Светлый вечер с Петром Алешковским. Гость программы: Борис Трофимов (26.10.2017)

В гостях у Петра Алешковского был художник-иллюстратор, один из основателей и преподаватель в Высшей академической школе графического дизайна, руководитель курса графического дизайна в Институте бизнеса и дизайна Борис Трофимов.

Разговор шел о детстве нашего гостя, о жизни семьи в эвакуации во время Великой отечественной войны и о послевоенных годах.

---

П.Алешковский:

— Здравствуйте! Это программа «Светлый вечер» на светлом радио «Вера». Я, Пётр Алешковский, в студии, и сегодня у меня в гостях замечательный художник книги, график, Борис Трофимов. Добрый день!

Б.Трофимов:

— Добрый день!

П.Алешковский:

— Борис Трофимов — один из корифеев сегодняшнего дизайна книжного. Я знаю, что Вы очень, очень много возитесь со студентами. И, вот, буквально, совсем недавно, одна из Ваших книжек-проектов выиграла какую-то большую премию или награду и поехала во Францию, во Франции будет представлена, французы переиздали книгу на французском языке. И для Ваших студентов, девочек — это, конечно, такой старт, которого, вообще, пожелать только можно. С чем я Вас, кстати, и поздравляю.

Б.Трофимов:

— Спасибо!

П.Алешковский:

— У нас передача, меж тем, такая — мемуарная. Мы когда договаривались о беседе сегодняшней, я просил Вас рассказать о прошлом и о людях, которые Вас окружали. Но, может быть, начнём просто с того, что наиболее удобно вспомнить — это семейные истории. Наверняка в семье Трофимовых есть, что вспомнить.

Б.Трофимов:

— Да. На самом деле, до какого-то времени меня это не очень интересовало. Но первый шаг сделал сам папа. Уже в зрелом возрасте, когда, видимо, у него какое-то освободилось время — он был журналист — и он стал копаться в архивах, и, в общем, составил на меня генеалогическое древо, которое начинается с Ивана Грозного буквально.

П.Алешковский:

— Это здорово!

Б.Трофимов:

— Ну, какие-то там вот были... какой-то кравчий, там, который...

П.Алешковский:

— Трофимов?

Б.Трофимов:

— ... там упоминается. Да, да, Семён Трофимов, да. Вот... ну, так... это всё там довольно туманно и расплывчато, а вот чуть дальше уже... даже уже какая-то первая четверть ХIХвека — уже там всё, как бы, более очерчено.

П.Алешковский:

— Документировано.

Б.Трофимов:

— Да, документировано, да. И там уже есть, как бы, фигуры, которые... ну, вот, которые как бы составляют такой... фундамент семьи, наверное, да?

П.Алешковский:

— Ну, кто?

Б.Трофимов:

— Трофимов Александр Иванович, мировой судья, 13-го участка, Санкт-Петербург. Родился он в 1818 году — в 1884 почил.

П.Алешковский:

— И о нём есть какие-нибудь воспоминания?

Б.Трофимов:

— О нём очень большие воспоминания — просто есть даже в Интернете. То есть, были... папа какие-то даже публиковал его истории, в каких-то отрывных календарях обычно это было, где-то...

П.Алешковский:

— А чем мировой судья был интересен?

Б.Трофимов:

— А это любопытная история, потому что... значит... где-то в начале века была реформа, где-то тоже в 30-е годы, судей... судебная...

П.Алешковский:

— Судейская, да, судебная реформа была ...

Б.Трофимов:

— ... когда учредили вот эти вот... мировые судьи, которые разбирали, такие, простые бытовые, как бы...

П.Алешковский:

— Дела.

Б.Трофимов:

— ... какие-то дела, да. И это, такой, как бы низовой суд такой. Где были тоже присяжные, и где, в общем... Они были очень популярные, они были открытые, можно было приходить, слушать все эти дела. И он там прославился буквально, в Петербурге, именно тем, что он был очень, такой, беспристрастный, остроумный, даже черезчур, такой, шутливый, и вёл себя довольно свободно во всех этих каких-то...

П.Алешковский:

— Заседаниях.

Б.Трофимов:

-... разных запутанных делах, выносил какие-то необыкновенно нестандартные и какие-то... приговоры, которые никак не согласовались... поэтому, у него были проблемы какие-то со своими коллегами. Там даже был какой-то инцидент, он описан в Интернете — можно посмотреть. Но потом, такой Колли, который был такой общественный деятель, писатель, он даже к нему приходил... Его там, что-то... на несколько дней арестовали его — ну, как бы, как наказание такое за превышение каких-то...

П.Алешковский:

— Полномочий.

Б.Трофимов:

— ... полномочий, да. И он пришёл к нему в камеру и увидел, что там они все сидят, и он мирно беседует со всеми людьми, которые там находятся...

П.Алешковский:

— Сидельцами.

Б.Трофимов:

— ... да, и, в общем, он умилился этим человеком, и потом перед ним извинялся. И потом как-то, был когда в Лавре, а его хоронил Петербург... его весь простой Петербург хоронил, нёс гроб на руках до Лавры Невской. И там он был похоронен, и там были невероятные надписи на венках, а гроб несли на руках: «Человеку доброму», «Судье справедливому», от обывателей был такой венок, с надписью: «Заместимому, но незаменимому». А потом Колли, когда был как-то в Лавре уже и пошёл навестить могилу его, то вот он увидел там такие простые венки из ельника, бумажных цветов, какой-то белый Крест был, который был поперёк различными надписями расписан: «Добрый человек, тебя нельзя забыть!», например, или, там: «Честный судья, друг и учитель бедных, спи спокойно!» — вот какие-то такие нежные, такие простые были слова к нему.

П.Алешковский:

— Стена Цоя.

Б.Трофимов:

— Да, и любопытно было, что у него там... журналисты все его невероятно любили заседания, потому что это было что-то!

П.Алешковский:

— Спектакль такой, да.

Б.Трофимов:

— Да, понимаешь, можно было об этом писать. Был сюжет, понимаешь? Не просто какая-то такая текучка, а это было яркое какое-то дело, хотя — из ничего, буквально. И там есть такие любопытные вещи, когда разбирают, там, инцидент в бане. И, значит, стоило 20 копеек воспользоваться там ванной, можно было. Но ванна была одна, а 2 человека было...

П.Алешковский:

— Претендовали на неё.

Б.Трофимов:

— Да, и — кто первый? И они заспорили, и, в общем, у них там произошёл инцидент. И вот, в Суде это разбиралось. И один был какой-то, там, то ли статский советник, то ли кто-то, а второй был— простой мужичок, какой-то там... работяга какой-то. И этот пришёл на заседание весь в орденах, во всём этом, и говорил всё время, что: «Ну, как меня оскорбили! Это, всё-таки, простой мужик, а я такой знатный, видный такой деятель, — и всё прочее, — Как можно было так поступить, и, что же, он этого не знал?» А он говорит: «А Вы же... Вы в бане мылись — Вы что, были в орденах тоже, да?...

П.Алешковский:

— В предбаннике народ смеялся... как известную басню, да...

Б.Трофимов:

— ... Он как мог узнать, что статский Вы советник или... как он?» Вот. И потом, у меня была замечательная фраза, которую он сказал: «В нашем Отечестве баня — единственное место, где равноправность пользуется всеми правами гражданства».

П.Алешковский:

— Ну, такой Зощенко, да...

Б.Трофимов:

— Да, абсолютно, понимаешь? А у него было дело Достоевского, между прочим, которое попало к нему на рассмотрение. Достоевского кто-то ударил, какой-то пьяный, по голове. Тот упал, кровь, собрался народ, приставы там, значит, всё — их потащили в отделение, составили там акт, и потом это дело в Суде рассматривалось. И Достоевский... а это, кстати, воспоминание Анны Григорьевны — там оно так и приводится, из её воспоминаний... и, значит, Достоевский сказал, что он прощает обидчика и не имеет к нему никаких...

П.Алешковский:

— Претензий.

Б.Трофимов:

— Да. Но, видимо, судья должен был, всё-таки, как-то наказать этого человека, поэтому он присудил ему: за произведённый шум надо заплатить 16 рублей, которых у него, понятно, не было...

П.Алешковский:

— Большие деньги...

Б.Трофимов:

— Да, да. Или — четыре дня побыть в камере... ну, в Суде были свои камеры такие, отсидеть там четыре дня. И, как только суд этот кончился, они вышли во двор, и Достоевский 16 рублей передал этому, значит, дядечке, чтобы тот уплатил это... Вот такая история. Ну, там было много других историй... Ну, вот, такая любопытная фигура...

П.Алешковский:

— Фигура, да...

Б.Трофимов:

— ... которая была.

П.Алешковский:

— Это, соответственно, Вам приходится кем он? Пра-пра-пра...

Б.Трофимов:

— Да.

П.Алешковский:

— Три раза?

Б.Трофимов:

— Да. Вот. А если чуть спуститься ниже, то — тоже любопытная вещь. Владимир Александрович, который родился в 1856 году — про него ничего неизвестно, ни чем он занимался, ничего. Но его жена была Елизавета Васильевна Говард, дочка Уильяма Говарда, который приехал из Англии ( родился он в 1830 году ), и он построил в Калужской области, там где-то было Кондрово, такое место, где он построил бумажную фабрику, которая была одной из первых бумажных фабрик в России.

П.Алешковский:

— По-моему, она существовала и в советское время, и сейчас существует...

Б.Трофимов:

— Она и сейчас существует, как достопримечательность. Если набрать... бумажную вот эту... Калужскую область, то она так и существует и называется Троицко-Кондровская бумажная фабрика Говарда и Ко.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

П.Алешковский:

— Это передача «Светлый вечер» на радио «Вера». Веду её я, Пётр Алешковский. В гостях у меня замечательный художник и дизайнер Борис Трофимов. Пожалуйста.

Б.Трофимов:

— В середине ХIХ века продукция фабрики вот этой была лучше, причём она была не только в России, а во всём мире. И на Парижской Выставке в 1900 году изделия из этой бумаги получили гран-при и были признаны лучшей бумагой в мире.

П.Алешковский:

— Хорошо. Борис, а существовали ли эти люди в детстве в Вашем? Вспоминал ли их отец, или дед, или бабка? Вот, как в советское время эта память дореволюционная уживалась в квартире...

Б.Трофимов:

— Нет, её не было. К сожалению, её не было. А были бабушка и дедушка. А вот все эти предки как-то появились лишь только позже, когда папа как-то восстановил вот...

П.Алешковский:

— А когда это — в этой, новой России уже?

Б.Трофимов:

— Нет, нет, нет... Это, всё-таки, было... я сейчас скажу... это какие-нибудь были, там... наверное, 70-е годы — так я думаю, да.

П.Алековский:

— Понятно. Ну, тогда уже — да, тогда уже начинали вспоминать. А Вы какого года рождения — 1940-го?

Б.Трофимов:

— Я — 1940-го, да. Я —1940-го года, папа — в 1984 умер уже, родился он в 1909 году. И, кстати, если уже к слову пришлось, то можно было бы о нём сказать какие-то слова, потому что он был удивительный человек — по своей какой-то мягкости, вниманию какому-то, любви. Его, вообще, все любили. Его любили мои друзья, например, школьные. Он устраивал Дни рождения наши детские. Он на Днях рождения показывал фокусы. Он нас совершенно завораживал.

П.Алешковский:

— А журналист он был — какой? Где он работал?

Б.Трофимов:

— Он... Его история такова, на самом деле. Вся эта история — вот уже семейная, наша, вот это всегда было в рассказах и маминых, и папиных. В 1938 году они поженились, была свадьба. Сохранились такие фотографии, довольно очень красивые. Такие стоят цветы, и они очень элегантные и красивые, мама в белом платье в таком длинном, до пола, и папа в таком костюме каком-то очень таком... они стоят вот в этих цветах такие — счастливые. Мой дед был — Трофимов Георгий Владимирович, который был 1946 году репрессирован.

П.Алешковский:

— Он вернулся?

Б.Трофимов:

— Нет, не вернулся, нет...

П.Алешковский:

— Понятно. То есть, даже...

Б.Трофимов:

— Он — ушёл, да. И папа, собственно говоря... Он был дипломат — дед. Он был дипломат, он был даже каким-то в одно время... председатель секретариата... нарком иностранных дел, как бы. Он уцелел в первые какие-то года, и не уцелел уже вот...

П.Алешковский:

— В следующие чистки...

Б.Трофимов:

— ... послевоенные. Соответственно, когда я говорил о папе как о таком, необычном, человеке — он вообще был ещё... был невероятно талантливый человек. Потому что, когда деда репрессировали, а он к тому времени был журналистом... а до этого, вообще, образование у него было — он был инженер подвижного состава. Он кончил институт Кагана-Шабшая, такой, и занимался чуть-чуть метро. И, как только появился первый троллейбус в Москве, он перешёл в первый троллейбусный парк работать, инженером. Но ему было интересно всегда, видимо, творчество и искусство, и он там организовал газету, такую — малотиражку «Московский троллейбус». Она долго выходила. Он был главным редактором, и эту газету я даже видел и помню её. Я помню, что уже когда папы не было, а троллейбусный парк всегда присылал какие-то такие — поздравления, и, в общем, всегда как-то помнил его. И вот... все вот эти вот празднества папа устраивал невероятно ярко и невероятно интересно. Он писал стихи, он писал поздравления в стихах, у него есть замечательная, наша гордость — он написал Цфасману... Цфасман попросил его: «Володька, напиши мне что-нибудь такое, весёленькое...»

П.Алешковский:

— А они дружили?

Б.Трофимов:

— А они как-то, где-то — встречались, дружили, да. И он ему написал вот эту песню: «С утра побрился, и галстук новый в горошек синий я одел...», этот шлягер, который даже сейчас его исполняют часто. И вот момент, когда папа уже стал... работал в «Вечерней газете», и уже был журналистом — как раз его оттуда выгнали, поскольку он был дитя «врага народа», и он лишился этой работы, тогда идеологической.

П.Алешковский:

— И он ушёл в троллейбус?

Б.Трофимов:

— И он... Собственно говоря, единственный способ был зарабатывать и кормить семью, это он стал делать какие-то — оформлять клубы, какие-то заводы, заводские какие-то...

П.Алешковский:

— Как художник-оформитель.

Б.Трофимов:

— Да, да, да. И я помню эти трубочки...

П.Алешковский:

— Но за это хорошо платили.

Б.Трофимов:

— Платили иногда... Например, какой-то он делал для какого-то... сухим молоком. Нас завалили просто сухим молоком, мы всех завалили уже наших знакомых... Денег не платили, а сухое молоко давали. И он вот эти лозунги писал какие-то, оформление делал, вот это я очень помню — все эти трафареты его, все эти вырезки, у меня даже сохранились его ещё лекала какие-то, все вот это вот...

П.Алешковский:

— То есть, как-то это связано с Вашим интересом к дизайну и оформлению?

Б.Трофимов:

— Да, конечно, всё связано. Вот, бумажная, например...

П.Алешковский:

— Фабрика.

Б.Трофимов:

— ... фабрика, которая делала бумагу, понимаешь? А откуда, наверное, любовь у меня к бумаге такая тоже, какая-то особенная? И чувство бумаги это какое-то... И всё передаётся через какие-то... через что-тотакое неуловимое. И вот потом папа, я помню, делал, например, такие конструкции — детские игрушки. Он делал троллейбус, машину «Победу» и что-то ещё, какую-то...

П.Алешковский:

— Из чего?

Б.Трофимов:

— Из бумаги — надо было склеить. Это такая развёртка, со всеми этими такими вот клапанами, которые нужно было заворачивать и склеивать — это, такие, 3D-модели, грубо говоря, только из бумаги. Они были напечатаны... ну, там... сами конструкции все, а ты склеивал — и получалась такая штука. Я помню, что я их клеил, я помню очень хорошо, как это работало, и это даже, в каком-то смысле, всегда мне давало пространственное какое-то воображение такое. Поэтому, вот эти вещи какие-то были удивительные.

П.Алешковский:

— Это он делал специально для Вас? Для ребёнка?

Б.Трофимов:

— Это он делал для продажи. Для каких-то художественных советов, которые принимали, платили деньги, и он нас кормил этим самым. Тогда он был просто без работы. Он делал какие-то безделушки, которые, там... какие-то выручить за это деньги, понимаешь? Я помню, он делал какую-то копию какой-то такой брошки, из пластмассы. Первая пластмасса, первые вырезки... покраска... ну, в общем, такая маленькая, мелкая такая...

П.Алешковский:

— Пластика.

Б.Трофимов:

— ... пластика, да, которая как-то могла поддержать семью и сделать её вот такой вот... ну, как бы, не пропадающей, да.

П.Алешковский:

— А мама работала?

Б.Трофимов:

— Мама не работала. Мама нами только занималась. Мама была невероятный в этом смысле, преданный семье какой-то человек — неустанный, неунывающий, которая всю семью как-то содержала, рулила семьёй, и выкармливала её. Я помню замечательно, что, чтобы что-то было, там, потом отпраздновать — Пасху, например — то нужно было, например, когда-то, в какой-то момент купить изюм, и спрятать его, чтобы потом в кулич его использовать. И я помню, как я, так потихонечку, из этого пакета — по ягодке, по ягодке — брал, а потом пакет, типа, опустел, понимаешь. И у меня было невероятное какое-то смущение, потому что я понял, что подойдёт момент, когда схватятся, и вот тогда настанет день моего позора, понимаешь? Потому что, ну куда он мог исчезнуть? Он никуда не мог испариться из буфета, из пакета — там на донышке осталось несколько зёрнышек этих. Вот. Такой позор я очень хорошо помню. А мама была невероятная, в этом смысле.

И.Алешковский:

— И как этот вопрос решился? Давайте, мы сейчас прервёмся на короткое время, пожалуйста, оставайтесь с нами. Это передача «Светлый вечер» на радио «Вера», мы скоро будем снова с вами.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

П.Алешковский:

— Это передача «Светлый вечер» с Петром Алешковским. В гостях у меня замечательный художник, дизайнер Борис Трофимов. И Борис вспоминает свой момент такого детского страха и стыда, когда он стащил у мамы из буфета потихонечку весь изюм, который, как бы, приберегли для пасхального кулича. А вот, Вы это помните, а помните ли Вы, как Вы возместили этот изюм, или нет?

Б.Трофимов:

— Нет, а просто кулич был без изюма, понимаешь? В результате.

П.Алешковский:

— А, понятно... То есть, всё было высказано...

Б.Трофимов:

— Да, да. Ну, там, какие-то корочки, цедру, там, резал — мама использовала для этого, от мандаринов или от чего-то ещё.

П.Алешковский:

— Боря, а скажите пожалуйста, в вашей семье Пасху праздновали всегда? И, вообще, Церковь присутствовала всегда, или это было, скорее, традицией...

Б.Трофимов:

— Нет, это была, скорее, традиция такая, общечеловеческая...

П.Алешковский:

— Красить яйца, пророщенный овёс...

Б.Трофимов:

— Да, да...

П.Алешковский:

— ...и пасха... и кулич...

Б.Трофимов:

— Да, да... Папа был, всё-таки, такой, светский человек. Мама, в этом смысле, была чуть ближе, я думаю, к вере. Про маму, вообще, мне надо сказать обязательно, потому что она нас... Дело в том, что я родился в 1940 году, а в 1941 году, 14 июня родилась моя сестра Оля. Через неделю началась война. Двухмесячная Оля, и я, и мама — мы отправились в эвакуацию.

П.Алешковский:

— Куда?

Б.Трофимов:

— Вначале в Куйбышев, а потом — в станицу Убиенная, туда, за Куйбышев, за Урал.

П.Алешковский:

— Хорошее название...

Б.Трофимов:

— «Убиенная» — да, такое название станицы, да. И...

П.Алешковский:

— А папа был в Москве? Или он был на фронте?

Б.Трофимов:

— А папа... любопытная вещь... папа приехал со сборов — он был в лётной части, которая была где-то, там, ближе к Белоруссии — он там отбывал... ну, вот эти сборы...

П.Алешковский:

— Переквалификация, да...

Б.Трофимов:

— Да, какой-то такой... ну, нижний состав, у него было два кубичка таких на петлице — это есть фотография такая, в пилотке и... И он приехал на День рождения дочери, но уже в часть не вернулся, потому что часть всю разбомбили и уничтожили, в первый же день войны. И он уже, поскольку он занимался подвижным составом вот этим, он эвакуировал в Куйбышев троллейбусы московские. А эвакуация началась прямо...

П.Алешковский:

— Неужели троллейбусы перевозили...

Б.Трофимов:

— Да, да.

П.Алешковский:

— Боже мой! По-моему, дешевле и проще было вот это...

Б.Трофимов:

— Какую-то часть, наверное, понимаешь? Наверное, какую-то часть, я думаю, конечно. Я не думаю, чтобы...

П.Алешковский:

— Не важно! Я вот должен сказать, что в таких передачах люди вспоминают совершенно неожиданные вещи. Ну, казалось бы, брось ты эти троллейбусы, зачем они нужны — война идёт, да? Но — перевозить троллейбусы в Куйбышев — это сложная история, на самом деле. Удивительно!

Б.Трофимов:

— Да. Тем не менее, да. И бабушка с дедушкой... мама по отцу была Пискарёва, а мама её была финка, чистая, Прасковья Михайловна. Какая была фамилия её, я не знаю, потому что она была всегда Пискарёвой уже, по деду, как жена деда. А дед по маме — там тоже удивительная история. Потому что мама родилась в Кронштадте — дед в этот момент служил в Кронштадте и был, как в семье говорили, назывались два корабля — крейсер «Аскольд» и крейсер «Очаков». Позже мы выяснили — крейсер «Очаков» не был в Кронштадте, а «Аскольд» был в Кронштадте. «Аскольд» в 1900 году был спущен на воду в немецком городе Киле. В 1902 году он пришёл в Кронштадт, и тогда деду было 24 года. Он мог... поскольку в семье это часто говорили — он мог, значит, какое-то время быть. Потому что в 1903 году «Аскольд» ушёл...

П.Алешковский:

— В кругосветку, на юг...

Б.Трофимов:

— ... на восток, туда — на Японскую войну. У него, кстати, очень интересная история, у самого крейсера потом... но — это другая, это боковая история. И дед, собственно говоря, был такой, довольно властный... бабушка была очень мягкая, очень какая-то нежная, а дед был такой суровый, властный, громадный какой-то. Потому что, когда, вроде бы, я стал как-то вытягиваться, все говорили: «Ну, в деда пошёл!» — такой, высокий был. И они должны были приехать следом, в эвакуацию, за мамой, привезти какое-то имущество и деньги. И их не было и не было. Папа не писал маме, потому что не хотел её огорчать, а их... бабушку арестовали как финку — кончилась, как раз, финская война, и уже каким-то там, в общем... она попала под какую-то, значит, вот эту историю, а дед просто однажды не вернулся с улицы. При том, что, мама всегда рассказывала, что он был очень в этот момент, как бы, раздражён, и всё время выступал очень так, как-то...

П.Алешковский:

— Против власти?

Б.Трофимов:

— Да, против власти, и, в общем, был как-то...

П.Алешковский:

— И никаких следов?

Б.Трофимов:

— И никаких следов, да. Канул — и всё. И так они и не приехали. И мама осталась...

П.Алешковский:

— То есть, и один дед, и другой дед пропали в лагерях.

Б.Трофимов:

— Да. И мама осталась вот в этой станице Убиенная, с двумя детьми — Оле 2 месяца, мне — 1.5 года, чуть побольше. И это... её воспоминания были всегда невероятные, потому что... ну, вот... как выходить вот этих детей...

П.Алешковский:

— А как кормиться?

Б.Трофимов:

— Как кормить, где, что...

П.Алешковский:

— Приходила какая-то разнарядка от отца?

Б.Трофимов:

— Что-то папа присылал. Папа присылал, рассказывали, в книжках вырезал внутри, в страницах такие, как бы, штучки...

П.Алешковский:

— Карманы.

Б.Трофимов:

— ... там плитки шоколада присылал, понимаешь? Вот.

П.Алешковский:

— Но на шоколаде не проедешь.

Б.Трофимов:

— Не проедешь, да... Короче говоря, каким-то образом, всё-таки, мы выжили. Вот, есть такой сюжет, который я очень хорошо помню... Например, мы шли — значит, Оля у мамы где-то под мышкой, а я, всё-таки, уже шагал, у меня в руках маленькое железное ведро, мы идём по железной дороге , и она говорит: «Видишь, маленькие чёрные камешки, блестящие?...

П.Алешковский:

— Собирай их!

Б.Трофимов:

— ... Собирай их!»

П.Алешковский:

— Уголь! Понятно...

Б.Трофимов:

— Это было наше тепло, понимаешь? Ну, вот, какими-то крохами такими, какими-то невероятными вещами. Может быть, кто-то помогал. Хотя, там наоборот — в какой-то момент её обокрали. Правда, был какой-то сюжет, я его не очень точно помню: папа приезжал туда. Поскольку он ездил в Куйбышев, троллейбусы вот эти вот перевозил, эвакуировал, то он, значит, видимо, как-то добрался до этой станицы, наверное, что-то ей привёз. И тогда ей и рассказал, что родители не приедут и... то есть, как-то, в общем... В 1944 году мы вернулись, в Куйбышеве папа нас встречал.

П.Алешковский:

— Просто интересно, как жила эвакуированная жена, без мужа, с 2-мя детьми? Наверное, всё-таки, выделялись какие-то продовольственные талоны, или что-то ещё? Но, если это не сохранилось в памяти, я понимаю...

Б.Трофимов:

— Ну, вот, к сожалению, вот этого я не знаю. Все мамины рассказы были невероятны. Они как-то уже тоже ушли из памяти, и... что-то она говорила, что-то она говорила потом моей жене... как бы, там, что к ней приставали, и как-то она, в общем, смогла как-то от этого, всё-таки, отбояриться. Ну, это всё... вот... такая тяжесть, которая со многими людьми происходила в то время. И мы приехали в Куйбышев в 1844 году. Это, видимо, было какое-то начало... уже тёплое время было, потому что, по воспоминаниям, мама всегда рассказывала, что она сшила себе из мешка платье, и в этом платье, значит, приехала в Куйбышев с детьми. Папа прошёл мимо нас. Он нас просто не узнал. Он не узнал её — она весила 40 с чем-то килограммов...

П.Алешковский:

— Боже мой!

Б.Трофимов:

— А мы — выросли.Понимаешь? И он просто прошёл мимо. Вот, это была такая семейная история возврата из эвакуации. Пискарёвы жили в Благовещенском переулке, в доме, который потом папа мне часто показывал, когда мы мимо проходили — он недалеко от... А мама училась...

П.Алешковский:

— Недалеко от чего?

Б.Трофимов:

— От метро «Маяковская». Вот, Благовещенский переулок, который идёт... по-моему, он так сейчас и называется — это старое название. А дом — прямо, вот, сразу, как только повернул в переулок, прямо сразу такой 6-7 этажный дом такой. Папа как-то потом был в этом доме, когда его, видимо, переселяли, ремонтировали, что-то такое... заходил в эти квартиры пустые, там... как-то вспоминал потом об этом. А мама училась напротив, в Старопименовском переулке, в школе, которая сейчас сохранилась, и про неё есть такая замечательная фраза: «Пискарёва, Вы катитесь по наклонной плоскости!» Мама была немножко хулиганка такая всегда, рассказывала, как они, там, с девочками, значит...

П.Алешковский:

— А, она училась, наверное, в девчачьих классах — девочки и мальчики отдельно?

Б.Трофимов:

— Да. Да-да, отдельно. Равно, как и я, например, учился до 8-го класса...

П.Алешковский:

— Только с мальчиками?

Б.Трофимов:

— Да, только мальчики. 40 мальчиков. Из них четверо — отличники, остальные все — стоят на ушах и делают невооб... вообще...

П.Алешковский:

— Ну, и Вы в какой части?

Б.Трофимов:

— А?

П.Алешковский:

— В какой части были Вы?

Б.Трофимов:

— А, это 59-я школа, бывшая...

П.Алешковский:

— Вы стояли на ушах или были отличником?

Б.Трофимов:

— Нет, я имею в виду, в смысле... свободного отношения... понимаешь, там... Четверо, я говорю, таких, которым науки были интересны, а остальные все были...

П.Алешковский:

— Так, я спрашиваю: Вы были в числе четверых или остальных?

Б.Трофимов:

— Я был в худшей группе.

П.Алешковский:

— Понятно. В остальной.

Б.Трофимов:

— Да, в остальной. Нет, я учился, как раз, довольно... у меня были любимые предметы, какие-нибудь, там — черчение, понимаешь, там... геометрию я очень любил. Физику, химию — это пока были опыты, а когда начались формулы — это мне уже не нравилось. Вот. Математику и алгебру — вообще, всякие сочинения писать...

П.Алешковский:

— Как не любил, так и не люблю!

Б.Трофимов:

— Да, да-да! Это было всё сложно очень, и это мне было просто не интересно. Мне была интересна жизнь, понимаешь?

П.Алешковский:

— Понятно...

Б.Трофимов:

— Я в школе был, при этом, видный человек такой, потому что мы занимались оформлением школы, всех вечеров. Я занимался тогда спортом — гимнастикой. Потом, я занимался в кружке — радиокружке, тогда это было очень модно, такое увлечение. Мы делали детекторные приёмники, мы работали операторами такими на соревнованиях радистов.

П.Алешковский:

— «Морзе» учили?

Б.Трофимов:

— Нет, не «морзе». Это уже были, такие, позывные... это такие были соревнования, когда у тебя есть радиостанция, которая работает в диапазоне УКВ, и ты связываешься с другими радиостанциями. Связался — записал время в журнале. Если там и там есть запись, то эта связь, значит, установлена. Значит, она фактически существовала, и это очко школе. Плюс к этому, пока ты там работаешь оператором, в свободное время ты — наблюдателем. У тебя есть маленький детекторный приёмничек, который ты сам собрал, буквально, там, на одной лампе, и ты следишь за вот этими контактами, и их тоже записываешь в журнал, и это тоже считается... такая...

П.Алешковский:

— Подтверждением.

Б.Трофимов:

— Да, это такая была вот... Мы этим занимались с удовольствием, у нас был очень замечательный, в этом смысле, педагог, который вот этот вёл радиокружок, да, вот это всё паял, да — такой был удивительный человек. Он был...

П.Алешковский:

— Но вы же сами паяли тоже, наверное?

Б.Трофимов:

— Мы сами паяли, да. Мы сами...

П.Алешковский:

— А где доставались все эти запчасти?

Б.Трофимов:

— Как ни странно, были магазины какие-то, где все вот эти сопротивления, всё это продавалось.

П.Алешковский:

— Ну, сейчас тоже есть такие...

Б.Трофимов:

— Ну да, вот...

П.Алешковский:

— Это я помню хорошо, кстати, и на рынках ещё продавали.

Б.Трофимов:

— Да, были такие магазинчики, и были такие, как всегда, рынки — когда, там, раз в неделю все приходили, и там можно было найти что угодно.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

П.Алешковский:

— Это программа «Светлый вечер» с Петром Алешковским. В гостях у меня сегодня известный и замечательный дизайнер и художник книги Борис Трофимов. Хорошо, вот паяли вы, значит, эти приёмники. Но, это было не запрещено?

Б.Трофимов:

— Нет!

П.Алешковский:

— Но, ведь, можно же было с заграницей общаться? По УКВ?

Б.Трофимов:

— Нет, там ничего не было, ничего не слышно было. На этих диапазонах ничего не работало. В то время они были пустые просто, и ничего там нельзя было... Чуть позже, потом, я собирал приёмники, на которых там можно было что-то поймать, такие, двухламповые уже, но...

П.Алешковский:

— А чем одноламповые от двухлампового отличаются?

Б.Трофимов:

— Ну, посильнее, и диапазон там... какие-то есть там... более широкие какие-то возможности у меня возникали, да. Даже продавались такие конструкторы. Я помню, что мне — там, где-то, в 7-м классе я был, по-моему — папа купил такой конструктор, как раз, можно было собрать двухламповый приёмник. Там эти лампочки были, панели все, всё надо было паять, складывать, собирать — и такой приёмничек... Потом можно было другую конфигурацию собрать. У меня даже есть маленькая вырезка из газеты «Правда» — не помню, какой это год уже был — где мы, вчетвером, стоим с нашим педагогом, значит, такая маленькая фотография...

П.Алешковский:

— Победители!

Б.Трофимов:

— Ну, не то, что победители, но участники. Участники вот этого соревнования. Школа была 59-я — это бывшая Медведевская гимназия, в Староконюшенном переулке. Старое здание, большой Актовый зал — я его очень хорошо знаю, потому что он с огромным потолком, и 2 люстры там были, и, в какой-то момент я их превращал в 2 полушария Земного шара. Делал такую штуку, на какой-то лестнице болтался, всё прикреплял там. А по углам были двуглавые орлы — лепнина. Сейчас там какая-то хоровая капелла — мальчиков, по-моему. И в 8-м классе только нас соединили с женской школой.

П.Алешковский:

— И как это было?

Б.Трофимов:

— Как это было?

П.Алешковский:

— Как это ожидалось? И как это было? И как вы — нормально, сходу...?

Б.Трофимов:

— Как ни странно, в начале нам это не понравилось, понимаешь? Мы были против этого: «Фу! Девчонки...» — вообще. Потому что забавы мальчиков были жёсткие и, в общем, разнообразные.

П.Алешковский:

— Ну, например?

Б.Трофимов:

— Ну, я не знаю... там... во дворе играли во все игры. В «слона», например. Ты помнишь, что такое «слон», нет?

П.Алешковский:

— Нет. Я помню, что прыгали через человека.

Б.Трофимов:

— «Слон» — это один вставал к стене, наклонялся, упирался руками в стену. Второй — разбегался, прыгал на него, сверху. Третий — разбегался, прыгал сверху. И вот, сколько там народу...

П.Алешковский:

— Сколько выдержит...

Б.Трофимов:

— Да... и вот, такая «куча-мала», которая стоит уже, там... как-то висит, и так далее, и так далее — сколько, что, там... это... Вот такие были игры.

П.Алешковский:

— А в «шиши» играли? В «пристенок»?

Б.Трофимов:

— В «расшибец» играли, да. В «пристеночку» играли. Играли в «поигрулю» в такую...

П.Алешковский:

— А это что такое?

Б.Трофимов:

— Ну, такое... как бы, такая... ну, можно было из комка бумаги сделать, ну, и ногами её, значит, подкидывать её...

П.Алешковский:

— А-а... «Чеканить»?

Б.Трофимов:

— Да, «чеканить», да, да, да... Можно было из... такие тряпочки делали, сшивали так... Вообще, было много очень рукоделия всякого, и это было такое забавное время, когда всё надо было что-то вот — добыть, сделать вот, понимаешь? Ничего же не было, просто — вообще ничего же не было. Там, какой-нибудь...

П.Алешковский:

— А что было?

Б.Трофимов:

— По-моему, ничего не было. Но, при этом, всё можно было...

П.Алешковский:

— Что было на себе? Что — было?

Б.Трофимов:

— На себе было? Ну, что было... Все ходили в таких куртках... кофтах... нет, сейчас скажу... значит, это были такие: верх, такая «кокетка» — один цвет, низ — другой цвет. Тёмно-синий — например, там, какой-нибудь серый, чёрный — и серый наверху.

П.Алешковский:

— Это был 1955 год?

Б.Трофимов:

— Да, это были 50-е годы, и это такие, вот, у всех... ходили в таких... это всё шили сами мамы, понимаешь, в основном. Строчили... или кто-то из соседей. Ну, или...

П.Алешковский:

— То есть, у мамы была машинка дома, да?

Б.Трофимов:

— Да. Машинка «Зингер», до сих пор существует у нас, и шьёт до сих пор отлично совершенно. Приходил наладчик, который налаживал её, смазывал любовно — я сидел, смотрел, придыхая, как он это делает, понимаешь? И сейчас я эту машинку знаю досконально. Я знаю, как её восстановить, знаю, как её можно починить и так далее. Но она не ломается. Но её надо смазывать, и тогда она как часы работает просто. Вот...

П.Алешковский:

— И, главное, она пробивает здорово. Она берёт очень такой мощный... но сейчас, правда, есть, какие хочешь...

Б.Трофимов:

— Да, да, да, да, да! Она шьёт, что угодно. Я шил детям дублёнки на ней, понимаешь? Какие-то перешивал... Вот. Нельзя не сказать ещё одну такую... про сестру, которая училась... Мы жили вначале на улице... переулок Фурманова, я вот учился рядом в школе 59-й, да. А через некоторое время там была 1-комнатная квартира, и соседка была у нас. Это был дом писателей. Под нами, по-моему, жил Каверин, кто-то ещё, и какие-то дипломатические... дипломаты жили в этом доме, всегда очень одеты... вот, я чувствовал, понимаешь... вот их сразу было видно — они были в другой одежде. По-другому выглядели женщины.

П.Алешковский:

— Это даже я помню!

Б.Трофимов:

— Совершенно по-другому. Я просто... ну, как бы... они сражали. Когда я их виделвыходящими из дома, понимаешь...

П.Алешковский:

— Но они и держались по-другому. У них взгляд был другой — у иностранца был другой взгляд. Иностранец из толпы виден был сразу.

Б.Трофимов:

— Да, да-да... И, когда мы переехали в 2-х-комнатную квартиру в Средний Кисловский — это не очень далеко, через Арбат пройти, если через площадь перейти — то я остался в этой школе, я не стал переводиться в другую, мне эта нравилась, я любил эту школу. Хотя, вот я говорю, занимался... Нет, первые 4 класса — более-менее ничего, причём Наталья Ильинична Кондратьева — я помню до сих пор эту учительницу — она была награждена орденом Ленина у нас. И, когда я уже был в армии, я получил посылку от своей первой учительницы. Она сказала детям: «Наш, один из выпускников, сейчас служит в армии. Давайте, завтра вы принесёте по одной конфетке — и мы в коробочку всё сложим и пришлём». И мне пришла коробка, полная разных конфет.

П.Алешковский:

— Потрясающе!

Б.Трофимов:

— Я был просто... в каком-то... в шоке, понимаешь? Что она это отследила, помнит и... вот такая была учительница. А потом было сложнее, потом... до этого, всё-таки, легче как-то давались все науки, а потом пошла алгебра всякая, всё вот это вот... сочинения и прочие вещи сложные, и уже стало сложнее держаться на уровне. Поэтому я был, такой, отстающий, но вот... но участвующий во всех мероприятиях школьных. И нельзя не сказать про сестру, которая... соответственно, мы переехали в Средний Кисловский — там рядом была школа, я не помню номер этой школы, сейчас это угол Воздвиженки и Большого Кисловского переулка. Это небольшое было здание. В этой школе учились — рядом улица Грановского, теперешний Романовский переулок — там учились все дети Политбюро. Поэтому, школа была, такая, особенная. Оля была отличницей всегда, примерной девочкой, за что я её не уважал, но всё равно любил. Потому что...

П.Алешковский:

— Потому что сестра!

Б.Трофимов:

— Потому что, её мне все ставили всегда в пример: «Почему Оля — да, а ты, вот, такой...» Там была смешная история. В какой-то момент сказали: «Если ты не плохо кончишь школу, мы купим мужской велосипед. А если ты кончишь плохо школу, то мы купим женский велосипед. Потому что Оля заслуживает женского велосипеда». Купили женский велосипед, как ты понимаешь. А Оля на нём не ездила, ездил я на нём. Но там была сетка такая, понимаешь... позор просто... сзади...

П.Алешковский:

— Да, да, да... чтобы юбка не попадала.

Б.Трофимов:

— Я эту сетку извёл. Я его... знаешь, там... закрутил руль ему, как-то так, по-спортивному. В общем, я из него делал всё время мужской велосипед. И, когда на нём ездил на даче, то всё время его позиционировал как, такой, настоящий мужской предмет, понимаешь, а не... Вот. Так вот, в этой школе... Значит, 1953 год, умер Сталин, и сестра рассказывает, значит: она, как отличница, должна стоять около бюста Сталина в Почётном Карауле. Для этого ей заплетают в косы чёрные и красные ленты, и она стоит в позе отдающей салют, значит, около этого бюста. Замерев, понимаешь?

П.Алешковский:

— Пост номер один.

Б.Трофимов:

— Да. Вот такая история. А я в этот момент, поскольку все дворы были для меня просто известны, и абсолютно, как бы, эти... то я там через все проходные дворы, через... под машинами под этими долез до улицы Горького, где вот сейчас стоит Макдональдс, напротив Телеграфа — Макдональдс на горке, там горка такая... с этой горки смотрел эту процессию. Плакал. Почему я плакал? Вот, до сих пор я вспоминаю. Все плакали вокруг.

П.Алешковский:

— А папа с моим приятелем, когда хоронили Сталина, продрались через все вот эти кордоны, и попали в Консерваторию и хоронили Прокофьева, который был для них, вообще — герой их. Вот. И там было человек 40, это известно, вообще. А Прокофьев ведь поклялся, что... и, как бы... молил о том, чтобы умереть хоть на день позже Сталина. Вот так ровно и произошло.

Б.Трофимов:

— Ну, да.

П.Алешковский:

— Их хоронили в один день, и понятно, что в Консерватории не было никого. Потому, что все были на Трубной, и попали в эту давку знаменитую.

Б.Трофимов:

— Да. И вот ещё одно, очень важное такое воспоминание, о маме... Часть жизни проходила в очередях тогда.

П.Алешковский:

— Понятно!

Б.Трофимов:

— Мама выстаивала эти очереди и, соответственно, приносила оттуда рассказы, что, например, там, на Украине ( Летом, под Киевом... в Коростышев мы ездили, там... ну, в разные места мы ездили, каждое лето мы уезжали на Украину ) — там всё: есть масло, фрукты, помидоры, дыни, арбузы — всё вообще — курицы, что угодно — всё есть. Нету только сахара и хлеба. Сахар и хлеб — собирался, копился к лету, и мы тащили вот это всё, значит, на Украину.

П.Алешковский:

— Туда.

Б.Трофимов:

— Туда ехали, да, на всё лето.

П.Алешковский:

— А оказывалось, что там всё есть.

Б.Трофимов:

— Опасно было, чтобы тебя не поставили на весы. Чтобы вдруг на вокзале не заметили, что это тебе... как-то многовато у тебя — и на весах взвесили твою поклажу. Тогда были бы неприятности, понимаешь, какие-то...

П.Алешковский:

— А что, нельзя было?

Б.Трофимов:

— Нельзя! Нельзя, да! И за этим за всем следили невероятно. Но, как-то, мы, так вот, проскальзывали, и уезжали туда. Папа приезжал в конце и нас забирал уже. И это было, конечно... это 3 месяца, когда ты босиком, в одних трусах, никакой майки, никакой рубашки — там 2 дождя. Спал я на улице, где-то под яблонями, или на сеновале. Я не жил в доме, я не ходил в дом, я не помню домов. Я собирал ездил сено, я был в кузницах, понимаешь, я ездил с хозяином...

П.Алешковский:

— Это рай! Детский рай...

Б.Трофимов:

— ... босиком, по этой горячей пыли, на лошадях на... Ну, в общем, всё, что можно получить от жизни, там в этот момент происходило.

П.Алешковский:

— К сожалению, время нашей передачи истекло, и следует только попрощаться. Закончили мы очень оптимистично. Но детство всегда оптимистично...

Б.Трофимов:

— Да.

П.Алешковский:

— ... и радостно. А жизнь — она всяко-разная.

Б.Трофимов:

— Да.

П.Алешковский:

— Вот. Большое спасибо Борису Трофимову за то, что пришли к нам в гости. Спасибо!

Б.Трофимов:

— Спасибо!