У нас в гостях был народный артист России Евгений Стеблов.
Мы говорили о творчестве, о театральных и кино-работах Евгения Юрьевича, а также о сохранении веры в Бога в семье нашего гостя и о том, почему его сын ушел в монастырь.
А. Пичугин
— В студии светлого радио приветствуем вас мы: Алексей Пичугин…
К. Мацан
— И я, Константин Мацан. Добрый светлый вечер! У нас сегодня в гостях народный артист России Евгений Юрьевич Стеблов. Добрый вечер, Евгений Юрьевич!
Е. Стеблов
— Добрый вечер!
К. Мацан
— Огромное количество фильмов и спектаклей — мы все их смотрели, мы все их знаем. Но начать наш разговор я бы все-таки хотел не с кино и не с театра. А если позволите, с такого факта, который для кого-то, по крайней мере, для меня точно факт удивительный — ваш сын на Соловках. Я не знаю, он монах или послушник.
Е. Стеблов
— Инок.
К. Мацан
— Инок. То есть уже не послушник, но еще не полностью монах. Эта та ступень, которая ведет к постригу.
Е. Стеблов
— 7 лет он уже там.
К. Мацан
— Как вы с этим фактом живете? Это же очень особенный опыт — ребенок ушел в монастырь.
Е. Стеблов
— Это действительно непросто. 2010-й год был, мы Новый год встречали втроем в Раздорах, на даче в Барвихе. Моя покойная жена Таня, с которой я 38 лет прожил, мать Сережина, Сергей и я. Таня была сердечница тяжелая, она операцию перенесла радикальную очень, очень мужественный была человек. И она понимала, что она уйдет, и мы об этом даже говорили, она мне сказала: «Ты женись». Мы внешне достаточно спокойно говорили, хотя, когда это произошло, то совершенно неожиданные были реакции, меня иногда так развозило. Вроде живешь-живешь, вроде ничего, а потом вдруг — раз. Особенно, когда о ней что-то напоминает. А с ней вся жизнь связана. А Сергей — он достаточно поздно крестился, мы его не крестили в младенчестве. Даже не знаю, почему…
А. Пичугин
— Время такое, наверное, было.
Е. Стеблов
— На время всегда можно сослаться. Не знаю… Я крестился, будучи зампарторга по идеологии.
К. Мацан
— Тоже удивительный факт.
Е. Стеблов
— И никто мне не помешал. Единственное, что я, зная всю эту механику государственной машины, я крестился у священника без паспорта. То есть без записи, чтобы это не пошло потом в райком, а потом в районное управление КГБ.
К. Мацан
— А какой это был год?
Е. Стеблов
— По-моему, это было… Мы с Таней вместе крестились, нам было по 33 года.
А. Пичугин
— 70-е годы были на дворе.
Е. Стеблов
— Ну да.
К. Мацан
— Время еще вполне опасное в этом плане.
А. Пичугин
— А вообще актеры в те годы крестили своих детей?
Е. Стеблов
— Кто-то крестил. Вот Никита Михалков в младенчестве Степана крестил. Сейчас очень любят достаточно клишировано на эту тему говорить, на тему давления государства в то время — как в сфере идеологической, так и в сфере религиозной. Я-то убежден, что по поводу каждого человека у Господа свой замысел. И при любом стечении обстоятельств, при любом режиме, строе кому что суждено, тот придет к тому, что ему суждено. Так вот, я возвращаюсь к вашему вопросу. Значит, в 2010-м году мы втроем сидели за столом, Таня приготовила утку. И я сказал тост: «Давайте, чтобы не было хуже». Потому что она плохо себя чувствовала. А незадолго до этого она… Получается, если ретроспективно сообразить, то это было за месяц до ухода. Она как-то меня обняла, это тоже было в загородном доме, она подошла ко мне сзади, со спины и говорит: «Жили они долго и счастливо…» А я, зная эту присказку, развернулся и говорю: «Да я еще поживу». А там: «…и умерли в один день». Она говорит: «Гад какой», — и кулаками меня по спине, шутя. А потом серьезно мне говорит: «Ты женись». Я говорю: «Да женюсь, за этим дело не станет. Но я не хочу на эту тему говорить». И буквально после Нового года… 17 января она ушла, мы еще Рождество вместе отметили.
А. Пичугин
— То есть это было через несколько дней.
Е. Стеблов
— Через 2 недели, чуть больше, чем 2 недели. У сердечников ухудшение состояния внезапно происходит, мгновенно, как щелчок какой-то пальцами. Похороны были очень светлые. Она работала в Международной конфедерации театральных союзов. Много народу пришло. Очень светлые были похороны. Она мне говорила: «Вы меня сожгите». — «Почему?» — «У меня же нет здесь родовой могилы». У Тани мать из Питера, а отец из Владимирской области. Они в эвакуацию попали в Ташкент, и она окончила школу в Ташкенте, а потом уже училась в Москве.
К. Мацан
— Всё это как-то на сына повлияло? И светлые похороны, и…
Е. Стеблов
— Я не знаю, как он воспринимал. Но крестился он где-то в конце школы. Я ему говорил: «Сережа, как-то это неправильно: надо бы принять крещение».
А. Пичугин
— Это вы ему говорили еще в 80-е годы?
Е. Стеблов
— Да. А потом как-то я был в отъезде. Приехал, а жена мне говорит, что они с товарищем (с сыном ее подруги) приняли крещение в Новодевичьем монастыре. И то пошли они потому, что их в кафе потом отведут. Вот так вот.
