«Начало русской летописи». Исторический час с Дмитрием Володихиным. Гость программы — Сергей Алексеев (07.10.2018) - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Начало русской летописи». Исторический час с Дмитрием Володихиным. Гость программы — Сергей Алексеев (07.10.2018)

* Поделиться
Сергей Алексеев

Сергей Алексеев

Гость программы: доктор исторических наук Сергей Алексеев.

Разговор шел о том, как и когда появилась русская летопись, кто ее писал и сколько продолжалось летописание.


Д. Володихин

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И сегодняшняя наша тема звучит следующим образом: как родилась летопись. Сегодня у нас в гостях человек, который, можно сказать, собаку съел на источниках по истории Древней Руси и вообще в целом восточного, южного славянства. Это доктор исторических наук, профессор Сергей Викторович Алексеев.

С. Алексеев

— Здравствуйте.

Д. Володихин

— И я думаю, что с таким гостем мы сегодня будем совершенно безопасно плавать по морю летописей — наш корабль не потонет, не попадет на мель и не потерпит крушения на каких-нибудь подводных скалах. Я начинаю обычно разговор о личности просьбой дать своего рода визитную карточку этой личности в нескольких словах. А сейчас у нас тема, совершенно не связанная с чьей-нибудь биографией, но тем не менее мне хотелось бы, чтобы Сергей Викторович дал своего рода визитную карточку летописи: почему она так важна, почему колоссальное количество историков ссылается на летопись, почему она звучит постоянно и неизменно в огромном количестве трудов, связанных с русской историей.

С. Алексеев

— Ну историки вообще любят ситуацию, когда кто-то уже написал историю до них. Это такая маленькая слабость.

Д. Володихин

— Это облегчает работу.

С. Алексеев

— Действительно, историк испытывает чувство облегчения, когда в изучаемой им культуре, изучаемой им стране, у изучаемого им народа появляются свои исторические сочинения. Летопись дает картину истории Древней Руси глазами самих ее жителей. Летопись древнерусская — единственный источник, который дает, пусть не абсолютно достоверную — такую картину не даст ни один источник, — но связную и изнутри картину истории Древней Руси. Мы можем проследить эту историю, как ее видели современники, как ее видели жители Древней Руси образованные, мы можем проследить ее год за годом. Когда летописцы описывают современные им события, мы часто можем проследить эту историю в деталях, в мельчайших подробностях, которые попадали в поле зрения летописцев и которые они считали нужным отмечать, особенно если говорить о летописцах Киева и Новгорода уже эпохи расцвета летописания. Короче говоря, летопись — это связная и достаточно полная картина истории Руси. Летопись — это тот стержень, к которому мы уже можем добавлять данные других источников.

Д. Володихин

— Ну а вообще-то мы можем добавлять данные других источников? То есть насколько вообще летопись уникальна? Вот она там чуть ли не до XVII века велась, даже там позднейшие летописи аж в XVIII веке бывали. Уже Петр в могилу лег, а летописи все еще пишутся.

С. Алексеев

— Летописи отдельные писались даже еще и в XIX веке, это правда. Такой традиционный способ описания истории как составление погодной хроники, собственно летописи, он жил очень долго. Но мы говорим о древнейшем периоде, и здесь надо признать, что летопись во многих отношениях уникальна, потому что источников других по истории древней, домонгольской Руси, Руси киевской эпохи очень и очень немного. Да, у нас есть литературные произведения — их не очень много на самом деле, у нас есть правовые своды — ну по сути один большой правовой свод «Русская правда». И ну не очень много других правовых памятников, которые, в общем, можно пересчитать по пальцам ну если не двух, то четырех рук точно. У нас есть, конечно, и их число растет, надписи и берестяные грамоты, но они выхватывают буквально фрагменты...

Д. Володихин

— Фрагментики.

С. Алексеев

— Фрагментики, да, действительности как повседневной, так и иногда действительности большой политики, но очень редко, кстати, мы на них одних связную историю Руси не построим.

Д. Володихин

— А летопись такую возможность дает?

С. Алексеев

— Летописи дают возможность связано воедино данные всех этих источников, сопоставить их с источниками иностранными, а они действительно дают связную картину истории Руси. И большое счастье, что у нас есть летописные памятники, которые действительно восходят к домонгольской эпохе, то есть созданы современниками, ну по крайней мере, современниками XII, первой половины XIII века, по которым мы можем воссоздать историю как этого периода, так и предшествующего, насколько историческая память о нем сохранялась.

Д. Володихин

— Вот слова такие аккуратные, можно сказать, обходящие острые углы — летопись, начало XII века и так далее и так далее — а сохраняет историческую память аж на несколько столетий ранее и опять же, если память мне не изменяет, то приблизительно с середины IX века. Ну как такое может быть? Вот собственно когда родилась летопись? Действительно, когда первый русский летописец сел и написал первую страницу, а он ведь должен был найти какие-то сведения о древности. Очевидно, это было там ну во время гораздо более позднее. Что ему помогало, и когда действительно летописание родилось?

