Закладка Павла Крючкова. Владимир Глоцер «Марина Дурново. Мой муж – Даниил Хармс». - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

Закладка Павла Крючкова. Владимир Глоцер «Марина Дурново. Мой муж – Даниил Хармс».

* Поделиться

Par545«…Даня подготовил меня, всё мне объяснил, и я слушала очень внимательно. А он всё смотрел на меня: какое производит на меня впечатление?
Это было что-то невероятное. Мурашки бегали по телу. Люди сидели со сцепленными пальцами, сжавшись, пла¬кали. И я тоже утирала слезы. Ничего по¬добного ни до, ни после этого я не испы¬тывала.
Мы стояли часа три, пока длился концерт. И когда шли домой, я плакала, а Даня всё смотрел на меня и спрашивал:
– Тебе понравилось? Правда?
Я честно говорила, что ничего лучше в жизни не слышала. И он сказал:
– Я рад, что ты поняла глубину этой вещи. Теперь можешь отдохнуть на более легких вещах.
И потом добавил:
– Я, по правде сказать, немножко побаивался, что ты не всё поймешь. Это вещь замечательная, уникальная.
…Он был очень верующим, гораздо больше, чем я себе представляла».

Это было чтение из книги «Марина Дурново. Мой муж Даниил Хармс», читала Татьяна Князева.
Жена знаменитого заумника, писателя-абсурдиста и детского поэта Хармса была отыскана в 1990-е в Аргентине литератором Владимиром Глоцером. Книга: пронзительная, поучительная и временами очень светлая, как этот эпизод, куда я вложил закладку. Хармс взял жену на единственное в Ленинграде 1930-х (разрешили на Пасху) исполнение баховских «Страстей по Матфею».
…Сейчас мне кажется, что я тоже был там, тоже падал в обморок от духоты и переживаний и плакал по дороге домой.
Арестованный по доносу, Даниил Хармс умер во время блокады, в психиатрическом отделении тюрьмы «Кресты». Спустя десятилетия он станет классиком русского литературного авангарда.
Ахматова говорила: «Ему удавалось то, что почти никому не удается – так называемая “проза двадцатого века”: когда описывают, скажем, как герой вышел на улицу и вдруг полетел по воздуху. Ни у кого он не летит, а у Хармса летит».
А за два года до смерти писателя, в 1940-м, в своей знаменитой «Элегии» поэт и подельник Хармса по искусству Александр Введенский, сгинувший по тому же дьявольскому сценарию сталинских «чисток», писал: «Цветок несчастья мы взрастили, / мы нас самим себе простили, / нам, тем кто как зола остыли, / милей орла гвоздика…»
И – дальше: «Беспечную забыли трезвость, / воспели смерть, воспели мерзость, / воспоминанье мним как дерзость, / за то мы и палимы…»
Это сильные слова и, в общем, выхваченные из контекста. Но вспомнил я их не случайно. В искусстве обериутов-заумников все-таки была и обратная сторона, как сказал бы иной духовный ревнитель – безблагодатная, но это немного другая тема.

«Даня повторяю, был очень добрый. И его странности, конечно, никому не приносили ни огорчения, ни вреда. И я должна сказать, что он все-таки делал всё, что он хотел, всё, что ему нравилось. <…>
Как я уже говорила, он был очень ре¬лигиозен. Не помню, была ли я с ним когда-нибудь в церкви. Но у нас, конеч¬но, были в доме иконы.
Он искал, всегда искал Того, Кто помог бы ему не страдать и встать на ноги. Он всё время страдал, всё время. То он нашел девушку или женщину, в которую влюбился, и жаждал взаимности, то еще чего-то хотел, чего-то добивался и нуждался в помощи.
Но он был постоянно из¬мученный от этих своих страданий».

Достаньте эту тревожную книгу, и проживите судьбу уцелевшей подруги поэта вместе с ней на этих страницах. Иногда я дерзновенно думаю, что Господь сохранил эту жизнь ещё и для удивительного свидетельства – нам, не жившим в то время. Казавшаяся исчезнувшей, эта женщина, всегда искавшая помощь и утешение в молитве, нашлась – нашлась чудом, нашлась промыслом…
И еще я вспомнил: единственное из вещей, что Марине Малич-Дурново удалось спасти через годы – это их с Хармсом Библию, – из которой спустя много лет выпала и последняя предарестная записка к жене. Она начиналась словами: «Я пошёл в Союз [писателей]…» И в конце: «…Крепко целую тебя. Храни тебя Бог. Даня. 9 августа 1941 года».

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем