, вот эта женщина, любит Бога больше, чем мужа. И так заповедано ей.
Иеромонах Никандр
— А откуда мы знаем?
А. Ананьев
— Да она так должна.
Иеромонах Никандр
— Да она не должна никому. Здесь, понимаете, вы говорите: она должна. А кому она должна? Богу должна?
А. Ананьев
— Богу, себе.
Иеромонах Никандр
— А почему она должна Ему? Понимаете, такие вопросы...
А. Ананьев
— Вот понимаете, я сейчас привел такой гротескный пример, на котором становится понятно то, что непонятно мне.
Иеромонах Никандр
— Она никому не должна, понимаете.
А. Ананьев
— А мне-то казалось, что должна. Есть заповедь: любить Бога больше, чем мужа.
Иеромонах Никандр
— А почему мы возводим, вы понимаете, отношения Бога и человека в должники? Мы всегда неоплаченные должники перед Богом. И вы знаете, Господь опять же, вот мы все время какими-то апеллируем примерами из жизни, да, в Евангелии много таких примеров, где там царь и должник там, да. Но здесь совершенно иное измерение. Мы Ему никогда не можем, Богу, отдать свой долг, да, если мы говорим о долге как таковом. И Господь не ждет от нас этого. Он не говорит там: Мария, вот ты должна Мне вот столько-то времени. Да нет. И здесь на самом деле мир в семье, он должен быть настраиваемым. Если ты понимаешь, что хождение в храм приносит раздор в семью, то значит, нужно подумать, какой баланс найти между этим.
А. Ананьев
— Ох, отец Никандр, Господь свидетель, не хотел я приводить этот пример. Но вынужден его привести.
Иеромонах Никандр
— Давайте.
А. Ананьев
— Иногда мне приходят в голову ну вот сирийские новомученики или наши новомученики там начала XX века, священники, батюшки, которым всего-то надо было подписать бумажку, что не верю я в вашего Бога — и его бы, и его жену бы, и его детей бы не расстреляли и не сослали. Ну вот простой пример. Или сирийским мученикам — им всего-то надо было снять крест. А они этого не сделали и заплатили за это жизнью. Вот в разговоре с женой, да, вот с этим примером — очень простым, бытовым, таким банальным, даже пошлым, — перед женой стоит, по сути, такой же выбор.
Иеромонах Никандр
— Да почему?
А. Ананьев
— Ну отвернись от Бога и займись мужем.
Иеромонах Никандр
— Вы понимаете, а Господь не говорит нигде нам с вами о том, что...
А. Ананьев
— Так, получается, священникам тоже, в общем, по большому счету, надо было подумать о детях, о семье. Я просто часто думаю: а я смог бы так? Ну вот...
Иеромонах Никандр
— А это же вопрос теоретически и гипотетический. «А что было бы, если было бы...»
А. Ананьев
— Я очень надеюсь. Просто это Константин Кинчев задавал себе этот вопрос: если бы ко мне приставили пистолет к виску и сказали бы, сними крест? Я очень надеюсь, что мне хватит сил этого не сделать.
Иеромонах Никандр
— И я сейчас, находясь здесь, перед вами, будучи священником, монашествующим, я не знаю, что я бы сделал. Я не знаю. Потому что сил человеку своих собственных на такое действие недостаточно. Мы видим во всех житиях новомучеников, что Господь укреплял их, да. Мы с вами прекрасно знаем, сколько людей было расстреляно в советский период, но не все стали новомучениками. Не все. Понимаете, вопрос в мученичестве, в свидетельстве об этом — это ведь человек свидетельствует перед другими люди, что он святой, мы не знаем, что Господь говорит об этом. Господь не явился к вам сегодня утром и сказал: Александр, а вот ты знаешь, вот этот человек — да, а вот этот — нет. Мы не знаем, это тайна промысла Бога. Это тайна, которую Господь хранит в Себе, Своей природе, и нам не дано ответа на это. Мы никогда не знаем, мы можем надеяться и уповать, что мы верно рассуждаем и верно думаем. Но так ли это — это тайна, которая исключительно находится в прерогативе Бога. И Господь не приглашает нас в эту тайну. Он говорит: это Моя область, да, что Я Творец, а вы творения и занимайтесь тем, чем призваны заниматься творения. Мы можем Бога постигать лишь настолько, насколько Он открывается пред нами. А то, о чем говорите вы — это уже область заграничного понимания нас. И относительно этой женщины и этого мужчины, который не позволяет или ревнует, да, женщину — это опять же разговор о некоей духовной зрелости, да. Я вам расскажу на своем примере, что когда я начал воцерковляться, то моя мама и мой папа, они были абсолютно неверующими людьми. Не то что нецерковными, неверующими людьми. И в процессе моего обучения в духовной школе, к моменту окончания духовной школы, мама стала церковным человеком, а папа, уходя из этой жизни, уже не имел агрессии к Богу и позволял маме ходить в храм. Да, прошло семь лет, но за семь лет Господь преобразил этих людей. Не я и не какие-то мои рассуждения, а Господь Сам их это сделал. Почему Господь одних через семь лет преображает, других через семь месяцев, мы не знаем, это вопрос к Богу, для кого какая мера. Но то, что это находится в Его возможности, это однозначно. Вспомните пример из Евангелия, когда Господа берут в Гефсиманском саду. Апостол Петр, будучи ревностным человеком, достает нож и урезает ухо, и Господь ему говорит: неужели ты думаешь, что если Я бы не захотел, здесь не явились бы полчища Ангелов. Поэтому, почему Господь одним не позволяет прийти к этому, а другим позволяет — это вопрос к Нему.
А. Ананьев
— Говоря о том, что любовь к Богу на первом месте, а любовь там к сыну на втором месте, волей-неволей вспоминаешь пример ветхозаветный.
Иеромонах Никандр
— Про Авраама.
А. Ананьев
— Конечно, конечно. Принести в жертву самое дорогое, что у тебя есть, своего сына. Опять же...
Иеромонах Никандр
— Ну это нужно стать Авраамом тогда.
А. Ананьев
— Но мы же, нам же не просто так это рассказывают.
Иеромонах Никандр
— Александр, вот смотрите, вы приходите в Церковь три год назад, и вам никто не сказал: Александр, ты должен принести в жертву своего сына, правда?
А. Ананьев
— А если однажды придется, смогу я? Нет, ну я же когда прихожу, говорю: так, все, Господи, вот Ты...
Иеромонах Никандр
— Господь никогда не возлагает на нас бремена неудобоносимые. Если Господь видит сердце наше, и в нем нет готовности этого, Он нам не даст. Ведь Господь же не играет с нами, да, Он не ставит эксперименты на нас. Господь видит наше сердце. Главная цель вот любви как бы Бога к человеку — это чтобы мы были рядом с Ним.
А. Ананьев
— Как хорошо вас слушать, дорогой отец Никандр. Получается, что, в общем, по большому счету, никаких усилий от меня не требуется. Вот по силам моим...
Иеромонах Никандр
— Разумных усилий требуется, по силам вашим, а сверх усилий не требуется.
А. Ананьев
— Не надо.
Иеромонах Никандр
— Нет. Апостол Павел говорит: насколько возможно, со всеми мир имейте. Насколько возможно. Поэтому, а мера этой возможности у каждого своя.
А. Ананьев
— Последний вопрос. Я имею любви в своем сердце столько, сколько имею. К Богу.
Иеромонах Никандр
— Нет, вы имеете любви в сердце столько, сколько вам дал Господь.
А. Ананьев
— Для меня это спорно. Знаете, почему? Опять же протоиерей Игорь Фомин говорит: если тебе не хватает сил — Господь даст сил, денег — Господь даст денег, времени — Господь даст тебе столько времени, сколько тебе понадобится. Все, вплоть до острова в Эгейском море, если будет на то твоя воля — все в воле Его. В твоих силах только одно: ты отвечаешь за любовь. Вот есть в тебе любовь или нет — это зависит от тебя.
Иеромонах Никандр
— В теории — да. А если мы возьмем с вами опять же ребенка, который родился в детском доме, который был брошен своими родителями и который всю жизнь был презираем, например, и обижаем от других своих собратьев — предъявлять к нему такое требование любви можно теоретически. Но нам нужно всегда понять: а в каких условиях он вырос? У каждого человека есть масса обстоятельств, которая определяет его — генетика, воспитание, культура, среда — огромное количество условий. Есть замечательное выражение, что, сталкиваясь с другим человеком, мы не видим, какую борьбу он ведет внутри самого себя. Поэтому мы должны быть крайне аккуратны к своим требованиям к нему, и мы не должны требовать этой любви. Проявить к нему любовь, если она есть — можно. Но говорить, что он должен нам дать что-либо и тем самым явить свое христианское отношение к миру, мы не должны.
А. Ананьев
— Спасибо вам за мудрые, взвешенные (вот слово «разумные», надеюсь, вас не обидит), очень такие человеческие, очень тонкие ответы.
Иеромонах Никандр
— Спасибо.
А. Ананьев
— Я вам очень благодарен. Они очень близки и понятны. Сегодня мы беседовали с настоятелем храма священномученика Власия в Старой Конюшенной Слободе Москвы, иеромонахом Никандром (Пилишиным). Восхитительный у вас храм, прямо вот очень красивый.
Иеромонах Никандр
— Приглашаем вас, Александр, и всех наших слушателей.
А. Ананьев
— Да, обязательно. Ну любимые места, конечно, старая Москва — что может быть прекрасней. Я Александр Ананьев. Программа «Вопросы неофита». Со всеми вас праздниками, друзья. И любите... ну можно я скажу: любите друг друга?
Иеромонах Никандр
— Обязательно, конечно. Не можно — нужно.
А. Ананьев
— Любите друг друга, себя...
Иеромонах Никандр
— И Бога.
А. Ананьев
— И Бога в первую очередь. Всего доброго.
Иеромонах Никандр
— С Богом.
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!