"Зачем ходить в храм". Светлый вечер с прот. Дмитрием Кувырталовым (01.10.2018)

А.Ананьев:

— «У меня есть мама, и мама сейчас делает первые шаги в храме. Она только-только туда пришла. И даже несмотря на то, что рядом есть я, и она может задавать мне вопросы, у ней, всё равно, много вопросов, на которые она не может найти ответа...»

«Вопросы неофита» в «Светлом вечере» на светлом радио — это возможность человеку, который принял крещение совсем недавно ( я принял его на Сретенье в этом году ), получить ответы на вопросы, которые, по большому счёту, даже непонятно кому задавать.

Меня зовут Александр Ананьев. Добрый вечер! У меня в гостях протоиерей Димитрий Кувырталов, настоятель храма Архангела Михаила в Летове. Добрый вечер, отец Димитрий!

О.Димитрий:

— Добрый вечер! Добрый вечер, дорогие радиослушатели!

А.Ананьев:

— У меня сразу вот какой вопрос: кому задавать вопросы?

Давайте, предположим, что у человека нет храма, который бы он называл «мой храм». У человека нет прихода, который он считал бы своим. У человека нет духовника. У человека есть друзья, друзья в храм не ходят. У человека есть интернет, но не мне Вам рассказывать, насколько интернет может служить основой для получения такого рода сакральных, личных, очень важных знаний. Кому задавать вопросы?

О.Димитрий:

— Да, трагическую картину Вы нарисовали сейчас о человеке, у которого...

А.Ананьев:

— Она реальная!

О.Димитрий:

— ... да... нет ничего. И эта отчуждённость человека от... друг друга, от общества, в конце концов, от себя самого... но при этом при всём — нет более увлекательного занятия, чем вести внутренний диалог с самим собой. Поэтому человек иногда проводит даже несопоставимо какое-то огромное количество часов, времени ночей вот в этой беседе с самим собой — хотя, это, к сожалению к великому, не с самим собой беседа, а с неким иным собеседником. Хорошо, если этот собеседник — добрый светлый Ангел-Хранитель. Но, в любом случае, человеку всегда есть с кем поговорить.

Вот, здесь надо, как бы, успокоиться, и адрес нашего вопроса, конечно, должен, в первую очередь, иметь отклик в собственном сердце. Если собственное сердце не откликается на какие бы то ни было вопросы, то эти вопросы становятся... мы остаёмся какими-то глухими, они не работают в нас. Мы не живём, мы не преображаемся. Не меняет нас этот вопрос. Поэтому, только сердце, откликнувшееся на какой-то вопрос, безусловно, может поменять человека, и может его утешить.

Второе — конечно, нужно задавать вопросы. Вопрос — это... прежде всего, вопрошание — это всегда некая попытка понять или принять тот дар, который нам Господь даёт свыше — это всегда удивление перед творением Божиим. Мы всегда: «Господи, а... как? И так прекрасно! И вот это... и вот... а это как?..» Когда наши дети растут, они задают вопросы родителям. Но у родителей вопросов не меньше становится, когда растут их дети, и... как бы... кому задавать эти вопросы?

Тут... такая... тайна любви, которая всё-таки совершается, и, слава Богу, она держит мир. Вот эта вот тайна, эта любовь — она его связывает, что называется, цементирует отовсюду, и не даёт расползаться, рассыпаться этой Вселенной.

Поэтому вопросы, конечно, в первую очередь, надо задавать Тому, кто... так скажем... представил... или... даровал нам этот мир — конечно, Богу. Творцу и Создателю.

Во вторую очередь, конечно, вопросы надо задавать себе самому. Потому, что, насколько я понимаю, сам вопрос... умение задать правильный вопрос — это искусство, это наука, это та глубина сердца, та искренность, которую человек не может явить... вот — враз, как есть. Этому надо долго учиться. Это умеют дети делать непосредственно. А человек взрослый, к сожалению... В какой момент мы вдруг перестаём правильно задавать вопросы и искать на них правильные ответы? К сожалению, человек хочет слышать только себя. Вот это — действие греха, действие эгоизма, действие какого-то разрушительного мрака в сердце. Оно, с годами, всё больше и больше нас помрачает. Человек должен себя вытаскивать из этого мрака, из этого разорения. Он должен себя ставить перед светом. И это, опять же, отрезвление такое внутреннее.

А.Ананьев:

— Я рад, что мы заговорили именно в этом ключе. Потому, что я сейчас Вам проиллюстрирую, что происходит в итоге, когда человек ведёт диалог сам с собой, и приходит — сам с собой — к каким-то выводам, которые его устраивают. Вы уже догадываетесь, в какую сторону я клоню...

Есть у меня прелестная знакомая — светлая, хорошая, добрая — и вот, мы с ней разговорились. Я говорю: «Ну, вот, в субботу на исповедь съездил, в воскресенье в храм...» — не так, чтобы... ну, вот, просто в разговоре. Она говорит: «Э, нет... не люблю я этого». — «Но, почему? В чём причина?» Она сказала удивительную вещь, она сказала: «Я терпеть не могу делать что-то напоказ. Моя вера — это моё. Моя вера — это интимно. У меня есть диалог с Господом. Я Ему молюсь. Я Его прошу. Я Его слышу. Но я не хочу делать это напоказ. Зачем мне приезжать в этот храм?» Что я должен был ей ответить, отец Димитрий?

О.Димитрий:

— Порадоваться за неё, скажу. Потому, что в этот момент она вдруг рассказала о самом своём сокровенном. Она уже сделала шаг вот к этому... преумножению радости.

Дело в том, что когда человек делится радостью — она преумножается, эта радость. Или — любовью, любовь — преумножается. Делится злостью — злость преумножается. Поэтому, человек должен уметь делиться. И вот это вот «моё — не трожь, не лезь!» — это пока говорит о том, что семечко ещё в земле, оно ещё не вызрело. И вдруг, когда человек что-то пытается сформулировать или ответить, или спросить — это шаг именно вот к раскрытию этой радости, этого семечка. Это первые такие ростки, первые зелёные побеги.

Поэтому, с одной стороны, конечно, надо за неё порадоваться. С другой стороны, мы должны понимать, что это — путь, и каждый человек находится на пути. Мы не можем остановиться и сказать: «Всё, я пришёл, я здесь, не трожьте меня, я в зоне комфорта нахожусь!» — или наоборот: «Хуже некуда! Поэтому, не лезьте, — опять же, — Это вот край... хуже чтоб только не было...» Поэтому, человек всегда на пути. Всё переменчиво, всё очень изменяется. Я очень рад, если человек это понимает, и видит те вехи, которые происходят с ним — как бы, отсчёт вот этих этапов взросления его. А итог нашего взросления — это Вечность, это Рай, это Господь, это — бесконечная радость и счастье, которые невозможно удержать внутри. И Церковь, храм, исповедь, Причастие, молитва, милосердие, общение с теми единоверцами или... так скажем... теми единонравными, единодушными людьми — оно, как раз, и является этим... с одной стороны — преумножением радости, а, с другой стороны — необходимейшей частью этого нашего восторга, этого нашего соучастия в жизни радости, в жизни Бога, в жизни любви.

Поэтому, мне кажется, для неё — это только первые, первые шажочки. Конечно, к сожалению... я просто сами наблюдаю... очень много трагичных ситуаций, когда человек уверен, что у него «всё внутри», и он никогда не...

А.Ананьев:

— Это тот случай?

О.Димитрий:

— ... не переступает дальше, следующего порога.

Тут, я думаю, есть такая сокровенная, таинственная вещь, что Господь за нас борется и переживает больше, чем мы сами о себе переживаем. Поэтому, тут, как-то внутренне, надо довериться Богу. Просто тихонечко в сердце... даже не вздохнуть... а просто обратиться к Богу об этом человеке, об этом сердце: «Господи, утешь, вразуми, открой ту красоту и ту полноту радости, без которой человек задохнётся, он не сможет жить!»

Вот этот вот... так скажем... страх себя самого растерять, или кому-то показать что-то — это же страх того, что у тебя украдут эту радость, и ты её потеряешь.

Конечно, есть ещё такой момент... ну, действительно, может быть, неофитский... такого... некоего... высокомерия, что ли... типа: «Вы там всё делаете напоказ, а моя-то вера настоящая, искренняя! Вот, она — есть эталон, а ваше всё — это...» Тут немножечко просто такое... как детскость... как в детском садике дети иногда хвастаются друг перед дружкой игрушками, там... какими-то вещами... то же самое и здесь. Но это, опять же, говорит о том, что вера, как таковая — она есть. Это семечко. И оно присутствует в этом человеке. Её надо сохранить, и преумножить — раскрыть, взрастить. А как — вот тут очень важно... мы, в данном случае, не должны быть, во-первых, советчиками — здесь нужен такт... вот такой вот... очень тонкий и духовный такт. С другой стороны, нужно педагогическое некоторое чувство, что всему — своё время, и наши советы... ну... часто бывают во вред человеку, или ожесточают его. Наше мнение — оно часто вызывает целую бурю эмоций у собеседника. Поэтому, как-то надо так... улыбнуться, отойти в сторонку, или...

Мы однажды паломничали в один монастырь — Успенский монастырь города Одессы, замечательный мужской монастырь, он не закрывался, со своими традициями. И мы там наблюдали одну такую сцену. Старый монах — ему было уже... ну... точно седьмой десяток, он весь убелённый сединами был — вёз перед собой какую-то огромную железную тележку, правда, пустую — видимо, разгрузил какие-то ящики или, там, коробки, и вёз её обратно — может быть, какое-то послушание в трапезной, не знаю... Оглянувшись по сторонам и видя, что никого нет ( мы из окошка просто наблюдали за этой картиной ), он разогнался, как на самокате, оттолкнулся, сел на эту тележку и покатил с горки! Было настолько радостно и забавно наблюдать вот эту вот картину, когда строгий монах, убелённый сединами, катается, как мальчишка! Конечно, об этом эпизоде мы долго рассказывали много... Я к тому, что есть вот эти маленькие, сокровенные лучики радости, которыми хочется поделиться, которые, на самом деле — в простоте. Но, действительно, может оказаться... вот эта вера же этого человека — она же от этого никак не пострадала! Наоборот — это та детскость, та простота, которая выросла в нём вот с этими сединами, в этой... в благочестивой радости, в простоте. И... со стороны, конечно, это дико смотрится совершенно — ну, могло быть... может быть, даже укорили бы его... может быть, даже начальство, увидев, там: «Отец Пантелеимон! Возьми себя в руки!» — и так далее. А для него это было — такой вот маленький лучик ликования, радости, простоты.

Поэтому, у каждого встретившегося человека... вот эта вот буря эмоций... надо быть очень аккуратным, и понимать, что мы, всё-таки, не врачи, не доктора. А если и доктора, и врачи, то не всегда очень умелые, не всегда очень искусные. Не навреди!

А.Ананьев:

— То есть, другими словами, я правильно сделал, что не начал объяснять, почему это необходимо, почему это важно...

О.Димитрий:

— Поразительно — я вот несколько раз наблюдал за реакцией людей, когда ты пытаешься войти с ними в диалог, и что-то... высказать своё мнение или к чему-то направить этот диалог — сразу начинается дискуссия. Как только ты выслушиваешь собеседника, и соглашаешься с ним, и даже делаешь вид... как бы радость такую... соучастия — человек начинает задумываться, и начинает думать: «Да, правда... значит, всё-таки, это не только мой личный опыт — значит, человек меня понимает, и, значит, есть иные радости, и иные шаги...» — и он начинает двигаться. Это как ребёнку, который учится ходить — ему протягивают руку. Ему не говорят: «Иди туда-то! Ну-ка... а теперь сделай то-то! А теперь, знаешь, надо вот не так ножку ставить, а по-другому...», а его берут за руку, и идут рядышком с ним. И даже не идут, а просто... и даже не поддерживают, а просто имитируют эту поддержку. Вот, это и есть такое участие церковного человека в жизни нецерковного человека, который только пытается... или, может быть, пытается отгородиться... или, наоборот, найти ответы на свои вопросы.

Это, такая, тайна умения поделиться этой радостью. Мне кажется, мы торопим очень события. Нам кажется, что должны быть все, как мы — это тоже неофитская такая... ну, если не болезнь, то... такая... ревность не по разуму, когда нам хочется, чтобы все, естественно, разделили мою радость, и, конечно, были вместе со мной в храме. Чаще всего страдают от нашей ревности самые близкие — родители, супруги, дети наши — если вдруг они являются свидетелями нашего воцерковления. Тут надо быть настолько... вот, как раз, внутренне сдержанным.

Вот, пример этой барышни, он говорит о том, каким должен быть неофит. То есть, он должен понимать, что внутри в нём что-то происходит такое удивительное, таинственное — это нельзя расплескать. Нельзя сейчас всех вот потащить за собой. Но это — то время юной Церкви, когда — вот, в Апостольских Деяниях описано — когда «неудержима благодать», неудержимо это действие Духа Святого, и мы его, конечно, благовествуем!

А.Ананьев:

— А нет риска того, что она останется на том уровне, на котором ей вот так комфортно с самой собой?

О.Димитрий:

— Мы подходим к достаточно... может быть, порогу... я бы сказал, скорбному и страшному. Потому, что вера растёт, и растёт она скорбями. И когда у человека начинаются испытания, он невольно переступает порог вот этой своей комфортности внутренней. Он вынужден сам себе отвечать на эти вопросы, он вынужден реагировать на внешние вызовы — там много вот этого перелопачивания такого происходит сердечного, перепахивания этой внутренней почвы. И это — тоже действие благодати. Как ни парадоксально, человек, который вышел из этой ситуации и оглянулся назад — он благодарит Бога за то, что с ним всё это случилось.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Ананьев:

— Вы слушаете «Светлый вечер». Меня зовут Александр Ананьев. Сегодня у меня — великолепная возможность задать свои вопросы неофита прекрасному собеседнику, невероятно светлому человеку протоиерею Димитрию Кувырталову, настоятелю храма Архангела Михаила в Летове.

И сегодня мы говорим о том, для чего нужно ходить в церковь, для чего нужно ходить в храм. И это вопрос не праздный. Я до сих пор не смог найти сам для себя ответа на этот вопрос.

Вот, я сейчас, на том этапе, на котором я нахожусь, я отдаю себе отчёт в том, что я хожу туда потому, что — нужно. Мы говорили с отцом Игорем по поводу того, что... вот, там... Литургия идёт, Литургия проходит, и я говорю: «Отец Игорь, а я ничего не чувствую! Что делать? Может быть, я ущербный какой-то? может, я болею, может, у меня нет дара веры?» Он смеётся и говорит: «Нет, если ты вопрос такой задаёшь, есть».

Смотрите, я Вам нарисую такой... ещё один страшный психологический портрет. Я терпеть не могу скопления людей. Мне не по душе большие шумные компании, людные праздники, Дни города — мне комфортнее с самим собой или с самыми близкими людьми. Мне нравится, когда не шумно, не людно, можно удобно сидеть, и когда никто не беспокоит.

Зачем нужно ходить в церковь, если вот оно — так?

О.Димитрий:

— Человеку не может быть комфортно с самим собою потому, что он, чаще всего, бежит от себя самого. Это уникальное явление, если человеку с самим собою комфортно. Либо это... ну, так скажем... законченные идиоты, или человек, который окончательно ожесточён против всех и вся — это есть патологические такие случаи, они, безусловно, существуют, даже можно описание найти в разной литературе соответствующей, но... либо это святой, человек, которому... вот... даже не с самим собой... а который внутри мирен, которому внутри светло, который имеет эту тихую радость, ничем не омрачаемую. Это, действительно, такая вершина святости. Вот, глядя на преподобного Серафима Саровского, может быть, на преподобного Сергия Радонежского — его ученики, его собеседники видели эту тихую радость.

Поэтому, человеку комфортно с самим собой — это, скорее всего, такой... ну... некий забор. Для внешних: «Не лезьте!» Такая усталость, или даже ожесточение... вот, правильно Вы сказали — от шумных компаний, и так далее.

А сам этот портрет, изображённый этим «психологом» великим современности... каждый, потому что, сам себе психолог — диванные политики, диванные психологи, мы все сейчас вот, на диване, эксперты в самых таких удивительных областях. Так вот, этот портрет, на самом деле, портрет Церкви. Вот, это умение себя самого ощутить в тишине и в покое, и даже в удобном кресле, в комфорте — в общем-то, это сокровенное молитвенное делание.

Ведь, если почитать Афонских исихастов, монашеского такого, подвижнического устроения, которые стремились к молитве, они говорят: «Надо сесть, надо принять позу такую, чтобы на много часов тебя хватило, и, погрузив ум в сердце, начать произносить имя Божие». Вот это вот, такое, сокровенное... даже не уход в себя, а поставление себя перед Богом — это и есть цель церковной жизни! Поэтому, кажется, что там много людей, шумно и так далее... вот... шумно на стадионе, в Дни города, конечно, и даже многие говорят, что где скопление людей, там — скопление страстей, скопление бесов и всего этого вот — негативного фона. Конечно, человек от этого должен защищаться. Это естественная реакция, когда: «Не надо! Я не хочу! Я не люблю... без меня, вот, пожалуйста, празднуйте!»

Но в Церкви же — другое. Там же... если и скопление грешников, то не скопление страстей, уж точно. Во всяком случае, в церкви — совсем другая обстановка, и многие люди из моих знакомых и из, так скажем, тайных прихожан храма говорят: «Батюшка, мы очень часто бываем у вас в храме! Допустим, положено человеку в Воскресный день быть в храме. А мы бываем 4-5 раз в неделю — только тогда, когда никого нет. Мы тихонько приходим в храм, и стоим у иконы. Мы ставим свечи, мы молимся...» Я несколько раз наблюдал, как люди плачут у икон — те, которых я в первый раз вижу в церкви, хотя у нас храму — уже больше четверти века возрождения.

Поэтому, люди приходят, и просто оказываются... вот... обнятыми, прижатыми к такой... благодатной груди святыни... иконы, и они, конечно, тают, как свеча. Это очень радостно видеть. Но сказать, что Церковь — это вот оно и есть, конечно, тоже... слишком, наверное, дерзновенно и смело. Потому, что до сих пор ни один богослов не может назвать границы Церкви — где Церковь начинается, а где она заканчивается. И то, что человек... прекрасно это чувствует, и ощущает, что... вот, если ты переступил порог церкви, ты в храме — не очевидно! А если ты ещё не переступил порог храма, то ты ещё не в Церкви? Тоже не очевидно.

А.Ананьев:

— Ага... Я у вас там никогда не был, в Летове, в храме Архангела Михаила... Есть разница между городскими храмами — вот этими, московскими, и вот...? Я могу просто представить себе, насколько там удивительная атмосфера — в храме, где какой-то очень конкретный приход... Вы, наверное, практически всех в лицо там знаете, и по имени.

О.Димитрий:

— Поразительным образом... вот, я говорю, что храм уже имеет некую историю после своего возрождения, после восстановления из руин, и более 400 прихожан, вот... ну... праздники, мы все Причащаемся... Пасха... конечно, из этих вот 400-500 мы всех знаем в лицо, и по именам, и истории семейные — такая большая община. Очень отрадная, радостная. Но, при этом, каждый Воскресный день не меньше — может быть, треть, а то и половина храма — людей, которых мы видим первый раз. Мы не можем понять, откуда эти люди появляются, куда они потом исчезают, но они на каждой службе есть, эти люди. Ладно, я один... думаю, может быть, я такой невнимательный, там... и прихожане об этом говорят — наша эта община, участники, и батюшки другие, которые у нас служат: «Батюшка, а мы вот их первый раз видим!»

Каждый раз люди первый раз приходят на исповедь. На каждой службе 10-15-20 человек впервые исповедуются — это удивительное время такое! И, конечно, городской храм отличается от нашего, сельского. Хотя, там географически получается сейчас — у нас от нашего храма — 40 км до Мытищ ( до северной границы Москвы ), и так же — до Калужской области ( до южной границы Москвы ), и по бокам — по 15 км. То есть — это центр географический! Ну, там, плюс-минус 1,5-2 км — это не так существенно. Но, всё равно, мы, действительно, являемся вот этим вот, особенным совершенно местом и храмом.

В нашем приходе так сложилось, что люди знают друг друга. У нас очень много общих дел, мероприятий, радостей, событий. Но при этом при всём... буквально вот на днях... ну, Вы знаете, как... замыливается иногда... то есть, свой приход — вот как свой дом, квартира. Вот, гости придут — всё красиво, всё хорошо, гости ушли — убираться надо, и... там... эту посуду мыть, следить, там... лампочки менять — конечно, это канитель, это рутина. Но, при этом при всём, на днях пришла одна девица — такая, очень представительная, высокая, совершенно чудно одетая — современно, я бы сказал... потому, что... в узких штанах — джинсах с огромными ботинками на ногах — такие, чёрные, тяжеленные, как их так...

А.Ананьев:

— Сейчас так носят, да.

О.Димитрий:

— Наверное, да. Я просто отвык, что называется, от такого образа вольной одежды. Но, в данном случае, она пришла, и много задавала вопросов — какие крестики носить, какие колечки покупать, там, и так далее — вроде, такие, внешние вопросы. А потом она села, так, замолчала, и говорит: «У вас тут так хорошо! Знаете, что-то пушкинское или лермонтовское вот в этой обстановке вокруг, на территории храма». Мне было очень приятно это слышать, потому, что XIX век, всё-таки, такой ещё традиционный, ещё такой высокой культуры — Пушкин, Лермонтов — такие имена прозвучали... не сказала «как Серафим Саровский» или... там, где-то... в Киево-Печерской Лавре, а вот, действительно, как что-то такое... усадебное, что-то очень глубокое, мирное, широкое, просторное, красивое, уклад... вот это... устроенное — вот, это было понятно, что человека коснулось. И это было радостно — видеть, что в центре Москвы сейчас, где загрохочет стройка с минуты на минуту, сохранился этот уголок — дай Господь, чтобы он сохранился!

Первый раз, когда мы услышали весть о том, что мы становимся Москвой, к нам приехало СNN — американское телевидение, на территорию храма. И говорят: «У вас такой храм... и вот — Москва, и что... ваше мнение?» Надо было, значит, высказать своё «фи», какое-то негативное отношение — они искали провокационного какого-то сюжета для своего американского телевидения. И, как-то вот... я тогда посоветовался со своими близкими — надо ли давать интервью, вообще, или нет американцам? Они говорят: «Да, конечно, батюшка, надо...» И вот, Господь так умирил, и мы сказали о том, что, во-первых, это место, этот храм — он в наших руках. Мы красоту эту транслируем, мы... всё равно... убирать дорожки, там, мусор... и всё это в наших силах, более того — это наша святая обязанность. С другой стороны, там, где Христос, там и радость. Там, где Дух Святой, где благодать, там и красота. Поэтому, нам как-то бояться того, что придёт Москва... да мы рады! Пускай все приходят — мы поделимся этой радостью! Пусть Москва станет этим раем, пусть Москва станет этим садом, таким, благодатным! И не придёт — мы от этого никак не пострадаем, ничего... потому, что у нас эта красота сохранится, и мы рады каждому приходящему. Пусть каждый, пришедший сюда, услышит эту тишину, этот мир, эту тихую песню гимна благодарности Богу!

А.Ананьев:

— Я очень рад, что Вы сказали слово «дом». Потому, что мы, чуть позже, обязательно поговорим... однако, сначала я, всё-таки, хочу разобраться окончательно с двумя вещами.

Во-первых, я наткнулся на цитату, которую кому только ни приписывают. Звучит она так: «Для общения с Богом мне не нужны никакие посредники». Я сразу вспомнил великолепную историю. Храм Мартина-исповедника на Таганке, и едет газель — по пустой дороге. Едет газель. За рулём такой грузный дядька, и он так... козырёк отодвинул (который — чтобы солнце не светило ), посмотрел наверх, на колокольню... посмотрел, посмотрел, потом посигналил пару раз... только после этого перекрестился — после того, как его «заметили» — перекрестился, улыбнулся, и дальше поехал.

О.Димитрий:

— Ой, красота какая!

А.Ананьев:

— Вот — без посредников! Что называется — напрямую! Ещё посигналил, чтобы обратили на него внимание!

О.Димитрий:

— Ангели, да... чтобы заглянули... под козырёк!

А.Ананьев:

— Да, да... так вот... поговорим о посредниках.

Многие воспринимают Церковь как институт, посредника между — абсолютно и естественно — верой и человеком. И они говорят: «Так, но нам не нужны агенты».

О.Димитрий:

— Конечно. С одной стороны, не нужны. Но, опять же, возвращаясь к образу родительской любви — ребёнок учится ходить, всё-таки, с помощью родителей. И это материнское тепло просто ему необходимо, как воздух. Ощущение тыла, что рядом с ним кто-то есть, и даже если он упадёт, его поднимут, его поддержат.

Поэтому, в каком-то смысле, это тоже такое... высокомерное достаточно заявление, что «нам не нужны посредники». Я — за то, чтобы человек открыто общался с Богом, лицом к лицу. Это и... в Священном Писании об этом... так должно быть. Но Церковь... знаете... в какой-то момент, как институт, стала необходимой, востребованной. Как некий регламент жизни, как некая форма нашего благочестия. Потому, что нам проще... ну, опять же... если взять институт армии — там более чем всё регламентировано, всё жёстко по Уставу, всё чётко по форме. И попробуй, обратись к старшему по званию как-то несоответствующим образом — получишь не просто, там, выговор, или недоуменный взгляд, или шутливую улыбку, а получишь наряд вне очереди, а то и гауптвахту, и всё, что угодно!

Поэтому, это... как бы... другой аспект вот этой дисциплинированности. Многие говорят: «Ну... армия и Церковь — это две противоположности!» Нет, конечно, это, на самом деле, не противоположности, это — где-то в глубине — фактически, одно. А чтобы человека дисциплинировать, или вытянуть его в эту вертикаль, которая должна изначально... требуется, необходимы, в буквальном смысле слова, некие упражнения. Это на церковном языке называется «аскетизм».

То есть, фактически, мы приходим к необходимости подвижничества. К неким обязательным формам, которые человек, соблюдая, вырастает — в следующую меру. Это — следующий шаг. Мы не должны всех равнять по одной мерке.

Если, допустим, младший школьник зайдёт в институт, в университетскую обстановку, он... ну... у него шок будет. Где здесь учёба? Где здесь наука? Как это, вообще... о чём здесь? Так же и мы, когда, допустим, появляемся где-то, в каких-то сокровенных местах — например, где живут келейно, в скиту афонские подвижники, ещё что-то — мы немножко теряемся в непривычности этого регламента. У них он есть, безусловно, но он настолько свой, настолько не схож с общецерковным устроением!

Так же и для неофита — есть определённые правила, которым он только начинает навыкать, и для человека, уже зрелого, который в Церкви много десятилетий, который, может быть, вырос в Церкви. Для него, мягко говоря, это не проблема — ходить в Воскресный день или в субботу вечером на исповедь, а для неофита — это целый подвиг. Он накануне пыхтит, потеет, выписывает свои грехи, вспоминает тщательнейшим образом... а для человека, который уже десятилетия в Церкви — он эти грехи знает наперечёт. Он говорит: «Батюшка, ну, там... говорю одно и то же». Нет, не одно и то же! Надо врага обличать, надо каждый раз не соглашаться с этим врагом — это уже другого уровня работа, но она должна быть.

А.Ананьев:

— Ой, и не говорите! А ещё потом, после исповеди, ещё возвращаешься домой, и думаешь: «Вот, ведь... о главном-то, всё равно, и не поговорил!»

Благодарю Вас, а мы прервёмся ровно на минуту, и через минуту вернёмся в студию светлого радио!

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Ананьев:

— Добрый вечер! Вы слушаете радио «Вера» — светлое радио, «Светлый вечер». И, в рамках «Светлого вечера», я, Александр Ананьев, продолжаю задавать вопросы неофита — вопросы человека, который только-только делает первые шаги в храме.

Я крестился на Сретенье, совсем недавно. Вопросов у меня много, и... дай Бог, чтобы они не закончились, наверное... потому, что...

О.Димитрий:

— Да, это на самом деле, удивительно...

А.Ананьев:

— ... мы с коллегами обсуждали не так давно, и мне говорят: «Ну, вот, что ты — неофит? Вот, пройдёт... сколько пройдёт... ну, год пройдёт — и всё, ты — не неофит! И вопросы у тебя кончатся». А я сижу и думаю: «Не-е-ет... нет! Вопросы у меня никогда не закончатся!»

О.Димитрий:

— Я могу утешить! Возраст неофитства — это 10 лет.

А.Ананьев:

— А я читал — 3 года, в интернете.

О.Димитрий:

— 3 года, 2 года — это те сроки, когда можно уже рукополагать во священники, или, там... становиться крёстным — это некие уже этапы церковной жизни, внутри. Но, сам по себе, возраст неофитства — он требует, всё-таки, более длительного периода, и это — хороший промежуток времени.

А.Ананьев:

— У меня есть моё ощущение на сей счёт — я всё время сравниваю это с опытом вождения автомобиля.

Мой инструктор мне говорил, что: «По-настоящему водить автомобиль ты будешь только через 5 лет непрерывного вождения!» У меня было 7, скажу честно. Я вот только через 7 лет начал спокойно себя чувствовать. А мой друг — он за полгода!И он реально чувствует себя очень хорошо! Ну, это так, к слову...

О.Димитрий:

— К слову, да... по поводу тоже неофитства, и вождения...

Мой хороший друг на этот счёт говорит следующее правило: «Как только человек считает, что он уже умеет водить машину, с ним начинаются разные приключения на дороге. И, как только он считает, что вокруг него никто не умеет водить машину, начинаются аварии!»

Поэтому, очень важно сохранить эту трезвость — в духовной и церковной жизни.

А.Ананьев:

— Слушайте, какой прекрасный пример! В отношении и церковной жизни тоже. Вот это вот... высокомерие-то — его надо куда-то девать!

О.Димитрий:

— Обязательно!

А.Ананьев:

— Как только появилось — значит, что-то пошло не так...

О.Димитрий:

— Вот — вопрос исповеди! Мы приходим к тому регламенту, который — хочешь, не хочешь — а он сам тебя поставит, что называется, в строй, и вынудит тебя быть внутри собранным, дисциплинированным, и всё время хватать за хвост вот эту вот страстишку — одну, другую, пятую, десятую, сколько их там...волосы начинают шевелиться на голове! Но, так или иначе, их всех можно посчитать — ничего в этом катастрофичного нет.

А.Ананьев:

— Я, с Вашего позволения, приглашу Вас ещё в следующий раз, когда мы будем обсуждать умение видеть свои грехи, потому, что это — отдельная тема, отдельная передача.

А сегодня мы обсуждаем вопрос, не менее важный. Зачем нужно ходить в храм? И, размышляя над этим вопросом, я пришёл ещё одному вопросу: так храм — это, всё-таки, он — для человека, или для Господа? Вроде как Богу дом не нужен, Бог — везде, и храм — для человека...

О.Димитрий:

— Да, да... я в школе об этом говорю с детьми. Они говорят: «Мы же везде помолиться можем Богу?»

А.Ананьев:

— Вот! И вчера мимо меня пробегал, на моё счастье, мой очень хороший друг — Андрей Альбертович Анисимов — удивительный человек, построивший столько храмов в этой стране, что просто невероятно — заслуженный архитектор России, член Союза архитекторов России, глава правления Гильдии храмоздателей — и я задал ему этот вопрос.

Говорю: «Андрей Альбертович, вот, для кого Вы строите храмы — для человека или для Бога?» И как Вы думаете, что он ответил?

О.Димитрий:

— Ну... тут... всегда сложно выбрать из двух — должно, мне кажется, что-то быть третье! Вот это, внутреннее...

А.Ананьев:

— Ну, тогда давайте послушаем. Мне очень узнать Ваше мнение.

«Моё глубокое убеждение, что мы строим храмы, всё-таки, для людей. Я считаю, что Господь не нуждается в том, чтобы мы строили Ему дом — Он везде. Как известно: где двое во имя Его, там Он посреде нас. Так, что... мне кажется, что то, что мы делаем для создания... вот... пространства, так называемого „Литургического пространства“... то есть, мы создаём людям ту атмосферу, в которой они встречаются с Богом, и готовы с Ним разговаривать. То есть, мы — средство, которое создаёт им пространство».

О.Димитрий:

— Ну, да... замечательная, на самом деле, интуиция. И это говорит, прежде всего, о зрелом духовном состоянии человека, который, действительно, прекрасно отдаёт себе отчёт, чем он занимается, и это — дело любви. И любви, прежде всего, к Богу.

Конечно, мы строим храмы не Богу. Потому, что было бы наивно предполагать, что таким образом мы становимся как-то лучше, или ближе к Богу, или Господь становится ближе к нам.

А.Ананьев:

— Ой, слушайте... а позвольте, я Вас перебью... Моя жена сегодня мне рассказывала о фрагменте из Ветхого Завета. И вот, она рассказывала о том, какие должны быть скинии. И там было чёткое руководство: вот эти брёвна — сюда, вот эти брёвна — сюда...

О.Димитрий:

— Да, ткань — такая должна быть...

А.Ананьев:

— То есть, это — наставления Господа.

О.Димитрий:

— Вот... это — момент... мы входим, вот... как сказать... в регламент — то, что должно быть, как должен строиться храм. Тут мне хотелось бы такую параллель провести — с иконописью.

Икона — не Богу мы пишем, конечно, мы себе пишем эти иконы. «Иконы, — говорят, — они закрывают от нас то действо, которое происходит в алтаре — эти огромные иконостасы православные! Надо открыть, как у католиков, или как в Византийской империи — были низкие иконостасы, мы видим, что в алтаре». «Нет! — говорит отец Павел Флоренский, и многие за ним богословы, иконописцы, — они не закрывают, они открывают нам то действо, которое, действительно, происходит в алтаре!» Даже человек есть икона, только образ Божий, и мы часто сами являемся как бы заслонкой такой между миром видимым и невидимым — сами для себя часто, и для окружающих — нашими эмоциями, там, и нашим общением. Поэтому, храм — это икона, которая нас вводит в это пространство невидимого мира, пространство благодати. И там, конечно, всё должно быть сообразно этому невидимому миру, что очень сложно нам на человеческом, символическом языке ввести вот в это... в такие... грубые архитектурные формы, не говоря уже, там, о пластике человеческого движения и тела. Ведь храм очень человекообразен. Ведь он, как это говорят — антропоморфен храм. Это — удивительное, само по себе, явление в мире человеческой культуры, храмоздательства. Если мы этот храм построили и посвятили Богу, и этот храм построен, как говорят — по канонам, по уставу, как он и должен быть... как икона должна быть написана — он сам говорит с нами на языке благодати, невидимого мира, на языке ангельском. И человек, входя в этот храм, слышит — иное, он видит... Не потому, что там, скажем... вот этот свод — он так формирует пространство, или звук там идёт так, что человек... там... что-то начинает слышать, или ощущать. Тут, поразительно... вот, все эти теософы, все сектанты, которые пытаются стать под купол и услышать... какие-то энергии притянуть — они на правильном пути, у них интуиция верно работает, всё так! Но только надо не энергии там... скажем... собирать, или слышать, или как-то... а благодать. Это — высшая, нетварная энергия. Энергия, но она — энергия Божия, она ни в какие наши рамки физические не входит.

А то, что храм, действительно, антропоморфен — ну, он создаёт то пространство, которое изначальнобыло в Раю, в Эдеме, у Адама — в потерянном нами Раю. Оно, конечно, возвращает человека к себе самому! И это — естественно. Вот эта гармония, тот мир, та тишина — в храме всё по-другому, люди по-другому разговаривают... хотя, вроде бы, люди остаются теми же, но у них у всех вот меняется всё! Поэтому сказано: надо ходить в храм, там, в опрятной одежде, или — в соответствующей, надо постараться быть в должном виде, подготовиться к приходу в храм — всё это регламент, всё это, конечно, некая обязанность, и это тяготит немного многих людей, но это, как раз, и есть — ключик к радости.

Когда мы идём куда-то... ну... не знаю... там, на День рождения к другу, например, в ресторан — конечно, мы одеваемся, мы готовим подарок, мы речь какую-то думаем, какую сказать — это обременительно, но это — ключ к радости, к нашему общению. То же самое — в храме, когда мы идём на встречу с Богом.

А нужно ли идти в храм на встречу с Богом? Ведь можно же, на самом деле, Бога встретить — где? Как апостол Павел — на пути в Дамаск, когда он гнал христиан, и шёл, там... другие, там... можно тысячи примеров привести из жизни святых и несвятых, как они встречали Бога! А в храм мы не должны... как говорят: а нужно ли ходить в храм? Нужно в храме — жить, надо там — пребывать.

Хождение в храм, чаще всего, бывает такое... знаете... ну... как некая... уплата налогов, как некая тяжёлая повинность.

А.Ананьев:

— Вот, я сейчас об этом же думаю. Вот, буквально недавно, здесь же, на Вашем месте сидел отец Вячеслав Перевезенцев, которого Вы очень хорошо знаете, и мы, как раз, говорили... Мы говорили о свечах, и, в частности, о тех людях, чья вера начинается и заканчивается фразой «зашёл в храм — свечу поставил». Но — Вы его знаете — он, со всей своей категоричностью, говорит: «Вот, те, кого вы называете христианами — это не христиане! Это — язычники!» И здесь мне очень важно, знаете, чтобы Вы сейчас провели границу, межу тем... ну, понятно, в храм ходить нужно... между тем, как можно, и как — не можно.

О.Димитрий:

— Если бы я был вот этим... своим оппонентом, батюшкой Перевезенцевым отцом Вячеславом, я бы, конечно себя... ну... нашёл бы эту границу и так далее. Я, как раз, не хочу эту границу проводить. Я считаю, что она есть, но она в сердце у каждого, эта граница — дозволенного и недозволенного.

А так — человек абсолютно свободен. Он может ставить свечи, а может — не ставить свечи. Я могу поделиться личным опытом, сокровенным. Я начал ходить в храм... ну, наверное, лет пять я не ставил никаких свечей. А потом, когда я стал священником, я снова перестал иметь в этом нужду. Потому, что я ставлю уже свечи, которые передают люди — я не сам уже от себя... редко, если где-то паломничаю, там, я возьму свечу, поставлю. Но это, действительно, настолько редкое для меня явление, которое совсем не говорит о скудости моей религиозной жизни, или о каком-то там... о холодности моего сердца — это совсем другое. То есть, свеча — это символ молитвы, это — некая жертва на храм, которую человек приносит, но это — его сердце приносит, и оно хочет вот это сделать, и мы не можем ему в этом воспрепятствовать, возбранить.

Поэтому, говорят: «Сколько стоит, батюшка, вот эта свеча?» Говорят: «Это — за Ваше пожертвование». «Нет, всё-таки, Вы мне скажите, сколько она стоит!» Мы не можем воспрепятствовать человеку оказать доброе дело!

А что касается пребывания в храме — конечно, надо понимать, что мы ходим в храм не записки писать, не свечи ставить, не просить у Бога здоровья своим близким, хотя и первое, и второе, и третье, и десятое — всё это нужное, всё это так и происходит... мы в храм приходим — вкушать тайну Божественной Жертвы. Причастие, Литургическая жизнь в храме — это самое важное, то, ради чего храм строится. Храм строится ради Причастия. Не ради нашего... вот этого... энергического восстановления, там, обмена каких-то там сил потусторонних, или общения друг с другом, потому, что — много людей, мы все встречаемся, шумно в храме, община, всё это... дети, конечно — а куда их? В храм придти, потому, что мы все там в Воскресный день... или же, действительно, какое-то вот... сокровенная печаль, переживание сердца, или тишину услышать... а мы идём Причащаться. Поэтому, особое пространство храмовое — оно всё сформировано, и всё выстроено вот такими... концентрическими кольцами, кругами, волнами — вокруг Причастия.

А.Ананьев:

— Вот это, на самом деле... Вы даже не представляете себе, насколько это неочевидно для всех остальных — вот, кто не ходит в храм. Для меня это было неочевидно — ещё, там, полгода назад.

То есть, в центре всего смысла существования вот этого храма рядом с домом, в центре ответа на вопрос, зачем нужно ходит в храм — именно Причастие. Литургия и Причастие. А это — очень конкретное действие, которое происходит в конкретное время, по каким-то причинам конкретным, с какой-то конкретной целью.

И вот, о Причастии мне хотелось бы поговорить отдельно — вот, в свете вопроса, зачем ходить в храм.

О.Димитрий:

— Причастие — безусловно, является центром духовной жизни, религиозной... вообще, жизни человека. Потому, что это — ключевая точка... или, так скажем — точка отсчёта, или вот то ядро человеческой истории, которое было совершено в историческое время — несколько тысяч лет тому назад, в Сионской горнице, в Иерусалиме, перед страданиями Спасителя Христа, перед Его смертью и воскресением из мертвых, перед ключевыми историческими событиями.

Господь, до своей смерти на Кресте, преподал хлеб и вино, сказав апостолам: «Ешьте и пейте! Это — Тело, а это — Кровь моя». Не «как бы Тело», не «как будто бы Кровь», не «представляйте себе, что...», но «вкушайте — это Тело, это — Кровь». И, с этого момента, "сие совершайте в моё воспоминание«— всегда собираясь вместе. То есть, Церковь там, где Причастие.Церковь там, где Христос, там, где Тело и Кровь Спасителя. Там, где, в буквальном смысле слова, мы становимся со-телесны, или едины в Боге, и друг с другом, потому, что — одна Пища. Это и есть та тайна единения, которая ради этого совершается.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Ананьев:

— Вы слушаете радио «Вера», светлое радио. Меня зовут Александр Ананьев. И сегодня мы с нашим гостем, протоиереем Димитрием Кувырталовым, настоятелем храма Архангела Михаила в Летове, ищем ответ... ну... вернее... он-то его знает, а я вот его ищу — ответ на вопрос, зачем нужно ходить в храм.

И вот, к этой — четвёртой части нашей программы — мы подобрались, на мой взгляд, к главному. К тому, что храм, в первую очередь, это Литургическое пространство. Это место, куда люди приходят именно для того, чтобы Причаститься, в первую очередь, хотя целей, как вы заметили, может быть много.

Понятно, этого нельзя сделать дома. А дома можно молиться.

О.Димитрий:

— Литургия — это соборное дело, это слово переводится как «общее дело». То есть, для всех христиан, для всех тех, кто знает Христа — причём, знает не из книжек, не как-то умозрительно, или представляя себе Его как идеального человека, или мыслителя, философа... там... нравственного наставника — а именно как Личность. Если вот это личное знание Христа есть, мы единимся вокруг Христа, именно вокруг Причастия — того, что Господь оставил нам, собирая всех людей со всей Вселенной именно вокруг Чаши Евхаристической, Причастия.

Прежде, чем... ну... это правильно Вы предостерегли в самом начале нашей беседы о том, что догматических формул должно быть как можно меньше. Я поэтому вспомнил замечательный эпизод — тоже поделюсь сокровенным таким переживанием. Мы были на Святой Земле, в Иерусалиме, служили ночную Литургию на Гробе Господнем. И, понятно, что заходишь... кто там был, помнят это расположение — и Голгофу, и Кувуклию... сначала заходишь на Голгофу, кланяешься, Камень Помазания — и вот, такое ощущение было... вселенской скорби. Потому, что вот здесь вот сконцентрироваласьэта скорбь, этот ужас, этот кошмар — Богоубийства, и человеческой злости, и, в то же время, беспомощности... и, в то же время, этой Жертвы Любви Господней. Очень много было мыслей, переживаний, они, вот как-то так, собрались в сердце, в комок сжались... Потом было Причастие на Гробе Господнем. Служба такая ночная, очень торжественная, всё очень красиво происходило. Мы причастились. И когда я вернулся, уже выходя из Храма, снова к Голгофе — вот... чувство благодарности и какой-то неземной радости.Одно и то же место, одни и те же впечатления и мысли, и события, в общем-то, переживаемые — но они разрешились в радость. Как вот аккорд какой-то тяжёлой симфонии потом разрешается вот в это... вселенское ликование. Это ощущение — моё личное сугубо, сердца моего, но мне показалось, что оно имеет отношение к общецерковному опыту — то, что так и должно происходить! Это естественно. Вот эта радость предстояния пред Богом, причастности к Божественной... не просто Жизни, а Божественному соучастию в нашей жизни — участие всех во всём — это есть Церковь. Поэтому в Церкви надо — пребывать. Туда сложно «ходить» — там надо жить! И, выйдя из храма, я не выхожу из Церкви. Я в ней остаюсь. И я эту радость ликующую несу дальше! Поэтому мне хочется поделиться, поэтому мне хочется, чтобы любой встречный — мой друг, прохожий — пошёл со мной в Церковь! Когда я его привожу в Церковь, он говорит: «Ну... красиво у вас тут, хорошо... ну, и всё замечательно!» — я понимаю, что я что-то не так сделал. Я не показал ему эту радость Богообщения! Она у меня в сердце как-то ещё... тоже, как в некоем семечке ещё сокрыта, я не могу её явить, как являли её святые.

Когда со святым общаешься — вопросов нет, всё ясно! А когда общаешься с грешниками, очень много вопросов всегда возникает!

А.Ананьев:

— Ну, вот... поэтому и я-то не могу толком ни на какие вопросы своих совсем не посвящённых ни во что друзей ответить.

Наткнулся на мысль — в том же самом интернете. Вот, Вы меня сейчас поправите — так оно или нет? Потому, что я не уверен... как не уверен во всём, что есть в этом интернете... в правдивости этой мысли.

Если я не ошибаюсь, Иисус учил, что молиться нужно, закрывшись в комнате, наедине с Богом — в тишине, уединении и покое. Так это или нет?

О.Димитрий:

— Христос несколько раз обращался к теме молитвы. И каждый раз это было не неожиданно для самих апостолов. Это было некое... ну, как сказать... противоречие их привычному опыту.Господь как бы пробуждал их к этому. И мы помним Гефсиманскую молитву Спасителя Христа, когда Он просил побыть рядом с ним — тех, кто не мог понять, вообще, что происходит. Хотя, Господь даже не объясняет им, а говорит: «Ну, побудьте рядом со мной!» Это — те сокровенные переживания, которые ни с кем невозможно поделить, а Богу хотелось — в данном случае Христу — хотелось иметь соучастников этого.

С другой стороны, ну — да, закройся в комнату, в клеть твою, и помолись Богу в тайне, и Бог, видящий тайное, воздаст тебе явно«.

А с другой стороны, когда апостолы просили: «Научи нас молиться, как и фарисеи, и Иоанн научили учеников своих молиться», Господь говорит: «Молитесь так: Отче наш, который на Небесах...» То есть, не «Отче мой... каждый закройся у себя и скажи своему Богу, Отцу, который твой Отец...», а Он сказал: «Отче наш...» Мы все вместе должны молиться.

И вот это вот — День Пятидесятницы, День рождения Церкви, когда все апостолы были собраны вместе — опять же, по повелению Божию, когда Господь сказал: «Никуда не отлучайтесь, будьте вместе собраны, и ждите, когда Утешитель придёт».

И само Причастие было, когда Он собрал всех, в том числе и Иуду, который уже был... окончательно утвердился в своём намерении стать предателем.

То есть, Господь — собиратель. Он собирает всех людей. Поэтому, для молитвы необходимо пространство и общественное, и уединённое. И то, и то. Молитва тайная, домашняя, келейная — это фундамент общественной, праздничной, торжественной молитвы. Как два крыла у птицы. Одно без другого — никак.

А.Ананьев:

— То есть, искать между ними разницу — бессмысленно и неправильно?

О.Димитрий:

— Её можно сформулировать, её можно обосновать, но это, действительно, абсолютно разные делания, абсолютно разный опыт. И плоды этого делания — разные.

У меня был один... тоже... случай. Наш прихожанин... точнее... его, конечно, сложно назвать прихожанином — человек, который был разбойником. Со школьной скамьи я его знаю — лихой совершенно мальчишка, потом вырос — вот эти 90-е... там... чем только он ни занимался. И богатым пытался стать, и становился, и машины продавал-перепродавал, и, там, какие-то схемы... и даже какие-то драки — в общем, всё, что угодно было. Я никогда не брал его в расчёт как церковного человека.

И вдруг неожиданно он пришёл к нам в храм. Поисповедовался и Причастился. При этом оказалось, что у него, по большому счёту, нет каких-то... ну, так скажем... сильных, тяжких грехов за его спиной, чтобы мы могли бы ему отказать в Причастии... там... не допустить к Чаше.

Вот, он поисповедовался и Причастился. И через неделю он пришёл снова в храм: «Батюшка, я просто хочу поделиться. Я вышел из храма ( а у нас там поле огромное — километра два-три до следующей дороги ), я пошёл по этому полю — у меня крылья за спиной! Мне казалось, я лечу!» Он приехал на машине, из города — он бросил свою машину... он просто вышел из храма — и пошёл! Вот, туда куда-то, вдаль, ввысь... и говорит: «Меня это ощущение счастья — до сих пор оно меня не покидает!» Вот, это ощущения Причастия — вдруг тебя Господь коснулся, и ты стал Ему родным. И всё меняется в жизни! И он, действительно... он женился, у него, там... детишек сейчас трое, по-моему, он весь такой... человек, которого просто однажды Господь поставил перед Собою.

И сказать, что он теперь ходит всё время в храм... он всё время пребывает в этом храме. Он — всё время в Церкви.

А.Ананьев:

— Я поделюсь с Вами своим ощущением. Готовясь к разговору с Вами, я был настроен услышать от Вам, там, категорическое: «В Церковь ходить надо! В храм ходить надо!» Я ни разу за это время от Вас этого не услышал! А желание прийти туда стало... знаете... каким-то невероятным!

О.Димитрий:

— Вот, это как раз то, что дорого лично мне, и мне кажется, что это не может быть не дорого другому человеку. Это то, что, действительно, человека делает человеком, делает нас счастливыми, делает нас — вместе.

Потом, вот... можно два слова... про интернет хотел сказать. Конечно, удивительное явление современной жизни. Только это не панацея, не таблетка от всего сразу, там... как оно... информационный вал — он только его увеличивает, и как разобраться в нём?

Вот, древние отцы говорили так: что надо знать лично опыт человека, который имеет этот опыт Богообщения, и только его слушать.То есть, в данном случае, духовничество в Церкви — это тот стержень, на котором всё держится.

Поэтому, когда мы в интернете смотрим любую статью — мы не знаем, кто её написал, и с каким личным опытом он её написал. И учитывая, что есть опыт, мягко говоря, не то, что не церковный, а — антицерковный, и, вообще — грязный мистический опыт, если не сказать оккультный, и все люди там пишут, и вот, прочитав эту статью — мы не можем сказать источник.То есть, человек опытный, духовный может увидеть, что это неправильная, нечистая статья, или, там... какое-то мнение, а человек нецерковный, не имеющий этого опыта, конечно, разобраться не может.

Поэтому, надо читать святых отцов. Как Игнатий Брянчанинов говорил: не будет у нас наставников духовных, но у нас есть книги! И вот, если книга авторитетного святителя, подвижника, преподобного — надо её прочитать.

Вот, две книжки — «Авва Дорофей» и «Лествица» Иоанна Лествичника. Если мы их одолеем в своей жизни, мы никогда... мы, во всяком случае, всегда почувствуем ложь чьего-то мнения, потому, что мы узнаем, что такое, действительно, настоящий человек, который имеет опыт Богообщения.

А.Ананьев:

— Не доверяйте интернету, доверяйте книгам — это правда. Каждый раз, когда человек узнаёт, что... там... я хожу в храм, или читаю молитвы перед трапезой, они говорят: «Ну... фанатизм какой-то...» И я слышу вот слово «фанатизм» довольно часто. В разных контекстах. И не мог не спросить Вас, в контексте вопроса «нужно ли ходить в храм», «как часто нужно ходить в храм», «почему нужно ходить в храм»: нет ли какой-то обратной стороны... такой... запредельной, которая бы определялась словом «фанатизм»?

О.Димитрий:

— Есть, конечно. Человек страстен. Человек — невоздержан. Мы даже в своих положительных, добрых, позитивных эмоциях — не знаем меры. И вот, опять же, удержать эту... как хорошее вино: если его раскрыть, оно выдохнется, а если его удержать... вот... в бочке, там, в бутылке и так далее — оно вызреет.

То же самое — с нашими вот этими добрыми эмоциями. Они... как... благодать — она тоже веселит сердце человеческое — и оно должно удержаться.

Но, конечно... вот, мы говорим, там — регламент — нужен он? Конечно! Общественная молитва? Безусловно! Трапеза общая и молитва? Конечно! Но, как у апостола Павла сказано: «Всё у вас благопристойно и по чину да бывает». То есть, чин должен быть, но и благопристойность должна быть. Мы не должны навязывать людям... опять же... свои ощущения, свои эмоции. Поэтому, молитва в церкви читается — если кто-то был, и имеет этот опыт слышания такой молитвы — на одной ноте. «Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй...» — без эмоций. «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей! ( произнося сильно эмоционально каждое слово )» — дико бы звучало это в церкви. А когда это звучит на одной ноте — чтобы не выплёскивать своё ощущение, не навязывать его другим, и чтобы каждый человек, слыша эти слова, сам переживал их в своём сердце, и адресовывал их Богу... там... себе самому, и так далее.

Поэтому, конечно, молитва перед трапезой нужна — трапеза должна быть благословлена и освящена, и посвящена Богу. Это тоже такой... сокровенный религиозный таинственный момент нашего соучастия. Мы Бога приглашаем быть вместе с нами за трапезой — это отрадно и радостно.

Ну... я просто личным опытом хочу поделиться. Младший сын... ну... дети, слава Богу, выросли в традиции церковной, и, я надеюсь, благочестивой... и младший сын стал креститься на все иконы. Вот, только увидит икону — и крестится, видит — крестится, видит — крестится. И, буквально, проходя, там... 10-15 метров по дому— дома много икон, или где-то на улице, он уже просто автоматом начал креститься, и над ним уже старшие дети стали посмеиваться — какие-то шутки, там, и так далее. И было понятно, что религиозное желание поклониться святыне — оно... как бы... уже перевалило в некое даже не... кощунство, там... ну... в некую комическую такую часть. И когда... все, в общем-то, люди благочестивые... пришлось с ним немножко так побеседовать, подкорректировать.

И, действительно, мимо иконы, мимо храма проезжая, можно просто поклониться. Не обязательно креститься, там, в автобусе, в транспорте, если там битком всё набито, а мы будем поклоны земные класть, потому что храм проезжаем... и так далее. Очень всё благопристойно и по чину у нас пусть будет!

А.Ананьев:

— Не должно это свербить внутри, что вот — ты смалодушничал, не перекрестился, а поклонился?

О.Димитрий:

— Есть момент исповедничества. Это уже как момент такой — мученичества. То есть, если ты чувствуешь, что кругом все... значит... ожесточены против храма, или, наоборот... иноверцы, там, и так далее, и ты один тут вот только можешь сказать слово правды и поклониться Богу — ну, наверное, да. Древние мученики — некоторые, далеко не все — шли на муки, на смерть, именно громогласно, публично исповедуя Христа, и часто даже оскверняя капище и так далее, глумясь над идолами...

А.Ананьев:

— Отбивая руки золотым идолам — да, да, да...

О.Димитрий:

— ... было очень много таких ярких эпизодов в святоотеческой жизни.

Но позволю себе, наверное, такой рассказать случай, с одной женщиной в Сербии произошедший. Она очень жаждала мученичества за Христа — она была уже пожилой, седьмой десяток, жила одна, девица, никогда замуж не выходила, детей не было. Ну, что... вот, как раз, в эти 90-е годы хотела пострадать за Спасителя Христа. И говорит: «Только пойду я благословлюсь у батюшки в храме». А батюшка молоденький в церкви.Она подходит и говорит: «Батюшка, благословите меня мученичество принять за Христа! Тут, албанцы, тут... гонения на христиан на православных...» Он говорит: «Мать, ты чего? С ума сошла, что ли? Какое тебе мученичество? Иди домой, занимайся своим делом! В храм будешь ходить, там всё... Богу молись — Сам Господь всё устроит!» Как та расстроилась! Она идёт и плачет. Плачет навзрыд, и утешения нет! Хотела мученичества... и тут Господь ей навстречу, и говорит: «Ты чего плачешь?» «Господи, хотела за Тебя мученичество принять, а мне батюшка говорит... не благословил, не разрешил...» «Ну, — говорит, — ты уже мученица в Моих глазах! А теперь ещё побудь и послушницей».

То есть, есть сокровенная совершенно интуиция и правда Божия, которая гораздо глубже и важнее, чем наши вот эти религиозные порывы.

А.Ананьев:

— И вот, на этой, очень светлой и радостной, ноте, в которой Вы, отец Димитрий, выдержали весь этот час — за что я Вам очень благодарен — я заканчиваю вот эту часть «Светлого вечера», мои «Вопросы неофита», которые я задавал сегодня протоиерею Димитрию Кувырталову, настоятелю храма Архангела Михаила в Летове.

И я — не буду Вам обещать, что в эти выходные — но я обязательно приеду к Вам! Вы так рассказали о вот этой атмосфере вот этого храма!

О.Димитрий:

— Буду очень рад видеть! И, конечно, я хотел быть сегодня очень сдержанным. И не просто хотел, а, действительно, был сдержанным. Поэтому, если эта радость выплёскивается и очевидна, то мне от этого — вдвойне радостно!

А.Ананьев:

— Спасибо Вам!

О.Димитрий:

— Всего доброго!

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА».