«Семейная память о предках». Светлый вечер с Александриной Вигилянской

У нас в гостях была филолог, журналист, сценарист Александрина Вигилянская.

Наша гостья рассказала о том, как стала изучать историю рода Вигилянских, и как на жизнь семьи может влиять память о предках.

Ведущие: Константин Мацан, Анна Леонтьева, Алла Митрофанова

---

---

А. Леонтьева 

— Добрый светлый вечер. Сегодня с вами в студии Анна Леонтьева… 

К. Мацан 

— И Константин Мацан. Добрый вечер. 

А. Леонтьева 

— У нас в гостях сегодня человек, который будет говорить с нами, как обычно, о семье. Александрина Вигилянская, филолог, сценарист, журналист и преподаватель русского языка французским детям в лицее имени Дюма. Мне очень приятно почему-то тебя представлять таким образом — лицей имени Дюма уже здорово звучит. 

К. Мацан 

— Добрый вечер. 

А. Вигилянская 

— Здравствуйте. Я тоже очень рада с вами здесь увидеться и поговорить. 

А. Леонтьева 

— Я хочу объяснить нашим дорогим слушателям, почему мы сегодня с Александриной. Я должна сказать, что я давно за тобой слежу, не побоюсь этого слова, слежу на «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)». И ты для меня в очень большой степени про семью. Почему? Потому что у тебя есть своя чудесная семья. Я иногда в храме мученицы Татианы при МГУ (в народе в «Татьяне») встречаю твою семью почти в полном составе: твоих чудесных деток, матушку Олесю Николаеву, которая просто моя любимая православная писательница, поэтесса. Я просто ее фанат, абсолютный. Я вообще считаю, что это такой самый замечательный, остроумный, живой писатель о православии. 

К. Мацан 

— Я абсолютно согласен. И матушка Олеся хорошо знакома нашим радиослушателям. Я бы сказал, что это мой любимый не православный писатель, а вообще писатель. Из современных, конечно, в топ-5, безусловно, это Олеся Николаевна. 

А. Леонтьева 

— Да-да, мы и смеялись и плакали много лет над ее книгами. Отец — Владимир Вигилянский, настоятель этого храма, которого я тоже встречаю в «Татьяне». И, соответственно, я слежу по «Фейсбуку (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» за твоими удивительными путешествиями. Я вижу фотографии храброй девочки, хрупкой с виду, которая куда-то едет, в какие-то далекие края много сотен километров — для того, чтобы накопать какую-то информацию о своих предках. Костя, вот ты очень много знаешь о своих предках? 

К. Мацан 

— Очень мало я знаю о своих предках. А ты? 

А. Леонтьева 

— Я знаю, что мой прадедушка был раввин, а другой прадедушка был священник. И, может быть, пару анекдотов из жизни этих дедушек… Но я ничего больше этого не знаю. Вот то, что мне бабушка рассказала, папа и мама. А ты поехала прямо в какие-то длительные путешествия. Можешь рассказать, с чего началось, почему у тебя такая потребность возникла? 

А. Вигилянская 

— Знаете, началось всё это совершенно неожиданно. И оно началось даже непонятно в какой момент. На самом деле всё началось тогда, когда я поняла, что меня очень утомляет и давит пространство мегаполиса. Я очень-очень устаю, мне необходимы какие-то просторы. Я просто из чувства самосохранения. Вообще, я очень люблю ездить на машине, и я стала так вот уезжать куда-то за город, куда-то за пределы МКАДа. И для меня в какой-то момент это стало как витамин что ли, как свежий воздух, как глоток свежего воздуха. Ну, и конечно, я не бесцельно ездила, колесила по дорогам — я искала какую-то нашу старину. Я поняла, что это спасение от сумбура и безумия нашей жизни. Наверное, это совпало с возрастом, с каким-то периодом, когда я стала чувствовать какую-то бессмыслицу — что день за днем, все дни какие-то одинаковые: и вот он прошел и один день не отличается от другого. Мы даже не можем вспомнить, что было вчера, не то что было месяц назад. А когда куда-то ездишь, и когда сердце отзывается на что-то по-настоящему, а для меня, конечно, это какие-то монастыри или какие-то старинные древние русские города — места, где можно на самом деле почувствовать наше прошлое. Вот эта главная тема — прошлое — она возникла задолго до поисков моих корней. Вот в этих местах я поняла, что время расширяется, потому что этот день остается в памяти — потом я его помню многие годы. То есть дни становятся разнообразными и мои переживания разнообразными, я уж не говорю о том, что я даже по-другому стала чувствовать красоту. Чисто даже эстетически для меня было — я не знаю, как это называется — удовольствие, наслаждение, обогащение какое-то... И вот в одну из таких поездок — как бы случайно я поехала колесить — я была во Владимирской области, в городе под названием Вязники. Это прекрасный старинный русский город, в котором, к сожалению, не так много чего осталось из монастырей. Там был некогда фантастический, великолепный гигантский собор знаменитый, от которого не осталось и камня. Так вот, в этом городе Вязники, гуляя вокруг кладбищенской Покровской церкви, я случайно наткнулась на могилу диакона Петра Вигилянского. 

А. Леонтьева 

— Случайно? 

А. Вигилянская 

— Это было случайно. За алтарем этого Покровского храма кладбищенского я увидела крест и табличку «Петр Вигилянский, диакон Покровской церкви», и годы жизни. Он жил в конце XIX века, по-моему, до 1932 года. Я как-то вот так вздрогнула. Хотя я знала, что наша фамилия священническая, она так называемая консисторская фамилия, она искусственная — «вигилия» это «бдение». Вот эти священнические фамилии придумывали, они все очень красивые — это либо Преображенский, Успенский, Рождественский… 

А. Леонтьева 

— Я не знала, как интересно. 

А. Вигилянская 

— Вот эти все фамилии точно священнические или этими фамилиями награждали в семинариях духовных за какие-то заслуги, за успешную учебу давали эту фамилию. И потом он становился священником, и дети и весь род дальше носили эту фамилию.  

К. Мацан 

— Был профессор такой в Московской духовной академии с фамилией Экземплярский. 

А. Вигилянская 

— Это то же самое — вот такие фамилии явно искусственные, они же не могли у нас в глубинке русской возникнуть, это невозможно. 

К. Мацан 

— Причем профессор выдающийся, очень известный. 

А. Вигилянская 

— Поскольку я уже потом долго-долго имела дело в архивах со священническими родами, я столько видала: Скипетровы, Авроровы, Кантовы, Арнольдовы, Кипарисовы — вот такие изощренные какие-то фамилии. И в том числе с латинскими и греческими: Флоренский... 

К. Мацан 

— Тоже оттуда, из этой традиции? 

А. Вигилянская 

— Да. Сперанский — это консисторская фамилия... Так вот, я знала о том, что у нас в роду были священники, что это священническая фамилия и что вообще Вигилянских было много. Потому что и до этого попадались упоминания, причем в совершенно разных губерниях. А тут Владимирская. Естественно, на этот раз как-то это застряло в моем сердце. Я бросилась к священнику этого храма, как раз был водосвятный молебен в тот момент, когда я там вокруг ходила. Но он пожал только плечами: «Какой-то родственник восстановил эту могилу. Мы знаем, что он здесь служил, но ничего кроме этого мы не знаем: был такой диакон».  Папа тоже мне ничего не сказал: «Ой, да, у нас во Владимирской губернии служили, были Вигилянские, это какие-то наши предки, какая-то ветвь». В общем, всё очень абстрактно. А я не могу успокоиться. Я вернулась в Москву. Понятно, что если в поисковике искать, там либо выскакивают из разных областей — из Санкт-Петербурга и Новгорода, Костромской губернии, и в этом невозможно ничего выяснить. А мой брат диакон Николай Вигилянский, мой друг близкий, у нас с ним сердечная такая связь, я позвонила и ему тоже, и говорю: «Представляешь…» Он говорит: «Да, здорово, вот бы узнать. А ты знаешь, что я недавно нашел наших очень далеких родственников — это двоюродные родственники папиной сестры, которая умерла много лет назад. Она была бездетная, и какая-то ее родня по мужу, то есть они уже нам не приходятся никем, седьмая вода на киселе, они нашли семейный альбом с дореволюционными фотографиями». И позвонили нам, папе по-моему, и Ника вызвался и поехал туда и забрал этот альбом. Слушай, там потрясающие фотографии, там седовласый священник Алексей Вигилянский». Это уже новое имя возникает. Я говорю: «Как?» А я уже как-то, в считанные дни со мной переворот этот случился, я не могу даже это рассказать, что это за состояние. Там еще была фотография на этой табличке, на этом кресте на могиле — прекраснейшее лицо на меня посмотрело с этого креста на могиле — Петр Вигилянский. А тут Алексей. В общем, я кинулась с этим альбомом к родителям. Там, поскольку это двоюродная сестра папина покойная, она наверняка знала всю эту преемственность, раз она хранила эти фотографии. У нее подписано: прадед. Значит, если ей прадед, мне — прапрадед. Мой прапрадед — три фотографии, такой седовласый с большой белой бородой, протоиерей Алексей Вигилянский. И написано «Симбирск» — знаете, это видимо фотоателье, эти фотографии раньше же было не так просто сделать. Его жена — Анна. Я понимаю, что Анна была моей прапрабабушкой. Их дочка Ольга — папа уже ее помнит, это папина бабушка, это вообще близко как бы. Я говорю: «Папа, где они служили, где? Кто они?». Я чувствую, что мне очень важно о них узнать почему-то, я не могу это объяснить… Он говорит: «Они служили где-то на Волге, но вот непонятно». Волга, а там — Владимирская губерния. Он говорит: «Камышин или что-то такое». Короче говоря (я очень подробно рассказываю), дальше стали происходить какие-то чудеса, потому что мгновенно одно за другим — как будто бы они мне стали отвечать, эти предки. Я стала за них молиться. Я поняла, что это какие-то люди из прошлого, которые почему-то хотят, чтобы я о них узнала. И у меня было отчетливое чувство, что они очень хотят как-то появиться здесь, в нашей реальности. 

К. Мацан 

— Я поскольку эту историю читал, она в письменном виде у тебя изложена в таком очень подробном эссе, я знаю, чем она закончилась — поиск того, кем был диакон Петр Вигилянский, могилу которого ты искала. 

А. Вигилянская 

— Видимо, дело было в том, что это какое-то промежуточное, это был какой-то толчок. Потому что оказалось — сейчас-то я уже знаю, что это другая ветвь. Они сходятся где-то в глубине веков, в начале XIX века эти Вигилянские разошлись. Одна ветвь осталась во Владимирской губернии, а мой прапрапрадед Павел Вигилянский, он тоже родом из Мурома, как потом выяснилось, он был направлен в Симбирскую губернию. Это мой прапрапрадедушка — отец того самого Алексея, который смотрел на меня с фотографии в этом семейном альбоме. 

К. Мацан 

— Александрина Вигилянская, писатель, сценарист, преподаватель французского лицея имени Александра Дюма, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». 

А. Леонтьева 

— Александрина, скажи, пожалуйста. Вот ты говоришь, что… Я первый раз в жизни это услышала, это безумно интересно — про эти священнические фамилии, которые искусственно создавались. И я сразу себе представила твоего отца, теперь отца Владимира Вигилянского, а когда мы с мамой его видели, это был журналист Владимир Вигилянский без приставки «отец». И получается, что он был обречен стать священником, потому что фамилия-то у него была Вигилянский. А ты как бы для всей семьи пошла и открыла этот источник, из которого это всё. 

А. Вигилянская 

— Вы знаете, я его не открыла — в том-то и дело, что это не я. Вот если бы можно было не словами, а ощущением делиться, то меня бы все поняли, что я имею в виду. Вы знаете, я не прилагала для этого никаких усилий — у меня просто было очень сильное желание, оно было даже похоже на что-то ненормальное. Мама думала, что я тронулась головой. Я стала даже не то что скрывать, а стала не распространяться — она будет волноваться сейчас, а мне надо туда поехать, в эти Вязники. Потом я познакомилась с потомком этого диакона, и он мне очень много чего открыл — краевед Лев Валерианович Вигилянский, которого я очень люблю. Он живет как раз в городе Вязники. Потом, тоже совершенно необъяснимым образом, мне стали писать люди. Я не могла это в себе держать, я тут же всё рассказывала, потому что мне открылись судьбы священников Вигилянских, которые служили на Владимирской земле — фантастические, трагические. Никто из них не пережил 1937 года, никто из священников. Петр умер в 1932-м, можно сказать, что он счастливо своей смертью умер, потому что те, кто дожил до 1937-го, они все были убиты. Там есть среди них новомученики, среди этих священников. И поскольку я об этом узнала, я стала об этом рассказывать. И мне стали писать люди. И в том числе мне написала в «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» одна женщина, незнакомая женщина из города Чебоксары, которая, собственно, и назвала мне это слово «Курмыш». Папа говорил Камышин — где-то в Камышине они служат, а она говорит Курмыш — там служил Алексей Вигилянский», этот прапрадед мой. Потом это всё подтвердилось. И я вслепую, я только услышала… А, выяснилось, что папин папа родился — когда я назвала папе это слово «Курмыш», он говорит: «Точно! Мой отец, место его рождения, 1903 год, это город Курмыш». Я туда ринулась — и дальше у меня открылось: просто мгновенно в один день до 9-го колена назад всё это раскрутилось. 

К. Мацан 

— Потрясающе. Но когда я читал этот рассказ об этом поиске уже в виде эссе, меня очень согрел и заинтересовал один оборот, который ты используешь: мы, Вигилянские. «Мы, Вигилянские, род священнический…» и так далее. За этими двумя словами «мы, Вигилянские» так много стоит, мне кажется. Я понимаю, смотря на себя самого, я не могу про себя сказать и про свою семью: «мы, Мацаны», потому что во мне это в силу разных причин не сформировалось. Я сейчас очень бы хотел к этому прийти, к осознанию важности рода, важности предков, важности семьи, важности отнесения себя к этому. При этом мне очень бы хотелось, я мечтал бы, чтобы однажды мой сын сказал: «Мы, Мацаны», — и дальше какое-нибудь продолжение. Как в тебе сформировалось вот это вот «мы, Вигилянские»? И как это передать ребенку? Это с чем связано? — с тем, что публично известные родители, вокруг фамилии какой-то почет и пиетет возникает? Воспитание родителей? Как это в тебе появилось и как можно дальше это передать — «любовь к отеческим гробам»? 

А. Вигилянская 

— Я не думаю, что это потому, что какие-то известные родители. Конечно, это отдельная тема — мои родители. Мне очень повезло, что я родилась у этих людей. Есть вот такое поверье, что душа просит воплотиться именно в каком-то нужном месте и у каких-то конкретных людей. Вот если это так, то я очень правильно «попросилась» — попала в хорошее место и в прекрасную семью, к прекрасным людям. Но мне кажется, что эта тема шире — мы, Вигилянские. Честно говоря, я не помню, когда я так выразилась.  

К. Мацан 

— Может быть, я это так считал? Но по крайней мере, интонация такая, мне кажется, точно была. 

А. Вигилянская 

— Мне кажется, здесь гораздо шире тема. Знаете, это то новое, принципиально новое, и какое-то глобальное новое в моем мироощущении, которое появилось несколько лет назад и которое открыло мне, мир распахнулся заново для меня — это вот эта тема времени: о том, что времени нет. Вот эти люди, которые жили до нас, они просто чуть пораньше жили. Поскольку я явно чувствовала их действия, их участие здесь и сейчас, вот абсолютно точно. Причем не только святого праведного Алексия Бортсурманского — я просто до этого не дошла. Как через этих священников, открывая одного поколение за другим, в конце концов выяснилось, что исток нашего рода идет от святого Алексия (Гнеушева), который жил в селе Бортсурманы, великий совершенно святой, скорый помощник, который меня просто привел к себе. Вот вся эта история была для этого, это я потом поняла. Дело в том, что это наше линейное восприятие жизни — понедельник, утро, мы идем, время катится — вот есть это время, это измерение. А есть какое-то другое измерение времени, где всё существует в одном моменте и всё существует всегда, которое опровергает смерть, например. Вот эти люди, которые мертвые, они умерли, они уже закончили свой жизненный путь, и которые появились, они мне гораздо ближе, многие из них, чем миллионы моих современников, которые едут со мной в метро. Тема вот этой родопреемственности, она у меня связана с этим ощущением. Детям как? Я не знаю, как детям. Мне кажется, что каждый человек… Конечно, им надо рассказывать — они должны знать свои корни, это важно — нужно знать, от кого ты произошел. Неслучайно мы читаем родословие Иисуса Христа. Почему на это нужно? Это же очень длинный кусочек — кто кого родил, и там очень много имен. Почему нам важно 14-е по счету имя, почему мы называем эти имена? И вообще эти имена — наши предки это не абстракция, а за этим стоит человек с именем, какой-то живой человек. Почему мы их вспоминаем? Значит, это имеет значение. 

А. Леонтьева 

— Знаешь, я слушаю тебя и прямо вижу твое путешествие. Ты начала с того, что сказала, что ты пыталась немножко расширить время. Действительно, время в Москве ощущается как очень узкое многими людьми, мною в том числе. Ты уезжала куда-то прочь и пыталась расширить время. А кончилось это тем, что ты открыла какую-то бездну, которая, оказывается, существует рядом и ты почувствовала это на себе.  

А. Вигилянская 

— Да. Можно так сказать, что это даже от какой-то слабости даже — от какой-то немощи своей собственной, что человек не может другими способами — может быть, какие-то подвижники, какие-то люди, которую ведут настоящую духовную жизнь, они не нуждаются в таких. А мне нужны были какие-то внешние — удрать, уехать, увидеть новое, оказаться в другом месте, — мне нужны были какие-то сильные внешние стимулы или какие-то вещи такого плана.  

К. Мацан 

— Потрясающе интересная беседа с Александриной Вигилянской, писателем, сценаристом, преподавателем французского лицея имени Александра Дюма сегодня у нас в студии происходит. Я напомню, у микрофона моя коллега Анна Леонтьева и я, Константин Мацан. Мы прервемся и вернемся к вам после маленькой паузы. 

А. Леонтьева 

— У нас в студии Александрина Вигилянская, филолог, сценарист, журналист, преподаватель русского языка французским деткам в лицее имени Александра Дюма, еще раз с удовольствием всё это произношу. Александрина, когда ты говорила про то, что ты очень хотела родиться именно у этих родителей еще до того, как ты родилась, у меня все время вертелся вопрос, но я не решалась прервать, потому что ты очень здорово говорила. Вопрос такой глупый и прямой: а почему? 

А. Вигилянская 

— Ну, во-первых, мои папа и мама очень интересные люди. С ними в любом жанре общения интересно, с ними очень весело можно смеяться, шутить, проводить время. Они прекрасные мои друзья. Каждый человек любит своих родителей. И если я сейчас буду говорить о том, что они мне очень близки, то это будет какое-то общее место, потому что это само собой разумеющееся что-то. Так вот, мы с ними еще очень дружим, конечно. Этого в двух словах не расскажешь. С мамой мы очень близкие люди по темпераменту. Мама человек очень горячий, эмоциональный, она очень остро всё воспринимает и это очень похоже на то, как это происходит во мне. А у папы скорее такая отстраненная мудрость, он человек более спокойный и уравновешенный. 

К. Мацан 

— Есть такой афоризм, я его от одного очень опытного мудрого священника слышал: тот, кто в детстве не сумел отыскать в отце Бога, тому потом будет трудно во взрослом возрасте отыскать в Боге отца. Вот насколько ты можешь это соотнести с собой, насколько это отзывается в твоем сердце? В отношении с отцом, в отношении потом с Отцом Небесным это же должно как-то, наверное, внутри души связано и коррелироваться? 

А. Вигилянская 

— Ну, это же область сердечная — любовь к родителям и привязанность. Это очень сложно всегда объяснить словами. Конечно, папа для меня самый лучший советчик и наставник, и я всегда советуюсь с папой по каким-то важным вопросам моей жизни, я всегда с папой советуюсь. И, конечно, я… 

А. Леонтьева 

— Мне кажется, что ответ Александрина очень как раз коррелирует с тем, что ты говоришь — когда Александрина говорит, что «я советуюсь с папой всегда», это прямая ассоциация с тем, что Костя говорит. А можно я тогда более усложню ситуацию. Мы не говорим, за что ты любишь своих родителей — наверное, я не очень правильно задала вопрос. Я вот смотрю на вашу семью со стороны, и знаешь, честно говоря, завидую немножко: такие клеевые вы все, особенно когда фотографии вижу… Вас же четверо у ваших родителей? 

А. Вигилянская 

— Нет, нас трое. Просто эти трое уже тоже размножились. 

А. Леонтьева 

— И они стоят такие красивые, улыбающиеся, счастливые. 

К. Мацан 

— «Это мы, Вигилянские». 

А. Леонтьева 

— Да, «это мы — Вигилянские». И я хотела тебя расспросить о каких-то особых обычаях, каких-то традициях в твоей семье. Может, я тоже еще успею в свою семью их привнести?  

А. Вигилянская 

— Знаете, наверное, у нас традиции не отличаются от всех остальных. Ну, какие у нас традиции? У нас традиции часто видеться, особенно на праздники. На Пасху мы всегда все вместе, на Рождество мы тоже всегда, особенно в последние годы. Часто видеться и общаться. Мы не расстаемся на самом деле — мы правда живем одной жизнью с ними. 

А. Леонтьева 

— Как-то так они сумели сделать, да? А то, что вы все верующие люди — я прошу прощения за этот интимный вопрос — как твои родители этого добились? Как они так сделали, что огромная целая семья верующих детей? 

А. Вигилянская 

— Мне много раз задавали вопрос: как вас воспитывали? Мне всегда сложно ответить на него, потому что как-то специально нас не воспитывали. Что такое воспитание? Это, наверное, тот контекст, та среда, в которой ребенок растет, это какой-то образ жизни. Собственно, как раз тот возраст, когда человек начинает себя помнить, у меня совпал с моментом их воцерковления. Они все крестились, они крестили нас. Мы были маленькие, но когда мы родились, ни папа, ни мама не были крещеными. Причем они крестили не только нас — мама крестила свою маму, своих родственников, всех своих подруг. То есть вокруг нас мгновенно создалось огромное количество друзей нововоцерковленных. Неофитский период их, — а я мне как раз было 4 года и дальше — всё это я помню, чем дальше, тем лучше помню. И что видела я? Конечно, у нас была церковная жизнь. Это было начало 80-х годов… 

А. Леонтьева 

— Я осмелюсь тебя прервать и спросить, предположить, что до этого была какая-то немножко богемная жизнь, нет? 

А. Вигилянская 

— Богемная жизнь оставалась и в этой церковной, это была такая вот гремучая смесь, яркое такое сочетание. С одной стороны, родители были очень молодые, они очень рано нас родили. Мама была молодой поэт, папа работал в Институте искусствознания, потом дальше в журналах, в «Огоньке». Он был критик, оба выпускники Литературного института. У них было очень много друзей — это была литературная тусовка богемная, с одной стороны. Потом, мы жили в писательском доме: на третьем этаже жил Давид Самойлов, на четвертом жил Юрий Левитанский. В соседнем доме жил Булат Окуджава. Мы жили в большой квартире с бабушкой и дедушкой. Дедушка мой, Александр Николаев, поэт тоже, и он тоже с ними со всеми дружил. Это было время, когда все приходили друг к другу в гости. И вообще, тогда тесный мир был, более сплоченный, чем сейчас. В этой советской действительности это всё было более концентрировано. Это с одной стороны. С другой стороны — вот эта Церковь. У нас все время были какие-то монахи, священники. У них был период — они были нововоцерковленные, горячие, какие-то бдения устраивали ночные. Мы ездили по тем монастырям, которые были открыты. И опять же, это был «концентрат» всегда — в Печорах, в Ракитном, где отец Серафим (Тяпочкин). Туда ездили, я очень хорошо помню эти вот детские… В Лыково у отца Авеля был приход, там был храм, который никогда не закрывался. И все эти друзья тоже ездили — все эти большие компании. И все время у нас жили какие-то люди. То есть я помню, как мы с братом и с сестрой жили в одной комнате — частенько мы просыпаемся идти в школу, будильник звонит, а у нас на полу какие-то дяди спят. (Смеются.) Кто-то остался на ночь, какие-то либо поэты, либо монахи.  

А. Леонтьева 

— У матушки Олеси об этом есть чудные рассказы. 

А. Вигилянская 

— И вот это время — оно такое яркое. Сейчас ничего подобного невозможно, потому что нету такой концентрации… 

К. Мацан 

— Вот ты сказала о том, что у вас такая сердечная связь была с братом, и она до сих пор есть. Это тоже очень интересно, мне кажется, это в продолжение того, о чем ты сейчас рассказываешь. А как это достигается? Мне кажется, это интересно каждому родителю, у которого есть дети: как сделать так, чтобы дети были друзьями друг с другом? 

А. Вигилянская 

— Опять же, я не знаю, как это достигается. Мы с братом, я это называю «сиамские близнецы» — мы даже не брат и сестра: он моя нога или моя рука, или я у него какая-то часть, я не знаю, мы все перемешались. Мы погодки с ним. И мы были с ним неразлучны до моих 18 лет, когда я вышла замуж, мы просто ни одного дня друг без друга не могли провести. Я не знаю, что это. Я не знаю, какими путями это достигается, достигается ли оно как-то искусственно? У нас почему-то так сложилось. Я благодарю Бога за то, что у меня есть такой опыт уникальный. Мы с ним не просто дружили, мы вместе ходили: если мне надо было к зубному, он шел со мной. Если он шел гулять со своими друзьями, значит, я с ним хвостиком, или он хвостиком с моими подружками. То есть мы как-то переплелись… 

К. Мацан 

— Если такое в принципе бывает, то это уже вселяет надежду. 

А. Леонтьева 

— Мне очень многие ответы Александрины напоминают, как на этом месте у нас на Рождество сидел отец семейства, у него семеро детей, все музыканты. И на все вопросы: «Ну как вы этого достигли? Ну как же они у вас так тихо сидят? Почему они у вас все дружат? Почему они все время вместе хотят проводить?» — он говорил: «Ну, я не знаю, как это происходит…» 

К. Мацан 

— Ты же говоришь сейчас об отце Александре Ярчевском. А его дочка Александра Ярчевская тоже была у нас в этой студии и тоже как раз рассказывала — может быть, за эфиром, но это четко прозвучало, — она старше, но ее младший брат, они тоже погодки, это ее лучший друг, они тоже не разлей вода. Вот уже два примера, что такое бывает. 

А. Вигилянская 

— Мы с Никой поссорились… Вообще, его зовут Ника, он Николай, но его имя так звучит — Ника. Мы с ним только один раз в жизни поссорились, причем ужасно, из-за какой-то чепухи, мы подрались с ним. Он меня побил ножкой от стула, я обиженная пошла и сделала ужасную пакость: я взяла ведро воды и вылила ему в кровать. Застелила ее, легла спать и выключила свет. Мы жили в одной комнате. Но это было один единственный раз. Естественно, мы никогда в жизни… Мы потом об этом пожалели и забыли об этом. Никогда в жизни больше ничего подобного… Я не знаю, почему — это какие-то вещи, которые, наверное, сами собой происходят. 

А. Леонтьева 

— То, что ты говоришь про начало вашего воцерковления — вот эта веселая такая богемно-творческо-православная тусовка, которая получается. У меня такое ощущение, что, может быть, это и есть секрет, — что нет строгости, какой-то изолированности в этом начальном православии, почему и дети воспринимают это естественно, как часть жизни. 

А. Вигилянская 

— С одной стороны, да, нету этой изолированности, а с другой стороны, как выяснилось, это всё равно замкнутое. Потому что потом я шла в школу. А школе, когда весть о том, что Вигилянские ходят в церковь, просочилась в школу, выяснилось — я это впервые почувствовала, я этого не знала, я не знала, что такое советская действительность, потому что всё происходило дома, это была эта среда, — выяснилось, что нас вызывали на ковер, одноклассники смотрели на меня враждебно. Говорили: «Ты вообще не пионерка». Мы не вступали в пионеры, потому что… 

А. Леонтьева 

— То есть вы такие оппозиционеры были. 

А. Вигилянская 

— Ну, мама просто пришла в школу и говорит: «Наверное, вам самим не нужны такие пионеры — мы не годимся, наверное, вы нас не примете в свои ряды, потому что мы в храм ходим, мы не можем эту клятву произнести «исполнять заветы Ленина», потому что мы не будем их исполнять. Мы же можем быть клятвопреступниками, это же такое лицемерие, вы поймите». И там был шок у них. И это, между прочим, был 1986 год. Всего через 3-4 года всё изменилось. Но я прекрасно помню, в каком были негодовании и шоке эти школьные учителя. «Олеся Александровна, я не могу поверить, у вас же высшее образование, что вы такое говорите? Вы меня разыгрываете», — говорила моя учительница. А Нику вообще мучили, ему задавали каверзные вопросы: «Где же твой Бог? Что же ты у Него не попросишь? Что же ты двойки получаешь?» 

К. Мацан 

— А изменилось ли что-нибудь у тебя во внутреннем мире или в каком-то мироощущении, когда папа стал священником? Это было позже, да? 

А. Вигилянская 

— Это было сильно позже. 

К. Мацан 

— Это было сильно позже, но все равно, я допускаю, что для верующего человека это некоторый рубеж. Вот была-была дочкой журналиста, критика, а теперь — я дочь священника. Или я здесь излишне фантазирую, это не так? 

А. Вигилянская 

— Во-первых, я уже была взрослой — я уже вышла замуж к тому времени. Во-вторых, все время вокруг этого долгие годы были какие-то разговоры. Я здесь не буду, это их история, они везде ее рассказывают и папе все время задают этот вопрос, что это священство было ему предречено. Помимо того, что фамилия священническая и наша династия, наш род священнический, помимо этого ему старец еще в 80-е годы, в конце 70-х, ему сказал, что он священником будет. По-моему, это старец Григорий, которого папа встретил в Ракитном. Он ему сказал: «Сан священства не ищи, но когда предложат, не отказывайся». И ему предложили… Он поэтому сам туда не шел, не стремился, он не учился в семинарии в духовной, его путь отличается от такого традиционного пути к священству. Но как-то все время это было близко — эта тема, с одной стороны. С другой стороны, конечно, когда я нахожусь на богослужениях, когда служит папа, это совершенно особое ощущение — когда папа молится не только как папа, но как священник, как протоиерей, который олицетворяет Христа. Но опять же, словами об этом, наверное, сложно рассказать. Но я часто с папой советуюсь, именно как со священником: пап, как благословишь, как мне поступить? Вот какие-то у меня вопросы бывают. То есть в моем сознании есть то, что он священник. 

К. Мацан 

— Александрина Вигилянская, писатель, сценарист, преподаватель французского лицея имени Александра Дюма, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». 

А. Леонтьева 

— Когда ты рассказала эту историю про отца Владимира, что ты у него благословляешься даже — как у священника, не только как у отца. Я вспомнила, у нас в храме был тоже Владимир, он стал потом отцом Владимиром. Это были 90-е годы, у него было пятеро детей. И вот они приходили, и как же им было сложно — они шли исповедоваться папе, просить у него благословения. Они не сразу к этому привыкли, они уже подростки такие были, может быть, им было очень ломко, как говорится, исповедоваться. Ты тоже можешь отцу исповедоваться? 

А. Вигилянская 

— Я исповедовалась у папы один-единственный раз — первый — 10 дней назад, перед Рождеством это было. Потому что и мама у папы, и дети у отца, жена у мужа, дети у отца могут, конечно, исповедоваться, запрета никакого нет. Но это просто может помешать. Знаете, исповедуешься же Господу, а тут у тебя такой близкий человек, который свидетель твоей повседневной жизни. Когда это всё перемешивается, просто это может, как мне кажется (это не священническое объяснение), я вот так думаю, что, наверное, это может тебе как-то помешать. Чистота этого покаяния, вот это состояние покаянное оно может нарушиться из-за того, что эта смесь отношения как с папой, а тут твоя исповедь. Но с другой стороны, я знаю семьи, где у священника-папы исповедуются дети. Например, в Бортсурманах, где у них один только храм, там батюшка отец Андрей, у него восемь детей и они у него каждое воскресенье по очереди выстраиваются — матушка, дети, и они у него исповедуются просто всегда. Это у них совершенно нормальная, естественная вещь для них. А я — была большая очередь, перед Рождеством это было, в Сочельник, было очень много народу, и вдруг выходит папа: «Кто?» И я раз, шагнула: «Можно?» На самом деле, это очень страшно. С одной стороны, мне очень стыдно было, с другой стороны, чего он там не знает? Всё он знает про меня и так.  

А. Леонтьева 

— Александрина, мы говорим о вашем воспитании и я не могу не спросить. Вот этот веселый, творческий богемный подход в том числе к православию, ты так же внесла в свою семью? Ты так же воспитываешь своих деток? 

А. Вигилянская 

— Я не знаю, так же или… Я на все вопросы отвечаю: не знаю. Я все время постфактум анализируя, о чем-то говорю. Но я ловлю себя на том — мои-то дети уже большие: старшей дочке 22 года будет послезавтра, а младшей 15 — но я, наблюдая за собой, я понимаю, что мне почему-то всегда очень страшно быть жесткой и как-то их строить жестко. У меня всегда, даже когда они были маленькие и капризничали, мне всегда было легче им уступить: куплю тебе «чупа-чупс», замолчи. То есть моя модель она такая мягкая или мягкотелая. Но как ни странно, мне кажется, что это хорошо. Это опять же, я говорю постфактум. То есть я детям разрешаю всё. Другое дело, что они почему-то ничего такого крамольного и страшного они никогда особенно и не делали и не пытались, и не спрашивали у меня: а можно? Мы просто ходили в церковь — если говорить о воспитании веры. Это какие-то разговоры, которые у нас возникали спонтанно или в связи с чем-то или перед какими-то праздниками — не потому что: так, сейчас я займусь просвещением детей… Да, мы читали Библию, конечно, мы часто на эти темы разговариваем. Они дома бывают у бабушки и дедушки. Но никаких специальных шагов, продуманных заранее: буду-ка я внедрять то-то и то-то, — ничего такого не было никогда. 

А. Леонтьева 

— Судя по тому, что я встречаю твоих дочерей в Татианинском храме, то это работает, этот метод работает.  

А. Вигилянская 

— Бывают, конечно, разные периоды у детей, подростковый возраст — хотя ничего страшного у нас такого не было, слава Богу, ни у Сони, ни у Лизы. Но бывает такое более отстраненное, более замкнутое, закрытое в себе внутреннее у них состояние. И я знаю, что надо просто подождать — не трогать, туда не залезать, не шебуршить. Оно само устаканится, оно само уляжется. Просто молиться о них. Я молюсь о детях — чтобы Господь Сам, как Он знает лучше, как-то их направлял. 

К. Мацан 

— Мы часто приходим в наших беседах о детях и о семье к еще одну афоризму о том, что вы можете не говорить с детьми о Боге, но с Богом о детях нужно говорить обязательно.  

А. Леонтьева 

— Я по-другому слышала: больше Богу о детях, чем детям о Боге. Ну, в общем, смысл один и тот же. 

А. Вигилянская 

— Им можно говорить не прямо: вот, надо то-то и то-то, а косвенно. Косвенно — это опять же, образ жизни. Вот Лиза теперь ездит все время со мной в эти Бортсурманы — я туда почти на каждые свои каникулы, и Лиза со мной. А там у отца Андрея в этом сельском храме многочасовые службы, там такие бдения. И она всё время рядом при мне, или она при бабушке и дедушке тоже. Они просто это видят, и как это само впитывается и куда-то прорастает, наверное, я надеюсь.  

А. Леонтьева 

— Потрясающе, что сегодня ты пришла в эту студию и принесла какое-то… У меня первый раз в этой студии (я не говорю о том, что всё уходит в бесконечность) четыре поколения присутствует — это предки Александрины, о которых она в начале передачи рассказала, как она удивительным образом обрела, и которые обрели какую-то жизнь, как будто просились в эту жизнь, и вот они нашлись и стали живыми рядом. О твоей семье, о тебе, о твоих детях. То есть такая полнота охвата потрясающая. 

К. Мацан 

— Как не вспомнить Книгу Екклесиаста: «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки».  

А. Леонтьева 

— Александрина, я сегодня залезла в «Фейсбук (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)», чтобы почитать, мне очень нравится твоя страничка в «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)», она меня очень, как мы с Костей говорим, обогащает. И мне жутко понравилась цитата: «Старайся не предвкушать свои радости или знай, что на подготовленном месте тебя застигнет врасплох совсем другая радость. Как ты не понимаешь, что всякое счастье — нежданная встреча, и оно предстает перед тобой каждое мгновение, как нищий на твоей дороге. Горе тебе, если ты сочтешь свое счастье погибшим только потому, что представлял его совсем непохожим на это дарованное тебе счастье». Она более длинная, я не хочу всю ее приводить. Вот чем она тебя так зацепила? Потому что у тебя такое трогательное предисловие к ней… 

А. Вигилянская 

— Она меня зацепила абсолютным совпадением с тем, о чем я думаю последние несколько лет. Когда со мной случилась эта чудесная история промыслительная — найденные корни мои и то, как всё это происходило, — я поняла, что мы никогда не придумаем ничего гениальнее, чем Промысл Божий, который помимо нас творится. И единственное, что мы можем сделать — не навредить ему и не помешать ему. Для этого нужно просто быть очень внимательным, быть очень-очень чутким. И вот поэтому мы не должны ничего как бы желать — мы можем чего-то хотеть, но при этом без ожидания: мы не должны ждать чего-то того, что мы себе нарисовали заранее. И об этом же говорит Андре Жид. Я всё время об этом думаю, это моя тема: как дальше найти в себе вот это зыбкое состояние, которое очень прозрачное — чтобы хотеть, но и не ждать, чтобы надеяться, но и не ждать. Как бы жить без ожидания, целесообразность без цели, как у Канта. Не рулить, не хозяйничать, не распоряжаться. Но это не означает, что в пассиве в каком-то жить и не двигаться — двигаться, но как-то мудро, с упованием на то, что руль в чужих руках, он не в наших руках. И судьба — мы не кузнецы своего счастья, это всё ересь современная жуткая — что у нас успех, мы строим себе планы, мы идем к цели. Ничего подобного. Наши все эти планы всегда разрушаются, которые придуманы из головы. И у нас всегда будет разочарование: мы себе рисуем одно, получается другое, если мы так будем жестко к этому относиться. 

К. Мацан 

— Спасибо огромное. После этих слов мне лично хочется остановиться, перезагрузить «внутренний компьютер» и помолчать.  

А. Леонтьева 

— Мне тоже кажется, что потрясающее окончание разговора. Спасибо огромное, Александрина. 

К. Мацан 

— Александрина Вигилянская, писатель, сценарист, преподаватель русского языка французским детям в лицее имени Александра Дюма, сегодня провела с нами этот «Светлый вечер». В студии была моя коллега Анна Леонтьева и я, Константин Мацан. До свидания. 

А. Леонтьева 

— До свидания. 

А. Вигилянская 

— До свидания.