У нас в гостях была учитель православной гимназии, заместитель координатора волонтеров в ковидном госпитале в Сокольниках Александра Наумова.
Наша гостья рассказала о том, почему из всех видов благотворительности выбрала именно больничное служение, как проходит день волонтера в больнице, а также о том, какое чудо в раннем детстве способствовало её приходу к вере.
Ведущие: Игорь Цуканов, Кира Лаврентьева
Диакон Игорь Цуканов:
— Добрый вечер, дорогие друзья, это «Вечер воскресенья» на радио «Вера». Как всегда, в это время в студии моя коллега Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Диакон Игорь Цуканов:
— Меня зовут диакон Игорь Цуканов, и сегодня, как всегда, по воскресеньям мы разговариваем с нашими гостями на тему «Христианин в обществе», тема эта такая благодатная, широкая, можно много о чём поговорить. И вот как раз я думаю, что наша сегодняшняя гостья такой человек, с которым можно много обсудить разных видов служения в миру, так скажем. Я очень рад представить — Александра Наумова, учитель православной гимназии и завуч православной гимназии, заместитель координатора волонтёров в ковидном госпитале в Сокольниках.
Александра Наумова:
— Здравствуйте.
Диакон Игорь Цуканов:
— Здравствуйте. Человек, который ходит в больницу, где лежат люди, болеющие коронавирусом, иногда тяжело болеющие. И, на самом деле, наверное, первое что и хотелось спросить у вас: вот для кого-то может быть из наших слушателей это не очень понятно. Вот понятно, что делают в больницах врачи, что делают медсёстры, а что делают волонтёры, там, где людям нужна в первую очередь медицинская помощь, такая вот квалифицированная, чем можно помочь людям, которые лежат в больнице с ковидом и нуждаются в первую очередь в какой-то врачебной заботе?
Александра Наумова:
— Сразу же не соглашусь про первую очередь. Я считаю, что наше служение — врачи, безусловно, святые люди — но наше служение тоже очень важно. Потому что если тебе будут оказывать только медицинские услуги, а ты будешь лежать в страхе без тактильных каких-то вещей, без ухода, который не всегда успевают создавать, если тебе просто не с кем поговорить о возникающих вопросах, если мы всё-таки на православном радио, можно говорить, когда у тебя возникают духовные вопросы, ты остаёшься один на один сам с собой, если не найдутся люди, которые тебе помогут, то даже, на мой взгляд, это моё субъективное мнение, даже при самом лучшем медицинском уходе и самых шикарных врачах, не факт, что всё закончится благополучно. Потому что очень часто бывают вещи, когда ты не видишь смысла жизни, ты настолько пугаешься, что у тебя нет желания бороться. Даже при хорошем медицинском обслуживании. Поэтому наша задача — ну просто быть людьми, показывать, что за стенами ковидного госпиталя есть жизнь, показывать, что есть еще все-таки моменты радости, есть цели, есть смысл, помогать тем, кто хочет организовать встречу с батюшками. Кто-то первый раз исповедуется, кто-то очень страдает, если он православный человек, если он не может причаститься, у нас батюшки ходят, кто-то просто хочет поговорить. Кого-то мы провожаем в последний путь, это тоже очень важно, просто успеть подержать за руку, поэтому у нас очень много функционала, но основная задача, если смотреть с медицинской точки зрения — это помогать младшему персоналу. Это кажется не очень значительным: помочь вынести все утки, помочь помыть человека, но пока ты моешь человека и гладишь его за руку, ты можешь помочь облегчить его состояние, им очень часто не с кем поговорить. Врачи работают превосходно, но у них нет возможности сесть и спросить: а ты как вообще-то? Когда привозят больного, ему делают все нужные медицинские процедуры, но он может просто бояться находиться, здесь у него начнёт зашкаливать давление, ему никто... Бабулечке 80 лет, а они, как дети, ей никто не объясняет, а что с ней вообще делают, и куда ты попал, и что с тобой происходит, там же есть с деменцией, да с чем угодно есть. Поэтому наша задача, ну я считаю, в большей степени успокаивать и показывать человечность на месте.
Диакон Игорь Цуканов:
— Как часто вы ходите в больницу?
Александра Наумова:
— Это сложный вопрос, потому что летом, так как я работаю в школе, у меня было больше возможностей. Июль-август я была там очень много, ну как я считаю, очень много, где-то через день, наверное, а каждый день у меня такая бумажная работа составлять списки, заказывать пропуска. То есть у меня волонтерство сейчас перешло в онлайн больше. Физически я попадаю только по пятницам, в свой методдень, иногда могу в выходные, то есть сейчас где-то раз в неделю. Почему мы всё время ищем добровольцев? Потому что кто-то вышел на учёбу, кто-то вышел на работу, кто-то ходил только в свой отпуск и теперь может только раз в неделю. У всех разные обстоятельства, поэтому волонтеры нам нужны всегда.
Кира Лаврентьева:
— У меня такой очень простой вопрос: среди добровольцев есть такие люди, которые не болели коронавирусом, у которых нет прививок, нет антител. Я хочу просто понять, есть ли вот такие рисковые люди, которые идут помогать на свой страх и риск?
Александра Наумова:
— Насчёт прививок и антител невозможно, чтоб не было, потому что просто никто не допустит в больницу. Есть определённые условия, мы обязаны соблюдать, как бы мы к чему ни относились. Но касаемо болезни, ну вот я пришла не болея. То есть я не болела, когда я пришла туда волонтёром, и нас таких много. Не страшно, ты, когда там — тебе не страшно.
Кира Лаврентьева:
— Тогда возникает следующий вопрос: когда человек идёт в добровольцы, когда человек приближается и вникает в благотворительную вот эту историю? Как я понимаю, вы там уже несколько лет, много лет.
Александра Наумова:
— Ну я с 17 лет, но красная зона только меньше года.
Кира Лаврентьева:
— Чем вы руководствовались? Когда приходит человек, который занимается благотворительностью, естественно, мы задаём этот вопрос: а почему вы решили, что вам нужно и необходимо этим заниматься? И всегда ответ совершенно оригинален, всегда у каждого своя история, поэтому я сейчас не пытаюсь как-то искусственно разнообразить нашу беседу, это действительно то, что просится, то что хочется сейчас спросить.
Александра Наумова:
— Вопрос именно про Красную зону или вообще про благотворительность?
Кира Лаврентьева:
— Вообще в принципе про благотворительность: помогать людям это что?
Александра Наумова:
— Красная зона — это у меня как-то отдельно получилось. Про волонтёрство вообще я думала, почему я этим занимаюсь? Так как я занимаюсь этим с 17 лет, для меня это норма жизни, я попала когда первый раз в Первую Градскую больницу, я подросток, кризисы веры, всё проходили, я сама в православной школе училась. И ты ходишь на Литургию, бывает, ну это про меня, ходишь на Литургию в таком возрасте машинально. И пока у тебя не переросло вот из детской религии и веры в Бога в уже осознанно, пройдя свои внутренние какие-то критику и принятие. Мне стало с подругой, с одноклассницей, скучно в какой-то момент на Литургии. Ну бывает такое, и мы решили пойти, мы узнали, что можно поволонтёрить, и мы во время Литургии в воскресенье пошли в Первую Градскую, помогать мыть бабушек, и что меня поразило, я была достаточно неулыбчивым человечком, и меня поразило — когда я проходила мимо зеркала и увидела абсолютно другое своё лицо. Я иду там с какой-то уткой после того, как покормила бабушку и вижу себя в зеркало и думаю: это не я, то есть какое-то расслабленное лицо с улыбкой, какая-то умиротворённая. Мне было странно себя увидеть со стороны, и мне настолько стало интересно вот этот эксперимент над собой ставить, что мы стали как-то ходить периодически, а потом я уже про это забыла и вот совсем недавно вспомнила. У меня просто это была норма жизни, у меня вообще позиция: если ты можешь, если у тебя есть свободное время, почему бы не помочь? И плюс ну такой закон бумеранга, хотя я не очень в него верю, чем больше дашь, тем больше получишь. То есть я занимаюсь от избытка, если есть время, я делаю, может, очень спонтанно получилось, но красная зона — это вообще отдельная тема. Сразу же я получила бумеранг и ответ. Бумеранг — ответ своей деятельности, потому что я очень быстро туда погрузилась, и много. И я потом сама заболела коронавирусом, но однозначно не там. Потому что там защита — невозможно заболеть, ну то есть вот в метро, где угодно я могла заболеть. Ту отдачу, которую я получила от волонтёров, желание помочь, то количество внимания, посылок, звонков. Для меня первое что вызвало улыбку, когда я дома болела, когда тебе звонит уже подруга, часть семьи, волонтёр: если тебе плохо, мы тебя забираем в больницу, я каждый день к тебе буду приходить и массировать пяточки. У нас теперь это такая шутка, потому что, это то, чего в больнице как раз не хватает, чтобы тебя подержали за руку, помассировали пяточки, погладили по спине, причесали волосы. То количество добра, заботы, которое я получила, молитв, которые я получила, в таких ситуациях отпадает вопрос: а ты зачем этим занимаешься? Потому что ты получаешь намного больше, чем ты даёшь.
Кира Лаврентьева:
— Александра, нет ли у вас ощущения, что сейчас, в связи с нашей ковидной реальностью, с которой нам так или иначе приходится смиряться и жить, учиться взаимодействовать, всё внимание перешло на это. У нас все болезни, они как будто отошли немножко на задний план. И сейчас мы занимаемся исключительно тем, что уделяем внимание в разговорах, в нашей жизни этой ситуации с ковидом. Я не отрицаю: у всех у нас есть люди, которые находились, находятся или не дай Бог там случится с ними это заболевание. Мы не можем это отрицать, что этого нет или как-то задвинуть это на задний план, конечно, нет. Но я о чём спрашиваю — ведь та же поддержка: погладить по руке, помассировать спинку, то что мы сейчас перечисляли — она крайне необходима людям с онкологией, крайне необходима людям, которые лежат с какими-то серьёзными заболеваниями в других стационарах, в других отделениях. Насколько, как вы думаете, как вы это сейчас видите, человек, который включён в этот процесс, просто насколько организация такой помощи имеет место и для других больных, не только коронавирусных?
Александра Наумова:
— Я не вижу этого смещения среди волонтёрства, потому что наши волонтёры умудряются совмещать всё, это какие-то уникальные люди. Я никогда не занималась кормлением бездомных, но, когда я попала вот сюда, у меня возник такой вопрос, так как я ещё и в школе работаю, у меня ещё репетиторство, у меня это вообще большая проблема: дети до 18 лет не могут ходить в больницу помогать. А я считаю, что в подростковом возрасте надо приучать, показать хотя бы что это, чтобы потом они могли этим заниматься. И меня одна из учениц по репетиторству спрашивает: скажи, чем можно заняться, я очень хочу помогать, я вижу сколько ты делаешь, мне интересно. И с помощью наших волонтёров из красной зоны я узнала, что они параллельно кормят бездомных на вокзалах через фонд, и мы вместе с ними начали ходить с подростками, сейчас пытаемся в школе это организовать: ходить кормить бездомных. То есть я считаю, что не страдают из-за одного вида волонтерства другие направления. Другой волонтёр, у меня вот есть ещё девушка, она параллельно продолжает ходить в паллиативный хоспис, куда она и ходила до этого. То есть это дополнение. В чём ну так нельзя, наверно, говорить, но плюс короны, когда приходят новые волонтёры, которые приходят на волне именно здесь и сейчас помочь в этом, когда происходит спад количества больных, они всё равно спрашивают: где нам ещё можно помочь, в какое направление ещё нам можно попасть? То есть это наоборот провоцирует на то, чтобы познать, а что такое волонтёрство? И люди спрашивают: «А как вообще можно помогать, где можно помогать?» Многие мои знакомые волонтеры, мы знакомы много лет, они не пошли в красную зону, кто-то из-за родственников, кто-то ещё из-за чего-то, они дальше продолжают в детских больницах помогать. Я не вижу перекоса, я вижу, что это просто новый источник привлечения новых людей.
Диакон Игорь Цуканов:
— Дорогие друзья, я напоминаю, что это «Вечер воскресенья». И сегодня у нас в гостях Александра Наумова — заместитель координатора в ковидном госпитале в Сокольниках, также завуч и учитель в православной гимназии. Вы, насколько я понимаю, преподаёте математику?
Александра Наумова:
— Да, я математик
Диакон Игорь Цуканов:
— Саша, хотел спросить у вас вот такую вещь, немножко если вернуться назад, когда вы только начинали, задумали ходить в красную зону так называемую, вот не было ли вам страшно? К тому же вы сами ещё тогда не болели, а градус истерии вокруг короны был очень-очень высоким, и сейчас он не низкий, но где-то год-полтора года назад он был ещё выше. Вы как, в принципе, относились ко всему происходящему? Вот не могли бы вспомнить? Потому что даже верующие люди по-разному относятся.
Александра Наумова:
— Было очень много паники, много истерии у людей, но в моём случае я не переживала абсолютно. Потому что у меня есть такое ну... принятие того, что будет так, как будет. Когда в жизни происходила пара моментов, когда ты думал, что ты что-то вообще решаешь, и что я хочу так или так, а Бог тебе показывал абсолютно по-другому. И тебе приходилось учиться смирению, а потом ты понимал, а ну да. Сейчас я стараюсь всё выстраивать так, что ничему не удивляюсь и стараюсь говорить большинству вещей, которые в рамках закона — да, любому какому-то новому опыту, и когда тебя призывает Владыка и твоё с детства знакомое «Милосердие», ну не может ничего ужасного быть. А если ты заболеешь... Ну вот я в итоге заболела или если что-то произойдёт, но Богу виднее: где, когда и чем это закончится. И это не повод не делать какие-то вещи, то же волонтёрство. Я верю, что вероятность того, что я заболею, занимаясь волонтерством или что-то со мной произойдёт, не то что не больше, а намного меньше, чем в обычной жизни. Поэтому у меня вопрос не стоял.
Диакон Игорь Цуканов:
— То есть самого начала у вас было такое отношение?
Александра Наумова:
— Да. Меня даже больше напрягало, когда, это был 19-й год, когда мы сидели все по домам, и мне тяжелее было дома сидеть. Лучше бы я чем-то занималась, я нарушала закон, пару раз кому-то продукты приносила под дверь. Ну невозможно ничего не делать, поэтому нет, у меня не стоял этот вопрос.
Диакон Игорь Цуканов:
— А знакомство с Владыкой Пантелеймоном, которого мы несколько раз уже упомянули, я так понимаю, что оно произошло еще задолго до того, как вы занялись походами в ковидный госпиталь?
Александра Наумова:
— Он мой первый духовник.
Диакон Игорь Цуканов:
— Как вы вообще с ним познакомились?
Александра Наумова:
— Я поступила в шестой класс в Свято-Петровскую тогда школу, Традиционную гимназию, и у меня стоял вопрос поиска духовника. И вот я попала с двумя своими одноклассницами, они его духовные дочери были, попала в больничный храм Царевича Димитрия, где я сейчас работаю. У меня вопросов не возникало, когда я его увидела. Я не знаю, можно ли так говорить про священников, но такой родной дедушка сразу, то есть у меня вот в том возрасте вопроса не стояло, он мне очень понравился. А в подростковом возрасте у меня ещё меньше вопросов было, потому что тогда он был отец Аркадий, он очень любит разговаривать, например, с неправославными людьми, либо с подростками такими бунтарскими, либо сомневающимися. И у него тогда ещё было время, я застала золотые времена, когда к нему можно было записаться и полтора-два часа просто с ним разговаривать, было такое когда-то. Это такие яркие воспоминания. И когда ты подросток в 14-15-16 лет полтора часа возмущаешься, а тебе спокойно отвечают, успокаивают, ну вот дедушка, и это бесценный опыт. У меня вот таким с ним было знакомство.
Кира Лаврентьева:
— У меня подруга работала в «Милосердии», и она говорит: «Кира, когда я увидела отца Пантелеймона, это была любовь с моей стороны, как-то я вот сразу растаяла, расслабилась, и совершенно вот была готова человеку душу свою, все свои мысли открыть, посвятить, поделиться, спросить совета». Это же крайне важно в этом возрасте. Александра, а вот по поводу болезни, понятно, что сейчас буквально на каждом углу говорят об этом. Мы говорим о ковидном госпитале, я не могу вас не спросить, когда к нам приходят гости, которые очень тяжело переболели и прошли буквально по грани, они все говорят о какой-то внутренней перемене, они говорят о том, что не может она не произойти, вы согласны?
Александра Наумова:
— Очевидно абсолютно. Ну вот как раз сначала об этом говорили, что, когда ты находишься месяц в реанимации, например, полтора месяца, где у тебя нет ни телефонов, ничего, только вот медперсонал, костюмы вот эти, волонтёры к тебе приходят, хотя бы про погоду расскажут, за руку подержат. А ты остаёшься один на один с собой.
Кира Лаврентьева:
— Это по нервной системе очень бьёт, это прямо очень тяжело.
Александра Наумова:
— Это мы сейчас можем немножко уйти в психологию.
Кира Лаврентьева:
— Ну а как без этого? Он же на мозг влияет.
Александра Наумова:
— Я вижу сейчас в наших детях, в православных школах немного получше с этим, слава Богу, но дети не могут оставаться сами с собой. Что уж о взрослых говорить? Потому что ты всё время в гаджетах, в каком-то потоке информации, а здесь-то остаёшься сам с собой и, может быть, это единственный способ для человека остановиться и задуматься: где я, что я, зачем я, для чего я, почему? А когда ты сам с собой, естественно, у тебя зайдёт речь о смысле, и дай Боже, что вот большинство приходит к пониманию истины. Это меняет тебя полностью, очень многие люди выходят совсем другими и, слава Богу, в хорошую сторону, в правильную.
Кира Лаврентьева:
— Вы что-то поняли о себе в этот период?
Александра Наумова:
— Нахождения там?
Кира Лаврентьева:
— Нет, скорее, в период собственной болезни.
Александра Наумова:
— Кроме того, что у меня стала хуже память. Нет, наверное, просто у меня очень интенсивная жизнь, для меня это было, я поняла в очередной раз, я не могу сидеть на месте. Мне нужно всё время что-то делать, в очередной раз Бог мне показал: остановить, поспи, ни о чём не думай, просто когда температура с 34 до 39 за сутки по несколько раз, ты не очень думаешь — ни о чём не думай, остановись, восстановись, потому что иначе к началу года в школе я бы, наверное, сломалась. И просто меня физически остановили: «Подожди», но это не поменяло каких-то моих внутренних ценностей, ещё чего-то абсолютно. Ну болезнь и болезнь.
Кира Лаврентьева:
— Вы совершенно нестандартным путём идёте. В 17 лет значит решили, что литургии — это пока скучновато, и именно в это время, именно в эти часы вы решили: ну а что же мне, спать? Пойду я тогда в Первую градскую, бабушкам помогать, это такая нестандартная история для 17-летней девочки.
Диакон Игорь Цуканов:
— Да, я тоже хотел заметить.
Кира Лаврентьева:
— Вы же не поспали. Вы же могли в обед пойти бабушкам помогать.
Александра Наумова:
— Нет, ну подождите.
Кира Лаврентьева:
— Всё равно у вас была какая-то внутренняя живая совесть. И вам хотелось эту совесть так немножечко подуспокоить. Ну такое ощущение складывается, и делать какое-то доброе дело, попробовать себя в служении ближнему, вот всё-таки исполнить какие-то евангельские заповеди. Далее вы выбираете профессию учителя, что тоже не самый популярный выбор для молодой девушки, но тем не менее сейчас вы завуч, вы преподаватель математики, вы репетитор, вы включены в образовательный процесс...
Александра Наумова:
— Я не выбирала, это Бог и Елизавета Фёдоровна, я там вообще ни при чём.
Кира Лаврентьева:
— Отлично. Мы готовы выслушать историю, как это произошло.
Александра Наумова:
— Ну потому что действительно у меня всё в жизни происходило с Богом. Когда я занималась волонтерством, я 5 лет летом ездила в лагерь для детей-инвалидов в Севастополь, увидев объявление в первый раз поехала, и так получилось, что стала туда ездить. Организовано это Марфо-Мариинской обителью и, естественно, я начала узнавать кто такая Елизавета Фёдоровна. Потому что исторические пробелы, к сожалению, у меня присутствовали в тот момент. И в один из разов, когда я ездила, я репетиторством просто занималась со знакомыми и могла себе позволить ничего не делать, хорошо жила, я поняла, что мне скучно. Мне хочется ещё что-то кроме волонтерства, репетиторства, мне куда-то надо направлять энергию, и мы сдавали смену в Севастополе и в этот момент приезжал елизаветинский детский дом и так получилось, что, помолившись Елизавете Фёдоровне, я в итоге оказалась сотрудником детского дома Марфо-Мариинская обители и проработала там несколько лет. Потом, когда девочки, здоровые девочки, потихоньку уже их разбирали, либо домой они возвращались, мы начали брать девочек с синдромом Дауна. И я поняла, что у меня недостаточно квалификации, чтобы работать с такими детками. Я считаю, что в своей области ты должен быть профессионалом. Я просто помню тот момент, когда я прихожу к Елизавете Фёдоровне, меня очень хорошо наверху слышат. Я не знаю кто за меня там наверху просит, может, просто так получается
Кира Лаврентьева:
— Надо с вами получше подружиться.
Александра Наумова:
— Я всегда открыта, пожалуйста. Я прихожу к Елизавете Фёдоровне, молюсь. И говорю: "Я не понимаю, что мне делать в жизни, совсем не знаю, в какую сторону мне двигаться. Потому что здесь я очень люблю Марфо-Мариинскую обитель, матушку Елизавету, у меня прекрасный директор была Наталья Юрьевна, ну то есть всё супер, но я понимаю, что с этими детками я уже не буду, мне надо куда-то двигаться. Я только помолилась, только вышла, мне звонит знакомая, с которой мы достаточно редко общались, ну вот по делам каким-то, и я ей вываливаю все свои мысли. Она мне говорит: «А ты не хочешь попробовать (и опять к Владыке получается, меня всё время возвращает) в школу сходить, там вот нужен заместитель по воспитательной работе и так далее, поговорить хотя бы, узнать, что как. Я прихожу, разговариваю с отцом Александром Лаврухиным, своим директором, прихожу разговариваю с владыкой и в итоге попадаю в школу. Математику я тоже не должна была там вести. Я просто занималась репетиторством, получила переквалификацию на математика-педагога, потому что до этого ещё на психолога училась, и у нас, к сожалению, умирает в середине года учитель по математике. Я говорю: «Ну давайте, я помогу, доведу хотя бы год детей». Ну довела так, что уже 4 года веду и в других классах.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, вопрос такой возникает, вот смотришь на вас, вы ведь никак не производите впечатление, как знаете, говорят, кто не знаком с понятием смирения в православии. Они думают, смирение в православии — это такая форма слабости, а когда сидишь, смотришь на вас, ну как о слабом человеке, человеке безвольном, который не способен сделать собственный выбор, о вас точно не скажешь. Ну то есть прямо сквозит сильный характер. Почему спрашиваю? Вот тут как раз и встаёт вопрос о собственном выборе и воле Божьей, мы вас спрашиваем, почему вы стали учителем, спрашиваем, почему вы пошли в благотворительность, мы вас спрашиваем, вообще, как вы дошли до жизни такой? И вы отвечаете: не я там подумала и пошла, не потому что там ещё что-то произошло, вы отвечаете: подождите, это Господь и Елизавета Фёдоровна. Это очень чётко прослеживается в общении с вами. Насколько вы внутри себя разграничиваете: где воля Божья, где ваш собственный выбор и где вот это синергия происходит?
Александра Наумова:
— Это очень сложный вопрос, потому что всю жизнь гордыня страшнейшая...
Кира Лаврентьева:
— Все мы этим больны.
Александра Наумова:
— Но у меня зашкаливала, потому что я всегда знала, как будет, как правильно, что делать, учила всех жизни и так далее. И потом по ряду событий в жизни я поняла, что ничего я не решаю и ничего не знаю. И на самом деле, то, что я транслирую, это то, что мне позволяется транслировать сверху. Я всегда хотела быть либо учителем, либо медиком. Ну медиком — это из святого Пантелеймона, у меня маленькое чудо в детстве было. Мне всегда казалось, что врачи, да простят меня все, это самые благородные и нужные профессии, про остальные я не могла для себя понять, а для чего они. Медиком не сложилось, педагогом мне сначала родители не разрешили. Мне пришлось банковское образование получать, потом отдать корочку, сказать: «Спасибо, до свидания». Пошла на психолога учиться. Ну то есть так интересно, и всё равно меня привело в педагогику и каким-то образом в медицину хотя бы в виде волонтёрства. То есть я осуществляла свои мечты, но я особо ничего для этого не делала, все пути, которыми я это делала, ну кто-то скажет — падало ниоткуда, но я знаю, откуда падало. Поэтому я не могу ответить на этот вопрос, потому что нет этого разделения. Мне всегда раньше казалось, что я такая крутая, всё могу, всё понимаю, потом, когда у меня сильно изменилась жизнь, я поняла, что это вообще сверху всё. И просто надо смиряться, принимать и говорить «спасибо». Пока смиряться получается сложно, но принимать получается.
Кира Лаврентьева:
— Встретимся через несколько лет, да? Обговорим ещё и смирение. «Вечер воскресенья» на радио «Вера», уважаемые радиослушатели, в этом часе с нами Александра Наумова, заместитель координатора волонтёров в ковидном госпитале в Сокольниках, учитель православной гимназии, у микрофона Кира Лаврентьева и диакон Игорь Цуканов, мы вернёмся к вам через несколько секунд.
Диакон Игорь Цуканов:
— Дорогие друзья, ещё раз добрый вечер, это «Вечер воскресенья» на радио «Вера», у микрофона моя коллега Кира Лаврентьева, я диакон Игорь Цуканов, и сегодня мы разговариваем с Александрой Наумовой, заместителем координатора волонтёров в ковидном госпитале в Сокольниках, завучем и учителем Свято-Димитриевской православной школы. Александра, вот всё-таки давайте мы немножко ещё поговорим про ваш поход в больницу ковидную. Вот вы приходите да? Можете немножко рассказать, как складывается ваш день, когда вы в больнице. Вот вы говорите, что сейчас ходите в основном по пятницам. Сколько людей вам удается посетить за один день, и есть ли у вас задача обойти больше людей или нет такой задачи? Вот какие у вас вообще приоритеты, вы им что-то начинаете говорить, или вы ждёте каких-то от них вопросов, или как вообще это всё устроено, как устроен ваш день?
Александра Наумова:
— Я поняла вопрос. Значит, у нас всего 4 смены каждый день, в каждой смене должен быть наставник, наставник — это опытный человек, который может научить других волонтёров, как на какие-то ситуации реагировать и что делать. То есть мы всегда заходим с наставником на территорию. Ну я тоже наставник. Четыре смены, каждая смена по 3 часа, и мы, получается, друг друга сменяем. То есть это с 8.30 до 9 вечера всегда есть какие-то волонтёры. К сожалению, иногда это бывает один, в счастливые смены может и до 9 дойти, то есть тут как получится. Потому что это же не работа, это люди вот, кто записался накануне, тому я делаю пропуска, и они приходят.
Диакон Игорь Цуканов:
— А если один, то он прямо с 8:30 до 9 вечера?
Александра Наумова:
— Нет, на смену больше 3 часов никто не допускает. Одна смена. Но если один человек, то только наставник может быть, без наставника нельзя.
Диакон Игорь Цуканов:
— Вы ходите, как минимум, вдвоём?
Александра Наумова:
— Нет, если записался только наставник, то есть наставник и больше никто, он идёт один, если записался кто-то кроме наставника, то идёт с наставником. То есть наставник отвечает за всё: за все и хорошие, и плохие моменты, каждый раз идя на смену, ты ничего не знаешь, что тебя ждёт. Это тоже такая лотерея, потому что может получиться, что всю смену будешь только выносить судно, и на самом деле, это абсолютно не умаляет этой работы, потому что, когда человек сидит и ему безумно хочется в туалет, а он просто не может сходить по причинам несвежести этого туалета, ты понимаешь, что ты всё равно делал что-то важное. Ты можешь всю смену проговорить с двумя-тремя людьми, потому что ты видишь в каком состоянии человек, он сам тебя просит: побудь, посиди со мной и так далее, ты можешь успеть перекормить кучу людей, во время обеда им помочь, потому что они не могут, например, есть. А бывает, что ты приходишь наоборот — все поевшие, у всех всё в порядке всё и так далее, но при этом тебе сотрудники медицинские работники говорят: пожалуйста забеги вот в соседнем отделении, надо срочно поменять там постели или ещё что-то. Если нет вот таких вещей, которые прямо глобально сию же секунду надо делать, это самое благодарное время. Ты можешь подойти к каждому и предложить: хотите, мы вам помоем голову, там люди могут по полтора-два месяца голову не мыть, хотите, протрём тело, хотите, поменяем памперс, хотите, поговорим, хотите, вот у меня что было — массажный салон, хотите по спинке вас поглажу. Но это бывает очень редко, потому что очень много текущих дел и работы. Плюс мы договорились — у нас есть раз в день один из наставников, который прошёл, ну скажем так, курсы, хотя бы с батюшкой пообщался, как собирать требы. И он проходит по корпусам и спрашивает, кто хочет на завтра, чтобы пригласили к вам батюшку. Мы собираем эти требы, вечером делаем табличку, мы поставили это на поток. Каждый день у нас сейчас есть батюшки из разных приходов. Замечательные просто люди, идут каждый день и выполняют вот эти требы. Раньше персонал смотрел настороженно, потому что многие не понимали: бесплатно кто-то ходит, что-то делает, прямым текстом иногда спрашивали: «Вы сумасшедшие, вам что, заняться нечем?» Сейчас они настолько к нам привыкли, что, когда мы приходим, каждая смена, мы здороваемся, говорим: «Здравствуйте, мы с вами на ближайшие три часа». И они настолько счастливы, то есть они просят — помогите — они сбиваются с ног, они работают 24 на 7. Это прекраснейшие люди, вот им действительно надо ставить памятники А можете помочь? А можете постель, а можете судно, а я не успеваю это, а можете отвести в туалет? То есть ну вот такие какие-то вещи, бывает даже сами сотрудники говорят: «А можете с этим человеком поговорить и уговорить его поесть?» Потому что он не ест. Я, поболев сама короной, понимаю, что есть вообще не хочешь, но, если тебе скажут — надо, ты этого не сделаешь, а если б со мной сел рядом доброволец и начал меня заговаривать, ну хоть что-то в меня б, наверно, впихнули. Поэтому абсолютно разные работы и даже адреналин. Ты не знаешь, зачем ты приходишь. Вообще волонтерство — это же достаточно эгоистичная вещь, ты приходишь не потому что такой хороший, а потому что ты хочешь получить свои эмоции, ты хочешь получить свой кусок благодати, пусть это грубо сейчас прозвучит, то есть не от того, что любите меня, я тут пришла вам помогать. Нет. Я хочу увидеть ваши улыбки. Я хочу понять, что я нужная.
Кира Лаврентьева:
— Отдачу какую-то?
Александра Наумова:
— Да. Я хочу понять, что мне в сравнении с тобой, с вами, сейчас намного круче. Я сейчас выйду и, наконец-то, опять порадуюсь жёлтым листьям, которые вы месяц не видели. А я бегу на работу, не обращая внимания на то, какая рядом со мной красота.
Кира Лаврентьева:
— Александра, а если улыбок в ответ не будет, если вы видите, что помощь нужна, но человек не хочет вообще идти с вами на контакт. Тем не менее он крайне нуждается в вас, бывают такие ситуации?
Александра Наумова:
— Конечно, каждый день.
Кира Лаврентьева:
— Что делать?
Александра Наумова:
— Во-первых, ты пытаешься искать подход, если ты видишь, что у тебя нет на это ресурсов, ты зовёшь другого волонтера. Потому что у меня это было в первый день, я немножко растерялась, хоть с 17 лет же прекрасно всё знаю, самая умная ж, вот опять про смирение, про всё. Психолог, такая вся...
Кира Лаврентьева:
— Жизнь правит.
Александра Наумова:
— Да. Подхожу к бабушке, я понимаю, что ей нужна помощь, ей нужно поменять памперс, её нужно покормить, у неё холодная еда, то есть вот всё ей нужно. А она тебя матом: «Иди отсюда». Я стою, я и так, и так, вот никак, а пытаешься нежно, я ещё в первый раз пришла, пытаешься нежно, потому что ну а как? А, бывает, надо надавить. Я зову кто тогда был моим наставником, говорю: «Машенька, я не понимаю — здесь надо, но я ничего не могу сделать». Я смотрела, как делает она, потому что в какие-то моменты надо строго, как мама, но нельзя бояться, потому что у тебя всегда есть наставник, чёткое сильное плечо, который всегда подскажет. Потому что это уже опытный человек, прошедший все ситуации, и, если мы не знаем, как правильно, мы тем более идём к медперсоналу. Ну вот у меня в первый же раз такая ситуация была. Я вижу, как тут же Маша её заговаривает всячески, при этом где надо, надавливает, а я не знала насколько можно надавливать, теперь я это понимаю. «Ну нет, пока вы не съедите, я от вас не отойду и не принесу вам шикарную чистую постель, пока вы не съедите три ложки». То есть разными способами.
Кира Лаврентьева:
— Александра, это самое сложное или есть что-то сложнее для вас в этом труде? Про радость мы уже поняли. А вот самая труднопреодолеваемая история.
Александра Наумова:
— Две вещи. Сложно, когда ты приходишь и пустая кровать, и ты не знаешь: человек ушёл к Богу, или человек ушёл домой, или на ухудшение, или на улучшение. В терапевтическое отделение, где он сейчас будет сам ходить или, не дай Боже, его уже увезли в реанимацию. И когда вот ты в таком моменте, ты подходишь каждый раз, это невозможно преодолеть, каждый раз подходишь к медицинскому персоналу, спрашиваешь: «А вот такая-такая на такой кровати, где?» Если ты слышишь, что в ТО, ты безумно счастлив, ты бежишь её там навестить, хотя мы туда обычно не ходим, потому что там люди уже самостоятельно всё могут, и ты просто счастлив увидеть. Если ты узнаешь, что в реанимации, ты бежишь в реанимацию, просто подержать за руку, поговорить и счастлив, если проходишь весь путь, и человек выздоравливает. В реанимации очень много чудес происходит. Это я отдельно ещё часа два могу рассказывать. А если человек ушёл, для меня был очень простой ответ: «Тебе, конечно, грустно, но ты понимаешь, что лично ты сделал всё что мог, ты не Господь Бог. Вот здесь и про смирение, которого у меня никогда не хватает, и понимаю, что ты больше ничего не мог, и ты начинаешь радоваться если человек, вот как я историю рассказывала, что накануне успел причаститься. Значит вы уже сделали всё, что могли, а любой человек, ну это же счастье — успеть подготовиться и уйти как нужно. Неважно, где это происходит, поэтому по отношению к смерти, например, там ты начинаешь смерть воспринимать действительно как должное. Но у тебя теперь есть градация, как человек ушёл. Если он успел подготовиться, ты пытаешься эту грусть в радость переделывать. Моя любимая фраза, ужасно, наверное, но: «У каждого волонтера есть своё кладбище, у тебя всегда будут люди, за которых, ты теперь будешь молиться», но при этом если они успели подготовиться: исповедоваться, причаститься, ты понимаешь где они, и ты понимаешь, что они ещё за тебя могут помолиться, и вы всё равно увидитесь и даже смерть там, ну, по крайней мере, для меня не так страшна и грустна.
Диакон Игорь Цуканов:
— А есть вообще задача человека, как-то сподвигнуть на то, чтобы он к каким-то Таинствам приобщился?
Александра Наумова:
— Мы не имеем не это право.
Диакон Игорь Цуканов:
— Да, потому что есть люди, которые, сами об этом не заговаривают, а я вот помню, что Владыка Пантелеймон как раз и не очень приветствует, когда мы сами человеку начинаем что-то про Причастие говорить. Потому что это самое великое из Таинств, его нельзя профанировать. И бывает, человек не проявляет видимого интереса к духовной жизни, и потом может быть ситуация, что ему становится хуже и вот он уходит. По идее, вы сделали, что могли, он ушёл, он не был один. Вы действительно сделали всё, что могли, наверное. Но вместе с тем вывести его на разговор о главном не получилось. Вот это повод для сожаления или это нормально? Может это теоретический немного вопрос?
Александра Наумова:
— Да, отвечу на первую часть о том, что у нас нет такой задачи, мы не имеем на это права, но так как мы сейчас организовали так, что у нас каждый день священники, то люди, ещё раз — они лежат не день — не два, они привыкают, и даже если они очень далеки от этого, они начинают заинтересовываться: «А что это к ней подошли, а что это с ней делают?» У нас были смешные случаи, когда у нас ходят спрашивают, кому нужен батюшка, и сидит такой как в 90-е новый русский: «А чо? Пора уже?» То есть таких случаев много. Через сколько-то времени, он, понаблюдав, как общаются, что это такое, как, он, я не буду врать, не знаю, исповедовался он или причащался, но он побеседовал с батюшкой, он хотя бы заинтересовался: о чём речь и кто это здесь ходит. Цели как можно больше поставить на поток, у нас, конечно, нет. Но есть радостные случаи. Я в первый раз когда пришла, мы причащали в реанимации, батюшка причащал, мы рядом стояли, больного и очень хорошие врачи, правда, даже если это не нашей религии, они очень отзывчивые, очень хорошие, и священник причащает, ко мне подходит врач, навсегда запомню — Георгий, и говорит: «А вот рядом лежит женщина, судя по имени-фамилии, ей вряд ли нужны исповедь-причастие, но она уже в коме больше двух недель, чудеса бывают, но, скорее всего, ничего. Можете над ней хоть какие-то молитвы прочитать?»
Кира Лаврентьева:
— Это врач?
Александра Наумова:
— Врач, мы потом с ним разговаривали, который ни в церковь, никуда не ходит, но в детстве его крестили. Сейчас про него ещё один расскажу случай. Там чудеса каждый день. Я держу эту холодную женщину за руку, батюшка над ней молится, я с ней просто разговариваю и понимаю, что ей хотя бы не страшно уходить. То есть я надеюсь, что мы хотя бы чуть-чуть что-то смогли для неё сделать, потому что в реанимациях страшно. И мы же не знаем, слышит, не слышит, в каком состоянии, как и что, поэтому мы не пропагандируем, никуда не запихиваем, но, если есть возможность, мы, конечно, отвечаем и делаем.
Кира Лаврентьева:
— Александра, тема у нас «Христианин и общество» и мы всё время ходим вокруг неё, но главный вопрос, наверно, он стоит где-то рядом: как вы пришли к христианству, как вы стали православной?
Александра Наумова:
— В детстве, как и большинство представителей наших православных школ, ты получаешь эти знания от родителей, и у меня произошло... В 4 года я сильно заболела, это по рассказам, сама я не помню, врачи не могли понять, что со мной, высокая температура, ничего не помогает. Мой отец пошёл в храм, а его знакомый батюшка привёз накануне со Святой Земли маслице и свечи. После службы они отслужили молебен о моём здравии, отец приносит святыни со Святой Земли и икону святого Пантелеймона на деревянной дощечке просто распечатанное изображение, вешает над моей кроваткой. Через полчаса я абсолютно здорова, бегаю, прыгаю, врачи так и не поняли, что со мной было. Кто-то скажет — совпадение, если нас неправославные будут слушать, да, подумаешь, в жизни всё бывает, мало ли там, переклинило в организме. Для нас это было чудо. С этого момента родители стали ходить в храм. И я это с детства всё видела и принимала как норму и абсолютно искренне верила. И это было всю жизнь, потом я поступила в православную школу, единственное, на какой-то период вот в подростковом возрасте, когда нам лень было ходить на Литургию, был такой отход от религии, пока критично сама не пришла обратно, ну как сейчас дети многие скажут, к обрядовости, к Таинствам. Я всегда знала, что Бог есть, у меня это не вызывало сомнений, но в какой-то период я перестала ходить в храм. При этом я всё равно ходила, но вот нынешний мой духовник, про него часами могу говорить — это отец Андрей Постернак, просто волшебный человек. К нему я приходила просто советоваться, просто поговорить, мне не надо было ничего, связанного с православием, просто вот посоветуйте, он когда-то ещё был моим классным руководителем, потихоньку получилось так, что я вернулась и к Таинствам. У меня это было с детства, я просто знаю, у меня это было два раза в жизни, моменты достаточно тяжёлые, когда мне хотелось не то что засомневаться, ну с Богом, может, я неправильно разговариваю, у каждого своя религия. Но периодически тыкаю. «Ты серьёзно? Ты считаешь, что я это выдержу, то, что Ты мне сейчас даёшь? Ну как это выдержать?» Два раза у меня были такие моменты, когда я думала: «А есть ли?» и тут же настолько пугаешься этой мысли. Мне стало очень страшно, я думала, если нет, то вон море, иди топись. А смысл тогда всего происходящего? У меня есть любимая фраза, мне она очень нравится, я и подросткам нашим говорю, что я себя представляю, не знаю, где я это услышала, мы, как пчёлы в улье. И мы кроме своей соты особо ничего не видим, а Бог — это пчеловод, который всё видит. И я, как пчела, могу покричать, повозмущаться, но Ему же виднее, поэтому я знаю просто, что Он есть и всё.
Диакон Игорь Цуканов:
— Это очень интересно, отец Андрей Постернак, он ведь директор Свято-Петровской школы, которую вы заканчивали. И видимо, он был вашим духовником сначала, потому что он был директором, да? Или как? Как у вас отношения с ним сохранились в дальнейшем?
Александра Наумова:
— У меня духовником был Владыка, пока он не уехал в Смоленск, потому что у него возросла сильно занятость, и он сказал: пожалуйста, посмотрите среди наших батюшек, к кому вы начнёте ходить, физически он не мог как раньше, полтора часа уже не мог посвятить разговорам. Отец Андрей в детстве был моим классным руководителем и преподавал историю, пока не стал батюшкой и директором. У меня к нему всегда были очень тёплые чувства. Но как раз произошёл период, что Владыка уехал, у меня вот как раз всякие сомнения и так далее. Я какой-то период не ходила. Но к отцу Андрею у меня всегда было отношение, что с ним можно поговорить, тебя не осудят, тебя услышат. У него вообще особенность — мне перед ним не то, что стыдно исповедаться, но каждый раз так тяжело, что ему намного больнее от моих грехов. То есть он так расстраивается каждый раз, я думаю: «Господи, наверное, я действительно очень плохая». А потом... он просто ко всем так относится и его эта безмерная любовь сильно подкупает. У меня сестра шла в 5-й класс, хотели её после начальной школы отдать в православную школу, я пришла к отцу Андрею, говорю: «Если можно, чтобы она вступительные экзамены сдавала, хотя бы допустить до вступительных, то я обещаю, мы всей семьёй снова будем стараться ходить в храм». Я не обманула, мы начали стараться. Очень много с ним общались вне религии, он никогда не давит, просто можно прийти поговорить, своим примером очень затягивает.
Кира Лаврентьева:
— У нас, когда был в гостях иеромонах Феодорит Сенчуков, который и фельдшер на скорой помощи, и иеромомнах, и священник, масса у него послушаний. Я ему задала такой вполне себе банальный вопрос: «Отец Феодорит, сейчас психология проникла во все сферы нашей жизни, как вы относитесь к тому, что, если человек идёт заниматься волонтёрством, благотворительностью, если он идёт в «помогающие» профессии, значит, можно у него чисто теоретически заподозрить некий «синдром спасателя», ну вы понимаете, когда мы компенсируем некую внутреннюю пустоту помощью ближнему, его любовью питаемся и этим живём, а иногда, может быть, хотим, чтобы люди думали, какой я хороший. Это такой острый вопрос
Александра Наумова:
— Классика, вообще.
Кира Лаврентьева:
— И отец Феодорит говорит: «Вы знаете, сейчас стала модной эта популярная психология, поппсихология. Я совершенно против таких рассуждений, потому что, если каждый будет так рассуждать, тогда никто никому помогать вообще не будет». И я помню, отца Павла Островского спросили: «Батюшка, вы знаете, я очень хочу заниматься волонтёрством, но я пугаюсь, потому что чувствую в себе гордыню, я хочу это делать больше по гордыне». Он говорит: «Начните хотя бы с чего-то. Потому что по гордыне вы делаете это, не по гордыне, вы всё равно поможете кому-то, мало ли что внутри происходит, вы всё равно помогаете». И возникает такой вопрос — а бывают ли люди, которым категорически нельзя заниматься помощью другим, причём это не какие-то явные заболевания, проблемы, ещё что-то, когда вроде всё хорошо, все предпосылки: свободное время у человека, доброе сердце, хорошее здоровье, нормальные ресурсы, но вы видите, что ему сюда вот явно нельзя. Это вот такие случаи бывают или сейчас я беру из воздуха и просто фантазирую?
Александра Наумова:
— Нет не из воздуха, и на это Владыка, как всегда, наверное, наимудрейший человек, то есть если мы понимаем, что волонтёру в красной зоне по каким-то причинам лучше не быть, что он сам сломается, мы же не всегда свои ресурсы чувствуем, что человек может сломаться, что человек немного выбрал не то направление, что ему будет не больше в пользу, а ему тяжело от этого будет, он вообще потом отвернётся от волонтерства, то тогда мы его пытаемся направлять в другие ветви какие-то волонтёрства. То есть можно же не в реанимациях помогать.
Кира Лаврентьева:
—Как вы понимаете, что его надо перенаправить? Если нас сейчас кто-то слушает, кто хочет к вам присоединиться, есть ли какая-то система, опросник: надо человеку туда или не надо, или надо ему подумать, где ещё себя можно с Божьей помощью хорошо применить?
Александра Наумова:
— Пока человек сам не попробует, пока он сам не воспримет какую-то ситуацию — не попробуешь не познаешь. То есть ты всё равно приходишь, были волонтёры, которые сами говорили: не могу вот вообще, тяжко безумно. О’кей, без проблем, пойдём в другое направление. Хочешь, к детям, рисовать с ними в Морозовской больнице? Или хочешь, там в паллиатив к бабулечкам больше чем вот здесь очень много молодых у нас? Хочешь ещё там в детские дома? Всегда можно найти альтернативу, либо если мы увидим, что человек выгорает, то есть мы стараемся сначала либо может поменьше смен ты себе возьмёшь? Потому что многие бросаются на амбразуру: могу, я всё могу, а к концу у них не остаётся ресурсов не то что на других, например, не срываться или ещё что, на самого себя не остаётся. Как только человек понимает, добровольцы не глупые люди, когда они понимают, сами говорят: «Знаешь, я сейчас иду уже не с удовольствием, а потому что надо». Я говорю: «Стоп, давай тогда вот (ну координатор, либо я, либо Машенька наша) отдохнёшь, перерыв вот недельку не ходи, а дальше посмотрим». И обычно возвращаются уже наполненные силами — нет, я без этого не могу.
Кира Лаврентьева:
— Я вот слушаю вас и думаю: как же реально бедные врачи 24/7.
Александра Наумова:
— Я не знаю, как они выживают, и среди них есть герои. Один раз я была на ночной смене, нас попросили помочь, и одна медсестра, получается, есть младший сотрудник, потом медсестра и врачи. Вот одна медсестра, молоденькая девочка, тоже запомнила. Почему я не считаю волонтёров героями какими-то, да простят меня волонтёры, потому что ну медики — это вообще. Вот мы с ней сидим там, буквально перерыв две минуты, все более-менее уснули, не горит кнопка, к кому-то не надо бежать. Она говорит: «А ты зачем этим занимаешься?» Ну вот я рассказываю: от избытка времени там, ты-ты-ты, я говорю: а ты чем-то успеваешь заниматься кроме здесь?
«Ну я смену отработаю, дома посплю, а потом в детский хоспис еду. Надо же о детках позаботиться». Я на неё смотрю — ну это такой уровень, совсем другой. Для кого-то волонтёры кажутся чем-то там недостижимым, а я как раз пытаюсь объяснить, что волонтёром может стать вообще кто угодно и в любой области, а вот врач, которая отпахав, психологически это тоже безумно сложно, мы-то на 3 часа и ушли восстанавливаться, а они там сутки. Вот она сутки отпахав, пару часов дома поспит и дальше идёт куда-то помогать. Вот это что-то нереальное.
Кира Лаврентьева:
— Ну вот вы там внутри находитесь, вы видите, что врачам оказывается какая-то психологи поддержка, как они восполняют свои ресурсы?
Александра Наумова:
— Не знаю, не могу сказать, то есть я никогда с ними не разговаривала, как восстанавливаетесь. Плюс я забыла в прошлой части рассказать про доктора Георгия. Пока мы причащали нашего, кто просил причастить, вот молились над женщиной. И тут же он на нас смотрит, я эту историю очень люблю, потому что это чудеса, ради чего туда вообще можно приходить. Я эту историю вот уже раз сто всем знакомым рассказала. Он говорит: «А вы не хотите там к своему сходить?» Я говорю: «Кому своему?» «Ну там в отделении», он нас провёл через несколько отделений, это вообще не его отделение было. «Ну у нас там в отделении лежит иеромонах, я не знаю, надо вам, ему это вообще, надо не надо». Я говорю: «Нам надо, наш, нам надо!» Он нас проводит, тратит свое время, это вообще перерыв, получается, его был, потому что у них нет времени куда-то там ходить ещё, тратит своё время, доводит нас до иеромонаха, значит, до батюшки. Отец Роман совсем плохо себя чувствовал, прямо совсем никакой в реанимации. Наш батюшка его начинает причащать, в это же время у меня один из волонтёров семинарист, он начинает петь, тут же к нам подходит медсестра, говорит: «А у меня папа священник, но я уже несколько лет не причащалась. Можно я поговорю с вашим батюшкой?» Я понимаю, я редко плачу, я понимаю, что у меня просто под маской слёзы, здесь Таинство такое совершается. Она пытается подпевать что-то, медсестра, семинарист наш поёт. В итоге мы этого батюшку на протяжении месяца причащали каждый день, и за него молились все наши 134 добровольца, это вот уже наш батюшка, он провёл в реанимации больше месяца, у него трахеостома, много всего было, и я считаю, что наши добровольцы, наши батюшки его вымолили. Сейчас это абсолютно здоровый человек, который вернулся, наконец-то, в своё служение, это вот, знаешь, наш батюшка, там очень много моментов ещё сопутствующих. Но это прямо чудо и это, это про нашего Георгия, который привёл. А мы каждый день заходили, уже как в паломничество взять благословение, смотрели — с какой интенсивностью: может руку поднять благословить, не может — на состояние. И подошли к врачам, я каждый раз спрашивала: «Ну как наш батюшка?», и там был доктор, он на меня так смотрит долго-долго, смотрит: «Но молитвами вашему Богу вы явно его вытащили». Я так смотрю на него, говорю: «Спасибо!» и пошла. Там не религия, там человечность, там про душу, там про людские качества. И религия — такой немножко сопутствующий момент.
Диакон Игорь Цуканов:
— Дорогие друзья, я вот должен, к сожалению, сказать, что мы вынуждены уже заканчивать нашу беседу. Хотя, мне кажется, что мы могли бы продолжать ещё очень долго. Я единственное что, наверное, что-то вроде резюме такого, хотел подвести, которое у меня в голове выкристаллизовалось, что, конечно, волонтёров в больницах очень не хватает.
Кира Лаврентьева:
— Это мы ещё о регионах не говорили сегодня.
Диакон Игорь Цуканов:
— Даже в Москве, да, не говоря уже о регионах. Потому что вот тот режим, в котором работают и врачи, и волонтёры, про которых наша сегодняшняя гостья рассказывает, конечно, это режим ну очень тяжёлый. Если кто-то из вас чувствует в себе силы и желание как-то помочь, ну хоть как-то, да хотя бы час своего времени в неделю уделить, наверное, это очень бы пригодилось, правда?
Александра Наумова:
— Да, я хотела как раз попросить, если кому-то интересно, зайти на сайт «Милосердие. ру», там много проектов представлено: по бездомным, и по детским домам, и необязательно же деньгами помогать, можно своим временем. Нужно понять, что волонтерство — это такая вещь, что ты всегда найдешь себе применение, вот всегда, даже если ты считаешь, что у тебя есть только 20 минут в день, это не проблема, если найти координатора по району, вы можете даже не знать — в вашем же доме может жить, как у меня было — без ноги дяденька, которому просто раз в неделю надо вынести судно, хотя бы, и принести продуктов. То есть волонтёрить можно сколько угодно даже минимум, поэтому заходите на «Милосердие», смотрите и даже когда закончится, я надеюсь, что закончится корона, красные зоны, всё остальное, помощь людям нужна всегда, помощь людям 24/7.
Диакон Игорь Цуканов:
— С одной стороны грустно, что она всегда нужна, с другой стороны, очень радостно, потому что мы можем пригождаться друг другу всегда.
Александра Наумова:
— Мы получаем больше, чем даём, поэтому это радостно
Диакон Игорь Цуканов:
— И это второе, что я хотел сказать, отчерк такой сделать, что, конечно, когда волонтёришь, получаешь гораздо больше, чем отдаёшь.
Александра Наумова:
— В разы
Диакон Игорь Цуканов:
— Да. Я напомнить хотел бы друзья, что сегодня у нас в гостях была Александра Наумова, заместитель координатора волонтёров в ковидном госпитале в Сокольниках, завуч и учитель в православной Свято-Димитриевской школе. Спасибо вам большое, Саша, за «Вечер воскресенья», проведённый с нами, с нашими радиослушателями. Желаем вам помощи Божией и, наверное, от всех наших радиослушателей можно низкий поклон передать всем волонтёрам. Да, у микрофона Кира Лаврентьева. Ты что-то хотела добавить?
Кира Лаврентьева:
— Да, я вспоминаю: «Я был болен, и вы посетили Меня», слова Господа, которые читаем в Евангелии от Матфея, это, конечно, крайне важно. С одной стороны, кажется почему мы сейчас такие вот пафосные речи ведём, а с другой, ведь это то, что может сделать человек для другого человека. Огромное спасибо, Александра. Что вы нашли время с нами поговорить, очень вам благодарны и нашим радиослушателям, отец Игорь, и тебе спасибо! До следующего «Вечера воскресенья»!
Деяния святых апостолов
Деян., 1 зач., I, 1-8.
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Если мы внимательно читали Евангелие, то могли заметить, что Господь постоянно говорит Своим ученикам о тайне Царства Небесного. Церковь утверждает, что хранит эту тайну до сих пор. О чём же идёт речь? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 1-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 1.
1 Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил от начала
2 до того дня, в который Он вознесся, дав Святым Духом повеления Апостолам, которых Он избрал,
3 которым и явил Себя живым, по страдании Своем, со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней являясь им и говоря о Царствии Божием.
4 И, собрав их, Он повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца, о чем вы слышали от Меня,
5 ибо Иоанн крестил водою, а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым.
6 Посему они, сойдясь, спрашивали Его, говоря: не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?
7 Он же сказал им: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти,
8 но вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый; и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли.
После Светлого Воскресения Христос продолжает являться Своим ученикам на протяжении сорока дней. Как слышим мы сегодня из чтения книги Деяний святых апостолов, Спаситель рассказывает им о Царствии Божием. Может показаться, что Христос передаёт апостолам какое-то особое учение, которое не вошло в Евангелие и которое доступно лишь узкому кругу посвящённых. Благодаря этому тайному знанию ученики становятся сверхлюдьми, в распоряжении которых оказываются какие-то сверхспособности. Однако дальнейшее повествование свидетельствует, что это не так.
После того как Христос призывает апостолов не уходить из Иерусалима и дожидаться сошествия Святого Духа, они в недоумении спрашивают: «не сейчас ли, Господи, ты восстановишь Израильское царство?» Очень показательный вопрос. Апостолы задавали его Спасителю с самого начала их совместного путешествия. С самого момента своего призвания они ждали, что Христос прогонит римлян и вернёт еврейскому государству былую славу.
Однако, посмотрите, как Господь милостив. Как Он терпелив. С какой кротостью Он переносит это невежество Своих учеников. Он видит, что несмотря на всё произошедшее, ложные представления о Мессии всё ещё сидят в их головах. Суть Его учения о Царстве Небесном до сих пор ими не усвоена. А потому Он и отвечает им уклончиво: «не ваше дело знать времена или сроки». Иными словами, ваше дело дождаться сошествия Духа, получить от Него силу, начать проповедь и тогда вы всё поймете сами. Вы получите все необходимые ответы.
Так и случилось. Пришёл обещанный Дух, апостолы начали свидетельствовать о Христе людям, и ложные ожидания в их голове испарились. Потребность учеников в грандиозных внешних преобразованиях исчезла, будто её и не было. Великая духовная реальность, которую они до этого ощущали лишь смутно, в полноте открылась в их сердцах. Уже во время своей жизни они стали полноценными участниками Царства Мессии.
В той или иной степени каждый из нас исполнен ложных представлений и предрассудков о духовной жизни. И, пожалуй, не самый последний из них — это постоянное ожидание значимых изменений. Я словно всё время жду, что однажды Господь откроет мне какую-то тайну. Тогда моя жизнь изменится. Всё резко станет лучше. Евангелие напоминает нам сегодня: все грандиозные изменения уже произошли. Дух Святой уже сошёл. А потому великая тайна христианства заключается в том, что нет на самом деле никакой тайны. Евангелие Христово предельно просто — каждый день ищи волю Бога и старайся принести пользу тем людям, которые тебя окружают. Иными словами, преврати свою жизнь в служение. В той мере, в какой это исполняем, нас наполняет благодать Святого Духа. Всё вокруг нас и в нас самих оказывается на своих местах, и в нашем сердце загорается пасхальная радость.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Воскресение Христово и Светлая седмица». Прот. Максим Первозванский
В нашей студии был клирик московского храма Сорока Севастийских мучеников протоиерей Максим Первозванский.
Разговор шел о светлом Христовом Воскресении, о богослужениях пасхальной недели, о праздновании в честь Иверской иконы Богородицы, а также иконы «Живоносный источник».
«Семья в жизни вечной». Священник Александр Сатомский
У нас в гостях был настоятель Богоявленского храма в Ярославле священник Александр Сатомский.
Мы говорили о том, какими будут отношения людей после всеобщего воскресения и сохранится ли любовь супругов и родственников в вечной жизни.
Ведущие: Александр Ананьев, Алла Митрофанова
А. Ананьев:
— Великая Суббота, вечер, когда, наверное, правильнее всего было бы ничего не говорить, ни о чем не рассуждать, уж тем более легко смеяться в приятной компании. Надеюсь, что мы сегодня постараемся выдержать вот эту вот важную, несколько напряженную, но очень ответственную атмосферу Великой Субботы в программе «Семейный час». Но программа «Семейный час» все-таки выйдет, потому что в студии Радио ВЕРА все-таки появилась ведущая программы «Семейный час» — моя жена Алла Митрофанова.
А. Митрофанова:
— Что значит «все-таки появилась»?
А. Ананьев:
— Потому что Великая Суббота и предполагается, что ты в храме должна быть.
А. Митрофанова:
— Ну, сейчас поедем, конечно.
А. Ананьев:
— Я Александр Ананьев, и сегодня мы долго думали с Аллой, о чем стоит поговорить в эти 60 минут, и после недолгих рассуждений мы поняли, что нам действительно интересно и важно, уж не знаю, насколько возможно, получить ответ на этот вопрос, узнать: а что будет там, в загробной жизни? Действительно ли мы, прожив здесь долгую счастливую жизнь, по возможности сделаем все, чтобы умереть в один день, и там больше никогда не увидимся, потому что нет там ни мужеского пола, ни женского, ни мужа, ни жены, ни ипотеки, ни дома, ни кухни, ни гардероба, там все совершенно иначе, и вся наша семейная жизнь закончится могильным камнем? Или же, «что Бог сочетал, того человек не разлучает», и неспроста Господь свел нас — семью, мужа, жену, детей вместе на одних квадратных метрах общей жилплощади, чтобы и потом мы тоже как-то держались вместе? Согласитесь, это интересно, и это важно. И я не знаю, насколько получится у нашего сегодняшнего собеседника дать ответ на этот вопрос, но учитывая то, что сегодня мы пригласили настоятеля храма Богоявления в Ярославле, нашего дорогого друга, священника Александра Сатомского, какой-то очень важный ответ мы обязательно получим. Добрый вечер, отец Александр, здравствуйте, с Великой вас Субботой.
о. Александр:
— Добрый вечер.
А. Митрофанова:
— Вообще, Великая Суббота — это такой, с одной стороны, день тишины, а с другой стороны, внутри уже всё клокочет от радости, потому что ты понимаешь, в общем-то — ну, Пасха, она наступает.
А. Ананьев:
— Я в прошлом году помню утро Великой Субботы: я проснулся и понял, что Христа нету. Ну, вот, Он вчера умер, а сегодня Его нету.
А. Митрофанова:
— Ты понимаешь, когда в этот момент стоишь на Литургии, то всё несколько иначе. Впервые в жизни, кстати, помню, как узнала о содержании Великой Субботы, я несколько лет уже в храм ходила, пришла в храм, меня попросили помочь с цветами, цветами к Пасхе украсить храм. Я говорю: «А во сколько?» — «Ну, украшать будем часов с 12-ти, так что хочешь, останься там после службы». И я думаю: «ну, здрасьте, на ночное богослужение надо идти ещё, значит, в Великую Субботу там утром...нет-нет», я пришла к 12-ти. И когда я попала вот в это храмовое пространство...
А. Ананьев:
— Это Татьянинский храм был.
А. Митрофанова:
— Это был Татьянинский храм, весь залитый светом, покоем, радостью, но пока тихой такой, не ликующей и, вы знаете, у меня было ощущение, что я, может быть, что-то самое важное только что пропустила, ну, просто потому, что тупо решила: извините, я посплю. И пропустила что-то такое, от чего...вообще-то, чего люди ждут целый год, как потом выяснилось. И естественно, в следующем году я уже, опережая собственный вопль, подскочила, помчалась на Литургию Великой Субботы, и вот это состояние, когда на самом деле Христос жив, и об этом пока ещё не знают вокруг, а Он жив, и Он из-за ада выводит тех, кто хочет выйти вместе с Ним, всех. Всех, кто захочет! Он их будет за запястье выдёргивать оттуда, как на иконе знаменитой Воскресения Христова в монастыре Хора. Ну, это потрясающе. Потом, ведь икона Воскресения Христова — это икона Великой Субботы, и Евангелие о Воскресении Христовом читается на Литургии в Великую Субботу, то есть это и есть, по сути, пасхальная служба, поэтому у меня вот с тех пор несколько иное отношение к этому дню, может быть, даже, знаете, оно сливается в единое — и пасхальная радость, и радость Великой Субботы, какой-то нераздельный такой календарный фрагмент.
А. Ананьев:
— Слушайте, отец Александр, прежде чем мы начнём вас действительно мучить семейными передрягами, а я сейчас понял вообще, в чём трагедия происходящего, я хочу спросить вас: а что для вас Великая Суббота?
о. Александр:
— Вот, вы знаете, за достаточно небольшой период времени, который я, собственно, служу священником, вот всё это восприятие достаточно сильно менялось, и на каком-то этапе вот от того акцента, который вы предлагаете, я ушёл, в каком смысле: мы проживаем календарь таким образом, как будто эти события случаются прямо сейчас, а на каком-то этапе ко мне пришло это совершенно чёткое ощущение и понимание, что Христос всегда Воскрес. То есть мы Страстную неделю на самом деле проживаем ведь в свете Воскресшего Христа, Он уже победил, в этом смысле даже вот византийские авторы, которые написали соответствующего рода тексты, очень чётко это улавливают: с одной стороны, конечно, они давят на психологическую «педаль» сострадания, что мы с Христом проживаем, переживаем всё это, но, с другой стороны, там время от времени проскакивают вот эти тезисы, что победа уже осуществлена. Собственно, «Не рыдай, Мене, Мати, зрящи во гробе», это известнейшее песнопение, то есть как «не рыдай», если всё, вся история завершена? Я восстану и прославлюсь, и Тебя возвеличу, и Тебя не забуду«. Или: «вот они вложили в мою руку жезл (как бы не зная), что Я сокрушу их, как горшечник сосуды», и много-много-много вот такого рода тезисов. И вот в этом смысле я уже достаточно давненько вхожу в Страстную с этим чётким пониманием — Христос победил. То есть это история про когда-то сгущавшуюся тьму, которая так ничего и не смогла. То есть победа Христова абсолютно однозначна, в этом смысле она в Великую Пятницу ничуть не менее очевидна, чем в Субботу и Воскресенье.
А. Ананьев:
— «Семейный час» на Радио ВЕРА, священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, с вами Алла Митрофанова, Александр Ананьев, мы в Великую Субботу говорим... О чём можно говорить в «Семейном часе»? О семье, о муже, жене, детях. Алечка сейчас сказала удивительную штуку: до нашего знакомства, до нашего венчания, до нашей свадьбы она вела благочестивую жизнь, она ходила в Великую Субботу украшать храм цветами, она чаще бывала на службах, она была прихожанкой семнадцати-двадцати храмов...
А. Митрофанова:
— Да ладно тебе, что ты преувеличиваешь-то? (смеется)
А. Ананьев:
— ...сейчас её жизнь, и я виню себя в этом, не то чтобы я делал это специально, вовсе нет, но акцент её внимания сместился с церкви на мужа.
А. Митрофанова:
— Ну нет, ну...
А. Ананьев:
— Когда последний раз, дорогая жена, ты украшала Татьянинский храм цветами? Внимание, вопрос! Минута на размышление. Ответ: «до нашего знакомства». Я, ещё раз, я тебя очень хорошо понимаю, я тебе очень благодарен, но штука в том, что муж для жены — преграда. Давайте начистоту. Муж для жены — не путь к Богу, муж для жены — преграда. И в этом смысле могу ли я, несчастный, рассчитывать на то, что по ту сторону земной жизни мы сохраним какую-то связь?
А. Митрофанова:
— Понимаешь, какая штука, от того, украшу я или не украшу храм цветами, мне кажется, гораздо в меньшей степени зависит моя посмертная участь, чем от того, сумею ли я или не сумею прокачать любовь внутри себя.
А. Ананьев
— «Марфа, Марфа, о многом заботишься ты, но не о главном». Отец Александр, рассудите. По-моему, здесь как раз очень тяжёлая на самом деле картина нарисуется.
о. Александр:
— В общем-то, во-первых и главных, абсолютно верен тезис про то, что не столько от украшения храма цветами, сколько как от украшения себя добродетелями и совершенствами в общении с вами преуспевает ваша жена, безусловно, то есть вы в этом смысле — главная лестница, ведущая её к Богу семимильными шагами. Равно, как и наоборот.
А. Ананьев:
— То есть работы больше, удовольствия меньше, от этого и награда выше?
о. Александр:
— Ну, не то чтобы, я это никак не оцениваю, но это очевидный факт. Более того, в эту сторону у нас ведь совершенно однозначно смотрят и все традиционные религиозные формы. Вспомним, например, соседний нам иудаизм, который предписывает мужчине в день субботний посещение синагоги просто абсолютно однозначно, это его прямой долг, не в смысле там он хотел-не хотел, полезно-не полезно, он должен там быть. Женщине он не предписывает ничего абсолютно. Эффектнейшим способом, выруливая эту ситуацию не темой детей и кухни, а тем, что Адам, сотворенный из земли, нуждается в продолжении возделывания, а Ева, сотворенная из Адама — это лучшее из всего того, что сотворил Бог, потому что вот уже ничего более совершенного, как из человека произведенное, уже сделать нельзя, поэтому ее учить — только портить. Соответственно, как бы собрание в синагоге — это собрание научения, поэтому все прекрасно, она уже готова к Царству Небесному, пусть спокойно занимается кухней, то есть в этом, конечно, есть определенного рода манипуляция. (смеется)
А. Митрофанова:
— Конечно.
о. Александр:
— Очевидно. Но если серьезно, ведь Древняя Церковь совершенно неслучайно выделяла даже среди женщин совершенно определенные типы служений, например, отдельно говоря о девицах, отдельно говоря о вдовах, которые вот внутри церковного собрания несут какое-то большее число трудов и послушаний, потому что почтенные матроны, обремененные семьями и мужьями, вот самой волей Господней к ним и приставлены, к этим семьям и мужьям, равно как и наоборот.
А. Митрофанова:
— И это твой путь, условно говоря. Я знаю ситуации, когда, ну немного, но знаю такие случаи, когда женщина начинает отдаляться даже от семьи, потому что есть какое-то церковное или социальное служение, очевидное для нее, и очень благородное, и социально одобряемое — страдает семья, в этих случаях страдает семья вплоть до даже вот каких-то глубоких кризисов, и не уверена, что, может быть, в каких-то ситуациях это такой вполне допустимый вариант. Однако есть вообще мужья потрясающие, я вспоминаю историю доктора Лизы, Елизаветы Петровны Глинки, вот Глеб Глебович — как он понимал, что делает его жена! Он был здесь, в нашей студии, это человек, который у меня вызывает глубочайшее почтение. Но это, скорее, редкость. Поэтому для женщины, мне кажется, если мы не берем такие исключения, как Елизавета Петровна, которая, наверное, все-таки подтверждает правило, то для среднестатистической гражданки типа меня вполне естественно, что главное — это муж-семья. Остальное — ну вот, по силам и по времени.
А. Ананьев:
— Ну, ты как раз пытаешься найти какой-то баланс, какое-то равновесие в этих вопросах, но в том, что вот это противоречие, оно все-таки имеет место — это правда, либо ты с Церковью, с верой, со Христом, либо ты с мужем с готовкой, с уборкой. Иначе не было бы монахов, которые поняли, что вот семья будет мешать, семья будет мешать моему служению Богу. И семья всегда мешает служению Богу.
А. Митрофанова:
— У тебя какое-то чувство вины, что ли, я не пойму? Ты все время как-то: «а как бы тебе было хорошо, если бы ты сейчас была бы в храме, а ты вот со мной...»
А. Ананьев:
— Солнце, да, да, у меня чувство вины, потому что я понимаю, что до нашего знакомства ты чаще, ты просто чаще была в храме, и Великим постом, и на Страстной неделе, ты каждый день была в храме...
А. Митрофанова:
— Посмотри на лицо отца Александра.
А. Ананьев:
— ...а сейчас я понимаю, что и молитвы стало меньше по моей вине, и в храме ты стала бывать меньше по моей вине. На отца Александра я вообще стараюсь не смотреть, потому что вот все, что я говорю, отец Александр опровергает своей собственной жизнью, своим собственным примером, потому что, казалось бы, откуда у священника Великим постом может быть свободное время, чтобы украшать печеньки для куличей для своей жены, которая печет? Тем не менее, вот ночами отец Александр Великим постом занимался тем, что выписывал кремом на этих печеньках поздравления со Светлой Пасхой. Да, да, так и было, я знаю, что так и было, я видел эти куличи своими глазами, я нисколько в этом не сомневаюсь. То есть вы опровергаете вообще все, что я говорю, но то, что я говорю — это тоже правда.
о. Александр:
— Здесь, наверное, это не вопрос про правду-неправду, это вопрос про оценку. Ну как бы про оценку, и вот именно как совершенно верно заметили мы про расстановку приоритетности, то есть совершенно нормально и естественно находиться внутри семейных отношений вовлеченно, апостол Павел говорит, и говорит это мужчине, кстати, что «Тот, кто оставил попечение о своих ближних, о своей семье — отрекся от веры и хуже неверного, хуже язычника». То есть, опять же, Христос говорит в Евангелии, что «тот, кто сказал родителям: «Дар Богу то, чем бы ты пользовался от меня», как бы и с вашей точки зрения он вообще молодец и не повинен — вообще-то преступает заповедь, то есть здесь соподчиненность этих вещей на самом деле очевидна. Семья — это малая Церковь, община — это большая Церковь, вот, соответственно, мы движемся от меньшего к большему, это совершенно нормально, естественно и очевидно. Мы взращиваем что-то сначала в меньшем объеме, потом можем экстраполировать это куда-то шире, вывести это в больший объем, никак наоборот оно вообще никогда не работает. Нельзя где-то там набраться нравственных совершенств на стороне, а потом прийти их и внедрять в семью.
А. Ананьев:
— Ну, точнее всего и однозначнее всего о расстановке приоритетов Спаситель говорит вот в Евангелии от Матфея, в главе 10-й: «Враги человеку домашние его, и кто любит отца или мать более, чем Меня, не достоин Меня, и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня». О жене он не говорит, но имеет это в виду в первую очередь, и уж если кто любит жену или мужа больше, чем Меня и предпочитает мужа тому, чтобы прийти ко Мне в церковь, тот вообще грешник-грешник ужасный.
о. Александр:
— Я замечу, что это уже экзегеза, то есть на этом этапе вы уже толкуете, а не пересказываете текст.
А. Ананьев:
— Ну, разве это не очевидно?
о. Александр:
— Ну, вообще никакая экзегеза не очевидна, это всегда усилие в той или иной степени тяжести.
А. Ананьев:
— Как говорит наш дорогой друг, психолог Кристина Корочка: «В очевидности собственных высказываний есть первый признак недалёкости и необразованности».
А. Митрофанова:
— Поясните, отец Александр.
о. Александр:
— Нет, здесь простая вещь, она не то что простая, на каком-то этапе у меня как-то вот случилось такое, как мне кажется, понимание этого фрагмента, то есть я всю жизнь как-то ходил мимо него и его сознательно избегал, а как-то раз вот он прямо взял и внутренне прожился. То есть нам кажется, что Христос противопоставляет: либо-либо, а вот на каком-то этапе мне вдруг стало как-то внутренне очевидно — я не настаиваю на этом опыте и не говорю, что это как раз единственно верная экзегеза этого фрагмента — что Он указывает на правильную и неправильную последовательность, что вот любовь к Богу и любовь к ближнему взаимосвязаны, вот их как раз нельзя дробить и рвать, что — нет, если ты любишь Бога, будь любезен, люби Бога. Если ты тут вот с ближними как-то, значит, у тебя с Богом недостача, и наоборот. Нет, в свете любви к Христу нормализуются наши отношения и наша любовь вот к этим самым ближним, а вне этих отношений — ну, понятно, что на том этапе это вообще как бы про Бога в широком смысле слова, но тем не менее, уже из нашего контекста можем и так говорить, а вне этого они как бы бессмысленны, то есть там на самом деле ничего не рождается, и мы тоже знаем кучу этих примеров любовных любовей, которые вообще недалеки от самых нездоровых форм, в плане любви как обладания, как бы жажда поглощения другого и полного введения его, как аппендикса, в свою жизнь, как бы приращивания к себе насмерть, ну и другие удивительные вещи. То есть вот здесь через любовь Христову ты имеешь нормальную любовь ко всем остальным, в противном случае там какой-то жуть и ужас.
А. Ананьев:
— Это надо, конечно, прожить вот это понимание, которым вы сейчас поделились, потому что мне пока доступно только очень такое лобовое и банальное объяснение, что вот, мол, если муж тебя не пускает в церковь — бросай такого мужа и иди в церковь, и в этом контексте я, конечно, ужасно переживаю по поводу того, что происходит у нас, но надеюсь, что ситуация изменится. И вообще, муж должен вести жену в церковь, как вы вот говорите в традиции иудаизма, да и в исламе тоже, там именно мужчина идет к Богу, а женщина там следует за ним или не следует за ним, уже дело десятое, но благополучие семьи в отношениях с Богом зависит именно от мужчины. У нас почему-то, если мы не принимаем во внимание семьи священников, в остальных семьях, как правило, в 99 процентах случаев именно жена тащит семью в церковь, хоть как-то на своих плечах, буквально или образно, но все сама, а мужчины почему-то нет, и как это исправить тоже не совсем понятно. Даже по нашей семье непонятно.
А. Митрофанова:
— Слушай, всему свое время. Мне кажется, что Господь же людей-то не кидает.
А. Ананьев:
— К людям больше вопросов, конечно. Сейчас мы прервемся на минуту, у нас полезная информация на Радио ВЕРА, а через минуту мы вернемся к разговору и все-таки попробуем выяснить, так что же нас ожидает по ту сторону земной жизни? Действительно ли мы будем вместе? Что об этом говорит Священное Писание? Что об этом говорят церковные предания? Или же нас там ожидает нечто совершенно иное, и рассчитывать на это не придется? Что значит семья с точки зрения вечности? Это программа «Семейный час», не переключайтесь.
А. Ананьев:
— Что ожидает нас по ту сторону земной жизни? Это программа «Семейный час на Радио ВЕРА», с вами Алла Митрофанова...
А. Митрофанова:
— ... Александр Ананьев.
А. Ананьев:
— И в Великую субботу мы пригласили к разговору нашего гостя из Ярославля, настоятеля храма Богоявления в самом центре Ярославля, священника Александра Сатомского. Кстати, в Ярославле сейчас должно быть очень красиво, там весна гораздо более отчетлива, чем в Москве. Все-таки город, такое впечатление, что он чуть ли не южнее находится, хотя на самом деле он находится севернее Москвы, но сколько раз мы там ни были, все время ощущение, что там какой-то курорт-курорт, и весной там, наверное, особенно хорошо, да?
о. Александр:
— Мне кажется, это все происходит из общей логики: хорошо там, где нет нас, и, соответственно, куда мы приезжаем по какому-то иному поводу, нежели чем ежедневную работу работать, там, конечно, удивительно. Это как бы, скорее, про угол зрения, чем про географию.
А. Ананьев:
— Но объективно, объективно уютный город. Итак, отец Александр, давайте разбираться, что мы знаем о загробной жизни в контексте семьи?
о. Александр:
— Правильный ответ — «ничего». Пойдемте домой.
А. Митрофанова:
— Готовиться к пасхальной службе.
о. Александр:
— Да. В том смысле, что мы и в целом, не в контексте семьи, имеем очень маленькое, очень ограниченное представление о каких-либо реалиях вот такого типа бытования. Более того, тоже сразу важный тезис, который нам должен развести в стороны две вещи: в целом в ряде случаев Новый Завет вообще ничего не предлагает по поводу так называемого «посмертия», он не теоретизирует на тему самостоятельного бытования души в отделенности от тела, а говорит про свет вечного дня, то есть про Царство Божие, пришедшее в силе, явленное в мире, новое небо и новую землю, Небесный Иерусалим, сошедший в нашу реальность, и, соответственно, про жизнь вечную, а не про какую-то посмертную, то есть про ситуацию, в которой смерть побеждена.
А. Ананьев:
— Какое-то общение доказано по ту сторону земной жизни после смерти?
А. Митрофанова:
— А как это можно доказать?
А. Ананьев:
— Ты знаешь, очень часто я встречаю в откровениях святых — людей, которым я доверяю, рассказы о том, что «к ним пришел тот», «к ним пришел этот», то есть личность там сохраняется.
А. Митрофанова:
— Конечно.
А. Ананьев:
— Личность человека, которого ты любишь, там, по крайней мере, ближе к тебе, чем личность человека, к которому ты равнодушен. Стало быть, я вправе ожидать от загробной жизни того, что я там тебя не потеряю, да? Что муж не потеряет свою жену, а дети не потеряют любимых родителей и встретят их там, но мы на это надеемся, правильно?
А. Митрофанова:
— Очень.
А. Ананьева
— И свидетельства святых тому доказательство. И вот вопрос: будет оно так или нет, и на что мы в праве рассчитывать?
о. Александр:
— Ну вот здесь хороший тезис про опыт святости в том смысле, что вообще церковное почитание святых как таковых, это вот первый положительный тезис в данную копилку, то есть он не от Писания в основном, хотя Писание тоже указывает нам, почему мы почитаем святых, каким образом, в чем почитание верное, в чем ложное, но просто как церковная практика, это и очень обнадеживающе, а с другой стороны, и очень доказательно. Обнадеживающе в том смысле, что дает нам какую-то вот эту надежду на сохранение личности, а с другой стороны, доказательно, потому что у нас есть огромный объем материала, как раз, как Александр сказал, который и указывает на то, что человек помнит, кто он, знает, кто те, к кому по той или иной причине он явился, то есть он имеет отношение, он не явлен, как, условно, какой-нибудь абстрактный вестник, как сила небесная, которая сошла ровно для того, чтобы сообщить нечто, ну, собственно, как мы видим ангелов в Ветхом Завете, то есть вот они явили волю Господню, это вообще никак не обозначает их отношение, ни положительное, ни отрицательное, никакое, они выполнили функцию, всё. Со святыми не так — они её хотя и выполняют, но это всегда какая-то очень личная история. Можем вспомнить массу случаев с явлениями Богородицы тому или иному, вот там какой-нибудь страдающий, обезножевший пьяница, которому является, например, преподобный Варлаам, если не ошибаюсь, Серпуховской, и, значит, настаивает, чтобы тот шёл и исцелялся от такой-то иконы Богородичной, и он, соответственно, находит, вот вам Неупиваемая Чаша. Ситуации, когда Богородица лично является и настаивает на похожих же вещах, то есть там ряд менее известных святынь, тоже как бы вот вполне понятные темы. И вот такого рода свидетельства убеждают нас достаточно доказательно в сохранении и личности, и отношения, а мы понимаем, что вообще отношение, как таковое, является важной частью личности.
А. Митрофанова:
— Меня вообще, знаете, в историях святых всегда, а в последнее время особенно, больше всего поражает их включённость в наши жизни, в наши дела. Мы с ними лично чаще всего всё-таки незнакомы, ну если вот, допустим, может быть, кто из святых ближе всего на линейке времени к нам — святитель Лука (Войно-Ясенецкий), может быть, новомученики XX века, есть люди, которые, может быть, их знали лично, хотя их сейчас тоже по понятным причинам крайне мало, однако вот такие люди есть, в большинстве своём молимся ли мы святым, чьи имена носим, или просто святым, с которыми у нас какие-то свои тёплые личные отношения, меня это поражает. Ну, какое, казалось бы, им дело могло бы быть до нас? А им есть дело! Ну, это вот, условно говоря, если бы там, если проецировать на себя: меня бы ежедневно забрасывали тысячами писем с просьбами о помощи — я бы выгорела, ну, просто потому, что я любить не умею по-настоящему, понимаете, ну, не умею, сколько бы я там ни говорила о любви, я не умею. У меня сердце не в том состоянии, чтобы вместить в себя такое количество людей, их боли, их обстоятельств, их слёз, их радостей! Нет, нет, я вполне эгоцентричная гражданка, а святые — это люди, которые себя в земной жизни раздают и в вечности продолжают себя раздавать, сохраняя при этом себя, вот поразительным образом сохраняя при этом себя. И, может быть, как раз, вот почему и говорится, что «саван не имеет карманов», единственное, что мы можем взять с собой в вечную жизнь — это состояние сердечной мышцы, вот сколько в неё любви уместилось, сколько в меня любви уместилось — вот это мой единственный, на самом деле, будет багаж, который, между прочим, вот при этом переходе, он абсолютно может быть безлимитным, то есть никто там с тебя не спросит, что вот больше такого-то, пожалуйста, на борт не пускаем — нет, наоборот, чем больше, тем лучше. И в этом контексте как раз семейная жизнь, мне кажется, это очень важный этап, потому что где ещё мы можем настолько глубоко вот эту самую любовь друг к другу прокачать. И вообще, а если любовь друг к другу, как у нас любят в наших подкастах говорить: научишься одного человека любить, будет проще научиться любить и более широкий круг ближних, хотя бы одного научись любить. Вот поэтому, мне кажется, что как раз семейная жизнь, она наш проводник в каком-то смысле.
о. Александр:
— В первейшем, то есть здесь даже не в каком-то, а в первейшем. Собственно, нам от книги Бытия рассказана эта история про то, что человек не ощущает свою целостность до этапа, пока не вступит вот в такого рода отношения, пока там не появится второй, и вот тогда вот этот мужчина и эта женщина родят то единство, в котором они задуманы, потому что вне этого мы видим, что, как сказать, Адам не успокоен.
А. Ананьев:
— И остался в раю.
о. Александр:
— Далеко не факт. Это же, мы же знаем, история не имеет сослагательных наклонений, как бы эта история рассказывалась бы, если бы не случился вот этот эпизод, мы и представления не имеем.
А. Митрофанова:
— Отец Александр, ну вот смотрите, действительно, да, муж и жена — полнота в этом смысле, поодиночке в нас этой полноты нет, но почему тогда в Царствии Небесном не будут ни жениться, ни замуж выходить, не будет ни мужеского пола, ни женского? Почему не будут там создавать семьи, это, ну, более-менее как-то, как мне кажется, я себе понимаю, представляю.
А. Ананьев:
— Но, кстати, не факт. А почему, если ты там не встретишь какую-то прекрасную душу, ты не захочешь быть с ней вместе, одним единым, целым, почему нет? Там такая же жизнь, как и здесь, просто немножко про другое.
А. Митрофанова:
— А мне кажется, там просто уже полнота вот какая-то. Я не знаю, ну это из области фантастики, но почему не будет мужеского пола и женского? Как же мы тогда будем друг с другом взаимодействовать, как ангелы? Это как?
о. Александр:
— Смотрите, вот здесь важный тезис. Во-первых, апостол Павел, говоря, что «в Христе нет мужского пола и женского», не имеет в виду обнуление пола как характеристики, он указывает лишь на то, что социальной значимости, которую он имеет во всех отношениях внутри Церкви, он не имеет — пол, то есть и мужчина, и женщина абсолютно равно успешны в строительстве отношений с Богом, вот в чём идея. Вот как раз это и обнуляет вот эту чудесную иудейскую идею про то, что «ты настолько совершенна, что сиди дома». Все призваны. Все призваны, все царское священство, все люди, взятые в удел, вот в этом смысле ни мужского, ни женского, безусловно. Соответственно, мы можем, рассуждая по аналогии, привлечь несколько фрагментов к пониманию, так как мы ведь ходим с вами в принципе вокруг текста собеседования Христа с саддукеями...
А. Митрофанова:
— ...которые пытаются его подловить и говорят: «Вот женщина, у которой по очереди умерли семеро мужей, семеро братьев, кому же она в вечной жизни, кому она будет женой?»
о. Александр:
— Да, это совершенно чётко криминальная хроника... Знаете, там надо было состав борща-то как-то систематически изучать. (смеются) Ну да ладно.
А. Митрофанова:
— Но это они же гипотетически рассказывают историю.
о. Александр:
— Я понимаю, гипотетически умерли, гипотетический состав. Но Христос в этой ситуации, мне кажется, предлагает не описание, ведь Он же во всех остальных случаях прибегает к притче, когда живописует реалии Царства, то есть, притча подчёркивает какой-то важный аспект, но не учительно, а описательно: «это похоже на», но «похоже» и «равно» — это две большие разницы. Царство Небесное похоже на женщину, которая потеряла деньги, ковырялась полдня по дому, всё подняла, перекопала, нашла и пошла, всем рассказала. Интересно, если проводить прямые аналогии, то тут рисуется вообще очень оригинальный образ, но оно ощутительная аналогия. Так же и тут: хотя Церковь достаточно активно интерпретировала этот материал как прямой, но мы можем посмотреть на него чуть-чуть шире. Ну, как бы тезис по поводу того, что понятно, почему в Царствии Небесном не будут появляться новые люди, не был понятен целому ряду ранних христианских авторов, но даже смотреть в эту сторону не будем, здесь у нас только сослагательное наклонение, его слишком много. По поводу того, что, во-первых, все половые константы однозначно нами сохраняются и наследуются, опять же, это пример святых, которые остались ровно теми, кем они были. А во-вторых, у нас есть совершенно конкретный пример собственно Христа, Которого мы видим в момент Преображения и в момент по Воскресении, а мы знаем, что вот Христос, что Преобразившийся, что Воскресший — это полнота в том числе человеческой природы, как она задумана, и как она будет реализована в свете дня вечности, то есть мы должны стать подобны Ему. И ни одну из своих человеческих характеристик Он не теряет, Он остался Иудеем, то есть семитом, мужчиной, в абсолютно конкретной возрастной категории и со всеми теми признаками, вплоть до ран на теле, черт лица и всего остального, которые были присущи Ему всегда, отсюда мы должны сделать однозначный вывод, что мы воскресаем в том же самом теле и банально, в том же самом поле, в котором мы всю жизнь и жили, ни в каком другом.
А. Ананьев:
— В котором нас запомнили те, кто нас любят.
о. Александр:
— Ну, как бы в котором мы находились во всей той обойме социальных вот этих отношений, и в котором мы их построили так, как построили.
А. Ананьев:
— Интересно, а для Богородицы Христос воскрес младенцем?
о. Александр:
— Не думаю. Я думаю, что Он для всех воскрес одинаково.
А. Ананьев:
— Она просто, ну как любая мама, как мне кажется, она помнит и любит Его родившимся младенцем. Почему она на иконах изображается, вот мне сейчас пришло в голову, Богородица с Младенцем? Она увидела Его именно таким.
о. Александр:
— Ну, здесь, скорее, про догматическую мысль о Боговоплощении, о том, что Творец всяческих в конкретный момент времени лежал на руках и питался материнским молоком, отсюда у нас даже икона «Млекопитательница», на самом деле это догматический образ, то есть он посвящен не вскармливанию детей и помощи матерям в соответствующих ситуациях, как на него смотрят сейчас, а он рождается из догматического соображения подчеркнуть человеческую природу Христа, то есть что вот Он был вскормлен так же, как все остальные, вообще никаким отличным образом.
А. Ананьев:
— Да, вот апостолы запомнили Его таким и увидели Его таким... Кто его знает...
о. Александр:
— Не знаю, не знаю, увидели они Его тоже все-таки и несколько отличным, то есть Христа не узнают, но и узнают, потому что вот случай на Тивериадском озере, когда Иоанн говорит Петру «Это Господь». То есть вот тут такая не вполне однозначная ситуация, у нас как бы здесь больше сослагательных наклонений.
А. Ананьев:
— Семейный час на Радио ВЕРА. Священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, я Александр Ананьев и с вами ведущая Алла Митрофанова.
А. Митрофанова:
— А действительно, вот по пути в Эммаус Господь является двум апостолам, и они — да, как будто бы говорят с кем-то другим и не с Ним, что это — преображение? Вот Он является преображенным по воскресении, или, может быть, я не знаю, или они настолько в этот момент внутри своих переживаний, что не способны Его распознать?
о. Александр:
— Вполне возможно и то, и другое, и равно, как и интерпретация той вечери, в рамках которой Христос был узнан, Он познался ими в преломлении хлеба, и вот толкователи по этому поводу замечают, что это либо обозначает духовный опыт, ну, то есть, что просто в какой-то момент времени Он взял и открылся им, вот как бы с их очей пала та пелена, которая находилась там, либо же произошло простое узнавание, что вот этот человек вроде как бы не очень знакомый, а не очень знакомый просто потому, что он умер, ну, то есть всё, он настолько выключен из их сознания и настолько не существует...
А. Митрофанова:
— Но у Петра-то нет! Он-то говорит: «Это же Господь!»
о. Александр:
— Ну, это случай, который происходит уже по Воскресении, то есть и они уже видели Христа Воскресшего, они поэтому и здесь Его узнают, а эти двое считают, что всё, там, на Кресте всё закончено, и поэтому какие бы ассоциации не вызывал у них этот человек, вот, видимо, конечно, они к этому принятию не приходят, и в моменте, когда Он преломляет хлеб, Он делает это каким-то таким особенным образом, которым всегда делал Сам Христос, и по жесту они просто узнали Его. Вот у нас как бы две интерпретации, какая из них лучшая и правильная, я думаю, что никто не скажет.
А. Митрофанова:
— А что делать нам-то, чтобы друг друга узнать? А то окажемся, понимаете, и... Хотя я в это не очень верю, всё-таки и правда, если есть внутри вот это самая сердечная мышца, ну, всё-таки подскажет, вот это даже внутреннее наше что-то, что взращивается на протяжении лет совместной жизни, оно подскажет, даже если внешне мы будем неузнаваемы.
А. Ананьев:
— Прежде чем отец Александр даст ответ, я тебе дам свой ответ: жить здесь и сейчас, надеясь на то, что завтра в этой земной жизни ты узнаешь своего мужа тем же самым человеком, за которого вышла замуж, потому что, согласно официальной статистике в Российской Федерации, 98 процентов на это не способны, и на следующий день они не узнают своего мужа и расстаются с ним. О, как трагично!
А. Митрофанова:
— Ну, ладно, почему 98-то, ну что ты? Ты сгущаешь краски.
А. Ананьев:
— Ну, немножко сгущая краски, 74,5 процентов, какая разница? Много, трагически много! Отец Александр?..
о. Александр:
— Опять же, с одной стороны, к тезису об узнавании, о сохранении союза нас подводит и Ветхий Завет, который, говоря о том, что двое становятся одной плотью, а в данном случае это обозначает максимальную степень этого союза, а параллельно мы имеем в виду, что весь наш жизненный путь, собственно, и ценен в очах Божьих, то есть Бог и дает нам жить историю, потому что она есть для нас история возрастания в отношениях с Ним и с людьми, и эта история ни на каком этапе не обнуляется. То есть, собственно, из этих соображений и человечество в истории, и каждый человек в истории, то есть с момента грехопадения Бог не уничтожил всё и не построил ещё раз, вот Он как бы весь этот процесс ведёт, и каждый из его этапов ценен. Так уж если все те этапы ценны, то неужели же менее ценен самый главный и основной? Со всеми остальными мы не образуем единство, как одна плоть, ну вот не образуем, как угодно, образуем его вот с этим кем-то одним. Здесь, конечно, рождается много и совершенно трагических вопросов про то, что происходит с людьми, которые вступали в брак неоднократно, какие из этих отношений тогда будут ценнее, какие менее ценнее?
А. Митрофанова:
— Ну, собственно, это вопрос саддукеев к Христу: «женщина-то, у неё семь мужей было, что ж теперь?»
о. Александр:
— Вполне возможно, поэтому Христос и обнуляет этот вопрос, что вы вообще заблуждаетесь, вы вообще не знаете Писание, вы смотрите не в ту сторону. Но повторяюсь, что вот мне кажется, что суть этого ответа в притчевом образе о том, что Царство инаково и отношения в нём инаковы. Наверное, это не значит, что их там нет, что их суть и смысл, и тип не таков, но это не значит, что их нет или они хуже, а наоборот, они есть и только глубже и лучше.
А. Ананьев:
— А в догматическом смысле что такое христианский брак? Ведь это не только единение тел, это ещё и единение душ, и причём, не побоюсь этого слова, в вечности.
о. Александр:
— Безусловно. Но здесь мы не можем сказать об этом ничего догматически, потому что наша догматическая рамка на самом деле очень маленькая...
А. Ананьев:
— Но во время венчания же там произносятся какие-то тексты на этот счёт?
о. Александр:
— Но во время венчания узловым текстом является учительство как раз апостола Павла о типе взаимоотношений между мужем и женой, и этот тип, как между Христом и Церковью. Христос воскресший не забыл про Церковь в свете полученного опыта, как то, что Он настолько велик и превосходящ, что-то его земная община как-то сразу отложилась, нет. Он, собственно, ради неё на Крест всходил и ей плоды Воскресения принёс, вот как бы вся идея, соответственно, между мужем и женой отношения строятся вот по такому принципу. А отсюда соответствующий вывод: так как не разорвались отношения между Христом Воскресшим и Его телом, пребывающим здесь и сейчас на земле, значит, по всей видимости, у нас не рвутся отношения между теми супругами, один из которых в вечности, а другой ещё длит своё земное существование, и, безусловно, они не должны разорваться и на этапе, когда оба окажутся в свете вечности.
А. Ананьев:
— Внимание, неожиданный вопрос: если муж и жена хотят быть вместе не только здесь, но и (глубокомысленная пауза) — там, им следует быть похороненными только вместе.
А. Митрофанова:
— Это вопрос или утверждение?
А. Ананьев:
— Это утверждение. А вот теперь вопрос — да?
о. Александр:
— Нет. Нет, отнюдь. В этом смысле наши переживания по поводу мест захоронений, с одной стороны, очень понятны, с другой стороны, скажем так, в ряде случаев преувеличены. Тело, безусловно — храм и святыня. Тело, безусловно, должно быть погребено должным образом и с соответствующим почтением. Но близость, дальность вот этого захоронения там, друг от друга или ещё, не играет никакой роли. Здесь вопрос про то, что в воскресении мы все окажемся в единстве, то есть вот не будем мы разбросаны по разным местам, и, соответственно, если кто-то захоронен в Нью-Йорке, а кто-то в Антверпене, то, извините, но как бы нет. Как бы отнюдь, отнюдь. Это всё принадлежность века нынешнего, а для вечности всё это не играет никакой роли, опять же, по примеру тех святых, которые слышат через Христа и в Христе, и Христом действуют везде и всюду, вне какой-либо привязки к какой-либо географии.
А. Митрофанова:
— Мне вообще кажется, что география так же, как и время: мы настолько привыкли внутри них и в этих рамках мыслить, нам очень сложно представить себе мир без времени и пространства, когда и то, и другое отменяются, упраздняется уже всё, за ненадобностью, по Второму Пришествию, по воскресению как сложно понять, что такое вечность, потому что мы целиком полностью заточены на линейку времени, точно так же сложно и бесконечность понять, и что это за мир, где непонятно, что там, где вверх, где низ, где близко, где далеко, а оно всё иначе, оно просто всё иначе. И это ещё, знаете, простите, профессиональный травматизм — у Пастернака, я очень люблю роман «Доктор Живаго», единственный момент, который меня там вот прям очень смущает, это размышления Пастернака как раз о воскресении мёртвых, где он говорит: «Я не верю в воскресение мёртвых в том виде, как оно описано, что вот все восстанут — где вы разместите эти миллиарды, миллиарды людей?» И у меня каждый раз внутренний вопрос: но ведь их же не надо размещать на планете Земля или других планетах Солнечной системы, это всё будет как-то иначе, просто мы не представляем, как! И, наверное, в этом смысле действительно не так-то важно, насколько далеко друг от друга похоронены супруги, а бывает так, что останков нет.
А. Ананьев:
— И тут на сцену выходит предание о Петре и Февронии.
А. Митрофанова:
— Но это же предание. Да, мы чтим его, но оно...
А. Ананьев:
— Понимаешь, в любой истории, особенно вот такой важной, как предание о Петре Февронии, есть зерно здравого смысла какого-то, и если уж в загробной жизни Пётр и Феврония, святые, стремились быть вместе телами здесь, на Земле, то явно это о чём-то свидетельствует, не может же быть это просто так.
о. Александр:
— Ну, я подозреваю, что здесь, на самом деле, и очень простой дидактический ход автора текста, опять же, я не к тому, что так не случилось, так и случилось — да, и захоронены они вместе.
А. Ананьев:
— А как вы считаете, так случилось или так не случилось?
о. Александр:
— Ну, то, что они захоронены вместе и вместе в одной раке пребывают, я видел прямо двумя своими глазами, и все, кто были в Муроме. Ничего ранее я не видел, потому что родился несколько позже, чем произошла вся эта история, но факт остаётся фактом — вот они двое в этой одной раке пребывают. И здесь, мне кажется, как раз простая дидактика, то есть простое научение именно как раз про то, что свет этих отношений никуда не угас с моментом их смерти, а при том, что ещё оба монашествующие, оба в постриге, уж казалось бы, ты отложился от одной семьи, от малой своей вот этой церкви, приложился к другой, потому что та твоя община монашеская — это твоя новая семья, и вроде бы теперь ты должен красиво пребывать там, жена твоя в другом месте, и так вот уж и повелось — нет ничего подобного, то есть вот эта идентичность оказывается важнее, чем вот это новоприобретённое.
А. Ананьев:
— У нас осталась минута до конца «Семейного часа», за эту минуту я хочу попросить вас дать совет тем, кто хочет и после смерти сохранять связь друг с другом. Может быть, есть что-то, на ваш взгляд, что мы можем сделать сейчас?
о. Александр:
— Да мне кажется, всё то, что мы можем сделать сейчас, мы должны сделать и не в свете этого вопроса, то есть беречь, любить друг друга и взращивать отношения мы должны и в свете мысли о том, что всё конечно, ничто никуда не длится, и с закрытием глаз заканчивается всякая история, и в свете нашей твёрдой христианской уверенности, что на самом деле — нет, это не так, и вечность нас ждёт, мы должны делать одни и те же вещи.
А. Ананьев:
— То есть не надо бросать мужа и идти в храм, и просить Господа, чтобы нас это как-то не разделили?
о. Александр:
— Наверное, нужно, этапно взращиваясь внутри брака, на каких-то этапах оказываться в этом храме вместе.
А. Ананьев:
— Аминь. Спасибо вам большое за этот разговор, простите нас за путанные вопросы, тема такая, знаете, что даже не знаешь, как вопросы формулировать, но ответы мы получили более чем убедительные, понятные и яркие. Священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, был этой Великой Субботой в светлой студии Радио ВЕРА. Спасибо, отец Александр.
о. Александр:
— Спасибо вам.
А. Ананьев:
— А мы с Аллой Сергеевной отправляемся в любимый храм. Алла Митрофанова...
А. Митрофанова:
-... Александр Ананьев.
А. Ананьев:
— Пасха будет. С наступающей Пасхой! С наступающим Христовым Воскресением! Услышимся через неделю, пока.
Все выпуски программы Семейный час