«Творчество и вера». Светлый вечер с Игорем Лесовым (20.07.2017) - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Творчество и вера». Светлый вечер с Игорем Лесовым (20.07.2017)

* Поделиться
Игорь Лесов

Игорь Лесов

У нас в гостях был актер Игорь Лесов.

Наш гость рассказал о своем пути в профессии, о ролях в кино и о том, какое место в его жизни занимает Бог.

 

 

 

 

 


А. Пичугин

— Здравствуйте, дорогие слушатели! В студии светлого радио приветствуем вас мы: Алла Митрофанова —

А. Митрофанова

— Алексей Пичугин!

А. Пичугин

— Сегодня вместе с нами и с вами этот «Светлый вечер» ближайший час проведет актер Игорь Лесов — лауреат премии города Москвы (так интересно звучит!) в номинации «Произведение для детей и юношества». Здравствуйте, Игорь!

И. Лесов

— Добрый вечер!

А. Пичугин

— А премию правительства Москвы в номинации «Произведение для детей и юношества», как мы выяснили, вы получили за постановку пушкинского «Графа Нулина» в театре.

И. Лесов

— Да!

А. Митрофанова

— В театре «Школа драматического искусства».

А. Пичугин

— Да, где вы и служите. И тут мы сейчас пытались выяснить, но не успели (уже началась программа), а что же такого в «Графе Нулине» детско-юношеского?

И. Лесов

— Тут, вы знаете, у меня тоже возникает подобный вопрос, потому что произведение очень известное и история, которая там представлена Александром Сергеевичем, для взрослых людей, и участвуют взрослые люди. Но я подозреваю, что там произошел взгляд на эту работу вследствие метода, как мы к нему подходили. То есть мы репетировали его в практике этюда, что является как бы основным таким практическим методом Анатолия Александровича Васильева, у которого я начинал в этом театре служить. И, естественно, это подразумевает очень яркую форму. Со стороны может казаться, что это импровизация. На самом деле это, конечно, была найденная импровизация, а потом постепенно была обличена в форму. Но всё равно это выглядит очень весело и любая импровизация, когда ты на какую-то тему… Я думаю, что любой музыкант это понимает, когда ты на какую-то тему импровизируешь, то возникает как бы богатство смыслов и неожиданных ходов. Я думаю, что форма, в которой вдруг стал открываться «Нулин», очень яркая, импровизационная и имеет, несмотря на то, что основной подход был как к очень глубокой притче Александр Сергеевича. И мы изучали как создание «Графа Нулина», и был всё-таки вот этот рисунок повешенных в рукописи «Графа Нулина»…

А. Митрофанова

— Вы имеете в виду, когда Пушкин изобразил казнь декабристов и написал, что и он мог бы также…

И. Лесов

— Да-да, совершенно верно.

А. Пичугин

— Тут надо еще оговориться, что в 1825 году всего два дня потребовалось Александру Сергеевичу, чтобы написать.

А. Митрофанова

— 13-14 декабря.

А. Пичугин

— Собственно, как многие, наверное, знают, что это как раз те самые даты выступления на Сенатской площади.

А. Митрофанова

— А «Граф Нулин» при этом — это такая на первый взгляд абсолютно легкомысленная поэма про…

И. Лесов

— Про что? Вот скажите, мне интересно! Вы так начали говорить… (Смеется.)

А. Пичугин

— Да, «бывают странные сближения…»

И. Лесов

— Вот вы сейчас назвали как раз основополагающее. У меня и в программке этот эпиграф написан.

А. Пичугин

— «Бывают странные сближения»?

И. Лесов

— Да. Потому что всё-таки мы рассматривали это как притчу. Александр Сергеевич в этом плане, конечно, оставил нам много загадок, потому что все его произведения имеют такую обаятельность и легкость, но мы же понимаем, что при том построении, которое… Зачем слишком много слов, как говорится! При том построении, которое предлагает Александр Сергеевич, там сокрыто что-то еще. И так же мы подходили. Но, опять же, повторяюсь, то, что мы репетировали в методе этюда, я выбрал самых лучших актеров, владеющих этим. Каждая репетиция — это был какой-то праздник! И простой пример: сама поэма в сценическом действии шла бы всего 20-25 минут, а у нас работа идет час. То есть представляете, какое расширение!

А. Митрофанова

— Вы ее насытили?

И. Лесов

— Да.

А. Митрофанова

— И, скажем так, по-своему запараллелили с событиями историческими и теми глубинными процессами, которые внутри у Александра Сергеевича не переставали происходить в течение всей его жизни.

И. Лесов

— Да, конечно, наполняли. И какие-то тексты вносили, очень много интермедии внесли. Но тематически всё, конечно же, шло от концепта. Всё-таки мы рассматривали это как притчу.

А. Митрофанова

— Вы имеете в виду, что вы запараллелили историю этого неудавшегося адюльтера и историю, простите…

И. Лесов

— А вы думаете, что самое главное — адюльтер?

А. Митрофанова

— Ну это, если мы… Знаете, есть такой современный жанр, который называется «краткое содержание». И если откроете краткое содержание «Графа Нулина»… Я, правда, не открывала, но мне почему-то кажется, что там именно про это будет. Хотя на самом деле это история… Сейчас, знаете, как вы нам говорили до эфира: «Любое сказанное слово будет использовано против вас!» Попробуйте расскажите, про что поэма Пушкина «Граф Нулин»… Ну, в общем, это история о верности, конечно.

И. Лесов

— Вот тут, вы знаете, сложно, конечно, что-то этому противопоставить. Естественно, там эта тема тоже присутствует. Но всё-таки, если рассматривать как притчу… Я сейчас не то, что умничаю, конечно… Просто так получилось, что подробно приходилось это изучать…

А. Митрофанова

— Так-так, это интересно как раз!

И. Лесов

— Давайте мы пойдем из исходного факта события. Кто приезжает? С чем приезжает? И кто его встречает? И что ожидает тот, кто его встречает? Потому что там есть очень сильное высказывание относительно, скажем так, концептуального видения блага. Допустим, тот же Нулин приезжает… Он же приезжает с определенным так сказать культурологическим… с определенными убеждениями, с определенным мировоззрением.

А. Митрофанова

— С чемоданом всяких артефактов: расчесок, пилок для ногтей и всего остального. В принципе, весь джентельменский набор Евгения Онегина.

И. Лесов

— Да-да, и он еще и говорит там про Русь: «Как можно жить в ее снегах?» То есть первый его диалог начинается высказыванием про Русь и про то, как он скучает по Парижу. Значит, Наталья Павловна, которая находится… Мы тоже, что видим? Мы видим, что очень много сказано про ее воспитание. То есть, где она воспитывалась? Она воспитывалась в пансионе…

А. Митрофанова

— Благородных девиц…

И. Лесов

— Фальбала, да! Соответственно, какое там воспитание было? Тоже очень сильно западное, скажем так. И вдруг она оказывается в деревне, перед ней, значит, простор…

А. Пичугин

— Муж всё время ездит на охоту и бывает редко.

И. Лесов

— Совершенно верно, у нее хозяйство: куры, гуси и т.д. И вот это сочетание этой воспитанницы и реальности, в которую она попадает, вызывает в ней сильнейший конфликт с её существованием. То есть конфликт определяется существованием. «В чем же смысл жизни? Как мне жить дальше? Я же образованная, развитая, утонченная натура с прекрасным воспитанием. Как мне быть?» И вдруг на ее голову сваливается, так сказать, прецедент того, что она ожидала. А дальше уже происходит их совместное общение, где как раз и происходит следующий конфликт, именно конфликт идеологий. Ну «идеология» — это немножко плохое слово, не совсем годящееся. Скажем так, это конфликт мировоззрений. И вдруг, когда Наталья Павловна, будучи всё-таки русской… Это прообраз нашей такой Татьяны отчасти…А мы знаем, что как и у Антон Павловича, у Александра Сергеевича всё, что проходит через женские образы — это всегда положительная идея. Они всё-таки были джентльмены и тоже оказывали внимание женщинам красивым, развитым. И здесь происходит следующий конфликт: та реальность, в которой она находится, и то мировоззрение, которое приходит к ней извне, которое приходит на нашу территорию, — это всё заканчивается пощечиной.

А. Пичугин

— Вот здесь мы вспоминаем дату написания!

И. Лесов

— Совершенно верно! То есть Александр Сергеевич всё-таки был гений. Я не побоюсь этого банального слова в его определении, потому что нам все твердят, что он — гений, но когда с ним сталкиваешься вживую…

А. Пичугин

— Ну нам говорят о том, что он — гений, и вспоминают…

А. Митрофанова

— «Памятник»!

И. Лесов

— Да-да.

А. Пичугин

— «Памятник», ладно! Вспоминают: «В ту ночь, проснувшись рано, в окно увидела Татьяна…» А вот здесь это гораздо более явно проявляется, конечно.

И. Лесов

— Да. И вдруг эта встреча двух мировоззрений. И вот, видите — это серьезная притча!

А. Митрофанова

— Вы знаете, то, что вы сейчас говорите… Я действительно так вспоминаю «Евгения Онегина» и понимаю, что эта тема для Пушкина какая-то прямо существенная, мягко так говоря. Он действительно к этой теме обращался не раз. И в «Евгении Онегине» это будет раскрыто ого-го как, очень масштабно! Но вот «Граф Нулин»… Мы как раз сейчас с Лёшей перед эфиром бегло его перечитали...

А. Пичугин

— Ну как «бегло»… Алла Сергеевна вслух всё прочитала!

И. Лесов

— Короткий же он.

А. Митрофанова

— Да, короткая совсем поэма, чудесная совершенно! Она действительно очень похожа и по форме, и по этим лирическим отступлениям на «Евгения Онегина», но при этом как будто бы, знаете, концентрированно выражена одна из тех основных мыслей, которая есть в этом романе.

И. Лесов

— Да.

А. Митрофанова

— Игорь, я вас слушаю… А Лёша меня в свою очередь просвещал насчет другой вашей очень известной роли майора Морозова…

А. Пичугин

— Начальника следственного отдела в сериале «Глухарь».

А. Митрофанова

— И я слушаю сейчас то, что вы говорите, и у меня одно с другим не совмещается. Я заранее прошу меня простить, я не видела этот сериал, хотя должна была, конечно…

И. Лесов

— Ну вы должны сейчас встать и выйти?

А. Митрофанова

— Нет, простите. (Смеется.)

А. Пичугин

— Что значит «должна»?

А. Митрофанова

— Понимаете… Причем, когда Лёша описывал вас в этой роли, он говорит: «Это невероятно органично, это очень убедительно, очень хорошо и т.д.» Вы мне объясните, пожалуйста, вот с этим вашим содержанием, которое вы сейчас нам воспроизвели, озвучили, точнее сказать, как вы этого майора играли, который, если я правильно понимаю…

А. Пичугин

— Ну майор этот — отъявленный мерзавец, прямо скажу!

А. Митрофанова

— Спасибо, Лёша, уточнил!

А. Пичугин

— Но не сразу становится это понятно.

И. Лесов

— Да. Ну видите, опять же, мне повезло, у меня были хорошие учителя.

А. Митрофанова

— Мы об учителях ещё поговорим.

И. Лесов

— Да, у меня были хорошие учителя и естественно, знаете, то, что говорили наши старики… Это даже не принадлежит Константину Сергеевичу Станиславскому, это говорили и раньше старики, что, когда ты играешь злого, ищи, где он добрый. То есть нельзя играть… Во-первых, это будет неприятно и непонятно. Зачем играть монстров? Это как бы просто зло какое-то — это патология. Нет! Дело в том, что так же, как и в нашей жизни, мы можем сидеть… Я вот сижу перед вами, абсолютно благополучный человек, но в силу каких-то моих идеалов, скажем так, моего мировоззрения, я могу делать серию поступков, которые вдруг приведут ко злу!

А. Митрофанова

— Это как апостол Павел: «Бедный я человек: что не хочу, то делаю, а что хочу, то не делаю».

И. Лесов

— Да. Ну тут как бы для меня это очень высокая материя, я сразу говорю. И точно так же и здесь. Я же не могу играть, повторяюсь, монстра и патологию. То есть, соответственно, ты рассматриваешь своего персонажа как линию, скажем опять, мировоззрения. Всё всегда упирается в мировоззрение. Мы же знаем, что какие мысли у тебя в голове, то такие будут и поступки. Также и здесь. Поэтому, соответственно, ты простраиваешь через сюжет, биографию, через события его устремления. И мы там видим… Да, он — очень отрицательный герой вследствие своих поступков. И я начинаю смотреть, а какая дана ему биография. Биография ему дана тем, что он вырос в детдоме, вырос, видимо, не в самом лучшем детдоме, и вся его жизнь…

А. Пичугин

— А потом попал в армию, в военные следователи.

И. Лесов

— Да, он попал в армию, потому что… Он из детдома попал сначала в училище типа суворовского, ну как это бывает… Но там очень важный факт, он вскрывается потом, в конце. Жизнь была очень тяжелая. Там бесправные, бездомные дети, сильная социальная несправедливость. И у них определился круг друзей. У него появилось два друга, с которыми они выживали в этой жизни, помогали друг другу. И у них сформировалась просто как семья такая — они стали как братья, которые вместе выросли и пошли дальше по жизни.

А. Пичугин

— Мы напомним, дорогие слушатели, что в гостях у радио «Вера» сегодня актёр Игорь Лесов — актёр театра «Школы драматического искусства».

А. Митрофанова

— Апология майора Морозова из сериала «Глухарь» сейчас звучит в эфире! Это роль, которую Игорь исполнил, и этим известен как актер, скажем так, телевизионный, но при этом вы еще и в театре «Школа драматического искусства» — самом глубоком, наверное, театре, который есть у нас сегодня…

И. Лесов

— Вот за это спасибо!

А. Митрофанова

— При Анатолии Васильеве, во всяком случае, это, безусловно, было так! Об этом мы еще поговорим. Просто вот это сочетание несочетаемого — мы пытаемся в этом разобраться.

А. Пичугин

— Просто сериал «Глухарь» в России, по-моему, смотрели практически все.

А. Митрофанова

— Ну, извините…

А. Пичугин

— Ну, правда, практически все смотрели!

А. Митрофанова

— Всё, я себя чувствую…

А. Пичугин

— Что ты себя чувствуешь? Ну ты не смотришь российские сериалы! (Смеется.)

И. Лесов

— Не женский сериал, конечно.

А. Пичугин

— Просто очень интересно, как человек, который сыграл, правда, отъявленного мерзавца в погонах не то, чтобы его оправдывает, но пытается понять причины поступков, которые он совершает.

И. Лесов

— А очень простая… Это как в Шекспире (извините, что так сразу перескакиваю), и дело в том, что дальше, если мы посмотрим эту жизнь… То есть у них справедливость ограничивается только кругом их дружеских отношений, их братством, а дальше справедливости для них нет. Потому что они выжили и сформировались в том, что они обороняются от зла, и все люди, которые за этим кругом, в общем, как бы не входят в рассмотрение, что их тоже можно воспринимать как людей, скажем так, и т.д. Поэтому, когда у них формируется дальнейшая идея выживания на данный момент, когда они предпринимают дело, которым они хотят обогатиться, чтобы жить дальше, соответственно, они других людей не рассматривают с позиции добра, а рассматривают все равно как врагов, как препятствие и т.д. Но внутренне…Я же как актер должен чем-то двигаться, я же должен двигаться позитивной идеей, как не странно, я же должен стремиться к добру (парадокс-то в чём!), и когда я понимаю, что у меня есть эта территория, где я могу пожертвовать, и мой друг жертвует ради меня своей жизнью. То есть и я так же готов, и третий, и все мы готовы были пожертвовать, потому что у нас сформировалась та семья, где мы выжили. И когда начинается вся история их обогащения — она, конечно же, незаконная… Поэтому внутри я всё время понимаю, что это я делаю не для себя, а для своих друзей, для того, чтобы мои близкие люди были счастливы, скажем так.

А. Пичугин

— А их всего двое!

И. Лесов

— Да. А все остальные… Вот как в детдоме, где все окружающие были враждебны, так эта система и остается. И как раз проявляется этот конфликт, драматическое действие строится на конфликте, но не на человеческом… То есть на отношенническом: нравишься ты мне, не нравишься… Я же не могу петь на сцене. То есть, если актеры будут препираться друг с другом, то это будет неинтересно. А именно на мировоззрении. Я приношу свое мировоззрение в это открытое общество, то есть свое мировоззрение выношу сюда. Естественно, оно будет противоречить окружающей жизни, потому что они совершенно другие. И на этом конфликте как раз и произошло движение роли.

А. Митрофанова

— Игорь, а вы любого злодея можете вот так вот понять?

А. Пичугин

— Я тоже об этом сейчас сижу и думаю!

И. Лесов

— А это… Дело в том, что когда это всё переходит на бытовую сторону, то есть на буквальную, то, наверное, нет, конечно. Я говорю про художественные образы. У меня был такой период, где-то лет десять (и, кстати, туда и Морозов попал, и в театре тоже), когда я играл одних злодеев.

А. Пичугин

— А я вот только что хотел сказать напротив — то, что Игорь видимо настолько разноплановый актер, что он может это объяснить. Роль злодеев не так часто встречается, а оказывается нет! Просто я сам лично знаю актеров, которые действительно на протяжении 15 лет играют всё время (особенно в сериалах) злодеев. Уже когда-то первый режиссер поймал этот образ, получилось хорошо, а дальше по инерции это продолжается, и никто, кроме как очередного злодея, в них никого другого не видит.

И. Лесов

— Да.

А. Митрофанова

— У меня не вяжется этот образ с вами. Надо всё-таки посмотреть, надо восполнять такие пробелы. Вы понимаете, я же вообще вас сначала не на сцене увидела, а в алтаре храма преподобного Сергия Радонежского в Крапивниках — вы там алтарничаете!

И. Лесов

— Ну да!

А. Митрофанова

— Вот здесь у меня всё органично. А тут вы начинаете рассказывать про этого майора Морозова и с таким глубоким понимаем, и именно не с приятием этого персонажа, а с попыткой его каким-то образом себе объяснить, а значит не осудить.

И. Лесов

— Вы знаете, когда работаешь, тут всё-таки взгляд на пьесу и на любое художественное произведение… Всё-таки основа литературы — это структура притчи. Потому что это же не публицистика, не трактат, где люди прямыми словами объясняют, что они хотят сказать. А художественное произведение отличается именно тем, что как в притче мы имеем сюжет, действующих лиц. Но содержание, которое есть в притче… Мы можем, конечно, и написать диссертацию на эту тему, но вся загадка и тайна художественного творчества происходит по тому же самому принципу, как и в притче. Нам нужно рассказать притчу, сидя здесь… Мы каждый друг другу расскажет притчу, и содержание этой притчи, скажем так, невидимо посещает нас. Ну ведь так? Мы берем евангельскую притчу, говорим, например, про блудного сына — очень серьезная, драматургически развернутая форма со всеми там перипетиями. Но тот смысл, который… Если мы так скажем, что «это потому, что Бог благ», но это же недостаточно! Но рассказав эту притчу, мы вдруг входим в это содержание, в то, ради чего эта притча и создалась. То есть притча как форма, в которой сокрыто содержание. И эту форму как бы осуществив, мы сталкиваемся с этим содержанием. Точно так же и здесь. Естественно, самоценно я свою роль не могу играть, не учитывая всю концепцию пьесы, всю пьесу. Я понимаю, что это моя линия здесь, но всё равно я обязательно понимаю линии своих товарищей, других персонажей, потому что я понимаю, что это те линии, которые ведут, создают эту ткань драматургии, опять же, по аналогу притчи, в которой сокрыто это содержание. И всё равно потрясающе… Мы с Анатолием Александровичем сидели как-то…

А. Пичугин

— Анатолий Васильев?

И. Лесов

— Да. И на его уроках мы иногда беседовали на теоретические темы. И он говорит: «Представляете, за что можно полюбить Константина Сергеевича Станиславского? Почему он не банален? Да потому что, понимаете, ему не хватило сверхзадачи!» — сказал Анатолий Александрович. Мы ждём дальше, смотрим, что он улыбается — значит будет продолжение. «Потому что он придумал сверхсверхзадачу! Ну как его не полюбить? Сверхсверхзадачу, представляете! Ему мало было сверхзадачи, представляете!»

А. Митрофанова

— У нас на станции метро «Бауманская», если выйти из метро и посмотреть налево, там на брандмауэре будет такое большое изображение, знаете, граффити Станиславского. И теперь каждый раз, когда я буду выходить и смотреть на него, я буду вспоминать слова Анатолия Васильева про сверхсверхзадачу. Действительно, очень он там высоко расположен — вот так вот «сверхсверх», и с этой своей точки осматривает всю нашу мирскую суету и муравьиные бега. Вот это сверхсверхзадача!

И. Лесов

— Да-да. Поэтому, опять же, есть задача, выраженная в пьесе более осязаемая, а есть сверхзадача. То есть та точка, в которой вдохновился автор и создал всю эту конструкцию, чтобы выразить то, что невыразимо в нарративном, вербальном смысле, для которой обязательно нужен образ.

А. Митрофанова

— Слушайте, это потрясающая история! У нас в студии сидит человек, который играет одного из главных мерзавцев…

А. Пичугин

— Играл!

А. Митрофанова

— Да, играл в сериале «Глухарь», и играл его как ученик Анатолия Васильева.

И. Лесов

— Нет, я…

А. Пичугин

— Тут и ученик Баталова!

А. Митрофанова

— И Баталова, безусловно. Просто то, что вы сейчас объясняете по поводу притчи, по поводу всего этого содержания, я же это накладываю ещё и на эту вашу роль и понимаю, что, возможно, и убедительность, о которой все говорят, возникла именно вследствие того, что у вас такая школа и такой подход к вашим актерским задачам.

И. Лесов

— Да это, видите… Тут по-другому просто и не получится, потому что, как и везде, в любом ремесле нужна технология. Как музыканту нужно знать партитуру музыкальной пьесы, также и здесь, и не ошибаться в подробностях. Ведь везде самая большая профессиональная проблема — это невежество!

А. Митрофанова

— О, да!

И. Лесов

— Вот опять по поводу зла, Алла, вы говорите… Знаете, можно быть очень добрым человеком, но невежественным и совершить очень много зла, как профессионально, так и житейски, потому что есть же законы, как в творчестве, как в жизни. И везде нужно «вежество»!

А. Митрофанова

— А что вы понимаете под словом «вежество» и «невежество»? Потому что это же наверняка не просто набор каких-то знаний, эрудиций и т.д.

А. Пичугин

— Это не врожденное качество, это как-то появляется, действительно, у человека. Воспитание?

А. Митрофанова

— Что это для вас?

И. Лесов

— Вот смотрите, опять же, когда мы работали над «Илиадой» с Анатолием Александровичем…

А. Митрофанова

— С Васильевым?

И. Лесов

— Да!

А. Митрофанова

— Надо просто пояснить нашим слушателям, а то не все знают его имя.

А. Пичугин

— Ну мы уже один раз пояснили, а дальше уже можно «Анатолий Александрович».

А. Митрофанова

— Ну дело в том, что это один из великих, выдающихся российских театральных режиссеров, которые…

И. Лесов

— Мне кажется, он как раз уже не просто… Мне сложно назвать его режиссером уже. Вот как по аналогии с Константин Сергеевичем — он уже «сверхсверх» какой-то…

А. Митрофанова

— Хорошо!

И. Лесов

— Потому что там уже масштаб личности таков, что в рамках этой профессии, на мой взгляд, он уже не вмещается просто. А по поводу «вежества» и «невежества», я вспоминаю, что раньше, допустим, такие прецеденты как «Илиада»… У нас такой образ формируется, что сидел слепой баснописец…

А. Митрофанова

— Гомер, не Гомер…

— Хотя сейчас это опровергают, что он был слепой…

А. Митрофанова

— И что это Гомер!

И. Лесов

— Да-да. И каким-то образом это дело рассказывал. Но, опять же, потом выясняется, для чего возникали подобные вещи. В принципе, принцип не нов, также как, допустим, любое знание выражено всё равно в художественной форме. Если мы берем Евангелие, то там Христос выражает через притчи. Почему много веков проходит, меняется какой-то культурологический код человека, много что меняется, а почему-то эти притчи доходят в той форме. Хотя возникают вопросы по поводу социального устройства общества в то время и т.д., но они доходят. Также и здесь. То есть сидел баснописец и, рассказывая это всё молодому поколению, он его просвещал. И посредством прикосновения к этим притчам у них формировалось понимание каких-то законов на бытовом уровне: отношений в семье, опять же, отношений к родителям, отношений друг с другом, то есть всё!

А. Пичугин

— Вы знаете, нам надо прерваться буквально на одну минуту. Мы напомним нашим слушателям, что в гостях у нас сегодня актер театра «Школы драматического искусства» Игорь Лесов. В этой студии также Алла Митрофанова, я — Алексей Пичугин. И через минуту мы снова здесь!

А. Митрофанова

— Еще раз добрый, светлый вечер, дорогие слушатели! Алексей Пичугин, я — Алла Митрофанова. И напомню, что мы сегодня беседуем с Игорем Лесовым — актером театра и кино, театра «Школа драматического искусства». Игорь — ученик Анатолия Васильева…

А. Пичугин

— Алексея Баталова…

А. Митрофанова

— Да, и поскольку мы сейчас говорим об Анатолии Васильеве, и вы рассказываете нам про один из самых легендарных его спектаклей «Илиада»… Там есть такая сцена «Похороны Патрокла», которая невероятно глубокая, конечно, по содержанию, но при этом было такое ощущение (я видела этот спектакль), что Васильев, когда его ставил, меньше всего думал о том, а как это воспримут зрители, ему был интересен сам этот момент поиска, эксперимента, докапывания до чего-то. До чего он пытался докопаться, достучаться с вашей точки зрения? Что это было такое — «Похороны Патрокла»?

И. Лесов

— Анатолий Александрович очень много занимался словом. То есть, что такое есть слово…

А. Митрофанова

— Но при этом он понимал это в каком-то высшем смысле как Логос, да?

И. Лесов

— Да.

А. Митрофанова

— У вас же и храм над театром построен неслучайно.

И. Лесов

— Да-да, Анатолий Александрович оставил нам и храм тоже. Он оставил это здание, храм, школу. Он — щедрый человек!

А. Митрофанова

— Всё оставил и уехал?

И. Лесов

— В этом плане, как он сказал: «Вы знаете, я как…» И когда он это говорил, я почему-то вспомнил отца Федора Конюхова. Он сказал: «Я же просто сел в корабль и опять вышел в это море». Анатолий Александрович сказал: «Я вышел в море!» То есть там не было какого-то конфликта. Я поэтому и говорю, что его личность не вмещается в рамки просто профессии режиссера. Вот серьезно! Он столько экспериментов над своей жизнью сделал, что это привело к каким-то таким удивительным плодам, которые выражаются через его личность. Это потрясающая личность, конечно же! И он работал над словом, над тем, что есть слово. Он много искал, посвятил этому очень много лет, создал вербальный тренинг, чтобы ученики как раз овладевали природой слова. Это вообще высшая точка драматического театра — действие в слове. То есть это его термин, потому что действие мы можем сделать через поведение, через многие визуальные средства, чем сейчас театр занимается. А есть просто, когда два актера, у каждого из приспособлений в лучшем случае — это стул. Но действие он способен проводить через слово.

А. Митрофанова

— То есть он что-то как бы просто говорит и в этот момент у него внутри…

И. Лесов

— Природа слова другая! Слово — объект, не субъект. Когда мы сейчас говорим, то наши слова в принципе, в основной своей массе имеют субъективные вещи. То есть мы назначаем этому слову какое-то содержание и таким образом культура, время (мы это знаем) меняют смыслы слов. А у него подход был другой, обратный — от слова. То есть слово — первично, и оно несет в себе первичное содержание. И когда ты встречаешься, опять же, с этим содержанием этого слова, то сам прецедент, когда ты это слово говоришь, происходит невероятная вещь, невероятная сила, содержание. Это, опять же, можно познать именно практикуя. Он этого достиг, он открыл… Это какое-то величайшее открытие. Ну я понимаю, что открыть в жизни ничего невозможно, потому что всё это есть, но он это явил, скажем так, вот через «Школу драматического искусства», через метод, через ту структуру, которую он создал. Это была потрясающая вещь! И как раз «Илиада» была сделана на принципах вербального тренинга.

А. Митрофанова

— А можно сейчас задать вам вопрос о такой, может быть, высшей форме выражения, которая только возможна с помощью слов… Поскольку мы находимся в студии радио «Вера», то, наверное, это всё-таки молитва. И это, наверное, та форма, которая максимально соответствует содержанию, это форма, которая максимально раскрывает содержание, содержание, которое максимально раскрывается в этой форме. То есть это как слова, которые помогают говорить с Богом. Когда речь идёт о молитве, вы её воспринимаете как просто человек? Или вот в том ракурсе, о котором вы сейчас говорили?

И. Лесов

— Ну в этом плане тут, мне кажется, что как раз первична эта форма и молитвы. И, кстати, Анатолий Александрович очень потрясающе образован в литургике и в богослужебной теории.

А. Пичугин

— Кстати, простите, а это помогает в театральной работе? Или это абсолютно два параллельных направления?

И. Лесов

— Что именно?

А. Пичугин

— Вот вы говорили, скажем, для Анатолия Александровича, это важно в его театральной работе? Или это неотъемлемая составляющая? Или это два параллельных мира, которые параллельно развиваются?

И. Лесов

— Нет-нет, это — единое. Потому что как раз…

А. Пичугин

— «Забыли мы, что осияно только слово средь земных тревог».

И. Лесов

— Да.

А. Митрофанова

— И в Евангелии от Иоанна сказано, что слово — это Бог. Гумилёв всё за нас уже сказал!

И. Лесов

— Да. Слово ​— это удивительная тайна и богатство, которое дано человеку, и то, что отличает человека вообще от всех. Можно говорить про сознание, про всё, что угодно, но человек обладает… Так как мы пользуемся этим на бытовом уровне, то мы не очень понимаем его ценность и природу, но слово — это какая-то высшая категория, человекоспособность. И как раз по поводу... Как раз в богослужениях, если мы помним, там как раз убирается вся интонация, там дается какая-то определенная форма слову, но убирается всякая бытовая, чувственная интонация, чувственная природа в слове. А так как говорит это человек, то, соответственно, он какую-то часть своей чувственной природы отдает этому. Так вот надо убирать эту природу. Естественно, Отцы в своё время и передавали канон, когда служба идет абсолютно… Природа любого богослужения — когда слово полностью очищается от чувственной природы. И почему такая ровная форма богослужения? Кажется, ну хоть чего-нибудь повеселее, что ли, было бы. Но нет, абсолютно ровная! Это как раз то знание наших Отцов, почему они давали именно тот канон, что как раз от знания природы слова. То есть слово полностью очищается от чувственного, от любого привнесения человеческого. То есть слово само по себе. И поэтому подобная форма богослужения возникла. И, опять же, и сейчас происходят какие-то стилизации церковные, что тоже имеет, так сказать, чувственную природу. Знаете, вдруг почему-то говорят не очень понятно, читают молитвы не очень понятно, с восклицательной интонацией это стали вдруг говорить и т.д. Но это уже такие вещи… Ну это естественно. Любое, что человек берет практиковать, он искажает. Тут проблема в том, чтобы контролировать себя и понимать искажаешь ты или не искажаешь. Но это уже такие профессиональные вещи.

А. Митрофанова

— Чтобы собой не исказить вот этот высокий смысл?

И. Лесов

— Да, совершенно верно.

А. Митрофанова

— И поэтому нужно очищать от чувственности?

И. Лесов

— Да. И учиться у слова. Вот парадокс в том, что учиться нужно у слова, из слова брать содержание, а не думать о своем представлении об этом, и думать, быть успокоенным, что ты что-то понимаешь. Нет! Слово и есть та тайна. Это — объект. Нужно просто понять, что это — объект, а не субъект, которым ты вдруг как бы пользуешься по своему смотрению.

А. Митрофанова

— Это как у Бродского, по-моему, есть это выражение, что «поэт — это инструмент языка, а не язык — инструмент поэта». То есть, что именно поэт… То есть похоже как раз на то, что вы говорите.

И. Лесов

— Да, абсолютно! Он в этом плане четко понимал природу, почему он и шёл на все эти эксперименты с формой.

А. Митрофанова

— Игорь, вы, конечно, рассказываете потрясающе интересные вещи! А можно вас спросить… И, наверное, это вопрос, может быть, не имеющий ответа. Но, может быть, у вас есть какой-то эпизод в Евангелии, который вас особенно потряс, который раскрыл или помог вам приблизиться к тому замыслу о слове, о котором вы сейчас говорите? Или, может быть, какое-то первое соприкосновение вспомните с этим текстом как текстом, которое именно вас обожгло, что ли?

И. Лесов

— Вы знаете, тут, конечно, я сейчас беру какую-то такую смелость на себя… Я попытаюсь как бы так немножко отстраненно говорить, потому что всё-таки это территория такая, так сказать, сложная, скажем так. Я помню, что при всём том построении Евангелия (то есть это притчи, путь и т.д.), есть такое высказывание, что «бремя Моё легко есть, а иго Моё благо». И в то же время, «если зерно умрет, то оно даст плод». Вот такие вот противоположности!

А. Пичугин

— Это первое, что в свое время вас сблизило с текстом?

И. Лесов

— Нет, не первое. Вы просто спросили про то, что меня сильно поразило. То есть я сейчас во временном как бы не очень…

А. Пичугин

— А, понятно!

А. Митрофанова

— «Иго Моё благо, и бремя Моё легко». Это «приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вас».

И. Лесов

— Да. И в то же время, если зерно не умрет, то оно не даст плод. Опять же говорю, что это какая-то такая сложная территория. Но всё-таки посмотрите, как тогда это применять, как с этим соотноситься? Потому что, если как бы говорить по полной, в какой-то такой смысловой форме… То есть человек должен, в общем, что-то такое совершить по аналогии с зерном. Как вот это понять? Умереть?

А. Митрофанова

— Как вы это понимаете? Вот в практической плоскости, как это работает?

И. Лесов

— Но в то же время это «иго», то есть смерть зерна — есть благо! И бремя умирания этого зерна «легко есть». Вот посмотрите, опять же, какой серьезный заключен конфликт в этих высказываниях. Мы же слышим конфликт!

А. Пичугин

— Но Христос показывает ученикам, что его смерть не напрасна. Они, правда, пока не понимают, о какой смерти идет речь, но…

И. Лесов

— Да. Ну а мы-то с вами сегодня, в 2017 году. И нам-то с вами, что с этим делать? Вот в этом же весь вопрос. Вот в этом плане я вспомню Анатолия Александровича опять. Вот он же как бы говорил какие-то вещи и разворачивать-то не торопился, потому что понимал, что если это развернуть, то уже как бы начнутся потери смысла. И как раз мы говорили про природу творчества. Что есть природа творчества в человеке? Он сидел, значит, думал в свою бороду, и сказал с такой, знаете, как это бывает, лёгкостью: «Когда вы поймёте высказывание в Евангелии…» Ну я говорю это сейчас так публично, потому что я же не один сидел, не мне лично он это говорил, это было на его уроках. «…Когда вы поймёте высказывание Христа: «Иго Моё благо, а бремя Моё легко есть», — тогда вы поймете природу творчества человека!»

А. Пичугин

— Наверное, это то, что он понял и пропустил через себя. Но я не знаю, насколько это можно было понять сразу с его слов.

И. Лесов

— Но вот он сразу и замолчал в свою бороду после этого, потому что вот… Ну ему задали прямой вопрос, а он — очень честный человек. То есть всё, что касается… Когда мы разбирали текст, если он чего-то не знает, что-то у него композиционно не сходится, то у него просто всё останавливается в жизни. И как сделать, чтоб всё сошлось? То есть он пытается открыть это. И также здесь. Ему был задан такой вопрос. И вот как он имел в своем опыте, так он и сказал. Поэтому, опять же, я, наверное, не пойду в какое-то разворачивание этих мыслей, но просто я говорю, что очень много, когда мы начинаем задумываться о каких-то таких композиционных противопоставлениях, каких-то несоответствиях, то как раз и будет вскрываться в понимании духовная природа этих высказываний и, соответственно, вскрываться и наша духовная природа, когда мы вдруг это будем принимать. Но это такой процесс уже…

А. Митрофанова

— Композиционные такие состыковки и противоречия бывают же не только в текстах, но и в жизни очень часто случаются!

И. Лесов

— Да!

А. Митрофанова

— И тогда получается, что, в общем, у вас в руках есть некий ключ к тому, как понимать и принимать или пытаться… Это как: «Доктор, скажите, что принять от депрессии?» — «Примите волю Божью!» Вот это выражение, которое сейчас гуляет по интернету, а, в общем, в нем же глубокий практический смысл. Если есть в жизни какие-то несостыковки или то, что тебя вмораживает, не дает тебе покоя или с чем-то ты не можешь примириться, то ты обращаешься к этим словам.

И. Лесов

— Да! Но, опять же, для того, чтобы принять волю Божью, нужно вспомнить притчу о зерне, которое должно умереть… То есть принятие воли Божьей тоже имеет немножко такой романтический оттенок: «А теперь я буду вот жить…» Нет, воля Божья, мне кажется, — это боль, это мужество, это именно территория духовной жизни человека.

А. Пичугин

— Игорь Лесов — актёр театра и кино, театра «Школа драматического искусства» — здесь, в гостях у светлого радио! Перед этим небольшим перерывом прозвучала очень странная фраза, что воля Божья — это и боль, и мужество. Да, но ведь этим она не исчерпывается! Это же ещё и очень радостные моменты жизни, это ведь тоже укладывается в эту парадигму воли Божьей, без которой просто иначе жизнь будет бессмысленна.

И. Лесов

— Понимаете, технология! Опять же, возвратимся к технологии. Радость возникает только от преображения. И преображение — это же не только… Опять же, извините, я захожу на такую территорию, в общем, сложную. Но преображение — это же мы получаем акт преображения… Опять же, если мы берем такой термин как «воля Божья», и у нас хватает мужества пойти на эту боль (а принятие воли Божьей — это всегда боль), то с нами происходит какой-то странный, невидимый процесс (опять же, не будем его называть) как бы преображения, то есть изменение нашей природы. И тогда есть следствие — радость.

А. Пичугин

— А мне всегда казалось, что воля Божья выражается (ну не всегда, а с недавних пор, наверное) именно в свободе человека, а дальше человек эту свободу уже использует так, как он хочет, может и понимает. И здесь это не обязательно может коррелировать или нет с волей Божьей, она-то только в свободе человеческой заключается. А уж всё, что происходит с человеком, — это его личное, абсолютно личное. Это вот то самое главное, что было дано Богом человеку.

И. Лесов

— Да. Но я просто уже говорю, как на бытовом уровне этот термин, это высказывание практиковать, скажем так. Потому что воля Божья… Всё-таки, если мы пойдём… Так, мы пошли уже на эту территорию, да? (Смеется.)

А. Митрофанова

— Мы уже там, по-моему, давно находимся, благодаря вам.

И. Лесов

— И всё-таки воля Божья… Тогда ладно, тогда актер Игорь Лесов сейчас будет богословствовать! Простой пример — это, когда я работаю в коллективе людей, живущих немножко не в бытовой ситуации, а в такой немножко экстремальной. Работа в театре — это всё равно немножко экстремальная ситуация, там немножко другие требования к человеку. То есть такой первый прецедент… Ну простой пример: «любить ближнего»! Но когда ты начинаешь это практиковать, пытаться в себе… И думаешь: «В конце концов, я же прочитал вроде, надо когда-то начинать». То ты видишь такую разницу в людях, такой различный взгляд на один и тот же простой предмет и т.д. Ты видишь столько несоответствий в этом человеке и столько у тебя в голове поводов, в общем-то, не совсем любить, просто уважать… Но ты же стараешься быть честным человеком, думаешь: «Нет-нет, будем любить!» И когда ты на это идешь, ты никак не можешь принять в человеке даже 5% — просто настолько мы разные. Но ты делаешь усилие над собой, ты приходишь на территорию терпения этого человека. Это первая, мне кажется, стадия — уметь начинать терпеть. И вот эти боли, раздражения, этот, так сказать, постоянный контроль над собой. То есть надо только не упустить… Потому что, как только ты упускаешь этот процесс на зону свободного плавания, ты опять откатываешься назад и твой опыт над собой, чтобы полюбить своего ближнего, в общем, опять не удается. Но ты опять собираешься, и вот в этой концентрации ты всё равно проходишь через… А обязательно возникает ситуация такая на бытовом уровне, что вот точно любить не надо! Потому что там обязательно будет такое видение человека тебе представлено, что ты будешь, в общем-то, честным человеком, если ты его сегодня не полюбишь. Но ты всё равно остаешься честным человеком! (Смеется.) Но ты всё равно идёшь дальше, думаешь: «Нет, честность и любовь… Любовь выше всё-таки честности!» И всё равно пытаешься там…

А. Пичугин

— Но, если мы опустимся обратно к бытовым примерам… А почему любовь к ближнему должна выражаться в чём-то зримом? Это же только вам понятно, что вы…

И. Лесов

— А как по-другому? Если вы с ним в прямом контакте…

А. Пичугин

— Да, если вы с ним в прямом контакте… Но, если вам этот контакт неприятен, если вам этот контакт совсем не близок и не нужен, то, мне кажется…

И. Лесов

— Ты проигравший тогда! Всё, ты проиграл!

А. Пичугин

— Нет!

И. Лесов

— Да-да! Тут, понимаете, в том плане… Тогда нет опыта над собой. Тогда нет, опять же… Вот то, о чём мы говорили, что ты не прошёл боль.

А. Пичугин

— Это же болезненная жертвенность получается!

И. Лесов

— Почему болезненная?

А. Пичугин

— А человек, вот этот ваш визави…

И. Лесов

— Да, объект вашей любви.

А. Пичугин

— Да.

И. Лесов

— Духовной любви!

А. Пичугин

— Да. Он просто будет пользоваться и всё!

И. Лесов

— Нет. Знаете, я же не хожу и на него влюбленными глазами не показываю, что «видишь, я тут тебя люблю». Нет, нужно же… Опять же, насчёт воли Божьей — везде же нужна мера. И когда я прихожу в театр, допустим, на работу, и я, соответственно, сразу оказываюсь в ситуации, всегда в ситуации, в общении. И там мне нужно всегда делать внутренний выбор, то есть выбирать каждую минуту, что я сейчас делаю. Естественно, первым делом, как правило, я вдруг… А так как актёры — все люди зависимые… И вообще актерская школа начинается с того, что, в общем, тебя отсматривают на всяких комиссиях и поступательных экзаменах, на тебя все смотрят с недоумением, «куда ты идёшь» и т.д., и полностью отсматриваются вообще все твои способности, данные, и всегда это мнение, естественно, субъективное (этот человек тебя видит так, этот так), потом ты вступаешь уже непосредственно на занятия, где ты выходишь на площадку, делаешь упражнения, задания, видишь какой-то кривой и вообще ужасный просто… И тут ещё педагоги, кто-то мудрее, а кто-то не мудрее и тебе прямо всё это «лепит». И тоже с этим надо что-то делать, как-то выживать, принимать, надо работать и т.д. То есть ты живешь постоянно в этом… То есть через несколько лет — это уже становится твоей нормой. Так же ты приходишь в театр и, естественно, на репетиции, где есть люди, обязательно сформируется какая-то ситуация, в общем, конфликтная, допустим. Не обязательно это открытый конфликт, что кто-то ругается. Нет, я не про это говорю! Но здесь же тебе всё время нужно делать выбор.

А. Митрофанова

— Есть такая закономерность, что как только человек решает идти по этому пути, то ему жизнь тут же целый ряд «квестов» предоставляет, в которых он этот экзамен либо сдаст, либо не сдаст.

И. Лесов

— Вот-вот!

А. Митрофанова

— А вы у себя, я так смотрю, самый строгий экзаменатор, сами с себя три шкуры спускаете!

И. Лесов

— А у нас профессия такая! Если ты не доделаешь, то с чем тогда выходить на сцену?

А. Митрофанова

— Вы такие «провода под током» — актёры!

А. Пичугин

— А с чем садиться к микрофону?

А. Митрофанова

— И это тоже! (Смеется.)

А. Пичугин

— И это, наверное, тоже можно как-то сравнить, хотя я не знаю, я на сцену никогда не выходил.

И. Лесов

— Совершенно верно.

А. Митрофанова

— Здесь еще, мне кажется, важно то, что у вас именно школа, конечно, Анатолия Васильева, но при этом ещё и школа Алексея Баталова…

А. Пичугин

— Баталова, да! Вот о чём мы ещё хотели поговорить.

А. Митрофанова

— Расскажите, потому что понятно, что для нас для всех — это колоссальная утрата, что ушёл этот человек.

И. Лесов

— Пожалуйста! И вот сразу, чтобы тематика предыдущего разговора по поводу боли, страдания и т.д. Я не знаю… Вот первая моя встреча, когда я поступил к Алексею Владимировичу, и наши встречи были в начале сентября, и мы много общались. Вот по поводу впечатлений… Я не понимал, что за впечатление от Алексея Владимировича меня очень сильно потрясает. Я не понимал этого. Я вот наблюдал, но я понимал, что этот человек чем-то отличается от других, хотя он — безумной скромности человек. То есть вся его яркость и индивидуальность была на том парадоксе, что он был безумно скромным человеком, очень скромным!

А. Пичугин

— Об этом все говорят, кто его знает.

И. Лесов

— Да. И вдруг я начинаю… Я сижу, и надо же доходить до всего! Нельзя никакие интересные события оставлять без рассмотрения, скажем так. И я вижу, как он сидит, на какие-то темы говорит, может быть, даже в какой-то момент отдыхает, но я вижу, что у этого человека нет внутренней праздности. Я не знаю, как я сейчас называю это качество, но вот у него нет внутренней праздности.

А. Митрофанова

— То есть у него всё время какая-то внутренняя работа идёт?

И. Лесов

— Да! Это, конечно, потрясающе! И, опять же, так как много общения было с Алексеем Владимировичем, много знаю фактов его жизни. И вся его жизнь, в общем, очень тяжелая была. Очень тяжелая не в каких-то таких… А так вот, знаете, вплоть до того, что нужно было менять вообще профессию, жизнь и т.д. То есть серьезный прошёл путь. И, опять же, пройдя это… Я понимаю, как это было больно, и я вижу, какая у человека воля, сочетание какой-то жесткости и в то же время сочетание… Я видел один раз, как он успокаивал актера, у которого произошла там какая-то неудача. И я видел, как он его утешал. Это было не то, что там: «Ну ты давай, ничего страшно…» Он утешал просто, как могла утешать мать своего ребенка. То есть именно он понимал… Он, человек, который знает, что такое боль, что такое утраты. А там тяжелая ситуация тоже произошла у нашего актера. Это актер студии. У нас была студия Алексея Баталова. И как он его утешал! Он утешал… Потому что человек, который знает боль, знает, что такое это пройти, это вынести и жить дальше, не будучи внутренним инвалидом, сломленным. Он это всё знал и утешал той любовью, проникновением к человеку, к его горю, скажем так. Поэтому я не знаю… Это просто была очень тяжелая жизнь!

А. Пичугин

— Меня удивляло в первую очередь (я понимаю, что это взгляд снаружи), что Алексей Владимирович Баталов… Тут, наверное, не очень применимо сочетание «не самый известный актер», но, наверное, были актеры, которые в советские годы были гораздо более популярны…

А. Митрофанова

— Чем Баталов?

А. Пичугин

— Да, безусловно!

А. Митрофанова

— Что-то я сомневаюсь.

А. Пичугин

— Подожди, я ещё не договорил!

А. Митрофанова

— Извини!

А. Пичугин

— И в 90-е годы массовый зритель о нём уже стал забывать. Но я впервые в жизни столкнулся с тем, что, когда Баталов ушёл, огромное количество моих знакомых, которые никогда не вспоминали ни одного актера (актеры старой школы, к сожалению, уходят), все как один вспомнили, сказали, написали… Просто не было ни одного человека среди моих знакомых, который бы в эти дни не вспомнил Баталова. Вот это было самым удивительным для меня!

А. Митрофанова

— Во-первых, это уникальный талант, а, во-вторых, какой-то ещё и потрясающий человеческий замес такой!

И. Лесов

— Вы знаете, по поводу таланта… В начале его карьеры (это, опять же, он рассказывал это не только мне, но рассказывал и на каких-то вечерах), в общем-то, близкие люди (он же из МХАТовской семьи, и там, соответственно, требования были высокими) как-то не очень верили в него. И вот по поводу таланта… Опять же, зная через что человек проходил… Хотя нам кажется, что биография… МХАТовская семья, крестный — Николай Баталов (дядька его), ну то есть всё должно складываться. Нет! Там как раз всё было через преодоление, через какой-то… Знаете, действительно, он не зря сыграл в «Даме с собачкой», и больше человека, понимающего Чехова, я, наверное, не встречал. Потому что, помните, тема Антона Павловича Чехова: труд, и как-то над этим смеются и т.д.? Что такое труд для интеллигента? Ну такое понятие и нам сейчас не очень-то понятно. Вот на примере Алексея Владимировича вот это чеховское понятие «труд» воплотилось, я считаю!

А. Митрофанова

— Игорь, мы с вами сегодня много уже говорили о труде и о каких-то актерских задачах, и о богословии, и о боли. А что для вас всё-таки главная радость?

А. Пичугин

— В двух словах, потому что мы уже заканчиваем программу.

И. Лесов

— Для меня главная радость — это терпение. Извините за пафос! Просто теперь я понимаю, что это качество, которое, пройдя, это тот цемент, то составное, что, в общем, складывает всю твою жизнь гармонично. И вот эта гармония, пройдя через терпение, та гармония, которая вдруг складывается вокруг тебя, вот это, наверное, наполняет и дает ощущение счастья.

А. Пичугин

— Спасибо большое Игорю Лесову — актёру тетра и кино, актёру театра «Школа драматического искусства» за то, что провел с нами этот «Светлый вечер»! Алла Митрофанова…

А. Митрофанова

— Алексей Пичугин!

А. Пичугин

— Всего хорошего!

А. Митрофанова

— До свидания!

И. Лесов

— Спасибо вам!

А. Пичугин

— Будьте здоровы! Спасибо!

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем