Светлый вечер с Юрием Лозой (эфир от 22.04.2015) - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

Светлый вечер с Юрием Лозой (эфир от 22.04.2015)

* Поделиться

Лоза Юрий1У нас в гостях был известный певец, поэт и композитор Юрий Лоза. Наш гость говорил о своём творческом пути, о современной эстраде, о своей книге «Научу писать хиты» и о том, как пришел к Богу.

В гостях: Юрий Лоза

А. Пичугин

— Здравствуйте, добрый, светлый вечер! Алла Митрофанова…

А. Митрофанова

— Здравствуйте, дорогие слушатели!

А. Пичугин

— Я — Алексей Пичугин, приветствуем вас здесь, в студии радио «Вера». А в гостях у нас сегодня музыкант Юрий Лоза. Юрий Эдуардович, здравствуйте!

Ю. Лоза

— Здравствуйте!

А. Митрофанова

— Здравствуйте!

Наше досье:

Юрий Лоза родился в Свердловске в 1954 году. Детство будущего музыканта прошло в городе Верхний Тагил. В конце 60-х вместе с семьей переехал в Алма-Ату, учился в Казахстанском государственном университете на геофаке, а после армии в алмаатинском музучилище. С начала 80-х живет в Москве. Юрий Лоза участник многих вокально-инструментальных ансамблей, в частности «Интеграл», «Примус» и «Зодчие». Сотрудничал с известными артистами, в том числе с Бари Алибасовым и Валерием Сюткиным. В 2003 году окончил Московский государственный университет экономики, статистики и информатики. Автор учебника по написанию песен.

А. Пичугин

— Юрий Эдуардович, девиз нашей программы: «Мы говорим не о событиях, а о людях и смыслах», — поэтому, естественно, будем говорить и о вашей биографии, о вашем творчестве. Сразу хотелось бы начать с такого, ну, может быть, кому-то покажется парадоксального, факта в вашей биографии — мы прочитали...

А. Митрофанова

— Во всяком случае, он нас очень удивил.

А. Пичугин

— Да, в начале двухтысячных вы, уже состоявшийся, всеобщеизвестный артист, закончили институт — Университет экономики, статистики и информатики. Казалось бы, зачем вам, уже состоявшемуся человеку, это нужно было?

Ю. Лоза

— Я начинал учиться в университете, и через два года меня оттуда турнули. И поэтому вот этот момент — что у меня все-таки нет высшего образования — он меня слегка тяготил, потому что когда меня просят прочитать лекцию, скажем, вот я читаю лекцию в институте, и сам по себе не являюсь человеком образованным, потому что нет высшего образования, — смотрится как-то странновато все это дело.

А. Пичугин

— Но это же все «корочки»!

Ю. Лоза

— Корочки не корочки, а все равно, скажем, Ален Делон всю жизнь мучился от того, что не получил нормального кинематографического и театрального образования, хотя уже Алену Делону-то можно было просто плюнуть на всех, но все равно это его тяготило. Есть определенный статус: ну, чего ты нас учишь, если сам ничего не знаешь?

А. Митрофанова

— А у вас как-то мироощущение изменилось, когда вы получили высшее образование?

Ю. Лоза

— Ну, я теперь могу сказать, что с высоты своего образования и опыта, я могу утверждать то-то и то-то.

А. Пичугин

— А, вот так!

А. Митрофанова

— Почему тогда настолько непрофильное, по отношению к вашей основной деятельности, образование?

Ю. Лоза

— Я всю жизнь занимался тем, чему меня учили в этом институте.

А. Митрофанова

— Серьезно?

Ю. Лоза

— Да. Я вот сейчас буквально последние пять или шесть передач, которые телевизионные были сняты, из них три о бизнесе, об экономике, о фарцовке, о всяких экономических схемах, — я сидел на некоторых передачах экономических в качестве третейского судьи. Когда, скажем, бодаются Глазьев с Задорновым — бывшим министром финансов, — а я сижу как третейский судья и потом разбираю это все.

А. Митрофанова

— А что вам больше интересно: сфера экономики, где вы выступаете как лектор, третейский судья, эксперт или творчество, где вы выступаете как...

Ю. Лоза

— Есть дело, которым я зарабатываю себе на жизнь — это я пою песни сейчас. Я их меньше даже пишу сейчас, чем пою, просто потому, что у меня работа на определенный материал — если я приезжаю и выдаю им новую информацию, то люди как-то напрягаются, они хотят того, за чем пришли. Если я выйду и не буду им петь хитов, то они скажут: «Чего ты сюда приехал?» Поэтому новая информация никому не нужна. Я не пишу сейчас песни, практически не пишу, не от того, что не умею или не хочу, или не о чем. А, скажем, мои посты в Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации), которые перепечатываются многотысячными сразу тиражами — вот я выбросил какую-то интересную информацию, она тут же перепечатывается кучей сайтов, начиная от «Эха Москвы» и кончая «Комсомольской правдой», — все хватают быстро, потому что у нас мало пишущих — много перепощивающих, но очень мало пишущих. И, соответственно, все это разлетается, и мне вот здесь очень пригождается мое умение формулировать мысли определенным образом и, как раз, знания.

А. Митрофанова

— О чем вам нравится писать?

Ю. Лоза

— На злобу дня, то, что интересно. То, что интересно обсуждать. Скажем, я просматриваю ленту новостей в различных — у меня есть два-три портала, в которые я заглядываю каждый день, — и смотрю, если ничего интересного не выскочило, тогда я что-то беру из головы.

А. Пичугин

— А как вы вообще относитесь к этой современной информационной революции, когда тексты от огромных редакционных статей на два разворота в газете, как-то мигрировали в сторону вот таких маленьких постов в Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)?

А. Митрофанова

— Или даже в Твиттере.

Ю. Лоза

— Да, здесь разный формат для разной информации. Смотрите, получается как: Твиттер — 140 знаков — это совсем чуть-чуть. Потому что Твиттер — это для совсем коротких сообщений: «Ну, как дела?» — «Нормуль!» — «Поехали!» — и так далее, вот для этих дел. Фейсбук (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) чуть больше.

А. Пичугин

— Огромное количество мировых лидеров разных совершенно стран пользуются Твиттером как способом оповещения своего населения...

Ю. Лоза

— Ну, короткая информация: «Я поехал туда-то», «Я буду там-то, приходи и забери», — это очень просто. А, скажем Фейсбук (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) позволяет... Я как-то однажды взял и написал статейку там на пару листов, и мне уже сказали: «Слишком много букв!»

А. Пичугин

— Вот! К нам периодически приходят известные журналисты, публицисты, писатели, литераторы, которые в этом усматривают — вот в этой информационной революции, — усматривают как раз большую опасность. Она заключается в том, что люди просто разучились читать, люди разучились читать тексты больше, ну, не 140 твиттерных знаков, больше, чем средний пост в Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации).

Ю. Лоза

— Когда я сел писать книгу, я, конечно, обратился к специалистам, которых знаю и с которыми давно уже контачу, которые занимаются этим ремеслом всю жизнь. Вот я звоню, допустим, второму или первому сейчас секретарю — главному человеку в Союзе писателей — и говорю: «Что писать? Вот я хочу книгу написать». Он говорит: «Только не пиши роман! Не пиши больших каких-то произведений. Если хочешь написать большое произведение, то пусть оно дробится на много-много маленьких».

А. Митрофанова

— Это называется «мозаичный резонанс».

Ю. Лоза

— Мозаичный резонанс, совершенно верно!

А. Митрофанова

— Когда мы не в состоянии осмыслять большой объем текстов и сознание наше устроено, ну, клиповое, клиповое сознание — мы переключаемся с...

Ю. Лоза

— Это данность! Вы смотрите, что, например, сейчас клиповый монтаж в кино, он практически становится нормой. Уже, скажем, кадры, которые вы увидите в фильмах Тарковского, допустим, — проезд по городу, например, на машине — никому он не нужен сейчас.

А. Митрофанова

— По туннелю, да.

А. Пичугин

— Длинные планы все. Ну, просто ритм жизни другой, мы не успеваем за этими планами.

Ю. Лоза

— Ну, если жизнь такая, надо под нее подстраиваться. Мы же не можем сломать систему.

А. Пичугин

— Ну, конечно, никто не говорит, что это плохо.

Ю. Лоза

— Поэтому не надо бросаться на стенку и лупить в нее лбом. Зачем?

А. Пичугин

— Вы заговорили о своей книге. Более того, спасибо — и у меня, и у Аллы два экземпляра перед нами лежат. Вы нам презентовали.

А. Митрофанова

— Она называется «Научу писать хиты».

Ю. Лоза

— Я вам подарил профессию каждому, так что, может быть, когда-нибудь, что-нибудь... Скажете спасибо.

А. Митрофанова

— Спасибо!

Ю. Лоза

— Прочтете книжку и научитесь писать тексты, продадите Киркорову, заработаете денег.

А. Пичугин

— А как вы думаете, действительно, можно научить человека писать песни или хорошие песни?

Ю. Лоза

— Ну, песни — это же не стихи. Вы же понимаете, что песня все-таки на других основывается принципах?

А. Пичугин

— Конечно! Но все равно необходимо какое-то литературное чутье, как минимум.

Ю. Лоза

— Необязательно.

А. Пичугин

— Нет?

Ю. Лоза

— Нет, просто навыки.

А. Митрофанова

— А музыкальное чутье?

Ю. Лоза

— И музыка не обязательна.

А. Пичугин

— А в двух словах, в чем секрет успеха в таком случае?

Ю. Лоза

— Навыки — это определенная сумма знаний, опять же. Если вы прочтете эту книгу, вы сразу поймете как делается текст песен. Потому что, скажем, каждый поэт изобретает, как бы создает свою вселенную — он берет свою систему образов и так далее. Песенная поэзия, она базируется и зиждется на уже принятых каких-то образах. «Не сыпь мне соль на раны» — эта фраза была до песни, задолго до того. «Суженный мой, ряженный», «на тебе сошелся клином белый свет» — это все песни, это хиты, которые взяты из жизни, из тех текстов, которые мы уже знаем.

А. Митрофанова

— Алла Борисовна Пугачева помню когда-то, вернувшись с одного международного конкурса, сказала: «Ну, понимаете, там же нужен мотивчик». А вот это определение — «мотивчик» — мне кажется, оно очень точное.

А. Пичугин

— Я не трогаю здесь совершенно музыкальную составляющую песни, я говорю только о стихах. Даже не стихи, а тексты, потому что это неправильно — называть стихами песенную поэзию. Это тексты!

А. Пичугин

— А может ли быть такое у нас здесь — я вот нарочно делаю акцент: у нас здесь — это будет совершенно провальный текст, с любой точки зрения — он будет не музыкальный, не поэтический — ну, его как-то положили на музыку, а музыка отличная; вот музыка «выстрелила» и вместе с этим «выстрелила» вся песня?

Ю. Лоза

— Повсеместно!

А. Пичугин

— Да?

Ю. Лоза

— Замечательная музыка и очень слабенький текст делают хит все равно, в любом случае. Мало того, есть даже такая система упрощений до... Ну, когда-то Пушкин сказал, что «поэзия должна быть глуповатой», вот песенные тексты должны быть максимально глупыми, это надо усилить еще.

А. Митрофанова

— Пушкин при этом писал исключительно умные стихи, глубокие.

Ю. Лоза

— Умные, но простые, простые для восприятия.

А. Митрофанова

— Да, но это разные вещи.

Ю. Лоза

— Поэтому песенные тексты должны быть еще проще, еще тупее. Поэтому секрет шлягера. Секрет хита — это, конечно, доступность и понятность, и навязчивость: как бы сразу на уши лег и все!

А. Митрофанова

— «Let it be».

Ю. Лоза

— «Let it be», например.

А. Пичугин

— Я хотел спросить: ключ к успеху только здесь или на Западе такой же точно?

Ю. Лоза

— Везде!

А. Митрофанова

— Юрий Эдуардович, если говорить все-таки о создании музыки, о создании песни, ну, такая вещь, как вдохновение, она же наверняка имеет место?

Ю. Лоза

— «Изводишь единого слов ради тысячи тонн словесной руды», — говорил Маяковский. Какое вдохновение? Флобер садился и писал по восемь часов в день: с восьми утра, допустим, до четырех дня, и что, какое вдохновение? — он сел и писал. Каждый день просто заставляешь себя и работаешь. Если вы хотите создать, допустим, что-то действительно поэтическое, может быть, надо как-то себя готовить к этому, а писать песенные тексты — для этого вдохновения не надо. Михалков вон взял, написал гимн Советского Союза, не имея ни малейшего вдохновения. Просто взял и написал, сел и написал — баснописец, который не умеет писать стихи.

А. Митрофанова

— Потому что было надо.

А. Пичугин

— Михалков не умел писать стихи?

Ю. Лоза

— Нет, конечно! Он писал тексты, детские тексты, тексты гимна и так далее. Поймите, стихи и тексты — разные вещи!

А. Митрофанова

— Я думаю о том, что есть, наверное, два подхода. Потому что, опять же, Александр Сергеевич Пушкин описывал свои ночные вдохновения, да? — о том, что «пальцы просятся к перу, перо к бумаге, минута — и стихи свободно потекут». Есть, например, Николай Гумилев, который относился к поэзии, как к ремеслу — именно то, о чем вы говорите. «Цех поэтов» — его литературный кружок — возник именно из этой идеи, что можно научить писать стихи, если ежедневными тренировками заниматься.

Ю. Лоза

— Нет, он здесь был не прав. Нельзя научить писать стихи. Можно научить определенному ремеслу. Создание текста — это как бы ремесло. А стихи, вот, например, у самого Гумилева — я не знаю насколько я большой знаток, — но у него цепляет не все. Что-то у него, видимо, было высосано из пальца — вот так он взял, заставил себя, — а что-то пришло по вдохновению. Потому что иногда вдохновение ловится, иногда оно создается. Вот, скажем, иногда идешь и вдруг — озарило, осенило, упало что-то сверху такое, ты идешь, не можешь отвязаться от какой-то навязчивой идеи. А иногда просто расписываешься: садишься, например, ну, буримешки там какие-то, частушки начинаешь писать, строчка за строчкой, смотришь — расписался. Очень хорошо расчитаться.

А. Пичугин

— Самый банальный пример: Высоцкий.

Ю. Лоза

— Что Высоцкий?

А. Пичугин

— Это текст или стихи?

Ю. Лоза

— Это тексты.

А. Пичугин

— Тексты?

Ю. Лоза

— Да, тексты очень высокого поэтического такого накала, с очень большой поэтической составляющей. Потому что читать их отдельно невозможно.

А. Пичугин

— Ну как? Издаются целые том Высоцкого, которые в школьной программе по литературе.

Ю. Лоза

— На здоровье, только читать нельзя! Только читать нельзя! Я не могу, я без его голоса, без его авторского исполнения, слушать их не могу, потому что они сделаны коряво.

А. Пичугин

— Может быть, просто потому, что всегда где-то рефреном идет его голос, звучит?

Ю. Лоза

— Именно! Его подача.

А. Пичугин

— А если вам просто положить листочек А4 с напечатанным текстом и попросить вас прочитать, а потом сказать, что это был Высоцкий — придет другое ощущение?

Ю. Лоза

— Нет, вы поймите меня правильно! Он не писал как вот именно текст, который будет читаться, а текст, который будет слушаться — это разные вещи.

А. Пичугин

— А вы пишите стихи?

Ю. Лоза

— Отдельно — да. И мало того, все попытки, вот, скажем, у меня вышел сборник стихов когда-то очень давно, в самиздате еще, и приходили ко мне люди, которые говорили: «Слушай, это же замечательно! Давай напишем на них песни?» Я говорю: «Ребят, если бы это можно было сделать песней, я бы давно это сделал! Но это стихи и они не лягут на музыку». И все попытки сделать из них потом песни кому-то другому не удавались. Потому что я сам чувствую: когда идет у тебя стихотворение, а когда текст, это можно петь, а это нельзя петь — это сразу видно.

А. Пичугин

— Музыкант Юрий Лоза сегодня у нас в гостях, он вместе с нами проводит этот светлый вечер.

А. Митрофанова

— Юрий Эдуардович, все-таки, если брать ваше творчество, вам что в нем самому больше нравится: тексты и исполнение этих текстов, положенных на музыку или ваши стихи? Что для вас важнее? Во если так предельно брать, думать о том, что...

Ю. Лоза

— Мне сложнее отвечать на этот вопрос, потому что, скажем, я написал музыку для кино, где нет ни одного слова. И у меня выходили сборники стихов, где нет ни одной ноты. Я умею делать и то и другое, и когда я делаю что-то совместное, скажем, песню, то я движусь в сторону наиболее сильных качеств этой песни. Вот я смотрю, допустим, текст пошел хорошо, смотрю хорошо получаются слова, складываются в предложения и я готов подвинуть мелодию. Допустим, если я чувствую, что у меня очень хороший получился мелодический рефрен, замечательный мелодический кусок, я текст подстраиваю под него. То есть я движусь в обоих направлениях. И когда я слышу, допустим, коллеги — ну, вот выходит Юрий Антонов и поет: «Лунная дорожка блистает серебром». Там лишний слог, если бы он был поэтом, если бы понимал в поэзии что-нибудь или написал когда-нибудь сам хоть строчку, он бы, конечно, или наехал бы, то есть заставил бы поэта написать ему: все-таки «блещет серебром» или «светит серебром», потому что лишний слог явно для этой песни. Да и слово «блистает» плохое, потому что никто не говорит в жизни «блистает» — ну, бред какой-то!

А. Пичугин

— Ну, а лермонтовский «лед и пламень»?

Ю. Лоза

— Но, тем не менее, он не может этого сделать, он вынужден писать эту музыку под имеющийся текст, хотя этот текст написан неправильно. А мне проще — я взял и поменял его, и переставил, потому что я автор и того и другого.

А. Пичугин

— Вы знаете, у меня к вам вот еще такой вопрос: вы смотрели, наверняка, фильм «Груз 200»?

Ю. Лоза

— Да.

А. Пичугин

— Один из самых мрачных, наверное, в нашей современной истории кинематографа, одна из самых мрачных картин. А как вы относитесь, что вот в такой мрачной картине, на фоне...

Ю. Лоза

— Они ко мне приехали, привезли договор. Объяснили, что это фильм будет, который о том времени, фильм для характеристики того времени и так далее, очень долго на это упирали, взяли у меня песню «Плот», как брали ее многие другие. Она звучала уже во многих фильмах, мало того Эфраим Севела снял фильм «Благотворительный бал». У него три персонажа там: отставной режиссер, юная девушка и песня «Плот». Не видели этот фильм, не знаете?

А. Пичугин

— Нет.

Ю. Лоза

— Играют Филатов, Орбакайте и песня «Плот» — три персонажа там. Эта песня, вообще, достаточно много звучала.

А. Пичугин

— Она символична, безусловно.

Ю. Лоза

— Я ее слышал на десяти языках, правда, ни в одном не пелось про плот в этих иностранных текстах. И когда они ко мне пришли, они сказали, что это будет именно фильм о том времени и так далее. А на самом деле фильм вышел про маньяка, который ко времени не имеет ни малейшего отношения. Я был очень недоволен. На закрытом показе у Гордона, когда мы сидели, обсуждали это, я сказал, что фильм мне очень не понравился. Точно также маньяка можно представить в любом другом времени, потому что количество маньяков во все времена одинаковое.

А. Пичугин

— А вы говорите песня «Плот» переведена на десяток языков. А с вами советовались, к вам приходили?

Ю. Лоза

— Когда как.

А. Пичугин

— Вот просто Дэвид Боуи, я вспоминаю, как он рассказывал: его знаменитая «Space oddity», спетая им же на итальянском языке — его привезли, ему дали текст на итальянском, он спел, она уже где-то вышла, и только через какое-то время он узнал, что текст совершенно о другом — о любви, а не про космическое путешествие.

Ю. Лоза

— Они по-своему слышат, у них наша система образов не работает. У меня сейчас опять взяли несколько песен американцы, они мне присылали свои варианты текстов на мои песни — там ничего общего с тем, что слышу я в этой мелодии. То есть они вообще о другом думают и по-другому поют, и навязывать им сейчас мое видение концепции этой песни совершенно неправильно. Поэтому, пусть поют о чем хотят.

А. Пичугин

— То есть вы к этому спокойно относитесь?

Ю. Лоза

— Да почему нет?

А. Митрофанова

— У нас программа «Светлый вечер», она называется «разговор не о событиях, а о людях и смыслах». Вот если о смыслах говорить, вы как для себя объясняете для чего вы пишите? Вот себе как отвечаете на этот вопрос?

Ю. Лоза

— Вы знаете, этот вопрос человек задает себе по жизни несколько раз и получает все время разный ответ. Допустим, в тринадцать лет я писал, чтобы понравится девчонке с соседнего двора.

А. Митрофанова

— Прекрасная мотивация!

Ю. Лоза

— В двадцать лет, чтобы весь мир перевернуть, всех удивить, восхитить. Сейчас пишу, потому что мне хочется просто чем-то заниматься и писать. Но мало того, что мне хотелось тогда написать, допустим, песню — допустим, в тринадцать лет хотел написать любовное стихотворение, в двадцать лет песню, а сейчас вот мне интереснее писать что-то другое совсем. Скажем, я написал пьесу, ну, так — попробовать, допустим: мое или не мое. Хорошая пьеса, всем нравится.

А. Митрофанова

— Висит у вас на сайте.

Ю. Лоза

— Да, висит на сайте, Бога ради. Сколько людей читали эту пьесу, скольким я показывал, но ситуация на театре сейчас такова, что, скажем, приходишь в репертуарный театр московский, говорят: «У тебя чудесная пьеса, подгони спонсора и начнем быстро репетировать!» То есть: «Ты написал хорошую пьесу, дай денег — мы ее поставим!»

А. Пичугин

— А вы не согласны с таким подходом?

Ю. Лоза

— Ну, я думаю, что Чехов не давал денег на свои пьесы. И Горький не давал... Хотя Горький, может быть, давал! Скорее всего Горький давал.

А. Пичугин

— Не так давно обсуждали здесь же, в этой студии, с Борисом Любимовым — ректором Щепкинского училища — как раз эту ситуацию в современном театре: где современные драматурги, почему их нет? Это был вопрос, но не было ответа.

Ю. Лоза

— Потому что, я и объясняю, ответа нет! Потому что приходит современный драматург, ему говорят: «У вас замечательная пьеса, вот когда вы дадите денег на ее постановку, тогда мы ее поставим! Вы же известный человек, у вас же много друзей, вы же можете кого-то из них подбить на то, чтобы вот... Вы поймите, репетиционный процесс стоит денег, нам надо платить артистам, декорации стоят денег, мы на хозрасчете. Я не знаю — пойдет ваша пьеса или не пойдет, а мы в нее вбухаем уже определенные там...» Я говорю: «Но пьеса хорошая?» — «Хорошая!» — «Но ты же специалист, ты должен понимать — пойдет она или не пойдет!» Он говорит: «Да, я специалист, но все равно, в любом случае, мне бы хотелось подстраховаться каким-то деньгами. Я говорю с небедным человеком!» — говорит он мне. Тут принцип вот такой. И природа этого, скажем, понимания одна и та же. Когда я подхожу с женой, когда-то давным давно мы подошли с женой к какой-то торговой точке и хотели что-то купить для жены — там пояс, допустим, — он объявляет сумму, я говорю: «Чего такая сумма большая?» Он говорит: «Ты же Лоза?» — «Лоза», — «Чего ж, жене не можешь купить что ли?» То есть вот такая логика.

А. Пичугин

— Ну, а ценник? Есть же ценник.

Ю. Лоза

— А нет никаких ценников у нас сейчас. Какие ценники, где вы их видели? Где вы на театре видели ценники? Только на билетах.

А. Митрофанова

— Вы упомянули вашу супругу, она поэт?

Ю. Лоза

— Она профессиональный поэт, в отличие от меня она закончила Литературный институт имени Горького. Она любимая ученица Цыбина, ушедшего от нас очень хорошего российского поэта, русского поэта большого. Поэтому она мой первый контролер, она мой первый критик, она мой первый цензор и корректор. Кончено же когда я приношу ей что-то написанное, она, конечно, смотрит, и если она даже не знает как это исправить, она просто тычет пальцем и говорит: «Здесь плохо!» И я иду думать: почему ей так показалось. Потому что, скажем, уж на что Шаинский показывал своей жене, и она ему говорила — знаменитый эпизод, который очень часто рассказывают: «Чего ты мне показываешь? — она ему говорит. — Я в этом ничего не понимаю!» Он говорит: «Ты — народ. Если ты не поняла, значит, и он не поймет!» А она, тем более, понимает.

А. Митрофанова

— Вы своей жене доверяете именно такую, скажем, литературную правку, литературную критику, да?

Ю. Лоза

— Не только литературную. Она же, допустим, вот, скажем, пьесу без нее я бы просто не написал. В ней три женских персонажа, и я не знаю как думает женщина, понятия не имею. Для меня женщина — это отдельная совершенно вселенная, планета. Это, как говорил Джек Лондон, что «в женской логике есть нечто убийственное по отношению к здравому смыслу». Поэтому когда пишешь от имени женского персонажа — она все-таки говорить должна как женщина, думать как женщина. Жена у меня все эти тексты женские скорректировала и сказала: «Вот тут она не может так сказать». Я говорю: «А как она могла бы сказать?» Она говорит: «Ну, чего-нибудь вот в таком стиле, допустим, таком плане», или: «Так она отреагировать не могла бы — это не женская реакция. Так думает мужчина, что так думает женщина!» Это целая сложная такая конструкция.

А. Пичугин

— Раз мы уже заговорили о семье: ваш сын — оперный певец. А как вы считаете, он в плане музыки превзошел вас или это немножко другое?

Ю. Лоза

— Вы знаете, очень хорошо, что мы занимаемся разными видами деятельности. Олегу, своему сыну, я сразу сказал: «Олег, ты, если будешь заниматься тем же, чем я, тебя начнут со мной сравнивать. Это первое самое, что начнут делать». Конечно, он поет лучше меня, безусловно, потому что у него техника, он этим занимается много лет. Он эстрадно поет лучше всех на эстраде нашей, но я не хочу, чтобы он ей занимался.

А. Митрофанова

—Почему?

Ю. Лоза

— Он пишет великолепные песни, у него шикарные песни, эстрадные тоже. Но он не хочет их петь.

А. Пичугин

— Но он выходит на эстраду?

Ю. Лоза

— Нет, не собирается. И слава Богу, и хорошо!

А. Пичугин

— А пишет он для кого? Для себя просто, в кругу друзей где-то?

Ю. Лоза

— Пока просто пишет. А потом не знаю даже. Продавать их, он говорит, особо не хочется. Пока он не знает, что с ними делать. Но песни уже написаны, лежит у него уже очень большой материал.

А. Пичугин

— А то, чем он занимается, вот его непосредственная направленность?

Ю. Лоза

— А непосредственно он поет в опере. Он оперный баритон очень хорошего такого уровня. Я слышал его в операх. Мы летали в Цюрих, смотрели с женой постановки, и он там на хорошем уровне. Ну, и поймите, надо было пятерых или шестерых взять из шестисот человек, и он попал туда не просто потому, что он — Лоза. Тем более, они знать не знают кто такой Лоза, они не слышали этой фамилии никогда. Просто из-за своих личных каких-то качеств. Он великолепно играет на фортепиано, он очень хорошо закончил... Он может, допустим, саккомпанировать — это редкость для певцов. Певцы, как правило, не музыканты, они — певцы. Во-вторых, он читает партитуру — все-таки он дирижерско-хоровой закончил. Он умеет дирижировать и читает партитуру целиком, как дирижер.

А. Пичугин

— Но в этом ваша заслуга, вы видите ее?

Ю. Лоза

— Да нет, какая моя заслуга? Я понятия не имею, чем он там занимается!

А. Пичугин

— Но почему он все-таки выбрал для себя этот путь?

Ю. Лоза

— У нас получилось, что он не знал, чем будет заниматься.

А. Пичугин

— Ну, строить мосты, например.

Ю. Лоза

— Я ему сказал: «Давай, я тебе помогу! Я профинансирую твою учебу и будешь хорошим строителем мостов». Он говорит: «Мне не хочется строить мосты». Я говорю: «А чего хочется?» — «Ничего не хочется!» Ему хотелось тогда играть в игры какие-то, он покупал какие-то мечи, какие-то орала, не знаю — чего он там покупал. Они там сражались большими группами в какие-то страшные игры.

А. Пичугин

— А, понятно! Реконструкция.

Ю. Лоза

— Ну, что-то такое, да. Больше ему ничем не хотелось заниматься. Я говорю: «Ну, тогда получи начальное образование, какое-нибудь. Хоть что-нибудь ты будешь уметь делать». Ну, так как он ходил в воскресную школу, с самого раннего детства, он получил начальные какие-то знания, скажем, о религии. Ему проще, чем мне, потому что он знает, скажем, построение молитв, каким образом она идет, почему это происходит одно за другим. Допустим, он на старославянском говорит неплохо, знает этот язык — то есть это все в детстве. Точно также он научился играть на пианино. И когда мы выяснили, что он ничем не хочет заниматься, я говорю: «Ну, иди хотя бы в училище, научись еще чего-нибудь, будешь дирижировать, пригодится, может быть, когда-нибудь. Может, к этому времени и определишься чем будешь заниматься». И когда он закончил музыкальное училище, он говорит: «Я хочу петь». Я говорю: «Ну вот, ничего себе!» Пошел в консерваторию — сходил на год на подготовишку, потом закончил консерваторию, и сейчас три года поет за рубежом — Вена и Цюрих.

А. Митрофанова

— Я предлагаю первую часть нашего эфира завершить песней Юрия Лозы. Только вот что-нибудь не из всем известных хитов, а что-нибудь интересное, наверное, из того, что нигде не звучало.

Ю. Лоза

— Я вам предлагаю сейчас послушать песню «Там, далеко», которая ни разу не была ни в одном эфире.

А. Митрофанова

— Отлично!

А. Пичугин

— Замечательно! «Там, далеко» — Юрий Лоза.

А. Митрофанова

— Спасибо, давайте!

 

— Звучит песня Юрия Лозы «Там, далеко».

 

А. Пичугин

— Еще раз: здравствуйте, друзья! Алла Митрофанова…

А. Митрофанова

— Добрый вечер!

А. Пичугин

— …я — Алексей Пичугин.

А. Митрофанова

— И Юрий Лоза — музыкант, композитор, исполнитель у нас сегодня в студии. Мы в первой части программы, когда говорили о вашем сыне, я обратила внимание на то, что он ходил в воскресную школу. Вы сказали, что он получал там образование и говорит на церковно-славянском языке, на старославянском, вы сказали.

Ю. Лоза

— Но он же стоял на клиросе сколько раз, он отпел только этих служб сколько!

А. Митрофанова

— А это чья была инициатива? Вот расскажите!

Ю. Лоза

— Его же!

А. Митрофанова

— Его? Он сам хотел?

Ю. Лоза

— Ну, конечно, сам! Жена его отвела тогда в эту воскресную школу при нашем храме, в котором мы сами являемся прихожанами. И ему там как-то нравилось очень, потому что те ребята, с которыми он вместе учился, они сейчас до сих пор дружат, они общаются, они контачат. Мало того, когда он оказывается в Москве, они собираются, и женщина, которая с ними занималась, она правда, сейчас на Украине, когда она приезжает, они ее встречают, они снова как-то контачат. То есть он получил определенный круг по интересам людей — круг людей, с которыми ему хорошо и приятно общаться.

А. Митрофанова

— Вы сами, вместе с супругой ходите в храм. И, может быть, там тоже у вас есть какая-то занятость на клиросе, например, или что-то такое?

Ю. Лоза

— Нет, мы там просто прихожане. Но у нас есть еще одно место, куда мы ездим постоянно — это храм Никиты в Бывалино. Это 62 километра от Москвы, это место, которое мы посещаем лет, наверное, пятнадцать. И там я, допустим, веду православный фестиваль 28 сентября каждый год, приглашаю своих друзей — коллег. И, скажем, если первое наше выступление там, в этом концерте, мы пели с женой, и было человек сто, наверное, то сейчас в районе пяти тысяч собирается народу.

А. Митрофанова

— Здорово!

А. Пичугин

— А там детский дом еще?

Ю. Лоза

— Там детский дом, да, и православный приют. Там целый комплекс храмовый, и сейчас Ювеналий...

А. Пичугин

— Митрополит Крутицкий и Коломенский.

Ю. Лоза

— Да, он как бы сейчас... такое послушание, ну, или как называется? — я не очень точно знаю. В общем, строят новый корпус сейчас на 80 детей. Короче, там разрастается все это дело, то есть ширится процесс этот, идет во все стороны.

А. Пичугин

— А как, вообще, вера пришла в вашу жизнь?

Ю. Лоза

— Вы понимаете в чем дело, тут с верой, вообще, очень сложно. Потому что, скажем, с точки зрения религиозного фанатика, даже просто верующий кажется неверным. Ну, как бы разная степень веры.

А. Пичугин

— Ну, мы же не говорим о религиозном фанатизме.

Ю. Лоза

— Я, допустим, до сих пор сомневающийся, мне многое непонятно до сих пор. Жена более воцерковлена, у меня сын по-своему — у него свое отношение. Мы все постимся. Я пришел к вере, может быть, даже как человек в общем-то с таким — не научным, а с практическим взглядом на жизнь. Я все-таки пришел к Богу вот именно с этой стороны. Я просто понял, что, так как научный метод не объясняет ничего, обязательно нужен какой-то предел, скажем, в развитии, в знаниях, в попытке что-то узнать. Если мы не выставляем этот предел, то мы обречены на сумасшествие. Потому что когда человек сталкивается с понятием бесконечности, он просто сходит с ума, потому что понять это нельзя: что такое бесконечность вообще, как таковая? Поэтому надо обязательно выставить какой-то себе предел. Скажем, этот предел я вижу себе в виде Бога.

А. Митрофанова

— Тут, на самом деле, очень интересный момент: как человек-прагматик задает себе этот вопрос и как ищет на него ответ.

Ю. Лоза

— Прагматик сойдет с ума, если он не выберет себе предел, какой-то предел, определенный. Бог — это та самая конечная точка, после которой можно уже дальше никуда не идти.

А. Митрофанова

— Вы знаете, я слышала однажды историю, как ученый-подводник открыл для себя бытие Божие. Он сказал: «Я спустился на океаническое дно. И когда мы прожектором высветили окружающее пространство, я увидел там невероятную красоту. И я понял, что на дне, на глубине пять тысяч метров, раковины потрясающей красоты, какие-то совершенно запредельные существа, которые там живут — для кого вся эта красота? — этого никто не увидит, никогда никто не увидит, ну, кроме нас, единиц, подводников, которые вот так, с прожектором, могут позволить себе туда опуститься». И тогда он задал себе вопрос: а зачем вот эта беспричинная красота? И понял, что Тот, Кто это создавал, просто не мог это сделать иначе.

Ю. Лоза

— Тоже хорошая версия, замечательная! Но у меня есть, вот когда мы спорим с некоторыми людьми о вере и, вообще, о Боге и так далее, я говорю: «Ребят, скажите: сколько атеистов в окопе при бомбежке?»

А. Митрофанова

— Ноль!

Ю. Лоза

— «Ни одного! Сколько атеистов в падающем самолете? — ни одного!» Ну, мы берем экстремальные...

А. Пичугин

— Мы точно, слава Богу, не можем об этом говорить!

Ю. Лоза

— Ну, скорее всего так оно и есть. Потому что, ну, откуда атеисты? — все молятся!

А. Митрофанова

— В окопах атеистов не бывает — эта фраза...

Ю. Лоза

— Не бывает по определению. Поэтому я говорю: «Почему, если ты собираешься обращаться к Богу в экстремальных ситуациях, то, может быть, заранее как бы все-таки сделать что-то, чтобы тебя услышали?» Потому что, если ты ничего не делал в этой жизни, и ни с того ни с сего взял и обратился... Вот, если бы ко мне обратился человек, который меня всю жизнь презирал, то я бы, наверное, все-таки его просьбу принял бы как бы в штыки. Я думаю, что Бог, наверняка, тех, кто Его презирает и кто Его отрицает, все-таки принимает менее радушно, чем тех, кто в Него верил!

А. Митрофанова

— Как вы думаете, что, вообще мешает человеку прийти К Богу? Вот этому моменту встречи что может помешать?

Ю. Лоза

— Ну, глупость, во-первых. Потому что, как сказал хорошо в свое время... ну, у Шевкунова в «Несвятых святых» вот этот момент очень важный в начале, когда он пишет, что «когда я посмотрел и оглянулся вокруг, то я понял, что все люди, с которыми мне хотелось бы быть близко, рядом, они там — на стороне веры!» А те, которые его окружали в тот момент, атеисты, ему с ними не хотелось быть. То есть вот этот момент: посмотри тот круг людей, которых ты уважаешь и которые в свое время пришли к вере, — они же не были идиотами. Ну, трудно заподозрить, скажем...

А. Митрофанова

— А в вашей жизни тоже так было, что какие-то люди оказали на вас влияние?

Ю. Лоза

— Скорей всего нет! Опять же, я понял, что с верой жить проще.

А. Пичугин

— Но, вообще, есть какой-то, может быть, святой, деятель Церкви, который на вас произвел, может быть, сильное впечатление? Или все равно как-то повлиял, наверняка, близок вам?

Ю. Лоза

— Нет. У меня пошло, опять же, по-своему, с другой стороны. Я сначала к этому пришел, а потом уже начал искать каких-то деятелей, которые мне ближе, и мне не все нравятся.

А. Пичугин

— Вот вы отца Тихона (Шевкунова) назвали, например.

Ю. Лоза

— Но он является духовником нашего сына, и мы с ним контачим периодически, встречаемся. Когда мы с ним встретились первый раз, он мне очень понравился как человек. Они поют мою песню «Плот» своим хором.

А. Митрофанова

— Кстати говоря, да! Хор Сретенского монастыря.

Ю. Лоза

— Да, хор Сретенского монастыря. И мы продолжаем как-то контачить. Недавно были у него — он посвятил нам, выкроил из своего времени полтора часа, я был очень рад.

А. Пичугин

— А давайте, кстати говоря, послушаем песню «Плот» в исполнении хора Сретенского монастыря? Вот поставим ее в эфире. Интересно же!

Ю. Лоза

— Нет, не надо этого делать (смеется)! Я был против этой аранжировки. И мне так она не понравилась. И меня удивило, что при наличии живого автора, мне никто из них не позвонил и не спросил, допустим: «Как ты видишь в хоровом исполнении?» Я бы сказал: «Конечно не так, как в эстрадном!» А они взяли, попытались скопировать. Я хохотал, как ребенок, когда хор пытается изобразить гитару.

А. Пичугин

— Ладно, сейчас программа закончится, я пойду, найду и сам послушаю.

(Все смеются).

А. Митрофанова

— Вот, видите, у вас хорошая реакция, положительная такая. С юмором, да, вы к этому относитесь?

Ю. Лоза

— Вы знаете, давно на все смотрю вот немножко отстранено.

А. Митрофанова

— Вы сказали, что с верой проще жить. А чем проще?

Ю. Лоза

— Ну, во-первых, ты знаешь к Кому и как обратиться, когда тебе тяжело. Во-вторых, еще раз говорю, что когда ты выставил определенный предел, дальше которого ты уже не идешь, то ты перестаешь метаться в поисках ответов на какие-то вопросы. Ты уже знаешь, что на них знаешь ответы не ты, и перестаешь искать эти ответы.

А. Митрофанова

— А что это за вопросы?

Ю. Лоза

— Ну, — что дальше? А что там дальше? — никто не знает, что там дальше и ответить на это не может. Ни один ученый не знает ответа на этот вопрос.

А. Пичугин

— Ну, это вопрос веры исключительно, личной веры каждого человека.

Ю. Лоза

— Конечно, да. Поэтому есть Кто-то, Кто знает ответы на эти вопросы, когда ты обращаешься к Нему.

А. Митрофанова

— А «что дальше?» — вы имеете в виду, что после смерти?

Ю. Лоза

— Вообще! Мы же выставляем определенные шкалы всегда: шкала температуры, временная шкала, шкала расстояний туда-сюда. Вот, вглубь, вниз — куда угодно, выставляется определенная шкала. Вы движетесь, скажем, своим разумом по этой шкале и потом понимаете, что она бесконечна, эта линия. До какой степени, допустим, можно идти вперед? Вот просто движение вперед — вы выбрали вектор себе, вот сколько туда можно идти?

А. Митрофанова

— Пока сил хватит!

Ю. Лоза

— Только и всего! А ваших сил хватит дойти до какой-то точки, и вдруг выясняется, что эта точка гораздо ближе, чем вы думаете. Тот же самый ограничитель вот этот Бог, этот предел, дальше которого, наверное, больше идти не стоит. Почему? Потому, что вы все равно никуда не придете — каждый новый шаг дает новые вопросы. Есть математический постулат, от которого надо оттолкнуться в этой жизни, звучит он таким образом: «любая конкретная величина по сравнению с бесконечностью равна нулю»! Сумма знаний — это тоже конечная величина. Сколько бы мы не знали, мы все равно ничего не знаем по сравнению с бесконечностью познания. Если мы всегда будем знать ноль — с точки зрения математики, — то мы, увеличивая количество знания, все равно знаем ноль. Вот вы понимаете, что вы бьетесь всю жизнь, пытаетесь и ничего не знаете. К этому пришли многие мыслители, скажем, Сократ: «Я знаю только то, что ничего не знаю».

А. Митрофанова

— Это правда!

Ю. Лоза

— И если я приду к тому же выводу, чего же я тогда бьюсь-то, зачем я теряю столько времени на поиск бесполезных ответов?

А. Митрофанова

— Здесь тогда возникает парадоксальный вопрос: зачем учиться, зачем получать образование?

Ю. Лоза

— Поэтому я и говорю, что мне нужно столько знаний, чтобы жить — не более того. Чтобы отвечать на вопросы, которые возникают в процессе жизни. Вот сын меня спрашивает об экономике, я ему могу рассказать. Я ему не могу рассказать, допустим, о вечном, о бытии, я не могу ему ничего сказать о бесконечности — о каких-то великих таких вещах. Я не могу ему сказать почему вода мокрая.

А. Пичугин

— Музыкант Юрий Лоза сегодня в программе «Светлый вечер». Напомню, что говорим мы не только о религии, но и о музыке тоже. Давайте вернемся все-таки к музыке! Расцвет вашего творчества пришелся сразу, наверное, на три эпохи в жизни нашей страны, весьма противоречивых по отношению друг к другу: это 70-80-е, 90-е, и вот сейчас двухтысячные-нулевые. Скажите, а чем вообще шоу-бизнес — понятно, что в советское время это был не шоу-бизнес, — взаимоотношения людей на сцене, какие-то поведенческие вещи, вот в чем разница между этими вещами в 70-е, в 80-е, в 90-е, сейчас?

Ю. Лоза

— Для этого надо, конечно, посмотреть на ситуацию вокруг нас. Скажем, мы жили в одном обществе, сейчас живем в другом. Соответственно, для разных типов общества нужна разная музыка. Если, скажем, мы жили в социалистическом обществе, где все были приблизительно равны, все слушали одно и тоже — собирался весь город и шел на артиста. Вот, скажем, когда открыли шлюзы, когда запрещенные артисты вдруг стали разрешенными, я заехал, я был первым из запрещенной когорты в городе Владивостоке. И я заехал в этот город и отработал 22 цирка. Цирк — это три тысячи мест. 22 концерта: 11 дней по два, — как на работу ходишь каждый день. Народ валом валит. Почему? Потому что не было таких артистов — вот они и пришли. И они все ходили. Сейчас я приезжаю во Владивосток, я работаю один концерт. Почему? Потому что идут те люди, которые уже являются тем слоем, который слушает Лозу. Наше общество расслоилось сейчас. Остались, конечно, профессии такие, как у меня, допустим: эстрадный артист. Священник — вертикальная профессия так называемая. Артист. Стоматолог — вертикальная профессия — врач, потому что он лечит как самые низовые слои, так даже и до верхних слоев. Поэтому, если я работаю, допустим, в зоне сегодня, завтра я могу петь перед Президентом — такая профессия, вертикальная.

А. Пичугин

— Вы говорите: «Те, кто ходят на Лозу». А кто сейчас ходит на Лозу? Вот как вы видите своего слушателя, зрителя?

Ю. Лоза

— Это так называемая очень тонкая прослойка, которая относится к среднему классу. У нас этот класс практически не развит. Поэтому, как экономист, могу сказать вам, скажем, отличие среднестатистически бедного человека от богатого в Швеции в семь раз, считается: бедный и богатый. У нас — в семьсот, разница большая. Поэтому вот эта дырочка, пустота вот эта, она ничем не заполнена. Средний класс — это те люди, которые любят песни Лозы, которые понимают песни Лозы и у них есть еще немножко денег, для того, чтобы заплатить за билет. Вот эти три компонента, вот они как бы должны сойтись в одном человеке.

А. Митрофанова

— А что вам важно до этих людей донести как автору, как исполнителю?

Ю. Лоза

— Вы знаете, я сейчас уже даже не думаю о том, чтобы изменить этот мир, чтобы добавить им что-то в этой жизни, они просто идут слушать ту музыку, на которой они выросли. Еще раз говорю, что новая информация практически не звучит! Мало того, когда я прихожу на радио, говорю «Вот у меня есть новая песня». Мне говорят: «А вы у нас в разделе «ретро», куда мы вас вставим?» Я говорю: «Ну, как «куда»? Куда-нибудь!» Он говорит: «А куда мы тебя вставим? Вы у меня в «ретро» — вот в «ретро» и звучи!» Никому не нужно то, что я пишу. У меня есть песня про Новый год, она написана 12 лет назад — «Вот и прошел год» называется песня, — она не попала ни в одну из новогодних передач ни разу, никому она на фиг не нужна. Я вот сейчас думаю: у меня есть хорошая идея песни о войне, я знаю, что я, если ее напишу даже сейчас к 70-летию Победы, мне просто не удастся ее спеть нигде в эфире, потому что все «Темную ночь» будут горланить — по сорок раз опять тоже самое.

А. Митрофанова

— Но вы ее все равно напишите? Или для вас это все-таки...

Ю. Лоза

— Вот вопрос. Я сейчас сижу здесь и в данный момент у меня дилемма, потому что для меня записать песню — это не просто взять ее и спеть, как Кобзону — пришел, взял, спел. Для меня это создать песню, это значит целый цикл, это значит целый комплекс операций каких-то: написать текст, написать музыку, все это собрать в кучу, аранжировать, на студии все это реализовать, пригласить музыкантов, если они понадобятся, но хотя у меня есть некоторые заготовки на эту тему, довести эту песню до ума, потом свести ее, отмастерить — целая большая работа ради чего? Мне просто не дадут ее спеть в эфире, все будут горланить «День победы» по сто раз.

А. Пичугин

— А почему так происходит?

Ю. Лоза

— Так устроена наша медиа-система.

А. Пичугин

— Вот приписывают Константину Никольскому, хотя он заявил, что ни разу в жизни этой фразы не говорил: «Новые песни пишут те, у кого плохие старые».

Ю. Лоза

— Он так говорил.

А. Пичугин

— Это его фраза, да, действительно?

Ю. Лоза

— Ну, конечно! Мы с ним родились в один день — старый мой приятель.

А. Митрофанова

— Забавно!

Ю. Лоза

— У него кличка «Костыль».

А. Пичугин

— Но почему так происходит? Вот Борис Гребенщиков записал альбом «Соль», и тут в очередь выстроились за тем, кто его будет как крутить.

Ю. Лоза

— Не знаю, я не слушаю Гребенщикова и никогда не слушал. У него все новые альбомы — это повторение старого: тот же самый набор слов, сделанный с помощью генератора случайных слов каких-то или каких-то случайных чисел — не знаю.

А. Митрофанова

— Знаете, к нам в студию эту приходят разные творческие тоже люди и, если это, к примеру, писатели, мы иногда задаем им вопрос: есть определение, что писатель это не тот, кто может писать, а тот, кто не может не писать. Если вы позволите, я бы хотела вам этот вопрос тоже адресовать: как вы для себя это определяете? Вот вы — автор-исполнитель, вы пишите потому, что это ваша внутренняя потребность или... как, почему?

Ю. Лоза

— Когда-то отец вывел хорошую формулу, может быть, он слышал ее где-то, но он донес ее до меня: что лучший отдых — это смена деятельности. Это не отдых как таковой. Вот лежать просто на диване и ничего не делать я не могу. Я так воспитан, то есть я не могу вообще ничего не делать. Так как мне надо что-то делать, то лучше всего у меня получается писать или петь, или играть на гитаре — я очень хороший музыкант сам по себе. Сейчас вот, допустим, мне интересно — я за последние несколько лет создал свою собственную модель гитары. У меня отец инженер-конструктор, поэтому мне интересно, я хотел создать модель, которой не было вообще нигде, никогда. Я ее сделал, мы ее реализовали — нашел здесь ребят таких.

А. Пичугин

— Мастеров.

Ю. Лоза

— Мастеров, да, хотя очень сложно...

А. Митрофанова

— А где ее увидеть можно? Или услышать, лучше?

Ю. Лоза

— На моих концертах. Я сейчас сделаю вот такой ролик специальный — вот сейчас вторую модель закончим. Мы пока еще все время доводим ее до ума, идет процесс доводки просто.

А. Пичугин

— Интересно! Я понимаю и не прошу вас раскрыть всех секретов, а в чем принципиальная новизна? То, что можете рассказать.

А. Митрофанова

— Да, интересно.

Ю. Лоза

— Дело в том, что я играю различную музыку. И, играя различную музыку, мне нужно несколько разных инструментов для исполнения, скажем: в одной песне звучит акустическая гитара, в другой электрическая, в одной мне надо играть соло, которые идут с перегруженным, каким-нибудь напряженным звуком, а в другой — мне нужен чистый, кристально чистый аккомпанирующий звук. Собрать это в одном инструменте теоретически невозможно, никому никогда не удавалось. Я попытался.
А. Пичугин

— Синтезатор.

Ю. Лоза

— Синтезатор, он все-таки имитирует — имитация музыки гитарной. Он эмулятор — так называют еще — он пытается электрическим способом это создать, но это не звучит как гитара, это звучит как синтезатор, который пытается сыграть как гитара. Синтезатор не умеет играть как скрипка до сих пор. Можно более-менее приблизительно сделать рояль. Вот я, как студийный человек, у которого была одна из первых частных студий, могу сказать, что вот, да, пожалуй, рояли уже научились делать: «Avery» или «Беккердорф»(?) — хорошие рояли звучат очень здорово. Не звучит, к сожалению, скрипка никак, труба не звучит. До сих пор синтезатор не смог сделать трубу. Чтобы они там не пытались — не звучат акустические гитары, не звучат электрические гитары на синтезаторах. Приблизительно, что-то похожее, но нельзя, нельзя это сделать — слишком много нюансов.

А. Митрофанова

— Может, все-таки момент личного участия при соприкосновении с этими инструментами важен?

Ю. Лоза

— Нет, просто гитара настолько богатый инструмент, и настолько по-разному звучит — ты не можешь одну ноту сыграть одинаково.

А. Пичугин

— А ваша гитара, соответственно, может заменить сразу три варианта гитары?

Ю. Лоза

— Вот она заменяет мне, чтобы мне тащить с собой — раньше я таскал по три инструмента, а сейчас я вожу один.

А. Пичугин

— То есть вы на ней уже играете?

Ю. Лоза

— Безусловно, да. И поэтому у меня есть две гитары в одной — это хитрый очень способ. Я понял почему это не получалось у других. Но я говорю, может быть, отец-инженер-конструктор закинул в меня какие-то гены такие.

А. Митрофанова

— Слушайте, здорово!

Ю. Лоза

— Скажем, дом, который я сделал — сам вот построил за городом, — пришел архитектор после того, как мы сделали, и говорит: «Как у вас сложилась крыша?» Я говорю: «Не знаю. Я так придумал». Он говорит: «Вообще, странно, что человек, незнакомый с архитектурой, сконструировал дом, у которого сложилась крыша!» — совпала, совпали вот эти все углы и так далее. Я говорю «Эмпирически!»

А. Пичугин

— Ну как у артели мужиков в семнадцатом веке получались храмы, которые стоят до сих пор?

Ю. Лоза

— Ну, да. Вот удивительно как у них сходились крыши — они еще более сложные! Это, вообще, мне не понятно, потому что там же лекальные кривые всякие. Там же, вообще, не пойми чего происходит! Как это можно сложить, почему он у них...?

А. Митрофанова

— Это традиция и опыт, которые передавались из поколения в поколение, школа.

Ю. Лоза

— Да. У меня получилось, может быть, спонтанно и случайно. Может, я все-таки начал считать углы именно из-за того, что... по наитию что ли, я начал ставить эти углы так, что у меня все сошлось.

А. Митрофанова

— Юрий Эдуардович, а вы увлекающийся человек?

Ю. Лоза

— Сложно сказать, опять же, скорее всего нет, наверное, нет! Так, чтобы я увлекся чем-то со страшной силой — такого не могу сказать.

А. Митрофанова

— Хочется чем-то еще наших слушателей удивить из вашего репертуара. Может быть, вы могли бы порекомендовать что-то из ваших песен, опять же, из тех, которые мало где звучали или мало известны?

Ю. Лоза

— Песню, которая тоже никогда нигде не была ни в одном эфире, называется «Детские глаза».

А. Пичугин

— «Детские глаза». Ну, и этой песней мы уже заканчиваем нашу программу.

Ю. Лоза

— Час пролетел?

А. Пичугин

— Час пролетел, да, незаметно.

Ю. Лоза

— Никогда еще не было такой передачи, в которой людям бы хватило времени! Я — болтун.

А. Пичугин

— Спасибо огромное! Музыкант Юрий Лоза был сегодня у нас в студии.

А. Митрофанова

— Спасибо!

А. Пичугин

— Алла Митрофанова и Алексей Пичугин. Всего самого хорошего!

А. Митрофанова

— До свидания!

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем