У нас в школе однажды появился новый учитель истории, загадочный, молодой, тихий, умный. И даже остроумный. Не ругал никого, не кричал, не стукал указкой по столу, не призывал к тишине. Этим завораживал нас, не привыкших к такому обращению, безмерно. Не говорил: А ну-ка – тишина в классе! А говорил: Вы не находите, что это забавно: я стою рядом с Вашим товарищем и не слышу, о чем он говорит. Но это бывало только тогда, когда мы уж очень горячились, обсуждая темы, которые он предлагал. Конечно, мы горячились, и все разом хотели высказать свое мнение. Потому что были счастливы тому, что наше мнение кому-то нужно. Мальчики были рады, что учитель здоровался с ними за руку – а девочки – что склонялся в легком поклоне: дескать, здравствуйте, барышня. В общем, вы понимаете, что когда на уроке обществоведения мы увидели надпись на доске: Тема урока сегодня – счастье! – мы совсем затихли. Затихли – в смысле предчувствуя что-то из ряда вон выходящее. Внеурочное. Нестандартное. Мы прекрасно понимали, что может прийти завуч и проверить, о чем мы говорим на этом уроке. В нашей школе были строгие правила и вести обсуждение надо было все же в рамках решения партии, вернее – очередного ее съезда. Наверное, это касалось и счастья. Потому что наша завуч пришла в самом начале урока и строго посмотрела на учителя. А он встал и тоже поклонился ей. И завуч сказала: Я не знаю, о чем вы тут будете говорить с детьми, но считаю, что счастье – это умереть за свою родину! Она сказала это так, что стало понятно: на последнем съезде партии постановили, что говорить о счастье надо именно в этом ключе. Но – опять же к счастью! – завучу пришлось идти на урок математики в соседний класс. И мы уставились на учителя, а он сказал: А кто из вас правда думает, что умереть – это такое счастье? И тут мы конечно грянули всем классом. Мы так хотели рассказать о том, как мы видим счастье! Кто-то хотел много детей, а кто-то – жить у моря, а кто-то – стать великим кем-нибудь, а кто-то… в общем, все наши мнения были выслушаны. И учитель рассказал нам о знаменитом Прустовском понимании счастья: счастья-красоты, счастья-мига, счастья сиюминутной гармонии: да, о том самом кусочке бисквита на солнечной веранде. Тот урок запомнился нам, как и многие уроки учителя. Которого кстати за вольнодумие скоро выгнали из школы. Я ж говорю: суровые, партийные были времена. Мы тогда поняли, что нет стандарта счастья, оно у всех разное, и у нас, и у Пруста, и у завуча, и у партии. Так мы шагнули вперед к нашему счастью на целую ступеньку.
И так шагаем: от кусочка солнечного бисквита на веранде – до трудного и долгого пути к счастью понимания ближнего, соучастия в делах милосердия – да мало ли еще разновидностей этого самого счастья.
Должна признаться, что все эти воспоминания навеяны совсем не ярким эпизодом, который я увидела сегодня в клинике. Я сидела в очереди, довольно унылая, когда некая очень старая старушка пришла сдавать анализы. Администратор клиники кинулась к ней в ноги – чтобы одеть ей бахилы. Какой у вас чудесный сервис – разулыбалась бабуля. Но вы же за нас воевали – что мы, не сможем одеть вам бахилы? – смутилась прекрасная девушка администратор. Вы понимаете, отчего на моих глазах выступили слезы. Счастья.
Тишина. Наталия Лангаммер
Вы когда-нибудь слушали тишину? — спросил нас режиссер в театральной студии, где я занималась в детстве. Мне было лет десять.
И мы решили послушать эту самую тишину. Замерли на минуту.
Вечер. Школа. Звуки уставших шагов учителей, которые задержались после уроков. Звук швабры, моющей пол. То ли звон, то ли шипение потолочных светильников. И тишина. Просто тишина.
Недавно слушала аудиобеседы владыки Антония Сурожского с прихожанами. Он рассказывал, что просит не беспокоить друг друга в храме, когда кто-то молчит, пребывает в тишине. Это очень важный момент. Момент погружения в себя, раздумий, молитвы. В конце лекции он предложил: «Давайте помолчим». И я вместе с владыкой и его паствой замолчала.
В детстве слушать тишину было любопытно. А сейчас?
Сейчас, в зрелом возрасте это, как глоток воды, как покой, как выдох усталости, как сладость.
Сейчас, когда я верующий человек, в тишине я слышу не звуки мира, я слушаю, я хочу услышать Бога. Я безмолвно молюсь. Кажется, мы оба молчим.
Как это нужно. Как это редко бывает. Просто остановиться и слушать тишину, а в ней — присутсивие Господа.
Автор: Наталия Лангаммер
Все выпуски программы Частное мнение
Игумения Таисия (Солопова) и её мать
«Мать моя вложила мне в сердце любовь к Богу и ближним, и всё то, что подобает христианину», — говорила игумения Таисия (Солопова) настоятельница Леушинского Иоанно-Предтеченского монастыря. Будущая монахиня, духовная дочь святого праведного Иоанна Кронштадтского, устроительница храмов и монастырей, родилась в богатой семье дворян — морского офицера Василия Васильевича Солопова и его жены Виктории Дмитриевны, принадлежавшей к роду Пушкиных.
Супруги жили в одном из своих имений близ города Боровичи Новгородской губернии. Долгое время они оставались бездетными. Виктория Дмитриевна горячо молилась Божьей Матери о том, чтобы Владычица даровала ей дитя. И чудо произошло — 16 октября 1842 года на свет появилась здоровая, крепкая девочка. Малышку назвали Марией и окрестили в честь преподобной Марии Константинопольской. Василий Васильевич по роду своей морской службы редко бывал дома. С матерью же маленькая Маша была неразлучна. «Бывало, сидит она у окна своей комнаты, шьёт и рассказывает события из Священной Истории. А я примощусь на скамеечке у её колен и слушаю», — вспоминала игумения Таисия. Виктория Дмитриевна баловала дочь, покупала ей гостинцы и игрушки. Но, стремясь развить в девочке любовь к милостыне, часто говорила ей: «Видишь, Машенька, какая ты богатая, счастливая, сколько у тебя разных лакомств. А у других-то, несчастных, и хлебца нет, — ты бы поделилась с ними, а они бы за тебя Богу помолились». Девочка впитывала эти материнские уроки милосердия и всегда с радостью делилась тем, что имела. У неё была особая копилка, которую мама регулярно пополняла серебряными пятачками. Когда они с Машей выходили на прогулку, то брали копилку с собой и раздавали деньги всем нищим, которых встречали по пути.
В 1852 году Маше исполнилось 10 лет, и родители отвезли дочь в Петербург, в Павловский институт благородных девиц, где ей предстояло провести 6 лет. Разлука с домом, особенно — с нежно любящей матерью, плохо сказалась на здоровье девочки. Маша слегла и несколько месяцев провела в лазарете. Там, в помещении институтской больницы, она пережила несколько удивительных духовных видений, после которых ощутила призвание посвятить свою жизнь Богу и стать монахиней.
За 6 лет учёбы это желание только окрепло. И вот — выпуск из института, возвращение домой. Прошло немного времени, и Виктория Дмитриевна стала говорить о том, что девушке пора устраивать свою жизнь — прежде всего, найти подходящего мужа. Мария поняла: разговор о монастыре будет для матери неожиданностью. Но всё же решила открыть ей свою душу. Однажды, когда Виктория Дмитриевна пригласила домой портниху, Мария как бы между прочим попросила не шить ей много платьев. В ответ на удивлённый взгляд матери Маша, прижав руки к груди, взволнованно сказала, что не в состоянии жить светской жизнью; что она давно и всей душой стремится в монастырь. Виктория Дмитриевна оказалась непреклонна. «Если не хочешь раньше времени меня уложить в гроб, не повторяй больше никогда таких слов», — отрезала она.
Много дней и ночей провела Маша в слезах и молитвах. Но вот однажды матушка неожиданно собралась и уехала, не сказав, куда. А когда вернулась, обняла дочь и благословила на монашеский постриг. Виктория Дмитриевна рассказала, что во сне увидела Божью Матерь. Владычица укоряла женщину за то, что та не хочет отпустить дочь в монастырь. Проснувшись, она приказала заложить лошадей и поехала в близлежащий Иверский монастырь — помолиться перед иконой Царицы Небесной. «Там я дала обещание не удерживать тебя более», — со слезами сказала Виктория Дмитриевна.
Мария несколько лет прожила послушницей в разных обителях. 10 мая 1879 года в Тихвинском монастыре она приняла монашеский постриг с именем Таисия. Всё это время она вела с матерью постоянную переписку. А после её кончины узнала от родных, что последние слова Виктории Дмитриевны были о дочери: «Маша — вечная за нас молитвенница, сама Царица Небесная избрала её Себе».
Все выпуски программы Семейные истории с Туттой Ларсен
«Люди как деревья»
Золотая осень. Субботним утром я иду по дорожке парка, усыпанной листвой, и любуюсь деревьями, «одетыми в багрянец и золото». Вот пронзительно красные рябины. Вот дубы со светло-коричневыми листьями. Вот жёлто-золотистые берёзки. А вот сверкают на солнце ярко-зелёные иголки соснЫ. Небольшой ветерок, слегка колыхающий кроны деревьев, создаёт приятный шум. Деревья словно разговаривают друг с другом и обращаются к проходящим мимо людям.
А людей этим утром немного. Вот улыбаясь идёт девушка. Её длинные волосы оттенка мёда и платины будто сливаются с золотой листвой берёз. Да и сама девушка стройна, как берёзка. Навстречу девушке идёт юноша с ярко-красными волосами. В наушниках у него играет музыка, и он покачивается ей в такт. Юноша похож на рябину, такой же рубиновый, и качается как это дерево, только рябинка от ветра, а он под звуки музыки. Немного поодаль вышагивает крепкий широкоплечий мужчина. Невольно я сравниваю его с массивной сосной, мимо которой он проходит. Мужчина излучает уверенность и надёжность, он такой же сильный, как это дерево.
Я подумал, что люди, как деревья, разных цветов и оттенков. Они не похожи друг на друга, но в целом образуют красоту и гармонию. Как же прекрасен этот мир, созданный Богом!
Все выпуски программы Утро в прозе