«Ученое монашество в России в 18-19 веках». Исторический час с Дмитрием Володихиным

Гость программы: старший преподаватель Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, кандидат исторических наук Мария Клочкова.

Мы говорили об ученом монашестве в России в конце 18 и начале 19 веков: какие традиции существовали, как сформировалась ученая монашеская школа митрополита Платона Левшина, и в чем заслуга ученика и последователя владыки Платона — митрополита Евгения Болховитинова. 

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин

 –Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И сегодня у нас в гостях замечательный историк, Марина Юрьевна Клочкова, старший преподаватель Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, кандидат исторических наук. Здравствуйте.

М. Клочкова

– Здравствуйте.

Д. Володихин

– Мы будем обсуждать тему, которая соединяет, перефразируя Пушкина, лед и пламень – то, что вроде бы соединить невозможно, но мир Божий так устроен, что в нем порою крайности сходятся, противоположности сближаются. И сегодня наша с вами тема беседы – это просвещенное монашество. Или чаще его называли ученое монашество конца XVIII – начала XIX века – то есть времен Екатерины II, Павла I, Александра I, времен, когда Россия очень хорошо знала философию Просвещения, порожденную Западной Европой, и когда в России происходил процесс возвращения духовному, то есть церковному образованию должного уровня, должной значимости. Собственно, первая половина середины XVIII века в истории нашей Церкви, монашества, церковного образования – это был провал: очень многое скатилось на уровень какого-то жалкого схоластического образования эпохи средних веков, времен там первых столетий существования университета в Западной Европе. Это, конечно, было ну совсем не достижение, это был откат. А вот что касается времен более поздних, то ситуация начала исправляться. И ученое монашество должно было понимать, что с современниками необходимо говорить тем языком, с помощью тех понятий, которые привнесены в жизнь и культуру России именно философией Просвещения, потому что именно она составляет основу для коммуникаций людей того времени, они без этой философии уже себя не мыслили. Но, с другой стороны, нужно было очень хорошо отбирать то, чем Церкви и монашеству, в частности, можно, используя современный термин, оперировать и то, от чего следует отвернуться. То есть, с одной стороны, конечно же, философия Просвещения – познание мира, наука, хорошее образование – это ценности, и ничего скверного в этом нет. С другой стороны, ведь и социальный радикализм, и якобинцы с их массовым гильотинированием – это тоже живой плод философии Просвещения. Если первое Церковь принять может, то второе – ни в коем случае. Но современники наших иеромонахов и архиереев того времени говорят и о том, и об этом, и для них это вещь нераздельная. Ну потребовалось очень больше усилие для того, чтобы сформулировать позицию Церкви, во всяком случае ученейших ее людей, на сей счет. И мой вопрос к Марине Юрьевне состоит в том, что, действительно, составляло круг ученого монашества конца XVIII – начала XIX века? Насколько я понимаю, это не такое уж большое число личностей, думавших над этим, рассуждавших на эти темы, писавших статьи и книги на эти темы.

М. Клочкова

– Да, вы совершенно правы. Это даже, можно сказать, очень узкий круг людей. Вообще представители ученого монашества ведут свое основание с петровских времен, когда законодательно, с помощью государственных актов, была из общей группы иночества выделена вот эта особая группа ученого монашества, которой предписывался определенный род деятельности. В отличие от всего остального монашества, которое, по петровскому замыслу, должно было приносить общественную пользу путем благотворительных действий, путем помощи ветеранам войны, говоря современным языком, помощи неимущим, сирым, убогим, естественно, совмещая все это с богослужебной практикой Церкви, то ученое монашество должно было, собственно, заниматься переводами, в том числе Священного Писания, святоотеческого наследия, но и церковной литературы, которая могла быть издана на европейских языках.

Д. Володихин

– Переводами на русский, да?

М. Клочкова

– Да, разумеется, на русский язык.

Д. Володихин

– Преподаванием, конечно.

М. Клочкова

– Преподаванием, проповедничеством и, собственно, писательским трудом. То есть сочинения на разные ученые темы, иногда по заказу представителей монарших особ, по определенным политическим поводам, должны были совершаться именно этими представителями ученого монашества, которые прекрасно владели речью, знали несколько языков, имели глубочайшие познания и, самое главное, дар рассуждения.

Д. Володихин

– Риторики.

М. Клочкова

– Да, не только возможности говорить, но и какие-то, возможно, даже выдвигать идеи или хотя бы осмысливать их, те новые идеи, которые так или иначе становились предметом общественного обсуждения.

