У нас в гостях был ректор Николо-Угрешский духовной семинарии, доктор богословия иеромонах Кирилл (Зинковский).
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о первой встрече с Богом благодаря книге Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы». Отец Кирилл ответил, почему он вместе со своим братом — близнецом вместо планируемых стажировок в США и Голландии в один день и час принял монашеский постриг, а позже и священство, и как к такому их решению отнеслись родители. Наш собеседник поделился, что, по его мнению, является самым сложным в жизни монаха; для чего люди уходят из мира в монастырь; и где проходит граница между любовью к своим близким и выбором оставить их ради служения Богу в стенах обители.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан...
К. Лаврентьева
— И я, Кира Лаврентьева.
К. Мацан
— Добрый вечер. Я Константин Мацан. В гостях у нас сегодня иеромонах Кирилл (Зинковский), ректор Николо-Угрешской духовной семинарии, доктор богословия. Добрый вечер.
Иеромонах Кирилл
— Добрый вечер, дорогие братья и сестры.
К. Мацан
— Отец Кирилл, я и вам напомню, и нашим слушателям, что в этих беседах, которые мы с Кирой ведем, мы разговариваем со священником о его пути к вере и в вере. И о том, какая цепь событий в итоге привела к тому, что человек стал священником. В вашем случае это еще и монашество, в вашем случае это еще и... Я думаю, что православной части нашей аудитории известна история про вас и вашего брата-близнеца — вы Кирилл, он Мефодий, братья Кирилл и Мефодий — конечно, мы вспоминаем учителей словенских Кирилла и Мефодия. Вот, наверное, о разных этапах вашего пути мы сегодня поговорим.
К. Лаврентьева
— Отец Кирилл, удивило, что сразу в вашей биографии: во-первых, никаких потрясений личных, в личной семейной жизни у вас не происходило, чтобы вы срочно принимали веру и тем более монашество. Два совершенно успешных образованных брата, которым грозила, в хорошем смысле, стажировка в США и Голландии — вы от всего этого отказываетесь, в общем-то, уходите в монастырь. Отец Кирилл, ну так вот, с точки зрения житейской, светского человека, ну это так немножко странно. Какая история этому предшествовала?
Иеромонах Кирилл
— Ну как, да, целая история, она вот именно благодаря тому, что не было каких-то потрясений, эта история такая, можно сравнить ее с какой-то мозаикой такой, скажем, каких-то событий, больше внутренних событий, впечатлений, каких-то размышлений и встреч с разными людьми, которые повлияли на изменение, прямо скажем, кардинальное изменение мировоззрения. Такой постепенный процесс. Потому что в школе я, допустим, хотя у нас не было — это конец 70-х и начало 80-х — не было такой активной атеистической пропаганды, но все-таки вся обстановка вокруг скорее подвигала к мыслям, что в Бога верят необразованные старички и старушки, и это было такое мое впечатление. Я помню, когда мама один раз перекрестилась, я подумал: мама человек же образованный, и странно, почему это... как-то даже задал ей вопрос. Помню, что она что-то ответила, именно такое положительное, что все-таки какая-то вера есть, есть высшее существо. И, в общем-то, нельзя сказать, что тогда это как-то сильно на меня повлияло. Хотя думаю, что семейная такая, достаточно благополучная обстановка, она, конечно, была, я думаю, таким скорее подсознательным позитивным фоном, который помогает прийти к таким вещам, что Бог есть любовь. Дальше по жизни приходилось встречаться с разными людьми, и в том числе вот многие, может быть, знают, и наш проект в Вырице с братом, который начинался еще в стенах Санкт-Петербургский духовной академии, это забота детях-инвалидах. Им бывает труднее просто объяснять, что Бог Отец это есть любовь, когда они с отцом своим либо не имеют никаких ассоциаций — ну это либо ноль и какой-то минус, поскольку отсутствие заботы, или даже просто какие-то очень негативные истории. Соответственно, это, наверное, такой очень важный момент — такая семейная добрая атмосфера, за это благодарность родителям. Но дальше это развивалось постепенно. Конечно, я могу сразу сказать, что о священстве я никогда не мечтал. Бывает как-то в церковных семьях, дети начинают играть в священника или даже вот как-то более глубоко осознают, что они хотят связать жизнь с Церковью. Но этого не было даже в момент уже, в период воцерковления. То есть мы скорее с братом как-то восприняли идею вообще такого посвящения себя Богу — по примеру апостолов, по примеру монахов — вот наша мысль была о монашестве. Созрела она как-то так подсознательно тоже, можно сказать, при чтении Евангелия. Первая встреча, конечно, с верой наиболее такая серьезная была на самом деле еще до чтения Евангелия — это Федор Михайлович Достоевский. Я помню, как еще будучи студентом Политехнического университета, я открыл «Братья Карамазовы», и эпиграф была строчка из Евангелия от Иоанна знаменитая, про зерно пшеничное, которое если не умрет в земле, то не принесет плода. Я так подумал: о, что-то глубокое. И не знал, что это такое и достаточно туманно представлял, о чем здесь речь. Но как-то она так впечатлила. Ну и сочинения Федора Михайловича, который прошел, скажем, период атеизма, они легли еще на начало перестройки, когда у нас все переосознавалось. Профессора наши в Политехническом университете, они, конечно, говорили в основном-то не о вере, но просто о каких-то смыслах жизни человека, общества, каких-то политических больше вопросах, конечно, но они учили все-таки так. Один профессор говорил: правильно сформулировать задачу — это наполовину ее решить. Это означает, сама формулировка проблемы, она тоже...
К. Лаврентьева
— Уже половина решения.
