«Традиции в искусстве». Светлый вечер с Сергеем Андриякой (27.09.2017)

У нас в гостях был Народный художник России Сергей Андрияка.

Разговор шел о том, как связаны между собой сохранение традиций и развитие в искусстве, не противоречат ли они друг другу, а также о пятилетии Академии изящных искусств Сергея Андрияки.

 

 

 

---

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера»! Здравствуйте, дорогие друзья! В студии — моя коллега Алла Митрофанова, и я — Константин Мацан. В этом году исполняется пять лет Академии акварели и изящных искусств — знаменитого учебного и не только учебного заведения в Москве под руководством народного художника России Сергея Николаевича Андрияки. Поэтому сегодня, как не трудно догадаться, у нас в гостях Сергей Николаевич Андрияка, и мы поговорим об этой дате, о самом процессе творчества, обо всех тех безумно интересных вещах, которые сегодня с жизнью Академии связаны, и главное, в которых многие из тех, кто сейчас слушает передачу, могут поучаствовать.

А. Митрофанова

— Да! Добрый светлый вечер!

К. Мацан

— Это Алла Митрофанова!

А. Митрофанова

— Да, это я!

К. Мацан

— Добрый вечер, Сергей Николаевич!

С. Андрияка

— Добрый вечер!

А. Митрофанова

— Расскажите, пожалуйста, о том, а что для вас самое главное, что вы поняли, руководя Академией эти пять лет.

С. Андрияка

— Вы знаете, наверное, нехорошо говорить сразу о трудностях, может быть…

А. Митрофанова

— А почему?

С. Андрияка

— Но вот трудности, конечно, очень большие! И эти трудности, наверное, связаны с нашим временем, с тем временем, где трудно найти профессионалов. Сегодня, наверное, об этом не я первый говорю, а об этом многие говорят, в разных областях такая ситуация сложилась. Но вот здесь это очень тяжело мне… Я готов управлять художественным процессом, писать программы, делать фильмы, учебники и прочее — всё готов, но, конечно, вы знаете, при наличии достаточного количества хороших профессионалов. И вот это сегодня, на мой взгляд, одна из самых-самых больших проблем. Во-первых, есть такие люди высокого уровня, мастера, художники, но они все востребованы. Их очень мало, и они все востребованы. И, конечно, им тратить время на образование совершенно не хочется. Это системная работа, причем, когда ты преподаешь, ты во многом видишь себя со стороны, потому что ты, объясняя, объясняешь себе, что так, что не так, вообще, даже у тебя у самого в твоем творчестве. Но не все думают, что во время преподавания надо себя полностью отдавать. Вот нельзя по половиночке: «Вот это я расскажу, а вот это у меня секрет — это я не буду рассказывать!» Вот сейчас у меня есть такие педагоги (я не буду называть фамилии), но, к сожалению, это, конечно, большое горе и большая беда, когда педагог тебе говорит: «А зачем я буду так обучать? Если я буду серьезно всё рассказывать от начала до конца, то моё место эти учащиеся потом займут!»

А. Митрофанова

— Логично!

С. Андрияка

— Не знаю насчет «логично», потому что, мне кажется, что это один из самых больших грехов, когда педагог начинает не отдавать себя полностью, а что-то скрывать, что-то для него является таким… Ну, значит, он просто неполноценный педагог!

К. Мацан

— Такое профессиональное тайноядение!

А. Митрофанова

— Да, возможно! (Смеется.)

К. Мацан

— Сергей Николаевич, а вот вы сказали, что это беда нашего времени, это какая-то черта нашего времени…

С. Андрияка

— Да-да.

К. Мацан

— И что было время, когда было много и достаточно талантливых людей, востребованных, и при этом готовых идти в преподавание как в работу, как в профессию. Или это было другое отношение к профессии преподавателя по сравнению с сегодняшним днём?

С. Андрияка

— Да, вот понимаете, я сегодня сталкиваюсь с тем, что… Ну рисунок и живопись — это понятно, но самая-то большая проблема — это разные техники. Ну вот взять, к примеру, витраж. Вот я, допустим, в 1982 году занимался витражом. Я как раз только-только закончил Суриковский институт, защитил диплом, и мне представилась такая возможность. Я могу сказать, что были целые команды прекрасных мастеров, которые блестяще знали своё дело. Они могли научить (я у них учился) резать стекло, расписывать стекло, и вообще очень многим вещам, монтажу витража. Это были мастера, которые от начала до конца могли в этом смысле быть помощниками художнику. И они знали свое дело в совершенстве с точки зрения ремесла. Я сейчас не говорю о каком-то высоком искусстве. Сегодня мы больше говорим о каком-то высоком искусстве, а вот это ремесло потеряно, умение потеряно. Но сама система была другая. Был государственный заказ, была потребность в этом. В период перестройки это всё изменилось, и этих мастеров не стало. Возможно, они где-то есть, как-то растворились во всём этом художественном мире, их почти нету, но зато все говорят о большом искусстве, о творчестве, обо всём. Но, понимаете, что бы мы не говорили, но такая техническая, ремесленная (то, что называется мастерством) сторона искусства всегда была, есть, и она просто необходима. Без неё, на одних эмоциях и чувствах ничего не сделаешь.