К. Мацан
— Ну что ж, и такое бывает.
Е. Стеблов
— А потом он такими семимильными шагами стал воцерковляться! Я не настолько воцерковленный человек был, хотя крестился ранее. Потом, когда Тани не стало, я… Да, она хотела в Храм Гроба Господня съездить, мечтала об этом. Но этого не случилось.
К. Мацан
— В Иерусалим.
Е. Стеблов
— Да. И мы в память о ней потом поехали с Сергеем. Взяли поездку по христианским местам, поехали. Я там понял, что она бы не смогла пройти физически, там надо все-таки ходить в Иерусалиме, чтобы посетить Храм Гроба Господня. А Сережа — я даже помню, что когда мы обратно возвращались, он в аэропорту уединялся: не то молитвы читал, что-то религиозное. А потом, в один прекрасный день… Да, он меня как-то спросил, как бы я отнесся, если бы он ушел в монастырь. Я сказал: «Роди ребенка, потом уходи», — вот такой был мой ответ. А он был разведен. Он женился, 3 года они прожили, потом развелись. И вот, в один прекрасный день мне позвонил человек, который ему помогал в автомобильных делах (у него был бизнес свой, он чинил машины). И он мне говорит: «Вы знаете, что Сережа-то ушел?»
К. Мацан
— То есть вы не от сына узнали об этом.
Е. Стеблов
— И еще мама мне позвонила… А мама, дай Бог ей здоровья, мама вообще в 91 год приняла крещение. Я ее как-то подвигал к этому. Сейчас маме 93 года. И она мне позвонила: «Сережа тебе что-то оставил под лестницей». Я спустился и нашел письмо, где он пишет, что он избрал такой путь ухода. Видно моя фраза «роди ребенка, а потом уходи» привела его к тому, что лучше меня поставить перед фактом. А он же был артист, сценарист, кинорежиссер, снял много коротких метров для телевидения, и наконец снял полнометражный художественный фильм для телевидения. И в один прекрасный момент он ушел, сказал, что «все равно одно воровство» — ну, имея в виду продюсерские дела. И он пошел бригадиром грузчиков в «Ашан».
А. Пичугин
— Ничего себе!
К. Мацан
— Дауншифтинг такой.
Е. Стеблов
— Ушел из той среды, в которой он рос. За это время он съездил один раз в Оптину пустынь, до этого они с однокурсником ездили в какой-то монастырь. Забыл, где этот монастырь, где-то на Волге. А там батюшка, у него был дар ясновидения, у настоятеля монастыря. Сергей туда поехал, когда развелся, как бы «отмокать» после травмы и нервотрепки с разводом. И батюшка ему сказал: «Тебе теперь два пути: или возвращайся к жене, или в монастырь». И Сергей тогда испугался. Батюшка увидел, что он испугался: «Да что ты, это еще не сейчас. Мы еще твои ленты увидим». Так и произошло. И вот, возвращаясь к письму. Сергей мне написал: «Я решил выбрать такой путь, поставить тебя просто перед фактом. Не ищи меня. Я сам дам о себе знать». А до этого он съездил… Вот тоже всё промыслительно. Когда он был бригадиром грузчиков в «Ашане», как-то раз приходит человек, который у них общественной работой занимался, и говорит: «Есть одно место на выходные в Оптину пустынь. Кто хочет?» — «Я хочу». Поехал туда. Приехал оттуда такой вдохновленный весь из Оптиной пустыни. Потом говорит: «Решил туда потрудничать поехать». У него был какой-то отпуск 10 дней. И тоже приехал просто сияющий весь. Но много позже он мне признался, что во второй раз он был не в Оптиной пустыни, а уже летал на Соловки, тоже трудничать, но уже на Соловки.
К. Мацан
— А как вы восприняли этот шаг? Как вам сейчас с этим живется?
Е. Стеблов
— Ну вот, я вам говорю. С одной стороны, конечно, Таня покойная совершила подвиг, его родив, потому что когда она рожала, меня спрашивали: «Кого оставлять — мать или ребенка?» Вообще, ужасно это всё… Не хочу долго это рассказывать. Я посвятил ей, нашей любви, маленькую повесть, которая называется «После», где такая форма: я пишу ей «туда», что произошло после ее ухода. Я ее напечатал в журнале «Story», в мартовском номере за 2013 год, по-моему. Это небольшая повесть. У меня вообще 2 книги вышло, одна из них даже 4 издания пережила, это «Против кого дружите?», она пользуется спросом. Конечно, с одной стороны получается, что то, ради чего мы жили: продление рода — это рухнуло в одночасье. Когда я с ним на эту тему говорил уже на Соловках, он мне сказал: «Это всё относительно, потому что любой род кончается, в среднем лет 300 род длится. Главное — это духовная эстафета». Конечно, это нелегко. Но так как я верующий человек, смею надеяться, что я верующий человек, поэтому… Вообще, после того как Таня ушла, я все время молился. И поэтому я относительно спокойно, ну, не относительно, но никаких эксцессов у меня не было.
К. Мацан
— Евгений Стеблов, народный артист России, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер».
А. Пичугин
— А если бы ваш сын не записку оставил, а пришел поговорить? Сейчас, по прошествии 7 лет, вы представляете себе свою реакцию? Вы бы все равно ему сказали: «Роди ребенка и тогда уходи»? Или вы уже по-другому бы смотрели?
Е. Стеблов
— Нет. Сейчас я там бываю каждый год, на неделю летаю туда. Я сотрудничаю с монастырем. Они раз в год устраивают религиозно-просветительские вечера большие — с участием симфонического оркестра Архангельской филармонии, солистами Мариинки, братский хор и детский хор еще бывают (того региона, где мы работаем). А наместник, благочинный и я читаем тексты. И еще там видеоряд идет. Это довольно масштабное мероприятие, и всегда оно очень успешно проходит. Мы в Севастополе работали, и в Питере работали, и в другие города было у нас несколько выездов. Сережа там в братском хоре поет. Сейчас мы с ним на эти темы уже не говорим. Ну, сейчас что уже говорить? В последний раз, когда я там был, у меня очень тяжелое впечатление осталось именно от последнего раза. Обстоятельства все те же самые, внешние обстоятельства, но я прочувствовал воочию, какой тяжелый путь внутренний он проходит: что борьба идет внутри. Хотя внешне я от всех людей там… Ну, я же публичный человек, поэтому ко мне люди подходят, разговаривают. А тем более, когда они узнают, что у меня там сын, они говорят: «Спасибо вам за сына!» Все время меня благодарят. Можно было бы этим удовлетвориться. Как-то мы с ним сидели, чай пили. (У них есть гостевые помещения, с разрешения наместника я там обычно останавливаюсь). И он мне как-то говорит: «Ты не можешь представить, какой я гаденыш». — «Ну что ты говоришь-то! Я с кем ни поговорю, меня все только благодарят за тебя». — «Да это льстят. Не верь, не обращай внимания».
А. Пичугин
— Это такое монашеское, наверное.
Е. Стеблов
— Вот, вы правильно сказали, я к этому и вел — что я уже почувствовал именно по этому… У него это монашеское, вы абсолютно верно отметили. И потом еще второй фактор — он все время говорит, что «Господь в любой момент может призвать, а ты не готов». Вот это очень сильное у него ощущение, очень сильное.
К. Мацан
— А вот не для него, а для вас лично — это ежегодное присутствие в этом святом месте, потрясающем месте… Кстати, я никогда не был на Соловках, очень стремлюсь. Но рассказы потрясающие — от самого факта прикосновения к этим камням, к этой истории, и недавней трагической, и всей. Что вам это дает? Это же не может не менять внутренне хоть в чем-то?
Е. Стеблов
— Вы знаете, у моих родителей был друг дома. Он никогда не был женат, он одинокий, историк. И в какой-то момент он стал ездить на Соловки, еще давно. Конечно, когда там уже не было лагеря (лагерь в 37-м году закрыли, потом там была школа юнг). И он всегда рассказывал о Соловках. И даже мои родители… Я помню, что в 64-м году я снимался в картине «До свидания, мальчики», часть экспедиции мы снимали в Одессе. Потом родители в Одессу приехали отдыхать. Они что-то рассказывали, и эти Соловки присутствовали — ненавязчиво, но присутствовали. Я вообще-то склонен мыслить, что всё промыслительно, что всё неслучайно. Я много обращаю внимания на всякие мелочи и случайности. Я знаю, что случайностей на самом деле не бывает. Есть такой документальный фильм, он снят о мальчике, я забыл его имя и фамилию. Он был сын секретаря обкома, который погиб на охоте в советские времена, еще до войны, и который жил в «Доме на набережной», где писатель Юрий Трифонов жил. А Юрию Трифонову я показывал свою первую повесть, когда ее не брали печатать.
К. Мацан
— И что сказал мастер?
Е. Стеблов
— Мои друзья ему показали повесть. Я ему позвонил, он мне сказал: «Вы знаете, я сейчас не могу говорить, я перезвоню». Ну, и я подумал, значит, мимо, видно. И вдруг действительно перезванивает. У него такой низкий бас был, он говорит: «Вы знаете, вы не бросайте это дело, обязательно пишите. Мне кажется, что у вас есть космичность. И поэтому вам обязательно надо этим заниматься». Это он так выразился — космичность. Я так думаю, тем более на вашем радио, что это уместнее назвать каким-то религиозно-мистическим началом. Ведь это же не сознательно, это просто склад твоего мышления. Для меня это была большая поддержка. Особенно тогда, когда от некоторых редакторов толстых журналов приходили отзывы: «Что, тебе мало славы как артисту? Ты еще и сюда лезешь». (Смеется.) Так вот, этот мальчик предвидел всю войну — все основные битвы — Сталинградскую, Курскую, всё предвидел в деталях. Хотя он вырос в атеистической среде — сын секретаря обкома. И о нем сделали документальный фильм, я забыл, как он называется. Но я видел премьеру этого документального фильма в Доме кино. И этот мальчик всегда говорил, что каждое слово, всё, случайно сказанное, всё несет информацию. Никаких мелочей нет, из всего можно брать информацию. К сожалению, он погиб, когда пошел на фронт во Вторую мировую войну, не в начале войны, а позже. Во всяком случае, у меня это в глубине души очень спокойно присутствует. И это помогает мне жить, это помогает мне молиться, это помогает мне воспринимать свое дело, которым я занимаюсь — не переоценивать его. Я считаю, что религиозное мышление — это самый высокий тип мышления, сознания. Религиозное познание — самый высокий тип познания. За ним я бы поставил художественное познание. А потом — научное. Почему художественное? Потому что художественное познание не аналитическое, оно не разбирает явление на части, на элементы — оно воспринимает всё целиком. Как это происходит — это объяснить трудно. Я обладаю этим качеством, но объяснить я это не могу. А дальше уже идет социальное познание, экономические мотивации и так далее.
К. Мацан
— Тема профессии и веры очень интересна. Мы к ней вернемся после маленькой паузы. Я напомню, что сегодня в студии светлого радио в программе «Светлый вечер» народный артист России Евгений Стеблов. В студии также мой коллега Алексей Пичугин и я, Константин Мацан. Прервемся и вернемся буквально через минуту.
А. Пичугин
— Мы возвращаемся в студию светлого радио. Я напомню, что здесь сегодня в студии мой коллега Константин Мацан и я, Алексей Пичугин. И сегодня вместе с нами в программе «Светлый вечер» народный артист России Евгений Стеблов. Евгений Юрьевич, вы перед перерывом сказали, что на первом месте для вас религиозное познание.
Е. Стеблов
— Да.
А. Пичугин
— Мы помним кино времен «Оттепели», и с вашим участием тоже. И были фильмы несколько другие — «Андрей Рублев», например, где религиозное познание, наверное, как раз выдвинуто на первый план. А сейчас в отечественном кинематографе, может быть, и не только в отечественном, а вообще и в мировом — эти тенденции прослеживаются, как вы считаете? Или они куда-то ушли?
Е. Стеблов
— Я считаю, что сейчас во всем мире явственно присутствует культурная деградация. Это во всем мире присутствует. Может быть, даже на Западе больше, чем у нас. Но это явно — для меня, для моего восприятия. Я в свое время много сыграл творческих вечеров — встреч со зрителями. Как-то я выступал в Политехническом музее. И там почему-то, тогда это была редкость, негритянский человек на чисто русском языке задал мне вопрос: «Скажите, вы, как интеллигентный человек…» Ну, я ему сказал, что «если бы я согласился с вашей характеристикой меня, это было бы не интеллигентно». В то же время я сам всегда понимал, что из-за того, что наличествует эта деградация, а она наличествует — когда-нибудь меня будут воспринимать как аксакала и прислушиваться к моим словам. Хотя я сам себя, по сравнению с дедом, которого я наблюдал — он был железнодорожным генералом, был одним из руководителей Виндавской дороги (это Рижская дорога), — я просто люмпеном себя чувствовал. Всё же относительно. Но что касается религиозного познания, то тут как раз очень много примеров людей простых в социальном смысле, но удивительно глубоких. Потому что это познание дается Духом Святым — это не рациональное познание. Художественное познание тоже бывает ближе к этому, как я уже сказал, чем аналитическое познание: когда мы, как ребенок, вскрыли будильник, детали разобрали, а потом собрать не можем. И я помню, как я воспринимал «Андрея Рублева». Вот вы упомянули мои картины, мои первые две картины, первые две главные роли, это 63-й и 64-й годы: «Я шагаю по Москве» и «До свидания, мальчики». Для меня они гораздо более наполнены религиозным смыслом, чем «Андрей Рублев».
А. Пичугин
— А вот это был мой следующий вопрос, кстати.
Е. Стеблов
— Потому что «Андрей Рублев»… Я не умаляю достоинств Тарковского, но мне это душевно никогда близко не было. Я в этом чувствовал некоторую конструктивность. И когда я, будучи на русском кладбище под Парижем, увидел на памятнике на могиле Андрея Тарковского надпись «Здесь лежит человек, который видел ангела», — очевидно же, что это не он написал, это его близкие написали — это только подтвердило мое ощущение. Я не могу никак судить. Но известны его проявления жестокости на съемках, это не секрет… Во всяком случае, я никак не могу судить. Хотя люди, которые с ним работали, тот же Вадим Иванович Юсов, который снимал и «Андрея Рублева», и «Я шагаю по Москве», Вадим Иванович для меня гораздо больший христианин, чем Андрей.
К. Мацан
— Здесь, наверное, речь не столько о нравственном облике человека — мы все из себя представляем то, что представляем. Скорее интересна тема, что есть кино, где напрямую режиссер обращается к какой-то религиозной символике, сюжет строится вокруг этого. А есть, как в «Я шагаю по Москве» и многих других фильмах шестидесятых, это где-то между строк: в воздухе, в самой атмосфере.
Е. Стеблов
— Абсолютно верно вы говорите.
А. Пичугин
— В атмосфере «Оттепели».
Е. Стеблов
— Ну, мы тогда это не формулировали, мы просто жили. Вы знаете, Георгий Николаевич Данелия еще и замечательные книжки пишет. Одну он мне подарил, и там есть глава о том, как я появился на студии. А я появился тогда, когда уже был утвержден артист на эту роль, и он уже был побрит наголо. И вдруг появился я, совершенно случайно. И в результате потом всё переигралось и утвердили меня. Так вот, у Георгия Николаевича Данелии, у него где-то в глубине это всё есть в «Я шагаю по Москве». Недавно он сказал, что… Дай Бог ему здоровья, он сейчас уже нуждается в том, чтобы мы желали ему здоровья. Он сказал, что «наверное, все свои фильмы я мог бы снять еще один раз, кроме “Я шагаю по Москве”», потому что, как вы верно подметили, в чем там это? Каждое поколение, примерно каждые десять лет каждое поколение кинематографистов пытается нечто похожее снять — и ничего не получается. Потому что это действительно какая-то тайна. Я думаю, что это Божий Промысл, который двигал, в прямом или переносном смысле — последнее слово-то за ним было, за Данелией. Но в то же время, смотрите, собрались там люди уникальные: и Андрей Петров, Вадим Иванович Юсов, я, Никита Михалков, Леша Локтев, Галя Польских…
К. Мацан
— Шпаликов.
Е. Стеблов
— Я вот к нему и вел — и Гена. Недавно мы отмечали его 80-летие, если бы он был жив, ему бы исполнилось 80 лет. Вот с тем же Шпаликовым — очень легкое было взаимопонимание. Когда я прочел сценарий в первый раз, я вообще ничего не понял — мне просто сниматься хотелось. Я уже перешел с первого на второй курс в Щукинском училище. Но потом Гена ко мне относился как к очень родному человеку, хотя мы не были житейски близки. Но видно нас что-то всех объединяло, и это что-то неосознанное. Я думаю, что это внутренняя свобода какая-то — невероятная свобода, которую мы до конца не осознавали. Я долго, лет десять я не понимал, в чем меня все так хвалили за эту роль в «Я шагаю по Москве»? Я не понимал — в чем там моя прелесть-то? Я не кокетничаю. Я понимал, что это успех, я это фиксировал, цену себе знал, с одной стороны. С другой стороны, в глубине души я не понимал. Но лет через десять я как-то на встрече со зрителями выступал и в очередной раз увидел фрагменты, которые я возил, чтобы показывать. И я понял, что-то до меня дошло — нечто, что невозможно выразить рационально. Притом что фильм снят почти весь с одного дубля. Или вот спросишь Георгия Николаевича: «А что я тут делаю? Это зачем?» Он так губами пошлепает и говорит: «А просто так».
А. Пичугин
— А как можно было снять фильм с одного дубля, если для вас это была первая роль, для Никиты Михалкова это тоже была первая роль, для Галины Польских, может быть…
Е. Стеблов
— Для Никиты — вторая.
Е. Стеблов
— Но первая главная.
А. Пичугин
— Для Галины Польских это была, наверное, четвертая роль в кино.
Е. Стеблов
— Да.
А. Пичугин
— Все начинающие актеры. Как же Георгию Данелии удалось всё это с одного дубля снимать?
Е. Стеблов
— Я вообще считаю, что искусство — это чудо. Известны стихи Гены Шпаликова по этому поводу:
«Бывают крылья у художников,
Портных и железнодорожников,
Но лишь художники открыли,
Как прорастают эти крылья.
А прорастают они так,
Из ничего, из ниоткуда.
Нет объяснения у чуда,
И я на это не мастак».
Я только могу согласиться с этим мнением Гены, потому что это действительно чудо. И я вам больше скажу. Вот я всю жизнь ведущий артист театральный, я не восходил постепенно. Благодаря тому, что я на втором курсе стал звездой, говоря теперешней терминологией, которая у нас была даже неприличной, это даже неловко было. И вообще это понятие не творческое, — это коммерческое понятие, происхождением из Голливуда. Особенно, когда сейчас говорят «звезда сериала такого-то» — это все равно, что звезда коммунальной квартиры номер три, это примерно то же самое. Но чтобы это было понятно — с одной стороны, мы с Никитой были звездами, Леша Локтев тоже, он несколько раньше прославился, до этого у него была картина «Прощайте, голуби». И Галя Польских тоже. И поэтому, когда я в театр пришел, я сразу стал играть ведущие роли. Моей задачей было только не ударить в грязь лицом и удерживать эту ситуацию. Но когда я сейчас смотрю ретроспективно на свою жизнь — все же мы грешные люди, все мы хотим. В свое время хочется и звание получить, хочется каких-то статусов — все через это проходили. Но с другой стороны, когда наступает момент какого-то выбора, почему-то всегда выбираешь так, как выбираешь. В частности, я в свое время ушел из театра Моссовета из-за конфликта с директором — он меня на съемки не отпускал. Мне надо было сниматься в Чехословакии, а тогда оформление выезда за границу это целая волокита была. Это не как сейчас — взял паспорт и поехал. Тогда это было проблемно. И я написал заявление и ушел. Я поехал в Чехословакию (тогда это была Чехословакия, а не Чехия и Словакия) и там попал в автомобильную аварию. И вот с этой автомобильной аварии, я говорил об этом в интервью…
А. Пичугин
— Да, это известная история.
Е. Стеблов
— И когда я там лежал… Я прямо со съемочной площадки, в гриме туда попал: я ехал в аэропорт, чтобы лететь в Москву сниматься в роли Трилецкого у Никиты в «Неоконченной пьесе для механического пианино». Очень жалею, что эта авария не дала мне эту роль сыграть. Хотя Никита меня ждал, погоды не было, и он меня ждал. Потом он пробовал разных людей, советовался со мной по телефону, и я ему рекомендовал, чтобы он сам играл, потому что он лучше знает, что для картины в целом нужно. И тогда я очень явственно осознал, что я — это не это травмированное тело в гриме, я — это нечто другое. Я это пережил. Видно, это было дано, или, может быть, это даже остановили меня в чем-то: подумай! Хотя внешне это было сложно: травма, две операции, потом третья уже в Москве. И я еще с пластиной играл в фильме «По семейным обстоятельствам»… И еще: порой я замечаю, что в моей судьбе то, что я делаю достаточно легко, левой ногой, вдруг входит в «анналы». Вот, например, «По семейным обстоятельствам». Сначала это была пьеса «Возможны варианты», она шла в театре Моссовета, ставил наш главный режиссер Павел Осипович Хомский. Я ему помогал, был его ассистентом в режиссуре. Я играл этот же персонаж, что потом сыграл в кино. Мне это не было сложно. И как это часто в моей жизни бывает — то, что я очень легко делаю, вдруг производит очень сильное впечатление. А там, где я тоже хорошо работаю, но я усилия какие-то прилагаю — такого эффекта нет почему-то (смеется). Я ни одной роли не «завалил», но такого — нету. Очень часто я это замечал и в театре и в кино. Поэтому успех… Вот мы сейчас ехали в машине и говорили с вашим продюсером Арсением, который меня вез, мы говорили о том, что… Я об этом даже Святейшему на совещании Комиссии по культуре при Патриархе это сказал. Лет 10 назад я вдруг явственно понял, что само художественное свершение, творческий акт — это одна данность. А успех, слава, как разновидность успеха, или наоборот — это другая данность. И прямой связи между ним нет, в этом я убедился. Наверное, какая-то косвенная связь есть, но прямой нету. Я это студентам своим говорю: «Поэтому нет смысла завидовать друг другу. Потому что по поводу каждого человека у Бога Промысл отдельный. Чего завидовать? Бессмыслица. И потом, может быть, у вас не получится это, но вам суждено сделать что-то другое, что более важно для вашей души». Конечно, с позиций возраста (мне 72 года исполнилось 8 декабря) легче рассуждать. А в свое время было и много страстей. Тем более сфера, которой я занимаюсь, она действительно… Я помню, что я был смолоду достаточно спокойным. А театральная профессия требует раскачивания твоей психики и нервов все время. Я через это прошел, я все время себя насиловал. Я это помню, что всегда я себя насиловал. И может быть, только сейчас, когда я играю более возрастных персонажей, где меньше экспрессии… Например, когда я в Театре армии играл, мне было 23 года. Была такая тема «интеллигенция в революции», и я играл провинциального учителя — в 19 лет, потом 30 лет, потом 48 лет. 48 — играть сложно, легче играть 80, чем 48, потому что внешних признаков возраста нету, спрятаться не за что. И на этой огромной сцене я как на крест шел, как пьяный. Кончилось это нервным истощением, после чего я себя остановил. Я и в больнице лежал. А потом я очень вдохновился — у Станиславского был такой соратник Леопольд Антонович Сулержицкий, который написал: «Не бейте по нервам…» Я не помню дословно: «Не рвите страсти, не бейте по нервам — идите к сердцу». И вот я это выписал и над кроватью даже повесил, когда у меня была однокомнатная квартира. Для меня это очень важно. И я думаю, что это «сердечное» воздействие, оно, если хотите… Вот, как было принято — «ну, это на обаянии сыграл». А на самом деле, обаяние — в глубинном смысле — это самое высокое и есть. Об этом даже Станиславский писал. Потому что экспрессию играть легче: я могу сейчас забиться в истерике и упасть на пол. Но до сердца это не дойдет. А сыграть так, чтобы о тебе вспоминали, и эти воспоминания помогали кому-то жить. Я всегда воспринимал свою работу в каком-то смысле как целительство. Мне хотелось создавать какое-то пространство, где другим легче жить. Я писал дневники, когда был помоложе. И я удивился, что очень часто у меня там встречается слово «преображение». Я из художественной логики ставил это слово, но только сейчас я понял другой смысл, почему у меня в сознании возникало слово «преображение», которое несет глубокий религиозный смысл.
К. Мацан
— Евгений Стеблов — народный артист России, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Вот вы сказали о слове «преображение», которое несет религиозный смысл. А до этого сказали, что, может быть, основной чертой, в частности фильма «Я шагаю по Москве» и вообще кино 60-х, и это проявилось, как вы сказали, в вашей дружбе со Шпаликовым, была свобода. Свобода — тоже религиозная категория, внутренняя слобода.
Е. Стеблов
— Да, безусловно.
К. Мацан
— Может быть, это и есть некий ключ к пониманию того, что же такого может быть привлекательного и глубокого в этом кино?
Е. Стеблов
— Я думаю, что… У меня позже была картина «Урок литературы», где я тоже играл главную роль учителя литературы. Это по рассказу Виктории Токаревой «День без вранья», сценарий они написали вместе с Георгием Николаевичем Данелией, но потом он свое имя из титров убрал, у них какие-то дружеские отношения завязывались.. То есть это ее рассказ, так она и осталась автором сценария в титрах. Снимал это Алексей Иванович Коренев, который снял потом «Вас вызывает Таймыр», «По семейным обстоятельствам», несколько картин я с ним сделал. По «Большой перемене» зрители его знают. Он мне тоже эту картину предлагал, я отказался — по производственным соображениям не мог это с театром совмещать. В чем общность? Какая-то неуловимая общность — не духовная в понимании осознанном, а наверное, духовная, но в неосознанном понимании. То, что в искусстве тон называется — верно найденный тон, какая-то тональность. И я помню, когда положили «на полку» внезапно 10 картин в связи с событиями в Чехословакии, когда наши войска туда входили в 68-м году. И я помню, что генеральный директор Мосфильма, с которым мы встретились как-то в коридоре, и он со мной говорил как бы извиняясь. Он не извинялся впрямую, что «Урок литературы» положили «на полку»… А что там? Там никакой политики, ничего этого нет, но там есть вот это — внутренняя свобода — то, что вы заметили. И очень часто мне… Меня Господь берег всю жизнь, через людей. Сначала Эфрос, мой первый главный режиссер. Я не знаю его религиозных воззрений, но по тональности я попал в мир, который никак не узурпировал меня и мою свободу. Потом Театр армии, там Андрей Алексеевич Попов, применительно к театральной жизни — святой человек. Не в буквальном смысле, конечно, но применительно к театральной жизни — святой человек. Потом Театр Моссовета, где Юрий Александрович Завадский, который в свое время сидел в ЧК за богоискательство — у них какой-то кружок был в 20-х годах. Он месяца два сидел. И потом уже в более поздние времена, когда он поставил спектакль «Петербургские сновидения» — там в конце крест возникал на сцене. Тогда, в то время, это было такой социальной дерзостью. Он тоже ко мне нежно относился. Меня всегда как-то берегли. С детства. Я жил в одном дворе с Володей Высоцким, он старше меня лет на 8. Мы знали, что мы из одного двора, но 8 лет в детстве — это огромная разница.
А. Пичугин
— В подростковом возрасте вы не общались?
Е. Стеблов
— Нет. Мы общались потом. Я с ним никогда не дружил, но мы общались, когда встречались на Трифоновской, в общежитии театральном, он тогда к девочкам нашим ходил. Он уже начинал сочинять свои песни, сначала под бандитские стилизованные. И там мы пару раз встречались, вспоминали наш двор, каких-то людей из нашего двора. Потом я много лет его не видел. И потом, когда я как-то озвучивал свою работу в Останкино, в перерыве зашел в соседнее ателье. И смотрю: стоит Володя Высоцкий и озвучивает, это было «Место встречи изменить нельзя».
А. Пичугин
— Но это уже конец жизни его.
Е. Стеблов
— Но я-то не знал в тот момент. Когда я зашел в ателье и увидел его… Я вам так скажу: выстиранное лицо. Знаете, как будто физически вот так взяли… Выстиранное лицо. И он был нездешний. Можно сказать, что наркотики, то да се… Но то, что это было уже нездешнее впечатление, мне это бросилось тогда в глаза. Вообще, художника впечатления формируют. Я думаю, что подлинная свобода для меня — только в Боге. Потому что Бог — это абсолютное понятие. И более того, вот мой сын Сережа мне говорил… А я проходил через разные интересы: сначала я пришел к Богу в душе, в сознании, потом я интересовался разными «измами» религиозными: и буддизмом, и индуизмом. Но все равно я потом пришел к личности Христа, и в частности к Православию. Но я допускаю, что если бы я родился, например, в Польше, я стал бы католиком. Но я родился у Рижского вокзала и с детства слышал гудки паровозов и звон колокольный нашего храма, который рядом с нашим домом стоит.
А. Пичугин
— Знаменский храм там, по-моему, не закрывавшийся никогда.
Е. Стеблов
— Он не закрывался, да.
А. Пичугин
— Это ведь про ваш дом Высоцкий написал: «На сорок восемь комнаток всего одна уборная»? Вы в этом же доме жили?
Е. Стеблов
— Нет, у нас окна в окна. Его дом сейчас стоит, там сейчас экскурсии водят, там вроде как музей… А мой дом стоял напротив, но окна в окна.
А. Пичугин
— Он не сохранился?
Е. Стеблов
— Не сохранился, его разрушили. Наш дом был, если так можно выразиться, более элитарный. Его дом, где он жил, это бывшие так называемые номера, это привокзальная дешевая гостиница. А в нашем доме жило в том числе и начальство железнодорожное, и железнодорожный люд. У нас тоже была коммуналка, но у нас было 4 семьи, а не 26, как у него. Но двор-то тот же. Это в конце 1-й Мещанской, проспект Мира теперь называется.
А. Пичугин
— Мы будем уже заканчивать программу. Спасибо вам большое, что сегодня к нам пришли! Мы напомним, что в гостях у светлого радио в программе «Светлый вечер» сегодня был народный артист России Евгений Юрьевич Стеблов. Также вместе с Евгением Юрьевичем Стебловым здесь были: я, Алексей Пичугин…
К. Мацан
— И я, Константин Мацан. До свидания, до новых встреч!
Тишина. Наталия Лангаммер
Вы когда-нибудь слушали тишину? — спросил нас режиссер в театральной студии, где я занималась в детстве. Мне было лет десять.
И мы решили послушать эту самую тишину. Замерли на минуту.
Вечер. Школа. Звуки уставших шагов учителей, которые задержались после уроков. Звук швабры, моющей пол. То ли звон, то ли шипение потолочных светильников. И тишина. Просто тишина.
Недавно слушала аудиобеседы владыки Антония Сурожского с прихожанами. Он рассказывал, что просит не беспокоить друг друга в храме, когда кто-то молчит, пребывает в тишине. Это очень важный момент. Момент погружения в себя, раздумий, молитвы. В конце лекции он предложил: «Давайте помолчим». И я вместе с владыкой и его паствой замолчала.
В детстве слушать тишину было любопытно. А сейчас?
Сейчас, в зрелом возрасте это, как глоток воды, как покой, как выдох усталости, как сладость.
Сейчас, когда я верующий человек, в тишине я слышу не звуки мира, я слушаю, я хочу услышать Бога. Я безмолвно молюсь. Кажется, мы оба молчим.
Как это нужно. Как это редко бывает. Просто остановиться и слушать тишину, а в ней — присутсивие Господа.
Автор: Наталия Лангаммер
Все выпуски программы Частное мнение
Игумения Таисия (Солопова) и её мать
«Мать моя вложила мне в сердце любовь к Богу и ближним, и всё то, что подобает христианину», — говорила игумения Таисия (Солопова) настоятельница Леушинского Иоанно-Предтеченского монастыря. Будущая монахиня, духовная дочь святого праведного Иоанна Кронштадтского, устроительница храмов и монастырей, родилась в богатой семье дворян — морского офицера Василия Васильевича Солопова и его жены Виктории Дмитриевны, принадлежавшей к роду Пушкиных.
Супруги жили в одном из своих имений близ города Боровичи Новгородской губернии. Долгое время они оставались бездетными. Виктория Дмитриевна горячо молилась Божьей Матери о том, чтобы Владычица даровала ей дитя. И чудо произошло — 16 октября 1842 года на свет появилась здоровая, крепкая девочка. Малышку назвали Марией и окрестили в честь преподобной Марии Константинопольской. Василий Васильевич по роду своей морской службы редко бывал дома. С матерью же маленькая Маша была неразлучна. «Бывало, сидит она у окна своей комнаты, шьёт и рассказывает события из Священной Истории. А я примощусь на скамеечке у её колен и слушаю», — вспоминала игумения Таисия. Виктория Дмитриевна баловала дочь, покупала ей гостинцы и игрушки. Но, стремясь развить в девочке любовь к милостыне, часто говорила ей: «Видишь, Машенька, какая ты богатая, счастливая, сколько у тебя разных лакомств. А у других-то, несчастных, и хлебца нет, — ты бы поделилась с ними, а они бы за тебя Богу помолились». Девочка впитывала эти материнские уроки милосердия и всегда с радостью делилась тем, что имела. У неё была особая копилка, которую мама регулярно пополняла серебряными пятачками. Когда они с Машей выходили на прогулку, то брали копилку с собой и раздавали деньги всем нищим, которых встречали по пути.
В 1852 году Маше исполнилось 10 лет, и родители отвезли дочь в Петербург, в Павловский институт благородных девиц, где ей предстояло провести 6 лет. Разлука с домом, особенно — с нежно любящей матерью, плохо сказалась на здоровье девочки. Маша слегла и несколько месяцев провела в лазарете. Там, в помещении институтской больницы, она пережила несколько удивительных духовных видений, после которых ощутила призвание посвятить свою жизнь Богу и стать монахиней.
За 6 лет учёбы это желание только окрепло. И вот — выпуск из института, возвращение домой. Прошло немного времени, и Виктория Дмитриевна стала говорить о том, что девушке пора устраивать свою жизнь — прежде всего, найти подходящего мужа. Мария поняла: разговор о монастыре будет для матери неожиданностью. Но всё же решила открыть ей свою душу. Однажды, когда Виктория Дмитриевна пригласила домой портниху, Мария как бы между прочим попросила не шить ей много платьев. В ответ на удивлённый взгляд матери Маша, прижав руки к груди, взволнованно сказала, что не в состоянии жить светской жизнью; что она давно и всей душой стремится в монастырь. Виктория Дмитриевна оказалась непреклонна. «Если не хочешь раньше времени меня уложить в гроб, не повторяй больше никогда таких слов», — отрезала она.
Много дней и ночей провела Маша в слезах и молитвах. Но вот однажды матушка неожиданно собралась и уехала, не сказав, куда. А когда вернулась, обняла дочь и благословила на монашеский постриг. Виктория Дмитриевна рассказала, что во сне увидела Божью Матерь. Владычица укоряла женщину за то, что та не хочет отпустить дочь в монастырь. Проснувшись, она приказала заложить лошадей и поехала в близлежащий Иверский монастырь — помолиться перед иконой Царицы Небесной. «Там я дала обещание не удерживать тебя более», — со слезами сказала Виктория Дмитриевна.
Мария несколько лет прожила послушницей в разных обителях. 10 мая 1879 года в Тихвинском монастыре она приняла монашеский постриг с именем Таисия. Всё это время она вела с матерью постоянную переписку. А после её кончины узнала от родных, что последние слова Виктории Дмитриевны были о дочери: «Маша — вечная за нас молитвенница, сама Царица Небесная избрала её Себе».
Все выпуски программы Семейные истории с Туттой Ларсен
«Люди как деревья»
Золотая осень. Субботним утром я иду по дорожке парка, усыпанной листвой, и любуюсь деревьями, «одетыми в багрянец и золото». Вот пронзительно красные рябины. Вот дубы со светло-коричневыми листьями. Вот жёлто-золотистые берёзки. А вот сверкают на солнце ярко-зелёные иголки соснЫ. Небольшой ветерок, слегка колыхающий кроны деревьев, создаёт приятный шум. Деревья словно разговаривают друг с другом и обращаются к проходящим мимо людям.
А людей этим утром немного. Вот улыбаясь идёт девушка. Её длинные волосы оттенка мёда и платины будто сливаются с золотой листвой берёз. Да и сама девушка стройна, как берёзка. Навстречу девушке идёт юноша с ярко-красными волосами. В наушниках у него играет музыка, и он покачивается ей в такт. Юноша похож на рябину, такой же рубиновый, и качается как это дерево, только рябинка от ветра, а он под звуки музыки. Немного поодаль вышагивает крепкий широкоплечий мужчина. Невольно я сравниваю его с массивной сосной, мимо которой он проходит. Мужчина излучает уверенность и надёжность, он такой же сильный, как это дерево.
Я подумал, что люди, как деревья, разных цветов и оттенков. Они не похожи друг на друга, но в целом образуют красоту и гармонию. Как же прекрасен этот мир, созданный Богом!
Все выпуски программы Утро в прозе