Иеромонах Кирилл
— Подвигала к тому, чтобы задуматься: что для чего ты вообще существуешь? Это, наверное, те вопросы, с которыми мы столкнулись, будучи вот студентами в Политехническом, в нашем Ленинграде и Петербурге. Ну и, конечно, некоторые встречи. Приезжали уже туда какие-то сектанты, Евангелие распространяли между студентами. Я помню, мы с одним американцем ходили по улицам Петербурга, и он там фотографировал бензоколонки, какие у нас. Но на самом деле он был довольно активным протестантом, и нельзя сказать, что глубоко знал Священное Писание, как многие из них, но вопросы о вере как-то мы с ним обсуждали. Потом у нас была поездка в Америку по программе Camp America — это для как раз студентов Петербурга, в общем-то, и не только, но вот студенты Петербурга участвовали в таком обмене — летние лагеря. Надо сказать, что летние лагеря там были очень разные. Мы попали в хороший такой, более-менее традиционный бойскаутский лагерь, как они говорят — Апстейт Нью-Йорк — это, значит, считается где-то так, ну я уже не помню, сколько километров от Нью-Йорка, в лесах, среди холмов, на природе. Но для нас это было, конечно, удивительно. Потому что среда, в которой мы выросли, верующих церковных людей можно было сосчитать по пальцам одной руки. Тут, в этом лагере, не было ни одного атеиста — то есть это просто ни одного неверующего бойскаута, ни одного не веровавшего родителя.
К. Мацан
— Другая планета как будто.
Иеромонах Кирилл
— Другое дело, что они были разных исповеданий там — иудеи, протестанты и католики. Но тем не менее сам факт, что никто из этих людей вообще даже никогда в своей жизни не был атеистом, то есть по тому общению, которое мы с ними имели. Ну и, конечно, встреча с нашим духовником, протоиереем Иоанном Мироновым, который нас и крестил. Как раз эта поездка в Америку стала таким триггером, как говорят. То есть мама сказала: ну вот, вы уже читаете Евангелие и так далеко летите — надо бы покреститься. Ну мы и пошли. Не знали, это храм в Мурино, святой великомученицы Екатерины, на окраине Петербурга. А батюшка Иоанн тогда там дежурил, и вот он нас и крестил. И сказал: надо вам еще прийти причащаться. Ну мы улетели, и пришли уже только осенью. А он нас встретил и говорит: ну где вы ходите? Я вас крестил, жду, а вас все нет. Ну вот, наконец пришли.
К. Мацан
— А вы так легко говорите: вот пришло решение или вы помышляли о монашестве с братом. Но на самом деле я думаю, что для многих наших слушателей это звучит провокационно. Ведь монашество — от всего отказаться, так круто развернуть свою жизнь, как это решение пришло? Таким ли было оно легким и постепенным? То есть я понимаю, что путь к вере и в вере может постепенно развиваться, но все-таки решение, и там когда человек подает прошение о постриге — это уже поворот. Вот как это произошло?
Иеромонах Кирилл
— Ну, наверное, не знаю, в какой-то степени можно говорить, что отец наш, Царствие ему Небесное, Анатолий, он воспитывал нас довольно в аскетической, скажем, такой традиции. Они, папа с мамой, оба из среды спортсменов — папа кончал Военный институт физкультуры в Ленинграде, мама Лесгафта. В большой спорт они нас не отдали, потому что видели, что там часто, бывает, и ломают судьбы человеческие и физически, и психологически. Но вот в плане такой требовательности, постоянных пробежек, гимнастики, физкультуры. Стоило немножко отвлечься, Анатолий Викторович говорил: вы как бандерлоги, вы должны четко знать, что вы делаете, куда вы идете. И ну иногда мы, конечно, мы гуляли, у нас было свободное время. Но зачастую он нас запрягал, скажем английским — мы идем на английский, наши ребята играют в футбол.
К. Мацан
— Вы его так и называли: Анатолий Викторович?
Иеромонах Кирилл
— Да нет, это я так сейчас из уважения называю, так-то мы папа называли просто. Но он такой сам человек очень такой, ну можно сказать...
К. Лаврентьева
— Основательный.
Иеромонах Кирилл
— Железной воли. Он в свое время был, он родом из Самары и его во время Великой Отечественной войны родители отправили в Суворовское училище в Саратове. Так вот он, хотя был не очень большого роста и такой, не очень могучий, но вот в этой мальчишеской среде ему пришлось вырастать, и его прозвали «Т-34» за такие свойства...
К. Мацан
— Как танк.
Иеромонах Кирилл
— Потому что он добивался своего, да. Ну в том числе да, надо было завоевать какую-то позицию в этом сообществе мальчишек, где, конечно, требуется быть стойким, несмотря на, может быть, недостаточную физическую силу. Со временем он это развил, и силы физические, но воля шла впереди. Поэтому я думаю, что это тоже очень сильно подготовило. Вообще-то в детстве мы как-то мечтали связать свою жизнь с каким-нибудь таким большим делом важным. Но это немножко было вот в таком, романтической такой ауре, и мы не до конца понимали, что это будет конкретно. Наверное, вот это такое воспитание на советских фильмах про войну, на каких-то, ну где-то мы вдохновлены были там и комсомольцами совсем мало, ну пионерами. Ну нельзя сказать, что мы в общественной жизни участвовали, но как сами идеи — что-то возвышенное в жизни, как-то быть причастными — это такая идея была. Во время перестройки все это было разрушено, взамен этого никаких высоких идей не было предложено. И, собственно говоря, тут возник такой какой-то вакуум для многих людей постсоветского периода, тем более для молодежи. Одно дело, человек уже оброс семьей, каким-то своим имуществом, а мы, собственно говоря, были еще, в общем-то, ничем таким не связаны, и вот на эту почву легло благовестие Господа нашего Иисуса Христа.
К. Лаврентьева
— «Светлый вечер» на радио «Вера», уважаемые радиослушатели. В этом часе с нами иеромонах Кирилл (Зинковский), ректор Николо-Угрешской духовной семинарии. У микрофона Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Отец Кирилл, все-таки еще несколько минут нашего эфира хотелось бы уделить теме вашей семьи. Почему, потому что, ну мне кажется, это действительно редкость —настолько благополучная семья и то, что вы описываете, и то что вы говорите, как вы говорите о родителях, и очень это видно по вам и по вашему брату из интервью, которые мы смотрели перед эфиром. И, конечно, отец Кирилл, наверняка это стоило большой боли и для вас, и для них, ваш приход к монашеству.
Иеромонах Кирилл
— Ну да.
К. Лаврентьева
— И понятно, что вы приняли монашество в один день и час со своим братом, отцом Мефодием, и все это замечательно совершенно — ты читаешь, смотришь, удивляешься, радуешься этому чуду, что вопреки многим братьям, не то что близнецам, а многим просто братьям, да, в пример многим другим вы очень дружны. И, слава Богу, это действительно дар. И вы вот так вот вместе по жизни, вплоть до монашества — совершенно удивительный случай. И вы много раз рассказывали, как вы родились, и как это было чудесно, когда, по-моему, вашего брата пришлось электрошоком, да, приводить в сознание...
Иеромонах Кирилл
— Нет, меня.
К. Лаврентьева
— Вас. И акушерка говорит вашей маме: не переживай, живы твой Кирилл и Мефодий, с ними все в порядке будет. Но тем не менее вас назвали Станислав и Евгений. Но когда вас рукополагали и постригали в монашество, мама это вспомнила. Но к чему я все веду: конечно, благополучная обстановка внутри семьи, уважительное отношение к ребенку и между родителями — это очень важно. И несмотря на то что многие говорят, что и без благополучного примера родителей можно обрести в Боге Отца, и это так, и действительно переродиться и обновиться в этом, но глядя на вас, находясь с вами в этой студии, я понимаю насколько это важно, уже как мать, да, понимаю, насколько важно дать ребенку какую-то основу. И это и есть ведь, по сути, христианская основа, и это ты не говоришь о Христе, а даешь христианскую основу. И что мне хочется спросить, отец Кирилл, а где вот эта граница между любовью к своим близким и выбором, который рано или поздно приходится делать, когда тебя к чему-то призывает Господь?
Иеромонах Кирилл
— Да, спасибо за хороший вопрос. На самом деле очень сложно эту границу провести, это какая-то очень личная сфера каждого человека. Мы найдем в житиях святых, когда как преподобный Сергий оставался при своих родителях до какого-то момента, пока, насколько я помню, они ушли в монашество, вот по времени преподобный Сергий и его родители, примерно в одно время. Есть примеры многих святых, которые, наоборот, оставляли родителей и уходили, иногда даже не сообщив ни места, ни направления своего ухода, и родители довольно сильно страдали. Не знаю...
К. Мацан
— Есть примеры, когда родители не пускали, запирали. Там Феодосий Печерский, которого мама чуть ли не привязывала.
Иеромонах Кирилл
— Феодосия Печерского, да. Она потом принимает монашество, но вначале она его жестоко даже и била. Ну на самом деле это слово евангельское звучит довольно строго: если кто возлюбит отца или мать свою более Меня, несть Меня достоин. Но, безусловно, это евангельское слово Спасителя, оно не означает нарушения закона любви, который нам проповедан в Евангелии. Но вот личное решение — это, конечно, всегда такая таинственная вещь. В частности, на нашем примере я могу сказать действительно, что папе с мамой было трудно принять, что мы уже имеем профессию и конкретную перспективу...
К. Мацан
— Степени кандидатские.
Иеромонах Кирилл
— Папа Анатолий нам рисовал такую диаграмму, где выделял, сколько процентов, ладно уж, выделяйте на храм и на чтение богословской литературы и так далее.
К. Лаврентьева
— Десять процентов, если я не ошибаюсь, там было.
Иеромонах Кирилл
— Но все остальное было заполнено всем остальным — и там и наука, и спорт, и культура, и что угодно. Соответственно, были споры. Мы так старались уважительно себя вести по отношению к ним. Папа был более активен, в какой-то попытке нас остановить от того, чтобы мы сменили полностью путь жизни. Но все-таки мы стояли на своем. Это было какое-то внутреннее для нас, конечно, это было непривычно: какие-то споры, такие дебаты, на уровне почти скандальных. Папа даже решился один раз, сказал: все, я вас отселяю в отдельную квартиру. Но так и не решился на это.
К. Мацан
— А сколько вам было лет, когда вы приняли сан, приняли постриг?
Иеромонах Кирилл
— Постриг мы приняли несколько позже, уже на первом курсе Духовной академии. И надо сказать, что здесь большую роль сыграло благословение духовника. Он сказал: монахи должны быть образованные. Так что не просто в монастырь, а в семинарию.
К. Мацан
— Так сколько вам лет было?
Иеромонах Кирилл
— В академии нам было уже 29, то есть мы закончили аспирантуру при Политехе, и уже кандидатские защищали, будучи на первом курсе семинарии. В общем-то, довольно да, это такая сложная задача. Практически всегда встречаешься, уже как священник, со многими историями, когда в семье кто-то воцерковляется, а остальные члены семьи с трудом это воспринимают. В основном стараешься, возвращаясь к своему опыту, подсказать, что мы не должны работать на разрыв, мы должны работать на то, чтобы поддержать уважение, даже при непонимании. Даже при взаимном каком-то конфликте и непонимании мы должны сохранить уважение. Ну в конце концов каждый человек имеет право на свое решение, будучи уже взрослым, совершеннолетним. И так в конце концов благословение родители дали на монашество. Я помню, ректор Духовной академии, сейчас он митрополит Петрозаводский Константин, сказал: ну надо еще с родителями поговорить. И на наше робкое: Владыка, а вы с ними поговорите? Он сказал: нет, вы должны сами. И, собственно говоря, они вот сказали: ну раз это ваше решение, ну мы не хотим вставать у вас на пути. И благословили. Это довольно важно. Отец Иоанн (Крестьянкин) много писал о важности родительского благословения в разных жизненных серьезных решениях — кто-то о женитьбе, кто-то о монашестве. Но действительно приходится делать такой выбор, он неизбежен. То есть либо держаться за... Ну не всегда спор идет, конечно, как в нашем случае, именно о монашестве. Но и в начале-то мы не обозначали, что мы хотим вот именно монашество. Мы говорили: мы хотим ходить каждое воскресенье в храм. Папа говорил: ну это фанатизм. Каждое воскресенье — это фанатизм. Ну как бы достаточно иногда.