Д. Володихин

– Если я правильно понимаю, в допетровскую эпоху все равно существовало духовное просвещение – хватало думающих, хорошо образованных книжников, существовали, собственно, училища и даже высшие учебные заведения – я имею в виду Славяно-греко-латинскую академию. Но вот группы духовенства, которая была специально, по воле государя и исходя из государственного интереса, выделена для того, чтобы на протяжении всей своей жизни упражняться в этой деятельности, вот этого не существовало.

М. Клочкова

– Да, действительно так. Ученое монашество ведет свои корни из первых веков христианства, от митрополита Илариона, Климента Смолятича и других книжников Древней Руси, которые создавали оригинальные произведения или занимались переводами книг на русский язык с европейских языков и, таким образом, вот эту церковную писательскую традицию, если хотите, основали тогда. А ученое монашество XVIII века и последующих веков, имея в виду, что есть глубокая давняя традиция, к которой они могут каким-то образом присоединиться, соотнести себя с ней – это тоже придавало их деланию некоторую такую общецерковную значимость.

Д. Володихин

– Ну вот какие наиболее крупные фигуры не петровской эпохи, а скорее более поздних периодов? Как я уже говорил, собственно, первые десятилетия XVIII века, вплоть до его середины – они, в общем, совсем не время блеска в духовном просвещении, совсем нет. Но позднее происходит и возрождение духовного просвещения, какое-то даже воодушевление в среде духовенства. Кто был столпами этого движения и в умственном плане, и в общественном?

М. Клочкова

– Ну сегодня мы, пожалуй, можем поговорить только об одной из традиций ученого монашества, которая непосредственно связана с двумя столицами – с Москвой и Петербургом. Естественно, что духовное просвещение дало нам образцы таких интересных деятелей как Паисий Величковский, как Тихон Задонский, которые на своих кафедрах, в своих монастырях создавали вот такие центры просвещения, благодаря собственному писательскому труду и труду своих учеников. Но сегодня хотелось бы поговорить о том, как сформировалось то, что сейчас называют учено-монашеской школой митрополита Платона (Левшина).

Д. Володихин

– И насколько я понимаю, для вот этого времени, для конца XVIII века, она была делом не просто владыки Платона, она была делом, которое в умственном плане очень высоко подняло интеллектуальные силы Церкви.

М. Клочкова

– Да, конечно, чтобы появился митрополит Платон, нужно было, чтобы Славяно-греко-латинская академия уже стала таким центром, где происходили размышления о дальнейших путях богословской науки, о том как развивать духовное образование. Да и, собственно говоря, самого митрополита Платона должен был увидеть, заметить и приобщить к делу церковной проповеди и богословской науки более ранний деятель, Гедеон Криницкий, который проявил инициативу по выдвижению этого совершенно молодого тогда еще иеромонаха, заметив в нем удивительный дар слова, удивительный дар убеждения, благодаря которому на все его, тогда еще вполне себе школьные катехизаторские проповеди собиралась масса стороннего народа и внимали с таким чувством и воодушевлением, что Гедеон Криницкий увидел в нем будущего великого проповедника и деятеля, способного воодушевлять и других ученых монахов.

Д. Володихин

– Когда это происходило? Вот когда началось покровительство святителя Гедеона в отношении будущего святителя Платона?

М. Клочкова

– Это был конец 50-х – начало 60-х годов XVIII века.

Д. Володихин

– Эпоха императрицы Елизаветы Петровны.

М. Клочкова

– Да.

Д. Володихин

– И насколько я понимаю, для того чтобы это произошло, нужно было, чтобы внутри нашего духовенства уже сложилось определенная интеллектуальная среда, которой оказалась тесновато вот в тех рамках, которые были скупо отмерены эпохой Петра, эпохой Феофана (Прокоповича) и крайне жесткими в этом отношении временами императрицы Анны Иоанновны, вообще ничего доброго от монашества не ожидавшей. А теперь происходит переворот, и слава Богу. Мы перейдем чуть погодя к фигуре святителя Платона, этого столпа духовного просвещения. Ну а сейчас, я думаю, будет правильным, если в эфире прозвучит музыка того времени – знаменитый композитор русский, Максим Созонтович Березовский, отрывок из его Симфонии до мажор.

Д. Володихин

– Дорогие радиослушатели, вот после таких мелодий на душе становится светло, весело, приятно. И я с радостью сообщаю вам, что это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы ведем беседу о российском ученом монашестве времен екатерининских с известным историком, кандидатом исторических наук, Мариной Юрьевной Клочковой. Ну что ж, вот сегодня нам предстоит поговорить о нескольких выдающихся деятелях ученого монашества, личностях неординарных. Сейчас бы, наверное, сказали бы, что они принадлежат к интеллектуальной элите страны – и это, без всяких скидок, именно так. Но вот если традиционно я в такие моменты прошу дать что-то вроде визитной карточки человека, о котором пойдет речь – в двух фразах показать, что это за личность, то сейчас, наверное, правильно будет, если прозвучат небольшие цитаты из того, что было сказано или написано этими людьми. Святитель Платон. Прошу вас, насколько я понимаю, у вас там выписано несколько слов.

М. Клочкова

– Да. Архиереи этого времени и ученое монашество ставило перед собой вопрос о соотношении веры и знаний, веры и разума – это был ключевой вопрос эпохи Просвещения, эпохи рационализма, И вот что писал, например, об этом митрополит Платон: «Вера, если бы ума твоего сосудцем была измеряема, величество ее было бы унижено».

Д. Володихин

– Ну что ж, вот вы говорили о глубокомыслии или о том, что в старину называли «муж чудного рассуждения» – и вот мы уже получили на свои ладони перл из уст этого «мужа чудного рассуждения». О святителе Платоне говорят, что он чуть не в одиночку был своего рода эпохой в духовном просвещении России, но при этом обычно не вдаются в подробности. Пожалуйста, расскажите, что в его деятельности – огромной, разносторонней – он был и архиерей, и духовный писатель, и преподаватель, насколько я понимаю – что надо знать главного?

М. Клочкова

– Ну хотелось бы начать с того, что родился он 29 июня 1737 года в селе Чашниково Московской губернии, в день первоверховных апостолов Петра и Павла, поэтому и имя получил в миру Петр Георгиевич Левшин. И вот этот дар первоапостольства, дар несения словом Христовой истины как бы запечатлелся в нем самим фактом рождения его в этот день и его наименованием. С самого раннего детства он тянулся к книжному знанию, причем в собственной автобиографии писал, что книг было взять негде, их негде было купить, они были безумно дороги, но Часослов и Псалтирь он выучил буквально наизусть. А уже в возрасте семи лет он мог один спеть всю Божественную литургию, что говорит о незаурядных способностях этого юного мальчика.

Д. Володихин

– Ну это все его способности – это его детство, юность. А мы поговорим о деятельности – о том, что стало главными его делами.

М. Клочкова

– Ну, пожалуй, одно из важных деяний его – это создание целого ряда духовных школ. Славяно-греко-латинская академия, директором или протектором которой он стал, стала действительно тем, что стали называть в светской среде Платоновской академией. Там очень часто проходили занятия на свежем воздухе – это было совершеннейшим новшеством для духовной школы того времени. Митрополит Платон, тогда еще архиепископ Московский Платон считал, что главное развивать душу своих воспитанников, развивать их мышление, развивать их всесторонне. И прогулки, которые он совершал, например, по паркам и садам вместе со своими воспитанниками, очень многими потом соотносились с теми беседами, которые античный философ Платон со своими учениками проводил на ходу. И там каждое явление природы, замеченное им, становилось частью той образовательной среды, которая должна была влиять благотворно на формирование будущих просвещенных пастырей. Например, богослову он задавал какую-то тему из богословия, увидев любое явление природы – птичку, севшую на ветку, набежавшие тучки или случайно пробившийся сквозь них луч солнца. Студенту пиитического класса задавал поэтическую форму, студенту философского – размышление на философскую тему. И, таким образом, вот в такой естественной среде – свободной, легкой – студенты начали раскрываться, начали, если хотите, вот отвечать...

Д. Володихин

– Начали размораживать в себе дар Божий – риторики, пиитки, богословских рассуждений. Вот вопрос. Мне приходилось читать, то что до святителя Платона академия отмечена была очень сильным интеллектуальным влиянием католической религиозной традиции, в какой-то степени протестантской. И то, что в прошлое отошли изучение трудов отцов Церкви на греческом языке, очень мало что изучалось на языках славянских, в том числе на русском, и традиции изучения тех авторов, которые писали в Константинопольской империи, на Руси, оставаясь в рамках восточно-христианской Церкви, они на какое-то время отошли на второй план. При владыке Платоне произошло возвращение к этому опыту восточно-христианскому и в плане изучения этих трудов, и в плане обращения к языкам – к греческому языку, к славянским сочинениям. Так ли это?

М. Клочкова

– Да, Дмитрий Михайлович, вы абсолютно правильно это заметили. Латинский язык, латынь господствовала в духовной школе в течение почти всего XVIII века: на ней были написаны учебные работы, на ней проводились богословские диспуты выпускные студентов, на этом языке писались студенческие сочинения и, собственно говоря, велось преподавание. Так вот, при митрополите Платоне, можно сказать, впервые в практике преподавания постепенно, но довольно уверенно утверждается русский язык. Сначала в студенческих сочинениях, затем происходит перевод многих сочинений, уже ставших основной образования, на русский язык, и в конце концов митрополит Платон сам писал некоторые сочинения на русском языке.

Д. Володихин

– А вот например?

М. Клочкова

– Ну одно из самых известных его сочинений, написанных для студентов Славяно-греко-латинской академии и других школ – надо сказать, что митрополит Платон стоял у истоков Перервинской семинарии, Вифанской семинарии, Троицкой семинарии – это краткая церковная история была написана митрополитом Платоном на основе созданных им ранее заметок и путешествий. В 1804 году митрополит Платон совершил поездку в Киев, где осмотрел древние святыни, поработал с некоторыми рукописями и на основе этого уже создал вот такую учебную книгу, которая воспринята была по-разному – были критические отзывы, были отзывы восторженные. Но самая главная цель, ради которой митрополит Платон эту книгу создавал, была им достигнута – это была книга для духовных школ, учебная книга о русской церковной истории.

Д. Володихин

– Ну и сразу скажем, то что в православной русской церковной традиции церковно-исторических сочинений было совсем немного. И прежде всего этот недостаток подобного рода сочинений касался отечественной церковной истории. То есть святитель Платон фактически закрыл брешь не только в преподавании, но и вообще в понимании того, что происходило у нашей Церкви в прошлом. До какой степени он сталкивался с проблемой философии Просвещения? Ему приходилось работать с теми, кто ее так или иначе знал в академии, и приходилось общаться на довольно высоком уровне с вельможами, даже, насколько я помню, с царственными особами, и уж они-то точно были проникнуты подобного рода философией.

М. Клочкова

– Да, надо сказать, что в 1763 году императрица Екатерина II посетила Троице-Сергиеву Лавру и впервые услышала проповедь тогда еще иеромонаха Платона. И, воодушевившись, позвала, пригласила митрополита Платона быть законоучителем цесаревича Павла Петровича. И, таким образом, митрополит, будущий митрополит Платон отправляется в Петербург, ко двору, где, несомненно, встречается со всем, что только возможно – самым новым, самым на то время модным, самым передовым, в том числе и французской философией. Именно эта французская философия владела умами придворных, они ее читали, пересказывали, сыпали цитатами. И, естественно, что митрополиту Платону, будущему митрополиту, приходилось окунуться в совершенно какой-то чуждый для себя сначала мир. Но понимание того, что пастырю не приходится выбирать себе паству, нужно работать с теми, кто...

Д. Володихин

– Кто попался, да.

М. Клочкова

– Рядом с тобой.

Д. Володихин

– Ну причем надо сказать, что у святителя Платона была дополнительная сложность. Она состояла в том, что Робеспьера все еще не было, с его массовым государственным террором, и никто не мог предупредить о том, что философия Просвещения имеет две стороны: не только просветительство, но и общественный радикализм. Это потом придет Робеспьер и всем ясно скажет: вы можете философствовать по-разному, но иногда эта философия приводит вас к убеждению, что кому-нибудь надо отрубить голову. И если таких людей найдется много, то философские принципы выше их жизни. А вот 60-е годы – это еще, в общем, эпоха, от которой далеко до Робеспьера. Так что, очевидно, приходится что-то объяснять и находить какие-то варианты толкования философии, столь модной и столь популярной.

М. Клочкова

– Ну надо сказать, что будущий митрополит Платон в период петербургского служения как законоучителя Павла Петровича, а позже его первой и впоследствии второй жены, сталкивался не только с философией в отвлеченном виде, но и лично. Известна его беседа с философом Дидро, который обращался к Платону, в надежде спровоцировать его, вызвать какое-то замешательство, возможно, поставить Платона в неловкое положение.

Д. Володихин

– Как бы это правильно сказать: ущучить ученого попа, показать, что он все равно не понимает главного.

М. Клочкова

– А особенно это было важно, потому что Екатерина II использовала Платона и других просвещенных пастырей как некоторую такую визитную карточку своего просвещенного правления. Она показывала, что даже церковные деятели, деятели духовные прекрасно образованы, прекрасно подготовлены и могут говорить буквально в тон даже с такими великим французскими умами, как Дидро.

Д. Володихин

– Ну что ж, я думаю настало время напомнить, что у нас здесь ну вот не философия Просвещения и не ученое монашество, но все же светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И. дорогие радиослушатели, мы ненадолго прерываем нашу беседу, для того чтобы буквально через минуту вновь встретиться в эфире.

Д. Володихин

– Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях известный историк, старший преподаватель Свято-Тихоновского гуманитарного университета, кандидат исторических наук, Марина Юрьевна Клочкова. И мы обсуждаем судьбы ученого монашества Российской империи времен Екатерины II и Александра I. Собственно, насколько я понимаю, святитель Платон кое-что и писал по философии Просвещения.

М. Клочкова

– Ну надо сказать, что он писал скорее богословские работы.

Д. Володихин

– Но затрагивавшие какие-то моменты.

М. Клочкова

– Да. В основном с философией Просвещения он полемизировал в своих проповедях, причем как явно, так и в скрытой форме, в иносказательной форме. Вообще проповеднический дар митрополит Платона был столь силен, что сама Екатерина II говорила о нем, что Платон делает с нами, что хочет: он хочет, чтобы мы плакали – и мы плачем, он хочет, чтобы мы смеялись – и мы смеемся. Он умел насколько доходчиво объяснять какие-то сложные вещи, что это составило славу его как человека, обладающего даром убеждения и даром привлечения к себе.

Д. Володихин

– Ну что ж, мы помним, то что главное дело жизни святителя Платона, личности необыкновенно разносторонней, это все же создание духовной школы. И я думаю, настало время обратиться к другой личности, сверкающей не только отраженным светом духовной школы святителя Платона, но и собственным даром, полученным от Господа Бога. Я имею в виду святителя Евгения (Болховитинова), который прямо явно и прочно связан с судьбой как святителя Платона, так и его духовной школы.

М. Клочкова

– Да, действительно митрополит Евгений (Болховитинов) был младшим современником митрополита Платона, он учился в Славяно-греко-латинской академии в то время, когда директором там был митрополит Платон. И довольно скоро усвоил вот тот вольный стиль мышления, который позволяет человеку заниматься научным творчеством, который позволяет отойти от того, что давно уже известно и как-то расширить границы непознанного, отодвинуть их.

Д. Володихин

– То есть, иными словами, человек проникался духом того, что ну ты выучил то, что было написано до тебя, ты понимаешь, что делали до тебя, ты, в общем, неплохо образован, а теперь давай, мысли сам. Потому что тебе дается возможность творить, как в соответствии с тем, что ты писал, так и в соответствии с тем, что открыто тебе самому, твоему уму, твоей душе. А это, конечно, был великий дар, и дар, который приобретается усилиями наставников чрезвычайно редко. Итак, если я правильно понимаю, святитель Евгений долгое время был священником-бельцом, несмотря на то что проходил обучение в академии, и лишь очень в зрелом возрасте обратился в монашество.

М. Клочкова

– Да, действительно, в период обучения в Славяно-греко-латинской академии митрополит, будущий митрополит Евгений не принял монашества, несмотря на то что это уже стало такой неписанной традицией при митрополите Платоне: он считал, что люди, способные к научному деланию, именно они должны становиться монахами и учеными монахами.

Д. Володихин

– А у него были планы на семью.

М. Клочкова

– Ну даже у него были, может быть, и не такие далеко идущие планы, главное, что он стоял несколько в стороне от всей вот этой основной группы учеников Платона именно потому, что он был прислан в Славяно-греко-латинскую академию с одной единственной целью: научиться там греческому языку и вернуться в Воронежскую семинарию в качестве учителя – он имел обязанности перед Воронежской семинарией и должен был вернуться туда. И возвратившись, он был просто захвачен водоворотом культурной жизни Воронежа, связанной с изданиями, с театром, с воронежским «Болховитиновским» кружком.

Д. Володихин

– Но все же судьба повернула его на иноческую стезю. Но, правда, после того как семьи он лишился.

М. Клочкова

– Да.

Д. Володихин

– Не будем сейчас затрагивать тонкости семейной жизни святителя Евгения, обратимся к тому, отчего он сделался монахом, и какие свершения ждали его на этом пути.

М. Клочкова

– Вообще выход в монашество из вот этого тягостного духовного и душевного состояния, в котором оказался Евгений после потери семьи, свершился не столько по его воле, сколько по желанию священноначалия.

Д. Володихин

– Ну вдовый священник – это очень сложное положение.

М. Клочкова

– Да, действительно так. Самое главное, что и в Воронеже он уже достиг всего, чего мог достичь человек в его положении. Он был преподавателем богословия в Воронежской семинарии, ректором он стать бы и не смог, поскольку это было место, которое занимали монашествующие. И каким образом дальше жить ему и существовать – этот вопрос, он долго над ним размышлял, и в конце концов он приходит к тому, что принимает приглашение митрополита Петербургского Амвросия (Подобедова), приглашающего его преподавать в Александро-Невской академии. Евгений принимает монашество, к тому времени он уже написал несколько интересных трудов, один из которых был история Воронежской земли. И этот первый труд, опубликованный и переиздающийся сейчас многократно, стал как бы основной воронежского краеведения, по сей день не теряет своей актуальности, несмотря на то что, конечно, многие данные на сегодняшний день уже не так актуальны.

Д. Володихин

– Но это, разумеется, совсем не самый главный труд жизни святителя Евгения. Насколько я понимаю, славу его как ученого мужа составили работы по истории русской литературы. То есть его словари, связанные с историей писательства и писателей в России.

М. Клочкова

– Да. Больше всего известен, конечно, его словарь. Первоначально был это единый словарь светских и духовных писателей, который, собственно, и создавался для того, чтобы показать историю просвещенности российской для читателя, интересующегося просвещением.

Д. Володихин

– Ну вот вы так сказали: и мы не лыком шиты.

М. Клочкова

– Да, приблизительно так и было.

Д. Володихин

– Ну что ж, в конце концов это не худший стимул для работы.

М. Клочкова

– Ну тем не менее, начав вот с такого посыла, дальше этот труд превратился в нечто фундаментальное для своего времени, по той причине, что Евгений скрупулезно собирал сведения о всех писателях, о которых есть хоть малейшее упоминание – самих их произведений или упоминание о их жизни и писательском труде – и включал в этот словарь. У него была целая сеть корреспондентов, которая помогала ему справками, но основная рукопись словаря, конечно, была составлена непосредственно митрополитом Евгением. Работал он над ней много лет, и в какой-то период понял, что материала так много, что нужно разделить на две книжки: на словарь светских писателей и словарь духовных писателей.

Д. Володихин

– Когда они были созданы и сколь много раз переиздавались? Что, кстати, популярнее, светские или духовные писатели?

М. Клочкова

– Трудно сказать. Переиздавались оба труда многократно. Первый раз словарь был напечатан в 1817 году, но качество печати не устроило Евгения, и дальше он попытался разделить эти два словаря, это ему прекрасно удалось. И у них была разная судьба, разные люди их публиковали, в разных вариантах. Ну и совсем недавно все эти словари были оцифрованы, и теперь можно...

Д. Володихин

– Найти их в сети.

М. Клочкова

– Да, в открытом доступе.

Д. Володихин

– Но вопрос вот какой: до какой степени эти два словаря пригодились русской культуре, часто ли их цитировали, часто ли на них ссылались, часто ли они были источником для других, более поздних ученых трудов?

М. Клочкова

– И цитировали, и цитируют сейчас. О некоторых писателях мы узнаем только из словарей митрополита Евгения, поскольку никаких других сведений о них нет. Иногда это бывает точка, с которой начинается изучение творчества того или иного деятеля, и выясняется, что появляются какие-то новые сведения. Но совсем редкие сведения о давно ушедших писателях, причем митрополит Евгений не столько биографические данные, известные ему, помещал в этот словарь, но и полный перечень всех сочинений, опубликованных и неопубликованных, известных ему.

Д. Володихин

– Ну что ж, это действительно очень серьезная работа. Однако, насколько я помню, святитель Евгений и сам был духовным писателем. Причем опять-таки вновь приходится произносить это слово – чрезвычайно разносторонним, вплоть до того, что даже писал стихи. И, насколько я понимаю, у вас вот наготове листочек с этими стихами. Пускай наши радиослушатели услышат голос святителя Евгения, звучащий через ваши уста.

М. Клочкова

– Мы уже упоминали митрополита Платона, который гулял со своими студентами по прекрасным садам и размышлял о прекрасном окружающем мире, как поводе побогословствовать, пофилософствовать. А вот что писал Евгений профессору Городчанинову из Новгорода: «Я живу по переменно то в Новгороде, то в Хутыни, но охотнее в последнем, где роскошная природа живит меня своими красотами:

Мой сад не англицкий, но фруктов в оном боле,

Они сочней петропольских, растущих поневоле.

Театр мой – целый сад, музыка – птичек хоры,

Мой пышный двор – друзей любезных разговоры.

Мой Эрмитаж – в саду, в сгустившихся кустах.

Моя Кунсткамера – в снопах и в закромах.

Вся академия – природа предо мной,

В ней лучше учится и сердце, и ум мой».

Д. Володихин

– Ну что ж, а я думаю, будет правильно, если поэзия того времени будет сопровождаться музыкой того времени. И сейчас прозвучит отрывок из концертной Симфонии си бемоль мажор Дмитрия Степановича Бортнянского.

Д. Володихин

– Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это светлое радио. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы с замечательным историком, кандидатом историческим наук, старшим преподавателем Свято-Тихоновского гуманитарного университета, Мариной Юрьевной Клочковой, обсуждаем труды и дни ученого монашества России в эпоху Екатерины II, Александра I. Ну и на святителя Евгения досталось еще правление Николая I. И, с моей точки зрения, конечно, стоит поговорить о том, что у святителя Евгения было два призвания. Одно из них ясно: он был ученый муж, его тянуло к себе книжное знание, он был погружен в сладости винограда словесного, как тогда говорили, всей душой. Однако он же сделался не просто иеромонахом, а архиереем, и с этой точки зрения он был загружен трудами невероятно сильно. Ну вот что он сам о своем призвании говорил и что для него здесь было главным или оно существовало неразрывно?

М. Клочкова

– «Вы спросите, какое ж кому, собственное звание и почему узнать, к чему кто призван или призывается, – писал он своему воронежскому приятелю, купцу Страхову. – Вопрос важен и заслуживает внимательного рассмотрения. Первый, мне кажется, признак звания Божия есть то состояние, в котором мы родимся. Тот, Кто меня поставил по породе в каком-нибудь состоянии, предвидел лучше меня мою пользу из сего состояния и, будучи всеблаг, не мог меня предопределить на несчастье. Итак, непростительно выходить из родового состояния самопроизвольно и без вторичного звания Божиего. А вторичное звание бывает двоякое: внутреннее и внешнее. Первым Бог зовет тогда, когда Бог одаряет способностью и склонностью, влекущей к какому-нибудь преимущественно званию, ибо Бог каждому различные вселяет дарования. Имея к чему-нибудь природную склонность, природные еще к тому же и способности, должно несомненно верить, что это суть таланты, врученные от Бога, за пренебрежение и неупотреблением коих Он, конечно, истяжет в день отчета». Дальше он размышляет о том, какое звание для него первое, какое второе. И в итоге выясняется, что те способности, что даны митрополиту Евгению – способности к познанию мира, дар слова, способность к критическому изучению истории, исторических памятников – это то внутреннее призвание Божие, которое он обязательно должен сохранить, он его не должен потерять. А внешнее призвание – это монашество, которое он выбрал, повинуясь призыву священноначалия. И если это монашество дано ему для его же спасения, то соединение двух этих призваний давало вот то самое состояние человека, способного окунуться в научную жизнь не для себя самого, не для развития своего ума, а для реализации своего предназначения...

Д. Володихин

– То есть иными словами, он монах-просветитель, скажем так. И можно, наверное, совершенно отчетливо сказать, что в личности этого человека монах и ученый сосуществуют мирно, не конфликтуют, между ними нет четко выраженной разделительной черты. И, очевидно, можно сказать, то что святитель Евгений, как вы, дорогие радиослушатели, могли слышать из его слов, совершенно спокойно чувствует себя и в кабинете ученого, и на кафедре проповедника. Проповедник он был знатный, насколько я понимаю, но он говорил не так, как митрополит Платон, но, во всяком случае, он славился как проповедник-интеллектуал.

М. Клочкова

– Да. Проповеди митрополита Евгения, они сохранились, как правило, в библиотечном варианте, то есть их не так много в открытом доступе сейчас. Но познакомившись с ними, мы открываем для себя такой мир церковного интеллектуала, который размышляет обо всем на свете и умеет об всем, что интересует его слушателя, что интересует паству, говорить на языке собственных вот каких-то примеров.

Д. Володихин

– Ну например?

М. Клочкова

– Ну любопытно, как говорит митрополит Евгений о чудесах. Он говорит о том, что чудеса, против которых, например, французские энциклопедисты восставали, как против суеверий, не имеют ничего удивительного, если понимать их природу. Если понимать, что любое чудо – это действие Божие в этом мире, для Бога ничего невозможного нет.

Д. Володихин

– То есть, иными словами, французские энциклопедисты просто-напросто удаляли Бога из картины мира. А если этого не делать, то ситуация, в общем, выглядит понятно и естественно.

М. Клочкова

– Да. Но надо сказать, что сами французские энциклопедисты и люди, делающие слишком уже большую ставку на науку, очень многое принимали на веру, и это подмечал Евгений.

Д. Володихин

– Как бы парадоксально это ни звучало, выходит, то что ученый в философской основе своего мировидения и своей работы слишком во многом полагался на утверждения бездоказательные, на аксиоматические какие-то истины, которые никоим образом не были плодом опыта. А получается так, что верующий – тот же ученый, но только он верует в Бога, а ученый неверующий верит в некий закон. Но под законом оснований нет.

М. Клочкова

– Да, действительно. И вот здесь, конечно, очень важно, что разум сам по себе не только не приводил к истинному знанию, с точки зрения Евгения, но, естественно, и сам был помрачен страстями, был тем несовершенным инструментом, которым истину достичь было невозможно. И только очищенный аскетической практикой, духовной жизнью, церковным деланием ум мог действительно быть вот тем острым скальпелем в руках скульптора, отсекающим все ненужное и создающим вот ту какую-то более приближенную к реальности картину. Вообще надо сказать, что для Евгения моральная сторона, нравственная сторона жизни и знания имела огромное значение. Именно это и делало философию объектом его критики. Он не раз утверждал, что философия учит другими жертвовать себе, а религия – собою другим. И именно поэтому религия предпочтительнее для любого человека.

Д. Володихин

– Для какой аудитории был близок митрополит Евгений? Насколько я понимаю, он шел по тому же пути, что и святитель Платон: то есть в чем-то он брал плоды Просвещения – во всяком случае не чуждался философии как таковой, не чуждался положительного идеала: получения образования, познания мира и так далее. А в чем-то он противостоял философии Просвещения. Но вот в этом противостоянии к кому он обращался, к аудитории церковной или к светской? К людям, которые удерживают власть в своих руках или к люду массовому, то есть к тому, кто просто приходил к нему на проповеди?

М. Клочкова

– Поскольку ко времени, когда известна большая часть его проповедей, он уже был правящим архиереем, то на архиерейскую службу собирались лучшие представители города.

Д. Володихин

– А какого города? Вот где он был архиереем, где он произносил архиерейские проповеди?

М. Клочкова

– Ну, собственно, архиереем он был, начиная с Псковской кафедры. А до этого он был викарным епископом Старорусским, в Новгороде, после этого в Вологде был епископом, затем в Калуге, потом во Пскове. И конец его жизни связан с Киевской кафедрой, где он уже был митрополитом. Как правило, городское население – это даже кафедральный собор, который включает ограниченное число людей, и представители высшего дворянства провинциального, губернские власти – то есть все те, кто так или иначе мог посоперничать с Евгением в области образованности и начитанности, но, несомненно, не мог с ним никак соперничать в духовном опыте, они слушали его проповеди, внимали им и очень часто становились его собеседниками. Интересный, например, факт такой долгой переписки, и даже поэтической переписки, митрополита Евгения (Болховитинова) с Гавриилом Михайловичем Державиным, с которым они познакомились, когда Евгений был на Новгородской кафедре и проживал в Хутынском монастыре. Недалеко от него находилось имение Державина Званка, и Державин приезжал к Евгению, и Евгений посещал Званку. И Державин посвятил Евгению два стихотворения: «Эхо» – одно и второе – «Евгению. Жизнь Званская». И оба этих стихотворения с автографами хранились у самого Евгения, и он отвечал тоже поэтическими строками.

Д. Володихин

– Ну а если мы говорим не о столь крупных, но все же провинциальных, в рамках Российской империи, городах как Псков и Киев, а о Петербурге, о дворце, об Академии наук, о свите государя, о высшем чиновничестве или хотя бы о просвещенном обществе Москвы – до них слово святителя Евгения долетало или нет? И если да, то каким образом на него откликались?

М. Клочкова

– Ну известно, что во время своего преподавания в Александро-Невской академии Евгений проповедовал и довольно часто, и настаивал на том, чтобы проповедовали его воспитанники. И, пожалуй, самая известная проповедь его, которая разошлась довольно крупным тиражом, это было слово, сказанное на день восшествия на престол Николая I. Это слово было проникнуто глубоким чувством, поскольку события, предшествовавшие восшествию на престол, так или иначе затронули самого Евгения...

Д. Володихин

– Вы имеете в виду мятеж декабристов?

М. Клочкова

– Да. Евгений вместе с митрополитом Петербургским Серафимом (Глаголевским) были посланы Николаем I для увещевания мятежников. Увещевание не принесло тех плодов, которые планировались, которые подразумевались, но страху оба митрополита натерпелись и увидели лицом к лицу, с чем именно столкнулся Петербург и власть того времени.

Д. Володихин

– Увидели оборотную сторону...

М. Клочкова

– Идей просвещения.

Д. Володихин

– Философии просвещения, да. Ну что ж, надо сказать, что сегодняшний наш выбор – святитель Платон и святитель Евгений – это два светильника, которые, я думаю, еще много поколений будут отдавать свой свет интеллектуальной части монашества России. Две огромные величины, огромные личности, которых не худо бы знать не только внутри Церкви, но и за ее пределами. Потому что для культуры России начала XIX века не очень понятно, кто большая величина: святитель Евгений или поэт Державин. Во всяком случае, современники, пожалуй, разделились бы во мнениях, если бы мы могли задать им такой вопрос. На этом нам пора завершать нашу передачу. От вашего имени, дорогие радиослушатели, я хотел бы поблагодарить Марину Юрьевну Клочкову, которая была сегодня у нас в гостях. И мне остается сказать лишь: спасибо за внимание, до свидания.

М. Клочкова

– До свидания.