Рифмы жизни. Александр Солженицын.

Поделиться

В Очерках литературной жизни «Бодался телёнок с дубом», описывая второй и последний в своей жизни арест в феврале 1974-го, Александр Солженицын подробно вспомнил этот свой крестный путь в душной автомашине, стремительно летящей к Лефортовской тюрьме. Вот он – сидит, стиснутый двумя безликими конвоирами:

«Шапку – снял (оба вздрогнули), на колени положил. Опускается, возвращается спокойствие. Как сам написал, о прошлом своем аресте:
На тело мне, на кости мне
Спускается спокойствие,
Спокойствие ведо́мых под обух».

Многие ли читатели книги отметили жанровую особенность этой автоцитаты, эти стихи (именно – стихи!) Солженицына?
А в самом начале воспоминаний, говоря о первом послелагерном времени, о дани, которую приходилось платить за потаенную писательскую работу, окруженную внешним маразмом советской жизни с бесконечными начальниками на каждом шагу, – автор «Телёнка» заметил: «Всё негодование могло укипеть только в очередную книгу, а этого тоже нельзя, потому что закон поэзии – быть выше своего гнева и воспринимать сущее с точки зрения вечности».
Лелея в заточении мечту – сохранить слово, могущее пригодиться потомкам, Солженицын никак не мог рассчитывать на бумагу – но только на собственную память. «Для этого в лагере пришлось мне стихи заучивать наизусть – многие тысячи строк. Для того я придумывал чётки с метрическою системой, а на пересылках наламывал спичек обломками и передвигал. <…> Память вбирала!».
Во вступлении к единственной стихотворной книге, названной «Протеревши глаза» (она вышла в 1999-м) писатель начертал, говоря о своих лагерно-ссыльных произведениях: «Они были моим дыханием и жизнью тогда. Помогли выстоять».

Да когда ж я так допуста, дочиста
Всё развеял из зёрен благих?
Ведь провёл же и я отро́чество
В светлом пении храмов Твоих!

Рассверкалась премудрость книжная,
Мой надменный пронзая мозг,
Тайны мира явились – постижными,
Жребий жизни – податлив как воск.

Кровь бурлила – и каждый выполоск
Иноцветно сверкал впереди, –
И, без грохота, тихо рассыпалось
Зданье веры в моей груди.

Но пройдя между быти и небыти,
Упадав и держась на краю,
Я смотрю в благодарственном трепете
На прожитую жизнь мою.

Не рассудком моим, не желанием
Освещён её каждый излом –
Смысла Высшего ровным сиянием,
Объяснившимся мне лишь потом.

И теперь, возвращённою мерою
Надчерпнувши воды живой, –
Бог Вселенной! Я снова верую!
И с отрекшимся был Ты со мной...

Александр Солженицын, «Акафист», 1952-й год.

Широкому читателю недолгий поэтический опыт Солженицына не слишком известен. Однако перестав заниматься стихотворчеством в 1953-м, он и сохранил и преумножил свое внутреннее поэтическое зрение, что хорошо заметно и по его романам, и, конечно, по вдохновенным «Крохоткам».
…А давние стихи Александра Исаевича остались для нас – помимо своих литературных достоинств – ещё и сокровенным дневником духовного возрастания.