А. Митрофанова

— Вы сейчас сказали о проблеме с педагогами, и я подумала о том, что ведь настоящий педагог (вы, по-моему, абсолютно правы) — это человек, который готов себя бесконечно отдавать, раскрывать свои секреты ему не жаль. То есть это такой, знаете, постоянный донор или пеликан. Вот есть легенда о пеликане, который, когда его детеныши голодают и ему нечем их накормить, то он вплоть до того, что готов свою собственную грудь пробить и накормить их собой. Это вот, между прочим, один из христианских символов — птица пеликан. И есть даже такая педагогическая премия, когда педагогам вручают именно «пеликанов» — такую птицу, которая символизирует этот процесс самоотдачи. А художник — это человек, который сконцентрирован всё-таки на себе, на своём внутреннем мире, на том, чтобы, если себя отдавать, то, может быть, не ученикам, а через полотна, через холсты, через свои работы, через скульптуру, через что-то еще. И мне кажется, что здесь может быть конфликт между художником и педагогом. Вам такое чувство не знакомо? В вас кого больше?

С. Андрияка

— Нет, вы знаете, я вот сейчас… Это хороший вопрос, очень интересный, потому что, во-первых, не все могут преподавать просто в силу какого-то внутреннего устройства человека. Один может очень хорошо, последовательно, понятно объяснить. У меня вот даже супруга, она преподает инязы, говорит: «Знаешь, надо, наверное, проводить с каждым такое очень простое собеседование. Пусть человек объяснит, как проехать и пройти к нему домой. И вот если тебе это будет понятно, очень ясно, значит человек способен преподавать и объяснять другому». Потому что, наверное, каждый из нас сталкивается с тем, что нужно научиться каким-то элементарным техническим навыкам — и мы обращаемся к кому-то, кто этим владеет: «Объясни, расскажи, как это делать?» И в итоге получается, что нам, либо очень хорошо, последовательно, быстро объясняют, и нам становится всё понятно, либо мы вообще никак ничего не можем понять, хотя человек этим владеет, и мог бы нам всё это объяснить, но, увы, ничего не получается. Вот у меня внутри всегда как бы боролось два человека. Это художник, потому что, когда художник работает творчески, он, естественно, не может анализировать. Творчество просто этого не предусматривает. А преподавание предусматривает главным образом только анализ. Без анализа невозможно преподавать. Были у меня такие случаи, когда я сижу на таком своего рода пробном уроке, мастер-классе, где люди за мной повторяют, и я понимаю, что я должен всё чётко, ясно, структурно им давать. Но вдруг на меня находит творческий порыв! (Смеется.)

А. Митрофанова

— И начинается конфликт?

С. Андрияка

— И я забываю о том, что за мной эти люди сидят. Я ухожу туда! То есть вот извне я ухожу в то, что изображаю. То есть я уже как бы работаю на творческой волне, а это противоречит образованию, безусловно. Такое тоже бывает. Но всё-таки я стараюсь себя в этом плане как-то контролировать. Но, вы знаете, что очень дает преподавание любому художнику? Оно даёт ему какую-то дисциплину, какую-то ясность, какой-то, может быть… Вот в акварели есть системность. Без системности вообще писать акварели невозможно — это техника, где исправление почти исключено. Если ты преподаешь, то ты и знаешь! Ты знаешь, ты приобретаешь знание. Но я вам так скажу. Допустим, идёт работа по памяти. Что такое работа по памяти? Я вышел, увидел, может быть, карандашиком быстро зарисовал, пришёл и написал. Но для того, чтобы написать, что я видел, нужно знать те законы натуры, которая предстает передо мной, понятно же! Я не могу это сделать так — ну что-то такое там посмотрел… А какие тени? А как небо? А как ещё что-то? А как взаимоотношения этих красок, цветов и т.д. Если ты этого не знаешь, не знаешь тех основных законов природы цвета, света, всего, то ты не можешь это изобразить без натуры, просто не можешь! Значит ты не можешь сочинять, значит ты не можешь создать образ, потому что образ создается без натуры. Это, знаете, как такая цепочка. И вот сейчас мне нужно, необходимо (я это понимаю) и в школе, и в Академии вводить работу по памяти для ребят. Вот он что-то сделал, например, написал маленький натюрморт с пятью яблоками… А попробуй-ка ты эти яблоки написать без натуры! А как эти яблоки устроены? Как их можно сделать? Попробуй запомнить! И вы знаете, что еще очень важно? Это, кстати, мобилизует творческое начало у каждого человека. Это тогда, когда ты что-то видел, тебя что-то поразило (ну каждого своё поражает, мы все разные, и этим прекрасно то, чем мы занимаемся, что все по-разному обращают на что-то внимание), у вас это остается в памяти, и вы пытаетесь этот образ обострить и изобразить, и создать. Всё остальное — мелочи, на которые будет обращать внимание, конечно, фотоаппарат — он просто механически фиксирует то, что там есть. А здесь — нет, здесь идёт образ преувеличения, образ того, что тебя поразило. Но опять повторюсь, для этого нужны знания. Вот где взять эти знания?

К. Мацан

— Сергей Николаевич Андрияка — народный художник России, ректор Академии акварели и изящных искусств сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Вы уже начали эту тему, и мне бы хотелось на ней чуть даже более подробно остановиться. И у вас такая фраза прозвучала, что творчество не подразумевает анализ. И в принципе это понятная мысль, что, когда художник создает картину или композитор пишет музыку, или поэт пишет стихотворение — это некий процесс созидания, который не всегда можно объяснить, как-то разложить на составляющие, это некое подключение к какому-то источнику, живому потоку, в который ты входишь, и начинаешь его осмыслять. Но тем не менее это же фраза про то, что творчество не подразумевает анализ, может для кого-то прозвучать достаточно, скажем так, искусительно. То есть любая, грубо говоря, ерунда, которая по каким-то причинам мне в голову взбрела, вот я её сейчас на холст занесу, в строчке изложу, в музыке как-то создам, и вот это уже должно быть творчество — оно требует к себе отношения, как к произведению искусства, оно достойно оценки, достойно какого-то почитания, интереса и т.д. Вот где здесь грань?

С. Андрияка

— Вот давайте мы с вами тогда попробуем поговорить о творчестве, но не о живописи, а о музыке. Вот неожиданно!

К. Мацан

— Давайте!

К. Мацан

— Косте, кстати, эта тема очень близка!

С. Андрияка

— Вот смотрите, когда ребенок приходит заниматься музыкой в музыкальную школу… Ну они приходят в разном возрасте: кто-то совсем маленький, кто-то чуть-чуть постарше. И он приходит заниматься чем? Сочинять музыку? Думаю, что нет. Он занимается исполнительским мастерством, повтором — то, что свойственно ребенку — повтор за всем тем, что его окружает. Поэтому дети прекрасно учат иностранные языки, стихи, вообще повторяют всё за взрослыми. В музыке происходит то, что он приходит к педагогу, который ему объясняет ноты, объясняет всю эту музыкальную грамоту, и с ним разучивает очень известные, очень хрестоматийные музыкальные произведения, написанные не ребенком, и даже, скорее всего, не педагогом. А речь идёт об исполнении, только исполнении, повторе, другими словами! Теперь мы можем провести параллель с изобразительным искусством. Вот если вы в музыке не можете просто без нотной грамоты, вообще без всего, то пусть у вас будет даже идеальный слух, но сесть и сыграть на скрипке или фортепиано вы не сможете — это будет просто бренчание, скрежет и что-то такое. Но не будет гармонии, и вообще ничего не будет! И это, я думаю, за творчество принимать невозможно, потому что нет никакой основы, ноль! А в изобразительном искусстве, вы знаете, получилось так несправедливо. Есть краски, есть полотно…

К. Мацан

— Ещё есть обои дома!

С. Андрияка

— А почему бы и не заняться чистым творчеством! Вот вы знаете, если сегодня кому-то… Вот у нас много художественных школ, учебных заведений. И вот если им сказать, что в начале всего, перед тем, как заниматься творчеством, вообще-то, идёт огромный, огромный путь повтора, копирования. Но, вы знаете, сейчас вот на меня (если слушают по радио) набросится большинство педагогов и скажут: «Да вы что! Вы убиваете творчество! Какой тут повтор! Он должен творить, самовыражаться!» Ну ладно, хорошо. А дальше я думаю: ну вот хорошо, балетная школа, например. Даже если ребенок, который гнётся, и он у станка стоять достаточно не будет, его этому не научат, то он станцевать не сможет. Просто никак не сможет!

К. Мацан

— Но ведь, наверное, даже в этом повторе есть какая-то доля творчества, потому что это личность ребенка уникального, и он всё равно будет повторять как-то по-своему. Всё равно в этом даже… То есть я, скорее, на вашей стороне, что даже в этом повторе сохраняется индивидуальность ребенка.

С. Андрияка

— Безусловно. Вы знаете, это всё правильно, но он стремится в этом повторе перенять мастерство своих предшественников.

К. Мацан

— Великих!

С. Андрияка

— Да, безусловно, потому что это великие композиторы, так же, как и художники, великие мастера, у которых надо учиться. Я помню, как меня поразил рассказа одного художника. Ему заказали копию Шишкина. Ну какой-то такой лесной мотив, но надо было сделать максимально приближенно к автору. Вы знаете, чем закончилось? Он говорит: «Я написал эту вещь, но я везде видел, я стал видеть лес глазами Шишкина. У меня изменилось восприятие! Я захожу в лес, и я вижу сучки, ветки, вот эти тонкие детали, мох, кору — я не могу от этого никак отделаться, в меня вселился Шишкин!» Понимаете, вот что было раньше в Императорской академии художеств? Дети младшего возраста 6-8 лет копировали, и копировали неслучайно. Это картины старых мастеров, гравюры… Ну не было тогда такого репродуцирования, а были только такие возможности. С подлинников тоже не удавалось это делать, и они копировали, также как, наверное, подмастерья, которые учились у мастера. Ну чем они занимались? Они перетирали краски, они смотрели, как мастер работает, мастер их обучал, рассказывал какие-то секреты своего мастерства, а они параллельно учились рисовать, писать. Потом он им доверял какие-то фрагменты своих картин. И в итоге кто-то из учащихся преуспевал больше всех и становился самостоятельным мастером-художником. Правильно же? Ну так это всё и было. А в наше время произошел в изобразительном искусстве такой досадный провал.

А. Митрофанова

— Вы, когда говорите про этот провал, знаете, у меня стоит картинка перед глазами. Есть такая серия книг «Дживс и Вустер» (Вудхауз автор этих книг), и есть гениальный сериал тоже на эту тему. Прямо, если кому-то нужны витамины смеха, то очень его рекомендую, особенно когда, знаете, сумрачное время года. Так вот одна из серий там посвящена… Это повествование о жизни британской аристократии начала XX века, где зачастую слуги уже гораздо более смекалисты, умны, образованы, чем их хозяева-господа. И вот один из таких аристократов (они все возраста где-то плюс-минус 30 лет) решает, что он — художник. И отец от него тут же отрекается, говорит, что тот занимается какой-то ерундой. И он, собственно, не имея достаточного образования для этого, всё равно становится художником, надевает на себя берет, поселяется где-то в мансарде под крышей, и пишет картину, которая называется… Там как раз этот смекалистый слуга Дживс, когда пытался её продать, дал ей название «Тихая жизнь с баклажаном». И вот вы говорите, а у меня эта «Тихая жизнь с баклажаном» стоит перед глазами, потому что он на самом деле пытался написать портрет матери с ребенком на руках, но ребенок у него почему-то фиолетовый, мать, вообще, каких-то марсианских цветов. И вот это вот всё в итоге называется «Тихая жизнь с баклажаном». У меня был период, когда я много ходила по современным выставкам художников, и у меня вот эта «Тихая жизнь с баклажаном», простите, всё время стояла перед глазами, как сейчас, когда вы говорите. Я — не художник, я не знаю, как правильно, вам виднее, но судя по той параллели, которую вы с музыкой проводите, мне тоже кажется, что это логично. Не знаю, как это работает.

С. Андрияка

— Более того, вы знаете, это укладывается в традиции. Это традиция! Но как я говорю: «Есть искусство традиционное, есть нетрадиционное». И если мы сегодня с вами сидим здесь разговариваем и вообще, так скажем… Ну вообще мир существует только благодаря традиции, а не вопреки. Он только таким образом вообще может существовать. Но и всё, что связано и с культурой, и с искусством, вообще со всеми сферами нашей жизни — это традиция.

А. Митрофанова

— Можно, конечно, здесь возразить, что великие художники были, как правило, бунтарями, они как раз свои собственные законы устанавливали. Помните, как Пушкин говорил, что художника можно судить только по тем законам, которые им самим над собой установлены. То есть он сам создает свою новую традицию. Но при этом Пушкин был человеком, который прекрасно знал всех своих предшественников.

С. Андрияка

— Ну, конечно! Вы понимаете, самое-то главное — что такое традиция? Традиция — это то, что у талантливого человека… Допустим, их единицы, это редкое явление… Что происходит? Он собирает весь багаж, тот багаж, который был до него, он его пытается осмыслить, он пытается его принять. И опять традиционно вот это он всё делает. И если ему Бог дает вот это озарение, и он тогда начинает делать то, что… На основе, опять, этих традиций, он же их продолжает, он не разрушает. Вот если мы будем разрушать традиции, то тогда мы будем разрушать самих себя, мы разрушаем, собственно, просто основу жизни.

К. Мацан

— Вот вы как раз таким образом подходите, собственно, к ответу на мой предыдущий вопрос о том, что видимо, если я правильно понимаю вашу мысль, то перед тем, как человек может позволить себе сказать: «Я не анализирую творчество, когда творю», — он должен пройти какую-то школу, и себя как личность создать за счет духовного обращения к опыту предшественников. И тогда уже, грубо говоря, никакая ерунда ему в голову не придёт.

С. Андрияка

— Конечно, потому что он в этой системе!

К. Мацан

— И ему придет в голову какой-то сигнал, который и вправду станет творчеством.

С. Андрияка

— Конечно! Потому что, понимаете… А сегодня под творчеством понимают такой некий отказ вообще от традиционного. И говорят: «Он ищет!» Но искать-то… Понимаете, мы, в общем, если Библию будем вспоминать, то там, как говорится, «и нет ничего нового под солнцем», к сожалению. Вот это обидно всегда для многих звучит. «Ну как же так? Вот я такой-сякой…» Самые большие откровения в искусстве происходили у художников (вы знаете, я, наверное, осмелюсь это утверждать) тогда, когда художник вот эту свою самость, свою личность, своё «я», своё эго полностью подавляет до такой степени, что он понимает, что он — ничто, он ничего не умеет, он ничего не знает, он ничего не понимает. И вот в этот момент происходит то удивление, помимо его воли, и действительно открывается большое искусство.

К. Мацан

— Потрясающе! Вернемся к этой теме после маленькой паузы. Напомню, сегодня у нас в гостях народный художник России Сергей Николаевич Андрияка. В студии моя коллега — Алла Митрофанова, я — Константин Мацан. Не переключайтесь!

А. Митрофанова

— Ещё раз добрый, светлый вечер, дорогие слушатели! Константин Мацан, я — Алла Митрофанова, и напомню, что в гостях у нас сегодня Сергей Андрияка — народный художник России, ректор Академии акварели и изящных искусств. Мы говорим здесь в канун, собственно, пятилетия Академии, встречаемся здесь, в этой студии, и говорим о смысле творчества, и вообще о таких высоких материях. Вот то, что вы сказали перед нашим уходом на перерыв по поводу того, что у художника случаются прорывы, когда он максимально фактически задвигает себя…

С. Андрияка

— Да, да.

А. Митрофанова

— Вообще-то, это парадокс, мне кажется. Объясните, пожалуйста, почему это так? Как это возможно?

С. Андрияка

— Вы знаете, во-первых, конечно, должна быть школа, должен быть багаж наследия прошлого, если можно так сказать. Это необходимо! Без этого багажа говорить о таком творчестве просто невозможно. Но у каждого художника происходят вот такие озарения. Ну я их называю озарениями, это некие такие ступеньки, которые он в своем творчестве проходит. Вот знаете, допустим, у меня есть определенное умение, мастерство, знание, и я сажусь, я знаю, что вот это я сделаю, это напишу, это у меня получится. Но вдруг неосознанно в какой-то момент (оно не связано ни с какими внешними событиями) наступает такой момент, когда у художника происходит такой посыл: он в своей проходной работе вдруг что-то начал делать совсем не так, как он делал. Он не понимает хорошо ли это, плохо ли это, но появляется нечто в этой очередной работе, совершенно что-то непонятное, для него непонятное. Потом это качество переходит в другие его работы дальше, дальше. И таким образом можно сказать, что он встал на какую-то другую ступенечку. Возможно он что-то потерял, что-то ушло из его творчества — возможно! Он что-то приобрел? Ну, наверное, да. Но это те вещи, которые объяснить ни он, ни люди со стороны, ни какие-то там великие искусствоведы — никто этого объяснить не может. Вот это просто произошло!

А. Митрофанова

— Мне кажется, это напоминает в чём-то духовную жизнь. Ведь если творчество от Бога, Бог — Творец…

С. Андрияка

— Конечно!

А. Митрофанова

— И мы в своей жизни, если идем этим путем, пытаемся… Хотя, мне кажется, каждый человек, вне зависимости от того художник он или ремесленник, или мастер, или инженер, или кто-то ещё, но так или иначе, всё равно мы все люди творческие. Ну хотя бы потому, что мы сами строим свою собственную жизнь. И вот в тот момент, когда, как в духовной жизни, этот принцип, начинаешь задвигать себя, как бы умалять (от слова «делать меньше») себя, тогда в тебе становится больше места для вот этой высшей силы.

С. Андрияка

— Да.

А. Митрофанова

— И получается тогда… Вот вы говорите, что в живописи это может привести к какому-то существенному прорыву. Мне кажется, в жизни тоже так может произойти.

С. Андрияка

— Безусловно. Ну живопись и жизнь — это по сути дела… Я говорю, это опять традиционные вещи, которые существуют. И я всегда против того, когда говорят: «Это традиционно. Мы разрушаем традиции, мы идём вопреки!» Друзья, вы чего разрушаете? Как вы можете это разрушать?

К. Мацан

— Когда речь заходит о традиции, то всегда, мне кажется, поднимается тема, собственно говоря, как мы понимаем традицию в том смысле, что ведь очень легко под словом «традиция» подразумевать что-то такое закостенелое мёртвое и неразвивающееся. Но вот искусствоведы часто приводят такую мысль, что давайте посмотрим, например, начало XX века: в одно и то же примерно время пишет Левитан «Над вечным покоем» — это совершенно как бы одна школа, один поток, и примерно в это же время полотна Матисса ​— совсем другие! То есть некое традиционное левитановское искусство и вот это странное авангардное искусство существуют в одну и ту же эпоху. И первое мы называем традиционным, потому что, когда мы стоим перед этим «Над вечным покоем» нам в себе не нужно ничего перенастраивать, чтобы это понять и уловить, а когда мы стоим перед Матиссом, то нужно как-то, что-то в себе специально какие-то рычаги повернуть, чтобы оптику поменять, и тогда мы это как-то по-другому воспринимаем. Вот есть такое мнение. Тогда получается, что традиционное искусство, реализм, допустим, какой-то преодолевает разные стадии — из эпохи в эпоху, оставаясь по сути своей традиционным искусством, тем не менее всё-таки живет, тем не менее всё-таи развивается — это новое творчество внутри традиции. Вот что вы об этом думаете?

С. Андрияка

— Вы знаете, я, наверное, сейчас чуть-чуть эту тему постараюсь, так скажем, как хирург-профессионал, немножко препарировать.

К. Мацан

— Давайте!

С. Андрияка

— Ну вот вы стали говорить о Матиссе. Ну можно тут еще добавить очень много художников, может быть, ушедших от традиции. Вот тот же Малевич ушёл от традиции — это супрематизм, это совершенно другая история.

А. Митрофанова

— Так он уже собственную традицию создал. И Малевич, и Матисс, и Гоген… Да все!

С. Андрияка

— Понимаете, это не собственная традиция, это разрыв с ней, и это уход вообще… Для меня это уход, как говорится, в темноту — это совсем не светлая вещь. Что тут происходит? Классика… И вообще продолжать очень трудно. Почему традицию, традиционное искусство очень трудно продолжать? Безумно тяжело! Потому что вы приобретаете вот эти все знания, умения, и вам нужно личностно (вот так как мы все непохожие здесь сидим) выразить на основе того багажа, который у тебя есть за спиной, то, как вот каждый из нас видит сосульку, которая висит, как он видит следы на снегу, как он видит цветок, но своими глазами, своим чувством, своим пониманием, но в этой системе координат. И традиция всегда многогранна и всеобъемлющая. Она состоит из… Ну в музыке — это гармония. И если Свиридов блестяще продолжал традиции (мы не можем сказать, что он — композитор XIX века), так же как Сибелиус, многие, то есть композиторы, у которых о гармонии говорить не приходится — это какофония. Вот я это слушать не могу, я выключаю, переключаю, хотя у меня радио «Орфей» часто в машине звучит. И что ещё происходит в изобразительном искусстве? Вот тот же Матисс — взята некая часть. Вот классика порезана на кусочки, из неё взята пластика, из неё вычленен только цвет, эмоциональный цвет, из неё вычленена какая-нибудь конструктивная особенность, есть такие вещи умозрительные, рациональные — это именно рациональная составляющая в искусстве вычленена отдельно. То есть всё вот так вот вычленяется.

К. Мацан

— То есть часть возведена в абсолют какой-то, получается?

С. Андрияка

— Да. Она не дает представления о цельном. Вот знаете, сегодня есть доктор по одному пальцу, он целиком человека не воспринимает. Вот и здесь тоже такое. Может быть, это не очень удачное сравнение с врачом, но с другой стороны, в изобразительном искусстве это происходит. Некая составляющая, просто составляющая…

К. Мацан

— Дробление?

С. Андрияка

— Да. Вот есть, допустим, такой известный случай, когда на выставке Пикассо был Суриков. И к нему кто-то подошел, а Суриков на какой-то кубистический портрет говорит: «Вы ничего не понимаете! Это просто обострены какие-то грани, части вот этой классической традиционной формы». То есть, понимаете, здесь просто…

А. Митрофанова

— Это Суриков сказал про работу Пикассо?

С. Андрияка

— Да-да. Ну кубистическая работа, кубизм — это как раз был период того времени. А продолжить традицию и увидеть это своими глазами, своими чувствами — это безумно трудно! Иногда художникам не удается это до конца жизни. То есть они получают весь багаж, но вот то, что мы говорим о том, что «О! Снизошло, и ты увидел это, как будто ты видел, как ты чувствуешь, как ты ощущаешь…» Потому что, повторюсь, все люди, абсолютно каждый по-разному воспринимают мир. Правильно же? Мы один и тот же предмет видим по-разному, мы ощущаем по-разному. Почему нельзя взять за основу фотоаппарат, допустим? Потому что в данном случае это машина. Он, к сожалению, показывает нам не то, что мы видим и чувствуем, а некое что-то третье, четвертое.

К. Мацан

— Ну вот мой пример с Матиссом и Левитаном, собственно, к тому, что иногда считают и размышляют, что было какое-то искусство во времени традиционное, потом это время закончилось, такой-то год наступил, и потом пришло современное.

С. Андрияка

— Да.

К. Мацан

— А мы говорим о том, что и современное, и традиционное искусство — это не хронологическая разница.

С. Андрияка

— Конечно!

К. Мацан

— И в этом смысле традиционное искусство тоже может быть современным, сегодняшним.

С. Андрияка

— Оно не только может быть… Понимаете, вот чего далеко ходить, та же иконопись. Вот хорошая иконопись… Опять, есть точка зрения, когда говорят: «Вот каноны — это какие-то ограничения!» А что такое канон? Вот один очень мудрый человек, я помню, на лекции он здорово сказал, что канон — это всё, что в рамках любви и добра.

А. Митрофанова

— Ой, как здорово! Мне нравится такое определение!

С. Андрияка

— И больше ничего не надо. Здесь нет конфликта! А у другого иконописца… Он сейчас жив-здоров, вот мы как-то с ним тоже говорили. И я говорю: «А почему вот как-то древние иконы все очень индивидуальны, неповторимы, в них есть что-то живое, может быть, даже что-то не совсем правильное (с нашей точки зрения), какие-то пропорции нарушены иногда, как головастики они все, ещё что-то, но они безумно живые! И второй такой иконы мы никогда не встретим! И мы сегодня имеем иконопись большей частью (я не говорю про всю) именно закованную в рамки какого-то XVII века (прориси, вот это вот всё)… Ну тоже разные вещие бывают, но они очень немножко иногда бывают сухие и, извините меня за такую грубость, мёртвые — в них жизни нету! Вот с той иконой тебе легко молиться, а здесь нет. Вот перед тобой, да, всё правильно, канонический образ, всё как бы так и есть, но это не живое!» И мне этот иконописец сказал: «Понимаешь, древние иконописцы видели это другое пространство, другое время».

А. Митрофанова

— То есть они свой личный опыт транслировали фактически?

С. Андрияка

— Да. Но понимаете, можно перед тем, как писать икону, её увидеть. Вот видеть именно живой образ, его можно видеть. И тогда ты его можешь писать. Тебе не нужно обращаться к каким-то копийным вещам, к чему-то ещё. А ты просто это изображаешь — это живое, и будет настоящее, оттуда будет идти тот Божественный свет, который ты просто транслируешь через себя, ты видишь, и больше ничего. Вы знаете, у меня просто в жизни моей было такое, что я от светской живописи пришёл к моменту видения другого пространства и времени. Был такой период, был такой момент. И меня это очень поразило. Потому что одно дело, когда ты слушаешь интересные лекции об этом, приходишь в музеи и разговариваешь с какими-то специалистами, читаешь умные книги по иконоведению, иконописи, а другое дело, когда ты сам видишь это всё, видишь это пространство. Это, конечно, дорогого стоит, и ты понимаешь, что для того, чтобы заниматься в идеале иконописью, для этого тебе нужно быть в этой системе координат.

А. Митрофанова

— В программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня, напомню, Сергей Андрияка — ректор Академии акварели и изящных искусств, народный художник России. Мы встречаемся здесь в канун пятилетия академии. 30 сентября у вас будет День открытых дверей. Вы всех приглашаете?

С. Андрияка

— Да, вы знаете, я всех приглашаю. И у нас этот праздник… Мы тоже думали о том, как бы этот праздник нам отметить, и решили, что самое лучшее — это будет форма Дня открытых дверей, тогда, когда люди придут к нам в гости, и они смогут прикоснуться сами к этому искусству разных техник, разных материалов, и могут сами бесплатно, благотворительно попробовать всё, что мы можем им на таком празднике предложить. Это и витраж, и мозаика, и миниатюра, и, конечно, лепка, анималистика. Само собой, разумеется, будет акварель. Там будут и викторины, и разные другие вещи. Ну и много-много разных других техник, о которых я еще… Там и роспись керамики с фарфором, много чего другого. Там будут и всякие конкурсы. Мы хотели также сделать такую совместную картину, тем более, что она может быть в чём-то очень-очень актуальной — это «Китай-город». Это будет огромное изображение, но очень-очень слабенькое, так что его можно писать всем желающим. Будут краски, будут кисти. Краска хорошо ложится по этой акварельной плоттерной бумаге — это панорама Кремля и Китай-города. Вот сегодня там сделан такой большой комплекс… Ну я слово «парк» как-то не очень понимаю, потому что он — не очень парк, и довольно такое странное там сооружение, на мой взгляд, входящее в полное противоречие со старым городом, этими древними храмами, Кремлём, вот этот вот оазис, построенный в Зарядье на месте гостинице «Россия». Ну а там же стояли небольшие такие амбары. Вылавливали в Москве-реке рыбу, на лодках подплывали, вынимали из сетей, садков эту рыбу, тут же внизу на набережной стояли телеги или зимой сани, поднимались на лошадях, и везли на Красную площадь, там шла продажа. Ну и вот мы сейчас как раз хотели предложить для всех желающих вот такой образ Китай-города. Но именно того Китай-города, который мы, к сожалению, не застали, мы его не знаем.

А. Митрофанова

— То есть это будет то Зарядье, которое связано, собственно, с рядами. То есть Охотный ряд, и это единый комплекс…

С. Андрияка

— Да-да! Ну и это, понимаете, то, что было на набережной Китай-города полностью в начале XX века.

А. Митрофанова

— Это, так скажем, из одного «лего» будет композиция, то, что вы предлагаете сложить?

С. Андрияка

— Да. И все желающие могут поучаствовать, там все краски есть. Пожалуйста, мы предоставим возможность написать. И в конце концов мы можем подарить её нашему руководителю культуры Москвы Александру Кибовскому. Вот тоже можем такой подарок сделать! (Смеется.) Вот то Зарядье, которое было!

А. Митрофанова

— Расскажите потом, пожалуйста, о том, как он отреагировал на подарок. Будет интересно!

С. Андрияка

— Это интересно, да!

А. Митрофанова

— А вы ждете на Дне открытых дверей только детей или взрослых тоже?

С. Андрияка

— Всех, и взрослых, и детей! Вы знаете, с огромным удовольствием принимают участие все: и взрослые, и дети, потому что там есть, так скажем, семейный такой досуг, может быть, на целый день. И есть и кафе, где можно там покушать, и будет, конечно, такая большая выставочная программа. Там будет наше собрание Музея акварели старых мастеров, которое мы показываем. Там будут вещи (сейчас вот мы приводим их в порядок) Нивинского — это был такой художник, который основал большую мастерскую графиков, которая существовала в советское время, до недавнего времени. К сожалению, в связи с нашей перестройкой помещение пришлось аннулировать и ряд его личных вещей передано нашей Академии. Это тоже будет экспонироваться. Потом мы показываем нового педагога, который пришел к нам преподавать, блестящего иллюстратора. Это иллюстратор, с которым мы учились вместе в Суриковской школе, Суриковоском институте. Он закончил книжную графику. И ещё в школе просто прекрасно рисовал людей в любых движениях, позах, без натуры. И огромное количество книг им отыллюстрировано, разным стилем (здесь не один стиль), и, конечно, с высочайшим уровнем мастерства и глубины. Вот такая выставка тоже всех ждёт. И помимо этого мы покажем, конечно, и наших студентов, и наших учащихся на предпрофессиональном образовании, их достижения, педагогов. И вообще те люди, которые придут, увидят, как, собственно говоря, проходит система обучения, как обучают, и чему учат, и как это всё в последовательности следует выполнять, как это здесь всё принято и устроено.

А. Митрофанова

— Технический вопрос можно? Где всё это будет происходить? И во сколько начало? И как попасть?

С. Андрияка

— Ну, вход свободный. Это улица Академика Варги (это Юго-запад), дом 15. Там есть метро «Юго-Западная», есть метро «Тёплый стан» — вот мы как бы находимся между.

К. Мацан

— Там ещё метро «Тропарёво» новое появилось, тоже недалеко.

С. Андрияка

— И «Тропарёво», безусловно.

А. Митрофанова

— Костя как местный житель может сориентировать, как лучше добраться!

С. Андрияка

— Да. Там просто есть автобусы, есть разные виды транспорта. И, собственно говоря, многие ещё знают магазин «Лейпциг» — он ещё с советских времен стоит на этой круговой улице Академика Варги. И на ней стоит такое красивое с колоннами, с портиком здание Академии с несколькими корпусами. И там будет всё проходить. Мы ещё приглашаем к нам на этот праздник кузнецов. А кузнецы, кузня — это вообще очень востребованная вещь, безумно интересно, и люди с таким удовольствием благоговейно держатся за молот, за раскаленный кусок металла.

А. Митрофанова

— Это так очень харизматично, я думаю, выглядит, поэтому…

С. Андрияка

— Ну это здорово, да!

А. Митрофанова

— Конечно!

С. Андрияка

— Ну мы со временем хотим такую кузницу сделать у нас. Ну и там уже во второй половине дня… Начало с одиннадцати утра, и до пяти часов. И знаете, каждый раз, когда мы какие-то такие большие мероприятия проводим, я народ вижу уже с десяти часов, там народ уже около дверей дежурит, все пытаются как-то поучаствовать, потому что безумно интересно гончарное дело, сделать свой кувшинчик. И мы говорим не только о детях, но и о взрослых. Вот взрослые люди, которые работают совсем не в художественных областях, но для них это гордость: «Вот кувшинчик, который я своими руками сделал… Вот он!» И после обжига потом отдаем эти вещи.

К. Мацан

— Ещё раз напомним, что 30 сентября, в одиннадцать утра это начинается, День открытых дверей в Академии акварели и изящных искусств под руководством народного художника России Сергея Николаевича Андрияки. Сегодня Сергей Николаевич был у нас в студии! Спасибо огромное за интересный и глубокий разговор! И я уверен, поскольку вы уже не первый раз у нас в гостях, значит и не в последний, что мы продолжим эти темы в следующих передачах!

С. Андрияка

— Спасибо!

К. Мацан

— В студии были: Алла Митрофанова, я — Константин Мацан. Спасибо! До свидания! До новых встреч на волнах радио «Вера»!

А. Митрофанова

— До свидания!

С. Андрияка

— Спасибо!