С. Алексеев

— Насколько мы знаем — подчеркиваю, не насколько мы предполагаем, потому что предположения есть разные, самые смелые, но часто мало чем подтвержденные и остаются игрой отдельных, пусть даже крупных научных умов. Но насколько мы знаем, летописание русское началось вряд ли раньше середины XI века.

Д. Володихин

— То есть не XII, но все-таки середина XI. А не IX, не X?

С. Алексеев

— Да, у нас есть так называемый начальный летописный свод, созданный уже в Киево-Печерском монастыре, где позже создается монументальная «Повесть временных лет». Этот свод, он по многим признакам использовался в «Повести временных лет», первичен по отношению к ней следовательно. Он сохранился в составе позднейшего новгородского летописания. Вот новгородские летописцы предпочли такую версию истории Киевской Руси, а не ту, которая была в «Повести временных лет». Возможно, просто «Повесть временных лет» не попала им в руки, когда они составляли свои своды.

Д. Володихин

— Но разница-то, в общем, не очень большая.

С. Алексеев

— Разница небольшая. Повторяю, автор «Повести временных лет» пользовался этим текстом и на обширных периодах просто воспроизвел его дословно.

Д. Володихин

— Ну хорошо, середина XI века. А то, что было раньше — на сто лет раньше, на двести лет раньше — в летописи ведь это все есть?

С. Алексеев

— Здесь летописец мог пользоваться, с одной стороны, редкими письменными записями, записями об отдельных событиях, которые иногда встречаются в рукописных сборниках, попадают в святцы, если это события, связанные и историей Церкви и веры. Но и такие записи велись вряд ли ранее второй половины X века. Древнейшая из таких записей, о которых мы можем говорить уверенно, это записи, относящиеся ко времени княгини Ольги, в частности дата ее кончины.

Д. Володихин

— То есть фактически они пришли на Русь вместе с христианством.

С. Алексеев

— Да, конечно. Как и собственно проникновение письменности, конечно, в той или иной степени связано с проникновением христианства. Автор «Повести временных лет» использовал договора Руси с Византией.

Д. Володихин

— Значит, покопался в великокняжеском архиве.

С. Алексеев

— Ну, скорее получил от заинтересованных людей, может, лично от князя список, который хранился, может быть, в каком-нибудь отдельном ларе в княжеском тереме. Я не думаю, что существовал великокняжеский архив, как мы сейчас представляем архивы.

Д. Володихин

— «Вот, — говорит человек, предоставивший эти договоры (я уж не знаю, Ярослав Мудрый или какой-нибудь еще из великий князей), — пользуйся, драгоценный летописец, славь моих предков».

С. Алексеев

— Примерно так, скорее всего. Но понятно, и мы уже сказали об этом, что отдельные записи, отдельные документальные источники не могут создать связной картины. Летописец должен был общаться именно что к исторической памяти — к памяти предков, к памяти о предках.

Д. Володихин

— А память — это ведь стихия крайне изменчивая.

С. Алексеев

— Верно. Но надо помнить, что Русь стала письменной, по большому счету, за одно-два поколения до того, как началось летописание.

Д. Володихин

— Да, это очень важный момент. В сущности, летописание — это уже свидетельство и плод достаточно богатой, высокой культуры.

С. Алексеев

— Безусловно. Во всяком случае, культуры уже интенсивно растущей, культуры уже состоявшейся. До этого основным, до появления вот этих отдельных записей, и даже единственным способом передачи информации о прошлом был, как и у всех народов мира в первобытную и даже в раннегосударственную эпоху, устный путь.

Д. Володихин

— И вот я думаю, что после небольшого перерыва мы попытаемся вторгнуться в глубины памяти наших далеких предков, в те ее трюмы, где хранилось воспоминание, вернее хранились воспоминания о долетописной эпохе. А сейчас, я думаю, будет правильным, если в эфире прозвучит замечательное симфоническое произведения Милия Алексеевича Балакирева, фрагмент симфонической поэмы «Русь».

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы обсуждаем рождение русской летописи с известным историком, доктором исторических наук, Сергеем Викторовичем Алексеевым. И настало время посмотреть, а что же собственно коллективная память Древней Руси донесла до первых летописцев. Ведь ну в сущности имя Рюрик, имена Сине́ус или Синеу́с, Трувор, история о Белгородском киселе, история о мести княгини Ольги, свершенной задолго до того, как она стала христианкой, история о том, как погиб ее супруг, князь Игорь, история о походах на Царьград — это ведь замечательные, великолепные легенды, которые дошли до наших времен от эпох, отстоящих от летописного дела где-то на век, где-то на два. Что здесь, собственно, правда, что нет? Эти истории, вот может быть, стоит одну-две рассказать, напомнить и попытаться объяснить, откуда это все взялось в летописи. Причем ведь красивые сюжеты, запоминающиеся хорошо, настоящая вот какая-то такая эпика.

С. Алексеев

— Безусловно. Это и был эпос, и в летописи и уже в самом первоначальном ее виде встречаются фрагменты поэтические и ритмические.

Д. Володихин

— Ну например?

С. Алексеев

— Ну например фрагмент о женитьбе князя Владимира на Рогнеде. Трагическая, в общем, достойная эпоса о распре история...

Д. Володихин

— «Не хощу розути робичича...»

С. Алексеев

— «Но Ярополка хощу», да. Но а дальше следует: «И приидоша отроци Владимира и поведаша ему всю речь Рогнедину, дщери Рогволоже, князя полочьск. Владимир же собра вои мнози, варязи, словени, чудь, кривичи, и поиде на Рогволода».

Д. Володихин

— И «примучиша» Рогволода с его семьей.

С. Алексеев

— Ну совершенно верно. То есть ритмический момент здесь кончается, летописец здесь дальше возвращается к прозе, но понятно, что он пересказывает то же самое сказание, которое вот таким фрагментом вошло в его текст. Ритмические фрагменты есть и о походе Святослава. И даже известное сказание о призвании варягов — «изгнаша варягов за море, не даша им дани и начаша сами собою владети», — оно же тоже ритмично по природе. Эпичные сказания — это один источник летописца. А другой источник — это родовая память, генеалогии знатных людей.

Д. Володихин

— Ну в чем разница?

С. Алексеев

— А разница была очень маленькая, поскольку эпические сказания нанизывались на такие генеалогии. Генеалогия тянула за собой эпос об упоминаемых в родословной людей.

Д. Володихин

— А вот вы и приведите пример такой вот коллективной памяти древнерусской аристократии, что она, собственно, могла дать летописцу?

С. Алексеев

— Ну вот, скажем, условно говоря, есть история о том, как Вышата, отец Яня Вышатича, большего друга печерских монахов и благотворителя Печерского монастыря...

Д. Володихин

— И знатный человек.

С. Алексеев

— Естественно, знатный человек, сын новгородского посадника Остромира, который в свою очередь состоял в каком-то свойстве с родом Рюриковичей. Так вот Вышата во время похода на Византию при Ярославе Мудром, незадолго до тех времен, когда уже создавалась летопись, оказался в ситуации, когда он должен был выбирать: либо остаться с новгородской пехотой, выброшенной на берег с ладей в неудачном морском сражении, либо уплыть на корабле вместе со своим князем. Вышата выпрыгивает на берег и говорит: если погибну, то с дружиной. Ну в итоге не погиб, через некоторое время вернулся на Русь за выкуп, хотя претерпел в византийском плену...

Д. Володихин

— И привел слепцов.

С. Алексеев

— И привел, да, слепцов. Значительная часть пленных, хотя не все были ослеплены по воле византийского императора. Но это, кстати, в русской летописи упоминается буквально одной фразой, мы в основном знаем об этом от византийцев. Ну вот это самоотверженное деяние Вышаты, оно недаром появляется в летописи, созданной в Печерском монастыре под пером тех монахов, которые лично общались с Янем Вышатичем. А Янь Вышатич в свою очередь, как прямо пишет автор «Повести временных лет» — ну как считает большинство ученых, это был преподобный Нестор Летописец, он пишет: многое, услышанное от него, я в это летописание вставил.

Д. Володихин

— То есть если я правильно понимаю, в первом случае мы можем представить себе: под честен пир или, как тогда говорили, братчину — вот сидит князь, сидит старшая дружина, подальше сидит «молодшая» дружина. Выходит какой-нибудь, я уж не знаю, скальд, певец и начинает рассказывать князю и всем его гостям некое поэтическое, может быть, превращенное вот в набор рифм, сказание — то ли сагу, то ли дружинную какую-то эпопею. Люди вспоминают былые дни, услаждаются слогом этого самого скальда и таким образом запоминают. Может быть, где-то в углу сидит летописец и быстро-быстро записывает. А в другом случае мы никакого скальда не видим и пира никакого не видим. Сидит отец, рядом с ним сидит сын. Отец — старый, седой, шрамами покрытый, — передает сыну свой меч боевой и говорит: сынок, давай-ка я кое-что расскажу тебе из старинных времен, слушай же. И сынок слушает, мотает на ус, а потом рассказывает летописцу.

С. Алексеев

— Я думаю, что в реальности до летописца доходил синтез вот этих двух описанных вами вариантов. То есть вот этот самый сын, он потом от того же самого песнотворца на княжеском пиру слышал песни, о своих в том числе предках или о битвах, в которых, как он знал, участвовали его предки. И потом, будучи уже сам на возрасте, почтенным старцем — Янь Вышатич скончался в возрасте 90 лет, согласно летописи, — передавая летописцу свои родовые предания, может быть, в непринужденной беседе, вместе с тем и вспоминал фрагменты слышанных песен, поэм дружинных.

Д. Володихин

— Но это значит, вот если я правильно понимаю ваши слова, что летописца на «почестен пир» могли и не пустить?

С. Алексеев

— Нет, просто летописцу как духовному лицу было положено уходить с «почестна пира», когда там начались «позоры», как писали в Древней Руси — то есть приглашали «скамрахов», песнотворцев и прочих людей, ну в общем, унаследованных от языческой культуры все-таки.

Д. Володихин

— И скальдов разнообразных.

С. Алексеев

— Ну песнотворцы, да, они относились к разряду «скамрахов», безусловно.

Д. Володихин

— Ну что ж, давайте посмотрим на все это с другой стороны. Получается так, что вот есть княжеское дружинное сообщество и есть совершенно другое какое-то сообщество, церковное прежде всего, которое взирает на всю эту историю несколько со стороны. И возникает вопрос. Понимаете, он будет очень важен, я думаю для всех тех, кто знакомился с летописью по адаптированным ее изданиям, по отрывкам, по героическим сказаниям, которые переданы были, ну скажем так, ну в пересказе. Вопрос состоит вот в чем: если летопись пишут духовные лица, то зачем собственно они ее пишут? Ясно, что они не пытаются выполнить роль тех же самых скоморохов, или «скамрахов», или скальдов. То есть это не героическая песнь, предназначенная для князя, а ясно, что для чего-то другого. Но тогда для чего вот все эти подвиги и походы, «одоления»? Или там есть нечто помимо подвигов, походов и «одолений»?

С. Алексеев

— Ну во-первых, безусловно есть. Летописец, особенно когда он уже описывает историю христианской Руси, рисует подвиги, но в первую очередь как подвиги благочестия. Даже бранные подвиги князей-христиан описывает наиболее подробно и с наиболее искренним, душевным отношением тогда, когда эти подвиги что-то дают для защиты христианского люда или торжества христианской справедливости.

Д. Володихин

— А князей-язычников?

С. Алексеев

— А вот что касается князей-язычников, об этом, собственно, прямо написал как раз наш начальный летописец, имени которого мы не знаем, который писал до «Повести временных лет». Он во введении к своему труду, собственно, прямо написал, почему он описывает подвиги князей-язычников, почему они ему так интересны. Да, они были язычниками, но мы должны помнить, что он узнавал-то о них из героических сказаний, поэтому, конечно, образ этого прошлого у него сложился вполне определенный. Этот образ был таким: это были мужественные, благородные люди, хотя и язычники. Они не брали «творимых», то есть искусственных вир — судебных штрафов, они не перенасыщали свою дружину...

Д. Володихин

— То есть они вели себя по-человечески.

С. Алексеев

— А дружина их кормилась, воюя чужие страны — в подтексте: а не грабя свою.

Д. Володихин

— Что уже по тем временам неплохо.

С. Алексеев

— И собственно писалось это ну в последние десятилетия XI века — это время княжеских смут. И время, когда молодое хищное княжеское чиновничество из младшей дружины уже без оглядки на бояр, без оглядки даже на Церковь, начинало накладывать руку на добро любое, плохо лежащее, при князьях Всеволоде Ярославиче и Святополке Изяславиче, их правлении в Киеве — это описано в летописи.

Д. Володихин

— То есть если я правильно понимаю? Летописец пытался даже из языческих времен вытащить некий положительный пример правительской деятельности и показать: вот так надо — а вы что?

С. Алексеев

— Вот именно. И он, собственно, о чем пишет: что да, теперь мы христиане, но мы по-прежнему суеверны, церкви стоят во время буйных языческих празднеств, монахов встретим на дороге — поворачиваем назад. Вот о чем он пишет, когда говорит о своих современниках. Так чем вы, будучи крещеными, — задает он вопрос фактически князьям и их дружинникам своего времени, — чем вы, будучи крещеные, но суеверны, злых дел не отстающи, волхвов иногда привечающи...

Д. Володихин

— Хорошо, если иногда.

С. Алексеев

— Чем вы лучше своих предков-язычников? Те хотя бы с подвластным людом — ну по его представлениям, — вели себя прилично.

Д. Володихин

— Ну запомнилось хорошее.

С. Алексеев

— А вы что? — задает он вопрос, вот тот самый, который вы и сформулировали.

Д. Володихин

— Ну в этом случае, конечно, мы говорим о том, что летописец дает некое нравоучение. И тогда летопись должна быть частью культуры элиты, должна идти ей как своего рода урок.

С. Алексеев

— Безусловно. И мы знаем о том, что элита — ну насколько воспринимала урок, это вопрос сложный, как говорится, не все и не всегда, как обычно и бывает в таких ситуациях.

Д. Володихин

— Хотелось как обычно, а получилось еще хуже.

С. Алексеев

— Ну во-первых, некоторые воспринимали. То есть мы знаем, что летописанию покровительствовал Владимир Мономах. Мы знаем, что этот правитель действительно стремился быть идеальным князем — сочетать христианское благочестие и доблести предков. И в том числе и по оценкам современников, в том числе и духовных лиц, кое-что ему на этом пути удавалось. Действительно был широко образованный и глубоко верующий человек...

Д. Володихин

— С другой стороны...

С. Алексеев

— Ипри этом доблестный полководец, мудрый правитель, старавшийся заботиться не только о дружине, но и о подвластном народе. Даже не о подвластном себе, а обо всей Руси, тогда уже раздробленной.

Д. Володихин

— С другой стороны... Он был с одной стороны. С другой стороны, видим, не все и не всегда покровительствовали.

С. Алексеев

— С другой стороны, не все и не всегда внимали летописанию. Так-то князья, конечно, уже в XII веке, когда летописание, по крайней мере, в крупнейших городских центрах Руси велось, они научились использовать летописание в своих целях. Использовали его, кстати, как архив — вписывали туда грамоты свои, которые хотели сохранить для потомства, использовали его для разного рода правовых споров между собой. Ну а вот насколько постигали уроки, содержащиеся в летописании — это, конечно, каждый раз зависело от конкретной личности.

Д. Володихин

— Да, вопрос сложный. Дорогие радиослушатели, я хочу напомнить, что это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы ненадолго прощаемся с вами, чтобы буквально через минуту продолжить нашу беседу.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. Мы обсуждаем историю рождения русской летописи с замечательным специалистом, доктором исторических наук, профессором Сергеем Викторовичем Алексеевым. И сейчас настало время вернуться все-таки к вопросу, на который я получил ответ далеко не до конца. Вот это нравоучение, наставление — это что, всё? Это единственная цель летописи, которую пишет, ну насколько мы могли понять, представитель Церкви, духовенства так или иначе, или у него есть какие-то иные цели?

С. Алексеев

— Нет, конечно, это не единственная цель. И это цель, так скажем, для единственно возможной в то время аудитории за пределами монастыря. Но кроме того были, конечно, и другие соображения. В принципе, надо отметить, что ученые спорят о том, для чего писалась летопись, и есть самые разные точки зрения на этот счет. Некоторые ученые хотели бы видеть в летописи игру ума, некий гигантский шифр, в котором были зашифрованы фрагменты из различного рода литературных произведений Святого Писания. И история реально Руси уподоблялась бы некоей идеальной истории, не обязательно даже Священной истории.

Д. Володихин

— Но здесь недалеко до поисков тайного знания.

С. Алексеев

— Ну собственно вот некоторые ученые очень увлеченно такое тайное знание пытаются из русской летописи извлечь.

Д. Володихин

— Судя по вашей интонации, видимо, есть и другие версии, более правдоподобные.

С. Алексеев

— На мой взгляд, да. Я признаю, что конечно, было бы странно отрицать, что летописцы Древней Руси — особенно это касается составителя «Повести временных лет», Нестора, автора далеко не только летописи, — были высокими интеллектуалами и могли временами подпускать в летописный текст какую-то игру ума. Например, в первой статье «Повести временных лет» летописец играет с разными способами исчисления от сотворения мира — там три эры зашифровано разных. Но все-таки вряд ли это была главная цель летописи. Правда здесь заключается в том, что история Руси для христианина, для пишущего, образованного христианина, для духовного лица, который способен к божественной мудрости, к богословствованию, должна, конечно, содержать какой-то смысл — смысл христианский, смысл провиденциальный.

Д. Володихин

— Тут давайте разъясним: смысл, связывающий течение бытовых дел, от самых малых до самых великих, с волей Божией.

С. Алексеев

— С волей Божией и с Божественным промыслом. А значит, в русской истории действительно нужно искать параллели со Священной историей, параллели со Святым Писанием. Это не обязательно прямые параллели, но иногда и действительно напрашивающиеся. Скажем, святой князь Владимир, он в изложении летописца в известном смысле повторяет премудрого царя Соломона. Но повторяет он его, можно сказать, наоборот...

Д. Володихин

— В лучшую сторону.

С. Алексеев

— В лучшую сторону, да. Соломон идет от построения Божиего храма к падению со своим многочисленным гаремом. Владимир идет от своих «блудных», как говорит летописец, дел в язычестве, столь же многочисленного или даже превосходящего Соломонов гарема, к обращению ко Христу и построению храма.

Д. Володихин

— То есть, иными словами, в этих аналогиях видно своего рода богословско-историческое исследование. Летописец взирает на историю священную и взирает на историю русскую и делает вывод: смысл того, что происходит перед нашими глазами, сокрыт в евангельских и ветхозаветных притчах, которые мы уже можем прочитать, и можно попытаться понять то, что в этих притчах передает нам Господь Бог. Но вот здесь вопрос, который не дает мне покоя. Если летописец старается прочитать эту аналогию и докопаться до истины в ее христианском понимании, то кто должен быть его читателем? Вот не читателем наставительной части, а читателем той, которая имеет отношение к вскрытию глубинных истин христианских в нашей истории?

С. Алексеев

— Ну с одной стороны, можно предложить ответ в системе координат нашего мира — конечно, первыми читателями летописца и наиболее частыми, несомненно, читателями летописи были тоже духовные лица. По крайней мере. наиболее образованные, имевшие достаточное время для того, чтобы читать...

Д. Володихин

— Церковные интеллектуалы.

С. Алексеев

— Церковные интеллектуалы, иерархи Церкви, настоятели монастырей, просто наиболее образованные священники и монахи. С другой стороны, вообще в Средневековье и не только на Руси, но и в Византии, и в Западной Европе была распространена идея, что человек, описывающий историю, преподносит, по Божиему же изволению, некий дар Богу.

Д. Володихин

— Получается, что-то вроде словесного отчета о делах, проделанных христианской общиной в твоей стране.

С. Алексеев

— Совершенно верно. И о делах твоего народа, даже и в дохристианскую эпоху как это было с русскими летописцами. В определенном смысле часть той Книги Жизни, которая будет открыта на Страшном суде. Летописец, конечно, не создатель течения жизни в мире, но он свидетель этого течения. А человек, пишущий исторический труд, берет на себя ответственность свидетельствовать пред Богом, в том числе и о том, чего не видел сам.

Д. Володихин

— Но в таком случае возникает вопрос: а кто, действительно, были наши древнейшие летописцы? Уже было сказано, что мы не знаем имени того, кто впервые взял перо и написал первую строчку первой русской летописи. Но имена некоторых из них мы все же знаем, тех, кто занимался составлением летописей во второй половине XI — в начале XII века. Кто это был?

С. Алексеев

— Ну кстати, по поводу авторов начального свода есть гипотезы. И по географии описываемых событий, по тональности, по факту использования греческих текстов в оригинале, в этом древнейшем памятнике, есть предположение, что писал известный переводчик и церковный деятель, впоследствии игумен Киево-Печерского монастыря, Никон Великий. Но это гипотеза. Создатель начального свода.

Д. Володихин

— То есть человек подходит, но окончательно подтвердить невозможно.

С. Алексеев

— Невозможно. В самом тексте никаких свидетельств, и вероятнее всего он был одним из создателей этого текста. Большая определенность с «Повестью временных лет», поскольку автор назван в некоторых ее списках, и это подтверждается сводом житий печерских монахов, Киево-Печерским патериком. Нестор, который написал, Летописец, как сказано в Патерике, один из виднейших монахов Киево-Печерского монастыря, автор жития святого Феодосия Печерского, известный в монастыре начала XII века и авторитетный отец, который вот традиционно и, видимо, верно в нашей науке считается автором «Повести временных лет».

Д. Володихин

— Но и не он один.

С. Алексеев

— Через некоторое время — и это тоже, сведения об этом также содержатся в списках летописи, — в 1116 году летопись была его переписана и, видимо, отредактирована для князя Владимира Мономаха, о чем, собственно, прямо свидетельствует запись соответствующая, настоятелем Выдубицкого монастыря, тесно связанного с монахом Сильвестром.

Д. Володихин

— А где собственно этот монастырь находился?

С. Алексеев

— Ну это тоже, собственно, земли древней Киевщины.

Д. Володихин

— Южная Русь, где-то под Киевом.

С. Алексеев

— Да.

Д. Володихин

— Хорошо. Но насколько я понимаю, там есть и другие летописцы той же «Повести временных лет», есть еще вариации.

С. Алексеев

— Ну есть вставной в «Повести временных лет» текст — Повесть об ослеплении князя Василька, драматическом событии конца XI века, когда только-только установленный между князьями мир обрушился в новую междоусобицу. Вот об этом-то и повествует пространная повесть, которая отчасти повторяет короткие летописные записи. То есть это явно вставной текст, его написал некий Василь, причем, судя по всему, человек светский.

Д. Володихин

— И был некий, насколько я понимаю, человек, описавший северные реалии, будучи в Новгороде.

С. Алексеев

— Это да, есть гипотеза о третьей редакции «Повести временных лет». Она не всеми принимается, общепринятых редакций на сегодняшний день две. Но действительно, по крайней мере, продолжателем «Повести временных лет» в Киеве, при дворе князя Мстислава Великого был человек, который в 1610-х годах посетил Ладогу и оставил довольно подробное в летописи и описание этого своего посещения.

Д. Володихин

— Ну что же, мы видим, то что летопись — это результат долгого культурного развития, это плод, скажем так, уже изощренной культуры, плод работы интеллектуалов, лучше которых, может быть, на Руси тогда никого и не было в сфере истории, в сфере богословия. И поэтому я думаю, правильным будет, если сейчас в эфире прозвучит музыка, которая говорит о величии древней культуры. Итак, Валерий Кикта, фрагмент из его произведения «Фрески Софии Киевской».

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, вот после этой светлой музыки и речь моя, наверное, польется легче, и света в ней будет больше, и солнца больше. И поэтому мне приятно вам напомнить, что это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И наш замечательный гость, историк Сергей Викторович Алексеев, замечательный специалист по Древней Руси, по истории летописания, сегодня просвещает нас в отношении того, как и при каких обстоятельствах рождалась русская летопись. Собственно вопрос мой касается тех людей, которых вы перечислили. Трое —представители ученого монашество Южной Руси. Двое — ну не очень понятно, кто, может быть, тоже монашества, может быть, нет, мы этого не знаем. Значит ли это, что летопись это рождение монастырской культуры, значит ли это, что она непременно должна быть привязана к обители в ту, первую эпоху своей истории, в домонгольскую?

С. Алексеев

— В начальную эпоху, в самую начальную эпоху или в самый начальный период летописи действительно, насколько мы знаем, велись при обители. Строго говоря, при одной обители — Киево-Печерского монастыря. И затем уже эстафета была подхвачена другими обителями или другими лицами, связанными, может быть, также с какими-то монастырями. Но с момента, когда на летописание обращает внимание княжеская власть в Новгороде, скорее всего власть посадническая...

Д. Володихин

— Ну или наместническая.

С. Алексеев

— Ну в принципе в конце XI века уже титуловались новгородцы, новгородские правители посадниками. Естественно, что возник интерес к такой форме сохранения исторической памяти по тем причинам, о которых я уже говорил: летопись можно было использовать как компактный архив, летопись можно было использовать как свидетельство о совершенных деяниях своих и об обязательствах по отношению к себе других.

Д. Володихин

— Добавим одну мелочь, но немаловажную мелочь: летописи интересно читать.

С. Алексеев

— Летопись, безусловно, да, интересно читать. Особенно это касалось южнорусских летописей. Официальное киевское летописание велось в немалой степени именно так, чтобы его было интересно читать: с массой диалогов, с живописными сценками...

Д. Володихин

— С анекдотами.

С. Алексеев

— С анекдотами. Князья в Киеве, в Переславле-Южном. Затем из Переславля-Южного вместе с князем Андреем Боголюбским тамошняя летопись переезжает в новую столицу Андрея Боголюбского, Владимир — летопись ведется при княжеском дворе. В XIII веке мы знаем, что так же дело обстояло в Галиче.

Д. Володихин

— Но, правда, не факт, что ведется она там непременно светским человеком, возможно, также работает над ней ученый инок, вызванный ко князю.

С. Алексеев

— Более того, это наиболее вероятно, что велась она ученым иноком. Причем вполне вероятно, что даже не непосредственно на дворе князя он сидел, а сидел себе в своей монастырской келье, в каком-нибудь одариваемом князем монастыре.

Д. Володихин

— Да. И знал, кто его заказчик.

С. Алексеев

— И знал, кто его заказчик, совершенно верно. Итоговый свод конца XII века, вобравший в себя всю предшествующее киевское летописание, вероятнее всего создан в том же, уже упоминаемом Выдубицком монастыре. И в качестве, по крайней мере, одного из авторов часто называют игумена Моисея, хорошо известного церковного деятеля той эпохи. В Новгороде летописание велось при доме Святой Софии, то есть Новгородском Софийском соборе. Официальное название Новгородской летописи было «Софийский временник». И главным заказчиком был новгородский архиепископ, юридически глава так называемой Новгородской республики, которому принадлежала высшая судебная власть в Новгороде. И вторым заказчиком, коллективным, были часто сменявшие друг друга новгородские посадники, то есть фактически высшее боярство Новгорода.

Д. Володихин

— По большому счету, сам господин Великий Новгород в лице представителей его господа́, то есть высшей части боярства.

С. Алексеев

— Совершенно верно. Это Новгородская летопись сильно отличается от Киевской. Если Киевская, как я сказал, такая высокохудожественная, с диалогами, с анекдотами, как вы сказали, то Новгородская — это довольно сухой, по дням, часто по часам...

Д. Володихин

— Перечень событий.

С. Алексеев

— Перечень событий. Такой журнал Новгородской республики, дневник Новгородской республики.

Д. Володихин

— Вахтенный журнал.

С. Алексеев

— Да. Такой-то князь въехал в первом часу дня, в третьем часу дня его выгнали. Естественно, там тоже немало живописного описания того, как вечевики разбирались с неугодными им лицами: в таком-то часу скинули бояр с моста, бояре выплыли, ну решили, что Бог упас, и не стали кидать вторично, — такие ситуации там тоже описываются. Но в целом Новгородская летопись, она гораздо формальнее Киевской.

Д. Володихин

— Ну что ж, если подытожить, получается вот что: все же у истоков находится черное духовенство, ученые иноки. Рядом с ними могут обретаться представители белого духовенства, то есть духовенства, которое связано с крупными городскими соборами — может быть, с новгородским, а может быть, когда-то и Софии Киевской, но это, так сказать, все под вопросом. Светские люди, очевидно, довольно редко обладали той степенью погруженности в высокую культуру, чтобы чем-то помочь летописцам духовного звания или заменить их вот в этой роли.

С. Алексеев

— Ну помочь они могли информацией. Собственно как оно было в конце XI века, так же оно было в XII веке и в начале XIII. Ну разве что светские лица эпохи уже удельной раздробленности, видимо, научились давать летописцу более целенаправленную информацию, более полезную для себя.

Д. Володихин

— Ну здесь мы ведем речь о тех, кто помогает летописцу даже не как подмастерье, а как источник информации, но не пишет летопись.

С. Алексеев

— Да, мы не знаем светских историков той эпохи. Вероятнее всего...

Д. Володихин

— Что их и не было.

С. Алексеев

— Вероятнее всего, что их и не было. Хотя у нас иногда крупные наши ученые пытаются таких историков найти, но редко эти концепции получают развитие в науке за пределами трудов своих создателей.

Д. Володихин

— Очень вежливо сказано. Но теперь давайте вопрос, так сказать, с подвохом. Летопись принадлежит к той части русской культуры, которая считается своего рода национальной гордостью. С другой стороны, летопись это не то, что было выдумано в Древней Руси в XI веке. Конечно же, здесь видно влияние цивилизации константинопольской, Константинопольской империи, может быть, какой-то опыт южных славян, и речь идет прежде всего о составлении церковных хроник, которые могли быть своего рода прообразами летописей. Так в какой степени наша летопись есть самостоятельный плод развития национально-исторической мысли, а в какой степени она есть приобретение из культуры Константинопольской империи?

С. Алексеев

— Конечно, наследие Византии, наследие Ромейской державы, оно присутствует в летописи. Прежде всего греческие хроники были образцом и христианского понимания истории, христианского истинного знания, и они были источником информации о мировой истории.

Д. Володихин

— Там вставочки есть, в летописи.

С. Алексеев

— Совершенно верно, есть прямые ссылки. И не только о мировой, но и дополнительным источникам информации, который позволял так или иначе подтвердить или, по крайней мере, соотнести известные из устного предания факты или факты под вопросом с фактами, описанными византийскими хронистами. Рассказ о походе Аскольда и Дира на Константинополь, рассказ о походе Игоря на Константинополь, они взяты из византийских хроник на самом деле, где не было имен князей, но сами походы описаны. А что летописец не мог взять из тех хроник, по крайней мере из тех, которые были переведены на Руси?

Д. Володихин

— Ну, условно говоря, что своего?

С. Алексеев

— Ну вот своего ли — это вопрос. Дело в том, что византийские хроники, которые мы знаем, они не погодные хроники.

Д. Володихин

— А наша летопись всегда была погодной.

С. Алексеев

— А наша летопись с самого начала была погодной.

Д. Володихин

— А вот есть версии, что все-таки изначально она обходилась без сетки, и в какие-то летописи ее потом расставили.

С. Алексеев

— Есть такая теория. Но это как раз из разряда тех теорий, которые мы не можем подтвердить. И в любом случае, погодная хроника, летопись возникает ну очень рано — уже во второй половине XI века это было так. А как она возникла — до сих пор предмет споров.

Д. Володихин

— И даже я бы сказал, почему она возникла.

С. Алексеев

— Южные славяне здесь вряд ли источник, потому что у них мы ничего подобного не знаем до позднего Средневековья. В греческой традиции источником могла послужить одна-единственная хроника — «Хронография» Феофана Исповедника, созданная в начале IX века. Проблема именно в том, что именно она на древнерусский язык и вообще на славянский язык, на церковнославянский никогда не переводилась. Но ее могли знать, ее могли читать, ее могли видеть. Тут вот как раз мы вступаем в такую сферу предположений, где все очень зыбко. Но, строго говоря, мы должны понимать, что наивно полагать, будто образованный русский человек, увидев какой-то византийский текст и просто его пролистав, сразу садился его переводить.

Д. Володихин

— Ну теоретически — да. И честно говоря, все-таки хочется думать, что образованный русский человек мог и сам до чего-то додуматься.

С. Алексеев

— Мог. В принципе, мы знаем, что та же самая погодная сетка, она появляется, независимо друг от друга, в самых разных культурах — до нее додумались и в Древнем Риме и в Древнем Китае. В принципе, до нее могли додуматься, конечно, и на Руси.

Д. Володихин

— Ну что ж, приятно услышать это из уст специалиста. А от нашей передачи осталась всего одна минутка. И мне хотелось бы, завершая ее, сказать вещь, на мой взгляд, чрезвычайно важную. Летописец был историком-христианином, и в силу этого был предан чрезвычайно высокому нравственному идеалу. Мы не говорим, что летописец никогда не поддавался, скажем так, нуждам текущего момента в политике, что князь не мог потребовать от него внести в летопись вещей, которые, в общем, достаточно сомнительны с точки зрения исторической истины, но все-таки идеал был таков, что истину необходимо сохранить. И остается пожелать нашим коллегам, современным историкам, чтобы и они сохраняли в своих трудах этот высокий нравственный идеал — а именно тяготение к тому, чтобы сохранить истину. На этом пришло время закончить нашу беседу, поблагодарить от вашего имени Сергея Викторовича Алексеева. После этого сказать вам, дорогие радиослушатели: спасибо за внимание, до свидания.

С. Алексеев

— До свидания.

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем