«Взгляд художника Павла Рыженко». Светлый вечер с Тихоном Рыженко (09.10.2018) - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Взгляд художника Павла Рыженко». Светлый вечер с Тихоном Рыженко (09.10.2018)

* Поделиться
Тихон Рыженко

Тихон Рыженко

У нас в гостях был Тихон Рыженко — историк, писатель, сын художника Павла Рыженко.

Мы говорили о творчестве Павла Рыженко, о взгляде художника на русскую историю и о том, почему для него была так важна духовная и историческая тема.


А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие слушатели! Я — Алла Митрофанова. И в гостях у нас сегодня Тихон Рыженко — историк, писатель, сын художника Павла Рыженко. Добрый вечер, Тихон!

Т. Рыженко

— Здравствуйте, дорогие друзья!

А. Митрофанова

— О Павле Рыженко мы сегодня будем говорить. Может быть, его имя кому-то знакомо, может быть, сегодня кто-то впервые услышит об этом замечательном художнике — его по праву называют таким явлением двадцатого и начала двадцать первого века. Конечно, его работы — это такая историческая живопись, очень масштабная. И у него есть диорамы даже, посвящённые крупнейшим историческим событиям истории России. Например, та диорама, которую видела я — «Великое стояние на Угре» — она развёрнута в музее при Тихоновой пустыни в Калужской области. Собственно, Тихонова пустынь, монастырь Тихона Калужского — это такое место, которое как раз недалеко от той самой исторической точки, где происходило Великое стояние на Угре в 1480 году. И эта диорама производит колоссальное впечатление. Я помню, как у меня мурашки бежали по телу и хотелось рассмотреть каждую деталь. Но Павел Рыженко, к сожалению, уже не с нами — всего 44 года ему было, когда он ушёл из жизни, и это как-то катастрофически мало. И при этом те работы, которые он оставил, каждая из них, по-моему, заслуживает отдельного рассмотрения и внимания. И сейчас в Москве как раз проходит выставка работ Павла Рыженко. Тихон, расскажите, пожалуйста, куда можно прийти, чтобы увидеть работы вашего отца.

Т. Рыженке

— Адрес, где проходит выставка, будет проходить, дай Бог до 28 октября, это Черниговский переулок дом 9, дробь 13. И помимо того, что там можно будет увидеть картины, собранные по определённой тематике — это наш исторический путь от веча к престолу — от демократического государственного существования к монархическому, от идеи жизни для себя постепенное развитие наше культурное к существованию идеи жизни «за други своя». Там же можно будет услышать и подробную экскурсию о каждой картине — я их провожу: с часа до трёх — первую экскурсию; и с четырёх до шести — вторую, каждый день, кроме понедельника. И сама эта тема, которая являлась для папы, наверное, самой главной, это история развития русского мира, которая складывалась, в общем-то, из истории развития и судьбы каждого отдельного героя, которого он изображал на картинах, будь то князь Святослав, который смирился и за счёт, в общем-то, своего милосердия и сострадания к своим воинам готов был пренебречь своей славой и примирился с Иоанном Цимисхием, с которым он воевал — византийским императором в городе Доростоле, когда у него был выбор: броситься на меч и не сдаваться в плен, не примиряться; и другой выбор — это пойти на такое уничтожение собственной славы, которую он создавал в течение всей жизни, и смириться. И мы видим его выбор.

Или победа Пересвета, когда наш схимник-монах, который вышел на бой с непобедимым поединщиком Азии, для того, чтобы победить своего врага, чтобы приблизиться к нему на смертельную дистанцию в какой-то момент открыл грудь для смертельного удара — он не надел кольчугу, понимая, что если он её наденет, то будет выбит Челубеем, у которого было намного длиннее копьё. И чтобы приблизиться просто к нему, ему нужно было дать себя проткнуть насквозь и, приблизившись на смертельную дистанцию, нанести удар самому. Вот это жертва, побеждающая врага и давшая надежду нашему войску, которое на тот момент было духовно подавлено, потому что превосходство Мамая, мощь его армии, конечно, наше войско вводило просто в панику тогда, 8 сентября 1380 года, когда русский мир, ещё недавно феодальный, мелкоудельный, воюющий друг с другом, собрался в единое целое ради одного дня, самого, может быть, важного дня в нашей истории. Там прослеживается целый хронометраж событий: от битвы на реке Калке, когда наши князья искали славу и не приходили друг к другу на помощь, когда это было нужно. Там рассматривается целая тема, как, например, князь Мстислав Киевский, который в какой-то момент мог спасти князя Мстислава Удалого и спасти всё наше воинство, просто стоял на противоположном берегу Калки, смотрел, как бегут наши дружинники, которые, в общем-то, вышли защищать слабых половцев от татар, и у нас был перевес по числу, и мы могли победить, но вот это безразличие, вот эта отрешённость — это то, чем жил русский мир до формирования, в первую очередь в наших душах, идеи христианской монархии. Как раз вот эта борьба за свои права, за свои вольности, свободы — то, что Маркс называл «суровой славой эпохи норманов», а нашу эпоху, когда мы пришли к идее монархического служения, «кровавым болотом монгольского рабства».

Вот как раз об этом эта выставка — о том, как мы в какой-то момент смогли сделать нравственно-моральный выбор в пользу служения веры.

А. Митрофанова

— Вы сейчас целый ряд сюжетов описали. Это, собственно, я так понимаю, фрагмент экскурсии, которую вы проводите в галерее, где выставлены сейчас работы вашего отца. Вы знаете, передо мной сейчас каталог, но, к сожалению, у радио нет возможности транслировать картинки, может быть, к частью, потому что эта магия эфира радийного всё-таки тоже важна, но в какие-то моменты я, например, очень об этом жалею. Конечно, работы Павла Рыженко очень все разные, они посвящены разным историческим событиям. Но когда я в первый раз увидела картину, которая называется «Ослябя» — это монах, у которого в руках обычное такое, знаете, деревянное ведёрко, он стоит там — видимо, воды набрал, чтобы яблони полить. Он стоит в цветущем яблоневом саду, там ульи пчёл его окружают. Очень светлый день — настолько какая-то вот такая пронзительная майская атмосфера, свет. И ты понимаешь, что этот человек задумавшись стоит и куда-то смотрит так немножко в сторону, и ты понимаешь, видя имя этого человека, что его зовут Ослябя. Ты понимаешь, с какими событиями связана эта личность и что ему предстоит, и что вот этот момент тишины... как вот, знаете, в фильмах про Великую Отечественную войну показывают утро перед битвой — вот эта тишина, там птицы могут петь и прочее. А потом раз, и начинается. И вот здесь вот эта атмосфера, вот это мгновение мира, пойманное вашим отцом в этой работе, оно просто поражает до глубины души.

И многие работы вот именно такие — поймано какое-то мгновение, и это мгновение света. И мне кажется, что когда художник пишет такие работы, если у него так это получается, вот у меня ощущение такое, что он пишет их из какого-то состояния мирного духа внутреннего. Вы могли бы чуть подробнее рассказать, а каким был мир вашего отца, что он из себя представлял как человек. Я не была с ним знакома, мы просто с ним земляки, потому что моя вторая родина — это Калужская область. Но вместе с тем я совершенно ничего не знала о нём, когда там жила, и узнала только когда пришла уже работать в журнал «Фома». Тоже, наверное, такой момент, что... судьба современного художника — на родине его особо-то и не знают, и о нём особо и не рассказывают. Сейчас, слава Богу, есть вот этот музей, где представлена диорама Великого стояния на Угре, а тогда, когда я в школе училась, ничего этого не было. Расскажите подробнее о нём.

Т. Рыженко

— Я могу сказать, что в тайну творчества он меня не посвящал, конечно, потому что для него самого это всегда было откровением, он сам мне кажется, не знал, в какой момент для него откроется тот или иной образ, который он потом запечатлел на полотне. Я могу сказать только то, что те часы дня, когда я его видел, а это было обычно вечером, когда он уже, уставший, возвращался домой, тем не менее брал меня маленького после занятий моих и мы с ним отправлялись в парк обычно гулять. И вот эти часы — это было то время, когда передо мной он раскрывал всю мировую историю. Он обычно мне задавал вопрос: «Скажи, что тебя сейчас интересует, что тебя вот сейчас тревожит?» И я вот себя ловлю на мысли уже сейчас, что мы никогда с ним не говорили ни о уроках, ни о каких-то моих играх, ни о каких-то наших планах на лето или о каких-то там совместных путешествиях, или ещё о чём-то, о чём говорят в семье — о чём-то таком бытовом, семейном. Нет, мы абсолютно незаметно для самих себя переходили сразу на тему истории, она нам казалась обоим намного интереснее, чем наша собственная жизнь.

А. Митрофанова

— Ничего себе! То есть то, что вы сейчас серьёзно историей занимаетесь, это тоже заслуга вашего отца — он вас в этом вырастил фактически.

Т. Рыженко

— Да, он совершенно ненавязчиво и, может быть, даже неосознанно для самого себя открывал мне тогда ту тайну видения образа, которое было у него в душе, наверное, ежесекундно, исторического образа. Потому что когда он мне начинал рассказывать об Иоанне Васильевиче Грозном или о Ричарде Львиное Сердце, или об Эдуарде Исповеднике, или о Димитрии Иоанновиче Донском, он писал краской в воздухе, то есть то, что он потом изображал на полотне, всё это я видел уже из его рассказов. Я мог ему задать любой вопрос и получить не просто ответ по теме, не просто рассказ об эпохе, это был рассказ о душе Александра Невского, о его нравственно-моральном выборе. Это была история о подвиге Пересвета, это была история о мученичестве государя Николая Александровича, и что он чувствовал, может быть, в тот момент, когда спускался в подвал Ипатьевского дома на руках с цесаревичем, то есть он оживлял историю. И это было настолько интересно, что... я тогда ещё, конечно, не мог понять, что, в общем-то, именно так он и видит в целом всё, что читает, пусть даже это будет какой-то атлас, где идут сухие даты и цифры, но эти даты и цифры, места и события — всё это сразу же обретало абсолютно живой образ. Он историю чувствовал и он её видел. И сейчас, когда я уже рассказываю о картинах его, я для себя до конца расшифровываю те наши с ним беседы, которые были тогда в детстве. Потому что тогда я ещё многого не понимал. А сейчас, когда я говорю о Константине Великом или о Иоанне Васильевиче Грозном, или о Фёдоре Иоанновиче, я стараюсь о них говорить точно так же, как когда-то он говорил со мной о них. То есть я рассказываю о тех мгновениях и тех минутах, и тех часах их жизни, когда перед ними стоял тот нравственно-моральный выбор, который очень часто стоит и перед нами в жизни: устоять в вере. Как, например, диалог между Иоанном Васильевичем Грозным и Антонием Поссевино, когда тот предлагал ему перейти в католицизм. Или окатоличить свою страну и поставить точку в этой войне с Западом и блокады русского мира, и примирить бояр-изменников, и, в общем-то, дальше существовать совершенно мирно, но, правда, уже отрекшись от Православия. Или мгновения, когда... вот вы сказали об Ослябе — когда вот эти вот последние часы, может быть, перед тем, как он наденет на себя великую схиму и, вступив в отряд Димитрия Иоанновича, отправится в Москву — туда, где будет собираться русская армия. И о чём он тогда думал, что он чувствовал.

Я думаю, что в каком-то смысле слова, мы практически каждый день сталкиваемся со своим маленьким Куликовским побоищем. О чём я говорю? Дело в том, что сейчас каждая семья практически живёт по законам некоего конституционного такого феодализма, то есть русский мир до Куликовского побоища жил по принципу: есть некое пространство моих прав, свобод, вольностей, и никакая жертва, никакая вера, ничто не должно вот этого моего пространства как-то нарушать, как-то менять, подводить вот к этому вот голосу совести, который во мне есть, но просто он заглушен — нет ничего выше моих свобод и прав. А когда Ослябя и Пересвет погибли на поле Куликовом — они погибли по-разному, но оба они погибли за Отечество — когда эти монахи, в общем-то, возглавили нашу армию, мне кажется, русский народ тогда понял, что нет большей любви и большей правды, и большего счастья, чем жить так, как жили они, и тогда погибнуть, как погибли они. И вот, может быть, на этом будет стоять вся наша культура, когда задумывается современный русский человек ради чего ему жить, и он так или иначе возвращается к победе Пересвета, наверное, и к подвигу Димитрия Иоанновича, когда наш народ, который находился в абсолютно таком же положении, как сейчас в двадцатом веке, когда все жили исключительно для себя, и неожиданно пришло понимание, что если так будет продолжаться ещё, может быть, 50 лет, мы исчезнем как нация. И нужно переступить свой Дон и Непрядву и пойти в бой со словами «разумейте, языцы, и покоряйтеся, яко с нами Бог». Удивительные слова сказал Димитрий Иоаннович, я думаю, это слова, адресованные, в общем-то, и нам, людям двадцать первого века, когда князья Андрей, Дмитрий и Ольгерд сказали: «Княже, ты не должен идти в первых рядах». А он сказал: «Братья, скрываясь назади, могу ли сказать вам: „Умрём за Отечество“? Слово моё да будет делом, я вождь и начальник — пойду впереди. И хочу сложить свою голову за други своя». Вот это, наверное, то, что и для нас является актуальным сейчас — вот эта готовность сложить свою голову «за други своя», пусть даже и в обычной нашей жизни, не воинской совсем.

А. Митрофанова

— Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня Тихон Рыженко — историк, писатель, сын художника Павла Рыженко, о котором мы сегодня говорим. До 28 октября в Москве продолжается выставка работ Павла Рыженко, и это, можно сказать, монументальные такие холсты, которые притягивают к себе внимание и которые хочется рассматривать и в деталях, и воспринимать вот эту атмосферу целиком. Вот сейчас передо мной репродукция — вообще наш гость пришёл к нам с альбомом работ своего отца «Ответчик престолу» — так называется этот сборник и так же называется выставка, если я правильно понимаю. Напомните, пожалуйста, ещё раз, где она проходит.

Т. Рыженко

— Черниговский переулок, дом 9, дробь 13.

А. Митрофанова

— В Москве. Соответственно, до 28 октября можно туда прийти.

Т. Рыженко

— Да, в Фонд славянской письменности и культуры.

А. Митрофанова

— Да. Вот передо мной сейчас репродукция картины «Победа Пересвета». Она, во-первых, невероятно динамичная, она пронзительная, очень атмосферная. И здесь лицо человека — вот он скачет на смерть, и у него при этом тоже внутри вот этот самый мир — вот «дух мирен»: он не разъярённый, он не отчаянный или отчаявшийся, он понимает что он делает, зачем он делает. Он не думает в этот момент, что он войдёт в историю, он вообще не про это — он монах, который действительно приносит себя вот так вот в жертву, абсолютно с пониманием, что это такое и что от него нужно в этот момент. И даже такое ощущение, что как будто бы и с благодарностью Богу за то, что Он даёт ему возможность вот так вот послужить. Он принимает вот это своё послушание и выполняет его. И вы знаете, мне очень хочется всё-таки чуть подробнее расспросить, я понимаю, что ваш отец с вами об этом не говорил, но, может быть, вы как-то чувствовали это: откуда у него вот эти детали эпохи, откуда он черпал информацию, что его вдохновляло. Как он видел, наверное, это тайна художника, но, может быть, что-то подсказывало ему и задавало некоторые направления в его поиске. Ведь это, безусловно, результат какого-то очень серьёзного художественного поиска — эти работы. Как это происходило, что его подпитывало?

Т. Рыженко

— Я думаю, что его подпитывала его собственная жизнь. Вот то, о чём я как раз говорил, что так кажется, что Средневековье такое далёкое, что оно не имеет к нам прямого отношения. Но что такое победа Пересвета? Вот вы сказали, что он изображён так, как будто он действительно даже благодарен Богу за то, что он имел возможность пойти на эту жертву. Я думаю, что папа был всю жизнь благодарен Богу за то, что имел возможность, невзирая на невероятно тяжёлые условия и отсутствие всякой поддержки, стоять у своего холста — на своём маленьком поле Куликовом. И когда ты понимаешь, что за твоей спиной стоит русский мир, который пытается примириться с самим собой, а именно так стояли русские воины на поле Куликовом. Потому что до Куликовского побоища братья воевали друг с другом, сын поднимал меч на отца, а отец на сына. А на Куликово поле наш народ вышел, может быть, не из-за своей высокой праведности, а из-за понимания своей глубочайшей грешности. И что только вот эта жертва, когда мы будем защищать друг друга телами и щитами в этой битве, и если мы даже погибнем, мы, представ перед князем Владимиром или Александром Ярославовичем, скажем: «Князья, мы отдали свои жизни не в междоусобной войне, а защищая нашу веру, наше Отечество, того, кого мы назвали государем — Димитрия Иоанновича Донского». Вот понимание того, что ты идёшь в бой за русских людей, которые хотят в этом сражении победить в первую очередь свои собственные страсти — вот этим мученичеством национальным. Вот я думаю, что подобное чувствовал и папа, когда касался этих тем, потому что он понимал, что он пишет для тех русских людей, которые пытаются выйти из того тупика исторического, в котором русский мир оказался. Не с точки зрения, может быть, экономической, социальной — вовсе нет, с духовной точки зрения. Потому что представьте себе: нация, народ, который по наитию от демократического вече, от такой истории, когда, например, новгородцы изгоняли Александра Ярославовича, победившего уже Биргера, из Новгорода, только потому, что тот, желая воевать с тевтонскими рыцарями, нарушал их договор с ганзой, то есть разрушал рынок с Западом. За это они его выгоняли. И вот представьте себе: вот этот же самый Новгород в полном составе стоит на поле Куликовом. Новгород, который никогда не сражался за чужое счастье, и которые пришли, чтобы защищать в целом весь русский мир. Что это такое? Это история о величайшем смирении, которое, на мой взгляд, является в русской истории синонимом национальной идеи.

А. Митрофанова

— Интересно.

Т. Рыженко

— Вот это то, что и пытался папа через картины донести до русского человека. Мы способны победить даже 350-тысячную армию Мамая, когда новгородцы, которые жили исключительно за счёт своего вот этого республиканского мирка, где всё стояло на деньгах...

А. Митрофанова

— Так, с новгородцами осторожнее, пожалуйста! Я думаю, среди наших слушателей есть люди, которым очень симпатична Новгородская республика и этот период. Мы знаем примеры какие-то в области архитектуры и искусства — то, что явила Новгородская республика нам.

Т. Рыженко

— Да, это бесспорно — архитектура и искусство. Вот я и говорю, что они оказались способны на это, что они способны были в какой-то момент забыть о своей и республике, и экономике, и о том, что они как бы были в общем-то отдельным государством — прийти на помощь к Москве, которая тогда нуждалась в помощи. Она нуждалась в помощи потому, что русский мир либо должен был захлебнуться в крови, с одной стороны, и погибнуть от этого безразличия, с другой стороны, о котором я говорил, когда была тема обсуждения Калки — когда князья не приходили друг другу на помощь. Но вот этот день восьмого сентября 1380 года, когда русские люди вышли на поле Куликово, потому что знали, Мамай сказал, что церкви зайдутся пламенем, то есть речь уже шла не просто о захвате наших территорий, а об уничтожении того, что нас сплотило в единое целое — религии. И когда новгородцы, которые видели пример Димитрия Иоанновича, который с 13 лет, воюя со всеми русскими феодалами, которые бросали ему вызов, всех их зачем-то прощал, оставлял им территории, оставлял их в княжеском достоинстве, терпел от них снова нападения и опять их прощал; они недоумевали: что же это за новая такая государственность, что это за новая русская власть, которая способна миловать, сострадать, любить, которая смотрит на русского человека как на того, кто должен выйти из этого кровавого беспредела, в котором русский мир тогда в междоусобии, в общем-то, и существовал в четырнадцатом веке. Вот это понимание того, что мы способны в какой-то момент наступить на горло своим собственным страстям и победить — вот это то, о чём всё время и говорил, и писал папа, в общем-то, он этим и жил. Потому что и в своей собственной душе он боролся со своей внутренней Новгородской республикой и постоянно готовил себя к этому выходу на — может быть, это прозвучит, конечно, немножко высокопарно, но к своему вот этому поединку с Челубеем.

А. Митрофанова

— Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня Тихон Рыженко — историк, писатель, сын художника Павла Рыженко, о котором мы сегодня и говорим — о нём, о его творчестве. Я — Алла Митрофанова. Через минуту вернёмся.

А. Митрофанова

— Ещё раз добрый «Светлый вечер», дорогие слушатели. Я — Алла Митрофанова. И напомню, что в гостях у нас Тихон Рыженко — историк, писатель, сын художника Павла Рыженко. Мы говорим о нём, о его картинах, о его мире. Это русский мир — это разные совершенно исторические события, но в основном такие масштабные, конечно, отразившиеся в его работах. И вместе с тем каждая из них — вот, знаете, как бывают такие монументальные холсты, где всё смешалось — кони,люди, а в работах Павла Рыженко, мне кажется, всегда есть какое-то очень ещё и человеческое начало. Вот говорим ли мы об Ослябе или Пересвете, то есть понятно, что это... это Куликовская битва, это одно из ключевых событий в нашей истории. И он подаёт эти события через личность, через личность, через человека, у которого есть свои переживания, свои какие-то внутренние, может быть, и сомнения, и при этом молитва, и внутренний свет его. И вот этим светом вообще высвечивается весь этот кусок истории, простите за не столь, может быть, ловкое выражение, которое было бы достойно работ вашего отца, но он, правда, как будто бы высвечивает вот те исторические события, за которые он берётся. И вы знаете, в этом смысле, конечно, то, что среди его работ есть несколько, посвящённых царской семье, но всё равно так или иначе, хотя, казалось бы, 17-й год уже позади, вот сейчас 18-й год уже скоро закончится, но мы к этим событиям всё равно обращаемся и обращаемся. И вот триптих, который называется «Наследник», он, конечно, какой-то, по-моему, совершенно человечный, задумчивый, как-то очень спокойный, при этом и трагический, и светлый тоже. Расскажите, пожалуйста, из чего складывалось знание о жизни царской семьи у вашего отца, к каким источникам он обращался, и как он сам для себя оценивал произошедшее вот тогда, в 17–18-м году.

Т. Рыженко

— Каким источником? Очень близки были папе труды Петра Мультатули — он очень их любил, прям вот читал с удовольствием. Но, на мой взгляд, ему нужно было не просто даже знать что-то о государе, ему нужно было, как он сам для себя считал, обрисовать картину, образ величайшей измены русского народа, не просто государю Николаю Александровичу, а всему тому русскому миру, который существовал с эпохи князя Владимира. То есть почему эта задача была такой сложной? Да потому, что в лице государя русский, уже тогда советский, мир фактически объявлял войну, требовал уничтожения и истории победы Пересвета, и выбора Александра Ярославовича Невского, и крещения князя Владимира, и жития Андрея Боголюбского, и жизни и победы на Куликовом поле Димитрия Иоанновича Донского — вообще всему. Почему? Потому что в государе Николае Александровиче сошлась вся суть и вся идея русской христианской монархии. И, наверное, ярче всего это заметно в его словах, когда он ответил Войкову, когда уже находился в заточении в Ипатьевском доме, и когда от лица белогвардейцев Войков писал ему письма: «Ваше величество, мы уже здесь, мы готовы вас спасти — только выйдите не в то время в сад, в коридор — мы уже рядом». В общем-то, он царя провоцировал. Большевикам нужен был повод для того, чтобы императора убить при попытке к побегу. Причём почти по такой же системе выносился приговор и обвинение, и в итоге именно из-за попытки бежать из Франции — официально как обвинение — был убит Людовик Шестнадцатый. Так вот, государь Николай Александрович сначала молчал, а потом ответил так: «Не хотим и не можем бежать. Настаиваю и требую только одного: чтобы не дай Бог не пролилась кровь тех, кто нас здесь содержит под стражей». Вы представляете себе, какая немыслимая абсолютно любовь?

А. Митрофанова

— Но это абсолютно по-христиански: «Господи, прости им — не ведают, что творят», — и даже, может быть, ещё и больше.

Т. Рыженко

— Когда ты смотришь на своих палачей всё равно как на своих подданных, когда ты идёшь на смерть точно так же, как на неё шёл Пересвет: прекрасно понимая, что только в том случае, если ты погибнешь, может быть, только в этом случае, у русского народа будет будущее. В каком смысле слова?

А. Митрофанова

— Это христианская жертва, по-другому это не назовёшь.

Т. Рыженко

— Так или иначе вернётся нация к этой теме. Вот наша армия на Куликовом поле: если бы Пересвет надел на себя кольчугу и был бы выбит из седла, у нашей армии не было бы надежды на победу, потому что это было бы поражение. Да, может быть, Пересвет выжил бы, но он не победил бы — он не смог бы достать Челубея копьём. Государь Николай Александрович, я думаю, понимал, что только в том случае, если он осознанно и добровольно пойдёт на смерть, только в этом случае он, может быть, через десятилетия, но даст русскому народу вот эту надежду на победу над тем злом, которое неспособно, как он сказал — зло не победит зло, но только любовь, — которое неспособно победить никакое оружие. Потому что вот эта любовь, вот это самопожертвование, осознанное самопожертвование, самопожертвование на глазах у армии, как у Пересвета, или самопожертвование на глазах у всей нации, у всего мира, как у государя Николая Александровича, — это то, что на протяжении веков двигало нашу историю. Русский народ не мог игнорировать самопожертвование, не мог игнорировать мученичество, не мог пройти мимо него и выбрать какие-то социальные достижения, в сравнении с победами и мученичеством наших великих святых и героев. Именно поэтому наша история будет историей пути от веча к престолу, а не наоборот — от престола к вече, как на Западе, например, где христианские монархии формировались уже в пятых-шестых веках, потом постепенно всё это опустилось до демократических институтов.

Так вот, я думаю, что когда папа писал эти картины, о государе именно, он в образе царя должен был изобразить весь русский путь: и наше самопожертвование, и наш выбор, и нашу святость, всех наших святых, всех наших великих князей и царей — от которого мы сначала отреклись, а в который потом мы просто выстрелили из пистолетов, просто устроили этому миру казнь в лице царя.

А. Митрофанова

— Мы сейчас с вами говорим о таких действительно масштабных и личностях, и событиях. А вместе с тем, среди работ вашего отца есть такие тихие сюжеты, например «Дворник» — репродукция, которая сейчас открыта у меня в вашем каталоге. Опять же, дорогие слушатели, мне так жаль в такие моменты, что радио не может ещё к тому же транслировать картинку. Это, знаете, такой сад, его пронизывает дымка осенняя. И даже как будто бы, знаете, от картины передаётся вот этот запах где-то уже истлевшей листвы, и дворник, который убирает этот сад. Перед ним столик с самоваром, чаем, видимо, тут только что сидели господа и они ушли в дом, но вот эта осенняя изморозь, лёгкая прохлада и дворник, убирающий этот двор — это настолько по-человечески пронзительно и прекрасно, я даже не знаю, как это описать. Усадебная жизнь, которой опять же уже скоро не станет, и это тоже чувствуется в этой работе. Но вот этот момент пойман, и он настолько светлый. Я просто очень благодарна вашему отцу за такие работы. Он учился у Ильи Глазунова в академии, а вот по духу своему, мне кажется, он гораздо ближе к Нестерову, к Сурикову — это по моим ощущениям. Не знаю, он сам что-то говорил о том, чьего он духа?

Т. Рыженко

— Конечно, для него и Нестеров, и Суриков, и Васнецов были такие действительно учителя, он их очень любил. Это были его, наверное, любимые художники. Но если говорить о наполнении картин, о том, о чём они, не просто о технике, не просто о некоем наследии художественном, которое, конечно, вы очень точно заметили, что у папы действительно была такая преемственность от наших великих классиков. Но если говорить о наполнении, то перед папой стояла действительно самая, наверное, сложная задача, такую задачу никто не ставил ещё из наших художников доселе — это рассказать о всей, в общем-то, нашей истории, о которой русские люди к началу двадцатого века уже ничего не знали, и во многом благодаря нашим художникам. Потому что убийство Иоанном Васильевичем Грозным собственного сына — это, в общем-то, то, что русские люди должны были видеть как некий образ, очень запоминающийся образ.

Папе нужно было в какой-то момент просто рассказать нашему народу немножечко не о той истории, которая писалась в наших петербургских салонах девятнадцатого века, а о той истории, которую русские люди формировали сами, которую потеряли в какой-то момент, как ребёнок теряет семью, то есть память в какой-то момент сохранялась, а в какой-то момент она просто исчезла. И только по наитию, по какому-то чутью, как папа говорил «по голосу крови», можно было восстановить вот это воспоминание о совершенно другом царе, о совершенно неизвестном Димитрии Иоанновиче Донском, который представлен в его картинах не как такой вождь-победитель, который просто воин, который вывел русских людей на поле Куликово — вовсе нет. Он у него изображён именно как тот князь, который смог в первую очередь победить национальный русских грех — это самоистребление, это гражданскую войну. Для этого Димитрию Иоанновичу приходилось искать такие силы и в первую очередь иметь такую любовь, которой не обладали те князья, которые его окружали и которые с ним воевали на протяжении всей жизни, а у него это было. Именно поэтому, наверное, русские люди откликнулись тогда, когда Димитрий Иоаннович призвал русских воинов: «Объединяйтесь, братья», — и вышел с нашей армией на поле Куликово.

Ведь момент-то был очень спорный, когда не было никакой гарантии, что наша армия соберётся в единое целое, но тем не менее это произошло. И когда даже Димитрий Иоаннович ехал к преподобному Сергию, ещё неизвестно было окончательно, соберутся ли русские воины и будет ли у него та армия, которая будет способна противостоять армии Мамая на поле Куликовом. Но тем не менее русские люди откликнулись на его любовь, на его прощение, он соединил их души.

И для папы очень было важно рассказать об этой истории, об истории борьбы русского человека с самим собой, с его страстями. И вот эта история, которая изображена на его картинах — это, в общем-то, абсолютно историчный и в то же время абсолютно новый взгляд на нас самих.

А. Митрофанова

— А у вашего отца были ученики?

Т. Рыженко

— Нет, учеников не было никаких. Конечно, он преподавал, был период, когда он преподавал в академии Ильи Сергеевича Глазунова, но потом он уже перестал преподавать там — так сложились обстоятельства, не буду сейчас вдаваться в подробности, но таких прямых наследников его творчества, которые могли бы копировать его стиль, подражать ему как-то — нет, таких не было.

А. Митрофанова

— А что с его наследием происходит сейчас? Вот выставка в Москве, но она до 28 октября. Дальше опять же, пожалуйста, есть при монастыре Тихона Калужского музей, где развёрнута диорама Великого стояния на Угре. Почему я всё время возвращаюсь к этому сюжеты, потому что я видела его своими глазами и, конечно, это сильное впечатление производит. И там же есть репродукции некоторых картин — вот «Ослябя», например, там есть, по-моему, там есть и «Молитва Пересвета» — сейчас уже точно не помню. Но это репродукции, а где оригиналы и как можно с ними встретиться?

Т. Рыженко

— Можно на нашей выставке встретиться с оригиналами, их увидеть. Правда, не все, конечно, потому что нам не предлагают помещения, где можно было бы на данный момент показать все картины, у нас нет таких возможностей. Но если вас интересует тема сохранения этих оригиналов, то они сейчас хранятся частично у Николая Петровича Бурляева, который просто, как настоящий рыцарь без страха и упрёка, выступил на защиту картин — единственный из всех наших деятелей культуры. И вот благодаря помощи ещё одного замечательного человека, бизнесмена, который предоставил свой склад, он занимается обувью, этот склад, конечно, не предназначен для хранения картин, он предназначен как раз для хранения ботинок. Но вот тем не менее там стоят картины, укутанные в полиэтилен, ждут своего часа. К сожалению, сейчас тема эта не очень востребована, к великому сожалению. Потому что сейчас тема возрождения Советского Союза колоссальная началась, соответственно, история русского мира, история нашего монархического пути, а наш мир был монархическим на протяжении веков, он уже не так актуален, так же, как не актуален сам царь Николай Александрович. Как я уже говорил, в его лице мы видим и всю нашу историю, а вся наша история противоположна тому, что началось с 17-го года, к сожалению.

Поэтому, да, конечно, сейчас интерес к картинам очень сильно ослаб, гораздо меньше людей приходит в зал — это правда. Но с другой стороны, приходят те люди, которым действительно эта тема очень близка и которые действительно хотят что-то понять, разобраться и не просто даже полюбоваться искусством, а открыть для себя ту историю, которую, к сожалению, уже в девятнадцатом веке мы не имели, то есть постепенно уже теряли, теряли память о ней. И привело это в конечном итоге к тому мгновению, когда даже помазание на царство русского государя казалось уже неким благочестивым актом, не более того.

А. Митрофанова

— Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня Тихон Рыженко — историк, писатель, сын художника Павла Рыженко, о котором мы и говорим. И я листаю его работы, пытаюсь своим скудным, конечно, речевым аппаратом что-то тут воспроизвести в эфир через микрофон, но понимаю, что это бесполезно, лучше один раз увидеть, чем услышать, тем более когда речь идёт о картинах. И передо мной это в любом случае репродукция, а вот увидеть оригиналы можно на выставке, которая до 28 октября в Москве проходит в Черниговском переулке, в Доме славянской письменности и культуры. И туда можно попасть во все дни, кроме понедельника, наверное?

Т. Рыженко

— Да, понедельник выходной обычно.

А. Митрофанова

— И вот как раз наш сегодняшний гость Тихон Рыженко проводит там экскурсии и рассказывает более подробно о каждой работе. А у меня взгляд сейчас упал на картину, которая называется «Муравейник». Все, наверное, помнят этот известный сюжет с лисичкой и тремя странниками-монахами, которые присели отдохнуть. А здесь у Павла Рыженко — один человек, сидящий на пенёчке в лесу, лес такой сосновый, тоже наполненный этим воздухом и светом. В таких лесах обычно пахнет так, что, мне кажется, воздух можно ножом резать, и он так капельками смолы будет стекать с этого ножа — настолько он прекрасен, настолько он густой. И вот этот монах сидит и смотрит в сторону, на муравейник. И вот эта метафора — то ли муравейник нашей жизни, то ли муравейник больших городов, то ли муравейник, может быть, даже и его монастыря — так бывает, что в монастыре человек устаёт и уходит в скит жить, потому что там ему более спокойно, там он себя больше чувствует наедине с Богом.

И вот все эти пласты смыслов в этой работе вашего отца настолько потрясают. Мне иногда кажется: а, может быть, он сам себя так же осознавал, может быть, он тоже своего рода, знаете как: весь наш мир — это муравейник, а он вот человек, который пребывает в этой тишине и из своей тишины смотрит на наш мир. У вас никогда не было таких мыслей и ощущений?

Т. Рыженко

— Вы знаете, да, конечно, он смотрел... он был вообще созерцателем, он наблюдал за характером, он наблюдал за образом, он мог увидеть в том же самом МГУ Шумеро-Вавилон, к примеру, вот эту Серо-Вавилонию, вот эту древность. Ему казалось, что там уже идут римские легионы, и он действительно, как я уже говорил, чувствовал историю — не просто даже фантазировал, а, как он говорил, он просто там как будто присутствовал. Но на самом деле вот эта тема муравейника, вот этого вот монаха — это тема, связанная с покаянием, на самом деле, большевика. В принципе, все его картины, помимо, конечно, своей глубокой художественности, они также в первую очередь о сути — вот этого нравственно-морального изменения русского человека. И это история о человеке, который участвовал в Гражданской войне, он воевал с белогвардейцами — это триптих, в частности, там картина, связанная с муравейником. Когда вот этот же самый красноармеец забирается на колокольню и случайно задевает рукой шнур от колокола — картина называется «Удар колокола». И в это мгновение, может быть, он вспоминает то, как он ещё маленьким, может быть, с бабушкой или с мамой, ходил в подобный храм; как, может быть, на Пасхальную седмицу забирался на колокольню, звонил в этот колокол, а теперь эта колокольня для него всего лишь огневая точка, откуда он ведёт огонь по таким же русским людям, как и он сам. И эта тема покаяния большевика, покаяния человека, который является русским по своей сути, по своей крови, по своему генетическому коду, человек, который неожиданно в какой-то момент начал воевать со своим собственным народом и в какой-то момент осознаёт, что же он творит. Вот это та тема, которая для него, для папы, была центральной. И вообще, если говорить о покаянии большевиков, это покаяние было, изменение их. В основе этого сюжета лежит именно сюжет исторический — история о том, как красноармейцы многие переходили на сторону Белой гвардии, в частности в полк генерала Дроздовского, когда этот офицер потрясающий совершенно, узнав о расстреле государя, уже понимая, что смысла его жизни нету, он выходил из окопов под чудовищным пулемётным огнём красных, брал фуражку, клал туда черешню и шёл на врагов, и ел эту черешню, презирая как бы смерть.

А. Митрофанова

— Книга есть чудесная «Дроздовцы в огне».

Т. Рыженко

— Да-да. И видя это, у многих красноармейцев просто из рук винтовки выпадали. И третий Самарский полк белогвардейский состоял полностью из пленных большевиков бывших. И вот эта история покаяния... вообще, в разные периоды нашей истории эта тема будет сквозной. Вот Смутное время, к примеру, это же то время, когда наш народ совершил страшный грех, потому что признали Гришку Отрепьева, потому что, в общем-то, изменили присяге, потому что русский мир, который создавался Александром Ярославовичем Невским, Дмитрием Донским, князем Владимиром, Иваном Грозным, он исчез — фактически мы стали доминионом Польши. И вдруг в русском народе происходит такое перерождение, мы осознаём, что вот именно такими мы и нравимся Западному миру, который доселе нас проклинал и ненавидел, а теперь пишет о нас как о цивилизованном народе, как о Гришке Отрепьеве они писали, что это самый прекрасный государь, человек высокой морали и совести. Так вот, понимание того, что мы угодны Западному миру, начиная с шестнадцатого века, только как нация, которая может себя только уничтожать... самих себя, мы можем только друг с другом воевать; только как нация, которая должна жить в атмосфере этого Смутного времени, когда непонятно, кто друг, кто враг, — вот это понимание неожиданно пришло к русским людям. И вот это покаяние и возвращение к теме нашего единства на поле Куликовом, и присяга династии Романовых — это что? Это покаяние и перерождение нашей нации. Мы в отдельные периоды нашей истории проходили через это вот пламя пожигания собственных страстей для того, чтобы стать ещё более великой державой — так складывалось. Вот почему я сказал, что смирение — это национальная русская идея? Если даже взять наш языческий период, когда мы ещё не знали ничего о Христианстве. И вот эти удивительные слова — «земля наша обильна и велика, но порядка в ней нет, приходите и правьте нами». Вот эти слова нашего народа, обращённые к варягам — это же удивительно. Это такая абсолютно детская черта нашей нации. Вот это понимание — да, мы, может быть, не можем сами побороть вот эти наши междоусобия, беспорядки, но мы это осознаём и мы это смиренно принимаем, а потом просим вас прийти и защитить нас.

И продолжая тему Александра Ярославовича Невского, — да, вот я говорил, что он был изгнан из Новгорода новгородцами. Но вот удивительно, что он же и был призван обратно, когда Новгород уже чуть не был захвачен Тевтонским орденом, и когда пришло осознание, что изгнали князя, который стоял на защите нашего, в первую очередь, духовного суверенитета, что очень скоро Новгород станет не просто доминионом Тевтонского ордена, а он будет просто окатоличен. И Александра Ярославовича просят вернуться. И Ледовое побоище — вот эта битва, которая изменила во многом ход нашей истории. Вот на этих переломных моментах и стоял русский мир. И поэтому тема покаяния перед Богом, не самоуничижения перед внешними нашими врагами, — вот это то, что для папы было, наверное, определяющим в нашей истории, когда происходила вот эта победа русского смирения, русской вот этой христианской нашей культуры над нашей гордостью. И именно в этот период мы были ненавидимы миром, но именно в этот момент мы были ближе всего к Богу. И вот именно тогда происходили какие-то определяющие моменты для нашей истории, когда менялось будущее нашей нации.

Я думаю, что это сквозная тема для всех его работ. И в этом смысле «Дворник», где ощущение и осени, и вот этого покоя, и усадебной жизни мало чем отличается в чём-то даже от той же победы Пересвета или подготовки к битве Осляби, потому что этот дворник скоро будет убит большевиками, которые уже приближаются к нему. Он — единственный, кто остался в этой усадьбе. Почему? Да потому что он её охраняет — он охраняет свой русский мир, в котором ему уже как бы нет места, потому что он — часть того мира, который создавался русскими царями. И на этой теме мученичества, на этой теме стояния в правде, на этой готовности положить свою душу «за други своя» стояла не просто вся суть папиных работ, но и вся его жизнь — он действительно так жил, он действительно так мыслил. И именно поэтому, наверное, ему так были близки русские государи, потому что в них он видел олицетворение-идеал русского человека.

А. Митрофанова

— Нам пора завершать этот разговор, давайте ещё раз напомним, где проходит выставка работ Павла Рыженко: до 28 октября в Черниговском переулке, в Доме славянской письменности и культуры. Напомните, пожалуйста: Черниговский переулок — а номер дома?

Т. Рыженко

— Дом 9, дробь 13.

А. Митрофанова

— И там можно будет в любой день, кроме понедельника, услышать экскурсии в исполнении нашего сегодняшнего гостя Тихона Рыженко — историка, писателя и сына художника Павла Рыженко. Спасибо вам за этот разговор.

Т. Рыженко

— Вам спасибо.

А. Митрофанова

— И вы знаете, мне захотелось, конечно, ещё раз увидеть работы вашего отца в их масштабе, полноте, в оригинале, потому что... на уровне всё-таки генетической памяти, что ли, в нас живут события, о которых мы сегодня говорили: и Куликовская битва, и Великое стояние на Угре, и, собственно, события, связанные с жизнью Александра Невского, и последний наш император. И вот эта возможность ещё раз прожить, в смысле не ещё раз, а возможность прожить эти события, как-то сопережить их участникам — вот это, по-моему, очень важно, за это вашему папе большое спасибо!

Т. Рыженко

— Спасибо.

А. Митрофанова

— Я — Алла Митрофанова. Прощаюсь с вами, дорогие слушатели, до свидания!

Т. Рыженко

— До свидания.

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем