Гость программы — доктор философских наук, заведующий кафедрой истории и теории мировой культуры философского факультета Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова, профессор Артем Кротов.

Ведущий: Алексей Козырев

---

А. Козырев

– Добрый вечер, дорогие друзья. В эфире радио «Вера» программа «Философские ночи». И с вами ее ведущий Алексей Козырев. Сегодня в нашем эфире мы поговорим о власти и политике на примере фигуры Наполеона. У нас сегодня в гостях доктор философских наук, заведующий кафедрой истории и теории мировой культуры философского факультета МГУ, профессор Артем Александрович Кротов. Здравствуйте, Артем Александрович.

А. Кротов

– Добрый вечер, Алексей Павлович. Добрый вечер, дорогие слушатели радиопередач.

А. Козырев

– Ну я сразу скажу, что поводом, непосредственным поводом нашей сегодняшний встречи, хотя мы с тобой давние коллеги и друзья, но поводом нашей встречи является вот недавно вышедшая, буквально только что вышедшая книга твоя – большая, это серьезный труд, который называется «Наполеон и философия». Она вышла в издательстве «Владимир Даль», в Санкт-Петербурге, в очень известной престижной серии «Слово о сущем», где выходят как труды классиков, так и труды современных философов известных. Ну это, наверное, даже больше не по философии книга, а по истории идей, насколько я мог себе представить, полистав оглавление, почитав некоторые главы. Потому что действительно Наполеона к философам трудно, наверное, относить, да?

А. Кротов

– Совершенно верно, Алексей, скорее это книга по истории культуры.

А. Козырев

– Но все-таки это фигура очень важная и важная в мировоззренческом плане. Ну вспомним хотя бы Раскольникова в «Преступлении и наказании», который задавал себе вопрос: кто я, тварь дрожащая или власть имею? И вот фигура Наполеона для него как такой маяк, ориентир, человек, который может переступить через очень многое, который может стать повелителем, деспотом для других людей, решать их судьбы. Но и не только, наверное, Раскольников Родион Романович – в этом году, не могу не вспомнить, 200 лет Достоевскому, –но и многие другие исторические деятели и не очень исторические ориентировались на Наполеона. Так вот в чем как бы посыл этой книги, чем вызвано ее написание и ее публикация, к кому она обращена – к ученым, философам, к исследователям эпохи Просвещения, французской революции или к более широкому кругу читателей?

А. Кротов

– С моей точки зрения, книга не представляет собой результат стремления автора создать некий сенсационный продукт. Напротив, я бы сказал, что проблема, которую я разбираю в «Наполеоне с философией», была очень хорошо известна знатокам проблема задолго, уважаемые радиослушатели, до нашего с вами рождения. Однако вопрос в том, что это важнейшая страница и личной биографии Наполеона, и истории нового времени, и даже, заметим, истории философии, все-таки на сегодняшний день не была достаточно подробно исследована. Как правило, разумеется, мы встречали в произведениях историков после того, как в последней четверти XIX века, 95-й год, Фредерик Массон и Гвидо Бьяджи издали знаменитый двухтомник «Неизвестный Наполеон». Конечно, мы встречали в произведениях историков ссылки на юношеские философские тексты Бонапарта, однако, как правило, это происходило в связи с описанием политических событий той эпохи. Иначе говоря, это не являлось главной темой книги тех авторов, которые прибегали к анализу интересующей в данном случае меня проблематики. Соответственно, мне хотелось дать не просто подробный анализ этих юношеских идей, увлечений, не просто рассмотреть трансформацию интереса Наполеона к философии. А он, замечу, с этого я начинаю свою работу, он хорошо разбирался в современной ему философии.

А. Козырев

– Он не только разбирался, но он ведь и писал каких-то художественные произведения, насколько я понял, как подобает тирану, одни стихи писали, как Сталин, другие картины рисовали, как Гитлер. Вот Наполеон тоже начинал как романист и как беллетрист. Так?

А. Кротов

– Совершенно верно, Алексей. Эти произведения я также затрагиваю в своей книге, ибо нельзя отделить четко границы – тексты философские, политические и художественные – если мы говорим о юношеских набросках Бонапарта, поскольку во всех трех случаях, безусловно, философские смыслы присутствуют. И в этом смысле можем мы согласиться с Альбертом Захаровичем Манфредом, знаменитым российским историком, тщательно изучавшим ту эпоху: Наполеон был сыном своего века, да, то есть века Просвещения.

А. Козырев

– Ну и Руссо писал художественные произведения, и Вольтер писал художественные произведения. Что, он старался подражать вот этим знаменитым кумирам эпохи Просвещения? Ведь насколько вот я прочитал (я мало знаком с этой темой, по твоей книге, можно сказать, осваиваю), он даже в Ферне не захотел ехать, когда оказался в Швейцарии. Из итальянских походов возвращался, и была такая возможность посетить вот это последнее прибежище Вольтера, культовое место и для русских аристократов. А он вот как-то не поехал в Ферне.

А. Кротов

– Совершенно верно, Алексей, об этом в своих мемуарах говорит Лафайет, но это было все же позднее, после первого итальянского похода. А во времена гарнизонной службы в Валансе и Оксоне все же мы можем на основании свидетельства брата, Жозефа Бонапарта, считать, что Вольтер был для Наполеона во многом фигурой близкой. Ведь отмечает же Жозеф (он же испанский король, как на титуле было обозначено это издание), отмечает же король Жозеф, что когда Бонапарт прибыл в отпуск на Корсику, они вдвоем с братом декламировали ежедневно сентенции из Корнеля, Расина и Вольтера. Вот в тот период все же мировоззрение Вольтера в чем-то остается близким Наполеону. Ну я хотел бы, чтобы завершить свой ответ на первый поставленный тобой вопрос, заметить: да, тематика, конечно, сама проблематика, само ее наличие было ясно исследователям задолго до нашего рождения. Однако, в чем специфика этой книги, почему все-таки я считал необходимым написать такой большой труд – 40 печатных листов (свыше 600 страниц). Дело в том, уважаемые радиослушатели, что мне хотелось дать максимально систематичный полный ответ. Вы знаете, как однажды высказался Тейяр де Шарден, текст которого «Божественная среда» как раз переводил Алексей Павлович, так вот, как выразился отец Тейяр, только лишь феномен, но зато уж весь феномен. Точно также мне хотелось высказаться о философских увлечениях и об эволюции отношения взглядов Наполеона к философии.

А. Козырев

– И здесь правильное ударение, поскольку мы говорим о человеке. А когда мы говорим о человеке мы говорим феноме́н, именно феномен Наполеона.

А. Кротов

– И, таким образом, для понимания нашего ответа на вопрос, а каково все же было его отношение, необходимо было хотя бы и кратко (на самом деле это целых четыре печатных листа) во введении рассмотреть основные тенденции философские XVIII века. И не просто в кратком, конспективном, привычном для современного учебника изложении, а делая основательные экскурсы в сторону. Как, например, я подробно разбираю конкурсные сочинения, которые поступили как бы в альтернативу знаменитой работе Руссо о неравенстве, и которые позволяют нам сказать, каковы же приблизительно были представления выразителей сообщества ученых, республики ученых той эпохи.

А. Козырев

– Это конкурс Дзержинской академии?

А. Кротов

– Совершенно верно. Насколько они коррелировали, да, второй конкурс, рассуждения два, как говорят, исследователи Руссо, и насколько они коррелировали, собственно, с тем, о чем писал Руссо. Это крайней любопытная, надо сказать, тема и малоизученная, и конечно, обратиться к ней нелишне. Тем более что для Наполеона все вот эти смыслы были актуальны, в отличие, скажем, от современных студентов или значительной части современных читателей. И поэтому, когда мы обращаемся к его конспектам произведений Руссо или к его рассуждениям о философии Руссо, мы, разумеется, должны учитывать вот эти многообразные культурные смыслы, которые для нашей эпохи просто кажутся давно забытыми.

А. Козырев

– Ну мы потом поговорим об отношении Наполеона к религии обязательно, потому что на радио «Вера» нельзя этот вопрос не затронуть. Но вот почему из Руссо вырастают такие разные персонажи, как Наполеон, скажем, с одной стороны, с другой Кант, который тоже ведь Руссо боготворил и «Эмиля» читал там с восторгом. Один был отшельником, по сути, и сидел там у себя в Кенигсберге и сочинял «Три критики», а другой стал кумиром сначала Франции, потом Европы, а потом изгнанником на острове Святой Елены.

А. Кротов

– Ну на этот вопрос, Алексей, мы можем дать классический, хотя и несколько банальный ответ. Любое гениальное философское произведение содержит бесчисленное количество смыслов. Именно поэтому каждый себе находит то, что наиболее близко его душе. Именно поэтому Наполеона не стоит считать всего лишь эпигоном руссоизма, даже в период его гарнизонной службы, никоим образом.

А. Козырев

– Но все-таки кто здесь, Руссо или Вольтер? Вот критика Церкви, критика предрассудков или вот естественное происхождение человека, вот идеи общественного договора, что главное вот в тех идеях, которые формировали Наполеона?

А. Кротов

– На первом месте, безусловно, Руссо. Как выразился наш современник французский историк, Патрис Генифе, вплоть до крушения второго порядка он клялся только Руссо, именем Жан-Жака. Однако, даже если мы принимаем такую достаточно образную констатацию, мы все же должны иметь в виду (и я стремился это показать в разделе «Круг чтения Наполеона»), что, конечно, исключительно важен и Вольтер, и Рейналь, мало сегодня известный, практически полузабытый, точно также, как Мабли, и наконец исключительно важны два философских текста Мирабо. Многие полагают, что Мирабо, он всего лишь политический деятель, в то время как «Опыт о деспотизме» и его знаменитый трактат «О тайных приказах и тюрьмах» оказал значительное влияние на формирование мировосприятия Бонапарта.

А. Козырев

– Если говорить о альтернативе вот просвещенческой такой, радикально-критической традиции, мистическая, религиозная философия как-то интересовала Наполеона? Вот это время, когда распространяются идеи масонства (Мартинес де Паскуалис и его ученик Сен-Мартен, о котором есть экскурс в твоей книге) и сам Наполеон, в общем-то, идут споры о том, вступил ли он в масонскую ложу, был ли он масоном. Ну в определенной литературе мы даже читаем, что он был масонским императором. И в качестве такового вот его боготворили и русские аристократы, русские дворяне, которые, как известно, вот новиковский круг, круг Лабзина, были очень увлечены этими тайными обществами. То есть вот здесь правда ли, подлинная это история о том, что Наполеон имел какое-то отношение к масонству?

А. Козырев

– Алексей, ты мне сейчас напомнил, одна из знаменитых лож той эпохи, периода наполеоновских войн, называлась «Святой Наполеон». Замечу, что вопрос, тобой заданный, разбирается в моей книге и, может быть, было бы неправильным с моей стороны пытаться пересказать, охарактеризовать сейчас на этой передаче все аргументы. А скорее следовало бы, наверное, адресовать читателя к соответствующему разделу.

А. Козырев

– Ну конечно, пусть читают.

А. Кротов

– Замечу только, что очень кратко основные аргументы за – то есть масса исследователей была убеждена в том, что Наполеон, безусловно, принял посвящение еще в Египте при походе, – точно также как и аргументы против в моей книге разобраны.

А. Козырев

– Вот забегая вперед: Наполеон говорит, что в Египте я стал мусульманином для того, чтобы приблизить к себе народ, во Франции я стал католиком. Вот эта его игра в религию, как бы такой хамелеонизм религиозный, он действительно как-то был близок к исламу и увлекался исламом во время египетского похода?

А. Кротов

– Вот это суждение, Алексей, которое ты привел, я бы все же предложил воспринимать в контексте той ситуации, когда он его высказал. А сказано это было на заседании госсовета и не для того, чтобы убедить население Франции в том, каковы истинные взгляды императора, и Наполеон вовсе не собирался исповедоваться перед участниками заседания в своих воззрениях. Он хотел всего лишь этим суждением высказать идею о том, что существующую религию необходимо ставить на службу политике.

А. Козырев

– В эфире программа «Философские ночи». С вами ее ведущий Алексей Козырев. И наш сегодняшний гость, философ доктор философских наук, заведующий кафедрой истории и теории мировой культуры философского факультета МГУ, Артем Александрович Кротов. Мы говорим сегодня о философии и власти и о его книге, которая называется «Наполеон и философия». Но, вообще-то говоря, можно было ее назвать «Власть и философия», потому что Наполеон в каком-то смысле является символом власти со всей ее двусмысленностью, коварством, тщеславием, макиавеллизмом, взлетам и падениями, триумфами и поражениями. А для нас ведь эта фигура еще не совсем чуждая, потому что все мы помним Отечественную войну 1812 года – поход «двунадесяти языков», и пожар Москвы, и отступление, – то есть это человек, который России принес немало бедствий, скажем так, своими амбициями, своим стремлением к мировому господству. И вот здесь такой вопрос: а вот как получилось, что полководец, генерал, человек, который был талантлив как стратег, как военный, вдруг вознесся на вершину власти, тем более в республиканской Франции? Ведь речь идет о республике, которая учредилась после французской революции – кровавой, кровопролитной, но ведь эта революция шла под лозунгом: «Свобода, равенство братство», и, по сути, идея равенства людей, естественного равенства, которая была присуща французским просветителям, тому же Руссо, вот она входила в плоть и кровь революции. И вдруг революция не то что заканчивается, а может быть, и заканчивается – через буквально 12 лет после революции Наполеон провозглашает себя императором. Вот как это так – республиканский император? Как это сочетается вообще: империя и республика, империя и демократия, возможно это?

А. Кротов

– Алексей, ответ на твой вопрос я бы разбил на несколько частей, ну если будет позволено, хотя бы на две. Дело в том, что, конечно, если кратко формулировать этот ответ, мы должны с очевидностью констатировать, что целая группа факторов опередила развитие событий. Если же говорить о личности – как, собственно, республиканский генерал становится императором, диктатором – следует отметить прежде всего, что в юности Наполеон действительно, мы не можем в этом сомневаться, опираясь на его записи времен гарнизонной службы, так вот в юности Наполеон действительно придерживался республиканских убеждений. Он, к примеру, в одном из своих набросков указывает, что слишком мало коронованных особ не заслуживают быть низложенными. Он замечает, что все аргументы сторонников монархической власти приводят только к тому, что показывают их неспособность защитить то дело, которое они пытаются отстоять. Соответственно, можно, разумеется, и даже необходимо усматривать в этом и влияние руссоизма, но и обстоятельств личной жизни Наполеона. Неоднократно отдельные историки связывали вот такой демократизм юного Бонапарта с его происхождением из рядов мелкого дворянства, постоянно испытывающего нужду в денежных средствах. Кроме того, очевидно, что далеко не сразу амбиции стать первым лицом в государстве овладели этим юным умом. Хотя, конечно, мы встречаем в литературе разного рода интерпретации. Да вот хотя бы для примера вспомним Лауру Жюно, герцогиню Абрантес, которая в мемуарах о той эпохе уверяет, что Наполеон, собственно, с ранних лет был убежден, что ему уготована великая судьба и двигался по этому пути. В действительности же подавляющее большинство историков (я согласен с ними) склоняются к тому, что Наполеон высказал свое истинное мнение, когда уже на Святой Елене отметил: только после Лоди (то есть это сражение 1796 года, первый итальянский поход), только после Лоди у меня пробудилось честолюбие. Имеется в виду то честолюбие, которое носит политический характер, а не сугубо военный. И разбивая на части твой вопрос, я бы отметил еще один важный аспект. Вот почему военный, профессиональный военный посвящает немало часов изучению философии, так же, как и, скажем, произведениям художественной литературы, историческим работам и так далее. Наполеон, как и многие из нас, что вообще свойственно человеческому существу, Наполеон желает понять, что это за мир, в котором он оказался, он хочет разобраться в его закономерностях, и поэтому такого рода интерес к философии не случайность. Вот в свободное от службы время, как сегодня бы сказали, от служебных обязанностей, он посещает букиниста, читает с жадностью не только Руссо. Извините, я привожу в книге очень важное его письмо, где он просит книгоиздателя прислать ему тексты, которые вроде бы носят биографический характер и повествуют о жизни Руссо. Ну в действительности это, как мы знаем сегодня, подделка, но Наполеона интересует буквально все, что выходит в связи с жизнью и учением его кумира.

А. Козырев

– То есть это роль личности в истории, его интересует личность философа.

А. Кротов

– Да, коль скоро он захвачен учением, да, он хочет понять это учение досконально, вплоть до личности философа, вплоть до мотивов, которыми он руководствовался. Вы знаете, уважаемые слушатели, очень удачно когда-то давно, еще в XIX веке, высказался Артюр Шюке, автор трехтомной монументальной биографии «Юность Наполеона». Так вот, с точки зрения этого молодого офицера Руссо глубоко постиг подлинные причины и великих, и малых событий, Руссо знал все, говорит Шюке, этот исследователь, пытаюсь выразить точку зрения Наполеона, и во многом он очень близок к истине, когда высказывает такого рода суждения.

А. Козырев

– Слушай, ну а Библию он читал, например? То есть Библия входила в круг его чтения?

А. Кротов

– Да, безусловно. Он с детства так или иначе обращался к Священному Писанию. Больше того, на мой взгляд, нет у нас оснований подвергать сомнению высказывание Наполеона, относящиеся к периоду изгнания – на Святой Елене он констатировал, что вот в детстве придерживался слепой веры, от которой затем отказался.

А. Козырев

– Но в круге чтения его были ведь, насколько я знаю и проповедники католические, например, Боссюэ знаменитый, да?

А. Кротов

– Да, совершенно верно. Хотя я сделал бы поправку: с Боссюэ он сталкивался в связи с программой обучения в военной школе Бриенна, частично фрагментарно, но отнюдь не стремясь самостоятельно проникнуть в духовный мир этого проповедника.

А. Козырев

– Ну хорошо. И все-таки, возвращаясь к вопросу о генерале, который стал императором. Вот, наверное, многие читали Руссо, и сейчас многие военные увлекаются философией и художественной литературой – я сам в армии служил, и ты в армии служил, и, наверное, встречал офицеров, которые посещали книжные магазины, покупали не только художественную, но и какую-то научную, научно-популярную литературу. Ну почему все не становятся Наполеонами-то?

А. Кротов

– Очень важный момент, который я хотел отметить в связи с отношением Наполеона к философии: он не воспринимал догматически, все прочитанные страницы усвоенного учения он соотносил с личным опытом. И поэтому, когда ты задаешь вопрос, каким образом этот республиканский генерал становится, неожиданно для большинства окружающих, императором, которого они характеризуют в значительной степени, его современники, как тирана и деспота (хотя не все, конечно, придерживаются такой интерпретации), так вот для того, чтобы ответить на такой вопрос, мне потребовалось привести много доказательств. Сам Наполеон утверждал, что в Египте он сильно разочаровался в концепции Руссо и понял, что человек не таков, как описывал его кумир. Но кроме этого...

А. Козырев

– А по Руссо, человек, в общем, по природе свое добр, то есть изначально природа человека добрая.

А. Кротов

– Да, изначально люди были добрыми, счастливыми. А затем, мы знаем, частная собственность превратила их в честолюбивые, злые создания.

А. Козырев

– Ну император не может верить в добрых людей. Он должен палкой, палкой, да, то есть...

А. Кротов

– Император сильно разочаровался не только на Востоке в людях, но и в Италии, еще во время первого своего итальянского похода. Я привожу целый ряд писем, которые адресованы Талейрану и даже членам Директории, в которых он постоянно возвращается к одному и тому же мотиву: большая иллюзия, с точки зрения Бонапарта, считать, что население Италии настроено республикански. Вовсе нет, никто не поддерживает эту форму правления. Плюс к тому, разумеется, его отказ от республиканских убеждений или иллюзий, как сказал бы сам Бонапарт, связаны с практикой, политической практикой той эпохи, с самим режимом Директории, который многие воспринимали как прогнивший и коррупционный. И это, естественно, тоже довод против республики в том виде, в каком она существовала.

А. Козырев

– Разгул демократии, как бы мы сейчас сказали. Но ведь, насколько я помню, прежде чем произошла коронация в Нотр-Даме, было голосование – la nation – нация проголосовала за своего императора. И голосование было какое-то совершенно умопомрачительное – то есть там против был что-то 0,01%, то есть две с половиной тысяч голосов. А более трех миллионов, трех с половиной миллионов голосов было за Наполеона. Как ему удалось вот так запудрить мозги нации-то? Я таких голосований вообще не помню в истории.

А. Кротов

– Ну, Алексей, я бы заметил, что это голосование было не первым, которое инициировал Наполеон. Если мы говорим о плебисците, то конечно, перед нами руссоисткий мотив. Ну а кто еще из монархов той эпохи прибегал к подобной процедуре? Почему она нужна Наполеону? Ну потому, что он не представитель наследственной династии. Легитимация власти с его точки зрения, как, впрочем, и Руссо, осуществляется благодаря народной воле. Другое дело, что народ не следует допускать до принятия важнейших политических решений. Эта установка Бонапарта для нас также очевидна. Но, заметим, ведь голосование проходило и по вопросу о новой конституции, то есть в которой было предусмотрено консульство, роль первого консула для Бонапарта, далее пожизненное консульство и наконец наследственная власть, императорская власть. Ну заметим, был и четвертый плебисцит, уже в эпоху «Ста дней», связанный с так называемым дополнительным актом конституции l'Empire. С точки зрения формальной на всех этих голосованиях население страны поддержало своего политического лидера.

А. Козырев

– Но все-таки не только голосование, но он пришел в собор, он пришел короноваться. То есть значит, наверное, для него это какую-то, пусть символическую, значимость имело. Вот насколько я помню, Петр I, когда провозгласил себя императором в 1721 году, никакой дополнительной коронации это не потребовало. Вот просто он повелел считать себя «отцом Отечества» и «царем», и «Христом», его Феофан Прокопович называл, уж чего тут говорить, да, вот прямо «Христом» поставили на земле. А Наполеон, конечно, себя так не называл, но корону и миропомазание, да, священное масло возложить на него папа римский должен был. Причем не помню, кто тогда был папа, но когда папа приехал в Париж, то выяснилось, что с Жозефиной Наполеон даже не венчан, да, то есть они живут гражданским браком. Он хочет быть императором, короноваться на царство, а венчания у них не было, то есть брак не венчаный был. Как, почему Наполеону все-таки было важно прийти в храм и совершить вот этот религиозный акт?

А. Кротов

– Ну мы, таким образом, Алексей, переходим уже к многомерному вопросу: Наполеон и религия. В действительности я бы воздержался от упрощенного ответа на этот вопрос. Ибо характерен типичный ответ, который мы встречаем у многих историков, хотя далеко не у всех, в том, что для Наполеона это действо было важно в сугубо политическом ключе. Нередко вспоминают фразу, будто бы сказанную по поводу коронации одним из генералов: не хватает только тех, кто погиб для того, чтобы упразднить, собственно, те церемонии, которые вы устанавливаете. Но в действительности, конечно, нельзя сбрасывать со счетов момент политический, связанный с коронацией, он важен для Наполеона. И все же нельзя совершенно категорично исключать и мотивы психологические, личностные, которые, как он был убежден, пронизывают мышление населения страны, и которые, насколько мы можем судить по его суждениям, высказанным на острове Святой Елены, и ему самому не были чужды. То есть все же совсем примитивный образ ловкого авантюриста, который умело использует все инструменты, попадающие под руки, на мой взгляд, вот не отвечает просто историческим фактам.

А. Козырев

– Ну да, действительно фигура очень сложная. И вот мы пытаемся сегодня эти загадки, эту сложность Наполеона разгадать с заведующим кафедрой истории и теории мировой культуры философского факультета МГУ, профессором Артемом Александровичем Кротовым, чья книга «Наполеон и философия» недавно вышла из типографии. И после небольшой паузы мы вернемся в студию и продолжим наш разговор в эфире программы «Философские ночи».

А. Козырев

– В эфире радио «Вера» программа «Философские ночи». С вами ее ведущий Алексей Козырев. И наш сегодняшний гость, заведующий кафедрой истории и теории мировой культуры философского факультета МГУ, доктор философских наук, Артем Александрович Кротов. Мы говорим сегодня о власти и религии. И вот здесь фигура Наполеона оказалась для нас поводом, чтобы представить и недавно вышедшую книгу Артема Александровича «Наполеон и философия». Но «Наполеон и философия» подразумевает и сюжет «Наполеон и религия» – тут есть такая главка небольшая, я ее прочитал. И действительно, это очень интересно, задаться вопросом: ну потерял человек детскую наивную веру, что стал атеистом, агностиком, человеком, совершенно безразличным к религии и использующим ее в прагматическом смысле для того, чтобы продвинуться во власти? Или все-таки вопрос более сложно решается?

А. Кротов

– На мой взгляд, Алексей Павлович, безусловно, вопрос решается более сложно. Ибо классическая постановка проблемы обыкновенно сводится к трем вариантам, из которых исследователю предлагают выбрать атеизм, деизм, либо же теизм. В действительности же, чтобы ответить по возможности систематично и полно на этот вопрос, следует учитывать мировоззренческую эволюцию Бонапарта. Прежде всего, совсем кратко я хотел бы упомянуть ряд источников, на которые можно опираться для решения этого вопроса. Разумеется, это издание переписки Наполеона, которое дважды осуществлялось: в XIX веке 32 тома были выпущены по распоряжению императора Наполеона III – с 1858 по 70-й года выходило это издание. И переписка Наполеона, издание которой относится уже к XXI веку – Фонд Наполеона, издательство Fayard выпустили это 15-томное собрание большого формата и довольно увесистых по объему книг с 2004 по 2018 года. Но это лишь некоторая часть тех материалов, которые нам доступны для того, чтобы судить об отношении Наполеона к религии. Кроме того, мы, разумеется, обязаны учитывать не вошедшие в эти издания так называемые военные и литературные произведения Наполеона. Надо заметить, что оба собрания, XIX века и XXI века, совершенно необходимы для современного исследователя. Ибо издание, выпущенное в 21-м году, увы, не является полным. Принцип, один из принципов, которого придерживались составители, чтобы включать в него только подписанные...

А. Козырев

– Письма.

А. Кротов

– Наполеоном, да, документы. Соответственно, либо полная подпись, либо «Напол»., либо хотя бы бука «Н» – этого было достаточно для включения в собрание. Однако существует массам писем, которые Наполеон не подписывал. Больше того, подавляющее большинство писем он не писал своей рукой, он диктовал и лишь затем ставил, как сегодня бы сказали, свою визу. Однако существует, именно в мировоззренческом плане, масса писем, которые исключительно важны, были написаны, скажем, секретарями Наполеона, но не заверены. Очень часто мы встречаем такую приписку: «император, ложась спать, приказал мне отправить письмо без его подписи». Или: «император надиктовал письмо и только что вскочил на лошадь и уехал». Ну, соответственно, поскольку приказ отправить письмо дал, секретарь его выполняет. Больше того, сам Наполеон подписывал конечно, наиболее важные в военном отношении письма. А то что, к примеру, должно интересовать сегодня исследователей его мировосприятия, то, что, например, относится к библиотекам Наполеона, к оценке отдельных книг, указанию библиотекарей – все это, как правило, он не считал нужным визировать лично, потому что это не было приказом.

А. Козырев

– Правильно я понимаю, что это нужно учитывать для того, чтобы мы поняли, какова была его религиозность?

А. Кротов

– Разумеется. Кроме того, последний как бы момент, который важно упомянуть, это, разумеется, мемуары современников. Мы, собственно, имеем в этой богатейшей россыпи мемуаров массу афоризмов императора, которые, разумеется, должны воспринимать критически, потому что мемуаристы говорили о Наполеоне, исходя из собственных политических пристрастий, исходя из своего жизненного опыта. Нередко Наполеон им высказывал отнюдь не то, что думал, а то, что считал нужным сказать в тот или иной политический момент. И, разумеется, учет вот всех этих обстоятельств исключительно важен. Как выразился в начале XX века Эдуард Дрюо, надо помнить, что письма Наполеона созданы не для того, чтобы говорить правду и одну только правду будущим историкам. Очень часто это пропагандистский документ, но если мы попытаемся суммировать вот весь тот объем материалов и источников, о которых я только что сказал, вырисовывается, на мой взгляд, следующая картина. Если позволите, Алексей, без подробностей, ибо я отсылаю за подробностями читателей к собственной книге, я бы отметил, что, конечно, мы могли бы, конечно, очень кратко, схематично обозначить следующие главные этапы эволюции отношения Наполеона к религии. В детстве – да, безусловно, слепая вера, как он сам говорит, в мемуарах со Святой Елены, Лас Каз как записал его слова. Ну а далее, в военной школе Бриенна у него появляются первые сомнения, и он обвиняет своих наставников, именно представителей религиозной конгрегации, в том, что они зародили сомнения в его душе относительно религии. И если мы говорим о Бонапарте времен гарнизонной службы, времен его наивысшего увлечения идеями Руссо, безусловно, можем констатировать, что перед нами приверженец деизма, но...

А. Козырев

– Деизма – это учение о том, что Бог творец мира, но, вообще-то говоря, после того, как он его сотворил, он больше в нем особенно не участвует.

А. Кротов

– Совершенно верно. С точки зрения деизма Бог – это безличный разум, а отнюдь не актуально для деистов размышление о Божественных ипостасях. И, разумеется, вот этот деизм юного Бонапарта связан с деизмом чувства Руссо, ну равным образом, как, можно сказать, и с деизмом разума Вольтера. Но все же Бонапарт не остается на этой позиции, он вовсе не деист до конца жизни. Ибо опыт, связанный с военными походами, с политическими аспектами, так или иначе...

А. Козырев

– Ну как говорят, на войне атеистов не бывает.

А. Кротов

– С политическими аспектами, связанными с управлением государством, да, так или иначе вынуждают его к развитию. Ну что касается войны, совершенно верно, Алексей, он как-то высказал мысль, зафиксированную его приемным сыном, Евгением Богарне, во время египетского похода. Евгений Богарне стремился показать свое пренебрежение к опасности, вызывался добровольцем при первой же возможности. На что однажды Наполеон, отозвав его в сторону, сказал: выполняйте свой долг, а дальше, как решит Бог. И в этом смысле, наверное, да, и, кстати, замечу, Анна Леруар в недавней своей книге «Наполеон или судьба» говорит о том же самом. Наполеону была свойственна, как утверждают исследователь, уверенность в некоем предназначении, в собственной судьбе.

А. Козырев

– Как бы фаталист, да?

А. Кротов

– Многие так его воспринимают. Но действительно, чтобы завершить вот эту тему эволюции отношения Наполеона к религии, я бы заметил, что все же в период империи и позднее, уже в изгнании, Наполеон вовсе не может быть нами охарактеризован как приверженец деизма. Главным образом потому, что с точки зрения деизма XVIII века, вот этого просветительского деизма, какую бы версию мы ни взяли, деизм чувства Руссо, или деизм разума Вольтера, это деистическая позиция с необходимостью предполагает то, что нередко философами называлось преодоление христианства. А вот отрицания христианства у Наполеона даже на Святой Елене мы не находим. Мало того, он не раз говорил, конечно, о политической важности религии, но при этом вряд ли ему имело смысл лгать на острове Святой Елены, он прямо говорит о своем неверии, но в каком смысле – он не доверяет священнослужителям. И вот это недоверие к священникам действительно проходит через всю его жизнь. Однако это недоверие к отдельным лицам, представляющим церковь, не означает отрицание церкви как таковой у императора. И она, как мы можем судить вот на основании всех этих источников, которые я перечислил, и она необходима в двух смыслах, христианская церковь, человечеству – с одной стороны, да, как средство политического управления, но, с другой стороны, она необходима в психологически личностном плане, и сам Наполеон об этом говорит. То есть здесь есть некий элемент иррационального отношения к религии, как мы сказали бы сегодня или, как говорил сам Наполеон, не столько разумное, сколько чувственное отношение.

А. Козырев

– То есть Наполеон не считал, в отличие от многих просветителей, что религия это предрассудок, и со временем она уйдет, развеется, когда люди будут более рациональны, более научны. То есть он считал, что религия как свойство такое, психологически интимное обращение человека к высшему существу, к Богу, она все-таки нужна, да?

А. Кротов

– Безусловно. В период пребывания у власти Наполеон именно так и думал, точно также как и на Святой Елене. Потому что его как бы довод от противного: ну допустим, если вы утверждаете, что нет Создателя, то как же объяснить это мироздание? Ответа внятного быть не может, и поэтому мы должны признать, что религия содержит истину.

А. Козырев

– Мне вот все-таки две вещи остаются как бы непонятными. Вот как совместить то, что ты говоришь, с одной стороны, и вот коронация, на которой первое – Наполеон отказывается от причастия. То есть там составляется очень такой хитрый, мудреный чин коронации – вот это не только месса, но это еще и определенное последование молитв, которые читались при коронации французских королей, но все-таки не совсем, да, с вариациями определенными. И коронация происходит не в Реймсе, а в Париже, что тоже является особенностью. И первое – то что он отказывается от причастия, потому что причастие просто-напросто или отсутствует (хотя как оно может отсутствовать в мессе, да, там пресуществление должно происходить), значит, просто Наполеон не принимает его. И второе – это то, что он выхватывает у папы, его коронующего, корону и сам ее возлагает себе на голову. И это не какой-то спонтанный жест, а по всей видимости, это предварительная договоренность, то есть он как бы сам себя коронует. Не понтифик, не глава католической церкви, а он все-таки считал себя членом католической церкви, да, а именно сам себя. Вот Пушкин потом напишет: «Самовластительный злодей! Тебя, твой трон я ненавижу...» «Самовластительный злодей» – это Наполеон в пушкинской оде «Вольности». Потому что это и есть самовластье – то есть он сам себе дарует власть, он сам на себя возлагает корону. Как же это сочетается с его набожностью?

А. Кротов

– Ну это верно, Алексей, ты только что заметил: сам себе дарует власть. И, безусловно, этот жест заранее рассчитанный – вырванная корона, как о нем принято говорить сегодня. Для ответа на этот вопрос я бы призвал учитывать следующие обстоятельства. Папа для Наполеона вовсе не наместник Бога на земле. Больше того, он неоднократно высказывался и даже однажды потребовал от Евгения Богарне, чтобы тот направил от его, Наполеона, имени письмо папе римскому с изложением следующей идеи: царство ваше не от мира сего – то есть не вмешивайтесь в политические земные дела. И поэтому папа и не имеет, с точки зрения Наполеона, права притязать решать какие-то вопросы, связанные с континентальной блокадой или с коронацией. Ведь именно вопрос о континентальной блокаде приводит к тому, что французская армия занимает папскую областью, соответственно, арест папы следует, а Рим присоединяется к империи по распоряжению Наполеона. С его точки зрения папа римский это всего лишь один из священнослужителей. И он с большим пренебрежением вспоминал о римском папе на Святой Елене, указывая, что тот слишком уж унижался, желая восстановить некие мирские привилегии, что для духовного лица свойственно быть не должно. Ну таким образом, на мой взгляд, противоречия здесь нет, а есть вот та самая линия, которую всю жизнь сознательно проводил Наполеон, подчеркивая, что религия и отдельные священнослужители вовсе не должны отождествляться.

А. Козырев

– В эфире радио «Вера» программа «Философские ночи». С вами ее ведущий Алексей Козырев. И наш сегодняшний гость, заведующий кафедрой истории и теории мировой культуры философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, профессор Артем Александрович Кротов. Мы сегодня говорим о философии и властителе, в данном случае этим властителем является Наполеон. Крушение Наполеона, крах Наполеона, был ли он неизбежен, был ли он результатом вот этого тщеславия, которое возвело его на престол? Или это была историческая случайность, связанная с тем, что Наполеон столкнулся с более сильным противником или, может быть, с русскими морозами, которые традиционно нас выручали, когда уж... Ну кто нас выручает? Божия Матерь и русские морозы.

А. Кротов

– Ну Алексей, я бы заметил, что последний твой вопрос отчасти провокационный. Ну разумеется, целая совокупность факторов привела империю к крушению. Ну что я хотел бы заметить в связи с твоим вопросом. Вот эту деталь я не включил в свою книгу, а все-таки о ней мало кто знает, о ней я считаю, уместно сегодня упомянуть, в контексте именно крушения религии. Дело в том, что в огромном необозримом корпусе мемуаров современников Наполеона особо выделяется одна фигура – это Камбасерес – Второй консул после брюмера, он же архиканцлер империи. Так вот мемуары Камбасереса, в отличие от подавляющего большинства, от основного корпуса мемуаров той эпохи, были опубликованы относительно недавно, всего лишь в 1999 году. И как раз там, что любопытно, Камбасерес приводит высказывание Наполеона относительно подлинного смысла войны с Россией. Ну, возможно, Наполеон именно так и выразился, не исключено, поскольку Камбасерес это все-таки один из ближайших его сподвижников, верный Наполеону юрист, всегда находивший нужные обоснования. Ну так вот Камбасерес замечает, что Наполеон будто бы сказал ему, объясняя смысл войны с Россией: если я оставлю могущественной хотя бы одну державу после моей смерти, империю ждет крах. То есть наследнику он должен оставить такое положение дел в мире, при котором ни одна держава не могла бы сравниться по могуществу с Францией, и тогда он считал бы дело своей жизни успешным.

А. Козырев

– Ну империя – это прежде всего военная власть ведь, да? Если мы берем римское понятие империи – это понятие земного могущества. То есть империй не может быть много, империя должна быть одна, потому что это хозяин мира.

А. Кротов

– Ну, конечно, в идеале всемирная империя. Ну другое дело, что Наполеон, я замечу, очень часто открещивался от этих планов создания всемирной монархи. Вот если мы, к примеру, вспомним знаменитые мемуары Коленкура, написанные в ходе возвращения из русского похода, вспомним беседы, которые Наполеон вел вот в этих санях, когда оставил великую армию и решительно двинулся в Париж, чтобы осуществить новый набор. Так вот Коленкур свидетельствует, что на вопрос Наполеона, какие планы мне приписывают, он бесхитростно отвечал: править одному. На что Наполеон заявляет, что нет, его настоящее стремление – это поставить на место Англию, которая вмешивается неправомерно в дела всего мира, навязывает свои условия торговли, а как бы вот приписываемая ему идея всемирной монархии чужда. Но не надо забывать, что у Наполеона были свои мотивы высказываться таким образом. И, очевидно, ну вполне быть уверенным в том, что несколько фраз, сказанные Коленкуру, действительно отражают его точку зрения на военную политическую ситуацию, мы не можем.

А. Козырев

– А вот его отношения с императором Александром I – тоже ведь Российская империя, начиная с Петра, – можно несколько слов сказать? Они были знакомы, они встречались, они уважали друг друга?

А. Кротов

– Да, безусловно, виделись в Тильзите, ну и чуть раньше, только если можно считать это свиданием, на поле боя. Ведь мы знаем, Аустерлицкое сражение –битва трех императоров. Но все же, если говорить всерьез, то встреча их состоялась в связи с окончанием франко-прусско-русской войны, завершилась она Тильзитским миром. Ну и не менее важна, знакова, интересна в историко-культурном плане другая встреча, вошедшая в историю под наименованием Эрфуртское свидание – осень 1808 года. Ну вот для ответа на твой вопрос, Алексей, об их личном отношении, я бы хотел привести один весьма примечательный факт. Ведь во время переговоров в Эрфурте Наполеон не оставлял без внимания досуг съехавшихся гостей. И, уже собираясь в Эрфурт, заранее он составил театральную программу, которая была призвана так, знаете, развлечь вот это большое собрание лиц, которые уже современники называли «партером королей». Так вот, вызвав директора «Комеди Франсез» Дезинкура, Наполеон поинтересовался мнением того о репертуаре. И затем, удалив почтенного директора, сказал: как эти старые люди глупы, – написав театральную программу для Эрфуртского свидания собственноручно. Что хотелось бы отметить, разумеется, в репертуар вошли произведения французских авторов, и это неслучайно – разумеется, Наполеон хотел подчеркнуть и культурное лидерство, доминирование Франции на европейском пространстве. Но если говорить о личном отношении двух императоров. В один из вечеров зрителям был предложен спектакль «Эдип» – это вольтеровская пьеса. И вот когда со сцены прозвучали слова: «Дружба великого человека есть дар богов», Александр встает со своего места и протягивает руку, пожимает руку Наполеону. Как выразился знаменитый историк Жан Суар: одно театральное действо внутри другого. Но заметим, если Наполеону для того, чтобы составить программу, безусловно, нужно было знать содержание пьес, то же самое мы можем сказать и об Александре. Разумеется, спонтанно такого рода действие представить в присутствии «партера королей» невозможно. Ибо прежде, чем спонтанная реакция будет явлена миру, последует новая реплика из зала. Очевидно, Александр готовится осуществить этот театральный жест. И очевидно, что этот жест многомерный, он, конечно, и политически окрашен. Александр показывает собравшимся коронованным особам, что с Наполеоном они в хороших, дружеских политических отношениях. С другой стороны, здесь есть и личностный аспект: он подчеркивает некую грань уважения к императору французов. И неслучайно именно эти слова, как бы сказанные, да, не самим Александром, но с которыми он солидаризируется очевидным образом, протягивая свою руку, неслучайно именно эти слова были избраны им вот как некое знаковое для всего Эрфуртского свидания фоновое явление.

А. Козырев

– Ну Наполеон умел пленять. И мы помним, что когда он вошел в Берлин, то Гегель был вне себя от восторга и говорил, что сам мировой дух шествует на коне – увидел в Наполеоне персонажа своей философии.

А. Кротов

– Да. Но, Алексей, мне нужно поправить, все-таки это было чуть раньше – это недалеко от Иены, где как раз произошло знаменитейшее сражение того времени. Более того, Гегель, добавлю, всю жизнь сохранял величайшее почтение к Наполеону. И даже когда произошло отречение – а все-таки вспомним, тогда интернета нет, сведения доходят медленно, уже оно фактически произошло, а Гегель не верит, он заявляет: как обычно, наши газеты преувеличивают, нет, надо дождаться и убедиться, что это так. И впоследствии, когда уже не только отгремели наполеоновские войны, но императора не было в живых, Гегель посетил поле при Ватерлоо. И вот он пишет жене, с каким трепетом, интересом он остановился на том самом месте, выходя из кабриолета, где был штаб императора.

А. Козырев

– Удивительно. Ну вот сегодня отношение к Наполеону? Ну понятно, что Франция относится к нему как выдающемуся историческому деятелю, и его могила в Доме инвалидов, Музей армии почитается, посещается французами. Но вот в чем причина какого такого ренессанса интереса к Наполеону у нас? Даже вспомним печальную судьбу одного реконструктора питерского, да, который оказался в тюрьме, который был историком, изучавшим наполеоновскую эпоху. И является ли эта фигура, подлежит ли она какой-то исторической реабилитации? Или скорее, наоборот, это, как старообрядцы считали, антихрист или предтеча антихриста? Как на Руси существовали разные тексты, вот и, кстати сказать, в твоей книге я тоже прочитал цитату из Леона Блуа, где Блуа говорит о том, что Наполеон есть предтеча того, кто грядет – ну вот в этой цитате мне услышался вовсе не Христос во втором пришествии, а именно грядущий антихрист, которого Леон Блуа со страхом и трепетом ожидал. То есть все-таки кто Наполеон – гений, герой или предтеча антихриста?

А. Кротов

– Ну Алексей, я могу совсем кратко ответить на этот вопрос: мне кажется, сам читатель может вполне осмыслить суждение высказать, сформулировать по данному вопросу, если примет во внимание все важнейшие документы, доступные нам на сегодняшний день. Вот я бы не хотел предварять суждение читателя, а позволил бы ему самостоятельно разобраться в этом вопросе. Да, конечно, определенное мнение у меня есть, но, на мой взгляд, не стоит его навязывать заранее. Оно между строк понятно, ну а далее все-таки, я полагаю, это вопрос, который любой образованный человек в состоянии для себя решить самостоятельно.

А. Козырев

– Ну вот на этом мы как бы замкнули нашу сегодняшнюю такую радиопрезентацию книги профессора Артема Александровича Кротова «Наполеон и философия». Мне кажется, что на русском языке не так уже много обобщающих исследований, посвященных Наполеону – Мережковский, Манфред, – но появилась еще одна, мне кажется, достойная книга, чтобы сегодня наш читатель на судьбе этого героя, который ушел с исторической арены побежденным, но вот все-таки ушел в изгнание (то есть тщеславие и гордыня были попраны еще в этой земной жизни), вот на примере этого героя вспомнил слова Державина о реке времен, которая в своем стремлении уносит все дела людей и топит в пропасти забвенья короны, царства и царей. Но религиозный смысл этого, конечно, открывается нам в наших самостоятельных думах и выводах, которые мы делаем из истории. Совсем не обязательно историк должен быть моралистом. Историк должен дать факты, дать набор суждений, подлежащих интерпретации. А тот, кто идет за ним вслед, это может быть и идеолог, и священник. Поэтому спасибо, Артем Александрович, за эту книгу и спасибо за беседу в нашей сегодняшней студии программы «Философские ночи». И до новых встреч в эфире программы «Философские ночи» на радио «Вера».

А. Кротов

– До свидания.