Светлый вечер с Петром Алешковским. Гость программы — Олеся Николаева (12.04.2018)

В гостях у Петра Алешковского была поэт, писатель, профессор Литературного института им. Горького Олеся Николаева.

Наша гостя поделилась своими воспоминаниями о родителях, о чудесном спасении отца во время Великой Отечественной войны, об удивительном участии прп. Серафима Саровского в жизни ее семьи, а также о людях, повлиявших на ее приход в Церковь.

---

П. Алешковский

– Здравствуйте, это «Светлый вечер» с Петром Алешковским. И сегодня у меня в гостях, думаю, всем хорошо известный поэт, прозаик, эссеист и не все знают, что еще и профессор Литературного института, Олеся Николаева. Здравствуйте, Олеся.

О. Николаева

– Здравствуйте. Добрый вечер.

П. Алешковский

– Вот мы тут встречаемся с героями нашей передачи, и они вспоминают. И давайте не будем скрывать, что мы не договаривались, мы договорились, и давайте повспоминаем сегодня. Вот у нас недавно был ваш муж, протоиерей Владимир Вигилянский. И я думаю, что у вас, кроме того, что есть масса общих воспоминаний, у вас крепкая семья, много детей, вы всегда вместе, и у вас есть и отдельно свои воспоминания. И что мне кажется очень важным, донести до людей, это можно вспоминать свое детство. Может быть, мы начнем с него, потому что оно у вас все-таки тоже не самое стандартное. Вы из литературной семьи, вы всегда в Переделкино, и много чего видели, и много чего слышали. И вдруг из этого советского рая, такого маленького рая вы ну не ушли, вы там и живете, по-моему, до сих пор, вы прильнули и очень серьезно и навсегда к Церкви. Вот давайте так выстроим эту историю, чтобы слушающие нас поняли, как это происходило.

О. Николаева

– Ну если говорить о моем детстве, то самое раннее мое детство прошло на пятидневке в детском саду. Потому что родился мой брат младший, который был недоношенный, и с которым было связано очень много у мамы проблем. И меня, поскольку я была такой здоровый, цветущий, нормальный, полноценный ребенок...

П. Алешковский

– А мне казалось, вы должны были оттуда убежать.

О. Николаева

– Они меня отдали в этот детский сад, где я безумно страдала, безумно, бесконечно. Настолько, что когда меня, например, на лето отправляли...

П. Алешковский

– В лагерь?

О. Николаева

– В лагерь, да, в Малеевку, и родители приезжали меня навещать, я к ним выходила навстречу, и вся эта встреча проходила у меня...

П. Алешковский

– В слезах.

О. Николаева

– В страшных слезах. Я безумно плакала и я с этим не могла справиться. И это был период вот каких-то моих ужасных страданий. Но на самом деле, я считаю, что мне это было очень полезно. Потому что я очень рано получила невероятный жизненный опыт.

П. Алешковский

– Закалку.

О. Николаева

– Да, закалку. Во-первых, я поняла, что страдания имеют какую-то оборотную сторону. Во-вторых, я поняла, что ты даже в своем глубочайшем одиночестве не одинок, что есть какая-то сила, которая тебе помогает.

П. Алешковский

– Выстоять.

О. Николаева

– И вот, грубо говоря, если говорить о каком-то богопознании, вот этот первый опыт у меня пришел именно тогда, в этом страдании, в этом одиночестве. И в этом непонятно откуда приходившем утешении, как будто меня что-то вот при этом утешало.

П. Алешковский

– В пять лет.

О. Николаева

– Да, это удивительный совершенно опыт. И когда уже потом я уже покрестилась и стала причащаться, и вот как-то жила в монастырях, вдруг у меня возникало то же самое ощущение, то есть оно как бы повторилось. Это было дежавю того, что я знала в самом раннем детстве.

П. Алешковский

– И вот тогда вы и поняли, что это было, наверное, да, осознали.

О. Николаева

– Да. И, так сказать, вот такое самое раннее детство было вот такое. И я помню очень хорошо, что когда я заканчивала 1 класс, у меня было такое...

П. Алешковский

– Уже в школе.

О. Николаева

– Очень четкое ощущение: надо же, мне только 7 лет, а у меня уже очень много чего было в жизни! У меня было вот такое ощущение. А у меня, правда, было очень много чего. Ну родители мои были люди нецерковные, мама была вообще некрещеная. А папа был крещен в детстве. Мало того, что он был крещен, у него еще были истории, связанные с его чудесным спасением во время войны.

П. Алешковский

– Папа какого года рождения?

О. Николаева

– Дело в том, что моя бабушка, баба Надя и ее мать – полька, Леокадия, которая вышла замуж за русского «пана полковни́ка», и он ее привез в Россию, они были верующие, у них были иконы дома. И вот папа с детства, так сказать, вот видел эти иконы и был крещен. А с ним была такая история.

П. Алешковский

– А они были польские православные?

О. Николаева

– Они были польские православные. Бабушка перешла в православие, да, когда вышла замуж за моего прадедушку. И папа ушел на войну очень рано. Он был, по-моему, в Томском училище проходил подготовку, и он вышел уже младшим лейтенантом. Он прошел Белорусский фронт...

П. Алешковский

– Классика.

О. Николаева

– Второй Белорусский фронт. И он очень много рассказывал о своих военных вот этих историях. И они пришли в Польшу и стояли под Гданьском. Стояли под Гданьском с его батареей, он командовал батареей. И, в общем, на них пошли фашистские танки. Он как-то встали так спиной к дому, чтобы стена этого кирпичного дома их защищала сзади и, значит, вот они с этими танками. Ну и все, и всю батарею положили эти танки. И так папа бы мой и...

П. Алешковский

– И лег бы там.

О. Николаева

– В 19 лет и 3 месяца, он бы так там бы и остался. Если бы не его друг, чья батарея стояла там, не знаю, через 2-3 километра, дядя Павлик Огарков, который был вообще настоящий герой. Он увидел, что там шел вот этот страшный бой, какое это было зарево. И он, честно говоря, туда под покровом темноты...

П. Алешковский

– Приполз.

О. Николаева

– Приполз, чтобы похоронить и чтобы матери написать, где похоронен. И, значит, нашел папу и его потащил, чтобы его похоронить. Но тут у него согнулись ноги. И он увидел, что тот еле жив, но все-таки еще жив. И тогда он его, значит, перетащил в какой-то полевой госпиталь, где работали поляки, польский врач. И он говорит: нет, нет, невозможно его спасти, ему нужно срочно переливание крови. И какая-то девушка, которая прислуживала этому врачу, полька...

П. Алешковский

– И сдала свою кровь.

О. Николаева

– Да, да, сдала свою кровь. Марта Обегла – потом папа ее нашел.

П. Алешковский

– Нашел, да? Как здорово.

О. Николаева

– Да. Ей было 15 или16 лет, но, как она говорит, она увидела «таки моды, таки сличны» – лежит такой молодой, такой красивый. В общем, она ему отдала кровь, она его спасла. Хотя ему отняли правую руку, но он прожил всю жизнь без правой руки. Но это вообще удивительная была вещь. И вообще все это было чудо. Во-первых, этот дядя Павлик... Папа высокий, он метр восемьдесят три, а дядя Павлик это метр с кепкой – маленький, чуть ли не метр шестьдесят, такой маленький мужичок. И он, значит, его тащил...

П. Алешковский

– И вытянул.

О. Николаева

– Вытянул на себе. Потом эта девушка, эта полька, да, которая дала ему свою кровь. Ну и потом третье, что вот это то, что папа был, остался в 19 лет без правой руки – представляете, молодой человек. Поначалу он рассказывал, что он плакал, что он не мог себе штаны застегнуть.

П. Алешковский

– Конечно, я понимаю.

О. Николаева

– Но Господь ему это все компенсировал совершенно, потому что он мог делать совершенно невероятные вещи своей одной левой рукой. Во-первых, он водил машину без всяких там переоборудованных вещей. Но это было тогда, когда...

П. Алешковский

– С левой это сложнее, чем с правой.

О. Николаева

– Он, значит, водил машину, когда переключатель скоростей был на руле.

П. Алешковский

– Понятно.

О. Николаева

– Тогда. Во-вторых, он мог одной рукой каким-то образом забить гвоздь, скажем, да, он мог там, не знаю, починить розетку, повесить люстру. Снять аккумулятор, чтобы его зарядить. И у меня никогда не было, вообще у нас в семье никогда не было ощущения, что мы живем...

П. Алешковский

– Что папа без руки.

О. Николаева

– Что папа инвалид. Это было совершенно невозможно себе представить. Так вот, что с ним произошло. Его ощущение, что он помнит страшный взрыв, вспышку, и тут он просто вот как в книге Моуди «Жизнь после смерти», он попадает в какой-то фургон, который бешено куда-то мчится, мчится, мчится, бубенчики звенят – просто вот какое-то такое классическое описание. Это еще до чтения этой книги, которая появилась там в 80-е годы, а это рассказы, которые были в моем детстве. И вот он мчится, мчится по этому самому... И вдруг выходит какой-то старичок, который это мчание и этот фургон вот так руками останавливает этот старичок и говорит ему...

П. Алешковский

– Назад.

О. Николаева

– «Ты куда? Тебе рано еще. Возвращайся». И он очнулся, значит, вот на этом...

П. Алешковский

– В госпитале.

О. Николаева

– Операционном столе или на койке. И он потом думал: кто этот старичок? Старичок-то знакомый. Знакомый старичок. Ну и вспомнил потом, что это старичок, он его видел на иконе, что это икона преподобного Серафима Саровского, что это преподобный Серафим, который вот стал считаться покровителем вообще нашего рода, нашей семьи. Потому что такая же совершенно такая вот чудесная история произошла с моим дедушкой двоюродным, братом моей бабушки, вот этой Надежды, польской бабушки. Он жил в Ленинграде и был инженер. И уже сидел, уже они сидели в блокаде, и он был с семьей, с женой и с сыном. И уже умерла от голода семья его брата Жоржа, который воевал. Они уже умерли, они жили на другом конце Ленинграда, и они уже умерли от голода. И он понимал, что они тоже сейчас умрут. И вот он сидел на кухне. А надо сказать, что этот дядя, этот Александр Александрович, этот мой дедушка, он совершенно не был никаким мистическим человеком. Он был, у него такие были, ну инженер, такие были критические что ли мозги, там ироничный был очень человек. Я его помню очень хорошо и поэтому я не могу его заподозрить в том, что что-то такое там нафантазировал. Это он сидел на кухне и понимал, что сейчас...

П. Алешковский

– Каюк.

О. Николаева

– Да. И вдруг пришел к нему Серафим Саровский и сказал: «Я завтра вас отсюда выведу. Не отчаивайся». И действительно на следующий день ему пришло распоряжение, что вывозят там часть его завода и его вместе с ним и его семью.

П. Алешковский

– И его семью.

О. Николаева

– Да, их вывезли и они, в общем, уцелели в этой войне.

П. Алешковский

– Фантастика.

О. Николаева

– Вот такие были истории в нашей семье, которые были связаны с преподобным Серафимом, и я это знала с детства. И в семь лет папа меня повез с собой, он поехал в командировку в Ленинград с выступлениями и меня взял с собой. Мы приехали зимой. Я училась в 1 классе. И остановилась я как раз у своего вот этого дяди Жоржа. И вот видела этого своего дядю Шуру, Александра Александровича. И папа меня повел, и его собственно цель была, чтобы повести меня по музеям питерским. И мы зашли в Исаакиевский собор. И вот когда мы только туда входили, там над дверями собора там такой барельеф: избиение младенцев. И папа мне стал рассказывать, что это такое. Я, конечно, была потрясена. Я была потрясена. Вот этот царь Ирод, который приказал избить всех младенцев...

П. Алешковский

– Вифлеема.

О. Николаева

– До двух лет, да, почему – потому что родился Христос. Потом мы вошли, и я увидела Распятие, Тайную вечерю. И вот узнала, папа мне все это рассказывал. Он великолепно знал Библию. Потому что потом, когда мы уже были и в Русском музее и в Эрмитаже, он совершенно прекрасно вот все сюжеты...

П. Алешковский

– Атрибутировал все сюжеты.

О. Николаева

– Абсолютно. Я не знаю, там Юдифь и Олоферн, там все, Сусанна и старцы, все что угодно, он великолепно это знал. И меня это очень потрясло.

П. Алешковский

– Это редкое был знание в советском времени.

О. Николаева

– На меня это произвело такое впечатление. То есть я сразу вот через западноевропейское искусство ну и через иконопись я сразу поняла, что так это и есть, и ради этого стоит жить, стоит умирать. И мне даже как будто бы был какой-то свыше задан вопрос, не посвятить ли, этому можно посвятить всю свою жизнь и вообще только этим жить. Как бы мне был задан такой вопрос. Вот как-то я не могу вот это разложить на слова.

П. Алешковский

– Я напомню нашим слушателям, что это программа «Светлый вечер» с Петром Алешковским. И в гостях у меня поэт, прозаик, эссеист и профессор института литературного, Олеся Николаева. Вот давайте, пожалуйста, продолжайте.

О. Николаева

– Да. И вот такое у меня было впечатление, что мне как бы был задан вопрос. А ты хочешь, ну грубо говоря...

П. Алешковский

– Хочешь что?

О. Николаева

– Хочешь ну вот жить ради этого, ну как бы монашество. И вот это непонятно, я не могу это перевести на язык...

П. Алешковский

– В детстве?

О. Николаева

– Да, потому что это было очень рано, мне было лет семь, наверное.

П. Алешковский

– А вы понимали вообще, что такое монашка?

О. Николаева

– Нет, я не понимала. У меня какое-то было, ну как бы некое знание в меня вошло. Вот странный такой опыт, что я сразу вот это в себя впустила и вот это уже никогда не выпускала. И я сказала: у меня не получится. То есть я как-то, еще не понимая, что я говорю: это очень высоко, у меня не получится. Но я не была даже крещена. И с этим, так сказать, вот я...

П. Алешковский

– И жила.

О. Николаева

– Да, с этим я и жила. И дожила я до того момента, когда в 7 классе наш класс повезли на экскурсию зимой в Киев. И я помню, что мы вышли, ждали трамвая около храма, где-то около Лавры этот храм. И очень долго, было холодно. И учительница нас завела в храм, чтобы мы погрелись.

П. Алешковский

– Погреться.

О. Николаева

– И мы вошли в тот момент, когда там началось причастие. И я вошла, и это тоже было для меня, совершенно какой-то тоже был абсолютно вот мистический опыт. Я поняла страшную трагедию, что вот это мое...

П. Алешковский

– А мне не дают.

О. Николаева

– А я не здесь. А я не здесь, и это трагедия, и это великая беда. Потому что я должна быть здесь. Потому что вот моя душа это узнает, как свое собственное, как свой родной дом, как свой источник, я не знаю, как свое лоно.

П. Алешковский

– Это первое посещение церкви было?

О. Николаева

– Ну практически это было первое посещение церкви. Хотя папа меня возил, мы отмечали Пасху, как ну вот бабушки мои отмечали. А папа меня возил, мы подъезжали, когда был крестный ход. Я даже помню, это было у церкви на Новослободской, у церкви Пимена Великого. Но мы подходили – там конная милиция вокруг была. И меня как ребенка бабульки...

П. Алешковский

– Забирали.

О. Николаева

– Пропускали. И вот как бы они, я входила в храм, но в притвор.

П. Алешковский

– Песнопения слышали.

О. Николаева

– Они меня туда, говорят: давай, туда вперед пройдем. Но вперед, я боялась вот этой толпы.

П. Алешковский

– Без папы.

О. Николаева

– То есть, грубо говоря, я вот туда вперед не проходила. Так что вот это вот посещение православной церкви вот у меня было в 7 классе. И тогда уже, после этого я стала мечтать покреститься. Но у меня не было, вот знаете, как у расслабленного у купальни Вифезда, не было человека. Я даже самостоятельно приходила к нашей церкви, «Знамения» Божией Матери на Рижской, где мы жили потом уже, впоследствии. Приходила, но как-то неудачно. Как-то неудачно, потому что была, днем приходила, закрыта была. Потом порывалась несколько раз, приходила в Богоявленский собор так, со страхом. Ну и как только появился вот первый человек, который меня смог взять за руку, причем сразу – это был брат отца Валентина Асмуса, такой очень известный в научном мире человек, Василий Валентинович Асмус, тогда был молодой совсем человек. Он просто безо всяких разговоров назначил время, когда мы с ним поехали в храм в Кузнецах. Тогда был жив еще отец Всеволод Шпиллер. Мы вошли в храм, дождались, еще во время, ну к началу литургии приехали. Дождались конца службы, и отец Всеволод благословил замечательного такого человека, Андрея Борисовича Ефимова, который сейчас миссиологию преподает в Свято-Тихоновском православном университете, он его благословил меня отвезти к отцу Валериану Кречетову. И они вместе вот с Васей Асмусом вдвоем, они после службы меня повезли к отцу Валериану. Он задал мне несколько вопросов, на которые я ему, конечно, ответила, потому что это было то, что я любила и то, что я ну с великим трепетом читала, в Евангелии.

П. Алешковский

– А, он по Евангелию спросил вас?

О. Николаева

– Ну да, како веруеши, да, я ему ответила, и он решил, он сказал, знаете что, не будем откладывать. Потому что вы знаете, как бывает, что вот так человек хочет покреститься, а потом он говорит, что он приедет. А там электричку отменят, трубы у него дома прорвет, температура у него поднимется, и он потом месяцами не доедет. Поэтому он сразу меня и покрестил. И я вот чудесным образом, в общем, получила даже больше, чем я просила. И даже больше, чем я хотела получить. Вот такая вот была история моего такого прихода к Церкви. На самом деле было все не так просто. Потому что первый раз-то я приехала, исповедовалась, даже помню, отцу Владимиру Шабалову – такой был, Шибаеву, а оказалось, что это вообще была первая исповедь у него, он был молодой священник. И он мне таких вопросов назадавал, что я ужасно была смущена после этого. Но тем не менее вот я причастилась. А потом уже я покрестила детей через две недели – у меня было уже двое маленьких детей, – и причащала их, каждую неделю ходила в храм, их причащала, но сама не причащалась. Потому что у меня было такое заблуждение, которое было навеяно, как ни странно, русской религиозной философией, что ну так сказать, вот эта вот церковность вся, она ну вот так для таких простых людей с простой верой, а у меня вера сложная.

П. Алешковский

– А мы-то да, мы-то выше всех.

О. Николаева

– У меня великие сомнения, через великие горнила испытаний вера моя прошла. И вы понимаете, это было на самом деле, вот то, что сначала меня очень подогревало к крещению, а потом это стало как стена, да. Потому что это я думаю, а самое главное, это внутренняя молельня. И получалась такая ситуация, она тянулась почти год, когда я с детьми-то ходила и причащала их, и стояла всю литургию, а сама к Чаше не подходила. И потом Господь как-то чудесным образом это все, Он меня ну буквально перекинул в село Ракитное. Причем я даже не знала, что я там смогу, что там произойдет. А это было совершенно судьбоносное путешествие, да, когда я оказалась в этом селе Ракитном...

П. Алешковский

– Это где?

О. Николаева

– В Белгородской области, где жил замечательный старец, отец Серафим Тяпочкин, известный, ну просто как большой и чудотворец, и духоносец, и прозорливец, и вообще человек невероятной милости и любви, милосердия. Вот я к этому чудесному старцу...

П. Алешковский

– А отец Владимир его упоминал тоже.

О. Николаева

– Вот так дуриком, вот так вот попала. Потому что я поехала выступать в Белгородскую область. Просто зарабатывать деньги. И удивительно, причем в другую сторону, она же большая Белгородская область. Я поехала в село Шебекино. И вот уже получив там все, выступив от бюро пропаганды, получив там всякие...

П. Алешковский

– Галочки.

О. Николаева

– Галочки, да. И мне еще напоследок подарили огромный букет калл, который там в оранжереях выращивают в этом, довольно тогда суровый был этот город. Я на автобусе вернулась на станцию железнодорожную. И тут услышала, что через пять минут отходит автобус на Ракитное. А то, что там жил старец, я слышала уже. И тут у меня, вы знаете, это удивительно...

П. Алешковский

– Щелкнуло, да?

О. Николаева

– Не щелкнуло, меня просто какая-то сила взяла в оборот. Я поняла, что сейчас решается моя судьба. И поэтому я просто пересела в тот автобус. Я понимала, что только не надо думать об этом. Потому что если я начну думать, я никуда не поеду.

П. Алешковский

– Стоп.

О. Николаева

– У меня дома, да...

П. Алешковский

– Вот давайте сделаем такую литературную паузу. А я скажу нашим дорогим радиослушателям: это Петр Алешковский, и в гостях у нас Олеся Николаева.

П. Алешковский

– Итак, мы снова с вами, это «Светлый вечер» с Петром Алешковским. И Олеся Николаева, поэт, прозаик, эссеист, думаю, хорошо известный нашим слушателям, здесь в студии. И как раз мы так по-литературному завершили первую половину нашей передачи. Значит, вот щелкнуло, что надо ехать и не раздумывать, к старцу и что?

О. Николаева

– Ну и дальше, вы знаете, что, дальше это удивительная вещь. Потому что вот это...

П. Алешковский

– А долго ехали на автобусе?

О. Николаева

– Ну на автобусе там ехать, я не помню, час, может быть, полтора.

П. Алешковский

– И вот едете на автобусе и думаете...

О. Николаева

– А что я думаю? Я думаю, что у меня осталось двое маленьких детей дома с мужем, который, ему время от времени нужно ходить на работу. Мне нужно предупредить, что это я не приехала? Так он меня отпустил, но я поехала ну как бы по делам, на заработки, выступать, стихи читать. А тут вдруг я не приехала, он меня ждет, а я вот еду в никуда с этими каллами. И вот я подъезжаю, представьте себе, к этому Ракитному, выгружаюсь. И меня встречает какая-то монашка. Она говорит: «Ой, хорошо, что ты приехала, давай скорее, а то плащаницу нечем украшать». Берет у меня эти каллы и несет в храм. А храм чудный, он сразу виден, когда его проезжаешь на автобусе, он сразу виден. Ну я ей, конечно, с удовольствием это все отдала. И я знала, что тут где-то мои друзья, которые у старца, к старцу приехали. Это писатель Геннадий Яковлевич Снегирев, детский писатель и...

П. Алешковский

– О, замечательный, да.

О. Николаева

– Моя крестная, Татьяна Ивановна Снегирева, Таня Снегирева, мать Татьяна, как я ее называю. Я пошла их искать, я тоже не знала, где они собственно живут, естественно, никого не предупреждала. И вот, вы знаете, вот это все перевернуло мою жизнь. Во-первых, я когда вошла в храм, значит, это было Погребение Плащаницы, Страстная пятница.

П. Алешковский

– Да.

О. Николаева

– А там, понимаете, вроде бы это приходской храм, где служит архимандрит...

П. Алешковский

– Какие там красивые службы, да.

О. Николаева

– Но на самом деле отец Серафим называл это пустынькой. Он говорил: хорошо, что вы приехали в нашу пустыньку. Потом я помню, что я написала в книге, а ко мне какой-то прицепился въедливый читатель и говорит: это все вранье, это никакая не пустынька, это райцентр. Да, это райцентр, но жизнь там была как в пустыньке. Потому что, значит, служит отец Серафим, и вокруг него еще были какие-то, приезжали монахи, с ним служили. Ну еще были священники, которые тоже ему там помогали. Был там такой хроменький священник, отец Григорий, и иеромонах Серафим, подвижник замечательный, молодой иеромонах. И эти службы были бесконечные. Вот начиналось Погребение Плащаницы, и это все заканчивалось уже в час дня, предположим, потому что все это перетекало потом в литургию Василия Великого, все там по полному чину, «не борзяся». И я как вошла в этот храм, и я поняла, что я отсюда никуда не выйду. Я стояла, было довольно холодно в храме, было нетоплено. На мне были резиновые сапоги, я помню, и они просто примерзали к полу у меня. Я просто чувствовала, что я прямо, немеют эти ноги, когда ты стоишь много-много-много часов, но вот у меня было вот именно такое ощущение, что не сходи с этого места. И ко мне подходила моя вот эта моя крестная Таня, она говорила: пойди, Олеська, там сядь. Но я поняла, что я не должна сидеть, я должна вот тут вот. К ночи, когда был крестный ход, уже Погребение Плащаницы, туда нагнали каких-то пьяных комсомольцев и активистов местных, чтобы они...

П. Алешковский

– Зашикали.

О. Николаева

– Мешали службе. И они пришли. Они пьяные, они мяукали, они лаяли, они, значит, когда мы шли вокруг храма, они как бы стояли по бокам, и было страшное ощущение, что они...

П. Алешковский

– На улице стояли.

О. Николаева

– Да, что они сейчас бросятся и растерзают. А потом, когда пошел крестный ход, они первыми вошли в церковь...

П. Алешковский

– В храм, да.

О. Николаева

– И заняли как бы всю среднюю часть, и там стояли, кривлялись, кричали. В общем, это было очень большое испытание. Кстати сказать, у отца Серафима было очень много бесноватых в храме, потому что он занимался вычиткой бесноватых. И там, конечно, я впервые увидела вот эту страшную картину, когда люди бьются...

П. Алешковский

– Падают.

О. Николаева

– Кричат нечеловеческими голосами. Вот это тоже надо было вытерпеть.

П. Алешковский

– Пережить, да.

О. Николаева

– И, в общем, прошло несколько дней, и на первый день после Пасхи... А я позвонила отцу, ну своему мужу и сказала, что я тут оказалась у старца Серафима, я говорю, ты не можешь кому-нибудь или родителям детей оставить, ты должен обязательно приехать. И он тоже приехал. И получилось так, что на следующий день после Пасхи отец Серафим умер. И уже нельзя было опять-таки оттуда уехать, потому что как же ты уезжаешь с погребения? Надо же его проводить. И мы там остались. И приехало огромное количество его духовных детей, среди которых были монашествующие, юродствующие, были уже монахи, были те, кто готовились только к священству. И мы с огромным количеством людей сроднились вот с тех пор. С тех пор вот эти какие-то послушники, какие-то иеродиаконы, какие-то только мечтающие семинаристы, они уже с этих пор они стали наместниками монастырей, архиепископами, митрополитами...

П. Алешковский

– Понятно.

О. Николаева

– И все там как бы вот завязывалось вот это вот будущее нашей церковной жизни. И мы оттуда, конечно, вернулись, вот если можно сказать, что это была неделя, которая перевернула нашу жизнь – именно так. И с этих пор, да, там мы встретили человека, священника, иеромонаха, который стал нашим духовником на многих годы и, в общем, наша жизнь очень резко поменялась. К удивлению, конечно, наших литературных друзей. Потому что когда мы все вот это увидели, эту старую Россию, которая, ну как будто бы ничего не происходило в ней, потому что на мистической глубине действительно не было вот этого перерыва, да. Мы настолько были потрясены, что нам хотелось рассказать о том, что с нами происходило, об этом новом опыте. Но на это очень часто так реагировали, что Вигилянские это вообще, у них крыша поехала, они фанатики.

П. Алешковский

– Я очень хорошо помню это ваше тогда, ну уже чуть позднее, конечно, это ваше уже такое христианство. И мне это очень хорошо понятно. Потому что для меня как раз всегда была Россия, а Москва потом. Ну то есть Москва была важна, и бабушка водила тоже по музеям, понятно, будучи искусствоведом, и так далее. Но как сын археологов я ездил по стране, и как внук своих дедов я жил в деревне месяц обязательно. И поэтому никакого страха, непонимания не было. Но церковь это было свое, потому что они все как-то через это прошли. Вот бабушка мне говорила: «Хорошо тебе, ты вот веришь. А я помню, как в детстве я верила, а вот сейчас, было просто, а сейчас все тяжело». Я говорю: «Вернись. –Нет, это невозможно». Ну потому что они 20-х, 30-х годов студенты, это совсем другая... 20-х годов студенты они даже. Совершенно другой опыт, советский, который все покорежил и поломал. Ну хорошо. А вот я знаю, что вы действительно много жили по монастырям. Это ведь особый совершенно опыт. Ну инок – иной действительно, и монастырская жизнь совершенно иная. И выдержать стояние в каком-нибудь Дивееве, когда ты стоишь, стоишь, стоишь, стоишь, потом еще стоишь. Потом идешь по канавке, потом приходишь, дверь закрывается на здоровый ключ, на здоровый замок, и вдруг кто-то говорит: ну теперь Богородице – и заряжают, значит еще, уже все ушли священники, там один остался, потому что он с ними так, для пригляда, и самому хочется. И тебе выйти нельзя тоже, и ты не хочешь уходить. Вот это особая совершенно история. И для людей, которые тоже не были в монастырях, а очень много слушают всяких сплетен, тоже есть искус не понять эту жизнь, осмеять эту жизнь. Как вы в это входили?

О. Николаева

– Ну вы знаете, милость Божия, что я так как-то вошла.

П. Алешковский

– Через правильных людей, наверное.

О. Николаева

– Господь мне очень помог. И я вся, я просто невероятной полнилась любовью, вот все у меня, я все это очень любила, прежде всего. И вот как ни странно, вот знаете как, вот как-то кажется, что человек вот вошел в Церковь – нужно ему в гомеопатических дозах что-то давать, ну понемножечку сначала, чтобы он...

П. Алешковский

– Ну каждому своя диета.

О. Николаева

– А нам надо было не так. Нам надо было резко поменять свою жизнь. И у нас был очень строгий духовник, у которого были, безусловно, хотя он принадлежал к Русской Православной Церкви, но тем не менее у него был даже такой крен к старообрядчеству. И он мне даже давал молитвослов старообрядческий, где там очень много поклонов, там земных поклонов огромное количество. И мы входили через очень большую строгость, очень большое самоограничение, аскезу. Н это все покрывалось таким вдохновением, такой помощью Божией невероятной. Во-первых, первое, что он сделал, он меня послал в женский монастырь в Пюхтицы, и я там работала в этих Пюхтицах.

П. Алешковский

– А другого и не было, был только во Львове.

О. Николаева

– Да, ну значит, я там кормила паломников, чистила картошку, мыла за ними тарелки. А потом, значит, меня увидел наместник, то есть не наместник, а духовник этого монастыря, архимандрит, как же его звали... Гермоген. Он на меня посмотрел и сказал: вот этой самое строгое послушание дайте. И меня погнали – лето это было, – меня погнали на поле, чтоб я выдирала сорняки. И я помню, что это жара, Эстония. И я сгорела просто как, я не знаю, как папиросная бумага. У меня была такая блузка...

П. Алешковский

– Да еще беленькая.

О. Николаева

– На одной был больше закатан рукав, а на другой он опустился. И вот просто вот эта рука, которая к солнцу была...

П. Алешковский

– Красная колбаса.

О. Николаева

– Да, вот и сторона лица, все. Ну и, в общем, в этом женском монастыре, конечно, я очень много наслушалась такого, что мне было очень полезно. Там надо мной стояла такая матушка Мария Магдалина. Невероятная, уже она была пожилая, но невероятной красоты. И мы там с ней, как-то она опекала меня и рассказывала мне всякие поучительные истории. И удивительно совершенно, что вот это начало – вот посты, молитвы, бесконечные богослужения, вот затеряться в гуще монастыря, монастырского люда – это удивительным образом привилось моим детям. Потому что мои дети, будучи совсем еще маленькими, они постились по всем правилам. Никаких поблажек, никакого тебе там молочненького, никого тебе там сырку – нет, это они сознательно это делали. Они начинали со строгости. Мой сын, там ему было лет 6-7...

П. Алешковский

– Каша и соленый огурец.

О. Николаева

– Да. И я помню, что да, и он с кровати снял матрас и спал на голых досках. Да, они подвизались, и для них нарушить пост это было ужасно. Не почему-нибудь, не потому что их кто-то накажет, это как было внутренне невозможно. Но это достигалось тем, что вот после того, как мы побывали тогда у отца Серафима, к нам стекалось такое огромное количество народа такого монашествующего, монахов, они у нас жили, сидели, разговаривали. И сама такая атмосфера была невероятно праздничная, вместе молились, да. Ну это, честно говоря, это было такое сокровище, которого мне хватило вообще на всю жизнь. Я иногда туда запускаю руку или туда как бы возвращаюсь и думаю: Боже мой, какая это была радость!

П. Алешковский

– А давайте запустим туда руку и вытащим кого-нибудь, вот кого память захочет вытащить. Ну, например, могу подсказать, у вас была замечательная поэма или роман в стихах «Августин», и вот он лежит передо мной, вы мне его подарили сегодня. И я помню очень хорошо, в альманахе «Апрель» он был печатан тысячу лет назад, там в 98-м или каком...

О. Николаева

– В 90-м году, а может, и в 89-м, когда первый номер выходил, 89-й.

П. Алешковский

– Да, эта абхазская история, значит, тогда очень меня как-то проняла. И я знаю, мы тогда говорили, вы сказали, что это реальная история.

О. Николаева

– Да.

П. Алешковский

– Вот, может быть, вспомните этот опыт и эти отношения.

О. Николаева

– Хорошо. Хотя эта история, она сейчас вообще получила большую огласку. Потому что вот недавно совсем, года четыре назад вышла знаменитая книжка отца Тихона Шевкунова «Несвятые святые», там есть эта история. Он же был тоже свидетелем этой истории. Потом тогда же выходила моя книжка, с началом чудесной истории вот именно тогда же. Потом она чуть-чуть позже уже вышла под названием «Небесный огонь и другие рассказы». И там тоже есть эта история с Августином. Она, конечно, необыкновенная история, и она была промыслительная в том смысле, что мы на этой истории очень подружились с владыкой Тихоном, который тогда был просто послушник Псково-Печерского монастыря. Он ехал по послушанию из монастыря, чтобы предаться служению на поприще кинематографа под началом владыки Питирима. Значит, история был такая. Мой духовник, который жил в Псково-Печерском монастыре, когда я к нему приехала, он мне поручил, он сказал, что он к нам посылает...

П. Алешковский

– Отец Иоанн, вероятно, да?

О. Николаева

– Нет, это другой, да. Он к нам посылает совершенно потрясающего молитвенника, монаха с Кавказских гор. И что он очень просит нас, чтобы мы его укрыли, потому что его преследуют власти. У него нет документов, вот, вернуться обратно в Кавказские горы он не может, потому что там его убьют, то что он свидетель убийства его матери. И его по этой причине советская власть – это 85-й что ли год, – его не принимают ни в один монастырь, потому что у него опять-таки нет документов.

П. Алешковский

– А вы читали недавно вышедшие мемуары Меркурия?

О. Николаева

– Нет.

П. Алешковский

– Ой, замечательные. Недавно вышли потрясающие мемуары как раз об обители в Псху, в Абхазии. Этот, значит, Меркурий потом укрылся в Троице-Сергиевой, а потом его как бы отправили в недалекий монастырек, потому что к нему стали как к старцу стекаться, а он, в общем, совсем этого не хотел. И это потрясающее свидетельство совершенно, фантастическое совершенно. Там вот как они жили, в дупле там монах жил, это просто удивительно. И это ровно советское время, и это ровно история разорения. Там адские муки претерпели женщины. Их там насиловали, выгоняли вообще, бог знает что творили и с ними. И все равно это все как-то не умирало.

О. Николаева

– Да, да. И вот наш этот молодой человек с чистыми глазами, со светлыми волосами, да, такой вот действительно монашеского вида, он, значит, к нам приехал. И рассказывал нам, вот как вы рассказываете, совершенно замечательные истории, что вот он жил в горах, его мать увезла в пять лет туда. Они жили под началом старца, который им велел уничтожить матери паспорта. И потом старец умер...

П. Алешковский

– И они остались.

О. Николаева

– Прошло время, срок, когда он должен был получать паспорт, он его не получил, естественно, не пошел получать. Потом он просрочил армию, в 18 лет его должны были призвать, он просрочил, он дезертир, а ему 20 уже лет.

П. Алешковский

– Напомним нашим слушателям, что это передача «Светлый вечер» с Петром Алешковским, и в гостях у нас поэт, прозаик и эссеист, Олеся Николаева. И она рассказывает своим словом историю, изложенную ей же в романе в стихах «Августин». О том, как это было в советское время, как вот человек лишал себя статуса гражданина. Потому что, веруя и воспитываясь в вере, больше того, вообще живя отрешенно на горе, в месте в Абхазии, которое совершенно не связано даже с Сухуми, куда, как я знаю, они долго шли с горы, потом садились на автобус, ехали. И многие прятались, потому что у них не было паспорта, а их милиция ловила.

О. Николаева

– И он нам рассказывал, как они жили там в горах. Потрясающе, какие молитвы читали, как, значит, были у них пасеки...

П. Алешковский

– Для вас, конечно, это было совершенно такой нестандарт, да.

О. Николаева

– И мы прознали, прознали. Во-первых, это знал уже тогда будущий владыка Тихон, потому что он тоже из Псково-Печерского монастыря приехал, куда тот попытался к ним устроиться, но его выгнал наместник Гавриил.

П. Алешковский

– Он не к самому лучшему наместнику попал, к сожалению, прости Господи.

О. Николаева

– Ну вот. И, значит, пошел слух, что у нас живет какой-то потрясающий молитвенник, пустынник. И к нам стали приезжать монахи: можно нам послушать пустыннических рассказов.

П. Алешковский

– Сколько ему лет было?

О. Николаева

– Ну 20, наверное. И он сидел, рассказывал. И все слушали там и дивились этой жизни. А историю он рассказывал чудовищную, потому что, значит, как кончилось его вот это житие. Что туда стали захаживать омусульманившиеся греки, и они там кого-то убили. А он был, оказался свидетелем, увидел, как они кого-то убили. Ну какая-то такая была история. И пришли в келью, где они жили с матерью. Его не было, а была только мать. А они стали ее пытать, где парень-то, да, этот. А хотели ее изнасиловать, а она говорит: да лучше меня сожгите. И тогда один как бы в шутку плеснул на нее...

П. Алешковский

– Керосин.

О. Николаева

– Да, и поджег, и она, как факел, сгорела. А он, значит, пришел, ну буквально по свежим следам. И он понял, что... да, он еще мать застал живой. И она ему сказала, чтобы он ни в коем случае здесь не оставался, и она его благословляет спускаться вниз. И он стал спускаться, и он спустился в Сухуми. И там знакомые матушки, у них было какое-то сообщение с монахинями в Сухумском храме, и они сказали ему, что его уже приходили искать вот эти, и поэтому его там...

П. Алешковский

– Беги.

О. Николаева

– Священник местный, он благословил его ехать в Троице-Сергиеву Лавру, он поехал. Но Троице-Сергиева Лавра была просто вся под присмотром. Поэтому его там не приняли и говорят: поезжай-ка ты в Печоры. Монастырей же было очень мало: Жировицы были, Печоры были, Вильнюсский монастырь...

П. Алешковский

– Львов. Киев закрыт.

О. Николаева

– Да. Почаев.

П. Алешковский

– Вот как раз после закрытия Киева часть монахов перешло вот туда, в эти горы. И вот это вот Меркурий, это как раз эта история.

О. Николаева

– Очень интересно.

П. Алешковский

– И один из них потом стал духовником и воспитанником грузинского патриарха Илии. Он туда удрал, и там основался, и там его приняли.

О. Николаева

– Ну в общем-то мы пытались ему помочь, ну задействовали свои писательские связи. Уже прямо все там, через Ольгу Окуджаву и через Булата Шалвовича пытались, значит, чтобы, может, Ала Пугачева поможет. Это было их, по-моему, это Ольгино был предложение. Ну, в общем, кто-то сказал, что Алла Пугачева имеет какое-то... Значит, пытались через братьев Вайнеров, которые...

П. Алешковский

– Документы надо вообще.

О. Николаева

– Да, документы, что-то надо сделать. Значит, все было опасно. Потому что, например, мне Аркадий Вайнер, которого я знала с детства, он мне говорил: слушай, это очень опасно, потому что на него могут повесить все нераскрытые дела в этих Кавказских горах. Или же его могут забрать в психушку, и на нем изучать вот этого Маугли по-советски. В общем, все это было опасно. Евтушенко. Просила Евтушенко, у него какой-то был, я думала, что он общается там с какими-то правительственными кругами, я хотела легально. А он мне говорит: нет, это так не получится. Но подожди, у меня ест один знакомый, который у него подрабатывал шофером, и тот сказал: плевое дело, достаньте мне чей угодно паспорт и его фотографию, и мы вам сварганим паспорт фальшивый. Ну вот, в общем, тоже мы как-то на это...

П. Алешковский

– Не клюнули, слава Богу.

О. Николаева

– Не пошли, потому что ну да, да, все это было... Потому что один наш очень хороший друг из Лавры, сейчас он уже архиепископ, он сказал, что, может быть, это надо, говорит, проверить. Может быть, это какая-то операция КГБ, который хочет выяснить, какие у Церкви есть возможности доставать фальшивые документы. Представляете, какая история? Там много было...

П. Алешковский

– У всех пухла голова.

О. Николаева

– Ну жизнь у нас, конечно, бурлила ну невероятно. И такие люди прекрасные, и все. В общем, решили его везти к грузинскому патриарху, к католикосу к Илии. К тому же один хороший друг, Зураб Чавчавадзе, которому вот недавно у него был юбилей, он его родственник. И Зураб взялся его туда отвезти. И решили, что поедет и Зураб Чавчавадзе, и владыка Тихон. Но тут владыка Тихон, который тогда был Гошей и работал, делал кино о Грузии и России, значит, Грузия – вино, Россия – хлеб. Ему нужно было снять хлеб, то есть нескошенные поля пшеницы или ржи. И уже наступала глубокая осень, все было скошено, кроме одного, по-моему, кажется, в Омске. И он сказал, поедем, только я в Омск по-быстрому слетаю, сниму эту пшеницу. А потом полетим в Грузию, там вино буду, и пристроим нашего. И чудо такое, что у него, когда его везли уже, его принимал там владыка и дал ему шофера, чтобы он его возил. Когда он его уже отвез в аэропорт, чтобы тот летел обратно в Москву, рейс задержали, и этот шофер с ним там...

П. Алешковский

– Разговорились.

О. Николаева

– Ну не хотел его бросать. И вот просто от нечего, вот чтобы занять время, он ему рассказал, что тут был такой мошенник, который ограбил священника, похитил его документы, его облачение, его ризу там, все. И что, говорят, что он сейчас в Москве под именем Августин скрывается. Представляете? То есть вероятность этого разоблачения была равна нулю. То есть и приехал когда владыка, ну Гоша Шевкунов приехал в Москву, он, значит, нам это все сообщил. И нужно было его как-то изолировать, то есть куда-то увезти, не вызвав подозрений. И посмотреть, что это такое, может, он действительно какой-то преступник. Ну в общем, потом все разоблачили его, выяснили, что он взял себе такую историю, что такая история была подлинная с 20-летним монахом, увезенным в горы, у которого сожгли мать. История подлинная. И что действительно там так подвизаются монахи. А наш вот этот, он просто, ему так эта история понравилось, что он ее присвоил.

П. Алешковский

– Какой кошмар.

О. Николаева

– А на самом деле он, мальчишка, был в армии. Там проворовался какой-то завскладом, старшина, хотел на него все свалить. Шла проверка и, в общем, он сбежал из армии. И куда удрал? И он удрал сначала вот там, где стоял...

П. Алешковский

– И каков конец?

О. Николаева

– Конец такой, что мы ему сказали: сдавайся, иди сам сдавайся, а мы тебе поможем. И действительно, ему закрыли вот это, как это сказать, дезертирство. Все вещи, которые он там свистнул – ну он не из ценности, а из судьбы взял, там аттестат, то есть свидетельство об окончании семинарии...

П. Алешковский

– Ну понятно.

О. Николаева

– Этого батюшки, у которого он жил в Омске. Все вернули. Все, дали ему там два года, из которых он один просидел, за хорошее поведение вышел. И что вы думаете, он сказал, что он хочет быть монахом.

П. Алешковский

– И он стал монахом?

О. Николаева,

– Да. Он потому что он примерил монашеские одеяния, и он почувствовал, что это его, что он может быть.

П. Алешковский

– Он живой?

О. Николаева

– Нет. Потом у него была печальная судьба, его там через... Он стал монахом. Потом его рукоположили. Но потом его, к сожалению, через несколько лет убили.

П. Алешковский

– Боже мой! Какой кошмар.

О. Николаева

– Ну вот я не хотела. Я не люблю этот конец. Мне хочется, чтобы заканчивалось, что он стал монахом, он постарался стать тем, кого он изображал. Вот так.

П. Алешковский

– Да. Но он свой венец мученический получил и оправдал его. Ну что же. Вот на этой абсолютно литературной и совершенно житейской истории мы закончим беседу с Олесей Николаевой. И большое спасибо, что пришли к нам.

О. Николаева

– Спасибо. Всего доброго.