«Поэт сегодня...» Светлый вечер с Алексеем Шмелевым (25.06.2018)

А. Пичугин

— В студии светлого радио приветствуем вас мы: Алла Митрофанова —

А. Митрофанова

— Алексей Пичугин —

А. Пичугин

— И сегодня у нас в гостях здесь, в этой студии, поэт Алексей Шмелёв. Алексей также организатор арт-пространства «Мужской голос». Здравствуйте.

А. Шмелёв

— Здрасте.

А. Пичугин

— Поэзия в начале двадцать первого века — вот новых имён для непосвящённого читателя практически не слышно. Вам не кажется, что поэзия находится в такой нише, до которой добираются далеко не все? И что-то случилось на переломе веков. Последним, может быть, был Борис Рыжий — таким поэтом, которого читающие люди, относительно читающие, знали. Потом вот что-то произошло, мне так кажется, что поэзия в эту нишу попала, крепко там сидит и уже ребята, которые начинают интересоваться литературой, с трудом себе представляют, что же у нас происходит именно в стихотворном пространстве.

А. Шмелёв

— Я бы так не сказал, потому что и Борис Рыжий стал известен во многом после того, как вышел спектакль Фоменко «Рыжий».

А. Пичугин

— Сразу, да?

А. Шмелёв

— Да, потому что до этого Рыжий, да, он выиграл несколько премий литературных, он был известен в литературных кругах, но массовой общественности как бы... много книжек в книжных магазинах его не было. И в принципе, если взять тот же самый Серебряный век, посмотреть на тиражи книг Блока, у Северянина, по-моему, был самый большой тираж, просто запредельный — 10 тысяч. Другое дело, что потом большая часть населения стала образованной, и уже появилась поэзия для масс. Я бы всё-таки шестидесятников к этому пространству отнёс.

А. Пичугин

— Миллионные тиражи...

А. Шмелёв

— Да, миллионные тиражи и всё такое. Но опять же в то же время существовал Тарковский, которого особо-то никто и не знал.

А. Пичугин

— Я даже не говорю сейчас про массовую поэзию. Действительно, у поэтов того времени, у поэтов 70-х годов, вообще в поэзии и литературе того времени двойное дно: с одной стороны, мы видим замечательного, действительно талантливого, прекрасного поэта Юрия Кузнецова — сейчас можно перечислять только полпрограммы фамилии того времени. Да, и видим Самое Молодое Общество Гениев (СМОГ) — смелость мысли, образ, глубина: Губанова, Алейникова, у которых при жизни не напечатано ни одной строчки, Наталия Ануфриева туда же, хотя и в другом направлении, но тоже при жизни ни одной строчки — это всё те же 60-е, 70-е годы.

А. Шмелёв

— Я не считаю, что сейчас в поэзии какие-то проблемы происходят. Сейчас на самом деле огромные тиражи у поэтических книг. Вот недавно вышла книга «Живые поэты» — «Эксмо» издало. По-моему, уже 13 тысяч экземпляров раскуплено.

А. Митрофанова

— Мы об этом ещё поговорим — о живых поэтах. Мне кажется, это какая-то перекличка с «Обществом мёртвых поэтов», хотя, может быть, я и ошибаюсь. Я просто думаю: вот Лёша задал вопрос о том, каково сейчас место поэзии. Мне кажется, как раз, наоборот: всё несколько устаканилось и вернулось на круги своя. Ведь феномен популярности поэтов Серебряного века — это феномен, связанный с тем, что их читали практически все грамотные люди того времени. Грамотных людей в то время было в разы меньше, чем сейчас, при том, что уже начиналась вот эта программа по устройству школ в сёлах, деревнях и так далее, чтобы сделать образование более доступным. Но вместе с тем, всё равно людей, которые принадлежали к читающей аудитории, было намного меньше, чем, в принципе, людей, которые были так или иначе грамотные. И вот сейчас, мне кажется, тоже, что поэзия — это такой удел некой элитарности, что ли. А то, что было как раз в 60-е и в 70-е — это, скорее, такое исключение, когда поэт в России действительно стал больше, чем поэт. А сейчас, мне кажется, всё вернулось немножечко на своё место. Но вот это, скорее, исключение, чем правило, по-моему, — такие эпохи, как шестидесятники, явления того времени.

А. Шмелёв

— Да нет, я бы не стал так категорично говорить. Мне кажется, что работа с информацией изменилась, то есть появление интернета очень сильно изменило... интернет повлиял на всю жизнь, на все сферы жизни. То же самое поэзия: сейчас есть паблики-полумиллионники — то есть те же самые стадионы. Безусловно, сейчас как бы отсев немножко другой. В Советском Союзе была цензура, и ты должен был пройти определённые кордоны, чтобы тебя напечатали, а если тебя напечатали, чтобы тебя узнали, потому что не было возможности зайти в интернет. Но сейчас любой человек, написав стихотворение, может его выложить в интернет и получить миллионы просмотров — ну по большому счёту. То есть в принципе миллионы людей, интересующихся поэзией, в России сейчас существуют. Другое дело, что настолько разнообразен выбор этой поэзии сегодня: рэп тоже претендует, допустим, на поэзию сейчас — какие огромные у рэпа сейчас аудитории. То есть сейчас просто она очень размылась, и сейчас у каждого есть возможность найти себе то, что ему по душе. Здесь уже проблема вкуса, скажем так.

А. Пичугин

— Вкуса ли? И в интернете... Мне говорят, что есть замечательный автор, я понимаю, что я о нём никогда не слышал, я его иду искать в интернет, несмотря на то, что я стараюсь следить за тем, что происходит в мире поэзии, за новыми именами, за тем, что выходит. Я никогда не слышал, я иду в интернет, нахожу на портале «Стихи.ру» — один из не то что лучших, там, честно говоря, свалка...

А. Шмелёв

— Но самый массовый...

А. Пичугин

— Но всё равно помойка, потому что там есть как прекрасные поэты, совершенно замечательные — у вас там страничка есть — так есть люди, которые пишут друг другу поздравления и праздничные срифмованные тосты. Я вижу, что есть там какой-нибудь Иван Петров — действительно талантливый, хороший поэт, о котором я никогда не слышал, мне говорят, что ну как же, вот его все знают. У него действительно подписчиков в блогах несколько тысяч. Но я, например, если бы мне кто-то не сказал, и не узнал бы никогда. Но опять же, с другой стороны, придя в книжный магазин, я, скорее всего, не найду поэтических сборников там вовсе, по крайней мере поэтов современных, или это будет задвинуто на такую дальнюю полку, что мимо неё все будут проходить и не обращать внимания. Вот именно поэтому я и начал программу с того, что находится поэзия где-то в своём таком укромном уголке, куда многие добираются, но далеко не все, в отличие даже от той же современной русской прозы, где пишут многие, естественно, в тысячи раз больше, чем доходит до читателя. Но с прозой как-то всё-таки проще.

А. Шмелёв

— Безусловно. Но я останусь при своём, что это дело вкуса, просто сейчас аудитория размыта. Ну да, человеку нравится читать плохую поэзию. Зритель дорастёт... здесь же не надо ориентироваться на зрителя, что вот мне нужны миллионы читателей. Зачем?

А. Пичугин

— Да, не будет.

А. Шмелёв

— Это же не ради читателей это всё делается.

А. Митрофанова

— А ради чего? Как вы для себя определяете, зачем вы этим занимаетесь?

А. Шмелёв

— Это никак не определяется. Рыжий, по-моему, очень точно сказал, что трагедия человека-поэта в том, что он не может писать не в рифму. У тебя начинается вот это интересное ускорение сознания, как Бродский говорил, и ты можешь это прервать или продолжить, то есть выловить из миллиона комбинаций в этом ускоренном потоке какие-то слова, которые ты сам не ожидал даже, что они к тебе придут.

А. Митрофанова

— А когда вы это впервые почувствовали?

А. Шмелёв

— Это сложный вопрос. Потому что впервые какой-то такой набросок этого чувства, такой зародыш этого чувства, наверное, ещё в школе. Но вот до того, чтобы хоть немножко его приручить и научиться им управлять, наверное, очень много времени прошло — лет 10-12.

А. Пичугин

— А как это происходило у вас в таком мизансценическом плане? Вы начали писать что-то, вы куда-то свои первые наброски понесли, кому-то показывали? Или всё это писалось в стол для начала, а потом появился интернет и вы через интернет уже работали? Или вы нашли каких-то, как вам казалось, или действительно мэтров, с помощью которых вы вышли к первым читателям?

А. Шмелёв

— Тут всё вместе было. И в школе я как-то уже на гитаре учился играть, и во дворе с ребятами, там — прочти стихотворение, спой песню. Потом как раз через интернет, только-только он начал раскручиваться, и там разные премии, конкурсы — они же всё время в интернете мелькают. И вот мне кто-то из друзей скинул: вот попробуй здесь поучаствовать. Я поучаствовал, выиграл. Потом с Алексеем Иольевичем Витаковым познакомился, он меня на «Осиянное слово» привёз. Там я познакомился с кучей интересных поэтов: с Еленой Исаевой — она меня привезла уже на форум к Римме Казаковой. И так вот меня за руку просто брали и вели от одного человека к другому. Но опять же это не совсем имеет отношение к этому чувству, про которое я говорю, когда пишешь стихотворение. Это, скорее, влияет на формирование тебя, на формирование твоего вкуса — вот на что это влияет в большей степени. То есть вряд ли можно стать хорошим поэтом, если ты просто этого захочешь — не уверен.

А. Митрофанова

— Как знаете, мне очень нравится определение писателя Максима Яковлева: писатель это не тот, кто может писать, а тот, кто не может не писать. Получается, что это ты — инструмент языка, а не язык — это твой инструмент. Как Бродский говорил, что поэт — это инструмент языка. На самом деле, может быть, ты и хотел бы выбрать для себя что-то иное, но вот это просто не про тебя история — не ты выбираешь.

А. Шмелёв

— Да, но не писать-то можно, всегда можно: если тебе что-то идёт, а ты понимаешь, что у тебя сейчас не хватает ресурсов внутренних каких-то это всё переработать, то всегда можно сказать «стоп», выключить кнопку и лечь спать. Ну, в принципе можно.

А. Митрофанова

— Да? А вы так часто делаете?

А. Шмелёв

— Нет, в последнее время не часто. Но когда совсем плохо с этим управлялся, то делал. Но это не совсем такое приятное состояние, оно такое пограничное.

А. Митрофанова

— Это вы про что сейчас?

А. Шмелёв

— Про написание стихотворения.

А. Митрофанова

— А почему оно пограничное?

А. Шмелёв

— Потому что... вот я недавно с кем-то общался, с каким-то умным человеком, он говорит, что, наверное, есть какая-то книга про то, что поэт ускоряет время вокруг себя, когда он входит в это состояние. И это на самом деле не противоречит тому, что Бродский говорит — это высшая скорость работы сознания, она уже на границе с подсознанием начинает работать, когда ты уже не понимаешь: это ты или не ты, у тебя вот воздух вокруг становится гуще, когда ты пишешь стихотворение. Это очень энергоёмкое такое состояние: с одной стороны, состояние эйфории, а с другой стороны, из этой эйфории очень быстро в опустошение можно прийти.

А. Митрофанова

— А как же потом работа над стихотворением, над тем, чтобы оттачивать строчки и так далее? Я не знаю: вы делаете это? Хотя вы делаете, потому что, судя по тому, что вы публикуете вы в «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)», я часто вижу стихи, допустим, 2013–2018 год, и я так понимаю, что вы дорабатываете текст. И, например, стихотворение «Ольга», которое меня поразило просто, я его увидела в «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)», про... не буду его сейчас цитировать, думаю, что, может быть, вы его сами прочтёте — у него же два разных финала. Почему это так?

А. Шмелёв

— Потому что вот как раз когда написалось изначально, написалось не совсем так, когда можно сказать «да» — оно как бы на четвёрочку. Ты всё равно вы выкладываешь, потому что интернет-пространство тебе диктует... ну как бы ещё возраст такой, когда тебе ещё хочется подписчиков в то время. А потом всё равно в тебе живёт, что ты не доделал, что ты недосказал, что ты сказал не то, что должен был сказать, что ты головой додумал финал, а не выловил его оттуда.

А. Митрофанова

— А прочтёте его, можно?

А. Шмелёв

— Да, конечно. Я прочту в финальном варианте:

«— Ты, горе и величие несущая в горсти,
души моей язычество прими или крести.
Скажи мне, Ольга, видно ли, при тусклом свете дня
тебе — святой, — как идолы горят внутри меня?
Мы все, как свечи, выгорим на медленном огне,
ты, выпитая Игорем, зачем явилась мне?

— Затем, что стоит сжечь иных, чтобы спасти семью,
затем, что сердце женщины баюкает змею...
Затем, что всякий идол мал под полною луной.
Затем, что ты всё выдумал!
Мне страшно тут одной...»

А. Пичугин

— Алексей Шмелёв, поэт, у нас в гостях. И я напомню, что Алексей также возглавляет культурный проект «Мужской голос». Кстати, «Мужской голос» — что это такое? Почему именно «Мужской голос» — это собрание поэтов-мужчин?

А. Шмелёв

— Да, собрание поэтов-мужчин и музыкантов. В 2012 году мы так с поэтом Иваном Куприяновым и музыкантом Виталием Веникеевым решили, что мы хотим в клубы выходить. Потому что, как ни странно, вот эта клубная поэзия такая — яркая вспышка — она буквально длилась вот пару лет: 12-й, 13-й, 14-й год, когда были потрясающие поэтические дуэли «Слово за слово» — мы каждую неделю ходили на Сретенку. Потом концерты «Мужского голоса», я не помню, чтобы у нас меньше 120 человек было на концертах.

А. Пичугин

— И это не поэтические клубы или клубы бардовской песни, это обычные, нормальные клубы.

А. Шмелёв

— Обычные клубы, скажем так, кафе-клуб — в таком смешанном формате, где есть сцена, где есть свет, где есть звук, есть столики. И мы как-то так познакомились, и потом к нам начали присоединяться поэты. Нам многие, на самом деле, писали, хорошие поэты писали. Я им отвечал, что у нас не по уровню крутости, а мы вот встречаем где-то на фестивале человека, и все вот так на него посмотрели и сказали: «Вау! Какой же ты крутой! Мы бы хотели с тобой дружить и вместе вступать». И этот человек: «А я с вами хочу дружить и вместе выступать». И вот какая-то личная ещё связь. У нас сколько? — участников девять в проекте сейчас. Но мы все общаемся, хотя редко выступаем в последнее время, потому что у всех семьи, работа.

А. Пичугин

— А что с форматом случилось клубным, почему он стих? Действительно, не слышно практически ничего.

А. Шмелёв

— Очень интересный момент: я не знаю, почему так произошло. Может быть, это как раз уже новое поколение... Допустим, пять лет разницы в возрасте 20 лет, мне кажется, это очень... сейчас, наверное, действительно рэп собирает...

А. Пичугин

— Вот: у меня именно такой ответ был на этот вопрос. Что-то как раз с 14-го года начало происходить, когда... не люблю термин «русский рок» и термин «русский рэп», но вот то, что за этим скрывается — за этим очень общим термином — оно стало выходить в клубное пространство на каком-то новом уровне. Если в 90-е годы были, условные, «Рабы лампы» и ещё несколько групп, которые претендовали на поэзию, то сейчас их гораздо больше, темы гораздо шире, ну и молодёжь, которая могла ходить вот с 2012-го по 2014-й, примерно в эти годы, на поэтические мероприятия в клубы, они, скорее, теперь ходят на что-то такое — «пост-витч-хаус» называется — электронная музыка и стихи. Вот сейчас группа «Аигел» вдруг выстрелила — татарский рэп с очень неплохой поэзией, и очень жёсткая, но при этом очень качественная электронная музыка — она собирает полные клубы. Может быть, это наследник такого формата.

А. Шмелёв

— Ну она классная на самом деле. Я ещё в Казани с ней когда общался, может быть, лет семь назад, и тогда были такие полупустые залы. Опять же всему своё время. То есть вот доделала формат. Она пела тогда песни под гитару, очень классно, очень хорошо, но, видимо, это было не её. Сейчас вот таком формате — это...

А. Митрофанова

— А если вернуться к названию «Мужской голос». Кстати, вы когда говорили, что у вас там только мужчины-поэты объединились и вам как-то хорошо, у вас такое очень совместное творчество и начало, которое даёт, видимо, энергию, вы ею обмениваетесь друг с другом и так далее. А сидела бы на моём месте феминистка, она бы сказала, что ну вот, конечно, мужчины объединились, а как же женщины и так далее. А я спрошу иначе, потому что, вы знаете, для меня мужчина-поэт — это в каком-то смысле даже инопланетянин, потому что это человек, который обладает невероятной энергетикой, харизмой, но при этом ведь поэтическое начало, оно настолько... мне кажется, что стоять при этом крепко на ногах на земле — то, чего, например, женщина очень хочет от мужчины, с которым она рядом, — не всегда получается. Как вы это совмещаете, как вы находите баланс между вот этим полётом вашим, эйфорией, вдохновением и устойчивостью вот здесь, в земной жизни?

А. Шмелёв

— Я умышленно заземляюсь, то есть у меня работа совсем не поэтическая: стройка дизайн-интерьеров — последние два с половиной года почти. Потому что как только я ухожу в какую-то творческую сферу работать: организация мероприятий или что-то такое, — то у меня и поэзия уходит, мне всё время нужно через преодоление. То есть мне надо, чтобы у меня работа была из другой сферы, из другой области, то есть желательно с такими мужиками как бы непоэтическими, а наоборот, через которых можно другую энергию воспринять. И, может быть, вот за счёт этой разницы потенциалов и создаётся это напряжение поэтическое у меня.

А. Митрофанова

— Вы знаете, очень интересно. Я почему-то думала, что для вас, ну как для Пушкина — Пушкин как наш профессиональный, или там Достоевский, профессиональный писатель, который получает деньги за свои книги, за публикации и на этот доход содержит семью. Я почему-то думала, что у вас тоже. И хотела как раз спросить: а как сегодня выживать с этим? Невозможно, да?

А. Шмелёв

— Нет-нет. Ну какие-то корпоративы у меня случаются, вот Виталий Винекеев, который как раз у нас музыкант проекта — безусловно. Но это так просто — вишенка на торт. Естественно, когда жена, ребёнок появились, я понял, что, нет — какие книжки? Книжки — это вот издал... Я успокоился просто. Вот у меня чего-то было такое раньше, что кому-то втюхать свою книжку — да читатель сам тебя найдёт, на самом деле.

А. Пичугин

— Он, может, ещё и вернётся. Потому что многие поэты, которые пишут с 70-х, с 80-х годов, для них очень важно издать бумажную книгу, чтобы это вот в руках лежало. Мы часто здесь, в этой студии, обсуждаем с кем-то смерть бумаги. Одно время, в начале 2015 года, к нам просто толпами приходили люди, известные, интересные, у которых всегда было что сказать по этому поводу. И все, конечно, ратовали за сохранение этого формата. И даже перед вами книжка-то лежит.

А. Шмелёв

— Ну да. Книжка — это отдельное произведение искусства, здесь художник работал, здесь дизайнер работал, здесь я тоже мысленно выстраивал эти тексты — это отдельно как бы...

А. Пичугин

— Ну да, безусловно. Как альбом, который можно... Приходили ребята, они интересную штуку придумали: мы не будем издавать альбом на диске — многие уже не издают — мы делаем красивую картонку формата компакт-диска и на ней пишем сзади код и стоимость, за которую по этому коду можно скачать нашу музыку. У них хотя бы картонка в виде обложки сохранилась, а скоро всё это уйдёт в интернет, в плане музыки, и будет какой-нибудь маленький тираж на виниле, на компакт-дисках никто не будет издавать. И всё, всё остальное: хочешь — смотри, покупай. Так же, наверное, и с книжками. Ну что — тираж... Сколько у вас тираж?

А. Шмелёв

— 500.

А. Пичугин

— 500 экземпляров — это именно тот тираж, который отвечает современной потребности человека в бумажной книге стихов.

А. Шмелёв

— Это тираж, который отвечает моему читателю. То есть зачем я буду издавать три тысячи, если у меня расходится 500?

А. Митрофанова

— А вам не досадно от того, что 500 экземпляров ваш тираж, соответственно, и таково количество ваших читателей?

А. Шмелёв

— Нет, вообще не досадно. Читателей намного больше, просто людей, которые хотят книгу, их вот столько.

А. Митрофанова

— Всё-таки мне кажется, что для поэта момент признания очень важен. Ведь хочется быть услышанным. Я не знаю... редкие люди были согласны писать в стол. Вы не пишите в стол, понятно, вы публикуетесь в интернете, у вас действительно большая аудитория, и вас знают. Но я думаю, что это всё же не аудитория, условно говоря, федеральных каналов. Я просто смотрю на вас: вы настолько спокойно об этом говорите, у вас нет этих амбиций. И вы от этого не зависите, вам легко, наверное, это правильно. Это изначально так было или вы к этому пришли?

А. Шмелёв

— Не знаю, вот поэзия — я могу с верой параллель провести. Это то же самое, что рассказывать: «Послушай вот это стихотворение, оно же гениальное! Там такой автор... ну ты послушай, вот я сейчас тебе прочитаю». Ты читаешь, человек такой: «Ну да». — «А вот теперь вот это». — «Ну да». То есть ты можешь прочитать хорошее стихотворение и плохое, и он скажет «ну да», «ну да». То есть это то же самое, что: «Пойдём, я тебе покажу, где Бог», — но если человек не готов, то куда его вести как бы? Если федеральные каналы не готовы сегодня к поэзии, то зачем? Федеральные каналы для другого существуют, и они свою поляну держат...

А. Митрофанова

— Ну ладно, Бог с ними. Вы очень интересную аналогию провели с верой и с тем, что человека, когда он не готов, наверное, не стоит к Богу пытаться привести.

А. Шмелёв

— Конечно. И это самого себя разрушать, то есть когда человек не готов что-то воспринять, ты ему это будешь вдалбливать — зачем?

А. Митрофанова

— А как вы сами к Богу пришли? Вы же верующий человек, насколько я знаю.

А. Шмелёв

— Верующий — это как бы сложно... Верующие люди, наверное, в монастырях в большей степени. У меня была трагическая такая ситуация: у меня сестра заболела очень сильно, мы поехали в монастырь. И я пожил в очень строгом монастыре, который по афонскому уставу живёт, суровый там был распорядок дня. И вот там я в первый раз почувствовал, что есть, да... Но это же всё время ты... как только ты что-то понял, что ты понял, тебя всё время по носу щёлкает судьба: да чего ты понял? Раз — ты ничего не понял. И всё время какие-то новые... как правило, это потрясения тяжёлые, они влияют: как бы шелуха спадает, ты остаёшься наедине с собой, наедине с мирозданием, и вот тогда есть возможность пообщаться.

А. Митрофанова

— Вы знаете, я поэзии читаю гораздо меньше, чем смотрю кино, но даже в современном кино какие-то лучшие, прорывные такие фильмы, которые попадают на Каннский фестиваль или которые претендуют на то, чтобы быть каким-то высказыванием, по большому счёту в каждом из них можно найти вот этот мотив выяснения отношений с Небом. Искусство как способ человеку достучаться куда-то туда, попытаться понять: есть там какое-то окно или хотя бы форточка, или хоть что-то. Или, может быть, обозлившись на что-то в жизни, закрыть её со своей стороны, чтобы уже туда больше не проходить и так далее. Поэзия — это тоже своеобразный инструмент, условно говоря, в кавычках, выяснения отношений с Небом или это всё же про что-то другое для вас?

А. Шмелёв

— Я вот химик по образованию. Вот как электрон одновременно и частица и волна, так же и человек одновременно и антенна, и генератор, то есть он может и воспринимать что-то, вот именно что летает вокруг, и в то же время может преобразовывать то, что он получает из пространства. И вот я думаю, что любой человек наделён актом творить, именно этим он, наверное, и связан с Создателем. Ну у кого-то получается хорошо табуретки делать, у него реально талант, и он через это творит, он через это энергию созидательную проявляет. Поэзия, наверное, в какой-то степени — это терапия, то есть это терапия и для себя, и для читателя в конечном счёте. То есть это, наверное, какие-то проработки, что ты даже уже это отпустил, то есть ты написал и отпустил, а кто-то со слезами на глазах к тебе подходит после концерта и говорит, что «я проплакал весь концерт и сейчас мне светло».

А. Пичугин

— Давайте к стихам вернёмся. У нас потом небольшой перерыв и продолжим программу.

А. Митрофанова

— Что-нибудь прочтёте нам на ваш выбор?

А. Шмелёв

— Хорошо. Да, я могу несколько прочитать:

«Только-только пелёнки
ты сменил на штаны,
как закончилась плёнка
на бобине Луны.
Ты готовился к роли
и играл на века,
а итоговый ролик —
облака, облака...
Иже на небеси нам
будет всем хорошо,
что, скажи, кроме сына,
у тебя за душой?
Горло сдавит вина и
страх возьмёт за плечо.
— Я не знаю. Не знаю,
есть ли что-то ещё...»

«Попытка выйти за границы
не увенчается добром —
купи коктейль на пляже Ниццы,
а лучше чистый тёмный ром.
И опрокинь его на пару с
той, что с тобою делит быт.
И пусть вдали белеет парус,
и мачта гнётся и скрипит.
И пусть в закатном мягком свете,
чеканя на песке следы,
смеясь твои играют дети,
не зная горя и нужды.
Пусть будет осень или лето,
не важно век и год какой...
Тому, кто не достоин света,
порой даруется покой».

А. Пичугин

— Поэт Алексей Шмелёв в гостях у светлого радио. Алла Митрофанова, я — Алексей Пичугин. Через минуту мы в эту студию снова вернёмся.

А. Митрофанова

— Ещё раз добрый «Светлый вечер», дорогие слушатели! Алексей Пичугин, я — Алла Митрофанова. И напоминаю, что в гостях у нас сегодня поэт Алексей Шмелёв — основатель, организатор культурного арт-проекта «Мужской голос», о котором мы уже немного поговорили. Но, знаете, Алексей, когда я слушала стихотворение, которое до перерыва вы читали, там, я так понимаю, упоминается ваша жена, и вы о ней говорите «та, с которой делишь быт». Я думаю, что для женщины важно быть всё-таки, если она спутница поэта, для неё важно быть ещё и музой. Вот, скажите... я здесь даже не обязательно о вашем личном опыте спрашиваю, но я вспоминаю, как у Данте — у него была, соответственно, Беатриче, которая чуть ли не проводник, по сути так и есть, его проводник, его такая светлая звезда и дорога в рай через все эти круги ада. А у Данте ещё при этом была реальная жена, которая стирала, мыла, воспитывала детей и так далее, которой все эти лавры славы не достались. Почему так в поэтическом сознании происходит? Почему есть одна женщина, которая муза и она вдохновляет, а другая, которая принимает на себя всю тяжесть этой жизни, и при этом остаётся незамеченной фактически?

А. Шмелёв

— Да мне кажется, всё не так на самом деле.

А. Митрофанова

— А как? Расскажите, порадуйте меня, пожалуйста, а то я переживаю.

А. Шмелёв

— Есть внешнее, а есть внутреннее. У меня вот какие-то стихи подростковые посвящены девушкам, в которых я был влюблён. Но глубина этих стихов, на мой взгляд, моего личного переживания, сейчас я это понимаю — она совсем другая, она гораздо более поверхностная. То есть там «делишь быт» не просто так сказано: вот именно когда ты начинаешь делить быт с человеком, это может быть гораздо возвышеннее, чем страдать по далёкой звезде.

А. Митрофанова

— Какие потрясающие слова! Спасибо!

А. Шмелёв

— Я сейчас вообще не лукавлю.

А. Митрофанова

— А я вижу, да.

А. Шмелёв

— Вот когда сын появляется, чего-то ты делаешь, тебе не хочется этого делать, но потом тебе эта радость возвращается втройне. Это же ограничение... то есть всё время мы на этих качелях — что себе можно позволить, что себе нельзя позволить. И вот когда человек только в ограничения уходит, наверное... вот я хожу в монастырь — у меня ни одной строчки не написалось. Только ограничения тогда в другое уводят — это путь через смирение, через отказ от страстей.

А. Пичугин

— Но это смотря какие ограничения, в чём и где. Если в монастыре — это одна сторона. Кто-то вообще считает, что человек, придя к вере, перестаёт писать хорошие стихи, потому что он попадает в систему ограничений, которая ему мешает поэтически как-то высказываться.

А. Шмелёв

— Я так бы не сказал, что совсем... Здесь, скорее, зачем ему это потом становится нужно? То есть если человек уже может так общаться, то зачем ему потом стучать в закрытую дверь, стучать в окна, светить, лазерной указкой пытаться чего-то на потолке нарисовать.

А. Митрофанова

— Когда есть дверь, которая открыта. То есть всё-таки инструмент общения?

А. Шмелёв

— Я бы сказал, что, может быть, это даже инструмент общения с Создателем в себе, то есть это не то, что сейчас ты раз — открыл дверь на небо, нет, это ты говоришь сам с собой, и ты как бы являешься одновременно и создателем и творением. Тут вот такой момент, скорее, ближе.

А. Митрофанова

— Вы в этом стихотворении ещё ссылаетесь на Булгакова, когда говорите, что «кто не достоин, тому даруется покой». И я сразу вспоминаю пушкинские строки, что «на свете счастья нет, но есть покой и воля». По-моему, где-то тоже вы к ним апеллировали в каких-то ваших стихах.

А. Шмелёв

— Да, я сейчас попробую вспомнить. Я вообще люблю чужие строчки брать, там же у меня «и опрокинь его на пару с... И пусть вдали белеет парус». То есть мне нравится ещё...

А. Митрофанова

— Заимствованиями заниматься?

А. Шмелёв

— Это даже не то что заимствование...

А. Пичугин

— Это у музыкантов называется «цитировать».

А. Митрофанова

— Цитирование, да.

А. Шмелёв

— Это не то что я беру, чтобы процитировать. У меня такое ощущение, что я в этот момент как-то вот так: «А, Лермонтов, ну чего, что ты на это скажешь?» — какой-то такой у меня азарт ещё есть.

А. Митрофанова

— А по-моему, это здорово.

А. Шмелёв

— Потому что все немножко с пиететом таким относятся: это же Пушкин!

А. Митрофанова

— Это же памятник! А он, на самом деле, живой человек.

А. Шмелёв

— Да, я поэтому люблю надёргать каких-то вот... если оно приходит, не то что я сижу и думаю: «Какую мне строчку сейчас взять у Пушкина?»

А. Пичугин

— Сегодня несколько раз уже вспоминали Бориса Рыжего, это у него там доведено до абсолюта, когда «С плоской „Примой“ в зубах: кому в бровь, кому в пах...» — у него почему-то из Мандельштама много. Или «нас с тобой прокатили на А и на Б, поглядели, кто первым умрёт» — это у него всё цитируется, цитируется, но вплетается абсолютно в свою какую-то канву.

А. Митрофанова

— Мне кажется, что для поэта это, наоборот, какая-то такая... для человека, который видит, как живут его стихи, наоборот, это своеобразная награда, когда он видит, что с его строчками взаимодействуют другие люди. Я сейчас из пограничной сферы приведу пример: поэт-песенник Александр Шаганов, который написал среди прочего стихи для песни «Про коня»: «Выйду ночью в поле с конём». Мы с ним недавно общались, и я ему рассказывала, какие флешмобы есть в «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)», связанные с этой песней, что «выйду ночью в поле с котом, с кротом, с лосём, с слоном» и даже «с сурком» и так далее.

А. Пичугин

— Это с самого начала этой песни, по-моему, пошло всё.

А. Митрофанова

— Да. Но люди экспериментируют именно потому, что они считают эту песню своим каким-то достоянием. Я у него спрашиваю: «Вам не обидно? Вам, вообще, не горько от того, что вы написали эти стихи, а все считают, что это народная песня?» Он говорит: «Поверьте, для поэта нет большей награды, чем когда ты видишь, как ты действительно отпускаешь стихотворение и оно вот так идёт. Или песня родилась, и она практически за каждым застольем теперь повторяется». Поэтому то, что вы говорите про Пушкина, про Лермонтова — вот этот ваш азарт взаимодействия с ними, мне кажется, что они бы... понятно, что они у нас звёзды первой величины, но они бы это очень оценили.

А. Пичугин

— Вот выйдите на улицу, спросите, кто написал «поэт в России больше, чем поэт». 90 % скажут, что это Пушкин — совершенно точно.

А. Митрофанова

— Думаешь? Да ладно!

А. Пичугин

— Да. У кого ни спрашиваю, все говорят, что Пушкин — Евтушенко никто не вспомнит.

А. Митрофанова

— Давайте мы сейчас оставим в стороне наших классиков, вернёмся к вашим стихам — они потрясающие. Прочтите что-то ещё, пожалуйста.

А. Шмелёв

— «Такая сушь внутри, что кажется одна
оброненная мысль и я сгорю, как роща...
И влага есть на дне и не достать до дна,
и где-то счастье есть — я знал его наощупь.
Что воля и покой? — два тусклых фонаря,
они в его лучах нелепая подсветка...
Не предавай меня — не то во мне сгорят
последние слова, как высохшие ветки».

А. Митрофанова

— Спасибо большое! То самое стихотворение, где «на свете счастья нет, но есть покой и воля». А вы проживали когда-нибудь это состояние?

А. Шмелёв

— Конечно, да.

А. Митрофанова

— Да? Объясните, пожалуйста: про что это, как это вообще? Потому что для меня... я должна сознаться: у меня, наверное, очень узкий эмоциональный диапазон. Я их вижу, я понимаю, что если это Пушкин написал, значит, это некая аксиома, не потому что он для меня памятник, а потому, что я ему верю как человеку, доверяю ему. Но понять и почувствовать смысл этих слов, что «счастья нет, но есть покой и воля»...

А. Шмелёв

— Это как раз про поэзию и про поэтическое состояние, про состояние художника, когда он свободен, когда он просто вот идёт по улице и как-будто вне времени, вне эмоций. То есть он переживает эмоции не так, что... Вот я почему не очень люблю в современной поэзии, когда начинается спекуляция? Понятно, что если напишешь про то, как котёнка кто-то обидел, люди заплачут.

А. Пичугин

— А спекуляция какая?

А. Шмелёв

— Спекуляция эмоциональная прежде всего, когда вот головой написал.

А. Пичугин

— На чём?

А. Митрофанова

— Но это вот сейчас про котёнка Алексей сказал...

А. Шмелёв

— Я говорю, что если написать про то, как котёнка обидели, то человек, естественно, заплачет.

А. Митрофанова

— Вышибить коленкой слезу.

А. Пичугин

— А, всё, я понял, да. Да, тут абсолютно согласен.

А. Шмелёв

— Мне кажется, что художник тоже переживает этому котёнку, но он по-другому переживает. Он, скорее, карамазовски это переживает: там все сразу три брата Карамазовы в нём одновременно говорят: «Почему ребёнок страдает?»

А. Митрофанова

— Вместе с отцом.

А. Шмелёв

— Да. И вот в этот момент, когда всё это соединяется, наверное, это покой и воля, но опять же — не счастье, и опять же — не свет тому, кто недостоин света.

А. Пичугин

— Пушкин, наверное, в поздних стихах в большей степени отошёл от каких-то социальных тем, потрясений, которые выпадали ему в молодом возрасте. Вообще, поэт может от этого освободиться полностью? Или он всё равно будет зависеть так или иначе от социальных проблем, от политической составляющей того, что его окружает? Это тоже будет всегда влиять на творчество или можно полностью от этого абстрагироваться и писать замечательные стихи?

А. Шмелёв

— Я думаю, что поэзия уходит, когда человек врёт — нельзя врать. Если начинаешь врать — самому себе или окружающим — поэзия уходит от тебя. Другое дело, что ты можешь как бы отойти в сторонку, как Фандорин в фильме сказал: «Я, пожалуй, отойду в сторону», — а можешь участвовать в этом. И здесь уже каждый решает сам: твоя это битва или не твоя. У меня очень мало политических стихов, потому что... ну как-то у меня было пару лет, когда я как-то по молодости во всё это попытался влезть. А сейчас — ну зачем?

А. Пичугин

— Политические — это, наверное...

А. Шмелёв

— Социальные.. Это всё вместе, в основном это, как правило, обличалово.

А. Пичугин

— Ну не всегда, почему обличалово? Вот я смотрю у вас через большинство стихов какие-то социальные темы сквозят: «Где гаишники пьют „Алкозельцер“, перед самой парковкой в Аид, из подземки выходят индейцы, принимая торжественный вид». Всё равно это проскальзывает, я даже готовясь к программе, и до этого читал ваши стихи, я практически ни одного не нашёл, где бы вот эта проблематика даже в проброс бы не проскальзывала.

А. Шмелёв

— У меня это, скорее, повод для самоиронии. Наверное, все эти вещи — это ирония и самоирония. Вот я хочу сейчас прочитать, немножко контрапункт такой сделать. Как раз у меня есть друг-художник Александр Лобанов — артист, актёр «Большой разницы», и поэт Иван Куприянов — вот такой собирательный образ их, вот у меня ему обращено стихотворение:

«Не надо говорить про душу
её на самом деле нет...» —
Сказал, дожёвывая суши,
мой друг художник и поэт.
Ну нет, так нет. Скользит беспечно
мой взгляд по плоскости стола.
Нам не к лицу бодяжить с вечным
свои насущные дела.
Нам не к лицу бодяжить с делом
своё желанье закурить.
Официант взывает к телу,
и тело просит — повторить.
Мы побредём, шатаясь, к двери
делить по-братски барыши;
Что мне с того, что он не верит
в существование души?"

А. Пичугин

— Угу, замечательно. Про вас написано на одном из сайтов, в «Читальном зале»: «Копал землю в Архангельске, валил лес под Подольском, убирал снег в Замоскворечье. Поэт, музыкант».

А. Шмелёв

— Это так давно было. Это, мне кажется, ещё в 18 лет я для какой-то газеты...

А. Пичугин

— Может быть, но это в подборке за 2016 год.

А. Шмелёв

— Значит, взяли откуда-то. Там уже столько после этого всего было.

А. Митрофанова

— А что было? Чтобы вы сейчас выделили?

А. Пичугин

— Зачем вы копали землю в Архангельске?

А. Шмелёв

— Это стройотряд был. У меня есть друг очень хороший Анатолий Константинович Суслин, он бригадир первого стройотряда «Целина-55» — из Одессы.

А. Пичугин

— Сейчас кто-то удивится, что стройотряды остались.

А. Шмелёв

— Сейчас они, да, такие... Мне понравилось, я когда ездил, мне понравилось. Там есть плюсы, есть минусы, но я больше плюсов вынес из этого.

А. Митрофанова

— Если бы сейчас вы писали такую характеристику на себя, вы бы о чём упомянули? Если это не валить лес в Архангельске или расчищать снег в Замоскворечье, чтобы там появилось?

А. Шмелёв

— Я могу вот из книжки прочитать: «Алексей Шмелёв. Родился 23 февраля 1987 года в Москве. Один из основателей культурного проекта „Мужской голос“. Стихи печатались в литературных журналах „Юность“, „Нева“, „Дружба народов“ и других. Женат. Есть сын».

А. Митрофанова

— Основное достижение — что есть сын. Вы тоже считаете, что сын — это ваше лучшее творение?

А. Шмелёв

— Да. Но как — «творение»? Это не совсем, наверное, моё. Это такое тоже мироздание. И стихи-то — это тоже не твоё творение, то есть это один из лучших подарков судьбы. Я отношусь к этому как к подарку.

А. Пичугин

— Люди творчества часто как-то устраняются от авторства. Вот фотографы особенно: «Ну что, это не я дерево вырастил, не я закат устроил, не я траву так красиво подсветил. Это всё сочетание, так сложилось, только увидел и нажал на кнопку».

А. Митрофанова

— Мне кажется, это нормальное такое отношение, потому что если художник начинает в центр мира ставить самого себя, здесь кончается искусство и начинается какая-то ерунда.

А. Пичугин

— Часто же иконописцы убирали с икон, вернее, не ставили на иконы никаких свидетельств своего авторства.

А. Митрофанова

— А если обратиться к вашему... есть проект «Мужской голос», а есть ещё вот этот проект «Живые поэты», в котором вы принимаете участие. Расскажите, что это такое. И я предположила в начале беседы, что это, может быть, некая антитеза к «Обществу мёртвых поэтов». Вы так отрицательно покачали головой. Расскажите, что это такое, вот «Живые поэты» — что это за объединение.

А. Шмелёв

— Андрей Орловский — главный генератор всего этого. Это поэты — это абсолютно его отбор, его вкус, его видение концепции. Как он в книжке написал, там не будет правильных стихов или не будет неправильных стихов, там будет поэзия в своём максимальном развороте, что она вот от этого до этого: там есть и рэперы, есть и классические прям поэты поэты — такой срез. И то, что сейчас уже 13 тысяч экземпляров этой книги раскупили, и её допечатывают, к ней есть интерес и её предзаказывают, очень хороший дизайн сделан. Знаете, я вот с Андреем... мы как-то виделись давно, с поэтической тусовки, но так подружились буквально год назад: просто встретились, увидели глаза друг друга и поняли, что, да, есть о чём поговорить. Я просто видел, как он горел всем этим, как он спал по пять часов за двое суток, в лучшем случае. И вот когда человек действительно горит и бескорыстно что-то делает и отдаёт самого себя, получается хороший продукт. Там опять же есть вопросы к эстетическим каким-то вещам, но это живой продукт, это продукт, в который вложена душа человека. Уже дальше каждый скажет, что мне это нравится или не нравится, но отрицать, что это хорошее произведение искусства — глупо.

А. Митрофанова

— То есть по сути это такой альманах, такой срез, панорама, я не знаю, как это ещё назвать, картина того, что такое современная поэзия в России.

А. Шмелёв

— Да. Мне нравится, что туда очень много вошло из того, что я застал на пике, вот 12-й,13-й год, вот эта клубная история — там всё это есть.

А. Пичугин

— Поэт Алексей Шмелёв в гостях у программы «Светлый вечер» на светлом радио.

А. Митрофанова

— Может быть, прочтёте что-то ещё из ваших стихов? Потому что мне нравится, как вы в руки берёте эту книгу и рассматриваете её — у вас меняется выражение лица.

А. Шмелёв

— «Всё тебе не хватает чего-то,
всё меняешь за городом город.
И работа тебе — не работа,
да и повод, как будто не повод...
Эта женщина рядом с тобою —
есть красивее, кто бы спорил...
Да и то, что зовётся судьбою,
лучше было бы встретить у моря.
И понять — нет любви безответной,
потому что любовь — есть служенье,
и что только движенье бессмертно,
потому что рождает движенье...
Оглянись на себя не во гневе —
в этом городе ты ещё не был.
И расти, как растут деревья:
одновременно в землю и в небо».

А. Пичугин

— Если нас сейчас слушают люди, которые, наверное, не могут себя отнести к знатокам современной поэзии, к поклонникам, но вот они слушают, им становится интересно. Куда можно пойти в интернете ли или провести вечер где-то — прийти на поэтический вечер, послушать стихи?

А. Шмелёв

— Я сейчас подвыпал, если честно, из как бы тусовки. Я сейчас только на «Живые поэты» и хожу, и «Мужской голос» периодически делает какие-то вечера. Честно говоря, я даже не знаю, что вот ещё посоветовать из такого, чтобы... Опять же «Живые поэты» — это если хочется такого драйва, то есть поэтического драйва. Это не совсем прийти, закрыть глаза и послушать, как орга’н... То есть это вот если человек хочет драйвового формата, то можно на «Живые поэты» сходить, если более такого театрального, то, наверное, на «Мужской голос». Хотя мы «Мужским голосом» и в «Живых поэтах» выступаем тоже.

А. Митрофанова

— Слушайте, а у меня прям перед глазами стоит этот образ ваш из только что прочитанных вами стихов: как растут деревья одновременно в землю и в небо. Вы знаете таких людей? Есть такие примеры у вас перед глазами, за которыми в этом смысле хотелось бы расти?

А. Шмелёв

— Да мне кажется, любой художник честный так и растёт. Он не может не заземляться, потому что ему иначе просто голову сорвёт, и он не может не думать о небе, потому что тогда он просто сгниёт.

А. Митрофанова

— Я Ван Гога сразу вспомнила: что с ним тогда произошло, если вот так вот мыслить? То, что он великий — мы понимаем прекрасно. Но то, что с ним произошло — это именно из-за того, что не хватало заземления? Как вы думаете?

А. Шмелёв

— Не знаю. Надо было, наверное, спросить у него. Если б я тогда жил, спросил, а так, издалека, я не готов ответить.

А. Митрофанова

— Да, вы правы. Вообще сложно сказать, что произошло с другим человеком, находясь на расстоянии лет и километров, но вместе с тем, когда я думаю: мы живём не только в горизонтальном измерении, но хочется надеяться, что ещё и в вертикальном. Очень непросто бывает в себе совместить и одно и другое. Очень часто эти два измерения вступают внутри нас в какое-то противоречие. Мы понимаем, что по законам жизни мы должны поступать вот так и вот так; а по законам того, что называется законом совести или законом вертикального роста, или, не знаю, в присутствии Господа Бога в нашей жизни, должны сделать другой выбор. И как решать эти конфликты, я не знаю. Вы как поэт чувствуете такие противоречия? Или у вас внутри всё гармонично?

А. Шмелёв

— Нет, конечно, чувствую. Я просто выбрал для себя позицию: если можешь поступить по совести, поступи по совести. Если не можешь, причём не можешь иногда не из-за того, что ты не хочешь, а просто иногда забываешь её, перестаёшь слушать, слышать, то потом как бы... Мы, кстати, с отцом Артемием Владимировым на фестивале «Традиция» — как-то в прошлом году у нас был такой диалог интересный...

А. Митрофанова

— Двух поэтов.

А. Шмелёв

— Да. Что как раз есть проповедь и есть исповедь. Но если уж ты не проповедник по натуре, тогда будь добр: хотя бы в том, что ты накосячил, разберись и попроси прощения.

А. Митрофанова

— Алексей снова книгу открыл.

А. Шмелёв

— Да, сейчас тоже интересно: когда говорим про состояние, про это ощущение творчества... Новые тексты прям целиком сваливаются так:

«Столько света вокруг —
с непривычки смотри не ослепни.
Пыль прекрасной звезды оседает на теле твоём.
И от этой пыли умирают все мухи и слепни.
Все, кто пил твою кровь и, напившись, кружил над гнильём.
Как красив этот свет.
Ты бы тоже мог стать этим светом.
Но ты слишком тяжёл.
Но грехи тебя тянут к земле.
Ты откроешь глаза и наутро не вспомнишь об этом.
Только пение птиц. Только солнечный луч на столе».

Вот это вот про это состояние — как это я опять же ощущаю. Я же не говорю, что так все должны ощущать творчество, написание стихов.

А. Митрофанова

— Мне очень нравится, что вы к себе не относитесь очень серьёзно. Как знаете, иногда: я художник, я так вижу! Вот это всё — такой пузырь начинает раздуваться вокруг человека, и он уже вообще не видит окружающих, потому что в поле его зрения только его собственное «я». Мне так нравится, что у вас этого нет. Спасибо!

А. Пичугин

— Это Алла прощается, потому что время нашей программы уже подошло к концу.

А. Митрофанова

— Да подожди прощаться, может быть, нам Алексей ещё что-нибудь прочтёт.

А. Пичугин

— Давайте, да, на прощание.

А. Шмелёв

— Я ещё парочку стихов прочитаю:

«Народы строят храмы на крови,

природа умывается бензином...

А мы всё о любви да о любви,

под руку выходя из магазина...

И пьём вино, похожее на кровь,

и под собой не чувствуем дороги...

Но если Бог и вправду есть любовь,

то с кем ещё мне говорить о Боге?»

«Смерти нет, просто тело земное
не годится для жизни иной.
Всё, что было распято зимою
непременно воскреснет весной.
Сколько нас, искалеченных бытом,
бойко рвущихся к целям чужим...
Но не будет у Бога забытых,
и не будет непринятых Им.
На Венере! Ах, на Венере,
мы однажды родимся опять...
Как же хочется в это поверить,
и всю жизнь про себя повторять...
Нас пилатит, каифит, иудит,
очерствляет и сводит на нет...
Стыдно будет.
И страшно нам будет.
А потом только вечность и свет».

И ещё одно:

" От горных вершин до земных низин:
повсюду следы наших лап.
Господи, я никудышный сын,
и никудышный раб.
Я не умею, как царь Давид
петь для Тебя псалмы.
Господи, мой непотребен вид,
мысли мои хромы.
Знаю: Твой мир справедлив и прост,
не мыслю о мире ином,
вот только, когда начинается пост,
приходят друзья с вином.
Так и припрёмся оравой всей
мы на небесный трап:
«Папа, я в гости позвал друзей...
Мы, правда, тихонько, пап».

А. Пичугин

— Замечательно, спасибо большое!

А. Митрофанова

— Спасибо огромное!

А. Пичугин

— Алексей Шмелёв, поэт, был гостем программы «Светлый вечер» здесь, на светлом радио. Алла Митрофанова —

А. Митрофанова

— Алексей Пичугин. До свидания.

А. Пичугин

— До свидания.