Мы беседовали с кандидатом искусствоведения, пианисткой Юлией Казанцевой.

Разговор шел о последних произведениях таких известных композиторов, как И.С. Баха, В.А. Моцарта, И. Брамса, А. Берга и Д. Пуччини, и о том, как музыка может стать предсмертным обращением к Богу.

---

А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие слушатели. Я — Алла Митрофанова. И сегодня у нас вечер музыки со смыслом. У нас в гостях Юлия Казанцева, искусствовед, пианист, лауреат международных конкурсов, человек, который о музыке умеет рассказывать таким языком, что понятно становится даже мне — человеку, напрочь лишённому музыкального образования. Юлечка, добрый вечер.

Ю. Казанцева

— Добрый вечер.

А. Митрофанова

— С огромным удовольствием объявляю нашу сегодняшнюю тему. По-моему, впервые мы за такое взялись. Обычно говорим о различных композиторах и событиях их жизни, которые привели к созданию тех или иных произведений. Сегодня поговорим сразу о нескольких довольно крупных, даже можно сказать крупнейших фигурах, поскольку речь и о Бахе пойдёт, и о Моцарте, но под определённым углом: мы будем говорить о последних произведениях великих. И эта тема родилась с вашей подачи. Юлечка, если правильно понимаю, последний период жизни, когда мы говорим о действительно масштабном художнике, это период, который зачастую нам дарит произведения, ставшие квинтэссенцией не только творческой жизни, но и тех смыслов, которые в течение многих лет композитор для себя открывает. И в этом смысле последние произведения — это произведения, которые порой становятся своего рода откровением, что ли, откровением сродни молитве.

Ю. Казанцева

— Я полностью согласна. Вы знаете, последнее произведение как итог, как кульминация и жизни, и творчества. Ведь композиторы знали, по крайней мере то, о чём мы будем говорить, что это их последнее произведение. И когда его пишешь, не думаешь о том, как понравится публике, как сделать так, чтобы это напечатали, исполнили, то есть об этом уже не думаешь, а пишешь эту музыку для того единственного слушателя, самого главного. Поэтому эта музыка, конечно, особая. Мы сейчас это услышим. И начнём, как всегда, с Баха.

А. Митрофанова

— С Баха — это всегда прекрасно начать. Но мне кажется, что Бах как раз тот человек, который, конечно, был озадачен в течение жизни вопросом, как прокормить семью. Ему важно было, чтобы его произведения публиковали, но тем не менее, вот кто-кто, а Бах всегда, практически в каждом произведении, или, может быть, не стоит так обобщать, тем не менее в диалоге с Богом. Разве нет?

Ю. Казанцева

— Да, конечно, он писал в конце каждого произведения «Богу посвящаю». Конечно, Бах всегда находился в диалоге, но последние его произведения... у него два последних произведения. Вначале хочу рассказать об «Искусстве фуги». Фуга — это очень сложная форма, это многоголосная музыка, а Бах был большим специалистом в этих сложных формах. И вот он создаёт совершенное произведение. Вот самое сложное, самое невероятное, всё есть в этом грандиозном произведении. Оно, кстати, очень неудобно для исполнения и даже для слушания, то есть это искусство радио искусства. Даже Бах не указывает, для какого состава исполнителей — можно на клавире, можно на органе, можно на струнном квартете. Он уже себя очень плохо чувствовал, когда работал над этим произведением. Ведь Бах ослеп — это была обычная катаракта. Как вы знаете, это самая простая операция сейчас — вообще за пять минут, даже меньше, и всё в порядке в то время не было таких врачей, а были шарлатаны. И вот Бах решился на операцию у одного такого доктора-шарлатана. И, во-первых, лучше нам не представлять, через что он прошёл. А во-вторых, конечно, операция не помогла стало только хуже. Он совсем ослеп, и силы уходили с каждым днём. Он просто ослаб от всех этих мучений. И за четыре месяца он так плавно угасал. И он знает, что прощается с этим миром, и создаёт своё совершенное последнее произведение «Искусство фуги», в котором он даже зашифровывает своё имя: BACH — четыре буквы, но это и четыре звука: си-бемоль, ля, до, си — такой мотив из четырёх звуков. Этот мотив проходит в «Искусстве фуги», и на нём это произведение и обрывается.
Вот когда обрывается нотная строка, рукой сына Баха записано: «Работая над этой фугой, в которой его имя вписано в одной из тем, Бах умер». И знаете, сейчас есть всякие реконструкции, как бы Бах завершил эту фугу, но это не оказывает такого действия, когда ты слушаешь эту музыку невероятной силы, и она обрывается на полуслове. Знаете, тут мороз по коже, и понимаешь: вот она — жизнь наша хрупкая. В общем, много чего сразу понимаешь, когда слушаешь эту музыку. Сейчас мы тоже её послушаем. И второе произведение, тоже последнее, это небольшой хорал. Хорал — музыка, в которой подразумеваются слова, это хоральная прелюдия. Бах большую часть жизни прослужил органистом в церкви, как вы знаете. И вот это органная прелюдия на такие слова: «Пред Твоим престолом предстою, Господи Боже, и смиренно прошу: не отврати от меня, бедного грешника, Твоего милостивого Лица». То есть это прощание Баха с жизнью. Но я, к сожалению, не нашла на просторах интернета хорошего качества записи этого последнего хорала, поэтому предлагаю послушать «Искусство фуги». Это произведение можно слушать всю жизнь. Оно очень сложное. И не думайте, что с первого раза сразу всё там можно понять — это произведение на всю жизнь.

А. Митрофанова

— Юлия, а на что вы советуете внимание обратить при первом, скажем так, прослушивании, при первом прочтении? Вот мы сейчас включим фугу Баха и она прозвучит у нас в эфире, но для меня, например, неподготовленного слушателя, всякий раз загадка: неужели языком музыки можно говорить о таких же высоких смыслах, как языком нашей устной или письменной речи? И каким образом считать, что заложено в музыку, если там, например, тот самый диалог с Господом Богом который у Баха в каждом произведении? И здесь, в «Искусстве фуги», безусловно, он есть, но как его там обнаружить и вскрыть?

Ю. Казанцева

— Самое замечательное, что слова нам тут не помогут, действительно. Это происходит на каком-то интуитивном уровне. То есть когда мы слушаем «Страсти» Баха, там есть текст, есть сюжет, который мы понимаем, что сейчас происходит. Тут этого нет — это абстрактная музыка. И единственный рецепт — это её слушать, слушать и слушать. И вот она в нас входит и она нас, кажется, меняет на клеточном уровне. Я точно вам говорю: человек, который слушает Баха, становится лучше с каждым днём, когда он слушает Баха.

А. Митрофанова

— То есть это своего рода такое лекарство, которое нам помогает?

Ю. Казанцева

— Мне кажется, это как молитва — мы не знаем, как она действует, но мы просто это делаем, и так и музыка Баха. Может быть, я преувеличиваю, но, знаете, я так не думаю, неслучайно Баха называют музыкальным евангелистом.

А. Митрофанова

— Да, это действительно точное определение. И уж кто, а Бах действительно в своём разговоре с Богом, мне кажется, доходит до откровения. Последние дни его жизни — что известно об этом? В каком настроении, что ли, состоянии он пребывал? Мы знаем, люди очень по-разному из жизни уходят. И зачастую эти последние дни или даже последние минуты очень многое о нас говорят. Они говорят о нас в том предельном значении, может быть самое сокровенное, может быть даже выявляется то, чего мы сами в себе не подозревали. Что о Бахе известно?

Ю. Казанцева

— В каком-то смысле он всю жизнь шёл к смерти. Он истинный христианин и он верил, что после смерти самое главное начнётся. Он не боялся, он верил. То есть он боялся, конечно, но он верил. Он был окружён семьёй: любящая жена, дети. В каком-то смысле это был идеальный уход из жизни: у него было время, чтобы проститься со всеми, он был в полном сознании, он завершил все свои земные дела, и у него было время подготовиться.

А. Митрофанова

— Что называется, дай Бог каждому. И выходит это такая кончина праведника, если Господь даёт так время, чтобы завершить все свои дела, и ещё и в окружении близких. Вспоминаются эти удивительные евангельские слова — «по плодам их узнаете их». Вот Бах на смертном одре и вокруг него плоды его жизни: любящие родные и его произведения...

Ю. Казанцева

— Да, большая любящая семья.

А. Митрофанова

— И произведения, два из которых закончены практически в эти самые последние дни, посвящённые Богу, и в общем, это тоже такая молитва. Давайте действительно послушаем «Искусство фуги». И надеюсь, даже с первого вот этого прочтения можно уже будет что-то для себя открыть. Как говорит Юлия Казанцева, это музыка, которую можно и нужно, наверное, слушать всю свою жизнь.

(Звучит музыка.)

А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Искусствовед, пианист, лауреат международных конкурсов Юлия Казанцева сегодня наш гость. И мы говорим о последних произведениях великих композиторов. Только что прозвучала фуга Баха которая называется «Искусство фуги», действительно виртуозное произведение, согласна с Юлией. Вот как есть романы, которые на протяжении жизни можно перечитывать, не говоря уже о евангельском тексте, который на протяжении всей своей жизни ты открываешь, читаешь и перечитываешь, открываешь с какой-то новой стороны, точно так же и вот это «Искусство фуги» Баха. Юлечка, но ведь у нас есть и «Лакримоза» Моцарта, может быть не менее известное последнее произведение великого композитора. «Лакримоза», о которой, знаю, вы тоже хотели нам сегодня рассказать. Она настолько пронзительная, что, мне кажется, без кома в горле просто невозможно слушать эту музыку.

Ю. Казанцева

— Нет, невозможно, сразу рыдаешь. Это музыка, которая действует даже против нашей воли. А «Лакримоза» — это часть «Реквиема», заупокойная месса. Я думаю, это самое знаменитое, конечно, последнее произведение. Историю Моцарта знают, мне кажется, все, потому что Моцарт не просто великий композитор, а он стал символом гениальности, символом музыки и самым обсуждаемым композитором. Наверное, согласишься.

А. Митрофанова

— Конечно, соглашусь. О чём тут говорить — Моцарт нарицательное в каком-то смысле даже. Когда на ребёнка смотрят и говорят: «Ой, до он же у вас Моцарт!» — например, если ярко выражены те или иные его таланты. И вместе с тем, что касается жизни Моцарта, да, известно многое. И очень сложно бывает неспециалисту отделить факты от трактовок и интерпретаций.

Ю. Казанцева

— Это притягательность, в этом и интрига. Мы же до сих пор не знаем, почему Моцарт умер. Знаешь, самое замечательное, что каждый год буквально я встречаю в интернете заголовки «Мы знаем, почему умер Моцарт» — мы теперь всё знаем, у нас техника современная. Но можно смириться, что это загадка — она останется навсегда с нами. Потому что Моцарт был похоронен в общей могиле, поэтому мы не знаем, где его останки, поэтому даже современные техники и анализ нам не скажут отчего он умер. Есть разные версии, мы даже об этом говорить не будем, про это много всего написано, это очень тоже обсуждаемая тема. Но его последнее произведение, которое он не дописал и до последнего буквально часа над ним работал — это «Реквием».

А. Митрофанова

— Что касается Баха, первого героя нашего сегодняшнего разговора, там-то как раз это фигура безусловная, это разговор в молитве, практически на протяжении всей его жизни, не знаю, может быть за редким исключением. Хотя и «Шутка» Баха в каком-то смысле это тоже допустимо — вспоминается «жонглёр Богородицы». Но Моцарт всё-таки в этом смысле человек, может быть, несколько иного замеса, что ли.

Ю. Казанцева

— Светский?

А. Митрофанова

— Да, пожалуй. Более светский, чем Бах. И в этом смысле, да, «Реквием», который он пишет в конце жизни, может быть, менее логичное, на первый взгляд, произведение.

Ю. Казанцева

— На первый взгляд — да. Вы абсолютно правы. Но именно на первый взгляд, потому что это век другой, это другое поколение. И не было, что ли, в моде часто ходить в церковь. Наоборот, некоторые люди уже бравировали тем, что вера уходит на второй план — начиналась новая эпоха, эпоха Просвещения, в искусстве — рококо. Но Моцарт был очень глубоко верующим человеком, это от отца у него пошло. Просто он об этом не говорил на каждом углу. Он в основном писал светскую музыку, но есть его письма, и видно по ним, насколько глубоко и истинно верующим человеком был Моцарт. Его так воспитали. Поэтому в каком-то смысле это совпадение, «Реквием» — это не его выбор. Вы знаете, ничего ведь не бывает случайного, это был заказ. Но вот вся вера Моцарта в этом «Реквиеме» присутствует. Это был таинственный заказ от незнакомца. Если кто смотрел прекрасный фильм «Амадей», кто не смотрел — рекомендую...

А. Митрофанова

— Милоша Формана.

Ю. Казанцева

— Да. Гениальный фильм, он — фантазия. Конечно, этого не было, но сделано очень талантливо. Хотя вот этот момент, когда приходит чёрный человек в маске и даёт заказ Моцарту написать «Реквием», и обещает ему очень большой гонорар, нужно срочно написать — это так и было. Но мы-то с вами знаем, что это за чёрный человек — это был анонимный заказ от графа, у которого умерла жена, и он хотел «Реквием» выдать за свой собственный. Граф Франц фон Вальзегг — но Моцарт-то этого не знал, для него это был чёрный человек. И так всё совпало, что у него был очень непростой период в жизни: жена болеет, маленький ребёнок, младенец, родился, проблема с деньгами, закончил только что оперу «Волшебная флейта». Даже был период, когда он одновременно работал и над «Волшебной флейтой» и уже начал «Реквием». И он очень плохо себя чувствовал. То есть отравил его или не отравили, что это была за болезнь, но физически он понимал, что что-то не то происходит. Поэтому он говорил своей жене Констанции, что пишет «Реквием» для себя. То есть у него было такое осознание, что он пишет для себя эту музыку.

А. Митрофанова

— Здесь, наверное, важно точки над i расcтавить. Упомянутый вами фильм «Амадей» Милоша Формана, действительно гениальное кино, скорее исследует природу таланта. И зависть Сальери, которую, мне кажется, Милош Фоман взял от Пушкина, из «Маленьких трагедий» — там есть «Моцарт и Сальери». Мы все, по меньшей мере, в школе это читали. Это великолепный текст, но к реальности имеющий, наверное, очень условное отношение.

Ю. Казанцева

— Никакого.

А. Митрофанова

— Не травил Сальери Моцарта — правда же?

Ю. Казанцева

— Нет, не травил. Был даже, знаете, суд официальный, реальный суд уже в ХХ веке, где Сальери оправдали. Но это была не фантазия Пушкина, он это не придумал. Пушкин опирался на информацию, которая в то время считалась достоверной. Всплыла вот такая информация, что Сальери, якобы, сам признался, что он отравил Моцарта. И поэтому Пушкин так и написал, он верил, что это правда.

А. Митрофанова

— И Пушкин объясняет, собственно, мотивацию Сальери: Моцарт — гений. И ему Господь дал такой талант, которого нет больше в этом мире ни у кого. Но что же останется нам, когда он уйдёт? Ведь он этот талант никому не сможет передать. И этот талант опасен. И Сальери у Пушкина представлен как человек, который алгеброй поверил гармонию, то есть он пытается формулу гениальности вывести, пытается до гениальности дорасти своим умом. И в этом смысле ему Моцарт, как спица поперёк колеса, и он мешает ему фактом своего присутствия. На самом деле, думаю, что всё было совсем не так. И Сальери сам великолепный композитор, и незаслуженно, действительно, в связи с этой...

Ю. Казанцева

— Он хороший человек, самое главное, был, добрейший. И у них с Моцартом были нормальные, рабочие отношения.

А. Митрофанова

— Это важный факт. Поэтому мы, наверное, всё-таки оставим в стороне эту гипотезу. Пусть она в своё время и была актуальной, тем не менее в наше время всё-таки уже как-то странно об этом говорить. А фильм Милоша Формана будем воспринимать вслед за Пушкиным, как исследование природы гениальности. Так вот, от чего умирает Моцарт, с чего мы начали разговор о нём, действительно мы этого не знаем и выяснить этого не сможем. Юлечка, почему он в общей могиле — надо напомнить, какие обстоятельств его жизни к этому привели, почему мы даже не знаем точно место его захоронения.

Ю. Казанцева

— И тут тоже загадка. Кто-то считает, что у него настолько не было денег, что Констанца, вдова, вот так распорядилась. Но представьте: у вас младенец на руках, долги, и нужно всем этим заниматься. И вот так как бы по недосмотру произошло. Есть другая версия — что это было распоряжение императора. Опасались распространения какой-то очередной болезни, поэтому всех хоронили в общих могилах в тот период, и запрещали даже провожать в последний путь. То есть отпели и сразу на кладбище. То есть мы не знаем на самом деле ничего — тайна.

А. Митрофанова

— Как бы то ни было, но действительно Моцарт пишет «Реквием» по самому себе по сути.

Ю. Казанцева

— Получается так.

А. Митрофанова

— И, наверное, в этом последнем произведении проговаривается о том, что было в течение жизни главным вектором его поиска, что ли. Ведь «Реквием» это действительно религиозное произведение. И Моцарт, написавший «Волшебную флейту» и массу других удивительных, замечательных, абсолютно светских салонных и, можно сказать, развлекательных произведений, в «Реквиеме» наконец концентрируется и выдаёт то, что он носит внутри себя в течение жизни — это удивительно.

Ю. Казанцева

— Да. Причём во многих его светских произведениях проглядывает вдруг иногда такая глубина, такой космос. Вы это тоже и без меня прекрасно знаете, оно ощущается, это не спрячешь. Но просто в «Реквиеме» это уже в полный голос звучит.

А. Митрофанова

— Мы послушаем сейчас «Лакримозу».

Ю. Казанцева

— Да, ту самую «Лакримозу» («Слёзный день»). Моцарт её не дописал, он написал только начало, дописывал его ученик Зюсмайер. И он уверял, что Моцарт ему объяснил, как он думает, как планирует. Но самое главное, это действительно начало — там задана тема, там действительно всё задано, а Зюсмайер дописал. И я ещё хочу вам прочитать слова, которые мне очень нравятся, их сказал Карл Барт, теолог, богослов и большой любитель музыки Моцарта. Вот он написал: «Я уверен в том, что ангелы, намереваясь воздать хвалу Господу, играют именно Баха. Но я уверен вполне, что друг другу они играют Моцарта, и Господь радуется, слушая их». Вот я тоже так думаю.

А. Митрофанова

— Какие удивительные, точные слова, я бы даже так сказала. И опять вспоминается вот эта легенда о жонглёре Богородицы. Я её уже упоминала, кратко просто перескажу: человек, у которого не было средств ни пожертвовать что-то на храм, ни что-то сделать, у него навыков каких-то не было, но он смотрел на образ Пресвятой Богородицы и ему хотелось хоть чем-то Её порадовать, что-то сделать для Неё. Единственное, что он умел — это жонглировать. И тогда он стал жонглировать, чтобы Пресвятая Дева улыбнулась. И Она приняла вот это его приношение. Иногда мы с Господом и плачем вместе, и взываем о помощи, а забываем, как важно и радоваться, наверное, вместе и в нашей радости тоже Бога и Пресвятую Богородицу призывать. И Моцарт, наверное, в большей части своих произведений именно об этом. Но «Реквием», конечно, это итог жизни и тот момент, когда все силы души сконцентрированы перед встречей с Творцом, перед этим переходом в вечность. И в этом смысле, конечно, «Лакримоза» это удивительное и пронзительное произведение, послушаем его сейчас.

(Звучит музыка.)

А. Митрофанова

— «Лакримоза» Моцарта прозвучала у нас в эфире. Сегодня в «Светлом вечере» мы говорим о последних произведениях великих композиторов вместе с Юлией Казанцевой, искусствоведом, пианистом, лауреатом международных конкурсов, человеком, который о музыке умеет рассказывать так, что понятно становится всем, даже тем, у кого, как у меня, нет музыкального образования. Я — Алла Митрофанова. Буквально через минуту вернёмся к этому разговору.

А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Ещё раз здравствуйте, дорогие слушатели. Напомню, что этот час мы проводим вместе с Юлией Казанцевой, искусствоведом, пианистом, лауреатом международных конкурсов, нашей замечательной рассказчицей, которая погружает нас в мир великой музыки. Юлечка, сегодня мы говорим о последних произведениях великих композиторов. У нас на очереди Брамс, его хоральные прелюдии. Если Моцарт и Бах, о которых мы говорили выше, наверное, на слуху у каждого из нас, о Брамсе, рискну предположить, всё-таки широкому кругу слушателей известно чуть меньше — может быть, не столько о его музыке, сколько о его собственной жизни. Что было в ней, каковы главные её поворотные моменты? И да, каким был его уход?

Ю. Казанцева

— В первую очередь, когда рассказываешь о Брамсе, наверное, судьбоносная встреча, которая поменяла его жизнь — ему было 20 лет и он познакомился с Робертом Шуманом. Шуман ему очень помог: написал в своей газете хвалебную статью, на Брамса обратили внимание — это было очень важно, потому что его никто не хотел ни издавать, ни печатать. То есть Шуман открыл для него путь уже на музыкальный Олимп. У Шумана была жена Клара, и Брамс в неё влюбился, то есть не просто влюбился, а это была любовь всей его жизни. И вот это главный сюжет, наверное, когда мы говорим о Брамсе, — вот эта любовь. На протяжении жизни у них были разные отношения, но в конце это были уже родственные отношения, они так и не стали вместе. После смерти Шумана Брамс не женился на Кларе, он сделал выбор в пользу музыки. И нам от этого только лучше, потому что неизвестно, что было бы. Может быть, он был бы счастливым семьянином, но, может быть, не стал великим композитором. Вот эта внутренняя боль тоже ведь часто становится источником вдохновения. Если вы слышали его Первый фортепьянный концерт, то вы поймёте, о чём я говорю. А если не слышали, то послушайте — там с первых звуков вас просто захлестнёт такой силы чувства, что вы поймёте, что такое Брамс. Но то, о чём мы сейчас будем говорить, это конец его жизни. Ему было 63 года. И всю жизнь он параллельно как бы проживает вместе с Кларой Шуман. Он узнаёт о том, что она заболела — инсульт. То есть он понимает что дни её сочтены.
И Брамс вообще очень долго писал произведения, как правило по нескольку лет он вынашивал, доводил до совершенства. Тут он понимает, что времени нет, и он пишет четыре строгих напева на текст Екклесиаста, то есть это прощание с жизнью, прощание с Кларой, с главной любовью его жизни. И напевы, такие мрачные, в мрачных тонах выдержанные. А последний, четвёртый, светлый. И там есть такие слова, из Послания апостола Павла: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше». И Брамс успел. Ну, как успел? Клара уже эту музыку не услышала, но он исполнил её на её похоронах. А потом сразу же после её смерти он узнал, что у него рак. И он прожил меньше года. И за это время он успел написать уже своё последнее произведение, своё прощание с жизнью — это 11 хоральных прелюдий для органа.
И тут важный комментарий: если Бах писал для органа — тогда в Саксонии все композиторы писали для органа, который был главным инструментом, — то во времена Брамса уже забыли вообще, что это такое, что за инструмент. Да, он где-то пылится, в церкви стоит, но продвинутые композиторы для него фактически не писали, или несколько каких-то произведений. То есть, конечно, сфера интересов переместилась в светскую музыку. Это конец XIX века — это железные дороги, ХХ век уже на носу, сами понимаете: какой орган? И вот Брамс возвращается к нему. Причём у него есть юношеские органные произведения, и через сорок лет после первых органных произведений он к ним снова приходит и создаёт удивительный цикл: 11 хоральных прелюдий. Это не стилизация под Баха, под Генделя, не стилизация под ту ушедшую эпоху, это такой прощальный взгляд. И такое ощущение, что Брамс и со своей жизнью прощается, вот с этим временем прощается, потому что Брамс умер в 1897 году, и совсем скоро начнётся совсем другое время.

А. Митрофанова

— Да, время, которое принесёт всем нам две мировые войны, революции, распады империй и много такого, что, наверное, человеку XIX века вместить в себя практически невозможно. Крах вот этого мира, который люди, может быть, и критиковали, и относились по-разному, и в каком-то поиске альтернативных путей, ведущих в вечность, пребывали и так далее. И тем не менее это была более устойчивая конструкция, наверное. Хотя кризисы ведь тоже из ниоткуда не возникают. И этот кризис рубежа веков, безусловно, корнями из века XIX-го и глубже, наверное, из века XVIII-го, из той самой эпохи Просвещения, а может быть даже ещё дальше. Но не суть, вернёмся к Брамсу. Юлия, то, что сейчас были прочитаны эти строки из Послания апостола Павла к Коринфянам, мы в просторечии называем их «гимном любви», вот это посвящение Кларе, ведь они настолько глубоки. И что мы читаем там: «Любовь не ищет своего... любовь долготерпит, милосердствует, не радуется неправде, а сорадуется истине; всему верит, всего надеется, всё переносит». Если посмотреть на жизнь самого Брамса и на эти высокие отношения с Кларой Шуман, без иронии абсолютно, наверное, можно сказать, что, пожалуй, Брамс реализовал в своей жизни вот это самое «любовь не ищет своего». Ведь действительно после смерти Шумана он мог попросить руки Клары, но нет. И в итоге через него Господь нам даёт такие глубочайшие произведения. Мне кажется, хоральные прелюдии в этом смысле тоже как квинтэссенция, что ли, его жизни и того пути, который он прошёл. И пути не только в творчестве, но и пути, рискну сказать, духовного.

Ю. Казанцева

— Да, полностью согласна. Я хочу ещё подчеркнуть, что у Брамса три такие последние произведения. Если мы хотим понять действительно, что происходило, то лучше все три послушать. Мы послушаем самое последнее произведение — как бы итог. Но вообще, если послушать последнюю его симфонию, четвёртую, это настолько мрачная музыка, беспросветная, там финал не даёт никакого выхода от этой мрачности, а наоборот, там финал — это похоронное шествие. Мороз по коже от этой музыки. Потом четыре напева идут, где из мрака он в последнем напеве приходит к свету, к этим словам о любви. Эти хоральные прелюдии абсолютно не репертуарные, то есть даже музыканты, если специально не интересуются, они их не знают. Это музыка антиэффектная, это музыка такой высоты, полного умиротворения и какого-то всепрощения. Я просто была, знаете, поражена, когда стала слушать. У Брамса таких произведений нет — это вот одно такое. Он уже там не романтик — как мы говорим, что XIX век — это эпоха романтизма, чувств, страстей — это всё есть в музыке Брамса. Но это совершенно иной Брамс. И тоже у него, как у Баха, было время проститься, подготовиться к уходу и написать этот цикл — 11 хоральных прелюдий.

А. Митрофанова

— Послушаем сейчас хоральные прелюдии Брамса. И думаю, что при желании действительно можно открыть и послушать другие его произведения — вот этих последних его месяцев жизни. А хоральные прелюдии, как своего рода завещание, что ли, и может быть, как та же самая молитва последняя, как и в случае Моцарта и Баха.

(Звучит музыка.)

А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Напомню, что сегодня о последних произведениях великих композиторов мы говорим с искусствоведом, пианистом, лауреатом международных конкурсов Юлией Казанцевой. Кстати, для тех, кто хочет глубже познакомиться с историей музыки, с жизнью самых разных композиторов и раскрыть для себя, может быть, те глубины, о которых при поверхностном прослушивании мы даже не догадываемся, всех могу направить в блок Юлии Казанцевой в «Инстаграме (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)». Там есть множество самых разных текстов, размышлений Юлии. И какое-то бесконечное просто счастье погружаться в эти истории, смыслы и знакомиться с гениальной музыкой с подачи человека, который, порой мне кажется, современник каждого из тех, о ком Юлия рассказывает.

Ю. Казанцева

— Спасибо. (Смеётся.)

А. Митрофанова

— У нас, Юлечка, последняя часть разговора.

Ю. Казанцева

— Будет насыщенная сейчас.

А. Митрофанова

— Насыщенная. Хочется и о Берге и о Пуччини сказать несколько слов. Берг — давайте всё-таки начнём с того, что вспомним, кто же он такой. Новая венская школа — это, знаете ли, не вот вам Моцарт или Брамс, она не настолько на слуху. Поэтому — откуда берётся это явление, какое место в Новой венской школе занимает Берг?

Ю. Казанцева

— Альбан Берг из трёх нововенцев: Шёнберг, Берг и Веберн — он чаще других исполняется. Потому что музыка нововенцев действительно не для всех. Не в смысле, что она какая-то лучшая, а она сложна для понимания, она иногда неприятная, то есть она не очень репертуарная. Но есть одно произведение, которое играют часто и которое поражает своей красотой — да, непривычной, но тем не менее. Это концерт Берга «Памяти ангела» — это его последнее произведение, о котором я сейчас и расскажу. Берг был знаком с семьёй Малера. И когда Малера не стало, его жена вышла второй раз замуж, и у неё родилась дочка. И Берг очень хорошо знал эту девочку, она не то что росла у него на глазах, но они общались. И случилось так, что в 17 лет эта девушка, которую звали Манон Гропиус, умерла, причём от полиомиелита — это страшная болезнь, как вы знаете. И все находились в шоке от того, что произошло. И Берг пишет письмо Альме Малер, матери этой девочки. Он пишет: «Ещё до того, как закончится этот ужасный год, вы услышите из произведения, которое посвящено памяти ангела, всё то, что я чувствую, но не могу передать словами». И Берг тут озвучивает ведь очень важную мысль: вообще, что такое музыка? Музыка звучит тогда, когда слов не хватает. И в этом концерте вся боль, звучит всё то, что действительно невозможно выразить словами. Но когда Берг писал этот концерт для скрипки с оркестром, причём он его на одном дыхании написал, буквально за пару месяцев, он долго не мог придумать окончание.
Вот он мучился, не находил, чувствовал, что всё что-то не то. А потом — он сам говорил, что это было озарение — он открыл Баха, его хоральные прелюдии. Когда не было мыслей он открывал Баха в поиске вдохновения. И он увидел одну прелюдию и сразу понял, что вот она — та тема, которая ему нужна для завершения концерта. Это был хорал Баха на слова: «Довольно, я ухожу в небесную обитель. Я с миром ухожу». Берг берёт эту тему, первые звуки этой темы, и на ней строит последнюю часть концерта. После всего того ужаса, который мы проживаем, слушая первые части, вдруг наступает такое просветление, звучит тема Баха, и концерт заканчивается удивительно так пронзительно. Скрипка тянет самый высокий возможный звук, который мы вообще можем услышать ухом, и всё как будто, знаете, устремляется вверх — прямо такой очень яркий, зримый образ. Но это ещё не всё. Берг написал этот концерт, шли переговоры, когда это исполнится. И вдруг он порезался, начинается заражение крови. И когда его привезли в больницу в Вене, уже было поздно — в больнице он и скончался, ему было 50 лет. И он так и не услышал свой концерт. И получается, что этот концерт «Памяти ангела», который о смерти, о страхе смерти и о том, как хорал Баха, когда в конце звучит: «Я ухожу в небесную обитель. Я с миром ухожу», — опять просветлённое состояние в конце. И, как в истории с Моцартом, «Реквием» для самого себя пишет Моцарт, так и концерт «Памяти ангела» Берг для себя написал.

А. Митрофанова

— Скрипка, которая как бы разрывает, что ли, пространство и уходит туда, где ни времени, ни пространства уже нет. Давайте послушаем сейчас фрагмент из концерта «Памяти ангела». И думаю, что это действительно тот случай, когда музыка всё скажет сама за себя.

Ю. Казанцева

— И мы как раз конец, последнюю пару минут из этого концерта, и послушаем.

(Звучит музыка.)

А. Митрофанова

— Концерт «Памяти ангела», фрагмент из этого концерта Берга сейчас прозвучал в эфире радио «Вера». И у нас буквально последние минуты остаются, чтобы поговорить ещё об одном композиторе. Имя его известно на весь мир — это Пуччини. Это человек, оперы которого, наверное, знают даже те, кто в оперу никогда не ходит. И одна из таких, наверное, самых известных его опер — это, конечно, «Турандот». И может быть, внутри каждой оперы есть свои хиты, в «Турандот» они тоже есть. «Никому не спать» — в первую очередь здесь приходит на ум. Юлечка, в этом смысле для меня, конечно, было удивительно, что вы выбрали «Турандот» Пуччини для нашего сегодняшнего разговора, где мы всё-таки пытаемся раскрывать, к каким смыслам композиторы приходят в конце своей жизни и какие, по сути, откровения оставляют нам. Откровения о присутствии Бога в жизни человека, о вот этих очень важных и порой очень тонких связях между нашим измерением и той вертикалью, которая в человеческой жизни есть. «Турандот», при поверхностном опять же прослушивании, совершенно не вписывается в этот смысловой ряд. Почему у нас «Турандот», скажите?

Ю. Казанцева

— Я хочу сказать, что вот эта грань — музыка светская музыка духовная — она настолько зыбкая. И духовная музыка — очень часто мы у Баха видели и светские произведения и оперы, то есть эти озарения где угодно можно найти. Поэтому ещё раз хочу подчеркнуть, что это всё очень условные разделения. А в случае с «Турандот» такая история: Пуччини пишет оперы, он автор 10 опер, и все они заканчиваются — знаете, как в операх: страсти кипят, в конце все погибают, как «Тоска», «Мадам Баттерфляй», «Богема». И такое впечатление, что он не знал вообще, что такое счастье. В музыке у него всё должно заканчиваться какой-то трагедией оперной. «Турандот» — это хеппи-энд, это гимн любви. И когда её писал Пуччини, он тоже знал, что это его последнее произведение — у него был рак. И он пишет гимн любви, первый раз в своей жизни. Его творчество было тоже немного иным, это опера для него нетипичная. И эта ария, конечно, кульминация всей оперы, она, мне кажется, прошибает даже тех, кто музыку не переносит и думает, что он не любит классическую музыку, и опера — это не для него. Но покажите мне человека который останется равнодушным, послушав эту арию, которая о любви. Это о том, что утро наступит и начнётся новая жизнь, счастье. А в случае с Пуччини как удивительно получается: он же знает, что вот-вот умрёт скоро, и у него тоже в каком-то смысле новая жизнь начнётся. Я не знаю, что он думал, когда писал эту арию, но он точно знал, что дни его сочтены. И вы знаете, меня это поражает — уходя из жизни, человек создаёт самое прекрасное, зная, что минуты остались, и он создаёт такую музыку о любви. И, как мы говорили, что у Брамса 4 строгих напева, но любовь из них сильнее.

А. Митрофанова

— Как у апостола Павла сказано: «Теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше», — да, действительно. И «Аллилуйя любви» — наверное, так можно было бы назвать вот эту арию из «Турандот» Пуччини. Когда начинаешь задумываться, что, правда, последние дни жизни — это дни фактически, когда человек подводит итог, тем более когда он знает о своём скором уходе. И то, что оставляет нам композитор в эти самые последние дни — это своего рода завещание.

Ю. Казанцева

— Да, это послание нам. Это самое ценное.

А. Митрофанова

— И если Пуччини, писавший — правда, объективно это так — трагические оперы на протяжении всей своей жизни, в самом конце пишет «Турандот», и вот это восхваление любви и прославление любви, может быть, и стоит именно это его послание считать главным итогом? Послушаем сейчас, и это уже, к сожалению, финал нашего разговора.

Ю. Казанцева

— Как всегда, очень быстро заканчивается.

А. Митрофанова

— Да не то слово. Давайте почаще будем встречаться у нас в эфире. Фрагмент из оперы «Турандот» Пуччини прозвучит у нас сейчас в самом конце. И напомню, что в течение этого часа с вами были: Юлия Казанцева, пианист, искусствовед, лауреат международных конкурсов, замечательный рассказчик; и я — Алла Митрофанова. Прощаемся с вами и уступаем место «Турандот». Спасибо, Юлечка!

Ю. Казанцева

— Вам спасибо.

(Звучит музыка.)