К. Мацан
— А вот для многих, особенно для тех, кто на Церковь смотрит со стороны, незнаком с церковной жизнью, представляется, что монашество — это уход от чего-то. Вот есть стереотип даже, да, что молодой человек пережил несчастную любовь, пошел в семинарию, а там и в монашество. Такой, назло миру — назло бабушке отморожу уши — назло всем, кто меня не понял, уйду в монастырь. А сами монахи часто по-другому формулируют: в монастырь не уходят, в него приходят. Вот если бы вас спросил человек, незнакомый с церковной жизнью и, в общем-то, даже не вполне представляющий себе, что такое религиозное мировоззрение христианское, и спросил бы: а монашество — это про что? Вот в сути своей, в сердцевине для вас, что такое быть монахом по сравнению с тем, чтобы им не быть?
Иеромонах Кирилл
— Я думаю, что этот вопрос можно связать вот с вопросом Киры предыдущим, может быть, даже ощущая, что я не до конца на него ответил. Ну видите, это, как говорил святой Григорий Палама, когда мы говорим о каких-то вещах религиозных и богословских, мы должны обсудить их с разных сторон и даже иногда как бы с разных полюсов. Поэтому, допустим, говоря о том, что такое монашество — это уход от мира — да, и мы это увидим в разных евангельских цитатах и святоотеческих, но в то же время это и не уход, да. Парадоксально и то. и то верно. Монашество — да, это прежде всего посвящение себя Богу в высшей степени, по подобию апостолов и первых христиан. Надо сказать, что уставы древние монашеские все — и Василия Великого святителя, и блаженного Августина, и на Западе, и на Востоке, и других основателей общежительного монашества, они все опираются на Евангелие и на Деяния Апостольские, то есть на пример вот этой малой общины рядом со Христом или вот этой первой христианской Церкви в Иерусалиме, когда сказано, что у христиан было одно сердце и одна душа. Поэтому все-таки нельзя сказать, что монашество — это оставление мира. В лучшем смысле это уход, уединение, для того чтобы этот мир потом обрести, мир внутри самого себя, да. Есть два слова «мир» по-славянски — «и» десятеричное, «i» восьмеричное. Внутренний мир — как состояние души психологическое потом позволяет монахам служить мiру. И здесь, в этом смысле, вот я думаю, когда человек имеет какие-то разногласия с самыми близкими своими людьми по поводу веры или своего жизненного пути, ну здесь вот Сам Господь помогает — я вот так это ощущал, — вытерпеть это противостояние, которое тебе довольно тяжело, потому что ты любишь своего ближнего человека и уважаешь, вот в нашем случае как старшего. Но ты начинаешь понимать, что для него самого, видимо, важно пройти через это. Конечно, здесь, знаете, такие вещи, которые до конца, так сказать, математически сформулировать невозможно, потому что может быть случай и как своеобразной духовной прелести, когда человек к чему-то стремится, не имея на это благословения Божиего. Но в нашем случае мы имели благословение и своего духовного отца, и старца Николая с острова под Псковом.
К. Лаврентьева
— Но в итоге все равно ведь родители в одном из псковских монастырей повенчались в итоге.
Иеромонах Кирилл
— Да, родители в конце концов за нами пошли. Я думаю, что очень большое значение здесь имеет вот именно благословение кого-то опытного в духовной жизни. Это, во-первых, укрепляет тебя, когда ты начинаешь чувствовать, что, может быть, ты что-то делаешь неправильно, родители что-то не принимают в тебе, может ты ошибся. Но если есть у тебя благословение опытного в духовной жизни подвижника, молитвенника, то это дает тебе силы, что все-таки ты на правильном пути.
К. Мацан
— Вот вы еще в начале нашего разговора упомянули Федора нашего Михайловича Достоевского, роман, ну в частности «Братья Карамазовы». Мы помним образ Алеши и его слова знаменитые, что, если Господь сказал: раздай все и следуй за Мной, не могу я давать копейку и только к обедне ходить. И мы знаем как-то вот уже из современной нашей жизни примеры людей, которых эти слова очень сильно вдохновили именно на монашество. Но и это порыв, порыв в том числе и юношеский. И если вспомнить даже Алешу Карамазова, он не остается в монастыре, а старец его отправляет в мир, чтобы он там служил. И, может быть, неслучайно. Потому что на одном порыве юношеском всю жизнь пробыть монахом, наверное, не сможешь. А вот что позволяет вам, и позволяет и позволяло, и до сих пор вот находить это вдохновение в монашестве, когда первый такой порыв юношеский, само собой, проходит?
Иеромонах Кирилл
— Ну я могу сказать, что даже вот эти споры домашней Церкви малой своей, в малой своей общине, они тоже помогают. Потому что самого начала пути все было не гладко, и, в общем, ощущалось как некий подвиг, да. Причем подвиг не просто выстоять — на своем настоять, а при этом молиться за родителей. И вот благословение духовника, оно позволило им легче принять это обучение в семинарии. Это все-таки какая-то общественная структура и какая-то перспектива жизни, а не просто монастырь где-то в глубине лесов — по-человечески им это было понять легче. И надо сказать, что мы когда там учились, вот первые исповеди, они пришли у духовника семинарии и академии, приснопамятного архимандрита Кирилла (Начиса) — это был такой убеленный сединами старец. Позже они проникнулись уважением и пониманием и нашего духовного отца, протоиерея Иоанна Миронова. Но вначале им было трудно, им казалось, что это человек, который нас увлек на какие-то неправильные дороги.
К. Мацан
— Ради какой-то корысти.
Иеромонах Кирилл
— Хотя эта была полная неправда, да. Это надо сказать, что отец Иоанн никогда никого в монашество не агитирует и даже не предлагает: подумай об этом. Наоборот, он проверяет тех людей, кто думает о монашестве, понимая, что это все-таки путь не для всех, далеко не для всех. И тем более имея большой пастырский опыт, имея как раз в виду монахов, уходивших из монашества, с разных монастырей, он проверяет очень серьезно тех людей, кто об этом говорит, и заставляет и самого себя проверить, и сам проверяет. Ну вот это было для них очень важным. Они действительно воцерковились и венчались, и стали исповедаться, причащаться. Анатолий Викторович, когда умер, пять лет назад, то один из моих духовных сыновей, который имел, скажем, некоторые сложности в своем каком-то отношении к миру, к назначению человека в этом нашем сложном мире и в плане веры сомнения какие-то иногда, увидев лицо папы в гробу, сказал: знаете, отец Кирилл, вот выражение вашего папы на смертном одре убеждает меня в правильности всего того, что вы говорили и то что вы в жизни выбрали, больше, чем все наши с вами разговоры. А это что интересно, ну у человека был определенный опыт, он видел смерть не один раз, поэтому у него было с чем сравнить.
К. Мацан
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» иеромонах Кирилл (Зинковский), ректор Николо-Угрешской духовной семинарии, доктор богословия. В студии также моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Лаврентьева
— Еще раз здравствуйте, уважаемые радиослушатели. «Светлый вечер» на радио «Вера» приветствует вас. В этом часе с нами иеромонах Кирилл (Зинковский), ректор Николо-Угрешской духовной семинарии. Также напоминаю, что у отца Кирилла есть брат, отец Мефодий, брат-близнец, и они с братом единственные в России братья-близнецы, принявшие монашество в один день и час.
К. Мацан
— Однажды мы отца Мефодия в программу тоже позовем, его просто из Вырицы не так просто...
К. Лаврентьева
— Достать.
К. Мацан
— А можно, пока мы это упоминаем, я спрошу? Вас наверняка спрашивали, но я думаю, что не все наши слушатели подробно это слышали. Все-таки что вас назвали именами Кирилл и Мефодий — в этом была хоть какая-то толика юмора для тех, кто это так благословлял? Ну понятно же, что для большинства людей в этом есть какая-то такая добрая, но все-таки ирония: вот два брата рукополагаются, назовем их как братьев. Или такое вообще не примешивалось сюда?
Иеромонах Кирилл
— Нет. Владыка Константин, митрополит нынешний Петрозаводский — в этом году, кстати, у него юбилей, он 51-го года рождения, так что если кто-то будет слушать, то поклон передаем — он нас и постригал, и рукополагал. На самом деле это был его первый постриг, до этого он никого не постригал в монашество. Он очень, я бы сказал, даже в какой-то степени и переживал, и видел в нас каких-то своих помощников. И выбрал эти имена из соображения проповеди для окружающего мира и богословских занятий, которые он видел для нас как перспективу нашего развития. Хотя доля юмора там была, скажем, это выяснилось позже.
К. Мацан
— Так.
Иеромонах Кирилл
— Ну это был юмор такой, знаете, ну как бы в контексте события. А именно: мы с отцом Мефодием знали и знаем про двух святых братьев-близнецов Гервасия и Протасия, которые лежат мощи их в Милане вместе со святым Амвросием Миланским, Медиоланским, он обрел мощи этих двух святых, которые были учениками апостола Павла, пострадали в I веке. Святой Амвросий, я не помню уже, в IV веке ему было определенное видение, он нашел мощи этих святых. Ну вот на тот момент мы знали только единственных близнецов святых и спросили у Владыки, что возможно ли нам дать такие имена. Он сказал: я подумаю. Затем, во время пострига выяснилось — мы не говорили про вот мамино благословение, она говорила: ну если уж вас будут постригать так, наверное, лучше Кирилл и Мефодий, как вас в свое время завидущая отделением роддома назвала. Но между мамой и Владыкой не было беседы на этой тему. А потом уже, несколько месяцев спустя, одни из приближенных людей к Владыке говорит: вы знаете, Владыка хотел вас назвать Федором и Константином. Потому что у Владыки святой Константин Муромский, и в Муроме лежат тоже трое мощей — князь Константин и его двое сыновей, Федор и Михаил. Но кто-то из ближних сказал: Владыка, не надо, подумают, что ваши какие-то дети нелегальные.
К. Мацан
— Хорошая юмористическая нота.
К. Лаврентьева
— Отец Кирилл, вы знаете, в первой части программы мы, помимо всего другого интересного, да, говорили о душевном мире. И, конечно, эта тема, она всегда важна, она всегда актуальна, всегда есть, что спросить о стяжании этого духовного мира. Ну я что хотела спросить, отец Кирилл, у вас. Понятно, что вы сказали фразу очень важную, вы сказали: стяжи мир внутри себя, и ты будешь в мире, ты сможешь быть в мире. И ведь это очень важно для любого человека, для любого христианина — для семейного, для светского, для монашествующего — стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся. Но тем не менее, отец Кирилл, вот лично для меня здесь огромный внутренний вопрос. Почему, потому что со спокойной внутренней какой-то платформой, да, с уравновешенной системой и счастливым детством у нас растут ну очень-очень малое количество граждан. Ну честно так признаться. Все мы дети 90-х, все мы дети советского, постсоветского пространства, и никуда от этого не деться, и понятно, что везде есть свои перекосы. И в этом смысле вопрос о душевном мире, он приобретает особую остроту, и он невероятно актуален. И мне очень важно сейчас у вас это спросить. Отец Кирилл, апостол Павел нас учит плакать с плачущими и радоваться с радующимися. И в этом смысле какой уж тут мир, отец Кирилл, ну правда, то есть это всегда душа нараспашку. И велико искушение закрыться в кокон, спасаться где-то там, сидеть внутри себя, людям душу не открывать, самому к ним особо не лезть и, в общем-то, абсолютно так спокойненько жизнь в своем каком-то пространстве, не преодолевая никаких вот внутренних барьеров, не выходя из зоны комфорта. И все это очень хорошо и прекрасно: молись, спасайся и, может быть, для кого-то это единственный правильной путь. Но в целом, отец Кирилл, нельзя не согласиться, что христианин, он должен как бы пульсировать, он должен быть жив, и его сердце должно быть живым, и его душа, она должна болеть — значит, она жива. И как в этом смысле в соприкосновении с людьми, в проживании каждого дня, в живом общении друг с другом, как бы которое включает в себя и радости, и горести, и скорбь, и боль, и слезы, оставаться при этом с сердечным миром?
Иеромонах Кирилл
— На самом деле душа человека (как много пословиц есть) — потемки, да, мы сами себя не знаем. Как говорят святые отцы, нам Бог не открывает все, что в нас есть, поскольку большинство людей не готово это понести, увидеть самого себя даже, познать. И сколько, вон, психологов всяких, школ психологических изучают душу человека, и сколько святые отцы нам преподали, и сколько мы знаем, что Христос говорит апостолам: мир Мой даю вам и по тому узнают, что вы Мои ученики, что любовь будете иметь между собою. Но глядя на практическую жизнь христиан, даже вот из воцерковленных, и даже в монастыре, и мы понимаем, что очень мало кто может похвастаться, что он как-то приобщился к этому миру. И в семьях и в обычных, и в семьях монашеских очень много такого бурления, и страстей, и какого-то немирствия, и взаимных обид. И в то же время, безусловно, когда мы говорим о внутреннем мире, то это не подразумевает какую-то нирвану, какого-то такого безразличия, какой-то атараксии — в стоическом плане, как стоики учили Древней Греции, что надо, мудрый человек, он просто перестает удивляться, все допускает, на все воля Божия. И действительно под одними и теми же названиями мы можем видеть очень разные состояния души человека. Это может быть действительно и безразличие, когда, как вы сказали, человек просто закрылся в своем коконе, и ему не хочется включаться в проблемы других людей. И он говорит: ну вот, пришло тут искушение, от лукавого...
К. Лаврентьева
— Да, искушение.
Иеромонах Кирилл
— Вы тут со своими проблемами нарушаете мой внутренний мир. Да что же это? Идите отсюда, через вас лукавый действует. И много подобных примеров. Хотя, может быть, действительно иногда, если человек ощущает, что он не может помочь ближнему, может быть, лучше ему удалиться, чем он включится в какое-то истерическое состояние своего ближнего и усилит некий эффект резонанса психологического. Но это очень сложно говорить, ситуаций жизненных очень много. Но если говорить, именно возвращаться к мысли о внутреннем мире — это, конечно, некая устойчивость, да. Вот у нас в Политехе было такое понятие — сейчас возвращаешься к тому, что многие примеры из физики, они к жизни и психологической относятся легко и так, очень наглядно: степень устойчивости — есть понятие системы, которая подвергается разным воздействия. И если проектируется какой-то объект, он заранее проектируется с предположением, что на него будет разное воздействие, он должен выстоять в разной среде. Соответственно, человек-христианин, он, конечно, не может быть исключен из вот этой борьбы. Внутренний мир, я вот помню, наверное, очень красивой цитатой, не только красивой, но глубокой и удивительной, в свое время для меня стала фраза святителя Григория Нисского, который сказал — у него есть сочинение «О блаженствах», о заповедях блаженств, и он дает это определение кротости. Я когда начинал читать, я думал, я прочитаю что-то про внутренний мир такой, какую-то, скажем, способность не реагировать на какие-то воздействия совершенно никак. А он говорит: кротость — это то, когда человек начинает возмущаться, но укорачивает себя и не дает этому возмущению вылезти наружу. Соответственно, естественно, человек и в положительных случаях, сострадая кому-то и радуясь с кем-то, и в негативных случаях, когда его что-то искушает или как-то он сам на что-то возмущается, он должен как-то внутренний иметь этот стержень. Внутренний мир в этом контексте, вот этого определения святителя Григория и, кстати, и других отцов, и об этом говорили и преподобный Серафим Саровский, что внутренний мир достигается только через брань и через многократное присутствие в какой-то духовной борьбе. Когда человек внутренне от нее не отрекается, а он с молитвой и с надеждой на Бога учится в этом духовном противостоянии, в духовной борьбе держать связь с Господом.
К. Мацан
— Как интересно вы говорите. Вот то что вы привели слова святого отца Григория Нисского о том, что он, по сути, получается, как бы не просто говорит о том, что надо там себя успокаивать, а он сначала признает, что будет возмущение, и это невозможно отрицать — это, видимо, такое что в современной психологии мы часто называем: не обесценивать там свои или чужие эмоции. Просто их нельзя отрицать, они есть, они будут, просто нужно ими грамотно распоряжаться и знать, что они на своем месте должны быть.
Иеромонах Кирилл
— Да. И вот не потерять этот духовный стержень. Это можно сравнить с машиной, которая движется по какому-то маршруту, и на нее и ветер дует, и какие-то, лед, может быть, а водитель должен удержать машину на пути. Но если это сложный путь, там будут проблемы, он не может отпустить руль и спокойно заниматься молитвой, допустим. Это состояние, когда он молится, но он следит за дорогой. Это примерно образ христианина или корабля, или какого-то автомобиля. Ну то есть, конечно, жизнь еще сложнее, там искушения, как в фильме «В бой идут одни старики» есть, где главный герой говорит: в бою ты должен вертеть головой на 360 градусов и видеть, кто откуда заходит, и какие твои следующие действия. В идеале — да, это мир, это именно состояние внутреннего стержня, когда ты не можешь не реагировать, ты не превращаешься в мертвое существо, не реагирующее и, соответственно, удерживаешь некую степень трезвости, конечно, кто больше, кто меньше, для того чтобы принимать правильные решения. И, соответственно, в каждом случае это может быть что-то свое. Когда-то надо промолчать, как преподобный Серафим Саровский говорил: иногда не промолчи, иногда не воструби, но на это нужен разум. А чтобы сохранить разум, вот этот вот внутренний стержень, понимание, что в этот момент нужно. И, безусловно, конечно, есть вот эта идея о удалении любого христианина, да. На домашней молитве и обычный мирянин или монах, он предстоит Богу, он собирает силы, он очищает свою душу. Но если он не будет иметь опыта таких реальных боев, да, если будет пытаться просто убежать от искушений, то тогда он не приобретет вот этой духовной стойкости, этого стержня.
К. Мацан
— Иеромонах Кирилл (Зинковский), ректор Николо-Угрешской духовной семинарии, доктор богословия, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Знаете, пока вот вы сейчас упомянули о домашней молитве, я подумал о том, что на самом деле вопрос простой, но вот мы, миряне, мало себе представляем: а сколько реально монах молится? Вот если мирянин молится — читает утреннее, вечернее правило, — ну сколько это, вот минут 15–20, как читаешь. А сколько по времени занимает у монаха его монашеское правило?
Иеромонах Кирилл
— Ну на это надо сказать, что в разных монастырях правила разные. Вот даже на Афоне, когда бывали, узнали, что разные правила, разные по объему и, естественно, есть у каждого свой духовник, с которым он согласовывает это правило. Так в среднем, ну зависит еще от психологического расположения человека, да, и опыта молитвы...
К. Мацан
— А у вас как получается? Если не секрет, конечно.
К. Лаврентьева
— Расскажите об этом на всю Россию.
К. Мацан
— Нет, если не секрет. Если это какая-то, действительно, тайна, то...
Иеромонах Кирилл
— Да нет, не секрет. Мы как раз недавно говорили о правиле, которое у нас в Вырице на скиту, в зарождающейся нашей обители. Взяли мы пример с монастыря преподобного Софрония Сахарова в Эссексе — у них в основном все правило заменяется Иисусовой молитвой. Хотя в основном в монастырях это три канона — Господу, Богородице, Ангелу Хранителю, чтение из Евангелия — ну это мы стараемся читать, конечно, Священное Писание, келейно. Но вот на правиле это в основном Иисусова молитва, несколько сотиц. И, в общем-то, Псалтирь обычно входит. Но вот в этом правиле практически все заменяется Иисусовой молитвой. Оно более помогает сосредоточиться...
К. Мацан
— То есть: «Господи Иисусе Христе, помилуй меня, грешного».
Иеромонах Кирилл
— Да. Или «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий», — более длинный вариант. Соответственно часть этого правила можно делать с поклонами, часть без. Но в любом случае, конечно, это может, и когда еще ты связан разными послушаниями, иногда может не хватать сил на это полное правило. Так оно, допустим, утром в Вырице у нас занимает часа полтора-два и так же вечером. Но не всегда есть возможность, даже и в Вырице, там не всегда получалось. То приедет человек с какой-то проблемой, семейной трагедией или какой-то личной проблемой своей и с самим собой, и когда невозможно отложить беседу с ним. То здесь вот по послушаниям свои какие-то возникают вещи — когда надо срочно либо приготовиться к лекции, либо какие-то документы приготовить, и тогда укорачиваешь это правило.
К. Мацан
— Вы начали вначале рассказывать, упомянули вернее о вашем бытии в Вырице, о проекте, связанном с больными детишками. У меня два вопроса в этой связи. Во-первых, как вас самого общение с этими детишками меняло и меняет, как христианина. А во-вторых, вы упомянули что есть дети, допустим, из тяжелых семей, которым бессмысленно даже пытаться говорить, что Бог Отец есть любовь. И более того, я даже помню, по-моему, Марина Андреевна Журинская в свое время тоже замечала, что вообще в современном мире, где много распавшихся семей, где даже у здоровых детей отцы ушли из семей, говорить о Боге через образ отца бессмысленно — не поймут. То есть касается очень многих вообще в сегодняшнем обществе, к сожалению, это так. Так вот тогда, ну если говорить, если пытаться мыслить вместе с человеком о Боге, то тогда через какой образ, если не через слова об Отце, Который есть любовь?
Иеромонах Кирилл
— Ну начну с конца. Вот на самом деле дети, они все-таки довольно сообразительные существа, иногда или даже часто более, чем люди старшие об этом думают. И все-таки мы все равно, конечно, используем образ отца, потому что молитва «Отче наш», и другие, и концовки молитв — Отца и Сына и Святого Духа мы вспоминаем. Ну тут просто приходится идти от противопоставления: есть земной отец, который не справился со своими обязанностями, но есть Отец Небесный. В какой-то степени они довольно быстро схватывают эту мысль, что этот отец, он... Ну надо сказать, что и очень часто вот эти дети, они являются очень в какой-то степени, ну что-то в них проявляется вот такое детское, устремляющееся к образу отца или матери. При всех каких-то их недостатках, у них все равно какой-то идеальный образ, все равно им хочется верить, что он хороший, что он там что-то там ему помешало, что, может, он исправится. Такое часто встречается.
К. Мацан
— То есть это от нехватки, может быть, наоборот, они готовы и Небесного Отца принять.
Иеромонах Кирилл
— Да, тут бывает обратный такой некий психологический процесс. Но, конечно, больше с детьми занимаются у нас наши опекуны, женщины, которые уже своих детей в основном воспитали. Нельзя сказать, что мы с ними все время. То есть мы, конечно, регулярно их посещаем, и они приходят на исповедь или на беседу и на службу. Конечно, само общение с ними, оно, безусловно, есть такое живое напоминание, что жизнь наша очень сложная, и что есть такие маленькие существа, личности, которые с самого начала испытывают большие трудности в жизни, что, конечно, за них нужна молитва. И за них, и за опекунов. Потому что на самом деле вот как с монашеством мы говорим, что одно дело — на запале что-то там захотеть, другое дело — пройти путь всей жизни. Но то же самое можно сказать и про семейную жизнь: одно дело — такой медовый период романтических отношений, другое дело — семейная жизнь, день за днем, год за годом. Ну и те же самые опекуны, они где-то на вдохновении. Господь, конечно, использует наше вдохновение в хорошем смысле. Но иначе, если бы не было вдохновения, то, наверное, люди в жизни ничего бы не делали, если бы они заранее знали все трудности, на любом пути — взять там каких-нибудь актеров или художников, или вот монахов, семейных людей. Если им заранее выложить все трудности, которые их ожидают. С одной стороны, нельзя терять трезвения, что ты должен понимать сложность грядущего пути. Но, с другой стороны, если ты даже вначале не имеешь вдохновения вообще, то, наверное, это тоже признак того, что ты к этому пути не призван. Соответственно, ну вот общение с этими детьми, оно трезвит, очень трезвит. И подвигает к молитве. Потому что опекуны бывают тоже иногда на грани какого-то такого психологического истощения. Эти дети, вот все-таки многие сейчас говорят, что вот эти первые даже часы жизни ребенка, когда он кричит и его никто ни по головке не погладит, они накладывают очень серьезный отпечаток, человек где-то получает какие-то таинственные повреждения. Когда один священник, с которым мы разговаривали, еще давно, взявший в свою семью несколько девочек и относившийся к ним точно так же, как к своим детям, в один момент имел очень большое испытание. Когда в школе их спросили: а вас дома не обижают? Они сказали: обижают. Ну и пошло расследование. А когда он их стал спрашивать: ну почему вы так сказали? Они вначале отрицали, а потом сказали, в конце концов поставленные перед фактом: ну мы думали, что нам за это что-то дадут. Так а разве вам что-то не хватает? Но вот это чувство, что о тебе не заботятся, и что все в жизни надо взять самому, оно где-то глубоко в подкорке у них.
К. Лаврентьева
— Что самое сложное в монашестве?
Иеромонах Кирилл
— В монашестве? Да я думаю, что, наверное, есть вещи, сходные для всех христиан — это, наверное, пройти путь терпеливо, скажем, и преодолеть все самые сложные моменты, которые бывают внутренние или внешние, не потеряв такого доверия Господу, преданности в Его волю. Ну и, конечно, молитва. Молитва все-таки самое сложное. Потому что даже и у монахов бывают искушения: зачем так много молиться? Ну вот зачем вот так много. Да вот ничего не изменится. Ты уже столько молился, у тебя ничего не изменилось или у тех людей, за кого ты молился, нет каких-то качественных сдвигов в жизни. Так а какой смысл? Просто так воздух бить словами? Наверное, самое сложное это вот то, что Силуан Афонский преподобный описал — когда ты не чувствуешь ответа от Господа и находишься в состоянии сомнения: а есть ли смысл в этом вот молитвенном твоем труде? И легче даже бывает отвлечься на беседу с кем-то, что-то рассказать, как оно правильно. А вот именно пребыть в молитвенном труде — это, наверное, одно из самых сложных. Хотя с учетом священнического служения бывает сложно, конечно, еще один момент, когда люди в тебе чувствуют человека, который тебя поддерживает, ну и начинают переходить какие-то границы. Им начинает казаться, что ты должен им помогать...
К. Лаврентьева
— В любое время.
Иеромонах Кирилл
— Двадцать четыре часа в сутки. Ну а в силу того, что людей много и обязанностей много, ты физически чисто не можешь это. И люди обижаются, и начинается какой-то диалог совершенно неподходящий. То есть ты понимаешь, что и отвечать людям на это, оправдываться — можно, конечно, это сделать. Но, если ты постоянно будешь оправдываться, для них пользы нет, и ты время теряешь. С другой стороны, конечно, какое-то время стараешься каждому уделить. Но зная, что ты искренне относишься, получить какую-то такую оплеуху, что вам все равно — такое сейчас тоже встречается — то, конечно, это болезненно так.
К. Лаврентьева
— К этому вообще, наверное, невозможно привыкнуть, когда ты стараешься, а тебе, в общем-то, никто и спасибо не скажет.
Иеромонах Кирилл
— Более того, скажут, что ну конечно, там как бы чисто по-пастырски, как некоторые говорят.
К. Лаврентьева
— Формально.
Иеромонах Кирилл
— Формально.
К. Мацан
— Но мы вам скажем спасибо за сегодняшнюю неформальную нашу беседу.
К. Лаврентьева
— Абсолютно неформальную. Огромное спасибо, отец Кирилл.
К. Мацан
— Иеромонах Кирилл (Зинковский), ректор Николо-Угрешской духовной семинарии, доктор богословия, сегодня был с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии также была моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. До свидания.
К. Лаврентьева
— Всего вам доброго.
Иеромонах Кирилл
— Храни всех Господь и Пресвятая Богородица.
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер