У нас в студии был филолог, переводчик, научный сотрудник Общецерковной аспирантуры и докторантуры, преподаватель Института классического Востока и античности Высшей Школы Экономики Максим Калинин.

Разговор шел о Евангельском учении о любви к ближним, как его понимали и толковали святые отцы, и что сегодня важно помнить об отношении к окружающим людям. Максим размышлял, что могут значить слова Христа о том, что если кто не возненавидит своих ближних и самой своей жизни, тот не может быть Его учеником, и как эти слова соотносятся с заповедью Господа о любви к окружающим нас людям, включая наших врагов. Наш гость поделился своим мнением, может ли гнев быть праведным, чем опасно безразличие, и каким образом теорию о любви к ближнему можно применить на практике.

Ведущая: Марина Борисова

---

Марина Борисова:

— «Светлый вечер» на радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие друзья. В студии Марина Борисова. И сегодня этот час с нами проведет Максим Калинин, филолог, переводчик, научный сотрудник общецерковной аспирантуры и преподаватель института классического Востока и античности Высшей школы экономики. Христос Воскресе!

Максим Калинин:

— Воистину Воскресе! Добрый вечер.

Марина Борисова:

— Максим, поскольку в это пасхальные дни очень хочется поговорить о главном, а главное для каждого из нас, я надеюсь, и наших радиослушателей-христиан, это любовь, заповеданная нам Христом как главная заповедь. Хочется разобраться, что же мы сейчас вкладываем в это понятие, насколько оно соответствует тому, что имел в виду Спаситель и что мы читаем в Евангелии. Насколько я себе представляю, в восприятии современного человека идеал любви это, когда ты принимаешь тех людей, которые входят в твою орбиту, такими, какие они есть. То есть ты им себя не навязываешь, ты входишь в их положение, берешь ситуацию в том виде, в каком ты ее получил. Но об этой ли любви говорил Христос? И эту ли любовь Он нам заповедовал. Ведь если вспомнить слова Спасителя, которые приводит Евангелист Лука: «Если кто приходит ко мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть моим учеником». Как такое, для нас очень странное, отношение к выбору соответствует нашим представлением о любви к людям?

Максим Калинин:

— Любовь не оставляет человека таким, каков он есть. Любовь это всегда побуждение к росту, хочется ли расти ей в ответ, как говорит об этом Рильке в переводе Пастернака, очень люблю это стихотворение. Или наоборот любовь человека толкает, укалывает к тому, чтобы он не успокаивался, а двигался дальше. В любом случае, любовь самого человека, ее переживающего, не оставляет на месте. Для моего любимого святоотеческого автора, преподобного Исаака Сирина любовь это всегда... он всегда испытывает несоответствие своего собственного перед величием любви. Поэтому ему хочется расти. Его мысль о Божественной любви прощающей не расслабляет, а наоборот побуждает к тому, чтобы этой любви соответствовать. Исходя из этого, исходя из такого образа любви, выстраиваются разные Евангельские парадоксы, ей посвященные. Ведь Христос говорит о любви не раз, и каждая фраза Его обескураживает. С одной стороны возлюбить своих врагов, тех, кого ты не считаешь своими. И Он говорит, если ты любишь своих, то тебе такой награды нет, потому что это легко, так все люди делают. С другой стороны, Он говорит про то, что нужно возненавидеть всех своих. То есть, казалось бы, врагов полюбить, своих возненавидеть и последовать за Христом. Это звучит и то и другое очень странно, и то и другое кажется странным и тяжелым понести. И после всего этого Христос еще говорит, что «Его иго благо и бремя Его легко». В этой непростой системе координат хочется разобраться. Я об этом давно думал, с того момента, как стал ходить в церковь, со школьных лет. И, пожалуй, для меня таким ответом послужило учение Исаака Сирина и других авторов его круга, тех, кого мы называем Сирийскими мистиками, которые нагорную проповедь и другие слова Христа постарались исполнить буквально, причем в очень тяжелое время, во время бедствий.

Марина Борисова:

— Как раз, мне кажется, нашим радиослушателям было бы интересно понять, что это было за время. Это приблизительно 7-й век, это Сирия, это арабское завоевание, это момент, когда, казалось бы, вполне христианское в основном население подвергается нашествию мусульман, которые насильственно обращают огнем и мечом всех завоеванных в новую веру.

Максим Калинин:

— Да.

Марина Борисова:

— То есть, это момент максимального противостояния, причем принципиального.

Максим Калинин:

— Да. Это не только Сирия, это еще и Месопотамия, это Иран. Сиро-Персидская церковь, церковь Востока, к которой принадлежал Исаак Сирин, находилась на территории Персии, давнего противника Византии. С Византией были постоянные войны. И христиане, жившие в Сасанидском Иране, всегда воспринимались, как потенциальные предатели со стороны Сасанидского правительства, со стороны шахов. Потому что соседняя Византийская империя — христианская, и получается, как шах Шапур в 4-м веке говорил, что вы находитесь здесь, а мысли ваши с кесарем, мысли ваши с чем-то заграничным. И отсюда христианам в Сасанидском Иране жилось тяжело. Но в 7-м веке, когда пришли арабы-мусульмане, стало еще тяжелее, потому что прежний мир привычный стал уходить, хотя в нем жилось непросто, а то, что наступало, было еще тяжелее, потому что проливалось много крови. К 651-му году арабы захватили Сасанидский Иран, они же заняли значительные территории Византийской империи, вслед за этим начались гражданские войны, вслед за этим начались эпидемии. Время было крайне тяжелое для всех жителей этого региона. И здесь, конечно, проблема разделения своих и чужих, проблема любви вставала особенно остро. Для преподобного Исаака Сирина, я бы сказал, что эта проблема встала даже еще раньше. Мы не знаем точно года его рождения, но как мы уже упоминали в одной из наших встреч, он после 676 года был поставлен епископом Ниневии патриархом Геваргисом. Почему 676 года? В этом году была преодолена схизма, был преодолен раскол, когда митрополия Фарса и, в том числе область Беф-Катрайя, включавшая в себя Катар и восточное побережье Саудовской Аравии, побережье со стороны Персидского залива, отделилась от Церкви Востока. И известны письма патриарха Ишоява III и народу и епископам этой области, где он призывал монахов обличить этот раскол, призывал к каким-то противостояниям, призывал их проявить ревность. И в области Беф-Катрайя рос преподобный Исаак. И мы знаем из одного из его жизнеописаний, что он относился к уважаемому церковному роду, что к его роду принадлежал знаменитый толкователь Писаний Гавриил Катарский. Следовательно, в своей юности он не мог избежать этих споров: соединяться с Церковью Востока, отделяться от нее, кто свои, кто чужие. Эти споры явно сопровождали его в молодом возрасте. То есть уже здесь он столкнулся с проблемой разделения своих и чужих. И в будущем он будет писать: не вникай. Казалось бы, он мог написать наоборот, займи такую-то точку зрения, отстаивай такую-то правильную позицию. Но преподобный Исаак Сирин даже споры относительно вероучения... советует монахам в них не вовлекаться и советует не читать соответствующую литературу. И дальше, когда наступает примирение, патриарх Геваргис забирает его, как юношу из известного рода Катарского, делает его епископом Ниневии. Но из других источников мы знаем, что время это было крайне тяжелое, и люди утратили в массе своей христианскую любовь. Известен современник преподобного Исаака Иоанн или Иоханен Марпенкайя, который написал большую, в пятнадцати книгах, историю мира в ожидании скорого конца Света. И он даже не столько из-за бедствий войны переживает, сколько из-за того, что люди утрачивают христианскую любовь, не считают нужным погребать убитых, считают нужным друг друга обманывать, для них закона и беззакония не существует, для них не существует никакой христианской любви. Вот в такой обстановке преподобный Исаак Сирин вдруг не просто пишет о любви, а возрождает идеал Евангельской любви, той самой парадоксальной, которая выражена в приведенных нами с вами, Марина, цитатах. Каким образом, какой путь нашел здесь Исаак Сирин? Вы, Марина, начали с цитаты о том, что ничто не должно заслонить Христа перед человеком. Как раз Христос для Исаака Сирина оказывается той точкой отсчета, из которой он вдруг находит возможным посмотреть на всех людей, как на своих, и пережить к ним горячую любовь. Для него Бог становится той точкой отсчета. Если ты будешь смотреть на человека рационально, даже принять человека с его слабостями, это уже конечно усилие. Все равно человек может просто исходить из того, что ему комфортно принять такие правила игры, но если человек окажется с ним несогласным, окажется к нему недружелюбным, то можно и не удержаться от гнева. Исаак Сирин говорит, что просто рассудочными суждениями какими-то в нашем повседневном общении с людьми мы все равно не найдем такой любви, которая позволит всех принимать и не разделять лиц. И опять принимать человека таким, какой он есть — здесь сразу возникают нравственные вопросы, приемлемо это или неприемлемо, может ли быть искренней любовь, если мы не можем разделить общие идеалы, общую веру, общие цели в жизни и так далее. Исаак Сирин, глядя с позиции Христа, говорит: люби человека ради его существа, не исходя из его дел. То есть пусть твоя любовь будет не иметь причины в его хороших поступках, или наоборот пусть твоя ненависть не будет иметь причины в его плохих поступках, а люби его, исходя из его существа. Он здесь использует Сирийский термин «кнома», означающий самость, самость не в смысле самозамкнутость, а в смысле человеческой целостности, человеческой природы. Люби его по подобию Бога. То есть он тут, во Христе, когда он предстоял пред Христом, как бы отрешившись от мира и от всех людей, он нашел такую точку, которая позволила говорить, что лица не различаются, всякий человек для тебя свой, никого ты не можешь ненавидеть из этой перспективы. Как представляется, здесь он нашел разрешение этих Евангельских парадоксов.

Марина Борисова:

— Максим Калинин, филолог, переводчик, научный сотрудник общецерковной аспирантуры и преподаватель института классического Востока и античности, проводит с нами этот «Светлый вечер». Максим, с одной стороны, такая логика понятна, она встречается у многих святых отцов. Но если мы посмотрим, что такое антитеза любви. Если мы предположим, что это не ненависть, а безразличие, не кажется ли вам, что подход принятия любого человека таким, какой он есть, сродни, скорей, не любви, а безразличию. В конце концов, мне так удобнее, чем мне мучиться, думать, как переубедить человека в чем-то или что-то такое сделать, чтобы человек о чем-то задумался, да какая мне разница. Вот такой он и такой, ну и ладно. Я буду ему мило улыбаться, и мы будем с ним в полном согласии друг с другом существовать, будучи уверены, что мы друг друга очень любим.

Максим Калинин:

— Это справедливое замечание, здесь может быть и безразличие. И возникает вопрос, с какой позиции я буду человека переучивать, буду его исправлять, буду его спасать. Есть знаменитое изречение Евангельское о том, что человек видит сучок в глазу брата и не замечает бревна в своем. Есть еще другие похожие изречения у святых отцов. Предположим, преподобный Марк Подвижник говорит, что как бы тебе, строя дом ближнего, пытаясь его спасти, не разрушить при этом собственного дома. Или Евагрий Понтийский говорит: как бы тебе, врачуя ближнего, самому не остаться не исцеленным. И Евагрий Понтийский и Марк Подвижник об этом говорят в частности в связи с гневом. Например, Евагрий Понтийский говорит о том, что... в своем слове о молитве удивительном, в русском переводе он доступен в сети, советую прочесть и он в своем слове о молитве говорит, что гнева справедливого, праведного вообще быть не может, потому что когда человек испытывает гнев на ближнего, он всегда себя помрачает, это всегда свидетельствует о его болезни. Евагрий Понтийский исходил из того, что исправить ситуацию всегда можно без гнева. Если не получилось обойтись без такого резкого гневного воздействия, то значит, просто не хватило ума, чтобы найти какой-то иной путь. Он такого пути придерживался. И Марк Подвижник говорит о разрушении своего дома. Возникает вопрос, как тогда проявить свое небезразличие, как можно способствовать исправлению, улучшению других людей, мира вокруг себя. Здесь мне очень нравятся рассуждения Исаака Сирина из его 37-го трактата второго тома, тоже доступен он-лайн, если вбить в поиск о Божественных тайнах и о духовной жизни, и там 37-й трактат. Там Исаак Сирин рассуждает о том, как переносить темное время, как переносить период помрачения. Он там говорит про удары пахэ, по-сирийски, удары совести, уколы совести. То есть он советует во всякой тяжелой ситуации, связанной с ближними в первую очередь, он там перечисляет разные ситуации: либо когда кто-то тебя чего-то лишил, либо когда кто-то тебе недоброе слово сказал, какой-то конфликт возник — он советует в этой ситуации... Тебе больно, ты несешь эту боль, боль для Исаака Сирина большое значение имеет. Он советует найти удар совести, укол совести в себе в этой ситуации. В этой ситуации моя совесть о мне самом, о мне самой, что говорит? И смысл здесь не в том, чтобы себя втоптать в грязь, самоуничижить и сказать, все, я никуда не... Вы знаете, и радиослушатели, думаю, знакомы с тем, что в церковной действительности человек сталкивается с тем, что доводит себя до невроза самобичеванием, или другие доводят его до этого состояния. А для Исаака Сирина здесь смысл в другом. Когда ты чувствуешь этот укол в себе, значит, что ты живой, ты не бесчувственный, ты живой. И, исходя из этого укола, мне очень нравится это слово «укола» или «удара», ты побуждаешься к чему-то, ты Богу предстоишь со своей слабостью, со своей собственной болью, уже не ближнего обвиняя, а в себе найдя этот укол, в первую очередь. И ты чувствуешь утешение. Для Исаака Сирина всякая молитва, в которой человек Богу представит свою собственную слабость, дает опыт утешения. И дальше он говорит, уже в другом месте, в 6-м трактате 3-его тома, что когда ты чувствуешь это утешение от Бога, понимаешь, что всякий другой человек слабый этого утешения тоже заслуживает. И получается у тебя уже нет ревности к другим людям, нет желания оказаться праведнее, чем кто-то. Ты обретаешь опыт любви, это будет любовь ко всем без различия лиц, потому что ты не можешь представить себе человека, который мог быть такого же Божественного утешения лишен. Раз ты его получил, то и другой может его получить. И ты, исходя из этого опыта, становишься более милосердным ко всем. И вот отсюда находится путь к тому, чтобы другие люди менялись. Ты сам становишься свидетелем Божественной любви, и это свидетельство работает. А если ты не только будешь свидетелем своими поступками, а будешь с другим человеком говорить о чем-то, то, помня об этом собственном уколе, об этом собственном ударе, ты не будешь человека обличать. Да, это свидетельство сработает как-то по-другому, оно получит Евангельское измерение. Для меня эти слова очень многое значат. Опять, я не просто так упомянул о боли. Мы знаем, боль может человека парализовывать, она может ему не давать силы действовать. А для Исаака Сирина она, получается, становится тем, что наоборот побуждает его, побуждает его к любви, к некому делу любви, к некому свидетельству, побуждает его к решимости, дает ему решимость. Получается, что боль человека не сковывает. И опять, мы знаем, что боль для человека создает ему такое восприятие, когда он ничего не замечает. И это может быть хорошо и может быть плохо. Исаак Сирин отсюда выводит человека опять же на сосредоточенность на Боге. Для него этот опыт сосредоточенности трансформируется в сосредоточенную молитву, и опять же человек черпает здесь силы к тому, чтобы к ближнему проявлять любовь, а не гнев.

Марина Борисова:

— Мне хотелось именно на этом сделать акцент. Мы очень любим святоотеческую литературу. Но когда мы ее читаем, для нас зачастую это некая прекрасная теория. В нашей жизни всегда надо делать какие-то поправки. Бывали времена, когда люди пытались буквально следовать заветам святых отцов, это заводило их Бог знает куда. Тут надо очень тонко и очень мудро выстраивать свою собственную линию поведения. Вы посмотрите, ведь основное произведение Исаака Сирина, популярное у нас, это книга «Восхождении инока». Это изначально предназначено для людей, выбравших определенную стезю. Хорошо. Мы читаем у него: «Ты преисполнен состраданием ко всем людям, и в жалости по отношению к ним твое сердце изнемогает и горит, будто в огне, без различия лиц». Это все понятно и не вызывает никакого отторжения. Но мы тут же вспоминаем, что у нас, например, был Серафим Саровский, которого чуть не до смерти прибили разбойники в лесу, и он сделал все, чтобы этим разбойникам ничего не было. У нас в той же самой местности была юродивая Паша Саровская, которая прошла по тому же пути, ее тоже практически искалечили. Масса примеров в житиях святых, когда человек выбирал вот такой путь. Но при этом сами же святые говорят о том, что такая любовь достигается только в мистическом опыте. А мистический опыт, это то, что, простите, нам многими нашими духовными отцами заказано, чтобы мы туда не лезли без руководства, потому что Бог знает в какую пропасть можно себя завести. И мы получаемся при какой-то развилке. С одной стороны, прекрасные слова святых отцов, с которыми мы в душе согласны, а с другой стороны, совершенное непонимание, как это применить к собственной жизни.

Максим Калинин:

— Да, сделаю ремарку насчет книги «Восхождение инока». Есть издание такое первых шести трактатов 1-го тома Исаака Сирина в переводе Алексея Владимировича Муравьева, и русский перевод, наиболее полный, сделанный с греческого 1-го тома известен как «Слова подвижнические». Цитата, которую вы привели про взирание без различия лиц это тоже отрывок из первого тома, из трактата, который в греческие тесты не вошли. В общем, вопрос вы подняли важный. Исаак Сирин обращается, с одной стороны, к инокам, и действительно, говоря о взирании на людей без различия лиц, он описывает тот опыт, который человек получает по вступлении в ту область свободы, где он видит всех людей глазами Бога. Но вместе с тем, Исаак Сирин пишет об этом не таким же совершенным людям, как он сам. Он пишет об этом монахам, которые начинают нести свой путь. И свой опыт любви он излагает им как свидетельство. У Исаака Сирина есть рассуждения, как достичь чистой молитвы. Чистой, то есть в которой у человека еще есть помыслы, но они освобождены от посторонних воспоминаний. Исаак Сирин говорит: если ты будешь ждать, когда твои помыслы успокоятся, чтобы только тогда совершить молитву, ты не помолишься вовек. У него знаменитая фраза есть такая в его главах о знании: начинать нужно с нечистой молитвы. Но под нечистой молитвой он понимает молитву, в которой примешаны наши помыслы, воспоминания, то есть наша несовершенная молитва. Если ты не шагнешь, то ничего и не получится. Или у него есть рассуждения про ныряльщика за жемчужиной, который жемчужину находит не каждый раз, и он может испугаться бездны, не всякая бездна для него будет по силам, но если он совсем не будет нырять, то ничего и не будет. Чем мне дороги мистики, которые уходили в пустыню радикально... Опять же замечу, что они не отсиживались в монастырях, как может сказать какой-нибудь недружелюбный язык, они ставили себя в радикально тяжелую ситуацию сознательно, Исаак Сирин побуждал к этому своих учеников. Но они обретали там проживание любви, которая для всех становится свидетельством и побуждением к действию. Если мы не можем это делать от всего сердца, то, во всяком случае, взять это на себя, как некую установку. Ведь это было следование Христу, а Христос свои наставления говорил не мистикам, а Он говорил их самым простым...

Марина Борисова:

— Рыбакам.

Максим Калинин:

— Не только рыбакам, и мытарям и блудницам, совершенно людям не идеальным, которые окружали Его. Значит, подразумевается, что это не только путь избранных и посвященных, это путь универсальный. Поэтому для меня слова Исаака Сирина это свидетельство. Вот уже его установка, что ты смотришь на человека и не навешиваешь на него ярлыка, потому что когда ты навесил ярлык, человека приписал к некой общности. Тебе уже легче ему не сострадать, тебе уже легче его не любить, и тогда становится спокойнее, мир поделен на черное и белое. Взгляд, когда ты не делишь своих и чужих, это то, куда возможно вступить еще до достижения того уровня, о котором говорит Исаак Сирин.

Марина Борисова:

— Максим Калинин, филолог, переводчик, научный сотрудник общецерковной аспирантуры и преподаватель института классического Востока и античности проводит с нами этот «Светлый вечер». В студии Марина Борисова. Мы ненадолго прервемся, вернемся к вам буквально через минуту. Не переключайтесь.

Марина Борисова:

— «Светлый вечер» на радио ВЕРА продолжается. Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии Мариина Борисова и наш сегодняшний гость Максим Калинин, филолог, переводчик, научный сотрудник общецерковной аспирантуры и преподаватель института классического Востока и античности Высшей школы экономики. Мы с вами подошли к той развилке, за которой начинаются вопросы не то чтобы совсем без ответов, но с открытыми ответами. Тот же 7-й век, Сирия Месопотамия, нашествие арабов, насилие. Есть некие монахи-мистики, достаточно погруженные в свою внутреннюю жизнь. Но можно ли предположить в таких условиях, что челочек никак не вовлекается во внешние события. А внешние события таковы, что они не дают возможности продолжать эту сосредоточенную, углубленную внутреннюю жизнь. Они вовлекают тебя в мир, где тебе предстоит проходить уже какие-то внешние испытания, как и Спасителю, которому по завершению Его проповеди было суждено пройти все страдания и мучения, связанные с теми событиями, которые мы вспоминаем на Страстной седмице. Мы неизбежно упираемся в то, что когда мы попадаем в этот событийный ряд, мы теряем ориентир. Мы можем поехать в монастырь на богомолье, и у нас все выстроится в голове более-менее нормально, мы поймем что-то о себе, об окружающем мире. И вот мы возвращаемся в этот окружающий мир, и он нас тут же обескураживает, он ставит нас в ситуации, к которым мы зачастую все равно оказываемся неготовыми. Простая ситуация несправедливости. Кого ты должен любить, кого ты должен облагодетельствовать своим христианским восприятием со всеми его проблемами как брата своего, если у тебя на глазах один брат лупит другого? Кому из братьев ты свою христианскую любовь отдашь? На чью сторону... Ты зачастую и рад бы не вставать не на чью сторону, но не можешь. Потому что внешние события нас периодически погружают в ситуацию, когда невозможно. Это как у Достоевского в «Братьях Карамазовых», когда старший брат Иван предлагает младшему Алеше ответить на вопрос, что делать с помещиком, который затравил собаками невинного ребенка. И Алеша, который живет в монастыре, который как раз пропитан этими своими абсолютно христианскими поисками, говорит: расстрелять. Я к тому, что мы в жизни реальной, если хотим опираться на святоотеческий опыт, должны иметь какой-то ключ, потому что буквально не всегда он применим к нашей жизненной реальной ситуации.

Максим Калинин:

— Для Исаака Сирина этот ключ состоит в том, что человек изнутри и опыта любви и опыта покаяния видит мир по-другому. Что я хочу сказать? Мы рассуждаем сейчас рационально, у нас есть рациональное представление о справедливости, которое позволяет оправдать любой поступок. Любое насилие в таком случае мы можем оправдать тем, что оно преследует благие цели. Между тем мы понимаем, что насилие неизбежно побуждает другое насилие. Насильственное желание кого-то спасти неизбежно побуждает нечто новое. Современник Исаака Сирина Йоханнан бар Пенкайе описывает эту цепочку безумную. Йоханнан бар Пенкайе рассказывал историю, которая с ним случилась. Сначала злодеяния персидских правителей против христиан, потом нападение арабов на греков и на персов, потом гражданскую войну среди арабов, он все это рассматривал как цепочку наказаний. У него было такое классическое библейское представление, которое у самого Исаака Сирина не выражено: человек согрешил — получает наказание. Для него получается, один народ грешит, получает наказание. В наказание другой народ на него нападает, но тот, который нападает, в данном случае арабы, неизбежно, неотвратимо понесет наказание за то, что он сделал, даже если он оказался каким-то бичом в руке Божией. И Йоханнан бар Пенкайе так и описывает судьбы народов, один в другого вмешался, но и сам за свое вмешательство понес наказание. И, по мнению Йоханнана, все это, в конце концов, приведет к пришествию Антихриста и потом к приходу Христа. То есть он особого просвета не видел. Исаак Сирин видел просвет в своей жизни. Он-то как раз видел его в том, чтобы остановить цепочку этих насильственных действий. И рационально это сделать нельзя, точно так же, как и рационально во время Исаака Сирина получить подтверждение Божественной любви из окружающих событий было нельзя. Но изнутри опыта любви, изнутри осознания своей слабости, осознания своих собственных уколов совести перед лицом Бога, и изнутри твоего усилия, которое для каждого может быть свое, но ты переступаешь через себя, переступаешь через свой страх, через свою беспросветность для того, чтобы хоть как-то кому-то помочь. Изнутри этого опыта открывается некая дверь. Исаак Сирин очень любит опыт — образ двери. Ты сам не знаешь, что тебе откроется в этом опыте. То есть рационально это кажется немыслимо. Я помню сам в своей тяжелой жизненной ситуации, когда рационально было непонятно, как действовать, а изнутри какого-то усилия воли, изнутри преодоления вдруг появляется просвет. Исаак Сирин по этому поводу говорит, что есть опыт веры, который не просчитывает, а есть опыт знания, который все просчитывает и, когда совсем жить тяжело, человек начинает испытывать страх, и он никуда не делает шаг. А вера это шаг по воде. Здесь ответ будет в том, что, оказывая кому-то поддержку, не нося отчаяние или гнев в себе, а стремясь кому-то помочь, даже через силу, человек обретет себе новое пространство, о котором он раньше не мог помыслить, и найдет для себя ответ. У Достоевского того же, он читал Исаака Сирина, есть аллюзия в «Братьях Карамазовых» на Исаака Сирина. Даже читал исследование, согласно которому диалог Мармеладова — но это уже не «Братья Карамазовы», а в «Преступлении и наказании» — в трактире, точнее речь его, его монолог, построен на основе трактата Исаака Сирина о Божественном прощении, на основе 90-го трактата 1-го тома. За который даже цензура не хотела пускать славянский перевод Исаака Сирина. В «Братьях Карамазовых» не может поверить женщина в будущий век, а старец Зосима советует проявлять ей действенную любовь. Он рационально не доказывает, что будет будущий век, а показывает ей путь, где она сможет найти этот ответ.

Марина Борисова:

— Кстати как раз то, что мы вспомнили о Достоевском. Само появление в пространстве русской культуры переводов Исаака Сирина, это середина 19-го века, это Оптина пустынь, это колоссальные труды по популяризации переведенного и изданного наследия Исаака Сирина, они даже бесплатно рассылали по библиотекам, максимально раздавали всем, кто приезжал к старцам за советом из среды образованных сословий. Поразительно, что именно в 19-м веке, когда, казалось бы, внутри русского общества все развалилось, то есть максимальное неприятие никого никем. Собственно говоря, об этом писал и Тургенев, об этом писал и Достоевский в «Бесах». Это вызревание всех трагических событий начала 20-го века пришлось на тот момент, когда в пространстве русской культуры появляется перевод Исаака Сирина. И за него ведь зацепились многие писатели. Тот же Гоголь. Исследователи утверждают, что первое издание «Мертвых душ» после прочтения Исаака Сирина он исчеркал своими критическими заметками. Он счел, что все, что он написал в первом томе «Мертвых душ», это недопустимая ересь, потому что никак не соотносится с тем, что писал Исаак Сирин. Как вы думаете, почему так важен и нужен был именно Исаак Сирин, как святоотеческий автор в это время такому колоссальному количеству думающих русских людей?

Максим Калинин:

— Это потрясающая история, насчет Гоголя, я не знал про это. Русский перевод вышел в 1854 году, тот, который Достоевский читал. А в 1811 году была попытка издать церковно-славянский перевод, который цензура не пропустила, в том числе из-за учения о Божественном милосердии. Когда мы рационально судим, мы думаем, как можно себе представить, что Бог всех простит. А для Исаака Сирина это не рациональное суждение, а из опыта любви и утешения, которое сам человек получает, сознавая свою неидеальность. Интересно узнать, как до Николая Гоголя дошли тексты Исаака Сирина, но то, что он стал нужен, что у Достоевского он прозвучал так громко, я поражаюсь сходством. Мы осенью в ноябре с Аллой Митрофановой проводили встречу, посвященную сравнению Достоевского и Исаака Сирина. Я поражаюсь тому, как Достоевский какие-то вещи описал, которые встречаются у других сирийских мистиков и которые он не мог знать. То есть там и прямое влияние и некая общность опыта, и это, конечно, удивительно. В чем секрет Исаака Сирина, столь сложного автора? Его сложность отчасти связана с тем, что Исаак Сирин много говорит о работе человеческого разума в том числе, в опыте молитвы. Мы с вами, Марина, записывали передачу про учение Исаака Сирина о молитве. Он много говорит о высших состояниях, на самом деле он в основном говорит о внутренней работе, которая происходит еще до Боговидения, когда человек учится очищать свою молитву. Божественная сила ее очищает, но и от человека требуется труд. Исаак Сирин много описывает, что происходит с человеческим разумом, где человеку нужно отрешиться от своих мыслей, помыслов, ярлыков, воспоминаний, от своих словесных картинок, которые мешают чисто видеть мир. Или от своего гнева, который, по словам Евагрия, становится пятнами на глазах, мешающими чисто видеть мир. И с другой стороны, где через свое разумное усилие человек воспитывает самого себя к более высокому представлению о Боге, к взрослому образу мысли о Боге, как говорит Исаак Сирин, о Боге, милующем и равно смотрящем на всех людей. То есть его внимание к усилиям человеческого разума, я думаю, людям 19-го и 20-го века очень актуально. Эти слова могут по-новому прозвучать, потому что часто возникает вопрос, как я могу отвергнуться от своего разума, от своих суждений в опыте христианства? А вот Исаак Сирин четко разграничивает, где суждение, мнение, предрассудки, которые можно отбросить, а где то усилие, которое именно через разум совершается для того, чтобы достойно мыслить о Боге. И когда он говорит о неразделении своих и чужих, о равном взгляде на всех людей, он начинает с разумного усилия, которое делает человек, и потом уже показывает, как это звучит в сердце, когда человек подлинно этот опыт обретает. Может быть, одна из причин, что он очень тонкий психолог, он знаток внутреннего мира человека, и очень много точек пересечения у него с нашей повседневностью. Исаак Сирин не такой запредельный в своих описаниях, как, скажем, Иосиф Хаззайя или Иоанн Дальятский.

Марина Борисова:

— Есть еще один нюанс, который часто при наших размышлениях на эту тему ускользает от нашего внимания. Позволю себе цитату из Исаака Сирина, речь идет об апостолах: «И это были люди, которые совсем недавно умоляли Христа послать огонь с неба, чтобы истребить самарян — потому лишь, что те не принимали их в свое селение. Но после того как получили они дар и вкусили любви Божией, усовершились они даже в любви к злодеям: терпя всевозможные напасти ради обретения их, они никак не могли ненавидеть их». Тут, мне кажется, то, о чем мы все время забываем, когда рассуждаем о каких-то высоких материях. Они получили дар и вкусили любви Божией. Пока не будет этого диалога, пока не будет ответного дуновения дара Духа Святого, сколько бы мы ни старались, ни к чему это не приведет, прорыва не получится. Получится выстроить из себя вполне приличного человека, это максимум, к чему мы можем прийти, не впадая ни в какие ереси.

Марина Борисова:

— Хочу напомнить нашим радиослушателям, что сегодня у нас в гостях Максим Калинин, филолог, переводчик, научный сотрудник общецерковной аспирантуры, преподаватель института классического Востока и античности. Максим, вам не кажется, что мы забываем о Боге, рассуждая о том, как нам к нему прийти?

Максим Калинин:

— Мы в данный момент забываем или вообще?

Марина Борисова:

— Я думаю, что и так и так.

Максим Калинин:

— Это бывает частым соблазном. Знаете, такой есть мем: обряд не заметил потери Творца. Но здесь мы начали наш разговор с того, человек глазами Бога призван смотреть на людей. Поэтому я надеюсь... Если нет этой точки отсчета, если нет этого взгляда глазами Бога и того, что Исаака Сирин называет взрослым образом мысли о Боге, то ничего этого не выйдет. Вы в предыдущей секции важную цитату привели из второго тома Исаака Сирина, где он говорит о самарянах. Говорит, что апостолы в одном состоянии хотели низвести на самарян огонь, это очень сильный пример. Напомним, кто такие самаряне. Это люди, согласно 4-й книги Царств, поселенные ассирийцами на месте разоренного Израильского Царства. Эти люди смешались с местным населением, чтили и своих Богов, и Бога Израилева. И когда евреи вернулись из Вавилонского плена и стали отстраивать Иерусалимский храм, тогда самарянская община предложила участвовать в этом строительстве. Евреи отказались, и началась вражда между двумя народами, близко живущими, не совсем чуждыми друг другу по происхождению. Самаряне были потомками людей, смешавшихся с местными израильтянами, согласно Библии, их диалекты были очень похожими, два арамейских диалекта, там были свои закономерности, но на слух можно было понять, хотя было какое-то неприятие, может быть, даже отторжение. То есть народы близкие и при этом враждующие. И вот мы помним, как в 9-й главе Евангелия от Луки Христос идет в Иерусалим. А есть такая чудная особенность этого Евангелия, не сразу заметная, бо́льшая его часть это описание пути Христа на смерть. В 9-й главе сказано, что он восхотел идти в Иерусалим. И начинается Его путь в Иерусалим, и дальше вся канва — Его путь на Голгофу. И в самом начале этого пути Иисус «послал вестников перед лицем Своим», как сказано в Евангелии, такой изящный семитизм, чтобы они приготовили в самарянском селении. А они видят, вот это иудей, в Иерусалим идет, очевидно, по речи тоже могли отличить — все, чужой, не принять. Просто потому, что Он идет в Иерусалим, самаряне отказываются принять Его учеников. Им очень обидно, очень больно, когда такие ситуации возникают, такой розни, это очень неприятно. И видите, они говорят, хочешь, мы как Илия огонь низведем? 4-я книга Царств с этого начинается, что Илия низводит огонь на воинов Израильского царя. Они же в этом проявляют веру во Христа, какая у них была вера, они верят, что именем Христовым могут низвести огонь. А Иисус их веру не хвалит. Он им по одной версии, по одной рукописной традиции, запрещает, а, по другой рукописной традиции, говорит: «не знаете, какого вы духа». Это одна крайность. А другая крайность, другой полюс, о которой говорит Исаак Сирин, что апостолы, вкусившие дара любви, были готовы даже умереть за людей. И мы знаем, что одиннадцать апостолов из двенадцати умерли мученической смертью. И для Исаака Сирина это смерть, в первую очередь, ради обретения людей, вот как он это называет. Есть две этих крайности. Одна крайность явно осуждается Исааком Сириным как немощь сознания, это желание отомстить оттого, что чужие тебя не приняли, даже пусть ты и несправедливо от них пострадал. Другая крайность принять смерть за злодеев — человеческой природе это не под силу. Исаак Сирин говорит, что когда ты вкусишь дара любви, ты эту любовь обретешь. Действительно, своими силами это сделать невозможно. И есть срединный путь, то, что Исаак Сирин называет лестницей на крышу. На крышу заберешься, лестница больше не нужна. На этой лестнице есть и личные усилия, и Божественный ответ. Опять же Исаак Сирин говорит, что Бог все человеку дает даром. Однако этот мир устроен так, что от человека требуются усилия самостоятельные, Бог так замыслил этот мир. Не то что человек своим усилием претендует на то, чтобы Бога лишить Его могущества, но Бог, все подавая даром, при этом и ограничивает, как бы, свое могущество ради человека. И вот здесь Исаак Сирин рассуждает, как этот дар обрести, как эту любовь обрести. И начинается с собственного шага человека. Когда ему плохо, когда ему тяжело, когда он не чувствует никакой точки опоры под собой, он в своей вере делает шаг, он не замыкается. Для Исаака Сирина человек часто грешит из-за беспросветности, от того, что он боится за свое благополучие, боится за свою жизнь, в общем, страх для него оказывается частой причиной того, что человек бездействует. И когда человек делает шаг, шаг в своей любви, шаг в своем свидетельстве, он обретает, как я уже говорил сегодня, он входит в некую область, где уже не от его разума зависит, а он обретает некий опыт встречи. Опять же встреча может состояться, встреча может не состояться, человеку должно желать этой встречи, делать это ради Бога. Для Исаака Сирина важно с каким намерением ты делаешь то или иное действие — ради Бога или ради своего тщеславия. Поэтому он так много говорит о сердечном труде, о внутреннем усилии. Когда ты делаешь шаг ради Бога, когда ты в тяжелых обстоятельствах переступаешь, не умираешь за злодея, но желая свидетельствовать о любви, делаешь какой-то шаг, превозмогая себя, ты можешь обрести то, чего ты не ждал, ты можешь найти ту жемчужинку, пусть сначала это будет маленькая жемчужинка, если другой образ Исаака Сирина использовать, но Бог, когда захочет, подаст и бо́льшую жемчужину. То есть между этими двумя путями — наказать самарян и повторить подвиг апостолов — лежит путь христиан, который труден, но вместе с тем, это не тот путь, на котором ты скажешь: это удел святых, поэтому меня это не касается.

Марина Борисова:

— Насколько смог сам Исаак Сирин в своей жизни полностью выполнить то, о чем он писал?

Максим Калинин:

— У него еще рассуждение есть очень интересное, которое напоминает ваши слова о святом Серафиме Саровском. Не знаю, из своего опыта он писал или не из своего. Есть в 65-м трактате 1-го тома по сирийской версии такое место любопытное. Этому трактату соответствуют слова 40-е и 41-е русского перевода, но в русский перевод не вошел этот кусок очень важный. Он говорит о важности жизни в безмолвии, и о том, что монах пошел своим путем, и ему должно не соприкасаться с мирскими делами. Вы, Марина упомянули сегодня, спрашивали, что не могли не касаться их эти события. Исаака Сирин описывает такую ситуацию, когда от человека, облеченного, если не саном, то, во всяком случае, монашеским образом, от инока, от его слова зависит, остановится пролитие крови или не остановится. Он даже говорит конкретно про Овваля, про преступника, про нечестивца. Русский ученый, Дмитрий Федорович Бумажнов предполагает, что речь о ситуации, когда в каких-нибудь христианских селениях просто приводили к подвижникам людей за их авторитетным словом. То есть Исаак Сирин описывает ситуацию, когда от монаха зависит, прольется кровь или не прольется. И Исаак Сирин говорит, сделай все, что ты можешь, чтобы кровь не пролилась. Не просто откажись, а он говорит, что для тебя это испытание. Лучше бы тебе не соприкасаться с мирскими людьми, и самому никуда не идти кого-то спасать. Но если возникла такая ситуация, что от тебя зависит, прольется кровь или нет, то Бог с тебя спрашивает, тебе должно приложить все-все-все, что ты можешь, лишь бы только кровь не пролилась. Иначе ты не пройдешь это испытание. Причем, Исаака Сирин опять же в своей радикальной манере говорит, что лучше ты сам умрешь за него, чем прольется его кровь. То есть он говорит, что от священнослужителя, который облечен неким словом, неким авторитетом, зависит, он должен предотвратить пролитие крови. Я бы очень хотел узнать, в жизни Исаака Сирина был такой случай или нет, или он описывает то, что он слышал от других. Мы знаем, что он оставил престол в Ниневии, он отказался от своей позиции, что он много лет прожил в горах. Мы знаем из одного его письма в составе 3-го тома, что он именно считал, что в данном случае он берет на себя усилие такое, когда он полностью только на Бога может положиться, и никакой надежды ни на что земное у него не остается. То есть он жил в радикальных условиях. В конце жизни он жил в монастыре Рабана Шабура, и ученики записывали за ним его поучения. То есть я для себя Исаака Сирина открыл, как человека очень смелого и решительного. Была ли в его жизни ситуация, когда он сталкивался напрямую с таким свидетельством, мы точно не знаем, но согласно одному из жизнеописаний, он покинул престол в Ниневии от того, что он убеждал богача простить должника, ссылаясь на Евангелие. И он говорил, что Христос заповедует прощать долги, он говорит, ты хотя бы потерпи, не требуй с него этого долга. Опять, мы не знаем точно, имело место это исторически или не имело, есть несколько жизнеописаний, которые не во всем сходятся, но сам пример очень красивый. И, согласно этому жизнеописанию, Исаак очень огорчился, собственно ушел с престола Ниневии, когда богач отказался слушать Евангелие. Не зависимо от того, какие обстоятельства были в его жизни, его писания, подкрепленные его опытом, это само по себе очень сильное свидетельство Евангельской прощающей не разделяющей любви.

Марина Борисова:

— Спасибо огромное за эту беседу. Сегодня этот час «Светлого вечера» с нами провел Максим Калинин, филолог, переводчик, научный сотрудник общецерковной аспирантуры, преподаватель института классического Востока и античности. С вами была Марина Борисова. До свиданья. До новых встреч.

Максим Калинин:

— До свиданья.

---